И ночь взорвалась. Еще минуту назад в ней были только легкое дрожание мышц да аромат полузапретной сигареты. Он даже не успел понять. Он вообще ничего не успел, кроме как - всего час или целую жизнь тому назад - выиграть конкурс.
Нет, конечно, его не убили. Тело среагировало быстрей, чем сознание. Оно отлетело в сторону чуточку механистичным, но очень красивым прыжком. Только вот считать тело не умело.
Вас никогда не сбивали в полете?
Потом взорвалась память. Так его били впервые в жизни, будто хотели до смерти изуродовать, но не смогли и оттого пытались отчаянно оскорбить. Но у него был очень низкий болевой порог.
Когда он очнулся...
Когда он очнулся, он попытался встать. Вернее, нет - он встал - и боль, как раскаленная игла, пронзив лодыжку, устремилась к мозгу. Ноги подкосились. Он сел. Чувствуя, что подкатывает к горлу панический ужас.
Ужас - не страх. Он не умеет ошибаться. Щиколотка была раздроблена. И, кажется, порвано сухожилие.
Пошарив вокруг себя, он нашел кем-то оброненную - а может быть, и свою - пачку сигарет. Схватил сигарету, щелкнул зажигалкой и удивился - пламя горело ровно. Руки не дрожали. Да... С этого момента можно, пожалуй, курить в любое время суток.
Псих сидел на пожарной лестнице. Он пришел позже. Когда еще можно было что-то сделать, но это уже вряд ли имело смысл. Потому что, отобьет он парня или нет, будущее уже невменяемо.
Да, это жестоко. Но кто вам сказал, что Псих должен быть добрым?
Слова "пошли" не было. Не было вообще ни единого слова. Был силуэт, вырвавшийся из темноты после третьей сигареты, был приглашающий жест, было уверенное и жесткое плечо.
Мастер посмотрел в окно. Улыбнулся. В ясном свете фонарей к подъезду подходили двое. Верней, один почти нес другого.
- что ж... Сложный перелом... Разрыв сухожилия... Это всего лишь нога, мой мальчик. Я поставлю тебя на ноги за два месяца. Ты будешь ходить.
- А... танцевать? - он сел на пол и бессильно заплакал. Потому что сам знал ответ.
- Называй меня Мастер.
Мастер был мастером. Как у нас говорится, восточных единоборств. Злым его назвать? Добрым?
А кто сказал, что гипс мешает отработке ударов руками? Закачке пресса (и не мешает, кстати, а весьма помогает - как-никак, утяжеление). Потом и оно началось - долгие мучительные отработки комплексов, боль в измученных мышцах, неотвязная боль в ноге... Прошло три месяца.
За это время он сделал один телефонный звонок. Единственный. И сказал, что его фамилия остается в списке конкурсантов. Он просто тренируется один. Конечно, можно было отменить свое участие. Но мастера назад не ходят. Как и их ученики.
Псих спрашивал себя: когда же он спит? Не то чтобы Псих знал все. Но Псих знал ощутимо много. И что тренировку длительностью меньше восьми часов мастер не засчитывал как тренировку. И что, когда мастер уходил по своим странным делам, он велел отрабатывать формы и передвижения. И - что где-то он все равно находил время танцевать. Три-пять часов в день (не считая упражнений разминки и упражнений для восстановления суставов). Глупо! - смеялся Псих. Кто сказал, что Псих не может быть умным?
Когда исчезает время? Время исчезает ровно тогда, когда берешься за невыполнимое. И - начинаешь исполнять.
Это странно. Это больно. Это страшно. Это - как серпом по дороге назад - никуда, но ниоткуда. Сломаться - уже почти выход, но ведь выхода нет. Не сломаться - уже почти смерть.
Так начинается путь...
Так начинался май. И - конкурсная программа. И - международный конкурс. Впрочем, не все ли нам равно, как устроена конкурсная программа - ведь рано или поздно, но будет финал?
Он прошел в финал. И - он танцевал в финале. Вот только - Мастер не пришел на его выступление. Вот только - на предпоследней фигуре - ногу опять пронзила черная раскаленная игла.
Нет, что вы... Разумеется, он был лучшим. Он выиграл. Или - он победил.
Но вечером он доехал до новостроек на окраине, и поднялся на последний этаж, и сломал чердачный замок - с нынешней его подготовкой это было легко, и поднялся на крышу, и шагнул в закат.
Мастер долго не хотел в это верить. Целых 15 минут. Но тело имело место быть.
Поэтому Мастер недолго думал. Всего две недели. Нам ли гадать, что было на душе у Мастера, и что было на совести у Мастера, и есть ли вообще у мастеров душа и совесть? Не наше это, боюсь, дело...
...А Мастер застрелился. И опять же, разве нам решать, было ли что-то символическое в выбранном им способе (ведь был, почетное место занимал в квартире ритуальный нож!) или он просто хотел сделать этот побыстрей?
...Вот тогда Псих перестал смеяться. Кто сказал, что психам свойственно веселье?
