Два месяца назад я похоронил отца. Всего полгода прожил он после смерти моей мамы. А три недели спустя после его кончины в мир иной ушёл мой старший брат Винченцо. Лейкемия. Кто бы мог подумать: такой здоровяк, силач, всего двадцати шести лет от роду - и так быстро сгорел. Поздно спохватился, не любил по врачам ходить.
Вот так я остался совсем один. Были бы у меня хотя бы жена и дети или настоящий друг, - наверное, не так тоскливо звенела бы в моих ушах тишина одиночества.
Но пришло утро перемен.
Я вышел из дома и сразу окунулся в приятную прохладу рассветных теней, влажных от росы. Я не люблю вставать рано, однако, оставшись в один в большом родительском доме, где совсем ещё недавно с утра до позднего вечера не умолкали милые, такие благозвучные голоса, я потерял сон, прежние привычки и увлечения покрылись чёрной холстиной скорби, жизнь потеряла вкус и запах, а маленькие радости не казались больше сладкими островками в бурном море веселья и ярких надежд. И я понял, что жизнь отнюдь не море, а сухой песок. И я сам - лишь чахлое деревце посреди пустыни, только чудом ещё не погибшее. Если так быстро ушли любимые люди, где гарантия того, что сам я в скором времени не отправлюсь вслед за ними?
Возможно, так будет даже лучше. Мы встретимся на небесах, обнимемся, поплачем от радости, и беззаботная жизнь продолжится, словно и не было горя и тоски. Наверное, они с нетерпением ждут меня.
Я бесцельно бродил по медленно просыпающемуся городу. Мне было всё равно, куда идти. Единственное, чего я опасался, - это повстречать знакомого, друга семьи или соседа. Я с ужасом представлял себе их скорбные физиономии, слова соболезнования, сочувственные рукопожатия, похлопывания по плечу... Неужели мало мне горя! Зачем постоянно напоминать о потере тому, кто и без того никак не выберется из потёмок тоски?
Из-за поворота, в ста метрах вниз по улице, вышел дон Калоджеро, дядя моего школьного друга Джузеппе. Ещё не хватало! Этот доброхот если пристанет со своими "очень жаль", "твой отец был грандиозным человеком", от него уже не избавиться, пока его соболезнования и воспоминания из ушей у тебя не полезут. Вцепится сильными пальцами тебе в руку и не отпустит, пока всю душу твою наизнанку не вывернет.
Я поспешно перешёл дорогу и повернул обратно, чтобы поскорее убежать от дона Калоджеро. Но этого мне показалось мало - мне сдавалось, что старик настигает меня. Я свернул в первый же переулок и ускорил шаг.
Выйдя к собору Сан-Джованни, я резко остановился. Ещё одно горестное напоминание: именно в этом храме отпевали моих родных.
Я протёр ладонями прослезившиеся глаза и быстро повернул направо, стараясь не глядеть на величественную красоту собора, казавшуюся мне в те мгновения зловещей.
Оглянулся: редкие прохожие, ни одного знакомого. Слава Богу. А теперь куда? Может быть, уехать? В Англию, например... Нет, лучше в Вену. Там больше воздуха.
Я шёл по тротуару, глядя под ноги и размышляя, как бы мне навсегда покинуть родину. И всё забыть... Или умереть? Тоже неплохой выход.
Я безумно любил родителей и брата. Они составляли девяносто девять процентов моей жизни. Всего один процент приходился на увлечения и работу, которую и работой-то назвать язык не поворачивается: я был совладельцем цветочного магазина на Виа делле Фонтане, но все дела вёл мой школьный друг и партнёр по предприятию Джузеппе. Что же касается увлечений и развлечений, то они сводились к фотографированию птиц и редким встречам с приятелями за столиком кафе. Так что семья всегда оставалась в моей жизни на первом месте. Ради неё я готов был на всё. Я даже хотел отдать больному Винченцо половину своего костного мозга.
