Кулаков Ю. : другие произведения.

Город. Начало

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    с благодарностью - всем действующим лицам, в особенности Александру Штольцу, Александру Баркану и Ольге Волоцкой. в тексте использованы стихи - Сергей (Валькова) Лещины, Анастасии Кузнецовой, Лины Болдовой, мои. (вроде все, но еще проверю). и отдельное спасибо Карине Зверевой, которая набила все это с черновиков в лаборатории физфака. критика требуется!!!

   Сказка про Крылатого
   -- Да ну, -- сказал Алька, -- ты же все рано не будешь слушать.
   -- Ха. А куда б я делся?
   Он стоял и глядел в окно -- спиной ко мне. Пепельные волосы ниже задницы. Под волосами -- острые уши. Сказали -- не поверил. Но я же практик. Проверил. Пригласил это чудо в зимний лес, в аномалку в районе Черноголовки. Он заплел косу, тут-то я и увидел. Знакомые фэны бы от этого зрелища попросту умерли. Зеленые миндалевидные чуть раскосые глаза, толстенная косища пепельных волос, острые ушки и нечеловеческие -- блин, нечеловечески прекрасные же!!! -- черты лица. Я едва не влюбился в него, потому что эльфы -- они как-то утонченнее девиц с факультета. Но он просек, сыграл что-то на флейте, и вроде как все прошло. Верней, тут же дело с Танькой наладилось. А влюбляться просто так я не умею.
   Алька живет в моей комнате с середины декабря, раньше вторая койка пустовала. Он очень любит торчать вот так у окна и смотреть город. И говорить, повернувшись ко мне спиной.
   -- Ну вот зачем тебе это?
   -- Мы посчитали. Должно получиться.
   -- Дураки вы... Впрочем, ладно.
   Наверное, ему просто страшно надо рассказывать. Рассказывает он не очень умело, он флейтист и рок-н-ролльный текстовик, поэтому все эти истории я перелагаю среди себя на хоть как-то более понятный.
   -- Да, была такая раса. Давно, наверное, была. Это ты у ролевиков спроси, кого они Крылатым зовут... иногда. Так. Похоже по описанию. Их немного было. Их никогда не было много. Они... как бы это сказать? У Крылатых нет женщин. Они рождаются людьми. А может, когда сначала они были, женщин еще и в помине не было. Вроде бы Крылатые ни с кем... Не конфликтовали. Но уж очень сильный был народ. Те самые дарки с Плато -- дальние их потомки. Помнишь, вы с Майком считали, что будет, если группу дарков вывести вовне, когда вышло, что и одного бы ихнего Всадника Ветра хватало на всю армию? А еще у меня получается, что среди Крылатых взрослых нет. Они мальчишки, в общем-то. Старшие у них... ну не воплощаются, что ли. И Эльс, Лорд Пустошей -- он ведь как будто Крылатый, только ренегат. Помнишь, в эпизоде на Башне? Ах да, ты же просто не знаешь... А я был там, -- он задумчиво вынул флейту из мешочка на груди, сыграл какую-то завораживающе-грустную мелодию, всего несколько тактов, и смолк. Он же вообще разговаривать не любит. Но такие вещи из музыки в слова не переведешь... -- Я помню, они разговаривали на равных, Эльс и мастер-Координатор. А Координатор почти ни с кем так не разговаривал.
   -- Погоди, это ты про войну Города? Про историю с дырой в Дороге?
   -- А ты?! -- Алька оборачивается, волосы вразлет, глаза -- тоска вересковых холмов, зелено-прозрачные с лиловыми искорками, -- Вы откуда узнали?!
   -- Посчитали. Это же просто. Я же показывал тебе методику.
   -- Я не понял ничего! Я же правда не умею! -- мне на миг показались в глазах слезы. Но понятно же, слез там нет. Он правда не умеет считать, с физикой и математикой не в ладах. Надо бы дослушать историю...
   -- Ты дальше сочиняй... Флейтист.
   -- Я не сочиняю... -- Алька фыркает -- смеется, похоже. -- Я дальше сам не знаю. По идее, должен -- а не знаю. Мне понять хотя бы, когда это случилось. В общем, я сказал уже, что они мальчишки все в чем-то. Вот это с одним мальчишкой случилось. У него глаза были... Как черная радуга. И еще -- три крыла. Это уже из сказки.
   Вот здорово! Где это он видел черную радугу? Черный свет не разлагается. Это же не цвет, а цветовычитание. Фантастика.
   -- Алька, наказание господне! Куда ты третье крыло пришьешь? Неудобно же... С точки зрения аэродинамики.
   -- А это такой гребень на шее. С точки зрения аэро...динамики как раз удобно, вроде руля. И еще он одним из самых старших был. Или -- самым инициативным. То ли сотворил что-то, то ли полюбил кого-то. То ли убедил кого-то...Не знаю я, что он натворил. Я даже подумать боюсь, в мире это было или вне. Но в начале мира людей... Короче, судили его. Я вот не знаю, за что, и он не знал, наверное. А, вот! Вспомнил. Я уже ведь сказал, какие они сильные? Так он еще и Сказочником был. Совсем, получается, опасный и неподконторольный.
   -- Алька, наказание физика! Что такое Сказочник?!
   -- Функция, -- отчеканил Алька, -- я Флейтист, а он -- Сказочник. Сказки творит, понимаешь?
   -- Не-а! Как творит?
   -- Придумывает, чтобы ожили.
   -- Нет, Флейтист, это ты гонишь.
   -- А, пошли вы... физики. -- Устало. -- Ты слушаешь или споришь?
   -- Блин, прости. Слушаю.
   -- Ладно... Крылатые -- Творцы. Все. И поэты тоже все. И многое еще... неважно. Я их плохо... увидел. А для тех, кто себя звал Творцами, тот Крылатый реальной опасностью стал. Они все взрослые были и мудрые, а он -- ну лет 15... И что? Считали долго. Тогда еще не убивали. Обычно. Я не могу объяснить. Раскололи сущность натрое. В общем-то, это не страшно. Долго считали по вероятностям, как бы понадежней... Ведь мальчишка -- значит герой, понимаешь? А герой -- значит, память людская воскресит. И самую главную из третей, душу, как бы, отправили в мир людей, в самое безнадежное и спокойное время, в самую унылую и безрадостную страну... -- либо я не физик, либо в глубине зеленых глаз мелькнула смешника, на манер "Угадай мелодию!". Мол, вот я сейчас посмотрю, умные вы мои, ученые экспериментаторы, поймете вы, о чем речь? Я не понимал. К его радости и вящему удовольствию. Я даже историю толком не учил. Где уж мне знать, что там за время -- самое безнадежное? Где -- не место для героев? Алька легко взлетел на подоконник, уселся, сыграл что-то -- больное, призрачное, отчаянное. Не хватало у него слов. А потом... "Призрачно все в этом мире бушующем..." -- это-то не узнать даже мне не по силам.
   -- Земля, -- наконец не выдержал Флейтист, -- Россия... Точнее, СССР. Эпоха Застолья, то есть -- Застоя.
   -- Что?? Какой СССР?
   Тут ему, наконец, стало очень весело. До взрыва звонкого хохота. Наверное, я чего-то довольно важного не знал.
   -- Это такая Россия... -- выдавил он сквозь смех, -- Это такая Россия, когда в семнадцатом победили большевики, а в двадцать четвертом пришел к власти Коба, был такой военный преступник, а в сорок пятом Союз победил Германию, а в шестидесятых -- танки в Праге... -- тут смешинка улетела. Видимо, все события до танков в Праге Альку страшно смешили в силу непонимания, а тут он уже прекрасно знал, в чем дело. И стоило бы задать уточняющий вопрос, но я совсем не знал, какой, и спросил только:
   -- Какие танки? Чьи?
   -- Советские! Русские! Оккупация!
   Я уронил челюсть, подобрал ее с пола, вставил на место и посмотрел на Флейтиста. Но Флейтист сидел спиной ко мне, глядя вниз, и пусть голос его чуть звенел -- не мне судить, что там такое было.
   -- Рассказывай. Рассказывай дальше, Айе, -- жестко сказали из дверей. Они были смуглые и золотоглазые. Это я к тому, что у Ирки глаза почти того же цвета, что и у Альки. Еще зеленее и с золотом. И Ирка приходит, когда захочет. И куда захочет. Это как дух Главного Здания. Правда, в истории с духом никто по сей день не знает, примерещилось оно или нет, а Ирка реален -- до синяков, которые не я один получал от его шеста. Я не оговорился. Ирка -- парень по имени Ир. Но сейчас это не имеет значения. Ирка входит в комнату, и закрывает дверь, и садится спиной к двери на пол.
   -- Погоди. Ты серьезно? Русская оккупация Праги?
   -- В победе великих идей коммунизма... А, впрочем, что тебе? Оккупация Праги. Советская Прибалтика. Наш паровоз, вперед лети. Будем жить по-прежнему... То есть, по Брежневу. Знаешь, как тогда было? Один сорт колбасы. Два сорта литературы. Почтовые ящики... Закрытые НИИ. Железный занавес. Холодная война с США, -- он говорил размеренно, четко, будто и не со своего голоса. Будто даже не зачитывал, а мелодийку незатейливую напевал, -- Андеграунд. Диссиденты. КСП. И ни черта впереди. Рок в подполье. И психушки, Тай, психушки вместо зон. Если что не так, вялотекущая шизофрения, аминазин, циклодол, и кранты. Был человек -- нет человека.
   -- Тхиз э... Take it easy, Aye, -- сказали от двери, -- Прекрати чужую истерику.
   -- Да, Страж.
   Тут я офонарел. За полгода ни разу не видел, чтобы с Флейтистом говорили -- так. И чтобы он слушал. Алька замолчал, сыграл пару трелей -- и разразился совершенно непостижимой темой. Я бы сказал -- темой Отчаяния. Но я не смыслю в музыке. Ах да, я говорил уже.
   -- Ты рассказывай, -- тихонько прошептал Ирка.
   -- Дальше просто. Вот туда его и отправили. Что-то он сделал, как последним жестом... Лорд Отчаяния...
   -- Алька, по-моему, Лорд Отчаяния -- это Айтиэр.
   -- А по-моему, я про прошедшее... Будущее. И вообще, я тебе сказку рассказываю, ладно? Он что-то провернул со своим рождением, он и тут исхитрился дозваться до Золотого Дракона -- напоследок.
   Мелко тресканул счетчик. Я обернулся -- в наступающих сумерках у Ирки полыхнули глаза. Н-да... Бобу год назад приспичило заморочить всю кафедру на практику по сугубо теоретической дисциплине -- математической магии. Боб, блин, гений. Райка -- звезданутая на всю голову алкоголичка. Они справились. Вон, лежит счетчик. Хрен его теперь поймет, что, но считает. Потрескивает.
   А Алька и ухом не повел.
   -- А потом пошел... вдребезги все, что можно. Пешком из Хабаровска в Москву. -- Алька чуть обернулся, хитро скосил глаз. -- Предателем назвали. Он недолго прожил. Хотя должен был -- долго. Он невесело умер. Только Город...
   -- А в городе его звали мастер-Координатор, -- вдруг закончил Ирка, -- Проклятого Стража Башни.
  
