Ласточкин : другие произведения.

Доказательство

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А что произойдет, если одним осенним солнечным днём упасть с Аничкова моста в Фонтанку?

  Глава первая
  Бултыхнутый
  
  Мост нравился ему. Как там он называется: Анечкин, Анечков? Глупое какое название! Подвезло же какой-то там Анечке. Чего она сделала-то интересного? Вот он, Володька, умеет многое, а в его честь никто мостов не называет, и вообще, называют его Вольским и ведут к директору.
  
  - Ну что в очередной раз не так с нашим добро-Вольским?
  Дурацкая приставка к фамилии прицепилась с самого начала учебы в новой школе, когда не в меру вспыльчивый Владимир Вольский поколотил своего соседа по парте и впервые попал в кабинет директора. Кто этот Добровольский, Володька и знать не хотел, но было в этом прозвище что-то сближающее его и директора, отгораживая от классной и придавая заговорщический дух посещению комнаты за дверью с табличкой 'Директор. Костиков Б. В.'
  - Подрался снова, - Евгеньевна тоскливо вздохнула и заломила свои перепачканные в мелу пальцы. Директор одобрительно хмыкнул, но так, чтобы только Володька это увидел, и тут же принял строгий вид, к которому обязывали галстук и присутствие тростинки по виду и металлической струны по сути - Евгеньевны, классной руководительницы Вольского.
  - Итак, добро-Вольский, итак?..
   - Он первый полез, - гордо задрав нос, провозгласил Володька любимую аксиому.
   Губы директора тронула улыбка. Сколько таких вот 'володек' приводили такие вот 'евгеньевны' в его кабинет, Костиков Б. В. уже и не помнил, но каждый раз он вставал на сторону мальчишек. Ему нравились заводилы, они не давали школе скучать, а самому директору погрязать в бумажной работе, хоть изредка, но сталкиваясь взглядом с озорными детскими глазами и вызовом в позе. Конечно, многие ученики его боялись, но Вольский был другим. Что-то в нем настораживало. Чего-то в нем было много. Озорной, вдруг затихающий и серьезный, невнимательный и словно опасный в то же время, этот мальчик нравился директору. И, казалось, ученик отвечал Костикову Б.В. тем же:
   - Куда полез?
   - На меня.
   - Почему?
   - Откуда я знаю!
   - Так, добро-Вольский, мое тебе последнее предупреждение. Потом вынесем вопрос о твоем поведении на педсовет. Понятно?
   - Так точно, - Володька сник, но тут же дал себе обещание не драться в школе, чтобы не получить нагоняй от нервной и без того матери. А нагоняи бывали суровыми.
  
   Погрузившись в невеселые мысли о потере карманных денег, если тема драки с Громовым всплывет на родительском собрании, Вольский поплелся из школы домой. Возвращаться в небольшую темную и запыленную квартирку совсем не хотелось. Было в этих двух крохотных комнатках, растянутых вдоль длинного коридора, упирающегося в кухню, что-то стесняющее Володьку. Переезд в новый район не прошел для мальчишки безболезненно. Он потерял старых друзей, любимые закоулки для прогулок, тайное место, в котором чувствовал себя защищенным, - закуток под мостом, где можно было рисовать мелком на каменной кладке всё, что пожелаешь, а, возвращаясь туда весной, когда спадала вода, начинать подмостовую жизнь с нуля. Прошло всего несколько летних месяцев, а прошлая жизнь, когда отец еще был жив, казалась вообще не существовавшей. Словно никогда не было бумажных моделей самолетов, коробка с ними потерялась при переезде, никогда не было семейных ужинов с жареной картошкой и сосисками, не было отцовского смеха. Вообще ничего, что могло бы хоть как-то связать жизнь прошлую и настоящую. Володька тосковал по прошлому. Всё чаще ему хотелось забраться на крышу нового дома, выйти на оживленный проспект, остановиться у церкви и прокричать, проорать просьбу все вернуть. Только Вольский никогда бы на это не решился. Наверное, потому что его желания давно не исполнялись, и теперь существовала только необходимость: хорошо учиться, не драться, не грубить и помогать матери, тоже осиротевшей после смерти любимого мужа. Но... - и тут Володька улыбнулся - у него есть бумага и карандаши: вот мир, в котором жизнь бурлила, свершались удивительные открытия, а люди оживали и возвращались домой.
   Как-то неожиданно для самого себя Володька снова оказался на мосту, названия которого никак не мог запомнить толком. Он любил приходить сюда и наблюдать за привычной суетой людей, машин и самого города, каким-то непонятным образом успокаивающей. Здесь день ото дня мальчишка коротал часы. Нет, Володька не восхищался архитектурным и скульптурным изысками, никого не ждал, не выискивал в толпе одно-единственное лицо, даже, пожалуй, ни о чем не думал, но сама атмосфера была для четырнадцатилетнего парнишки целительным бальзамом. Иногда им служили глоток алкоголя, невкусного и дешевого, раздобытого новыми приятелями, или сигарета, которая никак не желала докуриваться, и Вольский отдавал её после нескольких затяжек. Сейчас не хотелось ни того, ни другого, хотелось просто вглядываться в разноцветную рябь и не возвращаться домой.
  Вольский смотрел на воду и ловил взглядом вырисованные на поверхности ленивого канала солнечные закорючки. Вот проплыл нос физика-Мегавольта, вот это дерево из того мультика - как же он назывался-то? А вот Адмиралтейство. Точно! И шпиль вон! В какой-то момент 'Адмиралтейство' как-то перевернулось, заставляя Володьку резко склонить голову набок, а потом предательски поплыло под мост. Упустить его из виду почему-то никак не представлялось возможным. Володька перегнулся через перила сильнее - и в мгновение ока оказался в воде. Серое полотно сомкнулось над головой, лишая возможности вздохнуть. Барахтаясь изо всех сил, Володька вырвался из холодного плена волн, вдохнул и поплыл к берегу.
   Выбравшись на серый бетон, он перевел дух, отфыркиваясь, пытаясь открыть глаза, откидывая прилипшие пряди волос со лба. И обмер. Чего-то не хватало на оживленной прежде набережной. Все казалось обычным, но вот тишина стояла оглушающая. Дома вроде бы и не изменили внешнего вида, только вот жались друг к другу как-то плотнее, а в окнах верхних этажей плескалось лишь отражение черной воды канала. Обезлюдевшая улица замерла. Вольский непроизвольно поежился. Город застыл в недвижимом величии, словно главный его архитектор, завершив свою работу, забыл вдохнуть в творение жизнь. Храмы и дворцы безмолвствовали, наслаждаясь красотой и изяществом, брусчатка и более современный асфальт предоставлены сами себе, расстилаясь серыми лентами, обвивая дома причудливыми изгибами, затягивая и без того строгий в своем молчании город в корсет тротуаров и узорных решеток. Река в жесткой вене канала тоже не двигалась. Вода была черной и тягучей, как если бы её пульс и прозрачность впитывались в гранит и исчезали навеки в безжизненном городе. Деревья и кусты покрывались в свете заходящего солнца глянцем, приближающиеся сумерки полировали их, как краснодеревщик, уберегающий мебель от старения и наносящий слой за слоем прозрачный лак. К алеющим листьям не хотелось прикасаться, потому что они казались такими же ненастоящими, как и всё вокруг. Только иногда клеенчатые кроны шевелились, словно забавлялись игрой тени на мостовой; будто ветер существовал лишь для того, чтобы подчеркнуть невозможность что-либо изменить в застывшем одиночестве улиц. Тени, смешавшись на мгновение, возвращались к той точке, с которой столкнул их поток воздуха.
  
   - Хе-е-е, это у меня, что, посттравматический синдром? - Володька сразу же вспомнил о каком-то враче по ящику - его щетиной еще вечно восторгалась сестра. Вот этот врач все говорил про возможные временные помутнения...или это не он говорил? - Не, не может быть. - Вольский сильно зажмурился, словно бы это могло помочь избавиться от какого-то синдрома. - А может, бомба. Нейтронная. Дома-то стоят. А я ныркнулся, и мимо пролетело, - набор каких-то отрывочных воспоминаний из заунывностей Мегавольта не принес облегчения. - Точно что-то тут не так... - стащив куртку, мальчишка принялся выжимать рукава. - Реалити! Точно! Ре-а-ли-ти! Ну и где вы?! - Володька встал, поднялся к улице. В кроссовках противно хлюпало и чавкало, но куда интереснее было узнать, как в такое короткое время телевизионщики умудрились народ разогнать. - От ведь технологии!
  
   Однако осмотр ближайших закоулков и полное отсутствие транспорта заставили Володьку поежиться снова. Противный озноб вышиб испарину над губой. Что же это? Куда все, всё подевалось? А дома как? Со всех ног мальчишка ринулся к своей улице. Не думать, бежать, не думать, бежать. Автоматически Вольский затормозил на оживленном перекрестке, но, оглядевшись, понял, что оживлен здесь только он. Набрав побольше воздуха в лёгкие, Володька рванул бежать прямо по центру улицы. К черту тротуары! Еще несколько поворотов с надеждой за следующим увидеть привычный Петербург - живой, патетичный, полный спешащих сфотографировать всё туристов. Дыхание, учащенное долгим бегом, разрывало горло, обрывками мыслей - что-то о позабытом на мосту рюкзаке, но вот он, знакомый переулок, и - между домом ?37 и домом ?41 дома ? 39 не оказалось.
  Вместо него стоял какой-то голубой двухэтажный уродец, покосившийся и противно лязгающий решетчатой створкой ворот. Четыре окна второго этажа наглухо забиты досками. Почти лазурная и будто свежая краска фасада, словно нарочно, местами содрана, обнажая кирпичную кладку. Володька отчаянно хватал ртом воздух, голова шла кругом от быстрого бега, звонкой тишины и попыток понять, что же происходит. Сначала Вольский решил, что случайно свернул не туда и попал на какую-то другую улицу, но дома ?37 и ?41 будто бы добродушно смотрели на него, как на старого знакомца. Вот и магазин 'Все для дома', и ларек, где тайком от матери покупал сигареты, и покосившаяся доска объявлений рядом. Только голубой дом был совершенно незнакомым, улица абсолютно пуста, и заходящее солнце выкрашивало собирающиеся тучи в несусветный лиловый оттенок. Казалось, если попробовать такую тучу, примостившуюся над новым архитектурным изыском улицы Некрасова, на вкус, то во рту останется противный металлический привкус. Все это Володька отмечал краем сознания, еще не успевшего застопориться в непреходящем удивлении.
  
   - Бррр! - Вольский потряс просыхающими кудрями. - Что за глюки? - и перешел дорогу, опасливо заглядывая за причудливую кованую решетку. Она почти не скрывала темную арку, упирающуюся в кособокую дверь. - Если это всё киношники устроили, то должен быть блокбастер! Ну и пусть снимают, а я есть хочу!
  Вступив под сень входа, Володька выдохнул и ускорил шаг, почти налетев на дверь, распахнутую ему навстречу незнакомцем.
   - Ба! Да кто же это?! - лицо маленького человечка, похожее на крысиную мордочку, исказилось показным удивлением.
   - Я, - ничего умнее в голову Володьки не пришло. Он уставился на человечка и быстро-быстро заморгал. Наверное, Вольский испытал облегчение - всё ж не один в этом мире. В то же время испуг и обида за то, что его ни о чем не предупредили, не спросили, заставили быть дерзким. Еще раз с вызовом Вольский повторил: - Я.
   - Вижу, вижу. Ты. Ну, проходи, раз уж пришел, - горячая ладонь сомкнулась на локте, подталкивая, почти втаскивая мальчишку внутрь. Володька хотел сбросить пальцы омерзительного незнакомца, но хватка того оказалась сильной, а увиденное заставило забыть обо всем.
  Вместо привычного заплеванного подъезда, покореженных и подпаленных почтовых ящиков мальчишка увидел несколько десятков грубо сколоченных деревянных столов, стулья, одинокую лампочку под низким потолком и широкую стойку, составляющие все убранство помещения. Воздух был липким и одновременно холодным. Володька сглотнул, ошарашено озираясь. За одним из столов сидел мужчина, низко опустивший голову к мятому листу бумаги. Пряди волос почти лежали на поверхности стола, и лица совершенно не было видно.
  
   - Ёл, а, Ёл, смотри, кто к нам пришел!
   Мужчина поднял взгляд и приглашающим жестом поманил Володьку к себе, даже не удостоив крысочеловечка ответом, и со вздохом произнес:
   - Ну что, бултыхнулся? - в голосе слышалась улыбка.
   - Вроде того, - Вольский хотел спросить, откуда мужчина знает, что Володька успел поплавать в канале, хотел возмутиться наглости задуманного сюжета и потребовать показать ему скрытую видеокамеру, но не смог выдавить из себя ни единого слова.
   - Да садись ты, садись, - нетерпение явно сквозило в голосе названного Ёлом, он будто бы и рассматривал парнишку, и смотрел сквозь него, напряженно вглядываясь куда-то за спину Вольского. Володька даже обернулся, но ничего не увидел, кроме невысокого человека, открывшего ему дверь. - И чего?
   - Как чего? - Вольский ничего уже не понимал. Под ложечкой противно засосало, но он все же опустился на стул, тоже рассматривая странно знакомое лицо. Вспомнить, где он мог видеть этого человека, никак не удавалось.
   - Делать-то теперь чего? - Володьке показалось, что он испытывает терпение соседа по столу. Точно такое же выражение лица бывало у матери, когда мальчишка запирался в комнате и не позволял под предлогом приготовления уроков заняться уборкой. Так уж получалось, что Вольский любил рисовать в одиночестве; так уж выходило, что кухня и комната, где жили мать и сестра, блистали чистотой, а вот 'мальчишеская' зарастала пылью, обломками карандашей и скомканными листами бумаги. Сморгнув непрошеное воспоминание, Володька спросил:
   - А что?
   - Вести, что ль?
   - Куда? - к очередному витку реалити-шоу Вольский точно не был готов.
   - Ну точно, бултыхнутый, - очередной вздох, и Ёл выехал из-за стола: инвалидное кресло с огромными колесами казалось больше самого Ёла, хотя тот и сам был массивен и грузен. Володька ошарашено моргал и молча открывал и закрывал рот. - Пойдем, Доказательство.
   - Чего? - почему-то циркуль и лист бумаги со слегка загнутым нижним углом представились Вольскому.
   - Ничего. Идем, говорю, - Ёл уже двинулся к выходу.
   Человек с 'крысиным' лицом ответил на взгляд парнишки кривенькой, но беззлобной улыбкой, забросил на руку грязное, покрытое темными пятнами полотенце (Вольский готов был поклясться, что видел такое сегодня утром в ванной) и удалился наверх по скрипящей лестнице. Володьке ничего не оставалось, кроме как последовать за Ёлом, который, быстро преодолев порог и арку, - как это у него так получается, на коляске-то? - уже заворачивал на пустынную улицу.
  
  Глава вторая
  Геометр
  
   Первую часть пути они шли молча. Поскрипывали колеса инвалидного кресла, да неосторожно чертыхался Володька, когда оступался: ноги почему-то отказывались слушаться. С чего бы это? Всего лишь попал непонятно куда, непонятно зачем, непонятно почему, непонятно с кем. Подумаешь!
  'Подумаешь!' Почему 'подумаешь'? Такое уже случалось? Володька рассеяно поморгал, глядя под ноги и пытаясь вспомнить.
  Случалось и заблудиться в новом районе, пока не попривык, случалось нарваться на злобных скинхедов, милиционеров, байкеров, реперов - с кем только ни приходилось встречаться, а бывало и драться, так что ж теперь?
  Что теперь? Что было тогда, если теперь он хмыкает на происходящее?
  Володьку смущало долгое молчание Ёла, слишком громкий скрип колес, абсолютная пустота улиц, приближающаяся ночь. Нервным покалыванием в горле нарастало опасение. Если он сейчас же не вернется домой, нагоняя от матери не миновать. А куда возвращаться-то? Вместо дома какое-то злачное место! Мать... Как же она выглядела, когда бывала рассерженной?.. Вольский никак не мог вспомнить, хотя думал с таким усилием, что чувствовал, будто шевелятся клетки головного мозга. Ведь у каждого есть мать, наверное, и у него есть, это вроде бы логично, только почему сейчас никак не вспомнить? Почему он волнуется за нее? Почему ждет взбучки? Мать часто ругалась?
  
  - Володька, что опять произошло?! - темноволосая женщина с усталым взглядом голубых глаз встретила сына уже рассерженной.
  - А что не так-то? - пробурчал Вольский, стаскивая ботинки.
  - Татьяна Евгеньевна звонила... - Ирина сложила руки на груди, следуя за ним на кухню.
  - Ну и что? - главное в такие моменты сохранять совершенно равнодушный вид. Если сейчас начать что-то матери доказывать, то можно схлопотать подзатыльник, а то и пощечину. Володька вжал голову в плечи, усаживаясь за стол.
  - Что 'ну и что', что 'ну и что'?! - тарелка жалобно звякнула. - Ведешь себя, как черт знает что! Дерешься, уроки срываешь, что с тобой, Вов?
  - Да ничего, они сами...
  - Сами... - Ирина села напротив, подперев щеку ладонью: - Вов, хочешь, можем поговорить...
  - Не, мам... - Володька доедал суп. - Я пойду, мне еще уроки делать...
  