Через год в этом городе его звали - Мастер.
Волчонок
Зимину Сергею Викторовичу
Зима. Метель. Ночь. Плюс-минус ноль по Цельсию (то есть - мокрый снег). Центральный автовокзал. Задворки. Драка? Или травля?
Мастер вернулся домой ночным рейсом. И по привычке пошел прямым путем. Он девять лет не был в городе. Он не знал, что теперь там - гаражи и "выхода нет".
Для Волчонка выхода не было. Собственно говоря, восемь парней постарше приперли его к стенке. То есть, к забору гаражей. Это уже явно не называется дракой. Расправа? По крайней мере, Волчонок не дрался. Волчонок защищался. Отчаянно - как хищник, загнанный в угол - жестоко и, наверное, страшно. А свора есть свора.
Может быть, сначала его хотели только проучить. Но потом - начали убивать. И вот тогда у Волчонка отказали тормоза. И глаза - будто побелели.
И Мастер понял, кто - убьет первым.
Для Мастера это было легко - безболезненно раскидать десяток мальчишек, встряхнуть за шиворот оторопевшего от нежданной помощи Волчонка и сказать "идем".
Мастера же не могут видеть далеко вперед. Или, может быть, как раз могут?
Ну, мало ли, что могут мастера. А вот парню было девять лет, и он даже не умел толком разговаривать. Не то что писать. На любой жест - щетинился, на любую ласку - впадал в ступор. Драться он умел... почти гениально. Почти - потому что впадал он в амок, в боевой экстаз, как берсеркеры. Когда ярость кровавой пеленой застилает глаза, нельзя отличить врагов от друзей.
Мастер, по счастью, был немолод и одинок. И ему ничего (кроме некоторой суммы денег и нервотрепки) не стоило оформить усыновление. Чтобы ни у кого не возникло лишних вопросов.
Так что в десять лет Волчонок пошел в школу. Сразу, между прочим, в третий класс. Не то чтобы Мастер был очень образованным человеком... Мастер - он и есть мастер.
Свое прозвище Волчонок принес и в школу, надо полагать, на собственном хвосте. И на этом же сером хвосте репье висела жесткая рекомендация Мастера - не поддаваться на провокации.
Хэ! Не поддаваться! Если из грязи - в князи, если "давно ты по помойкам тухлятину жрал?", если "первый раз - в третий класс"? Волчонок бледнел, кусал губы и - держался. Но в этом была заслуга улицы, а не Мастера. Живя на улице, быстро отвыкаешь прислушиваться к тому, что о тебе говорят.
В общем, на провокации Волчонок не поддавался. Даже - на честную драку. Скажите вот, разве по-мальчишески честен противник, который все время находится вовсе не там, куда ты бьешь?
Слабое и больное его место обнаружилось далеко не сразу. Года три прошло - если не больше. Тринадцать лет... Взрослый, по сути, парень. И этот взрослый парень не выносил, когда кого-то загоняют в угол. Не терпел, понимаете ли, нечестного боя. А понятия о чести у Волчонка были свои собственные.
А выглядел Волчонок в свои тринадцать - ровно на десять. А его жизненный опыт тянул на 15-16 лет. Мастеру было чем гордиться. Если бы не нелепая привычка (клановая, возможно) защищать неправедно обиженных, Волчонка уже - в тринадцать-то лет - можно было бы счесть сэмпаем.
Однако Мастер предпочитал ничем его не считать. Имел, надо думать, собственные на то причины. Знал, как трудно в этом возрасте познать меру справедливости. То самое тонкое, миру невидимое острие, которое невозможно заметить. На котором можно - только стоять босыми ногами души.
В пятнадцать, пожалуй, тоже. Но у Мастера, как всегда (ибо что мы знаем о Мастерах?) были свои представления о страстях. На татами Волчонок представлял его стиль.
Целый год Волчонок был город и счастлив. Целый год Мастер думал. Что, если поднимется спор из-за детеныша?
Как любит говорить один мой приятель, сэмпай, со всеми бывает - не у всех проходит. Понятно, что Волчонок влюбился. Целых полгода это не было тайно ни для кого, кроме самого Волчонка. Для Мастера это перестало быть тайной в первые же три дня.
Как и полагается импульсивным неразговорчивым существам, парень нервничал, страдал и влюблялся все глубже. Как и полагается Мастерам, Мастер посмеивался, молчал и не делал лишних движений.
В таком вот режиме прошел год.
А потом эти двое влипли, гуляя по ночи беспросветной. Их обоих прижали к стенке. И было-то нападавших всего трое, и силы за ними не чувствовалось особой, но... спутница Волчонка убежать не успела. И пришлось разбираться - в буквально смысле этого слова. Базарить. Говорить словами.
Как ни странно, ему это удалось. Сэмпай все-таки. Правда, какой ценой? И времени он потратил на это не меньше часа.
А в пять утра, как водится, начиналось занятие. Волчонок не ложился, а у Мастера в последний год слегка, но уже заметно, сбоила координация...