   Сказка про Город
   -- Все, ребята, хватит. Перестаньте морочить мне голову, -- мужественно сказал Боб.
   -- Да и не больно-то надо, -- парировал Ирка. Зеленоглазый был не в настроении. За спиной Боба пританцовывала Райка.
   -- Если нам не расскажут, кто вы оба такие, что бы все это значило, почему Боб ничего не понимает и за каким чертом трещит счетчик... -- поддержал я.
   -- Ир, они не читали Стругацких, -- сказал вдруг Алька.
   -- Я тоже, -- ответил Ир, -- ну и что?
   -- Слушайте, мальчики, или я сейчас выпью кофе, или пошли под ступеньки пить, -- сказала Райка.
   Боб посмотрел на часы, Алька -- в потолок, точнее, в самый верх окна, ибо дело было возле столовой физфака. Я не очень понял, на какие деньги мы рассчитываем, но по субботним дням приказом по кафедре Раиса Солнцева имеет право на пиво не с 17.00, а с 15.00, которые недавно наступили.
   -- Хорошо, -- обреченно сказал Алька, -- пошли.
   -- Э, нет! -- воскликнула Рая, и совершенно неожиданно Ирка продолжил:
   -- Так дела не делают! Неужели вы собираетесь пить то пойло, которое здесь продают?
   -- А что? -- на него хищно развернулись все участники конвента, -- есть варианты?
   Грешно, конечно, называть пойлом самарские "Жигули" и карпатское "круглое" пиво, ибо сроду в Москве ничего пристойного не варили, но Ирка явно знал сорта получше. Кстати, это вытекало не столько из внешнего вида Ирки, сколько из того табака, который он обычно курил. И мы пошли за пивом. На задворках пятиэтажек, в двух шагах от Ломоносовкого проспекта, обнаружился подвальный магазинчик, о котором мы и не подозревали, а заметив -- прошли бы мимо. В киоске наблюдался англицкий эль и красное ирландское пиво. За морем телушка -- полушка, да рубль -- перевоз. Эта мысль была нарисована на всех лицах, достающих кошельки. Но Ир уже заказывал. И Боб подставил рюкзак. На пятой бутылке эля калькулятор в моей голове отказался работать.
   -- А вот курево здесь -- дрянь, -- сообщил Ирка и прошел чуть дальше. Возле потрепанной рыбной лавки обнаружился табачный киоск -- или надо говорить "магазин "Табак""? Это нам, потомственным москвичам, студиозусам третьего года, показывать будут, где здесь что? Стыдно как-то... Накупивши сигарет и морской закуски на все случаи жизни, мы отправились обратно.
   Лаз под ступеньки был забит командой Боцмана, то есть легко открываем. И я, и Райка, и уж тем более Боб всегда носили фонари с собой. Ни Ир, ни Алька в огне, кажется, не нуждались. Хотя я могу ошибаться -- Ирка зачем-то запалил свечу и протянул ее Флейтисту.
   Мы, конечно, не спелеологи, но и идти было недалеко. А под ступеньками -- под центральной лестницей ГЗ -- все оборудовали до нас. Поэтому мы расселись вокруг почти что круглого стола, и расставили свечи и напитки, и разложили рыбу. Алька достал флейту и заиграл. Играл он не очень долго, но так пронзительно и горько, что Райке стало холодно, а свечи замерцали.
   Когда он доиграл, все молчали. И чего-то ждали.
   -- Ну ты заходи, если что... -- наконец проговорил Ир. Тогда Алька ответил:
   -- Я не виноват, что так долго... все тянулось. Завтра двадцать второе.
   -- Ну и что? -- спросил я.
   -- Завтра двадцать второе марта. Начало сезона, -- тихо поправила Райка, сделав два больших глотка. -- И ему пора.
   -- Таак... Предупреждать надо, -- отметил Боб. -- А как же Город, ребята?
   -- Что -- Город? -- растерянно и виновато спросил Ирка.
   -- Рассказать.
   -- Да, -- нервно дернула головой Рая. Она знала, верней, была уверена, что знает, зачем ее сюда привели.
   -- Рассказа-ать... -- задумчиво протянул Ирка, и счетчик у кого-то в рюкзаке затрещал, все прибавляя громкость. Тогда Алька снова вынул флейту и пробежал по ней пальцами, сыграл несколько трелей. Ирка встал, он казался выше и старше, чем обычно, и вдруг резко дернул головой вниз, и Алька замолчал, и только кивнул. Мы ничего не поняли.
   -- Пообещай, Страж Башен...
   -- Хэсиина, -- не уверен, что Ирка сказал именно это, но все поняли, что он -- пообещал.
   -- Хорошо. Расскажем, -- и Алька винтом выхлебал половину полулитровой бутылки.
   -- Наказание физфака!!! Ты понимаешь, что никуда не выйдешь завтра? -- спросила Райка.
   Алька кивнул.
   -- Это почему? -- подозрительно спросил Боб.
   -- А ему пить нельзя, -- сообщила Раиса, принимаясь за третью бутылку.
   -- Только мы там не были, -- дернул плечом Флейтист.
   -- А вот это уже не проблема... -- Ир недобро улыбался, -- свечи, флейта, настройка и медиум...
   -- Так, -- сказал Боб, -- вы спятили. Я ничего не понимаю.
   Я тоже ничего не понимал.
   -- Ты спятил! -- сказал неожиданно Алька, -- Ты что собрался делать??
   -- Айе, ты только что понял? -- удивился Ир, допивая бутылку и ставя на стол.
   -- Нет. Нельзя. Подожди. Как?
   В истерику Флейтиста вмешивалось недоумение Боба:
   -- А медиум у нас откуда? Такого устройства моя лаборатория никогда не производила.
   -- Ну почему? Производила. Это я, -- заявила Рая, принимаясь за следующую бутылку, -- кстати, о медиумах: а спирт у вас есть?
   -- У нас все есть, -- мрачно отозвался Ирка, -- а Айе закроет глаза. Ненадолго. А вы выключите этот фигов детектор.
   Внезапно стало тихо. Треск, постоянно сопровождавший нашу беседу последние 5 минут, исчез. То бишь детектор выключили. И все молчали -- придавлено как-то. Как будто доигрались. Или испугались даже.
   -- Ир, Айе, -- я думал, что так будет правильней к ним обратиться. -- А в чем дело?
   -- Дело в трансляции больших объемов информации. Потому что времени мало, информация неуничтожимо есть, а из слов медиума вы ничего не увидите.
   -- Так. Ты предлагаешь нам это увидеть? -- включился Боб.
   -- Да. Трансляцию на объем я обеспечу. Мне просто нужны зацепки. А Айе не терпит вида крови.
   -- И запаха, -- добавил Флейтист, -- и факта.
   -- Хм. Так все же просто. Медиуму трансляция не нужна, так. Райка, бери свою бутылку, бери Альку и выматывайся на... -- Боб привычно посмотрел на часы, -- полчаса тебе хватит, Ир?
   -- Хватит, -- сказал зеленоглазый, открывая рюкзак. Я, как дурак, ожидал увидеть страшный ритуальный нож, а увидел стерилизатор. На входе зашумело -- это вышли на свет Райка с Алькой. В стерилизаторе мирно лежали медицинские аксессуары, как-то жгут, несколько шприцов, вата, какая-то еще мелочь и, кажется, нашатырь. И Боб уже закатывал рукав. Он же почетный донор. Я подставился вторым. Рука у Ирки оказалась легкой. По-моему, вся операция не заняла больше десяти минут. Но потом он все-таки достал странной формы нож и полоснул себя по ребру ладони, сбрасывая капли в пиалу. Окалил лезвие ноже в свече и отпил из чашки. Протянул ее мне. Я понял, что половина моя, и поступил соответственно. Боб продолжил круг и вернул чашку Иру. Тот медленно, по капле, на свечу по лезвию слил остаток, плесканул в ту же пиалу спирт. Погасил свечи, которые стояли ближе всего к проходу.
   -- Интересно, а больше сюда никто не потащится?
   -- Не должны, -- ответил Боб.
   Вернулись и расселись по своим местам Алька и Рая. Рая тут же хлебнула пива. Ирка зажег свечи, которые только что гасил.
   -- Рая, прости за нескромный вопрос, но: ты отлила? -- по-моему, зеленоглазый покраснел.
   -- А то! -- гордо ответил наш алкоголический медиум, делая очередной глоток.
   Алька заиграл.
   -- Все начиналось с мелочей, -- произнесла Райка чужим голосом. -- Понеслась моя боль по осколкам зеркала, по тусклым фотокарточкам порванного коллажа.
   Слушать это было тяжело. Не слушать это было невозможно. А потом музыка слилась с голосом, и перед глазами как развернулась картина.
   -- Эффект присутствия, -- сдавленно произнес Боб.
  
   Перед началом
   ...Ибо. Потому что все обернулось не так и иначе, чем... В моей жизни случилась одна нелепая ошибка. В глухом отчаянии переходного возраста мне пришло в голову поделиться с ночью именами. Кто же знал, что это услышат.
   Павелецкая "труба". Беспросветный мороз, на градуснике -25®С. Я уже не чувствую рук. Мне очень больно, мне нужен дозняк, на который и пытаюсь заработать.
   Я пою "Прощай, это надолго". От холода лопается кожа на пальцах, по струнам течет кровь, но мне все равно. Накатывает дикая безнадежность. Туман в глазах.
   Они в черной коже, бритые головы, бесцветно-голубые глаза. Срывается голос, подкашиваются ноги. К гитаре летит кованый ботинок. Я разворачиваюсь. Это моя -- моя!!! -- гитара. Больше у меня ничего нет, и лучше пусть мне попадет под ребра. Вот и все. Вспышка в глазах: по старому перелому. Медленно оседаю вдоль стены, стараясь накрыть Логайю собой. Еще один удар -- по почкам.
   Тут что-то происходит. Высокая фигура в черном раскидывает скинов. Меня поднимают на руки, я хватаю гитару. Выносят из перехода, сажают на мотоцикл сзади...
   Обрыв пленки. Stop-кадр.
   Потом -- стон гитары и тополиный пух за окном. Боги мои -- уже лето?! А где я? Гитара рядом с постелью, постель на полу: Матрас, спальник. Еще -- бутылка вина, стакан и пачка "JPS". И снова -- стон гитары.
   Голова кружится. Светло.
   -- Эва, people!
   Появляются двое, вроде как байкеры. Один -- среднего роста, широк в плечах, светлые хайры-каре, желтые глаза. Второй -- под два метра ростом, медно-рыжий прямой хайр до середины спины, синие раскосые глаза, восхитительная смесь европейских и монгольских черт. И что-то в нем мне знакомо до отвращения. При нем тоже инструмент -- большая черная шестиструнка. Оба в черном, белокурый в берцах, черноволосый в казаках. Я сажусь. Мышцы едва слушаются. На мне -- чья-то черная рубаха, бренные останки джинсов лежат рядом. Дороги по венам...
   -- Ну и зачем?
   -- А поешь хорошо, -- говорит черноволосый. -- Меня зовут Джон, его -- Сэнди.
   -- Но бредишь, -- отвечаю, -- тяжко. Нэйри. А собственно, Принц Спящий на Обрыве -- не ты ли часом?
   Явно обиженный взгляд второго.
   -- Джон! Твои глюки уже за***!
   -- Подожди... А откуда ты... -- и вдруг развеселое что-то мелькнуло во взгляде.
   А то я тебя не узнаю! Наивный...
   -- Это снова я. Ньорай. Хватит?
   -- Хватит, братец. Стоит за это выпить.
   -- Стоит.
   -- Вы закончили? -- это Сэнди.
   -- Да.
   -- Тьфу. Глюки это все и от лукавого. Спой лучше.
   Я нас люблю! Почти исчезла из памяти эта сказка, о семи братьях и старшем из них, Звездном... Логайя строилась долго, наверно, соскучилась. Аккорд. Еще аккорд. Что петь? Пофиг. "Чужая земля", "Этот город как все города", и зло, почти весело -- "Отсюда". В общем, после празднования радостной встречи поехали в кабак. Разговаривали на темы странные.
   -- Знаешь, -- сказал он, -- я эгоист. Твои края исчезнут года через два.
   -- Знаю. И что?
   -- Я бы просил тебя собрать... -- а о чем просил и кого собрать, не запомнить, и слетает дыхание, и стучит в висках -- сон. До отвращения похожий на реальность сон. Эти края исчезнут через два года. Семеро братьев. И наплевать на другую судьбу.
  