  Наверное, всё это сон, но как и где он смог так заснуть, что даже не заметил? Если это всего лишь сон, то стоит успокоиться - кто-нибудь да разбудит его: толкнет неловко локтем и извинится, похлопает по плечу и спросит, всё ли с ним в порядке, милиционер заподозрит в дозе чего-то принятого на душу и потащит разбираться... Рано или поздно это кончится, обязательно кончится, и он вернется домой, поругается с матерью, закроется в комнате и будет рисовать. Рисовать? А?
  Тут Володька сдавленно охнул: рюкзак-то он забыл на мосту! Там что-то важное, очень важное, нужно вернуться, забрать! Что-то... что-то... Рисунки в большой черной папке. Если рюкзак потеряется, то и работы пропадут вместе с ним! Вольский остановился, хотел было вернуться, но потом глубоко вдохнул и решил: если спит, то рюкзак вовсе и не терялся, стоит где-нибудь рядом с ним, а если и потерялся, то дневник с указанием имени-фамилии-адреса точно вернет черную папку хозяину. А что же там в папке? Недовольное покашливание вывело Володьку из оцепенения, и парнишка быстро нагнал своего попутчика.
   Сумерки, разбросанные неровными обрывками, все плотнее стягивались к центру города. Шпили пронзали серое, затянутое тучами небо, которое казалось лишь покрывалом для настоящей высоты. Низкое, прижатое к крышам несколькими слоями облаков, оно застыло в своей кажущейся неизменности. Тишина облепляла непослушные мысли Володьки и разворачивалась бесконечной чередой вопросов.
   - Мы туда идем? - мальчишка неопределенно махнул рукой в сторону Дворцовой площади - и удивился. Если он и планировал что-то сказать, то точно не задать подобный вопрос. Ему хотелось прокричать 'Верните меня домой!', позвать на помощь, выругаться крепким словцом, чтобы хоть как-нибудь скинуть то напряжение, что, казалось, звенело в воздухе, однако тихим и будто лишенным жизни голосом неуверенно продолжил: - На площадь?
   - Туда, - Ёл даже не повернулся к мальчику, наверное, счел вопрос настолько малозначимым, что глядеть на вопрошавшего вовсе и не обязательно.
  Володька попробовал совершить новый заход:
   - А зачем?
   - Ты чего, совсем заблудился, паренек? - кажется, Ёл только сейчас понял, что происходит с невольным подопечным, и бросил на него недоуменный взгляд.
   - Да нет. Я дорогу знаю. Только пришел не домой, - растерянно пояснил Вольский.
   - Дом - субстанция хрупкая, - глубокомысленно изрек Ёл и замолчал.
   Еще несколько шагов в тишине. Еще больше вопросов.
   - Это же Петербург?
   - Он самый, - лицо Ёла не меняло выражения, словно воплощенное, высеченное из камня, равнодушие. Взгляд был сосредоточенным; проводник, казалось, ничего не замечал: ни ужасающих улиц, ни гримасничающих туч, ни изумления Володьки.
   - А где все?
   - А кто тебе нужен? - Ёл говорил так, словно мечтал пристукнуть мальчишку здесь и сейчас, только что-то очень важное мешало это сделать. Руки быстрее вращали колеса инвалидного кресла, заставляя Вольского всё ускорять шаг.
   - Все...
   - Так-таки и все?
   - Ну-у-у, мама где? - осторожно осведомился Володька, надеясь, что конкретный вопрос всё же побудит странного этого калеку ответить или хоть как-то прояснить всю ситуацию.
   - Так бы сразу и сказал. Дома, - Ёл махнул рукой куда-то в небо, и мальчишка проследил за жестом, словно его дом и в самом деле мог оказаться за одним из устрашающих облаков.
   - А где дом?
   - Дом - субстанция...
   - ...Хрупкая, я уже слышал.
   Пройдя под аркой, они казались на скатерти площади. Володька зажмурился и выдохнул. Узнать место можно было, но сравнить его с тем, что мальчик знал о Дворцовой, представлялось абсурдным - слишком уж отталкивающа разница. Этажи Главного штаба втягивали мощеный камень, как показалось Вольскому, в воронку - захотелось убежать и скрыться от давящей силы камня. Чем ближе к Столпу, тем всё больше усиливалось это желание. Колонна стремилась к тучам, и на мгновение Володька увидел даже спираль облаков, вьющуюся юлой над головой ангела. Витиеватое барокко хлестнуло по глазам ядовито-зеленым. Дворец уныло глядел зеркальными окнами на мальчишку, словно спрашивая 'а дальше что?'. Архитектурное плетение билось о слои краски. Вольский кожей чувствовал лихорадочный пульс больной старухи-площади. Тишина здесь слилась с мишурой тумана, клочьями свисающей с черных ветвей деревьев. Темнота все сильнее сгущалась, Володьку трясло от холода в стылой одежде, так и не успевшей просохнуть до конца.
   - Не трясись ты так, он же нормальный мужик, - Ёл пожал плечами. Его начинало порядком раздражать идиотское поведение пацана и вечные вопросы, страх и беспокойство.
   - Кто?
   - Геометр.
   - Кто-кто?
   Ёл вздохнул так тяжело, что Володька даже почувствовал себя виноватым и не рискнул уточнять что-либо еще, вместе с виной чувствуя то ли обиду, то ли смущение, то ли злость.
   Желтое здание освещалось десятком фонарей. Мальчишка с удовольствием отметил про себя тот факт, что если фонари зажжены, то есть в этом мире кто-то кроме Ёла, человека с лицом, как у крысы, и некоего Геометра. Пока он продумывал весьма улыбающуюся мысль сбежать от странного проводника куда-нибудь к ближайшей электростанции, они подошли вплотную к стенам Адмиралтейства.
  
  - Итак, запоминайте... Павлова, прекрати вертеться, ты не на прогулке с подружками, а на экскурсии, потребую описать всё, что сегодня узнаете, - и оценки поставлю, так что внимательнее... Ребята, соберитесь, - молодая историчка явно была не в ладах с восьмым 'А'. Создать дисциплину у нее никак не выходило, но так давно запланированная экскурсия по центральной площади города всё же должна была состояться. Зоя Ивановна смирилась с толпой разглядывающих что попало, только не памятники архитектуры, детей и продолжила вещать в пустоту: - Датой начала строительства Адмиралтейства считается 1704 год. Предполагалось, что это будет верфь для строительства русских кораблей. Лично Петр I разрабатывал чертежи. В военное время ключевые сооружения, такие как верфь, нуждались в особой обороне. Потому вокруг всего этого здания был возведен высокий земляной вал, вырыт глубокий ров и сооружено несколько бастионов для защиты. Однако башня со шпилем и фигуркой кораблика, которую мы можем видеть, была построена несколько позднее - в 30-х годах XVIII века. Автором ее был архитектор... Вольский! Вольский, ну хватит! Отдай ему папку, Андреев! Пусть хоть кто-то что-то записывает. Ты же записываешь, Вольский? Похвально... Так вот, архитектором башни был...
  
   - Входим, - Ёл почти незаметным и быстрым движением открыл ворота и, опасливо озираясь по сторонам, сильной рукой втолкнул Володьку под свод и захлопнул створку. - Добрались, кажется.
   Только сейчас Вольский заметил, как обмякла фигура Ёла, так напряженная до этого, как тяжело даются ему вздохи и с каким шумом - выдохи, насколько побелели костяшки пальцев, впившихся в дуги колес.
   - Вам нехорошо?
   - Стены строить, знаешь ли, не дом искать.
   - Стены? - Володька оглянулся непонимающе: что, это Ёл построил? Да конечно! Нет... Это кто-то, когда-то... давно... кто-то ему говорил. - Стены?
   - Они самые.
   - Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?! - Володька уже кричал и готов был убить того человека, о состоянии которого только что так заботливо осведомлялся. Куда привели? Зачем? К кому? Его отправят, наконец, домой или так и придется мотаться от одного памятника к другому, собирая какие-то ошметки то ли воспоминаний, то ли ощущений? Что вообще происходит?! - Кто-нибудь мне объяснит?!
   - Да. Только не кричи так, мальчик, - тихий и тонкий голос незнакомца, словно вырезавшегося из тени, заставил кулаки разжаться. Дорогой серый костюм, коротко стриженные черные волосы, тонкие пальцы и невероятно прямая спина этого господина вселяли некоторое уважение. Володька даже одобрительно посмотрел на него, почувствовав, что кто-кто, но такой основательный по виду человек не сможет оставить его вопросы без ответов. Такие всегда всё объясняют. Спокойно, с чувством, толком, с расстановкой, такие никогда не совершают поспешных поступков - вон как воротничок отглажен! Наверное, незнакомец тут большая шишка. Серьезный и ровный, по всему видать. Определенно, теперь Володька попал в хорошие руки.
   - А-а-а, вот и ты, - Ёл судорожно выдохнул еще раз и стер пот рукавом куртки, поношенной, местами в пятнах непонятного происхождения. - Выпью-ка я чего-нибудь. Они меня порядком издергали. Надо бы вернуться в 'таверну'. Только и делаю, что мотаюсь туда-сюда, обычно хоть не пристают, а тут так и норовили пристроиться, едва не порушили... И у Мана там свистопляска сейчас начнется, нужно помочь, а я устал, устал, да... Жили тихо-мирно, а тут... Ты понимаешь же?
   - Понимаю, ступай, - незнакомец глупо хихикнул, разворачивая кресло Ёла к выходу, понимающе, сочувственно покачал головой и добавил: - Иди, друг мой, иди.
   Затем он опустил руку на плечо Володьки, обращаясь к мальчику и отметая все возможные вопросы по поводу и без:
   - Идем-идем, нам пора уже.
   Странным был этот незнакомец. Двери открывались перед ним - Володька готов был поклясться - еще до того, как тот прикасался к дверной ручке. Коридоры были темными, освещаемыми лишь свечой, которую в вытянутой руке нес мужчина. Вольский сбился в счете поворотов, приписав зданию схожесть с лабиринтом. Сколько раз они вильнули, проходя из одной комнаты в другую, поднимаясь и опускаясь по кривеньким лестницам? По кругу, что ли, ходят? И куда придут? Тут мужчина резко остановился, провозгласив 'О! Пришли!' так, словно сам изрядно удивился этому факту. Затем он открыл дверь, узким и длинным ключом - скорее для вида - поводив в замочной скважине, и протолкнул Володьку вперед себя.
   - Ну, присаживайся.
  Они оказались в небольшой комнате, освещенной блеклой настольной лампой. Вдоль стен от пола до потолка стояли стеллажи с папками: корешки некоторых из них помечены, некоторые никак не обозначены, какие-то - истрепанные, какие-то - совсем новые, словно никто к ним не прикасался. Единственное узкое окно завешено тяжелой шторой, совершенно не пропускающей свет, пусть и фонарный, с улицы. У окна находился стол, заваленный кипой бумаг. Вообще всё в этой комнате было завалено бумагой: пол, диван, стол, стулья, кресла. Кое-где из-под всего этого безобразия выглядывали дерево, металл, ободок фарфоровой чашки, кожа, но царили здесь огромные листы ватмана, обрывки, самолетики, вырезанные снежинки, смятые клочки бумаги, создавая невообразимый хаос. Незнакомец опустился в кресло, а Володьке указал на диван, куда тот и уселся с ощущением не самого мягкого удара в грудь.
  - Я Геометр. И я ждал тебя.
   - Зачем? - Вольский высвободил из под себя какие-то графики в числе трех, книгу, кажется, на французском, чайную ложку и сломанный карандаш.
   - Зачем... - помедлив, Геометр сплел пальцы и бросил взгляд на часы. - А ведь уже одиннадцатый час. Ты порядком задержался.
   - А?
   - А-а-а... - хозяин забросил ногу на ногу. - Чайку?
   - Спасибо. Только вы сказали, что объясните...
   - Объяснения. Все хотят объяснений. А чай, между прочим, гораздо полезнее, - интонация Геометра была пронизана скорбью. Он всё глядел на часы, не отводя от них взгляда, обращаясь с репликой то ли к циферблату, то ли к стрелкам, то ли ко времени: - Ну что же ты так долго?
   - Чего долго?
   - Не 'чего', а долго. Нехорошо. Нехорошо, - Геометр вскочил с кресла и принялся мерить комнату шагами, попирая многочисленные разбросанные листы подошвами лакированных туфель. - Я все черчу, выверяю, и все зря, все зря, никто не ценит, никто! Вот ты говоришь...
   - Я ничего не говорю...- попытался вставить Володька.
   - Это неважно! Вы все говорите! Все душа да душа, тонкие материи, ничего ты в этом, математик куцый, не понимаешь! Черти себе да черти, ластиком подотри! А кем бы ты, друг мой, был, кабы не Геометр?! - и он с таким укором посмотрел на мальчишку, что тому захотелось расплакаться, хотя отроду с ним такого не случалось. - Вот и я говорю, что Геометр чертит, Геометр считает, а никому и дела нет. Вот ведь ты сказал мне что?!
   - А что я сказал?
   - Что будешь в десять! В десять, понимаешь?! - Геометр даже не смотрел на Вольского. Он был словно бы рассеян, словно бы говорил сам с собой, позволяя Володьке лишь оттенять фразы, вовсе и не замечая мальчика, которого сам же и привел в свой кабинет. Если слова Геометра и были отнесены к кому-то конкретно, то точно не к Вольскому.
   - Это когда это я такое говорил, я вас вообще впервые...
   - Это неважно! - Геометр всплеснул руками. - Точность, друг мой, точность! Так ведь недолго и стену обрушить.
   - Какую стену?
   Тут Геометр вцепился пальцами в край стола и так пристально начал рассматривать разбросанные по его поверхности бумаги, что будь на их месте Володька, он бы перепугался.
   - Вот! Вот смотри! Что это?
   - Чертеж?
   - Он самый! А что из него следует?! - тонкая бумага, испещренная непонятными мальчику знаками, покачивалась в пальцах Геометра у самого носа Володьки.
   - Следует, что...
   - Вот именно! Следует, что он был не прав! А ведь я говорил! А он: 'Если я смог, то и он сможет!' Смог? Ничегошеньки ты не смог! Ты понимаешь, Доказательство?
   - Чего?!
   - Да ничего! - Геометр с победным видом уселся на стол и совсем по-детски принялся болтать ногами, напевая что-то себе под нос.
   Володька вздохнул, потер виски и попытался было открыть рот...
   - А что ты можешь сказать в его оправдание?
   ... И тут же его закрыл.
  
   Песочные часы мерно ссыпали порошок времени. Комната погрузилась в тишину. Геометр застыл, словно напряженно чего-то ожидая. И вдруг встрепенулся, уселся за стол и яростно принялся чертить что-то, с такой скоростью орудуя линейкой, что Володька невольно восхитился. Он перестал уже надеяться на то, что хоть кто-то что-нибудь ему объяснит, просто наблюдал за действиями странных людей в странно пустом мире и пытался убедить себя в том, что происходящее - всего лишь сон.
   - Вот! Ну я же говорил тебе! - Геометр уже не просто говорил на повышенных тонах, он кричал. - Я говорил, что это попросту невозможно! И ты - Доказательство!
   - Я?
   - Нет, я, конечно! Я Геометр, и я доказал!
   - Что?
   Геометр восторженно присвистнул, взмахнул листком, испещренным математическими формулами, крутанулся на одной ноге и провозгласил:
   - Что душу нельзя разделить!
  Глава третья
  Теневая
  
