Андреас фон Клемке был весьма благовоспитанным мальчиком. Его родители, желая избежать тлетворного влияния американской, и даже западноевропейской масскультуры, не держали дома телевизор. Не было у них и телефона. Когда юному Андреасу надо было куда-то позвонить, он спускался с шестого этажа тяжёлого старинного дома (лифта в доме, прошу заметить, тоже не было) и шёл в телефонную будку, которая жёлтой занозой торчала посреди пешеходной зоны маленького провинциального полукурортного городка.
В их огромной квартире, занимающей весь упомянутый шестой этаж, была прекрасная библиотека, множество предметов, существующих на условной границе между антиквариатом и рухлядью, и мама-итальянка. Папа, родовитый аристократ, прямой потомок Августа Саксонского, считавший Габсбургов выскочками, работал юристконсультом фирмы "Отто Катс - лаки и краски" и ходил на работу пешком.
Андреас проявлял безусловные способности в математике и языках. Помимо немецкого и итальянского, которые были для него родными, он знал греческий, бегло говорил по-английски и читал по-чешски. Его русский учитель музыки от которого Андреас впервые услышал странную и труднопроизносимую фамилию Скрябин, обучая Андреаса игре на фортепиано, одновременно получал от мальчика такие квалифицированные консультации по немецкому языку, что свой гонорар считал чем-то второстепенным.
Каждое утро Андреас под давлением спартанца-отца совершал пробежки по городу. Он ненавидел эти упражнения всей своей юной душой, но ни разу ему не пришло в голову усомниться в их целесообразности.
В то пасмурное осеннее утро он, как всегда, натянул спортивный костюм и кроссовки и, даже не подозревая, что именно это утро определит всю его дальнейшую жизнь и сотворит его судьбу, выбежал на ещё полутёмную улицу.
Была суббота, и жители городка нежились в своих уютных постелях. Только некоторые из них вставали, да и те, подойдя к окнам и увидя рассветное, затянутое безнадёжными тучами небо, с досадой крякали, махали рукой и залезали под тёплые бока своих, недовольных тем, что их потревожили, половин.
Андреас трусил привычным каждодневным маршрутом мимо ратуши, ряда маленьких, но бешено дорогих магазинчиков, мимо курортного управления, городского театра, Немецкого Банка, вокза... Стоп! А где же театр? Андреас не поверил своим глазам, но театра не было. Ещё вчера вечером Андреас с родителями именно в этом театре смотрел "Нусскнакер" фон Петер Tшайковски! Всё было, как обычно: элегантные мужчины в смокингах и дамы в соболях кружили в антракте по залитому светом фойе и, держа в холёных руках бокалы с шампанским, негромко обменивались впечатлениями, особенно налегая на слово "toll"... А сегодня никакого театра! Было бы ещё понятно, если бы на месте театра валялись какие-то обломки. Тогда можно было бы ещё допустить сумасшедшую мысль, что ночью, по неизвестно чьему приказу, театр был в срочном порядке снесён. Но и обломков никаких! На месте театра зияла дыра, обыкновенная яма, проще говоря - cavum vulgaris.
Андреас подошёл поближе. Яма, как он тотчас заметил, в точности повторяла периметр бывшего театра.
- Scheisse! - громко сказал Андреас и испугался: потомок Августа не должен употреблять простонародных выражений. Однако ситуация была исключительной, и слово это показалось юному фон Клемке в данном случае вполне уместным. Но он даже и предположить не мог, насколько оно станет актуальным в ближайшем будущем.
Приблизительно через час город проснулся и вокруг ямы собралась изрядная толпа. Естественно, никто не понимал, что происходит, и разнообразные мысли закипели в умах. Вскоре все сошлись на том, что всё это происки нового бургомистра, который, заискивая перед влиятельной правящей партией - партией богатых предпринимателей, которой (по почти единодушному мнению собравшихся) на культуру было начхать - решил снести городской театр, а на его месте построить огромное здание, где партийные функционеры могли бы с максимальным комфортом разместить свои роскошные бюро. Из чего мы можем сделать безошибочный вывод, что собравшиеся правящей партии не сочувствовали. Особую активность на противоположном краю ямы проявлял человек, в котором Андреас узнал своего школьного учителя физики. Учитель размахивал руками и что-то возбуждённо говорил. Андреас подошёл поближе.
- Мне безразлична политическая подоплёка этого дела, - тонким голосом кричал физик, - меня интересует яма как самоё!
- Господин фон Клемке, - продолжал он, увидев Андреаса, - вы, как человек, в точных науках преуспевающий, должны поддержать меня в моём стремлении исследовать этот феномен! Это необычное дело! Оно прогремит на всю Германию! Судите сами: где щебень?! Куда и на каких грузовиках вывозили обломки театра?! И когда?! Наш бургомистр не настолько ловок, чтобы провернуть такое дело! Не-ет! Берите выше!
- Господа!! - истошно заорал физик, - доверьтесь мне! Я сам расследую это дело! Где щебень?! Куда вывозили?! Когда?!
-Позвольте мне остаться, - сказал учитель физики, - мы с моим учеником и ассистентом господином фон Клемке хотели бы прямо сейчас, на месте, провести короткое исследование природы возникновения этого феномена: естественное ли это явление или же результат жизнедеятельности человека. Вы, надеюсь, понимаете, господин полицейский, каким важным может оказаться данное исследование для нашей школы!
Полицейский пожал плечами и отвернулся.
***
- Ну-с, - явно предвкушая удовольствие, спросил учитель физики, - что вы по поводу всего этого думаете?
Андреас осторожно подошёл к краю ямы и заглянул в неё. Жемчужный переливчатый туман покрывал яму неестественно ровной пеленой, предупреждая и отталкивая нескромные взоры исследователей. Так полог алькова скрывает разврат куртизанки.