   Было майское полнолуние. В ночь майского полнолуния у зеркала столкнулись двое. Небо играло фиолетовым, а зеркало в освещенном небом коридоре долгое время ничего не отражало -- пока они не столкнулись. В момент встречи зеркало осветилось изнутри зеленовато-желтым, выплюнув наружу два силуэта. Тот, что поближе -- чудовищно коренастый, с выростами и шипами на локтях и плечах, похожий на болезненный бред по мотивам "Hellraiser". Второй -- подальше, хрупкий, немного птичий, с черным контуром полураскрытых крыльев за спиной. Шипастый силуэт обернулся к крылатому. В тот же миг отражение померкло.
   Карие глаза светились желтым -- лютой ненавистью. Черные -- лиловой тоской. Как кошмарный сон. И спокойный, чуть звенящий напряжением голос:
   -- Это полнолуние, Рю. И ты не выспался вчера.
   -- Спокойной ночи, Ю.
   У зеркала повстречались отец и дочь.
  
   Вы помните цвет сирени? Правда, она не бывает такого оттенка -- кровавого, почти багряного? Вы помните яблоневый цвет? Разве он лиловый? И почему именно в этот день надо идти получать паспорт? Чем он поможет и кому он поможет, этот паспорт?
   Солнце довольно неприятно светилось за облаками. Вообще весь день -- как и ночь -- был перенасыщен оттенками красного. В паспортном столе пару лет назад приключилась забавная история. Паспортистка записала Эрика вместо Юрико, а на вопрос, как теперь представляться, ответила: "Я думаю, Рика..." Старая история не веселила даже сейчас. Когда подобные истории происходят с тобой, они почему-то не веселят, а раздражают. Наверное, для ясности стоило взять пива. У пивной палатки ее окликнули.
   -- Хей, приятель!
   Рокерского вида светловолосая красавица явно сильно мучалась похмельем, несмотря на ясный полдень. Кто думает, что майским полуднем обычно тепло -- ошибается. По крайней мере относительно этого дня. У рокерши были светлые -- как припорошенные пылью -- волосы и зеленые, нефритовые глаза кошачьего разреза. Ростом рокерша чуть уступала Ю, а в той было на пятнадцать сантиметров больше полуметра.
   -- Привет, -- улыбнулась Ю, -- чего хочу?
   -- Ты почто меня ударил бас-гитарой по плечу? Я по то тебя ударил, что познакомиться хочу. Меня зовут Рита, именуют Ри или Хей.
   -- Меня зовут Ю. Очень приятно.
   -- Ну что, по пиву и пойдем ко мне? А ты что, японка?
   -- Не очень.
   Все начиналось здесь. Правда, все начиналось четыре года назад, когда летел через ночь Тай, боясь навсегда опоздать. Когда от Тимирязевской до Битцевского парка оказалось всего пятнадцать минут дороги. Когда смешная девчонка оказалась жива. Смешная девчонка... Той ночью все выглядело отнюдь не смешно.
   И этим вечером стало вдруг не до смеха. В гости к Хей-Гри явился -- все тот же Тай-Туманный, странно поморщился, увидев старую знакомую:
   -- Все страньше и страньше, как говаривала одна маленькая девочка. Я перестану посещать этот район, и у Хей появится, наконец, причина выезжать в город.
   -- Ну простите, -- жалобно сказала Ю, -- больше не повторится. Я вообще-то в ГЗ живу, и уж кому, как не тебе...
   -- К Крысе, к Крысе, пожалуйста. Он в нашей компании занимается разведкой. Не я, Рии.
   -- Мы почти тезки! -- радостно прокомментировала Хей.
  
   Стоило ли обращать внимание на эту встречу? Но ведь надо же обратит внимание хоть на что-то. Верней -- надо выбрать точку отчета. Майское полнолуние 1993 года.
  
   В этот вечер они почти подрались. Впервые за полгода. Так и не поняв, что же делят. Это уже потом стало ясно -- делят ее, Динку Арбатскую, источник дохода и всяческих полезных знакомств, источник йода и фосфора. Динка глубоко спала после трудов праведных. А потом вдруг вскочила, ничего никому не говоря, подхватила гитару и уже на пороге проорала:
   -- Да пошли вы оба!
   Она не зашла за вещами, не пришла ни на следующий день, ни позже. Динка -- человек, несмотря на юный возраст, старой закалки -- встала на трассу и махнула рукой. В сторону Крыма.
  
   Этой ночью у Полуэльфа дрожали руки. Майское полнолуние, Бельтайн, ночь огней, ночь Открытых Ворот. Их было всего четверо -- Ясень, он сам, Дис и Вельда. И руки дрожали у Вельды -- даже над огнем. Ничего не произошло. Вначале. А потом в языках огня взлетела и рассыпалась витая башня, и встало синее пламя, и на углях было начертано "хагалаз", "перт", "науд" и "турисаз". В таком порядке и в таком сочетании руны отказывались трактоваться. Верней, и Вельда, и Полуэльф отказались их трактовать.
   Врата им привиделись на рассвете -- но они уже слишком устали и не могли отличить явь от нави. Да и не интересовали их поутру Врата -- их интересовала первая электричка.
  
   Далеко, а может быть, и очень далеко, волк стоял на слежавшемся сугробе. Зима как будто вернулась отстоять свои права. Мела метель; волк стоял и нюхал ветер. В его светло-голубых глазах светился интерес. Волк высунул язык и попробовал ветер на вкус. Вкус был слегка солоноватый. И чуть горький.
   Ветер едва заметно пах кровью и гарью. Волк мотнул серебристой башкой, сошел с сугроба и отправился на восток. Ветер дул ему в спину.
  
   Тениной Свете, которая жила от той самой центральной улицы в двух шагах, просто приснился сон. И все было бы хорошо, ели бы сон не приснился еще и Наде Камышевой, обитавшей неподалеку от центральной улицы другого города.
  
   Ночь эта прошла. Как и следующая.
  

***

   Лето. И не с кем переброситься болью, которая вовсе не твоя. Что же делать, боги мои, боги, которых нет, если есть только сказки и смутные предчувствия? Ответ был прост: рассказывать сказки.
  
   Странно, что он пришел так поздно. Стоило ли рисковать жизнью, мучиться, подставлять отца, драться в тотализаторе -- чтобы полузнакомая девица навеселе подсказала тебе выход? Правда?
   Самое смешное, что в Москве было место, где, по словам Хей, сказки бродили стаями и стадами. И уж совсем смешно, что мимо этого места им с Разведчиком не раз и не два случалось проходить в поисках знакомого кафе, которое они почему-то теряли на третьем литре пива. Нескучный сад; возле библиотеки; четверг. Если верить Хей, сама она туда ходила скорее как в паноптикум, нежели за сказками. Оставалось дождаться четверга.
   Дождались, но это были не сказки. Или -- совсем не те сказки. В конце концов, какое дело им, уже давно прошедшим из давно прошедшего мира существам (пусть это не было так, но они так решили) до... И в самом деле паноптикум. Наверное, Хей не умела показывать, а Рии не умела смотреть -- потому что когда они уходили, Вельда прожигала взглядом их спины.
  
   В светлом городе Питере белые ночи. В светлом городе Питере бракоразводный процесс. Ни одна из сторон не могла внятно объяснить причины; дама предложила писать просто -- не срослось. Хотя как могли внезапно не сойтись (а вернее, разойтись) характерами люди, прожившие друг другом без малого шесть лет и нажившие двоих детей, непостижимо. Стороны не имели друг к другу претензий и вообще вели себя на удивление мирно. Было впечатление, что они обо всем договорились заранее, даже о том, с кем в какое время будет жить каждый из детей. Расходились лидеры Заповедника и Цветка Папоротника.
  
   Полуэльфу позвонил Птицелов. Этого не могло быть, потому что у Птицелова не было телефона Полуэльфа; этого не могло быть, потому что Птицелов находился в Тынде, а Полуэльф в Москве; этого не могло быть потому, что с момента расставания Полуэльф переехал дважды, а Птицелов никогда не знал его паспортных данных. Тем не менее, Птицелов позвонил. Он не сказал ничего толкового, кроме того, что собирается в Москву и что хотел бы познакомиться с Киром. И назвал дату прибытия.
   Полуэльф прекрасно знал, что прибытие Птицелова сулит неприятности, если не есть неприятность само по себе. Он мрачно потер шрам, спрятанный под бородой. Подумал, откуда бы Птицелову знать Кира, который из Москвы не кажет носа дальше Подольска. И только после этого понял, что приезд Птицелова, кажется, совпадает с Ивановой ночью. Далее Полуэльф последовательно проклял все. Уж больно неприятно заканчивались все истории, связанные с Птицеловом.
  
   -- Линет! Ллиинет! Лина, мать твою!
   -- Я ее мать, что вы орете под окном, Надежда спит. У нее, между прочим, сессия.
   -- Так я по поводу сессии.
   -- Юноша, вас скоро услышат на вокзале, а ведь вы стоите во дворе. Вам не двенадцать лет, кажется...
   -- Матушка, сбавь обороты, я уже не сплю. Рабуш, тебе приспичило, что ли?
   -- Пакуй рюкзак, собирайся в Заповедник, нас подбросят.
   -- А что, Эстен там уже?
   -- Надежда, экзамены...
   -- Линет, озеро открылось!
   -- Лечу-у!
   Как называется озеро, которое видно не каждый года и даже не через год, а согласно легендам, раз не то в столетие, не то в шестьдесят лет? Финны звали его Озером Острова. Русские -- кто видел -- просто Круглым. Оно и было круглым, а посередине его, столь же круглый, не отраженный в черной воде, был остров.
   За распахнутой дверью
   Лишь холмы да небеса
   Лебединые крылья
   Золотые голоса...
   И уже месяц -- июнь.
  
   Кир не живет больше с супругой. Они поссорились внезапно и неотвратимо -- так спускается с гор снежная лавина. Кир живет теперь у Молчащего. Молчащему все равно. Он традиционно не замечает ничего на свете. Есть еще третий -- Сверчок, дядя Сережа, он живет неподалеку. Глаза у всех странные... И Разведчик, вдруг отчего-то решивший, что его лишают общества, совершает лихой налет на квартиру Молчащего. Прихватив всех, кто был у него на квартире -- Ю и Вепря. Пока идет рукопожатие и распитие в коридоре, Кир обращает внимание на странную сцену: глаза в глаза, не двигаясь, стоят Молчащий и похожая на парня незнакомая девица. Долго. Полчаса. Потом Молчащий берет со стены посох, девица берет боккэн, и оба идут на крышу. Кир с Разведчиком летят следом. Поединок уже начался. Или как это назвать? Умный Кир, знающий Молчащего, прячется за трубу. Умный Разведчик, знающий Ю -- за лифтовую надстройку.
   И закат. Страшный, красный в полнеба закат. В тот момент, когда от солнца остался лишь серпик, поединок прекращается -- так же внезапно, как и начался. Бойцы замирают в странных позах; кланяются друг другу.
   -- Вспомни. Вспомни -- первым, -- сухой голос Молчащего чуть потрескивает. Он ведь и в самом деле говорит редко и резко.
   -- Эй, Стас, неси водку, я знаю, что ты здесь, -- во весь голос орет Ю, которая Эрика, и Разведчик с бутылкой вылетает в закат.
   Лихой глоток, сигарета, затяжка -- все еще закат, и с последним лучом -- слово:
   -- Кхэйти, ты-и?! Аст эл'... Молчащий?
   -- Ну я, здравствуй, Наэ.
   -- Охренеть... -- бормочет Разведчик, из руки которого Кир между тем уже изъял бутылку.
  