   - Ну что, доставил мальчишку?
   - Да, - Ёл опрокинул стакан портвейна в горло и стукнул донышком по столу, требуя снова его наполнить, что и было немедленно выполнено хозяином голубого дома ? 39 по улице Некрасова.
  'Таверна' была, как обычно, пустынна, грязна, пыльна и темна. Сумерки за крохотными окошками не добавляли прелести запущенному интерьеру. Измятое подобие шторок на толстой леске, которое Ман, человечек с отвратительным лицом, время от времени одергивал, выглядывая будто с опаской во двор, скрывало комнату от постороннего мира. Хозяин хлопал белесыми ресницами, беззвучно двигал тонкими губами и возвращался вглубь помещения. Скрюченные пальцы чуть дрогнули, когда Ман, подсаживаясь к Ёлу, смахнул несуществующие крошки с поверхности стола в ладонь:
   - Спокойно все?
   В глазах невысокого человека сквозил неподдельный интерес. Он егозил на стуле, поглаживал ладонями столешницу, ерошил редкие волосы и усиленно кивал.
   - Да пытались какие-то пробраться, но я стены строить умею, - Ёл самодовольно хмыкнул, лицо его приобрело в этот момент хоть какое-то выражение. Обычно же крупный мужчина сохранял настолько невозмутимую мину, что впору было думать, будто он лишен эмоций в принципе: широкие брови чуть сведены к переносице, водянистые глаза сохраняют одно и то же выражение равнодушия, сухие потрескавшиеся губы сложены в линию жесткой решимости.
   - Да-а-а, только одному и удалось проломить, - Ман хлебнул портвейна прямо из бутылки, и в глазах его зажглись непривычно теплые искорки, как если бы он вспомнил что-то приятное или достойное улыбки.
   - Ты меня, дружище Ман, не выдавай, тут полно всякой мрази, - Ёл поморщился и допил очередной стакан отвратительного на вкус пойла. Увы, изысканными напитками тут разжиться нельзя, а вот портвейн каким-то загадочным образом имелся в изобилии и никогда не заканчивался. Только благодаря его туманящей разум приторности удавалось не лишиться рассудка.
   - Да знаю я. Только в Теневой меня, да и тебя, никто не тронет теперь. Вон как поистрепали. На мальчишку-то, поди, пораскрывали рты. А я на себя в зеркало смотрю - кому я такой нужен?
   - Твое лицо уж точно лучше моей тележки, - усмехнулся Ёл, плеснув в стакан коричневой жижи из бутылки. Он не чувствовал ни малейшего дискомфорта, связанного со своей инвалидностью. Ему плевать на то, как передвигаться: на колесах или на своих двоих. Ему вообще плевать на всё. Только изредка накатывала тоска такая, что впору повеситься, вот только невозможно в этом мире лишить себя жизни - потому что нельзя лишить себя того, чего не имеешь. Вот и спасался Ёл портвейном да взаимными с Манном шуточками на тему их внешности. - А вот наш дружище Геометр таких стен настроил, что я едва прошел под шпиль.
   - А как же Та за них проникла?.. - Ман приподнялся со стула, облокотившись на стол.
   - Ее нет здесь...
   - А где? - лицо Мана удивленно вытянулось. Конечно, он понимал, что Она могла от него укрыться, а он по незнанию - не различить её среди прочих; мог просто не почувствовать присутствия - слишком взволнован был, но вот так... Чтобы Её здесь не было...
   - Так, видать, Там осталась, - Ёл вздохнул, в который раз пожимая плечами.
   - Там? - карие глазки недоверчиво уставились на калеку.
   - А чего, ты думаешь, мальчишка такой шальной?
   - Дочертился Геометр...
   Ман тяжело поднялся со стула и направился за очередной бутылкой: необходимо выпить, иначе невозможно разобраться. Уже давно он перестал хоть что-либо понимать без рюмки алкоголя. Слишком спуталось всё. Атмосфера накалялась. Ману с трудом удавалось выполнять возложенные на него обязанности. Отдых приходил только после нескольких бутылок, а похмелья не бывало никогда. Погребок 'таверны' был той тихой гаванью, где удавалось выдохнуть: никто не зайдет сюда, никто не тронет за плечо осторожно, но заставив вздрогнуть; можно просто приложить к разгоряченному лбу холодное зеленое стекло, вобрать в легкие побольше стылого воздуха - и подняться по узкой скрипучей лесенке наверх...
  Ёл, воспользовавшись отсутствием товарища, достал свернутый листок. На смятой бумаге, стертой по краям и замятой по складкам, был вырисован ровный чертеж, простой и изящный - пересеченная тремя кривыми дуга, скользящая вниз, и короткая разметка.
   - Все хранишь? Люди фотографии хранят, а ты чертеж? - Ман вернулся. На губах его плясало нечто похожее на улыбку, но слишком растерянную и нервную, чтобы поверить в нее.
   - Так ведь... - Ёл хотел что-то сказать, но промолчал.
   - Да пусти ты уже кого-нибудь. Тебе тут долго нельзя. Тут люди вообще никогда не жили, а ты уже который год... - Ман с мягким 'чпоком' откупорил бутылку, подогнул под себя ногу, садясь, и наполнил стаканы. Взгляд его выражал глубокую, но порядком уже пьяную, задушевность.
   - Пока мальчишку не вернем, никак не могу. Да и Геометр не пустит раньше, - Ёл повертел в руках чертеж, помедлил и убрал его в карман. Он не смотрел на собеседника, усиленно разглядывая дверь.
   - Ты душу свою оставил, ушла она. Прими новую. Отдай ей устремление - и иди в покой... Сколько ж можно? - обиженный таким упрямством Ман сматывал в жгут полотенце, которое едва не трещало в пальцах. Голос его пронизывали укоризненные нотки: - Вот и Геометра нашего до одури довел. Чудит все, чудит для тебя, а ты...
   Ман умолк, вздохнул и снова приложился к стакану. Он знал мрачного калеку хорошо, даже слишком хорошо для такой неподходящей пары, как они; и Ман так же ждал обещанного Геометром Гипотетического Возвращения, как и сам Ёл. Потому и не мог обижаться или слишком уж корить своего друга за то, что сам воспринимал, как наивысшее чудо. Покачивая уже полупустую бутылку, Ман вспоминал, как Ёл впервые попал в бирюзовый дом. Странный, измученный, испуганный Ёл даже имени вспомнить не мог, словно бредил, и все говорил, что потерял свою душу и должен ее вернуть.
  
  - Вы не могли бы...- Ирина достала из сумочки платок, приложила его уголок к нижнему веку, откашлялась, не узнавая свой голос, - вы не могли сказать нормально... я не совсем понимаю, что вы хотите сказать... Пожалуйста.
  - Видите ли, - врач спокойно смотрела прямо в глаза Ирине, та терялась, сжимала губы в ниточку и сосредоточенно слушала, - этот мужчина не ваш супруг... Изначально была определена неверная группа крови. Сами понимаете, скорая помощь... Судя по описанию, нам показалось, что мужчина - ваш пропавший муж, но нет. Приносим свои извинения.
  - А где же Андрей?
  - Не могу знать, - Врач взглянула на часы, ей давно пора быть на совещании, а не объяснять очередной 'брошенке', что мужа её не нашли пока, и вообще всё это - дело милиции. Раздраженно вздохнув, добавила: - Идите домой, выспитесь, я уверена, как только у милиции появится новая информация, вам позвонят. Простите, мне пора.
  Женщина в белоснежном халате быстро зашагала по гулкому коридору. Где-то выла сирена. Из крана в близком санузле капала вода. Кафельная плитка била холодом. Ирина прислонилась к ней спиной. Еще один шанс, еще одна надежда уничтожена вновь... А ведь уже забыла, когда точно пропал Андрей: год, или месяцев десять тому? Сердцем чувствовала, что с мужем беда, а органы правопорядка только разводили руками - нет тела, как ни искали. И вот опять... Сорвали с работы. На собрание к Володьке тоже уже не успевает. Что же делать? Как теперь жить? Вопрос пульсировал обрушившимся понимаем - мужа не вернуть и никогда не увидеть. Никогда...
  
   - Ты пойми, - много дней втолковывал Ман пришельцу. - Теневая - мир особенный. Это не рай, не ад и даже не иной мир.
   - А что, если не ад? Так не бывает, чтобы после смерти... Ну не рай же тут...
  Прозванный Ёлом никак не мог прийти в себя, глядя на лиловое небо, полупрозрачную вязь арматуры и ковки, острые до уродства силуэты углов и шпилей. Всё здесь казалось Ёлу неправильным, слишком колким, слишком четким до того, что резало глаза.
   - Теневая - сердцевина. Шпиль - связующая нить с тем миром, откуда ты пришел. Наш мир почти не требует управления, всё здесь послушно логике... Почти все, - поправился Ман, но тут же закашлялся и умолк на мгновение, словно собираясь с мыслями: - И всё здесь направлено на то, чтобы души, тела, устремления и сама жизнь находились в балансе. А его хранит Геометр и он же выправляет судьбы душ.
   - Кто? - Ёл был изрядно удивлен. Не то чтобы он считал, что бога нет, но то, что существующий правитель носит такое дурацкое прозвище, прилично смущало толстяка. А чего не 'Архитектор' или 'Профессор', на худой конец 'Учитель', а то - 'Геометр'... Выдумают же!
   - Ге-о-метр. В Теневую попадают устремления и души умерших, тут они обретают новый чертеж жизни, составленный нашим математиком, и возвращаются в известный им мир, только уже совсем иными, новыми судьбами. Геометр просчитывает пути душ скрупулезно, до крохотной доли миллиметра, прежде чем отпустить их, поэтому кое-какие души задерживаются тут дольше положенного срока. То, что твоё устремление притянуло сюда тело, вовсе не значит, что твоя душа сможет к тебе вернуться... Мне не известен ни один способ, чтобы сделать подобное. Геометр, конечно, умен, но он едва справляется с тем, что делать необходимо...
   - Пусть просчитает, как мне вернуть мою, - упрямился Ёл, - Мне слишком дорого то, что я оставил!
   - Ты пойми, устремления сливаются с новыми душами. Рождаются в новой жизни. И свою прежнюю душу вернуть уже никак нельзя, как бы ни была она привязана к кому-то в прошлой жизни. Такого просто не может быть. Душа получает новый график, идет по новым тропам, она не может вернуться к тому, кто уже...
   - Мертв? Мертв?! К чертям эту твою теорию! Отведи меня к этому своему Геометру. Отведи. Я верну то, что любил. И если уж я попал сюда, я никуда не уйду, пока не добьюсь своего, пока не верну хотя бы кусочек своей души!
  
   Стен, которые строил вокруг Ёла Ман, явно не хватало для того, чтобы пройти по городу без нападения нежелающих ждать решений Геометра так долго, как того требовала дотошность чертежника. Он всё чертил и чертил, почти не покидая своего кабинета, зарываясь в бумаги, ломая карандаши, выверяя подсчеты, сводя параллельные линии, высчитывая счастье, слёзы, встречи. Изо дня в день его время текло так быстро, что никто не мог заметить проносящихся лет, и в то же время так медленно, что один, играющий десятую роль замер, мог занять десятилетия. Случалось, что Геометр сутками не вставал из-за стола, но души ждали нового чертежа часы, дни, месяцы... Каждая из них рвалась к жизни настолько, что ждать еще хоть какое-то время для получения чертежа не было никаких сил. Такие души облепляли темные углы, шушукались в тишине, бормотали невнятно, сгустками энергии меняя само пространство Теневой, создавая миражи, тупики, провалы - всё, что могло бы привлечь внимание Геометра к ним. И чертежник видел - чувствовал потребности каждой из них: они вжимали его глубоко в кресло, они не позволяли спать, они стягивали время, как покрывало с трясущегося в леденящей лихорадке. А Геометр чертил. Чертил. Чертил. И всё же не успевал. Баланс нарушался чем-то, что он упускал, но времени на то, чтобы выяснять происходящее, никак не находилось. Что-то раздражающе неправильное, искривленное, ужасающее присутствовало, казалось, во всей его работе и вне её тоже. Искореженное пространство вопило скрежетом старых деревьев, но вслушиваться времени не было. Замкнутый круг. Волнение. Отложенная разумом истерика. Идеально белый отглаженный воротничок и острейшие иглы грифеля. Только в хаосе можно найти тень порядка. Только порядок разрешит хаос. День за днем, минута за минутой, чертеж за чертежом.
  И нападение на сильнейшее устремление, да еще и облаченное в физическое тело не могло не последовать. Был ли график у этого тела, не было ли, почему оно оказалось здесь, не волновало желающих вырваться из Теневой. Казалось, нужно лишь объединиться, слиться с телом воедино, подчинить устремление своим установкам - и Геометр не сможет игнорировать Живого Человека в Теневой. Если их будет достаточно много, то сконцентрированной энергии должно хватить, чтобы проломить стену... Переговорщик не смог успокоить десятки разгневанных, Ёла серьезно потрепали, пытаясь ворваться в телесную оболочку, надрывая нервные окончания, стремясь сломать и подчинить отчаянно сопротивляющегося вмешательству - мужчина не смог больше ходить. Ман чудом смог удержать хотя бы часть стены и вернуться в 'таверну'. Там, в темном и холодном подвальчике, можно было не опасаться вторжения, можно пить портвейн и лечить человека, который так мечтал вернуть свою душу.
  Только поправившись, перебравшись с узкой койки в кресло, неизвестно где раздобытое Маном, Ёл уже требовал научить его строить стены - он попытается снова, и его стены смогут удержать любую бурю, любой ураган. И Ман научил. Способ неприкосновенности был не сложен, нужно лишь напрячь силы тела и стремление сохранить самого себя - никто не сможет даже прикоснуться к тончайшей ткани стены: словно электрическим разрядом била она силой, не позволяя ни малейшего прикосновения. Ман объяснил, что кое-кто из людей в мире, откуда пришел Ёл, тоже умеет делать подобное. Только неосознанно. Для защиты от воздействия иных душ.
  А еще уродливому невысокому человечку было интересно общаться с кем-то, кто так горячо верил в возвращение своей души. Хотя желание и абсурдное, но верить в то, что Геометр изобретет что-нибудь новенькое - а уж Ман повидал на своем веку всяких его парабол, - азартно.
   И вот однажды Ёл выстроил стену и направился к Адмиралтейству. А вернулся окрыленным. Ман не знал, как же угрюму удалось убедить строптивого и обычно осторожного Геометра рискнуть, но идея блеснула новой надеждой.
   И с треском провалилась, как теперь понял Ман.
   А тогда, много дней назад, Ёл рассказал Геометру, что в прошлой жизни так много отдал своим жене и детям, что в их душах наверняка можно найти хоть что-то, чтобы вернуть и его к прежней жизни. Очевидно, поставленная задача заинтересовала Геометра. Он долго и хмуро смотрел на пришельца, который посмел оторвать его от дел поважнее, а затем полез сверяться с чертежом. Разыскать что-то в кабинете чертежника не представилось бы возможным кому-то, кроме него. Геометру не нужен сейф или путаные пароли - беспорядок его вещей стал лучшим в мире шифром. Потому что был беспорядком для кого угодно, кроме Геометра. Папка нашлась. Затем еще одна. Взгляд математика загорелся. Скучная необходимость избавиться от бормочущего на одной ноте Ёла превратилась в настоящее приключение - и время понеслось вскачь, одновременно вытягиваясь в длиннейшую ленту. Высчитывая день за днем, он, наконец, решил вывести теорему, которая и была провозглашена сидящему на диване Ёлу самым что ни на есть гордым и величественным тоном. Приобретая отданную объектом X часть души, материал усваивает ее в N раз больше, чем изначально дано ему в Теневой. Следовательно, излишек Y можно изъять без вреда для исходника, если тому не исполнилось в теле пятнадцати лет, когда душа окончательно сливается с телом и её график невозможно изменить.
   Решили действовать незамедлительно. Только сынишка Ёла, четырнадцатилетний подросток, подходил для отделения и тянуть время не имело смысла.
   Выверив все особенно тщательно, Геометр задумчиво покачал головой. Что-то было не так во всей этой его затее, снова возвращалось противное чувство тревоги, казалось, на время отступившее, однако новая теория слишком увлекла импозантного ученого, чтобы он мог позволить себе хотя бы еще один, уже практический, но эксперимент. Гипотетическое Возвращение состоялось росчерком тончайшего карандашного грифеля.
   В секунду падения мальчика его душа высвобождалась и вместе с телом должна была перенестись в Теневую с помощью Циркуля. Самостоятельные способности души проникать за грани и существовать в Том мире не принимались в расчет - такого никто не мог и помыслить. Уже в Теневой душе следовало быть мягко разделенной Геометрической Правкой. Часть ее вернулась бы обратно в тело, а вторая, меньшая, передалась бы Ёлу. Вернувшийся за секунды мальчик, конечно, оказался бы в легком шоке - но рядом ведь проходили линии судьбы врача и трех спасателей, так что все прошло бы гладко. А вот возвращение пропавшего без вести несколько лет назад отца могло стать огромной радостью для семьи. Все складывалось идеально, графики подходили, пересекались, и чистота линий заворожила Геометра. Закравшейся ошибки он не заметил.
   Пёс задержался. Высвобожденная душа, избавившись от притупляющей восприятие оболочки тела, мгновенно поняла, что собрался сделать Геометр: его почерком она жила уже не одну сотню лет, и чтобы остановить невозможное деление, вытолкнула мальчишку в Теневую, не отправившись за ним следом. Рассеяно глядя на рассыпающиеся линии связей, - боль, пустота, черно-белый оглушающий мир и ранящие звуки вдыхаемого людьми воздуха - тень осталась на перилах моста, в то время как мальчик оказался в мире прозрачных теней.
   Растерянный Геометр отчаянно чертил и чертил что-то, но нить графика, составленного для извлечения этой души, спуталась, неестественно вывернулась и никак не приводила к той упорядоченности, что так любил Геометр.
   - Не рискуй понапрасну. Никогда не рискуй понапрасну, - повторял и повторял чертежник, выводя формулы одну за другой, зачеркивая и выстраивая новую прогрессию, стараясь не упустить более ничего.
  
   Выкрашенный бирюзой дом снова вздохнул разговором.
   - Ты бы не пил, а?
   - Да я немного.
   - Тревожно?
   - Да чего уж теперь? Тревожно. Сам затеял, а теперь и сына без души оставил.
   - Так ведь ты как лучше хотел.
   - А получилось что?
   - А Геометр?..
   - А что он? Вычертит чего-нибудь.
   - Не сомневайся. Он хоть и математик куцый, но тоже не дурак.
   - И что он сделает?
   - Снова попросит о помощи Пса.
  Глава четвертая
  Пёс
  
  Молодой человек шел к мосту. Когда-то он очень неудачно оступился и сломал ногу, теперь неверно сросшийся перелом заставлял чуть прихрамывать. Светлые волосы с редкими седыми прядями стянуты в хвост. Полы плаща развевались на ветру. Молодой человек спешил. Это было заметно даже по его сосредоточенному выражению лица - словно он считал минуты, отделяющие его от цели. Он что-то теребил в кармане плаща и беззвучно шевелил губами. Гончий не любил город. Город был шумным и диким, завязанным на бесконечном переплетении линий. Иногда Хранителю казалось, что он видит те самые линии: красные, синие, бледные и плотные, прерывающиеся и бесконечные; такое видение было лишь секундным, в мгновение стирающимся за голосами, звуками, самим течением бестолковой человеческой жизни. Гончий вздохнул и продолжил движение по одному ему понятной траектории среди извилистых потоков людской массы, заполонившей северную столицу. Люди сновали слишком быстро, суетились, входили и выходили, наполняли и опустошали, толкали и просачивались, замирали у светофоров и оживали с трелью сигнализаций. Город дышал человеческими вздохами, криками, взглядами, жестами, город внимательно следил за людьми, которые были его душой. Шаг - и Пёс ступил на мост. Еще несколько шагов - оказался на тугой его спине. Остановился и задумчиво посмотрел вслед уплывающему катерку с шумными пассажирами. Город уходил стрелкой канала куда-то далеко, пространство медленно сужалось, делая Хранителя точкой отсчета.
  