- Мне думается, - колеблясь, сказал серьёзный фон Клемке, - что неплохо бы выяснить глубину этого новообразования.
- Отличная идея! - одобрил учитель. - Может, вы ещё и предложите способ измерения? Напрягитесь, мой юный друг!
- Нужно достать длинную верёвку, - Андреас, чувствуя поддержку и одобрение учителя, крепчал мыслью, - привязать какой-нибудь груз и спустить в яму.
- Свежо! - прищурил глаз учитель физики. - Кое-чему я вас всё же научил.
- Только... у меня нет верёвки, - стыдясь, сказал фон Клемке.
- Это ничего, - бодро отозвался учитель, - я утверждаю, что человеческая мысль всегда побеждает. Верёвка есть у меня! Она лежит в багажнике. Не сочтите за труд, mio caro, - сходите к машине. А заодно захватите из багажника балонный ключ. Его мы привяжем к верёвке. Это, мой юный друг, задача-двухходовка. И мы её успешно и быстро разрешим. Я выведу на чистую воду нашего бургомистра вместе с его политическими амбициями!
После небольшой паузы, вызванной походом Андреаса к автомобилю, исследователи взялись за дело, так сказать, засучив рукава. Поспорив минут десять по поводу того, каким должен быть узел, соединяющий верёвку с балонным ключом (учитель склонялся к мысли о двойном морском, юный же фон Клемке благовоспитанно возражал, утверждая, что альпинистские узлы в данном случае были бы более уместны), они привязали ключ бантиком и принялись опускать его в загадочную яму. Он спокойно прошёл сквозь непроницаемый для глаз жемчужный туман и исчез. Вытравив все десять метров верёвки, исследователи, слегка удивившись, обнаружили, что, судя по несопротивлению балонного ключа, предмет их исследования довольно глубок. Они вытащили ключ наружу и долго разглядывали под различными углами, пытаясь найти хоть какой-нибудь след от пребывания в яме. Но не было никаких следов. Даже пыли.
- Та-ак, - протянул учитель, - это становится интересным. Не правда ли, господин фон Клемке?
- Несомненно, - лаконично, но вежливо отозвался ученик.
- Есть ли ещё какие-то идеи?
Андреас поднял было руку, чтобы почесать в затылке, но вовремя спохватился и сделал вид, что поправляет воротничок своего спортивного костюма.
- А помните, господин Альтенфельдер, - сказал он раздумчиво, - как вы объясняли нам скорость распространения звука в воздушном пространстве?
- Разумеется. Но причём здесь...
- Извините, господин Альтенфельдер, за то, что перебиваю вас, но мне думается, что если бросить в яму какой-нибудь тяжёлый предмет, то, зная ускорение "g" и отметив время получения нами звука удара этого предмета о дно ямы, можно вычислить её глубину. Так мне кажется, - добавил он неуверенно.
- Н-да, - сказал учитель, прикрывая глаза, - вот они, плоды просвещения. Похоже на то, что я недаром тратил силы в вашем классе. Однако, надо действовать! Если я не ошибаюсь, где-то тут неподалёку господин Нольден - активный член правящей партии и влиятельный чиновник магистрата - строит новый дом. Любопытно, кстати, на какие деньги... Вы, конечно, знаете господина Нольдена?
- Естественно, - с готовностью подтвердил Андреас, опасаясь, что учитель вновь впадёт в разоблачительный пафос, хотя ни о каком господине Нольдене он понятия не имел.
- Так вот! Я думаю, что господин Нольден не станет возражать, - тут учитель злорадно ухмыльнулся непонятно чему, - если мы в интересах науки позаимствуем один камешек с его строительного участка.
И учитель, и его достойный ученик были не из тех людей, которые откладывают на завтра то, что можно сделать сегодня. Поэтому через минут сорок тяжеленный каменюка уже лежал на краю ямы, а возле него стояли исследователи, тяжело отдуваясь и потирая область поясницы.
- Что ж, начинать? - спросил Андреас.
- Начнём, пожалуй, - высоким тенором отозвался мэтр после некоторого колебания.
Они совместно столкнули камень в яму и, соединившись головами, напряжённо уставились на хронометр.
Особая тишина уик-энда, едва касаясь земли, висела над театральной площадью. Только равномерно, как капли неисправного крана, цокали в отдалении каблуки одинокого, оставленного для порядка, полицейского.
- Ч-чёрт, - сквозь зубы прохрипел Альтенфельдер, - вот это номер! Что он, сквозь землю, что ли, провалился?
- Знаете, господин Альтенфельдер, - с сочувствием глядя на потерянное лицо учителя, сказал Андреас, - вполне вероятно, что на самом дне есть какое-то мягкое покрытие. А яма-то, судя по всему, очень глубокая. Да ещё этот странный туман, который наверняка поглощает звуки - помните, мы это у вас в прошлом году проходили. Вот мы ничего и не услышали.
- Всё это очень любопытно, - учитель физики, услышав, что Андреас помнит его уроки, оживился, - не правда ли, мой юный друг?
- Безусловно, - приосанившись, подтвердил юный друг учителя физики.
Господин Альтенфельдер считал себя человеком творческим и даже причастным к большой литературе, а посему был весьма чуток к хуле и похвале. "Физика - это поэзия", часто повторял он на уроках. В глубокой тайне от всех господин Альтенфельдер писал повесть, призванную обессмертить имя его. Первая фраза повести была уже почти готова, и каждый вечер в час назначенный , садясь за свой письменный стол, он перечитывал её, гордясь тем, что она вышла именно из-под его пера: "Всё чаще и чаще, стоя по щиколотку в щавеле и чувствуя щемящее счастье, щурился он на солнце, щедро распространяющее беспощадность своих щупалец-лучей, почти что ощутимых наощупь".
- Н-да-а, - мял учитель, не зная что говорить и что делать дальше.