   В самом деле, охренеть, и я начинаю загибать пальцы. Туманный -- раз, Крыса -- два, Молчащий -- три. Я -- четыре?? Уже четверо? Нет. Не хочу. Давайте так -- от постоянных возлияний по завершению сессии у меня съехала крыша, упала планка, покосилась башня и потек чердак. Что случается в том месте, где соберемся все мы? И сколько нас, кстати? Дерьмо, не понимаю, не помню, не знаю. Мне страшно. В этот богов закат мне страшно, как было только однажды в жизни, когда Туманный спасал мою шкуру, а я-мы не понимали, что происходит. Какие еще я-мы?! Я не хочу Имен и Слов! Я не хочу туманных пророчеств! Я не хочу...
   Стоп. Я что-то знаю. Я знаю что-то настолько жуткое, что не помню этого и не хочу признаваться в этом себе самой. Наэ? Нээ? Нэй...
   И кружится с утра голова -- от незваного пророчества. Недолго осталось. Но почему? Почему хоть раз нельзя нормально дожить? И отражается в зеркале -- опять не то -- почти что тенью -- хрупкий японец с невозможно усталыми желтыми глазами. Тоже я?!
  
   И снова дрожат руки у Вельды над девичьим костром. Мужской костер зажигает Птицелов, а у него от рождения ничего не дрожало. Вечер. Все знают, что приехал мастер, и только Полуэльф недовольно косится из-под длинных ресниц: принесло старшего на мою голову... Но вот уже, взлетают искры общего костра, от реки несутся взвизги девчонок, можно сбрасывать одежду -- и в речку, ловить венки! Весело, и Птицелов мчится первым. Сегодня много народа, это хорошо, будет большой праздник.
   За час перед рассветом Полуэльф увидел то, ради чего стоит жить. Хотя, быть может, и умирать. Но это было страшно. Ясень и Вельда-волчица вошли медленно и тихо в освещенный круг. Рука об руку. Потому что в сплетенных руках был небывалое, страшное, ни на что не похожее. С чудовищно разлапистым белым корнем, чем-то похожим на живое подземное существо. С пятилопастной чашечкой черного, светящегося в темноте мертвенно-лиловым цветка. С узкими перистыми бледными листьями. И уверенный Птицелов этой ночью превратился в человека, до полусмерти ошарашенного нежеланным чудом.
   -- Мутант какой-то, -- сказала Дис.
   -- Боги мои... -- прошептал Ясень
   -- Хоть кто-нибудь... -- сказал кто-то еще, имея в виду, что же то такое. Полуэльф держался за виски, сердце билось в горле, сбиваясь с ритма. Воспоминания. В купальскую ночь? Хоть кто-нибудь...
   И кто-нибудь услышал.
   -- Проклятый цветок Границы, -- сказал, вылезая из орешника, Нэль, -- черный мак. Что, Дис, как тебе знаменьице?
   -- Откуда ты, прелестное создание? -- Птицелов обрел дар речи.
   -- А у меня здесь дача. За теми кустами. В километре примерно. Нэль, Страж. Девчонки, дайте вы им зеркало, они же так и будут столбами стоять!
   А когда чудовищный цветок лег на стекло, и оно потускнело, приобрело странную глубину, Птицелов и Нэль пожали друг другу руки, а Вельда, упав у костра, страшно, глухо и очень по-настоящему, завыла... Ветер донес ответ. Выстрел из винтовки.
   -- Что, Нэль, как тебе знаменьце? -- зло спросила Дис.
  
   Далеко, очень далеко -- волк бежал, держа нос по ветру. Уже не кровью пахло -- летний ветер нес запахи холода и пепла.
  
   -- Знаете, старики. А вот не поеду я, -- Разведчик говорил это между второй и третьей, в ту же самую ночь, -- вот гадом буду, нюхом чую, не надо мне туда. Срал я на их бабки.
   -- Интер-ресная картинка получается, -- отметил Вепрь, -- в тот год не срал...
   -- Димыч. Ты дурак, -- отметил ЮрЮр, и все стало на свои места. Разведчик отказывался наниматься в кампанию, которая сулила немало денег и немного крови. -- Молчащий тоже никуда не едет. Впору дивиться.
   -- Я те подивлюсь! -- Разведчик расплескал водку по стопкам и нарезал еще колбасы. Разумеется, никто никуда не поехал.
  

***

   Трасса. Короткая -- шестьсот семьдесят километров -- до боли в груди знакомая. Прощайте, здесь было хорошо, но там совсем другое, там совсем другое!
   Ты не лечишь больше, родная М10. Е95. Москва-Питер-Выборг. Может быть, зря? Но:
   -- Хаай, Рии! -- орет кто-то аж еще у Стамески, когда хлопает дверью КАМаза. Эстэн, будь она трижды проклята. Эстен -- и почему-то не Гиль. Хрен с ним. Лето. Эстен пива не пьет. Ее приятель -- пьет и угощает. И не понять, когда и как начался этот почти что бред. Я только помню -- Марсово Поле, все еще -- почему??? Это невозможно! -- цветущий жасмин, и безличный голос Эстэн, чеканный на окончаниях:
   -- Открылось Озеро. Врат не было. Туда не доходит охотинспекция. И патруль. Только мы. Линет приехала туда -- электричкой на отмененную станцию. Рии, ты понимаешь? Хоть что-то?
   И спрашивать -- а Эрл? А Гиль? А Линка? -- зачем? И дальше, совсем безжизненно: Астинька кинулась. Или нет. Передоза... Так это у них называют?
  
   Астинька? Кинулась? Не веерю... Что-то бьется со звоном -- как хрустальный кубок, и кружится, падает в глаза видение (Эстэн!!! Прибью!) -- дубовая стойка. Тяжелый нефритовый кубок в тонкой руке. Кольца. Запястье. Голос -- грудной, язык -- полузнакомый:
   -- За вас, парни! -- Удачи, Асти!
   Астинька кинулась? А я -- не почувствовал? Или то, дразнящее болью горло, зовущее на трассу -- смерть Астиньки?
   Мне теперь ничего не будет... Радость моя, да что ж ты так-то... На кой хрен тебе сдался и этот хренов торчок, и его любовь -- тебе меня не хватало? А ведь не хватало...
  
   Гил говорил потом -- с этого дня Ю как спятила. Она ходила по Питеру, не ошибаясь даже на дробь в номерах домов, она спрашивала как будто о совершенно левом. Она нашла кого-то -- или что-то... Когда Ю уезжала из Питера, был уже почти сентябрь. И глаза, холодные и ясные -- казались мертвыми и желтыми.
   А ведь все тогда было просто -- и так недолго. Астинька сама затевала все это. Могла бы сама и ответить. Астиньке было тридцать лет -- ее занесло в некоторое заведение, где собирались в городе Питере бойцы определенного толка. Кто дал миниатюрной байкерше адрес и как ее не выставили сразу, известно одному богу. И то вряд ли. Найти бы того бога. Но она пришла. Она завязала знакомство с чужой -- кстати, тогда все еще смешной -- девчонкой. Она сама спустя полгода подумала и развелась -- так же быстро и непринужденно, как выходила замуж пару лет назад. На Марсовом поле жасмин -- горьковатая свежесть. Горьковатая свежесть жасмина. Духи -- "Даугавпилс" или как их называют? Почти старинные. Тонкие руки -- и жесткая тяжесть косухи.
   Ю влюбилась незамедлительно. Астинька умела это легко -- влюблять в себя. Ибо недорого стоило. Все было -- и белые ночи, и падающие звезды, и карельские озера, и охтинское отделение милиции...
   Астинька нашла себе новое увлечение, стоило Рии ненадолго покинуть Питер. Гил предупреждал -- или не увлекайся, или не уезжай. Не прошло и недели. Юрка вернулась -- и уехала снова. Девчонка, идиотка -- она тогда чуть не натворила глупостей. А новое увлечение Астиньки совмещало байки со стимуляторами. Одной из главных особенностей Астиньки было увлечение увлечениями своих увлечений. А другой -- то, что она всегда и во всем доходила до конца.
   По трассе шла Эрика, Юрико, Рии -- с мертвыми и ясными глазами. Это только кажется, что легко пережить такую ерунду. Вроде ни до чего серьезного дело не дошло. Но когда тебе нет и двадцати, когда ты не очень понимаешь, как жить в мире, где девушки принадлежат юношам, и кто-то помогает тебе это понять, а потом умирает дешево и пошло -- невесело. Даже если заранее быть уверенным, что все кончилось давно. Кроме того, Астинька познакомила ее с Питером -- и с городом, и с людьми. Со странной группой "Заповедник", например.
   Каждый выбирает за себя -- женщину, религию, дорогу. Нелепая философия Ю тоже была когда-то сознательным выбором. Почему бы не уехать в горячую точку хотя бы фельдшером? И как теперь расплачиваться с Таем -- за спасенную жизнь и прикрытую спину? Смешная девчонка... На трассе всегда есть место. Звезды были крупные-крупные. Как горошины.
  
   Динка почти без приключений добралась автостопом до Грушинского фестиваля. Всю дорогу она ждала звездопада. Звездопада не было. Теперь она лежала на спине и смотрела в небо. Ее уже порядком утомила непрекращающаяся пьянка авторов, исполнителей и слушателей авторской песни. Звезды не утомляли. Динка улыбнулась им, как знакомым -- она знала, что будет дальше. Звезды просто кружились и кружились, и выложились в конце концов на небе в искристую, будто сложенную искрами из многих костров, дорогу. Динка точно знала -- мара, видение, глюк. Вечная Дорога, Дро-мамо, не в первый раз в бродяжничестве увиденная. Только на сей раз посередине, прямо над динкиной головой, в искристом полотне виднелась дырка. Узкая, беспросветно-темная, с черными равными краями дырка. Почему-то это было страшно. Не до визга даже -- до молчаливого, неподвижного ужаса, который бывает в кошмарных снах. Дорога смотрела невозможной этой дыркой прямо на нее.
   Динка никак не могла потом понять, что же спасло ее, что не затянуло в этот ужасный прорыв. А ведь так просто: начался рассвет. С тех пор этот рассвет почему-то все время попадался ей в собственных песнях -- и чудился в чужих. С тех пор в ее представлении о мире этот рассвет был последним.
  
   Как обычно, Юрка не верила самой себе -- проверяла. Каждое утро, виденное ею, было пасмурным. Облака расходились уже после восхода. А почти прозрачная мутная пленочка оставалась -- горьким мыслям. И был август. Еще новолуние.
   Почудилось? Пригрезилось в коротком дорожном сне? От отчаянья было придумано? Что-то взлетало белыми искрами из-под колес. Но это были бабочки. А потом -- где-то в гуще сосен, в районе Валдая -- невероятно, почти за гранью возможного в восприятии -- звезды взлетали в небо из леса. Звездопадам наоборот.
   От этого -- зрелища, видения? -- почему-то замирало сердце и холодело в груди. Знамение?
  