   - А вот и ты, - душа почувствовала приближение Гончего задолго до того, как он оказался на мосту. Все души чувствовали его появление, почти все старались спрятаться от его пронзительного взгляда, почти все покорно подчинялись движениям его пальцев, почти все,.. но не эта.
   - Да, - Пёс подошел, облокотился о перила моста, глядя прямо перед собой. Он не отличался многословием.
   - Не хочется. Что-то недоброе может случиться, - тень говорила тихо, ни один даже самый чувствительный прибор не уловил бы вибрации звука.
   - Ничего не случится, - молодой человек зевнул, не отводя взгляда от горизонта, изгрызенного крышами домов.
   - Он хороший.
   - Ну, еще бы, - как-то презрительно прозвучали слова хромого.
   Легкая тень покачнулась и готова была вот-вот сорваться с перил.
   - Прошу тебя, - лениво растягивая слова, молодой человек повторил движение тени, медленно переведя взгляд на неё. Он потянулся. Казалось, ситуация доставляла ему удовольствие. Пёс улыбался, но голос его стал опасно тихим и в то же время будто бы тугим, как натянутая тетива. - Не заставляй меня ругаться с тобой. Просто расскажи-ка мне про свой кульбит.
   - Я сама не очень понимаю, как это получилось, - душа пожала бы плечами, если бы имела хоть какое-то подобие тела. Недоумение же выразилось мягким переливом тепла, излучаемого полупрозрачным размытым силуэтом.
   - Не сомневаюсь, что Геометр все объяснит, - Гончий явно давал понять, что более не намерен задерживаться на мосту, он выпрямился и опустил руку в карман.
   - А тебе он много чего объясняет? - душа обдала посланца холодком, любой другой поежился бы, а Пёс улыбнулся шире.
   - Нет. Да мне это и ни к чему. Я просто ловец тебе подобных. Ты же знаешь, что охотник учится сам... в процессе охоты.
   - Охотник. Это ты себе польстил, Пёс. Ты просто носишься туда-сюда по мелким поручениям, травишь ни в чем не повинных, кусаешься и показываешь клыки... Ты думаешь, что я боюсь тебя, но ты глубоко ошибаешься. Мне совершенно безразлично, что вы с Геометром затеяли, я знаю только то, что вы без нас ничего не стоите... Ты прямолинеен и жесток, но ты можешь пугать кого угодно, только не меня.
   Хранитель едва заметно поморщился: было в этой душе что-то неправильное, слишком большое и сильное, наверное, упрямство, а впрочем, сейчас некогда об этом думать. В голосе зазвучала ирония:
   - Как вы меня умиляете, право. Бестелесные - всё знаете, всё понимаете, всё видите, а стоит только попасть в оболочку, как вы становитесь тихими и непроходимо глупыми. Редкая душа проблеском вычленит что-то в понимании мира, а так... - Пёс махнул рукой, и глаза его недобро сверкнули - или это просто движение воды канала отразилось в них. - Что, вырваться захотелось? Думаешь, Геометр тебе позволит?
   - Ничего я не думаю. Твоя стена не располагает к размышлениям. Правда тебе стоит задуматься о совершенстве 'охоты'. Я почуяла тебя еще до того, как ты начал стягивать стену вокруг меня, - могла и вырваться, если бы пожелала. Конечно, силки твои хороши, но кое-что не мешает поправить. Твоя сила уводит мою, но не лишает меня воли вовсе, ты об этом не думал?.. Я могла бы...
   - Не хватало еще, чтобы ты самовольничала и... 'могла', - хранитель хмыкнул. - Ну-с? Мы говорили о кульбитах...
   И снова воздух пришел в движение. Пёс сильнее сжал пальцы в кармане плаща.
   - Понимаешь, я ведь просто...
   - Тебе и пятнадцати в теле не исполнилось! - он слишком эмоционально высказался и тут же одернул себя.
   - Вот потому и случилось всё.
   - Ты порадовалась бы, что Геометр тебя без очереди пустил, а то шаталась бы в Теневой со своим графиком еще тыщу лет, - ступил Пёс на путь увещеваний.
   - А я радуюсь, радуюсь, только делить себя не дам!
   - Посмотрите-ка! - таким голосом можно как успокаивать душевнобольных, так и преспокойно вколачивать сваи: - Что это мы протестами кидаемся?
   - А где это видано, чтобы душу делили?
   - Видано, не видано, но если Геометр сказал...
   - Вот именно! А кто сказал, что если Геометр сказал, то всё?
   Холодная волна окатила Пса, и показалось, что он на долю секунды задумался:
   - Знаешь, давай-ка на ковер. У меня дел еще сто и одно. Да и стену держать, чтобы человеки не болтались под ногами, - занятие тоскливое.
   Тень словно сжалась, пока Пёс вынимал из кармана небольшой позолоченный циркуль, ловко проворачивая его в пальцах. Изящная дуга вокруг души, еще одна, еще - закручивая спиралью быстрый поток, охотник возвращал беглянку в Теневую. Через несколько секунд он выдохнул, с щелчком сложил циркуль и провел пальцами по перилам, разрушая стену, возвращаясь в мир спешащих людей и теряясь в толпе.
  
   - А! Вот и ты! - Геометр радостно хлопнул в ладоши. Что-то грохнуло где-то под потолком, Володька вздрогнул. - Что? Не ожидал что так быстро, а? Геометр вот не ожидал, что так долго. Подумать только, подумать только, почти полночь!
   Геометр распахнул дверь, словно бы впуская кого-то в комнату, прошел к своему креслу, опустился в него и воззрился на Володьку с таким видом, словно сейчас будет корить трехлетку за неправильно собранную пирамидку. В интонациях его сочувствие сменялось поучительностью:
   - Надо предупреждать.
   - А?
   - Помолчи, мальчик, я не с тобой говорю, - отмахнулся чертежник, продолжая с интересом рассматривать что-то над головой Вольского.
   - А с кем?
   - Вот что за молодежь?! Просто закрой рот, хоть на минутку. Ты такой утомляющий! Все балаболишь и балаболишь без умолку. А я должен выслушивать все это! За что мне такой крест? За что? - приложенная ко лбу ладонь показалась Володьке очень уж театральным жестом, но он предпочел умолкнуть вовсе, потому что сумасшедший его почти пугал. - И что же дальше? Вот объясни, что же дальше?! Я чертил для тебя изумительную дугу, а ты? И не надо сейчас! Вот не надо! Я предупреждал!
   - Послушайте...
   Володька отчаянно моргал, пытаясь увидеть того, кому принадлежит последняя фраза, оглядываясь в поисках того, кто ее произнес. Запрокинув голову, он увидел силуэт, устроившуюся на спинке дивана, но ничто в этой комнате не могло отбрасывать тени на эту стену. Мальчишке на мгновение показалось, что он еще и чувствует тепло, излучаемое полупрозрачным пятном, - ему стало хорошо и спокойно, так, словно он нашел давно потерянную вещь, которую долго искал.
   - Не пугайте ребенка, Геометр.
  'Говорящая тень, а почему бы и нет, - подумал Вольский. - В этом мире всё не как у людей. Тут и людей-то нет, похоже. Интересно, а как же она так разговаривает, у нее ведь даже языка нет...' Володька зачем-то пытался вспомнить всё, что знает о голосовых связках, между тем Геометр продолжал:
   - А что я должен делать?! У меня все четко прописано...
   - Вот и делайте, как прописано.
   - Нет, сначала ты мне объяснишь, как это произошло! Как так произошло, что мне пришлось ждать тебя и будто особое приглашение делать? Нет, я, конечно, понимаю, что бывали случаи, когда души прорывались из Теневой, им всё хочется то позабавиться, то на родных посмотреть, но чтобы такое!..
   - Вы не должны были угрожать, - в комнате резко похолодало, Володька поежился.
   - Я?! Я угрожал?! Да я тебе, смотри, какое диво начертил, а ты, неблагодарная!
   - Вы хотели меня делить.
   - И что? Вполне обоснованное действие, ведь с точки зрения...
   - Никаких точек, Геометр, не должно быть. Я же не функция.
  'Ага, я тень', - добавил про себя Вольский, вполуха слушая разговор, ничего не понимая и всё еще вспоминая анатомию.
   - Это смотря как взглянуть на развитие...
   - Не надо смотреть на развитие, надо смотреть на меня.
   Геометр уставился на Володьку, но смотрел словно бы сквозь:
   - Вот я и говорю, что невозможно сие, - Геометр подобно долговязому человекоподобному смерчу взвился, поднимаясь из кресла, и заходил по комнате, пиная листы бумаги. - Я доказал!
   - Доказали, только после того, как я не позволила.
   - А вот о том, какое право ты имела...
   - Я имела все права. Мне добровольно отдавали любовь, так почему меня вынуждают насильно отдавать часть меня?
   - Знаешь ли, о силе никто не говорил, сила - это физика, сила - это не ко мне, - Геометр, кажется, обиделся, и хоть Володька почти ничего не понял из загадочного разговора, но все же попытался снова вставить словечко:
   - А с кем вы всё же?..
   - Вот опять ты! Опять! Она своевольничает, а тебе и невдомек! Вот почему все это валится на мою голову, почему? Кто объяснит, кто даст ответ? График не выдает ошибки. Не выдавал. И что теперь? Что?!
  
   Дверь в комнату отворилась. Молодой человек в темном плаще неспешно вошел и остановился посреди комнаты, сложив руки на груди. Он почти повелительно осмотрел интерьер, презрительно смахнул какую-то папку со стула, опуская на него, только потом кивнул Геометру и Володьке. Затем его взгляд остановился на тени, чуть сжавшейся, но все же хамоватой, как показалось Вольскому, когда он услышал её слова:
   - Как там сотня и одно?..
   - Спасибо, закончены, - Пёс потуже затянул волосы в хвост, всем своим видом показывая пренебрежение.
   - А похоже, тебя не просто так прозвали Гончим, такая скорость! Ты что, коллайдер раздобыл?
   - А ты что, давно не видела циркуль?
   - Тише, тише! - Геометр возвел к потолку руки, усмиряя начинающуюся ссору. - Друг мой, сколько раз я говорил тебе, что они не подвластны пониманию тонкого ума, а мы с тобой обладаем слишком чувствительной логикой, чтобы тягаться с первобытной справедливостью сих созданий. Мы можем лишь направлять, но не поддаваться провокациям.
   - Да, Геометр, я согласен, но эта... - Пёс оторвал взгляд от тени, принявшись внимательно рассматривать Володьку. Со временем и его взгляд стал корить мальчишку 'за пирамидку'. Вольскому захотелось попасть в детский сад и собрать все-все пирамидки правильно.
   - Совершенно несносна, я знаю, но хорошо, что ты ее вернул, - зачем-то Геометр хлопнул в ладоши и как-то нелепо улыбнулся.
   - Еще не совсем, - растягивая слова, произнес Пёс и поднялся со стула
   - Это верно, верно, верно. - Геометр заплясал вокруг стола, выкладывая готовальни, листы бумаги, тонкие карандаши. - Но мы быстренько все поправим, поправим, поправим, а пока, быть может, чаю?
  Глава пятая
  Литературовед
  
  - Почему люди всегда стремятся что-то узнать? Почему учатся, вступают в отношения с окружающим миром? Очевидно, выброшенный в реальность хрупкий младенец изначально стремится защитить себя. Поэтому растет, идет в школу, общается - всё это только для того, чтобы выработать в себе идеальный механизм, способный выстроить линию обороны. Так хрупко то, что связует человека с реальностью. Всего лишь тонкая оболочка сердца, тень, незаметная даже для самой чувствительной техники, - душа. И человек неосознанно ищет всю свою жизнь средство для того, чтобы охранить эту тень, ищет настолько усиленно, что, в конце концов, теряет тело, но душа остается.
   - Вам не кажется, милый профессор, что вы углубляетесь куда-то не туда? - пронзительный взгляд поверх очков. Небольшой человечек с некрасивым лицом, сидящий напротив девушки, как-то рассеяно потер подушечку указательного пальца об острый нос:
   - Нет, Анна, совсем нет. Однако, сейчас у нас с вами на повестке дня совсем иные категории, вы правы. Итак, возвращаясь к Гуинплену ...
  Всю жизнь литературовед тщательно изучал мировые шедевры слова, писал объемные работы, перечитывал, перечитывал, перечитывал классиков и новинки - всё только для того, чтобы ответить на один-единственный вопрос - как защитить душу. Душа и вопросы о ней стали для литературоведа чем-то вроде щита, скрывающего уродство тела. Профессор старался не думать об этом, но с невероятным упорством отрицал физику, изыскивая средства для того, чтобы доказать насколько она малозначима в мире, где всем правит душа - и будет править, если верно защищать её. Возвращаясь из университета в крохотную квартирку, заваленную книгами и заплесневелой едой, литературовед не жалел, что не обзавелся женой, приходя из дома в университет, литературовед не думал о том, что ему сочувствует вся кафедра: такой некрасивый, вот не повезло человеку в жизни. Профессор лишь улыбался отчужденно и строил свою гипотезу. Мало кому открывал свои мысли, одиночество тоже закрывало его душу от ран - откровенность не была востребована. А вот идея должна была стать новым словом в его жизни, должна прояснить всё. Что-то вырисовывалось в его теории, что-то выпадало из нее, разрушая до фундамента все выводы, но профессор не останавливался ни на минуту до той поры, пока не остановилось его сердце.
   Ему всегда представлялось, что после смерти он утратит лишь одно - свое тело. Нет, он был достаточно образован, чтобы понимать, что не окажется на пухлом облаке рядом с пухлым апостолом, читающим пухлые книги. Он лишь свято верил в то, что его идеи не могут просто так стереться в пространстве и времени.
   Однажды он упал, а, очнувшись, открыл глаза и долго смотрел в небо, однако, поймав себя на мысли, что на князя Андрея он совершенно не похож, да и небо вовсе не над Аустерлицем, решил подняться и попытаться добраться до больницы. Недуг последних месяцев набирал обороты - вовсе не хотелось снова упасть посреди проспекта. Только встав, отряхнув рукава и подобрав портфель, профессор осознал, что находится в мире совершенно пустом и звонко тихом. Он оглянулся. Плетение ограды парка едва уловимо изменялось: если смотреть достаточно долго, то можно проследить, как кованые завитки движутся, но стоило лишь моргнуть, всякое движение прекращалось. Листва казалась голубой. Асфальтово-голубой. Мертвой. Пустынная улица струилась белоснежной разметкой. Здания казались лишь декорациями, нарисованными на полотне воздуха, - они плавно колыхались, но застывали, стоило лишь прищуриться на небывальщину. Поначалу удивления не было. Только тихий вздох:
   - Так вот оно что. Вот оно как.
   - Да, именно так, - неизвестно откуда перед профессором предстал коротко стриженый мужчина в явно дорогом костюме. Незнакомец пританцовывал и щелкал пальцами, словно задавая ритм лишь одному ему слышной музыке. Можно было счесть его помешанным, если бы не пронизывающий взгляд, заставляющий все вокруг застывать в немом оцепенении, да идеально белый воротничок - профессор был почему-то уверен, что у сумасшедших нет времени на то, чтобы полировать запонки и выглаживать рубашки.
   - Вы, позвольте спросить?..
   - Геометр, профессор Ман, Геометр. Приятно видеть вас.
   - И мне, - слова литературоведа прозвучали не очень-то уверенно, однако человек напротив, казалось, воодушевился:
   - Не представляете, какая для меня честь! Вы - и ко мне! Приятно, неимоверно приятно. Позволю себе заметить, что без вас тут сложновато мне пришлось бы, а ваша помощь просто необходима, просто необходима, - последние слова представившийся Геометром пропел на довольно высокой ноте, потом подпрыгнул и хлопнул в ладоши.
   - Простите великодушно, но как же? - от таких выкрутасов глаза профессора полезли на лоб. Даже если отмести само поведение Геометра, слова были более чем странными. Зачем он мог понадобиться? Его, что, ждали? Почему? И как?..
   - Оставьте, профессор, оставьте! Неужели вам требуются объяснения, вы же умный человек! Вы же, повторюсь, профессор! - видимо, само слово 'профессор' вселяло в Геометра такой энтузиазм, что произносил он его с особым смаком, выписывая при этом немыслимые па. - Профессор, вы же всю свою жизнь искали один ответ, нет, разумеется, вы его не нашли, но вы же выросли, профессор! Вы-рос-ли. Хоть вы и не математик, но родная мне душа, я уверен, - слово 'душа', напротив, звучало почти оскорблением.
   - Да кто же вы? - Ман включил самый менторский тон, на какой был способен. Очевидно, такое обращение, безотказно действовавшее на студентов и студенточек, на Геометра не произвело ровно никакого впечатления.
   - Право, вы дивный! Дивный человек! Профессор, я бы сказал! - мужчина уже вел литературоведа прочь от места падения, ныряя в подворотни, пересекая улочки, не умолкая при этом ни на минуту. - Я не люблю долгих объяснений, но для вас, дорогой мой, я сделаю исключение. Исключения - категория совсем особая в моих изысканиях, и посему я уделяю им совершенно особое внимание. Вы, профессор, тоже исключение. Самое настоящее исключение. Потому вы и здесь. Вы, во плоти! - Геометр хихикнул и вывел Мана на улицу Некрасова. - Смотрите, какой домик! Пойдемте туда. Там тихо.
   Сказать, что постепенно всё увеличивающемуся удивлению профессора не было конца, значило бы не сказать ничего, но последняя фраза спутника его несколько протрезвила и он, доселе молчавший под причитания Геометра, позволил себе заметить:
   - Простите, но ведь тут совсем тихо. Везде.
   - Да-да-да, тихо, для таких, как вы. А меня атакуют петициями, знаете ли. Я страсть как не люблю петиции, потому что они тоже исключения. А к исключениям у меня совсем особое отношение, подчеркну снова. - они уже миновали арочный свод и вошли в неприглядное помещение: - Позвольте рекомендовать, Таверна! Мне подумалось, что это будет миленько, назвать так это местечко. Таверна!
   Геометр опустился на один из ближайших стульев, профессор последовал его примеру.
   - А теперь о насущном, - Геометр вдруг сделался совершенно серьезен. - Вы любите вопросы. Я люблю ответы. Я их не даю, но я их люблю. И вы исключение. Все, что вокруг вас, - Теневая. Мир, где живут души, ожидая своего возвращения в реальность. Не каждой я могу предоставить немедленный пропуск, я, знаете ли, очень ответственен, а многие из них нуждаются во временном успокоении. Революции тут, конечно, не будет, но заблудившиеся мутят воду. Поэтому вы мне необходимы.
   Профессор жадно вслушивался в смысл сказанного, глаза его всё округлялись, но ничто из слов не ставилось под сомнение. Наконец ему позволено было прикоснуться хотя бы к краешку сути, и этому прикосновению мешать совсем не хотелось. Ему приоткрыли дверь в тот мир, где души обитали вне тел, открытые и прозрачные, в своей первозданной чистоте - взглянуть на них профессору хотелось невероятно. Всё, над чем он бился долгие годы, вдруг раскладывалось перед ним в причудливом пасьянсе. Конечно, некоторые карты были скрыты, но стоило лишь верно разложить их, чтобы углядеть всё, что необходимо. Между тем Геометр продолжал:
   - Ваша душа еще при вашей жизни являла собой исключение. Она многое понимала, подталкивала вас к тому, чтобы узнавать, размышлять и постигать. Это очень важно в наш тревожный век, понимаете? - разумеется, профессор кивнул. - Так вот, я подумал, что вы полезнее мне будете в тандеме с вашей душой. Да-да, ваша душа при вас! У вас с ней шикарная связка. Признаться, моя работа! - как бы между прочим, но с явной гордостью сказал Геометр, постучав пальцем по лбу профессора. - Ваш мозг, профессор! И ваша душа! Не исключено, что здесь вы изрядно одичаете, но если я предложу вам остаться, вы ведь не откажете?
   - Не откажу. Ведь, как я понял, обратной дороги мне нет.
   - Совершенно правильно поняли, профессор! - Геометр явно обрадовался последнему замечанию литературоведа. - Дороги нет! Но все дороги в этом мире приведут к вам. Потом уж ко мне, но изначально к вам. Здорово, не так ли? Все вопросы по Геометрической Правке будут изначально поступать к вам. Я все-все вам объясню, не волнуйтесь так. Просто я чуть приоткрою ваше видение - сможете общаться с душами и понимать их язык. Вы же по сути своей конформист. Вы сможете помочь убедить любого в том, что наш уклад необходим для соблюдения баланса, а ваше, я позволю себе повториться, профессорское звание, разумеется, подкреплено умением четко выражать свои мысли? Вот видите! Уверен, из вас выйдет дивный Переговорщик... Ну что вы, что? Не волнуйтесь, право, у вас всё получится, - чертежник, наконец, отреагировал на более чем выразительные взгляды профессора. - Милый Ман, я не сказал вам главного! Вот иногда я так рассеян! Позвольте заметить, вы не очень привлекательны.
   - Не отнять, - Ман даже не понял, что можно бы и обидеться на подобное замечание, слишком уж был занят осмыслением ранее сказанного.
   - И не прибавить, - собеседник рассмеялся. - Шутка! Так вот, все эти души, желающие обрести график, тело, устремление, что там еще, чтобы переродиться, вас сразу атаковать не будут, но много здесь находится и тех, кто ничем не брезгует, - литературовед, конечно, слышал, что за глаза его называли крысой, но так откровенно о его не самой приятной внешности кто-то говорил с ним впервые. - Поймите, профессор, поймите, я же вовсе вас не обижаю. Я констатирую факт! Факты - математика. Я математик. Я Геометр!
   - Да-да, я понял.
   - Вот и чудно. Дивно. Распрекрасно. Но стену я все же научу строить. Просто для того, чтобы вы были в полной безопасности, помогая решать мне проблемы. Ведь вы же и хотели узнать, как защитить душу. Я подскажу вам, как сохранить ее в теле, чтобы кто-нибудь особо одаренный ее не вытолкнул. Но мы же с вами одареннее всех! Ученые! Поэтому защищаемся с помощью стен! Логично, не правда ли?!
   - Стены, да... - Ман старался усмирить бурю эмоций, вопросов, недоумений, возгласов, что толпились у него в голове, уже с трудом улавливая смысл сказанного Геометром.
   - Ах, оставьте, прошу, ваш пессимизм, вы все непременно поймете! Вы же, позвольте, профессор! Возьмете на себя уход за потерявшимися?
   - Да.
   Геометр хлопнул в ладоши, встал, бросил на стол стопку бумаг и направился к двери. Уже выходя, математик обернулся:
   - Я знал, что вы диво, а не человек! Профессор, я бы сказал!
  