Винченцо работал дальнобойщиком, дома появлялся редко, и все хлопоты лежали на мне. Я бегал по магазинам, следил за ходом ремонта на первом этаже, читал книги почти полностью ослепшей матери, с отцом часами просиживал за шахматной доской, а иногда умудрялся одновременно и читать, и играть. И всё это делал легко и с удовольствием. И чувствовал себя ребёнком, любимым и нужным, счастливым и утонувшим в немеркнущем свете...
И вот, менее чем за год, уютный мой мирок сморщился, съёжился и растворился в горьких слезах, а в сердце осталась жуткая, непроницаемая пустота. Ничто больше не приносило мне радости, настоящее было похоже на лестницу, ведущую вниз, в замогильную темноту, а в будущем не просматривалось ни искорки смысла.
Миновав пустынную площадь Сан Паоло, я поднял голову - и как раз вовремя: ещё немного - и я столкнулся бы с высоким, нескладным парнем лет восемнадцати, который точно так же, как я, шёл, не глядя перед собой. Я едва успел увернуться, бросив при этом быстрый взгляд на вывеску, вернее, картонку, висящую на шнурке привязанном к ручке двери. На картонке было написано оранжевым фломастером:
ДИНО
Магия и спиритизм.
Хотите встретиться с родными и близкими, ушедшими в мир иной, - тогда вам сюда.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МЕЧТУ!
Я удивлённо покачал головой и пошёл дальше, но внезапно, сам не зная, почему, остановился и, постояв в неуверенности, вернулся к странной вывеске.
Дверь оказалась незапертой и отворилась совершенно бесшумно и так же тихо закрылась за моей спиной.
Я очутился в небольшом полутёмном помещении. Стены были облицованы дубовыми досками, то ли морёными, то ли потемневшими от старости. За массивной стойкой стоял благообразный пожилой человек. На голове его топорщилась внушительная грива непослушных седых волос, а подбородок был едва прикрыт жиденькой бородкой клинышком.
- Добро пожаловать, сын мой! - торжественно произнёс старик. - Меня зовут Дино, просто Дино, без всяких вежливых приставок и титулов. Уверяю тебя, сынок, на том свете без них спокойно обходятся. Почему бы и в этом мире не звать друг друга запросто, по-братски? Привыкать надо к простоте смерти.
Я слушал странные слова старика, не зная, остаться ли мне или уйти. Но обещание вывески устроить мне встречу с матерью, отцом и Винченцо было столь заманчиво, что я решил испытать судьбу. Если этот Дино не врёт, тогда...
- Я хотел бы поговорить со своими родителями и братом, - уверенно произнёс я, подойдя к стойке. - И, если можно, не просто поговорить, а увидеть их... А ещё лучше - обнять и поцеловать.
- Отлично, сынок! - Старик раскрыл толстую тетрадь и принялся что-то в неё записывать. Затем поднял голову и осторожно, ласково спросил: - Твоё имя?
- Альдо Рицци.
- Имя отца?
- Риккардо.
- Матери?
- Анджелина
- Брата?
- Винченцо.
- Превосходно! - Старик захлопнул тетрадь и взглянул на меня с ободряющей улыбкой. - С тебя двадцать евро - и можешь отправляться прямиком домой...
- И что? - с сомнением спросил я.
- И всё. Ты идёшь домой, а я вызываю с того света твоих родителей и брата.
- И как я с ними встречусь?
- Это уже их дело. Они сами определят, как, где и когда. И как долго они смогут оставаться в нашем мире. Но, возможно, они решат пригласить тебя в гости, туда, ну, ты понял... Это я к тому, чтобы ты не пугался, если вдруг что-то покажется тебе странным. Моё дело - сообщить родным о твоём желании, а за остальное я ответственности не несу. Я ведь только посредник.
- И вы меня не обманете? - Несмотря на сомнения, сердце моё бешено колотилось от радостного предвкушения встречи с самыми дорогими в моей жизни людьми. Зачем я задал этот вопрос? Сам не знаю, только обидел старика. Его лицо приняло суровое выражение, и даже морщины на нём разгладились, а глаза засверкали негодованием.