   Не поехали в лес на ночь Зверя -- ночь бестий -- ни Вельда, ни Дис. Ясень тоже не поехал. Дис придумала какой-то логический довод, а Вельда призналась честно, что не может за себя поручиться. Потом -- едва не заблудились.
   -- Мишка, ты видишь? -- Птицелов с ощутимой силой ударил Полуэльфа в бок. -- Скажи, ты видишь то же, что и я?
   -- Светлячки... -- пробормотал Полуэльф, -- в жизни не видел столько светлячков.
   -- Странно, -- задумчиво сказал Птицелов, -- знаешь, что вижу я? Поля Звездной охоты -- правда, как-то полупризрачно.
   -- Чтобы тебя побрал кто-нибудь, в самом деле. Если ты так хорошо все понимаешь, объясни!
   -- Допустим, я вижу огни Серого Сияния. Или еще какой-то призрачный город, -- вмешался Нэль.
   -- Мужики, -- как-то очень устало ответил Птицелов, -- вы думаете, я чего-нибудь понимаю? Серьезно? Я только знаю, что все пошло не так. И я знаю, что эпицентр -- в Москве. Ночь Зверя к видениям не располагает. По идее.
   Двое остальных пожали плечами. В ночь августовского полнолуния, в праздник бестий, у них легко загорелся костер. Кто-то еще при сборах перепутал канистры -- с вином и с квасом. Или, как предполагал про себя Птицелов, по неизвестной причине молодое яблочное вино превратилось в квас. Кому или чему могло быть нужно, чтобы в праздник бестий никто не захмелел?
   Птицелов собирался оставаться в Москве до Джера -- осеннего равноденствия. Полуэльф надеялся, что хотя бы после этого он выметется, наконец, в свою Тынду.
   В том прошлом времени, где они были мальчишками, а город назывался Ярославлем, Птицелов уже был -- то ли мастером иллюзий, то ли очень сильным гипнотизером. Пять человек видело, как зависла в воздухе монетка. Что проще -- загипнотизировать пять человек или подвесить в воздухе три копейки? Это было очень давно. С тех пор Полуэльф поверил в чудеса и в некие силы, которые, если ни на что не влияют, то хотя бы незримо присутствуют. А теперь у него было жуткое ощущение, что вовсе не эти, а какие-то другие силы стягивают все туже то ли кольцо, то ли петлю.
  

***

   С сентябрем начался очередной учебный год. Эрика -- как обычно -- размышляла над двумя жизненными вопросами: где бы теперь пожить и где бы взять денег. С жильем, наконец, решилось. Дежурная по этажу решила закрыть глаза. За небольшие деньги. Официально общежития не давали -- зачем оно москвичке? С деньгами было хуже -- и тут ни в одну кампанию не ушедший Разведчик предложил ей всерьез заняться каскадом и постановочными боями.
   Кажется, это была идея ЮрЮра. В перспективе сулившая очень немало денег, а в процессе -- уйму совершенно адовой работы. То, что работа именно адова -- спасало от размышлений. Ю согласилась.
  
   Сезон закончился. Джер прошел нормально. Жутковатый цветок экспроприировал из компании Нэль и отдал на хранение мужику по прозвищу Туманный, в котором был уверен едва ли не больше, чем в себе. Джер прошел, и у Полуэльфа отлегло от сердца. Птицелов уехал, и можно было возвращаться в родные лаборатории -- пахать, пахать и пахать на ниве науки. Все забылось.
  
   Крыса и Туманный долго смотрели на помутневшее зеркало. Потом Крыса растер высохшее растение на том же самом зеркале в порошок и положил все это в средних размеров стерилизатор, а стерилизатор -- в сейф на работе. На сем они временно успокоились.
  
   ...Жила как жила. Училась, пила, пела. В ту ночь в общагах была большая пьянка. Знакомые, гитара, дым... ночь... В этот момент мне сунули гитару в руки. Первый аккорд, второй... И тут скрутило дикой чужой болью. Спина помертвела. Отказали ноги. Потом поплыло все, в глазах потемнело.
   Ю свернулась вокруг гитары -- клубком... Услышала чей-то крик: "Ирочку, Ирочку зовите!". Прошипела сквозь зубы: "Фигня -- прорвемся" -- и почти потеряла сознание. Чьи-то уверенные руки сделали укол. Потом положили на кровать и начали массаж... тут Ю отключилась. Но узнала. Что, тоже бред? И придя, наконец, в себя, повернула голову. И ведь в самом деле бред. Полупрозрачные, легкие как пух одуванчика -- и такие же седые волосы. Сотня лучиков от глаз. Все те же -- нестарые вовсе -- серо-зеленые, с оттенком осени, глаза... Да быть того не может! Эйрэни узнавали по рукам -- рукам, снимающим боль. Безумно хотелось то взвыть, то заплакать, но Ю, как была, полуодетая, встала, взяла гитару и спела "Айиннарэл". Спокойный уверенный взгляд, шепот:
   -- Не сходите с ума.
   -- А когда я в нем была?
   Она задумывается. Кто-то прокомментировал:
   -- По-моему, нет.
   -- И на том хвала богам.
   Худенькая старушка пожала плечами. Посмотрела внимательно и устало. И тяжелой змеей шевельнулось в глазах -- узнавание. Неужели? За что, боги, за что же так?
   Она узнала меня тоже. После этого не спрашивают -- что ты мне колола. Потом выяснилось -- комплекс. Двойную дозу. И она, профессиональная медичка с Пироговки, не смогла понять причины судороги. Ха. А кто бы понял? Дежурная по тринадцатом этажу, зона В, Ираида Сергеевна...
  
   А потом это начало повторяться -- с неизбывной периодичностью. Сначала и Ю, и ее новая знакомая грешили на нагрузки в работе, потом, после кратенького исследования у хирурга и невропатолога (штампик в карте -- здорова) Ираида Сергеевна сказала, что у людей, по ее мнению, мышцы так себя не ведут. Юрка пожала плечами, пойманная пониманием происходящего. Верить не хотелось. Мерещился -- без какого-либо зеркала -- хрупкий полупризрачный силуэт. Ну да, разумеется -- и песня о сломанных крыльях.
  

***

   Эту девочку звали Светланой. Светлана Тенина -- это забавно звучит, поэтому и подписывалась она всегда инициалами -- С.Т. Даже под стихами. Однажды исчез Алька, флейтист, бывший другом сначала ее старшему, ныне цивильному брату, а потом и ей самой. Просто взял рюкзак и ушел.
   Первый ее рассказик -- посвященный флейтисту -- прозвучал для него в передаче "Для тех, кто в пути". Собственно, тогда это самое С.Т. и стало для нее чем-то вроде имени.
   Потом, разумеется, случилась беда. Со всеми, хотя бы немного странными, рано или поздно случаются беды. Два года с матерью-шизофреничкой основательно изменили мироощущение Светы. Брат удрал жить к жене. Сумасшедшая в конце концов выпала из окна.
   Светке было плохо, очень плохо. Тогда-то и вернулся Алька. Он смешно глотал букву "л", так что из собственного имени у него получалось Айка. Или Айе, если говорить Аля. Дорога отражалась в его глазах, дорога наложила на него свою печать; она удивилась, как же не замечала этого -- раньше. И С.Т. он лечил -- дорогой.
   Помогло.
   Потом он, разумеется, снова ушел. Кажется, он никогда не сидел на месте. Круг одноклассниц сменился постепенно на молодых литераторов и прочих -- порой талантливых; только вот надо еще что-то есть. С матушкиным безумием школы она не закончила; ставкой уборщицы квартплату не перекроешь -- а вот двумя вполне уже можно. Над ней смеялись -- на чудо надеется, идиотка. Но чудо свершилось. Ее вещи приняли в "Юность".
   На следующее лето, когда ей уже начали платить за публикации в солидных журналах, Айе взял ее с собой в Прибалтику, сам, пожалуй, не зная, зачем.
   Странный такой янтарик на побережье -- почти круглый, со спиралькой внутри. Все, что Светка принесла с дороги.
   А вскоре имя Эстэ уже было у многих на слуху. Еще бы, такой не заметить! А еще... А еще она умела слушать. И видеть сны... И в доме у нее видели сны те, кто их не боялся.
  
   А Ручеек снов не видел. Ручеек ничего не писал, а если и был талантлив, то только в одном -- в рукопашном бое. Он ввязался за Эстэ в драку, не задумываясь, и выручил ее, никого не покалечив. И с тех пор часто заходил в гости. Просто так, хотя Эстэ можно было назвать красавицей. Сидел в углу, вздыхал, пил пиво во время кухонных посиделок, курил на балконе... Кажется, ему было нечего сказать. Кажется, он и сам не вполне понимал, что он здесь делает, профессиональный охранник в обществе полубогемных интеллектуалов.
   Так и случилась нелепица -- начинающий нелепо спиваться Туманный забрел к Эстэ на огонек. Она не испытывала ни ужаса, ни страха -- только удивление и любопытство, глядя на замерших в ступоре мужиков. Туманный в конце концов пробормотал: "А на печке сидит Ручеек, и ему все фиолетово". Ручеек только улыбнулся.
  
   Туманный, разумеется, сказал это Ю. Юрка сжала руку в кулак. Их было уже пятеро -- пятеро из семи. Много? Туманный не знал ответа. Ему было тускло и неуютно жить. Ему было проще пить водку. Он ведь ни с кем, кроме Крысы, не общался. А Крысу положили в психушку с диагнозом паранойя. Хей-Гри попыталась пить с Таем водку. Не помогало. Туманный медленно и неуклонно вычитал себя из бытия.
  
   Судьбоносцы -- звучит как-то нелепо. Тем более -- снова зимой. На этот раз на Самайн. В ночь, когда границы стерты, в час, когда холмы открыты. Встретились.
  
   Менестрель печально сидел на подоконнике без гитары, созерцая бутылку водки. Явно не единственную. А Юрка по нелепой случайности пробегала мимо, переволакивая гитару из одной комнаты ГЗ в другую. Так и пролетела, а потом развернулась, пригляделась и согнулась в приступе хохота. Менестрель посмотрел на нее грустными глазами, а потом ахнул -- и тоже взвыл от смеха. Прибивала анекдотичность ситуации, не высказанная, но: как нетипично на этот раз все получилось. Менестрель -- с водкой и чужим ножом, и воин -- с гитарой. Ничего не скажешь, легендарные фигуры. Так они и просидели там с этой злополучной водкой до утра, а с рассветом...
   На сэйшн так никто и не пришел. Что удивительно. А вот легендарные фигуры к утру начало друг от друга тошнить, в чем не было ничего странного. Они за несколько часов так привыкли друг к другу, что будто и не было нескольких -- лет? Сотен лет? -- разлуки. А ведь на самом деле -- удивительно скучные люди. Даже когда и не люди вовсе. Потом пришлось вернуть гитару.
   Это уже не назвать видением.
   До рассвета -- список имен, и список времен, и нелепое то пророчество, в изреченном виде больше похожее на кликушество... Менестрель и воин, говорите? Судьбы мира на гитаре и клинке?
   Судьбы мира держатся на сердцах.
  
   Тениной Светлане приснился кошмар. В последнее время ей часто снились кошмары. Она -- наверное, первой -- поняла, что случилось. Ничего особенного, просто кельтский новый год.
  
   До полуночи Хей смотрела в темноту. Она выставила третьего дня очередного претендента на собственную руку и сердце, заскучала, размышляя о следующем, и пошла гулять. В процессе прогулки (в полнолуние, по лесу, после полуночи) были найдены и залучены в гости -- Тай, разумеется, пьяный почти в дым. Некто по имени Ручеек, явно Таю приятель, и еще один приятель Ручейка. Причем, что характерно -- попадались они в лесу исключительно поштучно, то есть поодиночке. Потом начали попадаться личности, в принципе не знакомые. Когда в конце концов они увидели -- или разглядели -- друг друга, всем стало тошно. Тай только порадовался, что здесь нет Крысы. Потому что у Крысы бы нервы, пожалуй, не выдержали.
  