   Прошло много дней с той поры. Очень много. Сложно сказать, кто больше знал о Теневой: Геометр или бывший профессор Ман. Он сталкивался с разными душами, с разными их устремлениями, разными графиками и переходами, начал попивать портвейн и бриться лишь раз в неделю, но появление сумрачного Ёла, а потом и мальчика, почему-то радовало Мана. Однообразная череда дней, казалось, прекратилась. Деление души? Почему бы и нет? Ман привык к тому, что математик ошибается очень редко. Да никогда он не ошибался до последнего момента! Иногда, собираясь за рюмочкой крепкого алкоголя, Пёс и Ман долго рассуждали о том, как же слегка сумасшедший чертежник умудряется все держать в равновесии. Ман всегда недолюбливал математиков, считая филологию куда более тонкой наукой, но этим человеком, если можно считать таковым Геометра, он восхищался.
  
   Из размышлений и воспоминаний его вырвал голос Ёла:
   - Пёс ее привел.
   - Правда?
   - Да. Сейчас все под шпилем.
   - Думаю, пора и нам подтягиваться.
   - Эх.
   - Не вздыхай. Геометр заваривает потрясающе вкусный чай.
   - После портвейна - самое то.
  Глава шестая
  Чаепитие
  
  К тому времени, как смотритель и калека добрались до Адмиралтейства и поднялись в кабинет Геометра, тот уже заканчивал чертеж. Пёс допивал вторую чашку чая, а Володька, с надеждой глядя в пустоту над его головой, делал только первый глоток остывшего отвара, довольно недурного на вкус. Заметив его взгляд, Пёс меланхолично вздохнул и шепотом сказал:
   - Ничегошеньки не понимаешь, - глаза Хранителя оставались серьезными и, как показалось Вольскому, взгляд стал еще холоднее с тех пор, как Пёс вошел в кабинет.
   - Совсем ничего, - что было чистой правдой. Володька не только не понимал, что творится в этом мире, но и то, что сам он чувствовал, оставалось для парнишки загадкой: не смятение, не тоску, не боль, нечто среднее, противно тянущее где-то в груди, словно сердце всеми сосудами тянулось к желудку.
   - И не поймешь, пока он тебе не поможет, - Пёс кивнул на Геометра, лихорадочно чертящего что-то.
   - Это как? - кажется, до Володьки потихоньку начал доходить смысл происходящего.
   - Твоя душа отделилась. Пока мы не вернем ее в тело, ты ничего не можешь понимать. Самостоятельно - почти ничего, - Хранитель безразлично пожал плечами, коснулся губ краем чашки и неожиданно поставил её на блюдце, так и не отпив, - его взгляд неотрывно следил за чертежником.
   - Почему? - мальчик наконец нашел того, кто хоть что-то ему объяснял, а не отнекивался, открикивался, отмахивался или игнорировал.
   - Душа связует мозг и тело. Без нее никак. Бывают бестолковые, конечно, - Пёс покосился в сторону окна, у шторы парила в воздухе тень, теплыми переливами она становилась то темнее, то прозрачнее. - Но без них никак.
   - А он... - Володька прикусил губу и принялся сосредоточенно разглядывать ковер. На тень смотреть вовсе не хотелось. Это служило бы подтверждением тому, что он верит, а он не верил, не мог верить в то, что всё это происходит именно с ним, и никак не походит на сон.
   - Вернет-вернет, не сомневайся, - в голосе Пса зазвучали чуть слышные металлические нотки.
   - А-а-а... - мальчик совсем растерялся и сделал еще один глоток напитка, именуемого чаем. - А как же...
   - Нет-нет, - Хранитель изобразил некое подобие ободряющей улыбки, что получилось из рук вон плохо, - ты можешь спать, есть, бояться, желать, но не сможешь вспомнить ни о необходимости сна, ни о том, что ты ел, ни о том, почему у тебя возникли какие-то желания. Связи никакой.
   - Зато у нас есть исключение, - вошедший первым Ман слышал последние фразы Храни теля и, словно подтверждая эти слова, следом в комнату проследовал Ёл.
   - И доказательство, - Геометр поднял взгляд от бумаг. - Кворум. Кворум, кворум, кворум. Ну-с, как там? - он кивнул на дверь, обращаясь к Ёлу.
   - Ничего нового. Стены держат, да и присмирели как-то, словно чувствуют что. Только две бесноватых в 'таверну' забредали. Ман их быстро успокоил.
  Профессор кивнул и вкратце рассказал о том, что 'бесноватыми' оказались две души: совсем юная, только посланная в Теневую Создателями, никогда не видевшая графика и лишь желающая скорее оказаться у дела, дрожащая, отливающая красным. Компанию ей составила старая, прошедшая множество жизней, но почти не помнящая предыдущего своего опыта, едва ли не полыхающая горячими волнами черного. Обе требовали графика, обе подпитывались желаниями друг друга - неизвестно, как и встретились. Ман усердно растолковал необходимость дождаться, тихим вкрадчивым голосом объясняя, насколько важно, чтобы чертеж был проверен и создан с большим тщанием. Постепенно души успокоились, ускользнув едва уловимыми чуть теплыми тенями за двери 'таверны'.
   - Дивно, расчудесно и просто изумительно! - Геометр внимательно выслушал рассказ, кивая, как водится, невпопад, поцокал языком, порылся в каких-то папках, выудил два листка, несколько секунд разглядывал их, а затем убрал обратно, будто вспомнив что-то куда более важное: - Чайку?
   - Да, было бы хорошо.
  Присоединившиеся к собранию не отказались от предложения, оба согревали ладони чашками с горячим чаем. Ман уселся прямо на пол, а Ёл устроился рядом с другом, изредка поглядывая то на парнишку, то на Геометра. Тот же мгновение смотрел на них, с умилением сложив ладони вместе, а затем снова уселся за стол, яростно высчитывая что-то, за несколько минут успев швырнуть в собравшихся тройкой сломанных карандашей. Мальчик только вздыхал. Ему ничего не оставалось, кроме как следить за горизонтом, подрагивающим рассветным теплом в раме окна, выходящего на лениво застывшую реку, черную, вязкую, и ждать еще до конца не понятного возвращения души. Пёс, словно расслабленный напитком, толкнул его в бок, выводя из пустой задумчивости:
   - Ну как, вкусно?
   - Угу.
   - Ты совсем скис, - Володька поднял взгляд на Хранителя. Мальчик не взялся бы судить о том, каким был цвет глаз молодого человека напротив. Они казались то голубыми, то зелеными, то ярко-синими, то карими, как будто Пёс выбирал, каким ему быть. Вольский поежился, задавая очередной вопрос:
   - Так это моя душа разговаривала тут с вами?
   - Она, - ответ был похож на тяжкий вздох.
   - А почему она просто ко мне не вернется? - Володька моргнул и всё же взглянул на тень, хранящую молчание, но дающую о себе знать теплыми касаниями к сердцу. Интересно, все это чувствуют или только он?
   - Потому что душа без тела - только тень, кусочек энергии, она не может принимать самостоятельных решений почти никогда, - Пёс устало потянулся. - Вообще-то твоя особо отличилась в этом смысле, а обычно только сливаясь с телом, она преобразует свою энергию в действия. Ты без нее еще можешь, а вот она без тебя - нет. Почему, ты думаешь, тут так неспокойно?
   - Неспокойно? - судя по взгляду Пса, Вольский задал идиотский вопрос.
   - Ах да, ты же не слышишь. Но тут душ без тела очень много. И все они хотят, чтобы Геометр скорее вычертил им пути и отпустил - им подавай применение своей энергии. А Геометр что, Геометр старается, но он один почти, не считая меня да Мана. Не успевает, - доверительный шепот сквозил почти сыновними нотками, сменяющимися возмущением. - Да и особо выдающиеся попадаются. Все у них есть, живи в теле хоть сто лет, так ведь нет! Выкаблучиваются!
   - Меня нельзя делить! - голос души звенел негодованием. Ёл замер, не донеся чашку до губ. Опьянение его исчезло сразу, как и некоторое неудобство - всё же не так часто приходилось собираться всем вместе, да еще и в кабинете Геометра, и он подал голос:
   - Это почему это?
   - Потому что невозможно, - тень становилась с каждой секундой всё темнее, словно бы обретала тело.
   - Но я столько отдал тебе, не понимаешь? - Ёл подался со своего кресла вперед, подслеповато щурясь и облизывая губы. - Поделиться жаль? Я ведь для мальчика стараюсь, не для себя.
   - Так ли, Ёл, так ли? - Ман прищурился, перебивая товарища.
   - А разве нет? - отмахнулся от него калека. - Я только потому и оказался здесь, что должен был вернуть себе хоть часть души, чтобы вернуться домой, быть с сыном, с семьей.
   - Позвольте заметить, - Геометр зевнул, потянулся и окинул собравшихся рассеянным взглядом, - что здесь вы оказались не поэтому.
   Все взгляды устремились к фигуре за столом. Геометр поднялся. Он улыбался. Улыбался совершенно необычно, повторяя:
   - Все вы здесь оказались не поэтому.
  Ман поднялся с пола. Он уже приготовился выслушать очередную теорему, а так как разбирался в математике слабо даже после стольких лет, проведенных в Теневой, то предпочитал слушать стоя: это всегда помогало ему сосредоточиться. Ёл отставил чашку и как-то растерянно улыбнулся, ему казалось, что именно он здесь главное действующее лицо, 'его' душа. Известие о том, что это вовсе не так, несколько смутило, устремление протестующее забилось частым пульсом. Пёс по привычке сильнее сжал циркуль в кармане, не любил Гончий неожиданных поворотов. Володька спросил первым:
   - А почему тогда?
   - Вот все вы тут обзываете меня куцым математиком, - калека и профессор переглянулись, - а я, между прочим, совсем не куцый. Я Геометр. И я в состоянии делать выводы. Из исключений... и из доказательств тоже. Все вы здесь - не более чем чертежики, линии карандаша. Никто из вас, закорючек, не подумал о том, что у меня линия тоже есть?
   - Как же, как же...- попытался вставить Ман.
   - Да-да, профессор, я тоже в состоянии вычертить все то, что меня ждет. И уж поверьте, иногда чертеж выходит не самым удачным, не самым удачным. - голос Геометра стремительно менялся с постоянно взвизгивающего на высоких нотах до тихого ровного шепота. - Знаете ли, моей душе много, много, много лет. Она стара. В ней нет запала. А мне надо чертить! Чертить и выравнивать, чертить и выравнивать, понимаете ли? - кивнул только Пёс, остальные смотрели совсем уж ошеломленно. - Совсем не случайно в теле твоем, Ёл, появилась такая сила желания, что ты попал в Теневую со своей просьбой. И не случайно я принялся за работу над твоей пустой, бесполезной, порочной, в корне неверной идеей! Вот здесь, сейчас передо мной ваши графики, все, до единого. И все они удивительным образом вписываются и накладываются на мой график. Поразительно, правда? Ай да Геометр! Математик куцый! - приглушенный вскрик сменился неожиданным уточнением: - А что вы чай не пьете?
   Теперь уже и Пёс вскочил на ноги. Ман вышел вперед:
   - Я не понимаю тебя, Геометр. О чем ты говоришь?
   - Не понимаешь? Даже ты не понимаешь? Куда уж тебе, помешанный на вопросе! Куда тебе, эгоистичный человечишка, 'ах, как я люблю свое прошлое, почти прибейте моего сыночка, я для него стараюсь!' Куда тебе, больной, вытащенный мной из хосписа и бегающий по мелким поручениям? Куда тебе!.. Ты вообще... просто мальчишка! Вы все тут собрались только потому, что мои чертежи вас сюда привели. Только для меня вы тут оказались. Геометр - гений! - собрав в кулак несколько листов и потрясая ими над головой, чертежник обошел стол по кругу. - Гений! Просто признайте это!
   - Кажется, ты совсем помешался...
   - Ман, это в твоем мире есть сумасшедшие, в моем мире таковых нет! У сумасшедших душа ослабевает, нить между сердцем и разумом провисает - возникают всяческие видения да шизофрении, только и всего. Моя же душа на месте и в скором времени появится новая! Вольем свежую струю!
   - Ты что же, задумал...
   - Ай-ай-ай, а вы не ожидали? Совсем-совсем? Ну надо же, ну надо же... Сколько я собирал вокруг себя души в поисках подходящей, сколько строил стен, привлекающих самые лучшие, сколько перепроверил графиков, не сосчитать, не сосчитать, но ничего, ничего! А потом... потом я наткнулся на него! - тонкий палец Геометра указал на Ёла. - Он так ценил свою душу, что я, сверяясь снова и снова, решил, что она мне вполне подойдет. Батареечка! А ему что? Он и так калека, в нем ничего, кроме тела и зудящего желания вернуться не осталось, на что ему душа?! Только чтобы тешить себя любовью близких! Скажете не так?!
   - А мальчик?! - Пёс никак не мог поверить в то, что слышал. Так давно он знал Геометра, что подобного никак не мог ожидать от странного, но все же достаточно разумного и логичного наставника.
   - Мальчик-мальчик... Посмотри, сколько у меня таких вот мальчиков! Посмотри! Верну его обратно, полечат, решат, что от стресса помутился рассудок. Там ведь все острее ощущается, не протянет так долго, как здесь. Вот и все дела. Комфорт и уход до конца жизни. И никаких, никаких вопросов помешанных филологов!
   Володька медленно выходил из-за спин взрослых. Он почти не отдавал себе отчета, только каким-то шестым чувством ощущал, что поступает так, как нужно. Тонкая невидимая нить притягивала его к окну. Он сжимал холодный металл в пальцах, неслышно в пылу спора продвигаясь по комнате. Быстрым движением был выведен круг циркулем, выуженным из кармана Пса, открывая для души выход из комнаты. Сам же Володька в следующую секунду выпрыгнул из окна и, цепляясь за ветки тополя, растущего напротив, благополучно оказался на земле. Вскочив, Вольский бросился бежать, в спину ему полетел крик Геометра:
   - А как же чай?!
  Глава седьмая
  Китаец
  
