Она стояла к нему спиной. Он смотрел на её отражение в зеркале. Долго. На мгновение ему показалось, что гладкая поверхность вот-вот дрогнет, уводя их в зазеркальную реальность, в которой всё будет наоборот, в которой всё будет так, как должно быть.
Его все называли РембО. Он никогда не задумывался на тем, почему именно так. То ли из-за того, что он, как и француз, писал стихи, то ли из-за эпатажности внешнего вида, то ли потому что кто-то нашел портретное сходство, но прозвище въелось в жизнь так прочно - никто даже не пытался звать его как-то иначе. Рембо жил в однушке на окраине города. Ему было уютно в этой квартирке с полинялыми зелеными обоями, задиванной пылью, треснутым унитазом и поскрипывающей газовой плитой. Постоянный бардак окупался щедрыми друзьями, тоскливыми почитателями его таланта, вечно початой бутылкой водки в крохотной морозилке старенького холодильника и шепотом ветра в винно-красных занавесках.
Она - была другой. Её синий берет с помпоном появился на колченогой вешалке во время одной из шумных вечеринок. Да так и остался на четыре года. Рембо уже к концу того самого вечера никак не мог вспомнить, как её зовут, потому дал прозвище. Герда. Он сравнивал цвет её глаз с теплым янтарем, а вкус её кожи казался похожим на снег.
Герда наводила порядок в его бумагах, вещах, мыслях и волосах. Расчесывая постоянно сбивающиеся в колтуны кудри, она говорила обо всем на свете: об африканских браслетах в комиссионке, о Моби Дике или Сталине, о дождях в Подмосковье - и никогда о том, о чем стоит молчать.
Зимними вечерами они пили зеленый чай со льдом, летним утром она готовила обжигающий черный кофе, который разливала по поллитровым банкам, заменяя ими чашки, побитые во время очередного дружеского дебоша. Они всегда держались за руки. Они курили, сидя на подоконнике и свесив ноги на улицу, стряхивая пепел на зеленолистные головы подрастающих тополей. Герда мечтала однажды коснуться их кончиками пальцев ног. Они заворачивались в плед и засыпали в кресле под усыпляющее застенное бормотание соседского телевизора.
Она была свежей и чистой. Он был потрепанным и сумасшедшим.
Она была для него острым лезвием мороза, вспарывающим горячку творчества.
- Не уходи.
Голос ударился о стены прихожей, сродни мячику для пинг-понга, и покатился куда-то в темноту ванной. На её ресницах дрогнули слёзы. Зеркало помутнело, становясь почти черным, - и треснуло у левого нижнего края.
- Куда же я пойду, дурачок, такой дождь на улице! - Герда повернулась к нему, стряхивая с челки капли дождя. - Только пришла.
- Проклятая весна!
Впервые он заключил её в объятия так, словно в последний раз.