- А может попробовать... - сомневаясь, начал фон Клемке.
- Да-да, - с готовностью подбодрил ученика г-н Альтенфельдер.
- Видите ли, профессор (Альтенфельдер развернул узкие плечи), как я уже имел честь говорить, на дне могло лежать что-то мягкое - поэтому не было слышно звука падения камня, который мы одолжили (Андреас голосом подчеркнул это слово) у господина Нольдена. Но ведь простой звук должен, отразившись от дна, каковым бы не было его покрытие, вернуться к нам. Не правда ли?
- Бесспорно! - кивнул новообразованный профессор. - Но что вы практически предлагаете?
- А что если нам просто покричать туда.
- Куда? - не понял Альтенфельдер.
- В яму, - тихо сказал Андреас, начиная сомневаться в здравости своего ума.
Но Альтенфельдер поддержал эту идею с неожиданным энтузиазмом.
- Неглупо! - вскинулся он. - Весьма неглупо! Да вы просто украшение нашей школы, господин фон Клемке! Пошли кричать. Только кричать надо, знаете ли, по-настоящему. Тут вам не консерватория!
Они стали рядом, слегка наклонились и, напрягаясь до свекольной багровости, дикими тарзаньими голосами заорали. Яма безмолвствовала.
***
Прошло несколько недель. Жители городка, побрюзжав ровно столько, сколько полагается для того, чтобы считать самих себя общественно активными, перестали обращать внимание на жемчужный туман, переливающийся на месте театра. Городские власти так сказать, "вплоть до выяснения" огородили яму полосатой ленточкой, за которую законопослушные граждане не смели заходить. Да они и не стремились к этому - пронесшийся слух о предстоящем замужестве дочери председателя пробирной палаты взял их в полон.
Только Андреас и учитель физики продолжали упорно биться над разгадкой тайны. Каждый день, завершив свои дела, они приходили на свидание с ямой, просиживали около неё долгие часы, высказывая друг другу всевозможные предположения по поводу её возникновения. Предположения, надо сказать, особенной новизной и оригинальностью не блистали. Время от времени исследователи в порядке эксперимента кидали в яму различные предметы, которые она молча и безвозвратно поглощала. Однажды Андреас притащил огромную бутыль с ацетоном, которую они с силой швырнули в яму, а потом долго стояли на коленях у края, принюхиваясь.
Господин Альтенфельдер по-прежнему склонялся к мысли, что это всё - происки правящей партии и её члена - бургомистра. Он бурно ораторствовал перед Андреасом и угрожающе размахивал указательным пальцем, крича что-то невнятное о каких-то одному ему известных злоупотреблениях, чьей-то нечистой совести и политических махинациях. А один раз упомянул даже неизвестно зачем слово "взятка". Но вскоре он стал пропускать ямные посиделки, увлекшись работой над своей повестью, первый абзац которой уже летел к концу.
***
- А теперь представьте себе, господа, сколь для города выгодным может стать осуществление проекта господина Нольдена. По свидетельству г-д Альтенфельдера и фон Клемке - добровольных и вдумчивых исследователей городского феномена - неизвестно кем санкционированное отверстие в поверхности почвы является столь глубоким, что попадающие туда предметы как бы исчезают навсегда (голоса из зала: "Чушь!", "Не превращайте яму в избирательную урну!", "К чёрту проект - городу нужен театр!", "Мы протестуем!"). Спокойно, господа, спокойно! - председательствующий постучал авторучкой по хрустальному бокалу, произведя очень приятный и в самом деле успокаивающий звук.
Дождавшись тишины, он продолжил:
- Через две недели мы ожидаем прибытия комиссии из бохумского университета. Комиссия состоит из специалистов в области геологии, а также сейсмологов и спелеологов. Так что мы надеемся, что в течение месяца загадка будет разъяснена. Что же касается театра, то уже готовится решение, согласно которому в следующем году начнётся строительство нового здания. Мы намереваемся объявить международный конкурс на лучший архитектурный проект (голоса из зала: "Оперативно!", "Прожектёрство!", "Политические игры!", "Замахнулись!", "Молодцы!", "Где взять средства?!"). Я прошу вас, господа, сохранять спокойствие, - вновь воззвал председательствующий, - и, кстати, на последнюю реплику о средствах я могу дать вполне определённый деловой ответ. Для этого позвольте мне вернуться в общих чертах к проекту господина Нольдена. В своём проекте уважаемый господин Нольден исходил из того, что всё, попадающее в яму, исчезает бесследно. Господа! Что сейчас является самой большой и животрепещущей проблемой народного хозяйства? (Голоса из зала: "Министр финансов!", "Рецессия!", "Израиль!", "Иностранцы!", "Председательствующий!") Нет, господа, сказал председатель, снисходительно улыбнувшись последней реплике, самая большая проблема - это отходы производства. Страна буквально задыхается от них. Мы строим гигантские предприятия по их переработке, затрачивая колоссальные средства. Господин Нольден считает, что природа сама даёт нам шанс - наш город может стать самым важным местом на всём земном шаре. Вместо того, чтобы разрабатывать дорогостоящие проекты по транспортировке отходов на дно Атлантического океана или даже в космос, мы используем уникальную яму в качестве поглотителя производственных и не только производственных отходов. Вы только представьте себе, господа, как разбогатеет наш город - ведь мы станем монополистами. (Голоса из зала: "Качать председателя!", "Бредятина!", "Блестящая идея!", "Говночист!").
После длительных баталий проект господина Нольдена был принят, и все отправились в ближайшую кнайпу, где обсуждение продолжалось на неофициальном уровне и где взрывающиеся гейзеры различных мнений начали со временем сильно отдавать пивом.
Глава вторая.