Забавно, что произошло это отнюдь не в пустом зале. Пятеро молодых людей (все коричневые пояса) были вполне в состоянии засвидетельствовать (и экспертиза подтвердила), что смерть Мастера - несчастный случай.
Остался только один вопрос: а как же Мастер ухитрился предвидеть этот несчастный случай в своем завещании? Нет... Нелепо, слегка, но было в этом что-то от самоубийства.
Волчонок с ума не сошел. Но вместе с Мастером навек сгинула его безудержная агрессия. Стал он гениальным мастером или нет - судить не мне. И не вам.
Школа у него маленькая, занимается он только с детьми... И, по слухам федерации, трудно найти среди мастеров лучшего педагога.
Очкарик
Баркану А.Л. с преду...
Такое тоже бывает. И не надо винить цеплявшихся за жалкие остатки национальной гордости родителей за то, что слабенького недоношенного мальчишку назвали согласно старой семейной традиции. Не подумали. С кем не бывает.
Бывает, понятное дело, со всеми. Даже предсказывать неинтересно. Все, разумеется, началось с детского сада. Правда, в старшей группе. Ну, ровно тогда, когда задохлику прописали первые очки.
Кстати: ни особенно умным, ни особенно старательным ребенок не был. Зато на нервы ему уже ко второму классу было впору жаловаться врачу, да и характер оказался почему-то взрывным. А ты попробуй, оправдай легендарное имя, если зовут тебя Очкариком и бьют с завидной регулярностью. Причем твоим же ранцем по голове.
Что хуже, злиться Очкарик почти не умел. Очкарик умел только мечтать. Как, наверное, многие дети в таком положении. Мечтать о том, что он сильный, красивый, опасный, непобедимый...
Когда он попытался записаться в секцию бокса, ему сломали нос. На самбо его уронили так, что неделю с трудом ходил. Злости не хватало. Обыкновенной спортивной злости.
Каждый ищет свой выход. Очкарик физически не смог стать ботаником. Он сделал упор на людей. На бытовую психологию и манипуляции. И быть бы ему психологом или работником спецслужб, если бы не нелепая мечта.
Это уже почти сила. Только - сила слабого.
Так что в четвертом классе его уже никто не трогал. Невыгодно было. Тоже, кстати, вполне национальный способ. Но мечта оставалась.
Во дворе его били. Били часто, по-дворовому честно и - безо всякого толка.
Но подросткам по возрасту положены чудеса. За чудеса, конечно, полагается платить, но Очкарик, наверное, намучался так, что платить почти не пришлось. По меньшей мере, сначала.
Ибо, как известно: когда ученик готов, учитель приходит. А учителя в наше время обнаруживаются не в додзе, не в монастырях, а в местах обыденных и неожиданных. Этот был обнаружен в комсомольской комнате, вел экономическую географию и был мастером вполне состоявшимся.
Жизнь стала прекрасной. Вместо спортивной злости - упорство, больше похожее на упрямство, и взрывной темперамент. Вместо великого терпения - желание быть первым.
Мастер понимал, что с Очкариком что-то неладно. Но он сам был почти неприлично молод. Молод настолько, чтобы позволить себе вести нескольких учеников, настолько, чтобы заниматься с ними по вечерам в спортивном зале все той же школы.
Шли годы. Очкарик стал сэмпаем. Что поделать - если недостаток вдохновения можно заменить филигранной техникой? А Мастер был очень занят. Или старательно делал вид, что очень занят.
Очкарику исполнилось 18. Разумеется, он закончил школу и поступил во вполне себе престижный ВУЗ, но продолжал замещать временами Мастера в зале.
Повернулась история просто. Мы ведь недаром вспомнили, что за все надо платить. В секцию (а времена были для так называемых "восточных единоборств" недобрые) попросился некий паинька. Сэмпай, подняв нос и поправив очки, отказал. Паинька, разумеется, пошел и стукнул, куда полагалось.
Очкарика забрали прямо с тренировки, задним числом исключили из ВУЗа и радостно забрили в солдаты. Мастер не смог ничего сделать. Верней, оказавшийся в элитных войсках Очкарик сам не хотел, чтобы Мастер что-то делал. Он решил, что исполняется, наконец, его заветная мечта.
А в это время шла очередная всемирно известная локальная война.
С войны Очкарик не вернулся - ни в срок, ни позже.
Тогда Мастер уволился, разогнал группу, разорвал помолвку с весьма милой его сердцу девушкой и уехал в Китай. Где (правда, может быть, что и не с чистой совестью) обрил голову и ушел от мира. То есть, стал буддийским монахом.
И не будем в сотый раз спрашивать, что же такое мастера.
Очкарик вернулся на родину в свинцовом гробу.
Мастер все-таки стал в монастыре мастером с большой буквы. Но, по слухам, никогда никого ничему не учил.
Мастера! Сан Саныч, Сергей Викторович, Володенька, Ромашка, Кхан, Тори... Аригато домо вакадзимаса!