   - Вы понимаете, мальчик пропал! - когда сгустились сумерки, и прошло время ужина, Ирина не на шутку забеспокоилась. Конечно, Володька не идеальный сын: часто не слушался, сбегал неизвестно куда, запирался в комнате, но всегда возвращался домой до десяти. То ли опасался кого-то, то ли щадил нервы матери, но никогда не заставлял разыскивать себя, обзванивать друзей или обращаться в милицию. Но не в этот раз.
   - Не кричите, - женщина в форме устало вздохнула и продолжила просматривать бумаги.
   - Но он пропал! - Ирина вцепилась пальцами в край стола, поднимаясь со стула.
   - Друзьям, родственникам звонили?
   - Да!
   - Приходите утром. Оформим по всей программе. Может, он у девочки своей загостился. Парни теперь быстро взрослеют... Утром всё, утром, - женщина бросила взгляд на стрелку часов. Время близилось к полуночи. - К девяти приходите.
   - А до этого?! - Ирина как-то рассеяно вешала сумочку на плечо, пытаясь поверх неё надеть пальто, удержать в руке шарф, володькину фотографию и бланки, протянутые милиционером.
   - Не имеем права.
   - Да как же так?! - она бросила бумаги на пол, топнула ногой, во взгляде Ирины сквозила паника. - Я хочу говорить с начальником!
   - Ничего не изменится. Правила есть правила.
   - Да плевала я на ваши правила! Вы понимаете, что он пропал?! - снова опустившись на стул, Ирина заплакала, сминая в пальцах зеленый шифоновый шарф.
   - Не кричите... Ну-ну, вот, воды попейте... И утром, утром приходите.
  
  А Володька все бежал и бежал. Когда ему показалось, что дышать больше невозможно, он почти упал на скамейку детской площадки. Она словно специально вырисовалась по правую руку яркими красками, которых в Теневой почти не было. Поэтому лестницы и качели казались неуместными и в то же время волшебными. Этот уголок выглядел заповедником цвета среди туманно-дымчатых, зыбких миражей Теневой. Броский желтый, насыщенный красный, почти лазоревый голубой вселяли уверенность, напоминали о том, что где-то есть мир настоящих цветов, настоящих звуков, настоящих людей, которые красят детские горки толстыми кистями, ругаются матом, стряхивают песок с коленей и расходятся по домам после долгого рабочего дня. А дома их ждут дети, жены, мужья, бутылка водки и колбаса, телевизор и ощущение подлинности собственного бытия, изредка прерываемого похмельным синдромом. Здесь же всё иначе. Иногда дома-фантазии возникали из ниоткуда, тротуары, стелющиеся ровными ковриками, приводили к серой стене полумрака, что за ней, никому выяснять не хотелось, да и некому было, мосты, издали кажущиеся сведенными, на поверку оказывались либо разведенными, либо вовсе и не мостами - лишь ветвями склонившихся деревьев. Всё было насыщено видениями, прозрачными и призрачными, и только яркое пятно красок становилось оплотом среди ирреальности происходящего.
  Тяжело дыша, Вольский пытался прийти в себя. Он все еще до боли в пальцах сжимал циркуль, все еще слышал в ушах истеричный крик Геометра, но, постепенно выравнивая дыхание, успокаивался.
   - Ну надо же...
   - Не ожидала, не ожидала.
  Володька вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к голосу зыбкой тени, которая обдавала мальчишку слабым теплом.
   - Ты тоже здесь?
   - А ты думал, я тебя одного отпущу по Теневой носиться? - голос был тихим и толику обиженным, как показалось Вольскому, и он ни за что не взялся бы определить, женский это голос или мужской.
   - Да я как-то... - парнишка пожал плечами.
   - Не подумал, я понимаю.
   - И что дальше? - Володька обвел тоскливым взглядом детскую площадку, словно где-то на железных прутьях мог висеть ответ, не замеченный мальчиком сразу. Безнадежно.
   - Вот и я хотела бы знать. Полагаться на Геометра нам нельзя, - тень отливала холодным алым.
   - Ты вообще хоть что-нибудь понимаешь?
   - В достаточной мере, чтобы подтолкнуть тебя к побегу.
   - А ты не могла бы подтолкнуть себя ко мне, чтобы мы...
   - Увы. Тут нужен чертеж.
   - Чертеж? Как у Геометра? Так давай...- мальчишка схватил какую-то щепку и принялся рисовать кривую на песке.
   - Нет-нет-нет, нам нужна бумага.
   - Какая? - Володька с видимым сожалением отбросил свой 'чертежный инструмент' и носком кроссовка стер косую линию.
   - Особая. Только вот доберемся ли мы одни...
   - Куда?
   - К Китайцу.
   - Это еще кто?
   - Китаец.
   - Ясно, - Вольский понял, что в Теневой на вопросы отвечать никто не любит. Однако его будто укачивало на теплых волнах, а часть волнения улеглась. Наверное, потому что Она рядом, подумал Володька.
   - Для начала нам надо в 'таверну'.
   - Ты что?! Они туда первыми рванут!
   - Без Мана не доберемся, - задумчивый тон заставил Володьку нетерпеливо поерзать на скамейке. - Никак не доберемся. Позови его сюда.
   - Я? Это как? - Вольский ошарашено смотрел в никуда.
   - Душу его позови.
   - Как?! Явись передо мной, как конь перед травой? - мальчишка хихикнул. Отчего-то подобный призыв казался ему очень даже подходящим. Более того, сказочная фразочка звонко отдавалась в пустой голове, зудела и настойчиво крутилась на языке. Вполне возможно, что она сработает. Чего только не бывает в этом странном мире... Однако душа едва ли не фыркнула и произнесла, словно диктуя очевидную истину:
   - Не надо лошадей. Тебе циркуль на что?
   - Так я пользоваться им не умею.
   - По спирали вращай. Думай о конкретной душе. Обладатель явится в семидесяти процентах случаев.
   Володька зажмурился, развернул циркуль и принялся думать о профессоре. Что он знал о нем? Фактически ничего. Снова и снова он представлял его грязный передник, насмешливое приветствие, возмущенный взгляд, обращенный на Геометра. Кто этот человек? Как оказался в Теневой? Почему задержался здесь? В ушах звенело, а циркуль, казалось, сам вращался в пальцах.
   - Довольно. Подождем теперь.
   - А эти?.. - Володька повертел головой, словно ожидая вторжения монстров, - против которых стены...
   - Пока я с тобой, они чувствуют меня, поэтому считают, что ты не добыча для них. Чуют недавнее вмешательство Геометра к тому же, вот и не рискуют.
   - Ты их слышишь, да?
   - Слышу. Нас много здесь.
   - Здесь? - зачем-то Вольский потеснился к краю скамейки, словно бы занимал чье-то место. - А почему я тебя слышу, а их нет?
   - Здесь пока нет и, надеюсь, не будет. А слышишь меня, потому что я - часть тебя. Пусть даже и отделенная, но связь не рушится просто так, по мановению руки...
   - Но ведь почки свои я не слышу.
   - Так ведь и я не почки, - в мягком голосе послышалась легкая ирония. - Подыши-ка, успокойся. Ты так только привлечешь к нам нежелательных.
   Володька послушно вдохнул, унимая беспорядок в мыслях:
   - Мы попадем домой?
   - Наверное.
   На детской площадке воцарилась тишина. В памяти мальчика неясными обрывками мелькали мать, сестра, шумные улицы, по которым бегал в школу. Картинки смешивались калейдоскопом в голове, не позволяя уловить связующей их нити, - и тут же всплывало лицо Геометра и такого далекого прежде отца. Володька решился на вопрос:
   - А если попадем, то он не с нами?
   - Увы. Нет. Этого никак нельзя осуществить.
   - А почему?
   - Китаец лучше ответит. Он многое понимает.
   - А кто это?
   - Ты так любишь вопросы, что я начинаю подозревать родство наших душ, - лицо профессора показалось из-за раскидистой рябины. - Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы добраться к вам, ребята.
   - Понимаем, но дело спешное.
   - Все нынче с ног на голову, - Ман улыбнулся. Казалось, его вовсе не озадачило подобное стечение обстоятельств. Его душа просто потребовала срочно свернуть с дороги в 'таверну', куда направлялись преследователи мальчика. Ничего не стоило сказать, что слышит напряжение, и отлучиться уладить проблему очередной недовольной души. Пёс даже не обернулся на слова Мана, только ускорил шаг, а профессор после нескольких поворотов оказался на детской площадке. Ему приятнее было оказаться в компании мальчика и его души, чем рядом с Гончим, настолько суровым после произошедшего, что и камень мог бы треснуть от одного его взгляда. К тому же, авантюриста в профессоре было куда больше, чем послушного приказам алкоголика. - Куда направляемся, неужели же туда?
   - Нам нужна бумага.
   - А грифель-то не стерли? - Ман выхватил циркуль из рук Володьки, внимательно осматривая хрупкий кончик карандаша. Убедившись в его сохранности, профессор облегченно вздохнул. - Вот теперь можно попытаться. Идемте.
  
   Приобняв мальчишку за плечи, Ман повел его с тихой площадки, которую Володька уже начал считать неприступной крепостью, отчего, уходя, боязливо ежился и смотрел только под ноги, словно опасаясь, подняв глаза, увидеть какое-то чудовище. Куда и как долго они шли, Володька не взялся бы определить. Переулки и дворы скрывали маршрут. Изредка отрывая взгляд от запыленных кроссовок, Вольский замечал, что время близится к рассвету. Всю дорогу он молчал, слушал сопение Мана и никак не мог собрать разбегающиеся мысли. В конце концов, он не спал всю ночь, с ним приключилось столько всего, что ни в одной книге не опишешь, за ним гоняется чокнутый... Разве в такой ситуации может радовать восход, розовой дымкой протирающий город?
   Неожиданно сопение прекратилось, мальчик остановился и оглянулся. Они стояли у небольшого особняка, окруженного грязными маленькими лачугами. Весь двор был окутан дымом, таким плотным, что разглядеть что-либо можно только с большим трудом.
   - Китаец!!!
   - Аюшки? - худой и низенький старичок материализовался через несколько мгновений прямо перед ними. Его надломленный скрипучий голос пронизывала хитреца: - Чего, батюшка, желаете-с?
   - Уведи с улицы, а там поговорим, - Ман явно был утомлен, слова давались ему с трудом, прорываясь сквозь хриплое дыхание.
   - Милости прошу, милости прошу, да не спотыкнитеся, у меня тут ковры своеобразные-с, - он кончиками пальцев указал на дымку, стелящуюся у ног. - Камушки-с, выбоинки, ать - и не устоишь!
   Осторожно ступая, посетители прошли по двору, поднялись на крыльцо и вошли вслед за хозяином в дом. Володька позволил себе вздохнуть, да и Ман расправил плечи, усаживаясь на стул у входа в крохотную гостиную. Вольскому показалось, что каждый предмет здесь покрыт кружевной салфеткой или на ней располагается. Парнишка потоптался у чистенького диванчика и осторожно присел на край.
   - Ай, батюшка! Сюда нельзя! - на удивление не слабой рукой старичок в секунду поднял Вольского с дивана и почти бросил на ближайший стул. - Это реликвия, нельзя-с. - Китаец любовно погладил обивку. - Так, еще раз...- он задумался и изобразил точно такое же выражение лица, с которым встречал их. - Аюшки?
   - У нас, Китаец, видишь ли, какое дело... - и Ман рассказал о событиях последних суток.
   - Как? Вот так взял и закричал: 'А как же чай?!' - это, видимо, показалось старичку самым знаменательным в долгом и обстоятельном повествовании профессора, которое он слушал, как подумалось Володьке, вполуха, тщательно сметая пылинки с фарфоровых дракончиков всех мастей и размеров.
   - Точно так и закричал, - Ман вздохнул.
   - Вот ведь какой импульсивный, - скрип из легких Китайца, скорее всего, стоило расценивать как смех. - А дальше-с?
   - Он замолчал, пожевал кончик своего карандаша и приказал выудить.
   - Выудить? - Китаец умиленно хлопнул в ладоши.
   - Выудить, - профессор почти виновато буравил взглядом ковер.
   - Ай да Геометр! Только вот почему ты выуженных ко мне привел-с? - взгляд старика блеснул совсем не старческой острой синевой, полоснув по Володьке.
   - Понимаешь ли, что он задумал?! Из живого мальчишки душу вытряхнул, чтобы себе забрать. Я, конечно, много чего повидал тут, но такого преступления не могу потерпеть. Помоги ты им объединиться, всё лучше будет.
   - Как только это случится, мальчик окажется дома, а что мы потом-с будем делать?
   Ман тяжело вздохнул:
   - Ума не приложу.
   - А вот стоило приложить, батенька, коль скоро решения ищете. Я вот как себе полагаю-с, - старик погладил тонкую бородку пальцами, - бумагу я, конечно, дам, но не сразу. Тебя ведь циркулем позвали, Ман?
   - Им самым. Надоумили парнишку, - Китаец снова резанул Вольского взглядом, однако тени рядом с парнишкой будто бы не замечал. - Я слышу, что зовут, вот и пошел по нити. Работает циркуль. Даже не помню, когда в последний раз испытывали его вот так. Нашел, а они: 'Веди к Китайцу'. Привел.
   - Вижу, привел-с. Ну что, мальчик, делать с вами?
   Володька буркнул что-то неразборчивое. Его неумолимо клонило в сон, ноги гудели, а веки наливались свинцовой тяжестью.
   - Спать, я полагаю?
   - Вы правы, профессор, хотя сон - вопрос почти не филологический. Помогите-ка.
   Вольского оттащили в соседнюю комнатку и уложили на тахту. Володька даже не пытался выкарабкаться из дремы, осмотреться или сопротивляться, просто провалился в темный и будто бы влажный сон. Он брел по пустынным улицам города, большого и раскаленного жарой. Никого и ничего вокруг, ни звука, кроме боя сердца, ни одного знакомого места, но ощущения потерянности не было, только цель - синий двухэтажный дом, зажатый в асфальт. Там должно выясниться всё. Что 'всё', Володька не знал, не понимал, не спрашивал себя, просто шел по улицам, углубляясь в утробу городских кварталов. 'Таверна' появилась неожиданно, будто вынырнула из грязного переулка совершенно не там, где должна находиться. Вольский остановился: из окна второго этажа, отчаянно хохоча, высунулся Геометр, размахивающий чайником на манер дирижерской палочки. Раму к картине сумасшествия очерчивал пластиковый оранжевый циркуль, уводя видение по кругу в тугую спираль, стягивая до размеров точки, бешено смеющейся точки...
  