   Вечные не выбрали конунга из стоящих у костра. Вечные отказались выбирать. Вельда отказалась кидать руны. В пламени новорожденного костра не читалось ни знака. Огонь был рыжим и лиловым -- цвета обреченной надежды. Дис наизусть прочла из Эдды предсказание и не ждала ответов. Она все для себя поняла.
   В час, когда границы стерты, в ночь, когда холмы открыты... Костер полыхнул раздвоенным пламенем, или два костра слились воедино? И не стало ли вдвое больше народу вокруг?
   -- Гил?
   -- Вельда?
   -- Дис?
   -- Линнет?
   -- Заповедник?!
   -- Викка?!
   Не к лицу было ведущему обряд, да и вообще тридцатипятилетнему мужику садиться в снег, хватаясь за сердце. Но обряд точно начинался в подмосковной Яхроме!!!
   Не к лицу было ведущему обряд, да и вообще старшему группы садиться в снег, держась за виски. Но обряд точно начинался на Карельском Перешейке!!
   И тут Линет сказала:
   -- Озеро не замерзло? -- с испуганным удивлением. Как будто отражение дрожало в воде, отражение края холмов... Это уже не было страшно. И это уже не было видением.
  
   Динка горела. Для нее это был жгучий, оранжевый с черным, почти необъятный огонь. Больно -- да, жарко -- да. Не смертельно. Она не заметила ни скорой, ни уколов. Огонь -- был, и огонь подсказывал песню. Вот только Динка не знала языка, и поэтому приходилось запоминать без рифмы, без смысла...
   А вокруг говорили, что температура за сорок, что воспаление легких, что отмучается к утру. Но она вовсе не мучалась, ей было совсем не плохо, только жарко и немного непривычно тяжело. Но она прекрасно знала, что вскоре выучит -- или вспомнит -- этот язык. Что, умирая, споет эту песню.
   И что умрет не сегодня.
   На рассвете огонь погас. Измученная Динка, записав непонятные слова русскими буквами, заснула.
  
   На рассвете костров снова было два. С точки зрения питерцев -- их разделяло озеро. С точки зрения москвичей, это была река. Все вернулись по домам, и Дис долго теребила телефонную трубку, но так и не решилась позвонить.
  
   А у Хей-Гри легли после рассвета, и пили всю ночь, и было не до видений.
  

***

   И холодно, холодно, холодно в доме том. Уже не ждут. Нигде. Нет даже усталости. Лишь бесконечный холод в душе. Следы выгорают, еще не успев показаться.
  
   Что же тебе нужно, путник?
   Он отводит пронзительные глаза, на губы набегает насмешливая улыбка, немногое из того, что когда-то могли мышцы лица. Но и в улыбке -- невозможная тоска.
   Чего ты ищешь?
   Теперь он уже не просто улыбается -- он смеется: "Давно ли ты на Дороге?"
   Да, в общем, нет. А что ищу я? Я ищу свой дом, приятель, дом, в котором будет тепло.
   Он обрывает смех на полувзлете, внезапно каменеет лицо, глаза как будто пытаются просверлить меня насквозь. Побледневшие губы шепчут: "Не надо..."
   А что я такого сказала? Боги мои, как же холодно. Ты не боишься замерзнуть насмерть?
   Начинает трясти. Такого взгляда еще не видела. Трасса все равно мертвая, ни машин, ни фонарей, но мне показалось, что стало светлей, как-то очень не по-доброму. Он снял с пояса флягу, сделал глоток, передал мне. Ф-ф!... Водка! Хотя на третьем часу "зависа" и то хлеб.
   Как же все-таки холодно! Я не рвусь пройти Вышний Волочок пехом, но деваться некуда: остановишься -- умрешь от холода. Это легкая смерть. Начинают сдавать ноги. Попутчик идет так, как будто только что вышел из дому на летнюю прогулку. Кто ты? Какие-то далекие нотки тепла в голосе. Мне? Да нет, что ты... Мне уже надоело искать тех, настоящих. Как не понимаю? Почему?
   Становится холодно до хрустального звона в голове. Погоди, ты хочешь сказать...
   Что ты настоящий? Тот самый?! А зачем же тогда в Питер?
   Холодно. Иней на волосах. Еле поднимается рука "на стоп". Вот уж действительно -- боги мои смертные...
  
   И было видение. Девочка с флейтой, танцующая на снегу. И не дрожали больше руки, когда Полуэльф записывал этот -- очередной в цепочке странных фактов. Девочка с зелеными глазами по имени Хэлка. Заснеженные холмы Карригана. Забытого края последних ши этого мира. Полуэльф знал, что видит.
  
   И было видение. Из черно-багрового бурления -- огненный шар, прорывающий тонкую радужную пленку. Не Грань? Значит, Дорогу. И Нэль уволился с работы.
  
   И было видение. Видение чудовищной, невозможной в своей пронзительности Башни. Эстен и Линет сидели после этого, обнявшись, дрожа от запредельного холода, забыв на все разногласия между рабочими группами "Цветок Папоротника" и "Заповедник". Эстен сказала:
   -- Придется поверить.
   Линет сказала:
   -- А все так хорошо начиналось...
  
   Динка все же добралась до Питера, но так никому и не рассказала о странном попутчике, о водке с терпким привкусом полыни и можжевельника, о мертвой трассе под Вышним Волочком. Ей видений не было.
  
   В этом месяце много дней, и каждый из них все короче. И все темнее ночи. Йоль. Месяц памяти. Ровно перед рождеством. Собственно, католическое рождество и было когда-то Йолем. Что неважно. Что делать человеку, у которого нет сил даже спать, когда ненадолго отпускает страх? Это не называется пить. В Йоле у всех пост, у каждого свой. Но если ждать видений и пророчеств от года, и без того щедрого на видения и пророчества, можно в самом деле сойти с ума. И кстати -- кофе тоже греет. Особенно душу. Особенно с коньяком.
   Эта зима началась очень рано, еще в ноябре, и оказалась особенно холодной. Настолько, чтобы пришлось занимать у отца пуховку. Работа, работа, сессия, брр, и куда подевались все преподаватели? Зачем записывать сказки, если они и так сбываются? Зачем петь песни, если всегда найдется кто-то другой, кто поет не хуже, а то и лучше? До чего же неприятно ощущать себя центром вселенной. Разумеется, они пытались разговаривать. Тай и Молчащий, Ручеек и Хей -- искали слова и не находили их. Хей, впрочем, было и активно, и пассивно наплевать на то, во что страшно поверить. Она только полоснула по руке опасной бритвой и поклялась, что для нее не изменится ничего, даже если весь мир встанет с ног на уши. Или развернется половыми органами наружу. Хей в выражениях по этому поводу не стеснялась.
  
   Город-город-город. Город темен, но город не пуст, и тайные кабаки забыли о часах своей работы. Так оно, собственно, и было. И была еще одна встреча, в "Пещере" в четверг. Кофе, маленький двойной без сахара, и рюмку коньяка заказали двое совершенно синхронно. Оказались за одним столиком.
   -- Позволите?
   -- Полуэльф, -- крикнул из другого угла Разведчик, -- иди сюда.
   Юрка несколько обалдела. "Полуэльф" -- погоняла вовсе не КСП-шная, а на персонаж из Эгладора он даже по возрасту не подходил. Тридцать пять лет мужику, какой там Толкиен. Да и походный опыт за плечами.
   -- Разумеется, -- ответил он и никуда не пошел.
   Стояли. Пили кофе. Спорили о стихах. Говорили о "зеленом патруле" -- у него была своя группа. Каким-то странным путем разговор с "зеленого патруля" перешел на Питер; Гила, оказывается, знали оба. А с питерцев на обряды, магические системы и прочий бред. Он и в самом деле верил и, похоже, это и в самом деле работало. Не так уж сложно убедить синтоиста в присутствии любых сил, он изначально подозревает, что у каждого края есть духи и хранители. И только когда он закурил трубку, сощурив светло-карие глаза, она, наконец, узнала:
   -- Анорихэн?
   Он помолчал, затягиваясь. Посмотрел навстречу.
   -- Нимлот?
   Она рассмеялась. Он помрачнел.
   Потом была метель, и они шли по Москве неведомо куда, и промерзли насквозь, а потом сидели у него, пили ром и слушали Янку. И вспоминали. Молча. Им доводилось встречаться не раз и не два -- такое часто бывает с неоконченной любовью. Когда-то они любили друг друга.
  
   Полуэльф долго думал потом, как объясниться с группой. В принципе, они принимали чужие посвящения, но Юрка как-то оказывалась совсем слева. То есть в разрез со всем. Как Птицелов, но Птицелов принимал правила игры с ходу, а Юрка постоянно спрашивала, почему следует делать так.
  
   В результате их знакомства сошлись две компании, что, впрочем, не имело значения ни сейчас, ни в дальнейшем. Разумеется, выяснилось, что мир не без добрых людей, а общих знакомых, от Кира начиная и Разведчиком заканчивая, так и вообще уйма. Скорее стоило задавать вопрос: а где мы были раньше? Как ни странно, ни одной глобальной пьянкой этот период ознаменован не был. Будто все сговорились на месячник трезвости. Это Йоль.
  
   Это -- Йоль. Свечи по квадрату, зеленеющее небо за окном. Это Йоль, темнеют зеркала, теряя свойство отражений и приобретая свойство коридоров. Это -- Йоль, и девочка с зелеными глазами, играя на флейте, босиком танцует на снегу. Это -- Йоль. "Поздно", -- говорит женщина, в глаза которой невозможно смотреть -- больно от сияния. "Знаю", -- кивает Рии, а может, и не Рии вовсе, и разрезает ладонь, и смотрит, как медленными каплями падает в чашу кровь.
   Время года зима. Спячка? Да нет, не похоже. Отчаяние -- тем, кто уже понял, что надвигается страшное. Это Йоль, и это видение. Сияющими голубым льдом глазами видение сообщило, что... Что же сообщило видение? Не вспомнить -- значит, знакомо и страшно, и значит:
   Смерть не есть обретенье,
   Ни гибель горящего дома.
   Я последний свидетель
   Нелепо ушедшей войны...
  
   Волк ударился лбом о призрачную черту и коротко взвизгнул. Его бег был окончен, его место было найдено. Он царапнул лапой наст, рисуя "Иса" -- знак остановки. Осталось дойти. И собрать стаю.
  
   Не слишком многих усилий для Хей стоило пригласить их всех в гости. Тай числился в ее любовниках, Юрка -- в друзьях, Молчащий -- в дальних приятелях, Ручеек -- в собутыльниках и кандидатах в любовники, а Крыса нигде не числился, но был реальностью непроходящей и абсолютной. Хей долго думала, что же они будут делать. А они ничего не делали. Они в полной растерянности смотрели друг на друга. В конце концов Юрка набралась мужества и кинула на стол распечатку своих сказок, а Молчащий набрался мужества и всем представился, а Крыса запоминал.
   Сказочку эту Юрка рассказала еще в мае, пьяная в умат и ни в одно свое слово тогда не верящая до конца. О Семерке Звездных Клинков, о братстве не на крови и не на клятве. А сейчас, кажется, пришло время верить в эту сказочку. Уж больно многое совпадало -- характер героев с характером реальных людей... Не хватало двоих. И страшно интересно было, где их мечи.
   Но поскольку Хей была средоточием мира, то слышала она уже и о чудесах в главном здании Университета, и о Самайне. Из чего следовало, что не хватает одного.
  
   Пламя дрожало в рассветных сумерках. Пламя казалось не красным, а то оранжевым, то зеленым, то бледно-голубым. Было холодно, было очень холодно. Дис отказалась участвовать во Встрече Рассвета. Группа распалась.
   Полуэльф уже неделю не спал и слабо понимал, что происходит. Не мог толком сосчитать людей вокруг костра -- то их казалось больше, то меньше. Не сумел он сосчитать и лезвия, на которых полыхнул рассвет, только заметил краем глаза клинок Юрки, не вписывавшийся в канон -- чуть укороченную катану странного в рассветном солнце отблеска.
  