- Я никогда не обманываю! Я не какой-нибудь площадной зазывала, а настоящий маг!
- Хорошо, - махнул я рукой, - двадцать евро не такая уж и большая потеря.
Я расплатился и вышел на улицу.
Так, теперь куда? Дино велел мне идти домой. Ну что ж, сяду на диван и буду ждать. А вдруг и вправду случится чудо! Зазвонит телефон, я подниму трубку, а в ней:
- Привет, сынок, мы на вокзале. Едем домой. Через полчаса будем.
Я прибавил шагу. Вон, впереди, в конце улицы, мой дом! Я не выдержал и бросился бежать со всех ног.
Сяду, включу телевизор и буду ждать чуда...
Не успела дверь захлопнуться за мною, как я уже понял, что в доме, да и со мною самим творится что-то странное.
Во-первых, как только я вошёл в прихожую, всё вокруг стало чёрно-белым. Я протёр глаза, потом зажмурился, потряс головой - ничего не помогало, все предметы оставались лишёнными цвета. Как будто я проник в старый фильм.
Во-вторых, из гостиной доносились какие-то звуки. Ничего определённого я не слышал, но был уверен, что там кто-то есть.
Я осторожно заглянул в гостиную и остолбенел, даже сердце у меня в груди замерло на целую минуту: за столом сидели отец и Винченцо и, не отрываясь, глядели на шахматную доску, а в кресле, на своём любимом месте у окна, качалась мама.
- О боже! - воскликнул я, когда оторопь ослабла. - Вы здесь? - Я даже не обратил внимания на то, что и в гостиной всё было чёрно-белым, такими же бесцветными были и мои родные. Да и сам я стал таким же.
- А где нам быть? - ухмыльнулся отец и глянул на меня недобро, как будто с издёвкой в глазах.
Я вошёл в комнату и бросился к маме:
- Как я рад!
- А вот я не рада, - осадила меня она, глядя перед собою невидящими глазами, и я замер, не дойдя до неё метра полтора. - Где ты был?
- Гулял, - виновато проговорил я.
- Всё гуляет наш недоросль! - скрипучим голосом произнёс отец и снова глянул на меня с ухмылкой.
На это замечание Винченцо ответил громким смехом, и не просто смехом, а каким-то сухим хохотом, похожим больше на звук катящихся деревянных бочек.
- Мне скучно, сынок, - простонала мама. - Не мог бы ты почитать мне что-нибудь?
- Что ты хочешь? - с готовностью ответил я.
- Ну, например, синьору Витткоп. Есть у неё чудесный роман "Некрофил"...
- Нет, что ты! - испугался я. - Ни за что не буду читать это! Тем более своей матери.
- Ага, втайне читает, а маме не может. Лицемер! - воскликнул Винченцо, не поднимая глаз от шахматной доски. - Твой ход, папа, не отвлекайся.
- Но это же неприлично, - сказал я, умоляюще глядя на маму.
- А рожать тебя было прилично? - перебила она меня. - А зачинать тебя было прилично? Что молчишь, глупышка? Ну, ладно, не упрямься, почитай своей маме!
- Но у нас и книги-то такой нет, - защищался я.
- Так сходи и купи, - сказал Винченцо.
- И мне сигар купи заодно, - добавил отец.
- Но ты же не куришь, - удивился я.
- Кто это тебе сказал? - Отец измерил меня презрительным взором. - А брату приведи девочку...
- Нет уж! - взвизгнул Винченцо.
- Прости, сынок! Совсем память у меня испортилась, - затараторил отец и обратился ко мне тоном повелителя: - А брату приведи мальчика.
- Какого мальчика! - Я схватился за голову.
- Красивого, - ответил отец.
- И чтобы не костлявый был, - подытожил Винченцо.
- Делай, сынок, что отец тебе говорит, - ласково произнесла мама.
- О Боже! - крикнул я.
- Бесполезно к Богу обращаться, - сказал отец. - Не слышит он нас.
- Потому что умер, - вставил мой брат, делая ход ферзём.