   Профессор что-то доказывал Китайцу, не поднимая голоса выше громкого шепота. Мальчик спросонья никак не мог разобрать слов. В голове его после сна несколько прояснилось, однако видений он вспомнить не мог, да и не пытался. Желудок сворачивало от голода. Он поднялся и приоткрыл дверь.
   - Ты просто не понимаешь, что твой план почти не имеет шансов.
   - А отсутствие твоего плана-с прибавляет нам шансов существенно.
   - Нужно все еще раз обдумать.
   - Нет у нас времени думать, сам сколько раз изволил сказать-с.
   - Нет.
   - Значит, будем действовать.
   - И да поможет нам...
   - Утка! - Китаец вскочил со стула, заметив проснувшегося Володьку: - Как ты смотришь, мальчик-с, на то, что на ужин у нас будет утка?
  Глава восьмая
  Кристаллическая
  
  'Таверна' снова ожила. Ёл шумно переводил дух, вновь развернув свой чертеж. Он глядел на пересечение линий рассеянно и грустно. Пес стоял у двери, задумчиво наблюдая за калекой. Время от времени его правая рука доведенным до автоматизма движением опускалась в карман, секунду пальцы пытались ухватить циркуль, но не находили. В этот момент он, словно обжегшись, выдергивал ладонь из складок ткани и озадаченно моргал.
   Оба молчали. Ожидали ли они застать мальчика здесь? Это было бы слишком просто. Но именно сюда они торопились, испытывая совершенно неоправданную надежду. Оказавшись под крышей дома ? 39, преследователи разочарованно вздохнули. И замолчали. В дороге они перебрасывались редкими фразами, но теперь слова казались лишними. Каким образом искать беглецов в Теневой, не уступавшей размерами огромному городу и, кроме того, хранящей тысячи закоулков, укрытых тайной этого места, ни один из них не мог понять. Без циркуля такие поиски могли растянуться на долгие дни.
   - Куда запропастился Ман? - Пёс первым нарушил тишину.
   - Я так и не понял, когда он отстал. Сказал, что должен с кем-то поговорить...
   - Это я слышал, - Пёс задумался, почесал кончик носа, прищурился. - Уж не вызвали ли они его?
   - Да ну! Как догадаются, что с циркулем делать?
   - Эта душа не так проста. Всё это не так просто, старик. Ты не понял еще? Что-то с этой душой не так, необычная, больно самостоятельная. Сам подумай, какой выкрутас выкинула. Думаю, что и парень не сам додумался бежать - это всё она.
   Ёл рассеяно пожал плечами, почти утыкаясь носом в свой чертеж, ему вовсе не хотелось размышлять об этой душе. Если бы всё прошло нормально, то он был бы уже дома, а не здесь. Кто виноват в случившемся? Геометр, душа Володьки, обстоятельства? Какая теперь разница?
  Пёс же задумался. Он вообще больше думал, чем разговаривал. Каждая фраза давалась ему с трудом, будто слова не желали соединяться в предложения. Он мог говорить долго, обстоятельно, язвить и завуалировано высмеивать, но не делал этого потому лишь, что не интересно и лень. Ему гораздо больше нравилось размеренное скольжение циркуля, ровный ход времени и долгие рассказы Геометра о математике. В свое время, еще до того, как Гончий получил столь не любимое им прозвище, он изучал физику, энергетические потоки, взаимодействия крошечных частиц, создающих Вселенную, - атомов. Сейчас он почти не вспоминал о них, но когда-то эти крохи составляли всю его жизнь. И четкая структура всего сущего завораживала его. Как завораживало и хитрое сплетение генома его болезни, медленно убивающее начинающего физика. В тот момент он не задумывался ни о чем, кроме идеальной конструкции, разъедающей неидеальное тело, - и писал. Писал ту научную работу, которую от него ждали. Не скулил, не тиранил, не умирал, но сгорал медленно, продолжая дело, начатое до него и продолженное уже не им. Только когда тело пронзал новый спазм боли, он отрывался от измерений, долго смотрел на стену и рассуждал о том, что производимые им вычисления помогут многим, а сам он может и подождать... Еще немного подождать.
   Однажды он уснул - и проснулся в совершенно незнакомом ему мире, лежа на кушетке в комнате со сводчатым потолком. Над ним склонялся темноволосый мужчина и придирчиво осматривал физика:
   - Ну-с, друг мой, как вам поживается? - упор был сделан на последнее слово, а мягкий голос убаюкивал и успокаивал мгновенно.
   - Спасибо, пока...- физик недоуменно моргал, пытаясь приподняться на локтях, но оказался тут же уложенным обратно и заботливо накрытым пледом.
   - Не 'пока', друг мой, а 'уже'. Вам, чтобы сразу всё встало на места, уже не надо думать о 'пока', - незнакомец гаденько хихикнул и тут же протянул чашку чая. - Ну, вы меня понимаете, мы же с вами натуры в некотором смысле родственные. Точные науки уважаем. Уважаем ведь?
   - Уважаем, - физик растерялся. Он никак не мог понять, где же находится, и кто этот человек, произносящий слова с такой несусветной скоростью, однако чашку чая принял. Пить лежа было крайне неудобно, поэтому молодой человек только разместил блюдце на животе, впился в тонкий фарфор пальцами и выжидательно уставился на человека напротив. Страха нет, только удивление и ожидание - будто физик так давно знал об этой встрече, что уже перестал к ней готовиться, напрочь забыл о ней, а она случилась в самый неподходящий момент.
   - Исходя из этого вашего постулата, я делаю вывод, что трижды вам объяснять ничего не придется, - между тем продолжал неизвестный, - атомы, знаете ли, а-то-мы. Атомы располагают к тому, чтобы все понимать с первого раза. Я так полагаю, что мы общий язык найдем. Ведь найдем? Мы не можем не найти! Мы же математики! И не какие-нибудь там, а с большой буквы! Ах, да! Я Геометр, - физик понял, что в глазах говорящего само слово 'геометр' уже подтверждало большую букву 'м' в 'математиках'.
   Цепкая память Пса почти дословно сохранила повествование Геометра о Теневой, судьбах и чертежах. Даже выражение лица своего нового учителя в те часы Пес мог бы вспомнить без каких-либо усилий. Молодой человек на лету схватывал основы, но когда Геометр объяснил ему круг задач, стоящих перед Хранителем душ, Пес наотрез отказался. Ему казалось, что его знаний недостаточно для такого рода поручений: кто он такой, чтобы блюсти баланс едва ли не наравне с Геометром? Гончий отлично уловил саму суть существования этого места - баланс. Он прекрасно понимал, чего может стоить нарушение меры: его наука слишком точна и не терпит упущений. Как можно охватить всё то, о чем говорил математик, простому человеку? Простому ли?.. Тут физик задумался, впервые задумался о себе самом, как о мыслящей, творящей единице. Ведь не случайно он оказался здесь, не просто так именно ему доверено звание Хранителя. На каждый довод приходилось несколько 'но', и молодой человек продолжал отказываться. Однако едва не взбесившийся от такой неуверенности Геометр вылил столько словес о важности физики и физиков для всего сущего, что Пес постепенно утвердился в мысли, что всё может получиться.
  
   - Слушай, а как ты с ними управляешься?
   Пёс вздрогнул, голос Ёла выдернул его из размышлений.
   - С кем?
   - С душами, - Ёл наконец оторвался от своей бумажки и посмотрел на Хранителя.
   - Как? - молодой человек задумался на несколько секунд. - Всё не так сложно, как может показаться. Техника, да и только. Другое дело, что все они требуют понимания, снисхождения, интереса к себе. Самостоятельные слишком, а всё как дети.
   - А ты? - калека спрашивал осторожно. Его немного смущала такая разговорчивость обыкновенно молчаливого Пса. Он был опасен: Ёл понял это как только впервые увидел темный взгляд и прямую напряженную линию губ. Мужчина съеживался всякий раз, когда Хранитель появлялся поблизости. Сейчас рядом нет Мана, который обычно легко сворачивал силу Пса на себя, а Ёл пронзительно ощущал одиночество и безнадежность, хватаясь за разговор с Гончим, чтобы хоть как-то смягчить нахлынувшие эмоции.
   - А что я? Послушаю, покиваю, иной раз и помогу: бывшим родственникам передать что-нибудь, о новом теле позаботиться, график с Геометром прояснить...
   - А бунтующие?
   - С теми и разговор короткий. Если Ману не удается утихомирить, то циркуль в дело идет, - калеке вовсе не хотелось знать, что происходит с душой, если 'циркуль идет в дело', а вот Пёс говорил обо всем так, словно рассуждал о походе за грибами или покупке нового пиджака. Лишь сначала он пугался обязанностей, старался не применять силу, но затем осознание собственных возможностей раскрылось перед ним. Гончий спокойно смотрел на бунтующих, ловко справлялся с неуравновешенными, иногда даже улыбался по вечерам. - А если Там что не нравится, человека в сон, а душу на ковер. Пусть с Геометром объясняется. Мое дело маленькое - доставить, но если что серьезное, то это не ко мне, к нему. Ответственность - дело хлопотное, Геометр это любит, а я - нет.
   - А ты не знаешь, где та, моя?.. - Ёл наконец задал вопрос, который так давно волновал его.
   - Знаю, - Пёс внимательно посмотрел на калеку. - Подробности не разглашаю, но она развивается вполне мирно. Быстро тело нашла. Растет. Ты ей хороший запал дал.
   - Я?
   - Ну, ты, - Пёс вздохнул так, словно ему приходилось объяснять урок первокласснику. - Чего удивляешься? Ты ведь не одиночкой в жизни был. Не то, что сейчас, - тут Хранитель хмыкнул. - А те, кто не одиночки, для души полезны.
   - Правда? - Ёл медленно свернул лист с чертежом.
   - Правда. Отдаешь много. Много приобретаешь. Закон.
   - Расскажи, а?
   Пёс снова вздохнул. Хотя он не любил говорить, сейчас чувствовал необходимость как-то помочь этому потерянному человеку. Быть может, потому что и себя ощущал потерявшимся в выходке учителя? Хранитель постарался отогнать от себя такие мысли:
   - Душа сына о тебе не забыла. Да выразить не может, пока не сольется с твоей кровью в его теле. Щуплый он у тебя какой-то, - пёс поморщился. - А душа сильная у него. Да я не о ней, а о твоей. Ты же семью любил, работу свою, жизнь. Такие графики, как твой, редкость. Чтобы всё так мирно шло до перехода. Потому, видимо, ты здесь до сих пор. Если бы жизнь ломала тебя, так и не желал бы ее вернуть, верно?
   - Да, так.
   - Так. И отдавал ты любимым много. Это ты и без меня знаешь. Постоянно только о том и говоришь. Только сейчас. А тогда делал это неосознанно. Просто потому, что любил их. Вкладывал душу, как люди говорят. И отдавая, только приобретал, потому что любовью тебе и воздавалось. Такая душа, как твоя бывшая, - настоящее сокровище. Любви в ней много, веры. По новому графику, если всё правильно пойдет, отличный человек получится. А тебе о ней жалеть нечего. Всё одно не вернуть. Успокоился бы, отпустил... А ты уперся желанием - и хоть ты что делай!
   - Так ведь как иначе? Я домой хочу попасть. К жене, детям.
   - Ой, калека, говорили тебе, говорили, как об стену горох. Нельзя так, - гончий резко замолчал, в который раз запуская руку в пустой карман плаща. Циркуль давал чувство уверенности. Нет, он не был необходимым инструментом - сила Пса высока настолько, что запросто могла разрешить необходимые вопросы лишь усилием духа, однако Хранитель не спешил высвобождать свои способности, постоянно повторяя, что еще не время для них... Еще не время.
   Ёл поднял глаза на молодого человека. Сколько уже лет этот парнишка не старится, живя под сенью Теневой и служа Геометру и его прихотям? Десятки. И вот морщинки пролегли в уголках прищуренных глаз и на переносице - Пёс вечно хмурится. Деловой. Серьезный. Когда-то и Ёл выглядел так. Он был строителем. Работа ответственная, но домой Ёл всегда возвращался с улыбкой. Сейчас он не мог вспомнить, но тогда его звали Андреем, он был смешливым и баловал детей. Тонкая и звонкая, старшая, визжала: 'Папка!' и бросалась на шею, а Володька из детской тащил, едва не надрываясь, большущий грузовик - показать. Жена, смотрела, улыбаясь, прислоняясь плечом к дверному косяку, а он ловил ее взгляд, подмигивал и уходил мыть руки.
   Это воспоминание было единственным из сохранившихся. Раз от раза оно всплывало, стоило только развернуть чертеж. Но краски постепенно смывались, чувства притуплялись. С ожесточением и упрямством бывший строитель хранил его, бережно восстанавливая ускользающие детали. Он не помнил, почему любил жену, не знал, когда родилась его дочь, утрачивал понимание привязанности к сыну, но одно секундное воспоминание стало для него идеалом, который нужно воссоздать в точности, и никак иначе. А еще был страх. Темный проулок. Несколько мужчин. Острейшая боль. И чернота. Он понимал, что так погиб, но желание вернуться оказалось сильнее осознания. Нет, нет, он не мог позволить кому-то сломать то, что настолько важно. Важно и, как оказалось, хрупко. Поэтому нужно вернуться, укрепить, насытить новым каждую минуту, что можно выторговать у Геометра, у самого течения жизни. Ёл не отдавал себе отчета в желаниях, а окружающие его товарищи никак не могли найти слова, чтобы донести до него смысл происходящего.
   - Нельзя, нельзя, все так говорят, а вот Геометр...
   - А что Геометр? - в голосе Пса все же прозвучала обида и не прошедшее изумление. - Видел сам, зачем он за всё это взялся.
   - Подумать только...
   - Он и не планировал ничего делить, - Пёс никак не мог поверить в то, что наставник, обычно столь откровенный, не рассказал ему, не спросил совета, да хотя бы мнения. Всё-таки вместе они шли рука об руку не один десяток лет - пусть и похожи годы в Теневой на быстро летящие дни. - А уж как всё спланировал! Да только не проста душа у парнишки, не проста, - молодой человек пожевал губу. - Как она надоумила его циркуль стащить? Похоже, связь у них сильная. И в Теневую протолкнула... И дерзит... И оберегает на расстоянии... - взгляд Пса начал метаться по комнате. - Такая связь с телом только у Кристаллических и бывает...
   - У каких? - Ёл с трудом улавливал ход мысли Гончего.
   - Так вот почему она так сильно Геометру понадобилась! - глаза Пса блеснули.
   - Да ты о чем?
   - Душа у твоего сына Кристаллическая!
   - Это что значит? - калека никак не мог взять в толк, что происходит и отчего так переполошился хранитель.
   - А то и значит! У нас с тобой, Ёл, большие проблемы. Вот что это значит.
   Ёл подобрался поближе к Псу, медленно съезжающему по стене на пол.
   - Да что с тобой? Что за Кристаллические?
   - Они особенные. Состоят не только из энергии. Как же я не усмотрел? Как же я пропустил? Спешил. Спешил. Вот всегда говорит Геометр 'не надо спешить', а я поспешил. Не увидел. А он увидел. Увидел и ничегошеньки не сказал. Как опасно. Опасно.
   - Да что опасно-то?!
   - Кристаллические не просто так в мир приходят. Они вообще не приходят. Они испокон века существуют. Крупицы силы Создателей. На них нанизывается весь опыт жизни. Ничего не стирается. Всё сохраняется. Такими душами гении живут. Если могут вынести. Всё зависит от графика. Передавать такую душу вообще нельзя. Она крепче алмаза, сильнее урагана. Ох, опасно, как опасно, - Псу показалось, что он наконец понял задуманное Геометром. Гончий сглотнул подступающую панику.
   - Да объясни же толком! - Ёл чувствовал, как ладони постепенно становятся влажными, а по коже пробегают мурашки, не сулящие ничего доброго.
   - То-то даже самые ярые успокоились. Кристаллическую учуяли. Тихонько сидят. Как бы она их не схавала. А если на ее энергопотоки сбегутся, то...
   - А?
   - Вот тебе и 'а'. Не место ей в Теневой. Совсем не место. И надо скорее вернуть ее. Скорее, старик, скорее! - Пёс поднялся, предательская дрожь в коленях побуждала бежать, несмотря на хромоту. Ёл во все глаза смотрел на Гончего.
   - И куда же мы теперь? Где искать-то ее?
   - Там, где тише всего, - они уже покинули стены 'таверны'. Пёс ежеминутно замирал, напряженно вслушиваясь. - Там, где тише всего.
  Глава девятая
  Исключение
  
  - Когда придет время, ты займешь мое место. Время всегда приходит, мальчик, - рука плотным кольцом пальцев сжала запястье. - Ты станешь Геометром через несколько дней.
  - Но как же? Я, конечно, многому научился, но Хранитель...
  - Ты найдешь нового Хранителя, молодого, выучишь его, как я тебя, и потом он тебя сменит, найдя смену и себе.
  
  Семьдесят четыре часа. Легким лиловым свечением душа Шестнадцатого Геометра покидала Теневую. Она отдала все, что могла, знала и умела, растворяясь теперь в Силе, опоясывающей и защищающей миропоток.
  Семнадцатый Геометр устало смотрел в окно. Два чертежа, выделенные из хаотично разбросанных по столу бумаг, он сжимал в пальцах. Он едва ли дышал, глядя на опускающиеся на город тучи, серые стены зданий, застывшие зеркальными осколками лужи. Профессор и физик ему помогут. Хороший выбор сделал Геометр. Теперь пора идти навстречу своему выбору. Потому что больше некому идти на эту встречу. Потому что 'мальчик' остался в далеком прошлом. Да и был ли он мальчиком? Когда-то давно. Настолько давно, что память стерла почти все воспоминания. Остался холодный снег и вьюжная зима. Он настолько юн, что усы, которыми так гордились некоторые из врачей, видны еще только ему одному, а вот нитки седины уже вплелись в волосы - или это просто иней? Когда всё началось? В какую минуту он понял, что ему не выжить, поэтому нечего бояться, кроме разве что... того, поправиться ли та светленькая девочка из седьмой палаты, если вынести её сейчас на мороз, в метель. И старик Марков, у него чахотка... Не переживет старик ни пожара, ни этой жуткой ночи, но оставить его одного, прикованного болезнью к узкой кровати, никак нельзя... А где-то на границе с утром взрываются и взрываются снаряды, заливая кровью вспышек всё вокруг, всё вокруг... Ах, девочки-санитарочки, что же вы, глупые, не захватили фуфаек?! Вот, возьми, дурочка, мне уже ни к чему... Уже ни к чему...
  
  - Ты разумный мальчик. Импозантный, самовлюбленный, но разумный. Я без тени сомнения доверяю тебе чертежи.
  - Спасибо.
  - Много лет пройдет, прежде чем ты по-настоящему осознаешь свое предназначение, но до того момента я с тобой оставаться не могу.
  - Я понимаю.
  - Никогда не оглядывайся на прошлое. Ошибки ждут тебя и в будущем. Но прошлые не должны на тебя давить.
  - Да, учитель.
  
  И Геометр, не оглядываясь, пошел вперед. Оба разговора были проведены удивительно быстро. Профессор и вовсе оказался уникальным созданием, жадно тянущимся к новой деятельности, мастерски находя контакт с самыми строптивыми. С физиком пришлось повозиться, да и по чертежной части придется его поднатаскать, как когда-то и самого Геометра, который вовсе не был математиком, когда попал в Теневую, но он справится. Спокойный юноша, ровный. Конечно, Геометру хотелось бы видеть рядом кого-то поживее, но раз уж полного идеала предыдущие чертежники не удосужились создать, то он, Семнадцатый Геометр, поддержит Пса, оставив идеальных помощников на будущее.
  