Двадцать лет спустя
Ослепительно яркое северное солнце бесстыдно заглянуло под штору и мазнуло лучом по глазам. Доктор фон Клемке сморщился, застонал и проснулся. Из кухни доносилось самозабвенное пение Хайке и звон посуды. "Wach auf, wach auf!", перевирая до полного неузнавания, тоненько выводила шубертовскую серенаду жена. Доктор, обладавший хорошим слухом, крякнул и сел в постели.
- И всех нас гроб, зевая, ждёт, - пробормотал Андреас невесть откуда всплывшую фразу и отдёрнул штору.
Дом, который совсем недавно приобрела чета фон Клемке, помещался на маленькой уютной улочке недалеко от крытого бассейна, в котором специальные механизмы имитировали морской прибой, а из умело скрытых под потолком динамиков доносились гортанные вскрики чаек и отдалённые гудки пароходов.
Неспешно глотая утренний кофе, доктор думал, что неплохо было бы сейчас обновить плавки, которые он купил три недели назад в Париже, перемигнувшись с хорошенькой продавщицей и отпуская изящные остроты относительно того места, которое этим самым плавкам надлежит прикрывать. Продавщица мило краснела и улыбалась, являя взору доктора фон Клемке прелестные ямочки. Доктор живо вообразил, как он лежит под сенью пальм и сикомор в бассейне... нет, не в бассейне - в Бахрейне! Скосив глаза, он увидел на соседнем шезлонге мимолётно знакомые ямочки. Он протянул руку, слегка коснулся нагретой солнцем круглой груди и решительно сжал пальцы...
-Осторожно, - сказала жена, - булки ещё горячие. Мажь маслом.
Клемке выронил булочку на скатерть.
- Да, кстати, - вспомнила Хайке, - тебе звонил господин Нольден. Он спросил, получил ли ты приглашение на открытие нового здания театра.
- Ах, чёрт возьми, - вскинулся доктор, - конечно получил! Сейчас же позвоню ему и поблагодарю. Как же это я забыл?
Он пошёл в кабинет.
- Ди-и-те-ер! - пропела Хайке, - немедленно к столу! Сколько можно ждать! Папа уже скоро уходит.
В дверь позвонили.
- Кто бы это мог быть? - спросил Андреас, высовываясь из кабинетной двери.
- Понятия не имею, - пожала плечами жена и пошла открывать.
Через минуту из прихожей донеслись невнятные радостные восклицания и звонкие поцелуи.
- Вот, - смущённо улыбнулся Альтенфельдер, входя в гостиную, - проходил мимо и решил навестить вас. Извините, что без термина.
- Дядя Густав!! - заорал Дитер, вскакивая из-за стола.
- Проходите, - явно обрадовавшись, закивал головой Андреас, - как раз кофе поспел. Вам со сливками?
- Спасибо, без. А я, знаете ли, первую главу романа закончил. И мне кажется, что очень сильно получилось, - разворачивая на коленях крахмальную салфетку, сказал бывший физик, борец и писатель Альтенфельдер, - прочесть? Только одну последнюю фразу!
- Давайте, валяйте, - пренебрегая этикетом, доброжелательно отозвался доктор фон Клемке.
Альтенфельдер кашлянул в кулак и, вдохновенно откинув прядь волос, прикрывающую веснущатую лысину, отчётливо продекламировал:
"Ох уж этот Леже! - жеманно сказала Жанна, жуя желе.
Жужжание жёлтого жука слышалось в жухлой, обожжённой солнцем траве Прованса.
- Жутко жаль его, - продолжала Жанна, по-женски поёживаясь, - Жоржетта задолжала ему жуткую сумму и зажала, жмотина! А муж её, жадный жуир, настоящее животное, между тем прожигает жизнь.
- Жестокий век, жестокие сердца, - поддержал Жанну её жених журналист Жиль Жиакомо.
- Нет, это же надо быть двужильным, чтобы такое выдержать, - Жанна вожделенно зажмурилась, прижимаясь к жилетке жениха.
Журавль взлетел из жимолости."
- Ну как? - гордясь собой, спросил писатель.
- Блестяще! - сказал Андреас, гулко глотнув кофе, - но вам не кажется, профессор, что здесь многовато "ж"?
- Искусство требует "ж"! Это аксиома!
- Берите ветчину, - Хайке пододвинула тарелку поближе к гостю.
- А как у тебя дела, крестник, - намазывая хлеб маслом, поинтересовался дядя Густав, - решил уже, кем будешь?
- Дитера мы прочим по дипломатической части, - отозвалась Хайке.
- Хочешь быть послом? - снисходительно, с небольшим смехом, каковой употребляют обыкновенно, когда желают показать невинность желаний ребёнка, спросил Альтенфельдер.
- Хочу, - отвечал Дитер, жуя хлеб с гусиным паштетом и болтая головой направо и налево.
В этот момент Хайке очень удачно утёрла нос будущему послу, а то упала бы на стол препорядочная посторонняя капля.
После завтрака мужчины удалились покурить.
***
Андреас фон Клемке построил свою карьеру на яме. Двадцать лет своей жизни он отдал решению вопроса о её происхождении. Он защитил докторскую диссертацию на тему "Несанкционированное отверстие. Физический и политико-социологический аспекты проблемы". Он вёл специальный семинар в Гётингентском университете, где получил профессуру С4. Он написал шесть книг, в которых анализировал все материалы по этой проблематике. А материалов, надо сказать, было очень много: феномен быстро стал известен в мире, и учёные разных стран бились над решением этой задачи. Было выстроено множество разных теорий и все до единой были доказаны. Американский математик-теоретик Бад Вейзер, не вставая с дивана, блестяще доказал, что яма представляет собой род шахты, доходящий до жидкого ядра земли, и именно этим объясняется, что предметы, падающие в яму, исчезают - они сгорают, так сказать испепеляются от сверхвысоких температур. Сицилиец Дарио Кьюзо привёл неоспоримые доказательства того, что яма - не что иное, как вход в систему подземных коммуникаций, сработанных ещё рабами Рима. Он же высказал предположение, что именно там находится мировой запас героина, микроскопические частицы которого, поднимаясь вверх, образуют жемчужный перелив поверхности ямы. Знаменитый учёный из Новосибирска Фёдор Педрищенко, взяв в соавторы некоего Ландау и сославшись на работы некоего сотрудника патентного бюро по фамилии Эйнштейн, объяснил, что яма является ямой только относительно - если смотреть в неё сверху. Если же лечь возле неё вниз лицом и представить себе, что ты смотришь вверх, то тогда это будет уже не яма, а наоборот - воздушный столб. А то, что попавшие в неё предметы, поднимаясь вверх, исчезают, заставляет задуматься над соотношением центробежных и центростремительных сил..