   -- Ребята, дайте хоть чего глотнуть, а то х-холодно, -- произнес совершенно незнакомый голос. Полуэльф протер глаза. Высокий, плоский, широкий... В конце декабря на парне были штаны и жилетка. Замерзшим насмерть он не выглядел. Только смертельно растерянным. Юрка сглотнула и медленно села в снег, прошептав: "семь".
   -- Ты откуда взялся? -- спросили парня
   -- Из Б-бутова пришел, -- ответил он.
   На запястье у парня была очень натуралистичная татуировка. Змейка.
   Он так и не смог внятно объяснить, откуда взялся. Для него в конец декабря, похоже, превратился конец августа.
  
   Вечером того же дня собрались у Вельды, решая -- стоит ли продолжать и дальше отмечать праздники и обращаться к силам, если ответ по меньшей мере неадекватен, а по большей -- не соответствует запросу. Не решили ничего. Позвонил Нэль и предложил -- подождать до весны. До весны...
   То есть еще две точки -- Имболк и Пробуждение.
   Позвонить в Питер отчего-то не догадались.
  
   Мне кажется? Или я работаю катализатором? Нам бы хоть одного -- видящего. А кругом сплошные боевики. Братцы, Разведчик... Поехать, что ли, в Питер? Там хоть структуры не силовые. Только Астинька... Или поехать в Питер с Ирочкой? С Ирочкой -- трассой? Худо мне, что ли, совсем? Бред уже перешел в активную фазу?
   Вот и остались нам с ней только прогулке по Москве. А Москва расцветала пьяными, год катил по наклонной плоскости, вечера кипели салютами, проносили елки чуть свет... Проходил по городу некто. Вечный мальчик и вечный взрослый... Что за чушь я несу? Ага, улыбаясь немного странно, с фонариком в рукаве.
  
   Ну скажите мне кто-нибудь, что мне пора сдаваться в крейзу!!! Я пойду туда с песнями! Мало ли какие байкеры проезжали мимо ГЗ в ноябрьское полнолуние! И кому какое дело до того, кем работает Туманный? Зато Ручеек работает охранником, а Крыса -- лаборант в каком-то мединституте. А Молчащий ювелир по серебру. А я каскадер. И все это увязывается в нормальное общение нормальных чокнутых восточников, если бы не явление Ойлэна на Йоле. Явление Ойлэна на Йоле, господа мистики, никуда не укладывается. Потому что в Москве просто нет дома, где он жил! И не было в Москве -- по меньшей мере в этой Москве -- никогда такого дома... Потому что выйти из дома в августе и -- не меняя шмоток -- гулять по городу до конца декабря даже вашей покорной слуге не удавалось ни разу.
   И паспорт у него непривычного образца, хотя да, русский, и прописан в самом центре. Это тоже мистика. Паспорта, как и штаны, мутировать не умеют. И меня он узнал сразу.
   Раздолбаи мои звездные родственники, сил нет. Стоп! Идея. Я точно знаю, какие клинки у Туманного и что у Крысы. Надо осторожненько порасспросить, что у остальных. Если совпадут клинки, я обещаю пойти и повеситься.
   Полуэльф рассказал по происшествии на Самайн. Мы люди простые, незамысловатые... Мы же как сессию сдадим, так и поедем в Питер Гила допрашивать... Что у них там называется Временем Покоя? Или это еще какое-то время?
  

***

   Не за что стало держаться сердцем, кроме грезы о холмах. Ясень пережил Йоль -- Ясень кинулся на Рождество. Выбросился с балкона. Ни предсмертной записки, ни прощальных слов. Только родителям сказал что-то у духе -- нет меня, и не я это вовсе. Было отчаянно стыдно.
   Дис пребывала в перманентной истерике. Она как будто не знала, что делать -- то ли бросать к забытым богам и реконструкцию, и работу, то ли бросать к кому-то еще собственную жажду власти и признания... Две недели, пока Вельда плела себе пояс, а Полуэльф перебирал настойки и травы, Дис пребывала в истерике. Потом собрала вещи, в одночасье -- это в каникулы-то -- оформила перевод в филиал МГУ и уехала в Самару. А у Вельды вышивальные иглы сыпались из рук, и было страшно.
   Вольно рассказывать сказки о чудесах и богах, вольно казаться самим себе наследниками забытых тайн, но когда не прошлое, и не будущее, а чужие чудеса ржавой проволокой прорастают из асфальта, надо на что-то решаться. Каждый выбирает за себя.
  
   И Вельда успела с поясом чуть раньше, чем начался гон. Потому что в гон они вышли почти всем кланом, кроме младшего ее братца. А в гон нельзя быть в городах. И пусть они не покрывались серой шерстью, но... тому, кто ничего не знает об этом, не объяснишь. Оказалось так просто -- признать свою породу.
  
   Время кузнецов и швей. Время ремесел. Да что думает о себе эта ненормальная, выбирая самые неподходящие моменты для встреч? Юрка приехала в Питер почти на Имболк. Но Гил был в кузне, а Эстен не имела ни малейшего желания говорить, а Линет рассказала только то, что в принципе и так было ясно. Трижды Юрку спросили -- а что ты умеешь? Но она не знала ремесел, ни единого, и умела только точить ножи. Так что ей сочувственно покивали, и, пожалуй, не позвали бы даже на Имболк, но тут приехал Полуэльф. Он остался почти один -- он запретил младшим дома своего проводить обряды и не рисковал даже Имболк вести в одиночку. А на Перешейке стоял вполне себе дом, построенный вполне себе силами Заповедника... Питерская земля оказалась сильнее московской.
   Но за кострами вставали холмы. А за холмами вставали костры. И на них сквозь снег пробивалась зеленая трава. Зимой? На Перешейке?
   Да, зимой и на Перешейке. Или зимой и в Подмосковье. Край холмов. Город семи народов. Место, в которое нет дороги. Пока.
   Это случайно, наверное, Юрка сказала, что не играет.
  
   -- Да хоть одна сука в этом доме умеет точить ножи? -- взвилась Хей. -- Не ритуальные! А хозяйственные!
   Мужики с сомнением посмотрели друг на друга, после чего кто-то сказал, что да, Крыса, наверное, умеет. Но его здесь нет. Хей покрыла всех трехэтажным матом. Через день после этого, явно вняв матерной ругани, к ней зашел Молчащий и поточил все, что было. Ни разу не порезавшись.
  
   В феврале для Динки неожиданно настала весна. Чтобы не сказать лето. Попросту говоря, матушка в очередной раз выставила Динку из дома. В полнолуние февраля она уехала из Москвы, уехала с концами, на конюшню работать и жить при лошадях, и не слышать, не видеть ничего в этом поганом нелепом городе.
  
   Волк копнул лапой сугроб раз, и два, и больше. Когда обнажился серый с черными прожилками камень, волк долго смотрел в холодное небо. Прожилки складывались в перевернутую Чашу. Перевернутая Чаша на кенотафе? Волк передернул ушами.
   Имболк прошел. Настало время покоя.
   Все как замерло.
  

***

   Для одного человека все уже стало ясно. Он растер пепел между пальцев. Умирать не хотелось. Другого варианта он пока еще не нашел. Страж Грани или что там сказала Юрка? Функционал, он знал свою функцию давно. Почти видящий, он понял, что в разворачивающемся мире для него не будет места ни с одной из сторон. А Грани между сторонами не будет.
   Слишком рано упал для него выбор. Нэлорис ДэлФриэ, Нель Грани, очень хотел жить. Жить и честно делать свою работу. Он уже -- заранее -- видел, как на Бельтайн открываются Врата.
  
   Когда ты натягиваешь тетиву. Когда ты взводишь курок. Время молчит. Время молчит и тогда, когда все уже готово к выстрелу. Разве мы не слышали сухого щелчка? Нет? Значит, нарезное оружие для сравнения не подходит. Стрела на тетиве.
   Какого мертвого бога я маюсь? Почему страшно до сих пор, если всю дорогу мечтали только об этом? Не мечтали вовсе -- тешили комплекс собственной исключительности? Не имея возможности быть контра или про, пытались быть вне?
   Впрочем. Сейчас это уже не смешно.
  
   Юрка и в самом деле гуляла по Москве с Ирочкой. Во-первых, более было не с кем. Во-вторых, Ирочка знала Москву как никто другой.
   Постепенно пустеет Москва. Уже давно не видно пьяных молодцев в третьем часу ночи -- пусто, и только одинокие искатели спиртного, как тени, шмыгают от киосков к подъездам. Впрочем, не май месяц. И не Арбат. Дворы в районе Чистых Прудов. Так, а это что?
   Две вспышки стали. Звон металла о металл. На мечах? Черная тень, растворяющаяся во тьме, и парень с грацией крупной кошки. Идиоты! Родственнички...
   -- Ямэ! Куро, Ручеек! Да ямэ йои же, кретины!
   Ее явно не слышали. Она встала в середине мельницы, руки вразлет. Ручеек ее не вспомнил. А Крыса оказался быстрее собственной воли. И короткое движение клинка распороло ей сухожилие. Случайно.
   -- Ойрэн, Мэйлэ!
   Услышали.
   -- Fuck! -- выругался светловолосый. Второй поклонился по-японски, глаза в глаза, и исчез в ночи. Ручеек достал носовой платок. Из темноты уже бежала Ирочка, походя влепила Ручейку затрещину, перевязала... А толку, если в таких случаях надо шить? А толку, если к утру уже стало поздно? В общем, рука даже почти не потеряла подвижность, на работе не заметили.
   Одна беда. Если для тебя единственным способом самовыражения была гитара, тебе не очень понравится отсутствие пальцев.
  
   Когда С.Т. вернулась на Арбат, первым, кто ей попался, был Разведчик с шальными глазами. Испуганными. Испуганными? У Разведчика? Она схватила его за рукав.
   -- Что творится?
   -- Ю у нас крышей поехала. Не влезай, убьет.
   Кто такая Ю, С.Т. не знала. Но было что-то знакомое в черной фигуре с гитарой за спиной, в обступившем Рии полукруге, а сзади уже была слышна сирена. Рии не видела ничего вокруг.
   С.Т. подошла сбоку и положила руку ей на плечо.
   Дальше был резкий разворот и болезненный фиксирующий залом. С.Т. ничего не умела -- возможно, к счастью, может быть, это и остановило Ю, а когда она остановилась, Светка прошептала:
   -- Ибо не фиг.
   В узких темных глазах плеснулось осознание. Глядя на невысокую девчонку с янтарными глазами и хайром медового цвета, Рии увидела вдруг стройную фигуру в желтом, золотом и янтарном.
   -- Что?!
   -- Ну не туда тебя несет.
   Ю сквозь зубы выдохнула и сказала:
   -- Ну да, ты уж прости... Пожалуй. Пойду я...
   Метрах в ста выпрямилась, развернулась, крикнула:
   -- Спасибо! -- и ушла совсем. И с той поры долго на Арбате не появлялась. Очень долго... Стыдно ей было.
  
   А в весеннее равноденствие, в ночь Пробуждения, ударил такой мороз, что птицы падали на лету.
   В поле, где волки танцевали с ветрами, кто-то играл на флейте.
  