- Кто умер? - не понял я.
Винченцо ухмыльнулся:
- Бог умер, кто же ещё? Разве не читал Ницше?
- Нет.
- Много потерял, брат. Прошёл мимо бездны мудрости и даже не заметил её.
- Ладно, беги в магазин, - сказала мама. - А то я от скуки помру.
- Не помрёшь, - возразил ей отец. - Два раза не умирают.
- Умирают, - твёрдо заявил Винченцо.
- Откуда тебе-то знать, сопляк? - Отец хлопнул моего брата ладонью по лбу.
- Отстань, мумия! - взмахом руки Винченцо ловко отбил попытку отца схватить его за ухо.
- Ты ещё здесь? - спросила меня мама. - Поторопись. Будь послушным, не гневи отца, он на хорошей должности, заместитель какого-то там начальника...
- Сколько тебе говорить, что я помощник пустынного надзирателя, - поправил её отец. - А ты давай в магазин. А то торчит посреди комнаты, как увядший фикус.
Все трое рассмеялись, а я, обиженный и испуганный, бросился вон из дома, прочь от родных, превратившихся в злых насмешников.
"Они меня совсем не любят! Но почему? Что плохого я сделал им?" - думал я, выбегая на крыльцо.
Однако представьте себе моё изумление, когда, вместо того чтобы увидеть перед собой улицу с её машинами, велосипедистами и пешеходами, я снова очутился в чёрно-белой нашей гостиной, в ней сидели отец и брат, склонившиеся над шахматной доской, а в поскрипывающей качалке - мама.
У меня закружилась голова, и я сел прямо на пол. Сердце отбивало ритм хэви-метал, в голове молитвы Иисусу и Деве Марии тонули в слезах испуганного ребёнка. Меня обманули! Мне показывают какой-то пошлый фильм из середины двадцатого века, пытаясь уверить меня в том, что это моя семья.
- Мам, он ещё здесь, - откуда-то издалека донёсся до меня сухой, как пустынный песок, голос Винченцо. - Он сидит на полу и пялится на нас, как будто мы привидения. Альдо, хватит дурить, иди в магазин. И бутылочку виски прихвати.
Я встал, чувствуя, как мой мозг превращается в мокрую вату.
Ну, хорошо, если вы этого хотите, извращенцы, будет вам и Витткоп, и сигары, и мальчики, и виски. Гулять, так гулять!
Я распахнул дверь и вывалился на улицу... Вернее, не на улицу, а в ещё одну прихожую, широкой аркой отделённую от ещё одной гостиной, где всё так же спокойно отец с братом играли в шахматы, а мама покачивалась в кресле.
Тут уж я не выдержал и разрыдался. Сел на стул в прихожей и заплакал так горько, как будто злые хулиганы отняли у меня самое дорогое в жизни, при этом поглумившись над моими святынями.
- Не хочу я вас! - крикнул я сквозь слёзы, вбежав в гостиную. - Убирайтесь в свою смерть! Я больше не люблю вас!
- Бедный мальчик, - тяжело вздохнула мама, - он совсем отчаялся.
- Потому что он всё ещё верит в Бога, - сказал Винченцо.
- И не хочет играть в шахматы, - добавил отец. - И вообще от рук отбился.
- Он говорит, что больше не любит нас, - захныкала мама. - Кого же он любит?
- Себя и своего Иисуса, не иначе, - злобно ухмыльнулся брат.
- Вы мёртвые, а я живой! - воскликнул я.
- Был бы ты живой, ты бы себя так не вёл, - отрезал отец.
- Да, сынок, твой отец прав, - сказала мама, - он же большим начальником стал, заместитель...
- Помощник, - с раздражением в голосе поправил её отец.
- Тем более, - согласилась мама. - А почему так высоко он поднялся? Потому что смиренный он и послушный. Не обсуждает, а делает то, что велено... Вот если бы таким же и дома был... Ну, уж какой есть... А в тебе, Альдо, ты уж прости меня, гордыни слишком много и эгоизма, вот и кажутся тебе все окружающие мертвецами. Хотя, если поразмыслить, мёртв пока что ты, сынок. И вместо того чтобы готовиться к жизни, ты споришь с родителями. Нехорошо это. Ступай, Альдо, в свою комнату и хорошенько обдумай всё, что я тебе сказала.