Сам Андреас никакой теории не имел - он лишь собирал и анализировал информацию, надеясь, что, согласно основному закону диалектики, количество обязательно когда-нибудь перейдёт в качество. Некоторые догадки смутно брезжили у него в голове, но не имея экспериментального материала, от их публикаций он пока воздерживался.
Жизнь доктора фон Клемке уже много лет шла по определённому, им самом давно установленному ритуалу. Он вставал рано и, если не нужно было ехать в университет (а он был мимо-профессор, то есть работающий лишь два дня в неделю - в среду-Mittwoch и понедельник-Montag), неспешно брёл через весь городок к предмету своих размышлений. Частенько он специально выбирал именно тот маршрут, по которому, когда-то, юношей бегал по настоянию отца.
Сегодня он, наслаждаясь прекрасной погодой - редкой гостьей в этих краях, медленно прошёл мимо ратуши, ряда маленьких, но бешено дорогих магазинчиков, мимо курортного управления. Место, где когда-то, в незапамятные времена стоял городской театр, а ныне зияла мировая знаменитость - Яма, было отгорожено высоченным, четырёх метров в высоту забором, по которому была сделана роспись в стиле "графити". Улица, упиравшаяся в этот забор, называлась "Aussichtsreiche Sackgasse".
За прошедшие двадцать лет город изменился неузнаваемо: от маленького, никому неизвестного второсортного курорта для людей среднего достатка не осталась почти ничего. Зеркальные сталагмиты банков протыкали своими острыми шпилями облака, точно делали им прививку от безденежья - поршни лифтов возносили финансовую элиту к небесам. Белые стрелы ICE вонзались в самое сердце города - вокзал, архитектурой напоминающий Tyrell corporation из фильма "Blade runner". Скоростные дороги пролегли сквозь тело города во всех направлениях, представляя собою Blutkreislauf этого организма. Гигантские сателлитные антенны были его глазами, службы безопасности были его ушами, а Яма - его ненасытным, жадным ртом.
Андреас предъявил пластиковый пропуск хмурому, вооружённому автоматом "Узи" охраннику и, пройдя сложную систему идентификации, вошёл в колоссальных размеров и фантастических форм конструкцию, возвышавшуюся над Ямой - когда-то cavum vulgaris, "ямой обыкновенной", а ныне - предметом неизбывного удивления, восхищения и даже религиозного поклонения многих миллионов людей на всём земном шаре.
Днём и ночью без малейшего перерыва и сбоя по трём специальным пандусам подъезжали к Яме гигантские грузовики-самосвалы, сбрасывая в Яму несортированный мусор. Разноцветные окончания сотен труб разного сечения исчезали в невозмутимом перламутровом мерцании: жидкие отходы старушки-Европы, а также доставляемые морским транспортом экскременты относительно молодой Америки беззвучно стекали по этим трубам в вечное забвение. По рельсам, вплетённым в футуристическую, перекрывающую Яму, конструкцию, вползали тяжёлые поезда и, разверзая прямо над Ямой днища своих грузовых вагонов и платформ, опорожняли в неё всевозможные нечистоты. Ни отзвука, ни вздоха, ни протеста.
В дальнем уголке, возможно в том месте, где когда-то был служебный вход в театр, Яма образовала некую загогулину, узкость, куда невозможно было подвести никакие коммуникации. Это единственное, свободное от пандусов, труб и рельсов место облюбовал для себя доктор фон Клемке. Давным-давно, лет десять назад, он собственноручно возвёл здесь некое подобие беседки - храм уединённых размышлений. Сидя в удобном кресле за маленьким письменным столом и глядя в Яму, гёттингентский мимо-профессор размышлял о разных вещах - об удивительной игре Судьбы и Случая; о сказках матушки Гуссини; о том, что Фудзияма - не яма; о том, почему Гёте дал своему герою такое боевое имя; о падении Габсбургов; о Лолите; о войне и мире; о корсарах; о своей жизни в науке; о растекшемся времени; о малеризмах в творчестве Шостаковича; о теории стакана воды и о Скрибе; о сицилийской мафии и сицилийской защите; о бургомистре Нольдене - ловкаче и пройдохе; о маврах вообще и об Отелло в частности; о том, кому Германия проиграла Вторую мировую войну; о девушках; о звёздах маргариток; о звёздах Голливуда; о звёздах; об отпуске в Бахрейне; о тщетности человеческих усилий; о виртуальной реальности; о философских воззрениях кота Мурра; о фортепианных воззрениях Джеральда Мура; о божественном происхождении Вселенной; о песнях западных славян; о том, что фабула - это не сюжет, а сюжет - не фабула; о ложном блеске католичества, рабской сущности православия и иудейских запретах; о том, какой рукой писал Сервантес своего "Дон Кихота"; о человеческих трагедиях и Человеческой комедии; о концептуализме; о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем; о том, был ли Сталин сыном Пржевальского; о буре и натиске; о блеске и нищете; и, конечно же, о Яме.