   Ю сидела на лестнице ГЗ и совершала уголовно наказуемое деяние. Собственно говоря, она правила лезвие -- и не замечала, что чем темнее ночь, тем отчетливее светится в темноте Ледяной -- жутковатым льдистым светом. Не замечала и того, что от жгучего холода давно онемели пальцы. Не замечала, что лампочка на лестнице перегорела. Даже на Йоль, пожалуй, не было так холодно. И темнота была уже не темнотой служебной лестницы ГЗ, и что-то звенело в темноте, и стоял перед высоким креслом -- троном? -- хрупкий, призрачно-крылатый силуэт с лиловым клинком в руках.
  
   ***
   И в ночь Бельтайна время сошло с ума.
   Гил все равно поехал. Все всё равно поехали. Как-то само собой так получилось, что большего количества народа не было на праздниках никогда. Но, боги болот, откуда столько костров? Казалось, на каждой вершине горит праздничный огонь. Или казалось? Гил такое видел -- во сне, однажды. В том сне, где был Город Семи Народов, холмы и леса. Это там так отмечали Бельтайн. А потом некому стало его отмечать.
   Мороз по коже. Потом и в самом деле некому стало отмечать. Ши, между прочим, вовсе не эльфы -- это несколько очень разных народов. В голову Гилу полезла совсем уж чушь, и все это перекрыло ощущением одиночества.
   Но Линет смеялась, и хлопала в ладони, и сплела венок из каких-то белых, очень пахучих, цветов.
  
   И в ночь Бельтайна время сошло с ума.
   Это было странное ощущение. Оно текло сквозь пальцы, и пальцы становились прозрачней и тоньше, и обрезались об струны. Но Хей все равно пела, и пила, и смеялась, и не боялась ничего из того, что видела во снах.
  
   И в ночь Бельтайна время сошло с ума, и Полуэльф, выпивший настоя родиолы розовой на отцовской даче, видел из окна зеленые холмы, и иней на холмах, и священную рощу. Казалось, шаг шагнуть.
  
   В эту ночь время сошло с ума. И был город -- свой и чужой, и были расходящиеся от Арбата переулке, и улица Но-Диэ, и ветер, непрекращающийся ветер вдоль всех магистралей. Ветер рвал волосы с головы и рюкзак с плеча, и Рии держалась за виски. Пока мимо не пронеслась маленькая колонна. Ю, присматриваясь, отвела глаза к вискам, и была Лубянская площадь, и ведущий колонны вырвался на ее глазах вперед, и обогнул статую, и развернулся не колесе, и пролетел мимо. Первый из Семерки. Последний. Седьмой. Круг завершен, и миры сомкнутся.
   Хорниэн, Джон-Гэндзи, Принц Спящий на Обрыве -- медленно и обреченно проехал мимо. Ибо время встреч еще не настало.
  
   Время сошло с ума. Но это все она же. Родная Е95, М10, Москва-Питер. Сначала Динка думала, что ей снится. Потом -- что она сошла с ума, когда в конце Тверской объездной обнаружилась развертка бабочкой на невозможную пятиполоску поперек. Потом она уже ничего не думала, а только смотрела, как выходят тени из берез. От Москвы -- до Питера -- три часа. От Москвы до Питера три часа?! Будто сливались Москва и Питер... И тени. Тени за березами. Тени в плащах, с рукоятями луков из-за спин. Тени с огромными, жадными, ясными -- светящимися глазами. Как бог свят -- вы тени с глазами видели?! А они шли куда-то. И глаза... может быть, становились все яснее? Динка впивалась в сигарету, как в спасение. Динка дрожала и забывала дышать. Тени, которые идут воплощаться. Три часа от Москвы до Питера. Драйвер, который этого не заметил. Проклятье, она же не торчала!
  
   На Бельтайн время сошло с ума. И Птицелов, Мастер Иллюзий, потерял иллюзии. Земля чуть качнулась под ногами, вздохнула и вернулась на место. Когда он открыл глаза, вокруг стояли волки. Крупные серые волки "в количестве пять человек". Волки оскалились. Птицелов рассмеялся.
  
   Полупризрачная Лубянская площадь. Смешная девчонка. Гэндзи видел ее -- во сне. А за смешной девчонкой сразу -- двое? Трое? Крылатая тень, и все уже решено. Джон-Гэндзи слышал о параллельных мирах и раньше. Джон-Гэндзи видел уже Дорогу. И вот они встретились. Снова? Взгляды как клинки или клинки как взгляды. Мог ли он, чужой во всех мирах, решать или нет -- он выбрал.
  
   Наутро начался дождь.
  

***

   Она пела Умку на Арбате -- растрепанная, в драных джинсах, черной маечке... И болью, безумно старой, почти забытой болью резануло по сердцу. Почти не изменилась: маленькая, черная и злая. Все тот же неясный темный огонь. Н'гайя... Я сидела час, и второй, и очень хотелось сказать: "Пойдем, малыш", но, может быть, ей было, куда идти. Я взяла ее телефон и обещала позвонить. И позвонила -- через три месяца. А она жила на конюшне, ей вовсе не было, куда идти, и я познакомила ее с Полуэльфом, и нашла ей вписку и... больше ничего не посчитала нужным.
   Но только пред-верие; конец начался, кажется, когда Джон, Санди и Стэн пронеслись мимо меня в районе Лубянки. Всем стало ясно, что: обречены. Никто не хотел в это верить. Успокоились. Началось лето.
  
   Эстэ не беспокоили видения Города. Она не сходила с ума от ожидания или тоски. Просто делала свое дело, и наибольшим из проявлений слабости, которого можно было от нее ждать, оказывалась маревая даль в глазах.
   Это она, явившись к Хей-Гри янтарно-зеленым вихрем без звонка, без объявления войны, всучила ей на откуп бутылку ликера, обняла Айе и долго рассказывала что-то ему на ухо...
   Это она подняла Туманного из тех осколков человеческой жизни, сидя на которых он весьма старательно спивался...
   Всего-то раз ей не хватило мужества. Велика сила отчаяния, а С.Т. слишком много на себя взяла. И тогда примчалась из Крыма Рии, с глазами больше, чем прежде, тощая и злая, примчалась к ней и ради нее, на месяц забыв и Ирку, и Динку.
   Месяц пешком по Карельскому перешейку; огромные озера, грибы и ягоды; и под конец -- полнолуние, три ночи в Лабиринте Карьеров. И огромный шар из серо-зеленого янтаря, изнутри которого выходили золотые лучи. Не умела Рии дарить подарки -- вместо этого она возвращала память.
  

***

   В квартире пусто. Хей делает вид, что ушла на работу. Звонок в дверь. Девчонка как девчонка, лет, наверное, шестнадцати, рыжая, две толстенных косы перехвачены рыже-золотым бисерным хайратником, фенечек, как у всякого хиппеныша -- и плащ из шинельного сукна. А вот лицо то же, и в глазах пляшут золотые искорки.
   Кажется, сейчас она заплачет. И, кажется, надо слушать. Она не замечает, как ее тащат на кухню, как усаживают на табуретку.
   -- Пришла я вчера с занятий, а мне и говорят: катись отсюда, нищенка проклятая! -- спокойно, почти безлично. Значит, стадия следующая -- истерика. -- А я не нищенка, я только школу закончила, мне еще музыкалка осталась, и где же я работать буду... Мама только умерла, я полгода на него готовила, мыла и убирала, а он с сороковины пить не переставал, и... и...
   Интересно, он -- это брат или дядя?
   -- И хотел... Я тогда к подружке убежала, но ведь надо доучиться, а он сказал, что я мешаю его жизни, и что это за жизнь такая, одни пьянки и...
   -- Как была, так и пошла? Ты с Эгладора? Кто подсказал?
   Кивок. Елки зеленые, ей бы сейчас не помешало. А что у нас в холодильнике? Там у нас перцовка, лучше бы вина, ну да ладно. Делаю глоток, протягиваю ей бутылку. Глотает, слезы на глазах, кашель, зато явно полегчало. Бедная Хей-Гри, пионеров ей на хате не хватало! Ну да потерпит как-нибудь.
   А ведь было время, когда ничему не удивлялась, смеялась надо всеми незло и никогда не плакала, прятала под плащом крылья, пила не меньше Локи и моталась по Грани. Мириль Солнцекрылую знали и в Дэл Фриэ, и в "Дальше Некуда", и на многих Перекрестках Дороги. Ее песенки больно били по Лордам Чаши, и их пели везде, не зная, правда, автора, и кто-то всегда говорил, что хороший Мириль человек, жаль, что не человек вовсе...
   Ближе к августу Крыса за чем-то, кажется, за Нэлем, попросил забежать в эльфятник. Если брат просит -- стоит прибыть. Нэль исчез, и ни слуха, ни духа, ни ответа, ни привета. Только уходя, я заметила Мириль снова. Плащ, кольцо, прическа, улыбка...
   Выражение глаз. Вспомнила!.. Сочувствую.
  

***

   Хрустальный звон в голове. Хлопает дверь. И что я у родителя делаю? Трасса была мертвая. Но надо попробовать встать. И, разумеется, сразу -- черные точечки в глазах. Водолазка, рубашка, джинсы. На улице холодно. Время идти на занятия. Анкеты у нас где? Разумеется, на дискете, распечатаем.
   Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, я и трассу прошел, вот передам Хей деньги и ото всех уйду. Какого мертвого бога так в июле-то холодно? Хей возле палаток. Как всегда, деятельна и выпендрежна до крайности. Такова Хей. Все, уйду я от вас, не хочу больше. Пешком.
  
   Холодно. Очень. Станция метро "Третьяковская". Кафе. Все заволокло дымом. Смотрю в никуда.
   -- Ты?
   Четкий красивый разворот. Удалось. Мальчишка похож на оборванную струну. Что-то растерянное, звенящее и -- чужое. Чужое? Точно -- взгляд обреченный.
   -- Допустим.
   -- Вписки нет?
   Она закусывает губу:
   -- Откуда?
   -- С... трассы.
   С трассы? Может быть. Черные джинсы, тяжелый серый свитер, старая пуховая жилетка. Рюкзак. Меховая бандана, каштановые волосы. Прозрачная зелень глаз и отчуждение -- серая дымка Дороги. Дороги?
   И кольцо с прозрачным серым камнем. И холод, рвущийся с губ. Зеленый. Синий. Он?!
   -- Откуда?
   -- Из... -- и молчание.
   -- Хельги?
   Он. Он, никогда не знавший, кто он такой. Затянуться, снова поднять глаза -- узкие провалы в ночь, темные губы. Узнает?
   -- Все-таки ты...
   -- С Дороги?
   -- Да... -- слегка потерянно, -- шел, шел и вдруг -- здесь. Я не знаю... Это как воронка...
   Его трясет. Не от страха, это боль и отчаянье. Отбросить волосы назад.
   -- Ладно, пошли, Хельги сын человека.
   -- Пойдем, На-Эрэн ниоткуда...
  
   Они пили. Он, как всегда, немного, хорошо зная, что быстро пьянеет, она -- в жутковатых для постороннего взгляда количествах, джин -- как воду, не весьма задумываясь о том, где придется ночевать. И только тихо перешептывались завсегдатаи кабака на Новокузнецкой, давно привыкшие к одиночеству Юрки. Вдруг все смолкло. Вошел некто в костюме, и задним чутьем Ю поняла, что дело неладно. Некто в костюме вошел не один
   Рюкзак на плечи, кивок Хельги и:
   -- Уходим.
   Двое в штатском стартуют следом, да где тягаться им с Рии, поднаторевшей в бегах по городу, и бродягой-полумагом...
   Закончился вечер сильно за полночь у С.Т. на Баррикадной. Та, трезвая, злая и поэтому веселая, вовсю смеялась над Юркой, мол, не того испугалась, но, столкнувшись с шальными глазами Хельги, замолкает и как-то слишком даже тихо подает чай и бутерброды.
   А слов он так и не подобрал. Дорога, какая-то воронка, какой-то разрыв.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"