Я решил, что так, пожалуй, будет лучше всего, и поднялся по лестнице на второй этаж. А там всё оставалось прежним, цветным и ярким.
- Но только не надолго! - крикнул мне вдогонку Винченцо. - Про магазины не забудь!
Войдя в свою комнату, я бросился ничком на кровать и утнулся лицом в подушку. Слёз больше не было - остался страх, холодный, как луна, тяжёлый и сухой, как груда строительного щебня. Я был придавлен к самому дну отчаяния. Мне не хотелось верить, что всё увиденное и услышанное мною сегодня не сон. Мои родители, мой люимый брат! Они же превратились в бездушных негодяев! Даже в закоренелых разбойниках больше человеческого. По крайней мере, разбойник может раскаяться, вися на кресте, а эти... Зачем я попросил того старика устроить мне встречу с ними? Какой же я дурак! Что мне теперь делать? Убежать я не могу, всякий раз, как выхожу из дома, вновь оказываюсь в том же аду. Боже, неужели мои родные попали в преисподнюю? Но за что? Они же были такими хорошими... Или это я попал к чертям в театр, а в гостиной сидят не ролители мои, не Винченцо вовсе, а актёры сатаны. А сам князь тьмы развалился в ложе и, потягивая коктейль, потешается над моими страданиями... Погоди, а если в окно вылезти? Вдруг получится!
Я вскочил с кровати, бросился к окну, отдёрнул штору. И страх мой усилился - за окном не было ничего, кроме серого тумана. Я открыл одну створку и осторожно высунул наружу руку: она упёрлась в холодную твёрдую поверхность, напоминающую гладкий мрамор.
Вот так, я в западне!
Долго ли продлится эта пытка? Дино сказал, что это им решать, тем, кого он вызвал из небытия, тем, кого я когда-то называл своими любимыми... О ужас!
Я снова упал на кровать и вскоре забылся сном.
Проснувшись, я посмотрел на часы: половина двенадцатого, девятое августа. Значит, спал я недолго. Всего часа четыре. Но, кажется, выспался.
И тут я вспомнил о родственниках, вернувшихся с того света - и мороз побежал у меня по коже. Нет, не может быть! Всё это мне приснилось! Сейчас я спущусь в гостиную - а там пусто. Тоскливо и пусто, как на кладбище...
Обязательно уеду отсюда! Продам дом - и в Австрию! И забуду этот кошмар.
Но не успел я спуститься по лестнице, как всё вокруг снова стало чёрно-белым. Поэтому я не удивился, увидев отца и брата, всё так же пристально глядящих на шахматную доску, и маму в кресле.
- Ну, как ты, сынок, отдохнул? - спросил отец. На этот раз в его голосе появилась нежность, и я обрадовался: а вдруг они постепенно обретут прежние доброту и любовь ко мне?
- Спасибо, папа. Что будете на обед?
- Червей, - буркнул отец.
- Ага, и личинок навозных жуков, - добавил Винченцо.
- Может, хватит ёрничать! - воскликнул я.
- Мы вполне серьёзны, - спокойно возразил мне отец. - И вообще, не мешал бы ты нам, я в таком положении... Ещё немного - и твой брат выиграет эту партию.
- И всё же что вы будете есть?
- Еда нужна мёртвым, - отозвался Винченцо и, оторвав глаза от шахмат, злорадно подмигнул мне, словно знал какую-то мою тайну и намекал на то, что может поделиться ею с другими.
- Ну что же, господа живые, тогда я один пойду поем. - Я направился на кухню, но у двери остановился и повернулся к маме. - Кстати, мама, не знаешь, не приходила ли Фабиана? - Я имел в виду уборщицу, которая иногда готовила нам вкуснейшие обеды.