А она заговорщицки мерцала в ответ на его безмолвные вопросы и оставляла без внимания его внутренние монологи. В этом отдалённом углу было относительно тихо - во всяком случае грохот обрушивающегося в неё мусора, лязг втягивающихся на эстакаду вагонов и рёв сорокатонных самосвалов был несколько приглушён и не мешал Андреасу думать.
За десять лет своей исследовательской деятельности Андреас фон Клемке успел многое. Он создал экспериментальную лабораторию, объездил с лекциями о Яме весь мир; он публиковал проблемные статьи в самых престижных научных журналах. Он создал целое направление в науке - ямоведение и в рамках этого направления создал свою научную школу. Но тем не менее ни на шаг не приблизился к ответу на три основных вопроса: что такое Яма? Кто её сотворил? Зачем?
***
Театр уж был полон. Ложи блистали бриллиантами и обнажёнными плечами городских красавиц. Мужчины были в традиционных фраках. У некоторых под белым галстуком можно было видеть неизвестного происхождения звезду на красивой муаровой ленте.
Бал открывался полонезом. Ликующий Des-Dur внезапно обрушился с хоров. Шурша шелками и шифонами, расступились дамы, элегантно скользнули по сторонам мужчины, и первая полонезная пара торжественно выступила из-за кулис. Рука супруги председателя пробирной палаты, едва касаясь, легко лежала на тыльной стороне кисти обер-бургомистра Нольдена. Поощряемые аплодисментами публики и, как и полагается, припадая на одну ногу, первопроходцы, изящно раскланиваясь со знакомыми, двинулись через зал. За ними показалась вторая пара, третья... - целая колонна танцующих, строго соблюдая строй, принялась резать толпу во всех направлениях.
Но вот закончился полонез и зал сразу же зашумел, задвигался, закипел красками дамских туалетов. Модераторы разных телевизионных и радиокомпаний хищно оглядывались в поисках проминентных гостей, которых можно было бы "раскрутить" на интервью. Известный актёр Генрих-Мария Заузе уже стоял, прихорашиваясь, перед камерой. Одной рукой он поправлял австрийский орден в форме креста на шее, второй - проверял, застёгнуты ли фрачные штаны. Но вот на камере загорелся красный огонёк и профессионал Заузе, в мгновенье ока навесив на лицо обаятельную улыбку, стал говорить о том, как великолепен этот бал, как восхитителен новый театр, как жаль, что он не оперный певец, потому что работать в таком театре - истинное наслаждение, именины сердца!
- В конце концов, что ни делается, - всё к лучшему,- продолжал улыбающийся Генрих-Мария, - вспомните, разве таким был наш оперный театр? Нет, это было старое здание ещё девятнадцатого века со всякими амурами, плафонами, бархатными креслами и прочей старомодной мишурой, к тому же нуждающееся в ремонте, на который у города не было средств. И что ставили в том театре? Одного "Нусскнакера" фон Петер Тшайковски. Теперь - другое дело! Оглянитесь вокруг (г-н Заузе сделал широкий жест и камера, поехав за его рукой, действительно оглянулась вокруг)! Какая великолепная идея - не штукатурить стены. Естественная структура бетона и подлинно серый цвет цемента - вот она, живая современность! Вот она - архитектура сегодняшнего дня! Обратите внимание на элегантный, свежий, тускло-фиолетовый цвет дверей, на их простую прямоугольную форму и гладкую, без романтических затей, строгую поверхность, на то, как всё это в совокупности удивительно гармонирует с зелёными дверными ручками. Взгляните на эти узкие, как бойницы старинной крепости окна. Это ли не высокий стиль? Создатель этого шедевра выдвинут на соискание Государственной премии. В таком храме искусств и репертуар должен соответствовать требованиям сегодняшнего дня. Дорогие дамы и господа! Мне поручено сообщить вам, что сегодня после бала состоится премьера новой оперы Джорджа Липранди "Коза ностра". Позвольте выразить благодарность нашему обер-бургомистру господину Нольдену.
Так немного неожиданно закончил свою речь любимец публики Генрих-Мария Заузе.
***
В это время, стоя в оконном проёме, прикрытом серой, нарочито грубой фактуры, портьерой, вышеупомянутый господин Нольден, украдкой поглаживая руку Хайке фон Клемке, тихо говорил:
- Боже мой, Хайке, дорогая, сколько же мы не виделись?! Работа, работа, проклятая работа! Как благодарен я этому балу за то, что вижу вас вновь. Клянусь, я встретил вас, и всё былое в отжившем сердце снова, как бы это сказать, ожило...
На что Хайке слегка, не очень сильно отталкивала галантного кавалера, шепча с придыханием:
- Ах, эти противные мужчины! Им нужно только одно! Ах, оставьте меня, Райнхард! Сначала вы исчезаете... осторожно, на нас смотрят!..а потом вдруг... знаете, эта песня не нова. Нет, оставьте, не лукавьте - и вовсе вы обо мне не думали. Всё слова, слова, слова! Words, words, words, - спотыкаясь в произношении, добавила она.
В кабинете директора театра уже был приготовлен обтянутый зелёным сукном стол. Председатель пробирной палаты, седой, импозантный мужчина, похожий на Спенсера Треси в старости, курил дорогую сигару в ожидании партнёров на старый польский преферанс. Двое не замедлили вскоре прибыть. Сначала появился Ханс-Георг Хервиг, с некоторых пор занимающий место городского прокурора и известный в городе своей неподкупностью. Два-три случая, когда вдруг возникали слухи о том, что он берёт взятки, конечно в счёт идти не могли: во-первых, не было никаких доказательств, а во-вторых, если он и брал, то ценными бумагами, а это совсем другое дело. Третьим был директор нового театра, который тут же начал извиняться, говоря, что времени для игры совсем мало, так как скоро начнётся спектакль.
- А мы что, - сухо сказал на это председатель пробирной палаты, - в театр на спектакль что ли пришли?
Последнего, четвёртого, пришлось ждать довольно долго. Им был не кто иной, как наш старый знакомец доктор фон Клемке. Доктор припоздал к игре, потому что искал свою жену, которая точно растворилась в бальных водоворотах.
- Бал просто роскошен, - сказал доктор, усаживаясь за зелёный стол, - гостей столько, что не трудно и потеряться. Даже Нольдена нигде найти не могут.
- Ну что, - потёр руки Хервиг и с приятным треском вскрыл новую колоду, - за дело, господа, за карты. Сбросим до туза?
Карты розовыми бабочками запорхали над столом. Туз выпал директору.
- Сдавай, Герман, - молвил председатель, знавший директора с детства.
Подняли карты.
- Первый ремиз - золото. Раз! - начал торговлю фон Клемке.
- Два! - слегка поколебавшись, сказал прокурор.
- Смелее! - улыбнулся Спенсер Треси, - это вам не срока раздавать. Пас!
- Двое нас, - директор хрустнул сложенными картами и откинулся на спинку кресла.
- Два паса - в прикупе чудеса, - тотчас отозвался доктор. - Три!
- Играйте! - с некоторой досадой сказал Хервиг.
В прикупе оказался бубновая восьмёрка и валет треф. Это вполне устраивало Андреаса.
- Н-да! Знал бы прикуп - жил бы в Сочи, - пробормотал прокурор, имея на руках длинную трефу.
- Где-где жил бы? - не понял председатель.
- Это в России, вы не знаете, - туманно пояснил Хервиг.
Тем временем доктор определил снос.
- Семь третьих, - объявил он.
- Кто играет семь бубён, то бывает погребён, - бросил традиционную реплику Герман.
- Вист, - сказал прокурор.
- Пас, - ответил председатель, - для пользы общего дела. Ну что, лёжа, стоя?
- Пожалуй постоим, - после небольшого размышления решил прокурор.
Игра началась.
- Н-да, - вновь протянул прокурор, напряжённо думая над первым ходом, - тут, знаете ли, бабка надвое гадала. Ну да ладно!
Первую взятку взял председатель.
- Под игрока - с семака, под вистуза - с туза, - напомнил директор.
- Не учи учёного, лучше съешь печёного, - отозвался Спенсер Треси, выходя с пиковой семёрки.
- Давненько я не брал карт в руки, - сказал доктор фон Клемке, покрывая председательскую семёрку восьмёркой.
- Семь пулек, как когда-то в Сараево.
- Вообще-то я плохо играю.
- Знаем, как вы плохо играете.
- А что, собственно, наша жизнь? Игра!
- Без лапы! - с явным удовольствием констатировал прокурор.
- Что ж! - философски вздохнул доктор, собираясь записать себе в гору.
- Сначала общественное, - строго сказал глава пробирной палаты. - Сдавайте!
Андреас ловко стасовал, затем разделил колоду надвое и взрезал.
- Та-ак, - протянул директор театра, рассматривая свои карты, - мизер, кажется, вне очереди?
- Ставим на голосование, - быстро сказал председатель привычную формулу, - кто "за"? Все. Значит вне.
- Мизер! - рявкнул директор.
- Герман, ты с ума сошёл!
Дверь тихо отворилась.
- Графиня?! - с изумлением воскликнул фон Клемке. - Вы здесь?
- Я пришла к вам не по своей воле, господа. Главный режиссёр просил передать, что спектакль начинается.
- Вот чёрт! - сказал директор с досадой, из чего фон Клемке сделал заключение, что мизер у него - неловленый.
- А мы не пойдём, - внёс предложение прокурор, придерживающийся иного мнения, - игра только началась. Не забывайте - нам мизер ловить. Это дело серьёзное, не глотку драть.
- Извините, господа, не могу - служба-с! - директор молитвенно сложил руки и встал.
- Ладно,- решил председатель, - прервёмся на время. - Пулю законсервируем, ход запишем на синьке.
***
В зале медленно погас свет. Почувствовалось какое-то смутное движение за занавесом. Внезапно вспыхнувший острый луч прожектора высветил на просцениуме большой барабан и стоящего возле него человека в синей робе, поверх которой был надет клеёнчатый, грязно-белого цвета фартук с большим карманом на груди. Человек поднял с пола метлу без палки и изо всех сил ударил по ободу стоящего вертикально барабана. Небольшое облачко пыли повисло в луче прожектора, несколько прутиков метлы отломились и упали в оркестровую яму: началась увертюра. Ухнули тромбоны, захохотали трубы, о чём-то гнусаво поведал кларнет и пошла вакханалия звуков, изредка прерываемая козьим блеянием. Внезапно взвился занавес и на абсолютно голой сцене обнаружилась стоящая на коленях абсолютно голая дама. Она медленно поднялась с колен и, затеняя ладошкой причинное место, запела мощным контральто. Сидящий во втором ряду господин Нольден слегка покраснел и покосился на Хайке фон Клемке.
- Посмотри, как работает её диафрагма, - зашептала ему в левое ухо супруга, - любопытное режиссёрское решение - можно видеть процесс зарождения звука. Взгляни, как она дышит!
Господин Нольден смотрел очень внимательно.
Между тем голая дама допела свою арию, из которой явствовало, что она влюблена в хозяина фермы, а он к её ужасу оказался зоофилом. И что это открытие она сделала сейчас, за несколько минут до начала спектакля. Потому-то она и ходит голая, поскольку твёрдо решила вернуть хозяина к гетеросексуальной ориентации. Но он ещё о её решении не знает, так как в настоящий момент пошёл к своей козе. Таким образом автор оперы сразу взял быка за рога и классически-ясно изложил экспозицию. Вскоре пришёл хозяин фермы и в довольно сильных выражениях, подкрепляемых скрежещущими аккордами медяшек, усиленных ударами метлы по барабану, стал сетовать на отсталость страны, в которой происходит действо. "Во всей Европе, - пел хозяин, уставясь на дирижёра в грязно-белом фартуке и не обращая ни малейшего внимания на соблазнительную наготу своей партнёрши, - давно уж повелось, что каждый человек имеет право выби-и-и- (тут он закатил изрядную фермату) -и-и-рать супругу. В Британии надменной иль сумрачной Голландии или в стране великой Эльсинора всем всё равно, с кем брачное ты делишь ложе - будь женщина младая иль мужчина с едва прорезавшейся ниточкой усов, иль овен златорунный." Тут к нему приблизилась его партнёрша, и они, взявшись за руки, запели в терцию о ликах любви. Тряся бородою, мимо прошла коза, направляющаяся в коровник. С каждым тактом углы любовного треугольника становились всё более острыми. Прямо на глазах драма перерастала в трагедию.
***
Элегантные мужчины во фраках и дамы в соболях кружили в антракте по залитому светом фойе и, держа в холёных руках бокалы с шампанским, негромко обменивались впечатлениями, особенно налегая на слово "toll". Доктор фон Клемке направился в туалет. Поворотив на лестницу, он увидел небольшую группу мужчин и услышал знакомый голос невесть откуда взявшегося писателя Альтенфельдера.
- Эта опера произведёт революцию, как в искусстве, так и в общественном сознании, - резво жестикулируя, вещал Альтенфельдер. - Обратите внимание, как смело раскрывает тему либреттист. Давно уже пора повернуться лицом к действительности! Давно пора поднять голос в защиту сексуального меньшинства!
- А большинства? - спросил, раскуривая сигару, обер-бургомистр.
- Вот и господин фон Клемке тоже... здесь, и я надеюсь, что старый друг и бывший ученик меня поддержит, - не отреагировав на реплику обер-бургомистра, продолжал Альтенфельдер.
Андреас закашлялся и, пробормотав что-то вроде "selbsverstДndlich", нырнул в туалет. Стоя перед писсуаром, он продолжал слышать резкий голос Альтенфельдера.
- Где, в каких сводах законов написано, что человек не имеет права жить с козой? Демократия, господа, прежде всего включает в себя понятие личной свободы. Тем более, если оба партнёра не связаны узами церковного брака.
В туалет вошёл прокурор Хервиг с каким-то грузным молодым человеком.
- Как вы думаете, Юрген, малышке там голенькой на сцене не очень холодно? - игриво посмеиваясь, спросил прокурор, - а то я не прочь бы её погреть.
- Вам только подавай, - мрачно сказал молодой человек, - вы бы тут всех перегрели.
- А музыка?! - доносился голос писателя, - свежо, не правда ли, meine Herren? Полное освобождение от оков классической гармонии, высочайшая степень самовыражения. А какая находка: гобой, изображающий любовное томление козы! Или неожиданный тембр корпуса барабана, ударяемого простой метлой. В этом есть, я бы сказал, и философский смысл: столкновение разных слоёв общества. А что, господа, а не учредить ли нам фестиваль под девизом "Долой рутину с оперных подмостков"?
Доктор фон Клемке плюнул и спустил воду.
***
Домой возвращались пешком. Хайке была чем-то очень возбуждена, щёчки её раскраснелись, и она болтала без умолку. Андреас же напротив - был довольно мрачен и задумчив. Во-первых, он потерял довольно крупную сумму. А всё из-за несыгранного мизера - поднял прикуп, а там возьми, да и окажись пиковая дама. "Старуха", сказал, ухмыльнувшись, Герман, "но ведь вам с дамами везёт - вон какую жену отхватили". Тут Андреас заметил, как Герман подмигнул председателю. Этот перехваченный взгляд был второй причиной дурного настроения доктора фон Клемке.
- Неужели в самом деле, - размышлял он, косясь на тарахтящую жену, - рога уже трубят? Господи, и откуда что берётся? Ведь глупая баба, а на это ума хватает. Впрочем, с чего я взял? Какие-то намёки, взгляды... Да мало ли что говорят! Она, конечно, хорошенькая, и для мужчин, которые её не знают, может представлять известный интерес. Но господа, что с ней делать днём?
- Господин фон Клемке! - услышал он знакомый резкий голос.
- О нет! Только не сейчас!, - подумал доктор, но уста его учтиво вымолвили:
- А-а! Это вы, господин Альтенфельдер!
- Frau von Klemke! - Альтенфельдер учтиво склонился над ручкой Хайке, - а вы разве были в театре? Я вас не видел.
При этих словах Андреас дёрнулся, а Хайке заметно смутилась.
- Конечно была, - ответила она, - просто мы довольно долго разговаривали с господином Нольденом.
"С Нольденом? С этим старым козлом? - пронеслось в голове Андреаса, - не может быть!"
- Послушайте, мой юный друг, - сказал Альтенфельдер, даже не подозревая, что является свидетелем начала крушения ячейки общества, - а не проводить ли нам нашу милую даму домой и не прогуляться ли по ночному городу? Вы расскажете мне о ваших успехах, о последних результатах ваших исследований - мы ведь давно на эту тему не говорили. Литература меня полностью поглотила. Вот недавно в одном ганноверском журнале вышел новый рассказ. Называется "Часть чести".
- С удовольствием, - ответил фон Клемке, хотя удовольствия никакого не испытывал, - а о чём ваш рассказ?
- О знамени дивизии.
Они проводили Хайке до дома.
- Вы уж не похищайте надолго моего мужа, - проворковала фрау фон Клемке, вставляя ключ в замочную скважину, - вы же знаете, что я без него и минуты прожить не могу.