  - Есть много непреложных Законов Теневой. Мы говорили о них долго. Я хотел бы только напомнить тебе, Хранитель, что всё должно находиться в балансе. Недовольные были, есть и будут. Ты должен делать всё для того, чтобы довольных было больше. Чтобы не оставались души в Теневой дольше положенного срока.
  - Разумеется.
  - Ты это понимаешь, но не понимаешь еще всю силу Исключений. Исключения могут разрушить баланс. Исключения зачастую сильнее Законов.
  - Но их не так много...
  - Совершенно верно. Только вот если хоть одно Исключение сместит что-то в Теневой или Там, всё может рухнуть. Хаос, мальчик, нам ни к чему, правда?
  - Хаос - это не порядок.
  - Точно так. А главная цель Геометра - порядок.
  
  День за днем небо тоскливо тянулось облаками по горизонту. День за днем всё новые и новые чертежи стремились к воплощению. Поначалу Геометру сложно давался контроль, затем он понял, выстроил на остатках былых воспоминаний работающую теорию о том, что черчение сродни операции: идеально заточенные инструменты, верная линия надреза, спасенная или искалеченная жизнь... Через десять лет он полностью погрузился в черчение и уже не допускал ошибок, полагаясь на своих помощников, изучая и расплетая путаные штрихи, выводя новые и новые линии, сминая бумагу и разглаживая повороты чьей-то судьбы столь часто, что собственная перестала существовать. Врач постепенно стерся, исчез, уступая место резкому, вспыльчивому, сумасшедшему гению, запершемуся в кабинете и хранящему баланс. День за днем, пока некий инвалид не проник в слабый круг света от небольшой настольной лампы, и Геометр не увидел чертеж, сохраняемый Шестнадцатым Геометром в особой папке.
  Нет, чертеж называющего себя Ёлом был самым обычным. Душа мирная, течение жизни спокойное, обрывается несчастьем, с кем не бывает - и несчастья должны происходить, они лишь подтверждают равновесие, - но новый путь для такой богатой души уже избран. Там она разворачивалась уже несколько лет в новом теле - в Теневой сорвалось лишь несколько календарных листков. Но вот чертеж того, кого калека называл своим сыном, заставил Геометра похолодеть - Кристаллическая направлена не тем потоком. Геометр явно видел ошибку. Недогляд. Неверное сочетание. Минус, а не надлежащий плюс.
  Исправлять чертежи Кристаллических ему еще не доводилось никогда. Он вообще не был уверен, что хоть кому-либо доводилось их исправлять: подводить к ним иные графики, да, подкрашивать пробелы, да, но исправлять сам график с неверным расчетом... Так можно и Кристаллическую загубить... Либо она сама погубит себя, если сейчас же не начать что-то делать. Попытки как-то осознать, что происходит, и как можно остановить надвигающееся крушение баланса, ни к чему не приводили. Тем более, Ёл всё еще находился в кабинете и что-то бурчал, сотрясая воздух абсолютно бестолковыми требованиями. Геометр долго смотрел на просителя, молчал, а потом в голове его начал созревать план.
  
  - Знаешь, почему я выбрал именно тебя?
  - Нет, учитель.
  - Ты был одним из самых буйных. Логика важна для Геометра. Сила важна для Геометра. Верность принципам важна для Геометра. Честность важна для Геометра. Но и яркость. Едва ли не более, чем всё остальное. Потому что серость, ровные линии, черное и белое - наша судьба, наш путь. Уверенность. Яркость же дарит еще и надежду.
  - Надежда?
  - Да, мальчик, надежда. Она связывает тебя и те души, что находятся в Теневой. Даже самые пропащие надеются. И ты, взбалмошный, будешь дарить им веру.
  - Да, Геометр.
  
  Никому говорить нельзя. Ошибку Шестнадцатого Семнадцатый исправит сам.
  Он почувствовал натянувшееся напряжение, едва только взяв в руки тонкую бумагу. Каждая точка этого чертежа казалась совершенной, но ошибка в вычислениях приводила к катастрофе. Такого пути для Кристаллической нельзя допустить.
  Изменять что-либо, пока она находится в теле, значило бы оставить душу без Избранника. Последний не выдержал бы вмешательства, слишком сильно влияние Кристаллической на все человеческое естество, тем более, до пятнадцатилетия носителя она сама себя еще не осознаёт. Геометр решился.
  Извлечение. Присоединение к себе. Исправление. Возвращение души Избраннику. Идеально просто. Теорема. Доказательство. Чисто. Потом он объяснил бы всем, что произошло, но сейчас надлежало действовать, а не размышлять о будущем, а то разведут, как водится, панику, начнут жаловаться, жалеть, не дай Создатели, советовать. Нет. Он справится сам, как когда-то давно. Один. Для неё.
  
  - Ты можешь доказывать, что угодно, главное, чтобы твои доказательства не навредили душе или человеку.
  - Но если есть необходимость...
  - Ни одна необходимость не оправдывает вреда. Мы работаем, мальчик, с очень тонкими материями. Тут нужна осторожность и точнейший расчет всех вариантов.
  - А если всё же случится ошибиться?
  - А что я говорил об ошибках? Ошибка - тоже Исключение.
  - Ненавижу я эти ваши Исключения!
  - Не спеши, мальчик, никогда не надо спешить. Ошибка может помочь, если ты вовремя ее заметишь и исправишь.
  - А если нет?
  - Тогда делай то, что от тебя требует твой Чертеж.
  
  Кристаллической такой силы еще не было в Теневой. Геометр поражался воле Пса, умудрившегося всё же вернуть душу под шпиль. Разумеется, стремительно растущей силе ученика можно доверять, но как объяснить ему необходимость? Зачем? Пусть лучше не знает... А если и немного притупить чутьё, то ничего не поймет, но всё равно справится... И Пёс справился. Очевидно, это произошло только потому, что временные расчеты не подвели математика, как и выбор ученика.
  Души быстро ускользали к окраинам. Геометр чувствовал волнение каждой, как и всё реже нарушаемую тишину. Ему не было страшно. Он знал теорию назубок. Он отчетливо представлял свою цель. Он вычленил все составляющие и собрал их в простейшее уравнение, которое не могло не сработать.
  
  - Нет, мальчик, об этом нельзя даже думать!
  - Но почему?
  - Пытливый разум подрастающего Геометра! Понимаешь ли, раньше подобное практиковалось. Часто. Не добровольно, силой, - но осуществлялись подобные эксперименты. Кристаллические объединились, выступив против. Это было так давно, что уже никто и не упомнит... Война снов, так называлось это противостояние. За свободу души, против отделения или передачи силой.
  - Но почему против?
  - Душа объединяется с телом сразу, как только вливается в него. Пятнадцатилетие - лишь символический порог Закрепления, но боль, причиняемая при силовом отделении, возвращении, присоединении к чужому телу - как ни называй, суть одна, - невыносима для души. Кристаллические взбунтовались. Своей силой они создали Теневую, а часть своей воли вложили в избранные души, призванные стать Геометрами. Одна из наших задач - не допустить деления души.
  - Но ведь нет никаких доказательств...
  - Пока нет, мальчик, пока нет, но мы принимаем данное как аксиому.
  
  Когда Володька оказался в кабинете, Геометр всё еще не мог понять, где ошибся. Он тщательно проверял, проверял и проверял - и замер. Разбросанные по бумаге беспорядочные знаки вдруг стали выкладываться в стройную линию. Его предыдущие изыскания, гипотетические предположения разрушались мгновенно. Никаких излишков. Попытка оспорить аксиому привела к тому, что Геометр ее доказал. Взгляд. Еще один. Черта. Доказательство. Спонтанно. Случайно. Он не мог поверить в происходящее. Не мог поверить, но сам же и являлся теоретиком, глядящим на наглядное Доказательство - испуганное, растерянное, сидящее на его диване. А между ними выстраивалась логичная, верная нить расчетов.
   - Вот! Ну я же говорил тебе! - Геометр уже не просто говорил на повышенных тонах, он кричал. - Я говорил, что это попросту невозможно! И ты - Доказательство!
   - Я?
   - Нет, я, конечно! Я Геометр, и я доказал!
   - Что?
   Геометр восторженно присвистнул, взмахнул листком, испещренным математическими формулами, крутанулся на одной ноге и провозгласил:
   - Что душу нельзя разделить!
  Семнадцатый Геометр вывел доказательство. И упустил Исключение - Кристаллическая не понимала еще всей опасности. Душа не видела завершенного чертежа. Душа спасала себя и Избранника из рук сумасшедшего любителя чая.
  
  Глава десятая
  XVIII
  
  - Будем искать, - её встретили сурово насупленные брови.
  - И?! - ранним утром Ирина вышла из дома. Сидеть в такой пустой, как ей казалось, квартире было совершенно невозможно. Дочь уснула только к утру, а Ирине не спалось. Несколько часов она просидела на лавочке в одном из парков, дожидаясь открытия отделения. И что же? Вот так и всё? Нашли рюкзак какие-то туристы, а... а Вовка?
  - Что 'и'? - брови еще ближе сошлись.
  - Мне-то что делать?
  - Ждите. И рюкзак заберите. Он теперь для розыскных мероприятий ни к чему, а у меня тут и без того хлама всякого полно.
  - Хлама?! - женщина всхлипнула.
  - Держите себя в руках, всё хорошо будет, - представительница закона, кажется, смягчилась. - Все вещи на месте. - она с шумом достала мальчишеский рюкзак, запрятанный на одной из многочисленных полок, ставя его на стол. - А хорошо рисует ваш мальчишка!
  - Рисует?
  - Не знали? У него альбомчик там...
  Больная черная папка. Отдельные рисунки выбивались за край обложки, приоткрывая тайну карандашных набросков. Как она не заметила, что Володька рисует? Дома он никогда не брался за карандаши, во всяком случае, при ней.
  Стопка листов была туго сжата. Развязанная тесьма легким шорохом разлетевшихся картин привела женщину в еще большее удивление.
  - Что это? Кто?
  Туманный Петербург, шпиль Адмиралтейства и свет в одиноком окне. Высокий мужчина с коротко стрижеными волосами держит непонятный чертеж тонкими, будто прозрачными, пальцами. Циркуль, выводящий многочисленные круги. Спина человека в инвалидном кресле, на его плече лежит рука крохотного человечка с лицом, напоминающим крысиную морду.
  Десятки работ, вырисованных простым карандашом. Изображения поразительно реальны, вплоть до ощущения, что персонажи готовы сойти с альбомного листа и заговорить.
  - Вов, это как же ты?.. - она умолкла. Капли слез бесшумно падали на сжатый в руках набросок.
  
  Утка была поразительно вкусной. Тонкий пряный аромат еще щекотал ноздри, но Володька наконец чувствовал себя сытым. В крохотной кухне Китайца было тепло и уютно. На секунду мальчику померещилось, что он дома, в соседней комнате шумит телевизор, и вот-вот на пороге появится мать. Как же она выглядела?..
  - Мальчик, мальчик, откуда же ты такой взялся? - Китаец задумчиво рассматривал Володьку. Парнишке показалось, что в течение всего вечера старик специально игнорировал тот факт, что душа его тоже находилась в доме, - он ни разу не попытался ни спросить о ней, ни заговорить. Вольский ощущал легкое беспокойство, протянутое тонкой нитью от души к сердцу.
  - Вы нам поможете?
  - А не должен-с? - взгляд старика вспыхнул синевой и в мгновение погас. Володька растерялся и замолчал. Китаец поднялся из-за стола и принялся деловито собирать посуду, больше не обращая на юного гостя никакого внимания.
  - Китаец, ты бы помягче... - Ман чувствовал себя не в своей тарелке. Раньше он никогда не бывал в этом доме, разве что проходил мимо, с Китайцем же за всё время, проведенное в Теневой, не обменялся и парой десятков слов. Сейчас же синеглазый старик - или тот, кто хотел им казаться - ловко мыл посуду, скоблил противень и улыбался так, что кровь стыла в жилах.
  - Мягкость не способствует качеству. Мягкая бумага хоть и красива, но рвется быстро.
  - Я не о бумаге...
  - Вот и я не о ней-с.
  Ман замолчал. Его пальцы, действуя словно сами по себе, складывали причудливую фигурку из салфетки. Володька заворожено следил за все новыми и новыми сгибами. Тишина прерывалась лишь позвякиванием посуды и плеском воды. Никто не спешил заговорить первым. Настенные часы провожали уходящие минуты. Коллекция фарфоровых дракончиков медленно погружалась в дрему.
  Витиеватое ругательство за окном разбило молчаливое напряжение. Вольский вздрогнул. Ман в секунду выпрямился, лицо его приобрело выражение упрямой решимости, однако мягко опустившаяся на его плечо рука Китайца потребовала успокоиться.
  - Проклятый старик, ты бы хоть иногда прогонял свой дым!
  - Простите великодушно-с, Хранитель, никак не ожидал-с вашего посещения. О, да вы с другом. Милости прошу. - Китаец вышел в прихожую. Голос его оставался ровным. - О камушек споткнулись? Нехорошо, как нехорошо-с, сударь.
  - Прекрати, Китаец, свои причитания. Сколько раз я еле жив оставался после твоих камушков? Хоть бы что изменилось!
  - Что вы, что вы, Хранитель, как можно-с? Немедленно все поправим. Только это не моя задача. Вот незадача-с.
  - Все шутишь... Тут дело серьезное. Они у тебя?
  - Как узнали-с?
  - Тихо тут.
  - А я вот не заметил особой тишины, право слово, - укоризненно глядя на гостей, Китаец вошел в кухню. Пёс и Ёл - следом.
  - Значит, я не ошибся.
  - Не ошиблись, сударь мой, не ошиблись. Все, как один, у меня. Правда, один - не как один, а как полтора, ну да это дело такое-с...
  Собравшиеся переглянулись. Пёс слабо усмехнулся на шутку, быстрым движением подтянул к себе стул и опустился на него, закидывая ногу на ногу, сплетая руки на груди. Ман моргнул. Столь похожим на Геометра был сейчас Гончий, что отметил это не только он. Ёл как-то грустно взглянул на Пса и потупился. Китаец замер, будто уходя в размышления:
  - Забираешь?
  - Да. Забираю то, что мне принадлежит, - взгляд Хранителя небрежно скользнул по кухне и остановился на мальчишке. Тонкая ладонь протянулась в молчаливом приказе. Никто не встал между Вольским и Гончим, пока мальчишка подходил и возвращал украденный циркуль, только Ман обреченно вздохнул. - Не больше, - циркуль опустился на дно кармана и - Пёс улыбнулся: - Может быть, чаю?
  - Да что с тобой?! - Ман больше не мог выдерживать такое холодное, словно показное, спокойствие Хранителя. Или такого неожиданного сходства Хранителя и его учителя?
  - Не кричите-с, у меня уши больные, - Китаец уже доставал чайник и чашки. - Что так все всполошились? И вы, сударь, не тяните, - добавил он, обращаясь к Псу.
  - Извольте. Душа - Кристаллическая.
  - Тоже мне новости! - Китаец непривычно резким жестом опустил на стол перед Гончим чашку с чаем. - А то сразу видно!
  - И ты молчал?! - Ман дышал все чаще.
  - А что говорить-то? - чашки выставлялись по кругу, наполнялись напитком с тонким цветочным ароматом. - И как только ты сам не заметил?.. Видать, не ожидал, совсем не ожидал, но сам-то подумать не горазд? Если мальчик всё еще думает, умудрился сбежать, вызвать профессора-с, добраться сюда, - само собой, душа у него не обычная. И Геометр решил...
  - Нет! - Пёс поднялся и принялся расхаживать по кухне. Небольшая комнатка позволяла сделать всего несколько шагов в одном направлении, отчего казалось, что Гончий ходит по кругу и словно пританцовывает из-за своей хромоты. - Дело не в Геометре даже. Дело в том, что Кристаллическая может сделать, находясь здесь.
  Тихий голос заставил на несколько секунд умолкнуть говорящих:
  - Кристаллическая, говорите?
  Пёс застыл, по привычке сжимая циркуль в кармане:
  - Именно. Поэтому нужно как можно скорее вернуть тебя Избраннику.
  - Но ведь он сразу окажется дома, и наш план... - Ман попытался вставить слово.
  - Какой план? Какие планы? Что напридумывали вы тут, Китаец? - темный взгляд схлестнулся с синей сталью. Володьке даже показалось, что он слышит скрежет металла.
  - Мы решили, что пора взяться за дело Восемнадцатому Геометру.
  Долгий бесшумный выдох Хранителя можно было уловить только по тому, как неспешно опускались плечи Пса. Тишайший шепот пронизывал льдом:
  - Восемнадцатого Геометра здесь нет.
  - Прекрати, - Китаец явно был бесстрашным. Володька зауважал старика: сам он никогда бы не решился заговорить с Псом после того, как услышал подобный тон. Мальчишке показалось, что кто-то другой так спокойно говорил с ним в кабинете у Геометра, не этот прямой, устрашающий человек. - Прекрати. Ты прекрасно знаешь, кем станешь.
  - Когда время придет.
  - Разве оно не пришло сейчас?
  - Не пришло, - тяжелый взгляд заставлял всех на этой кухне чувствовать себя крохотными. - Поверь мне, раз уж решил упоминать о Восемнадцатом.
  - Наш Гончий прав, - душа неожиданно встала на сторону Хранителя: - Никогда нельзя торопиться.
  - Много ты знаешь?! - Ёл понимал, что призрачная надежда всё вернее ускользает от него, - понимал и никак не мог простить собравшимся того, что они оказались правы в попытках убедить его совершить переход. Мужчина вдруг осознал, что не может больше верить в Возвращение. Все события прошедших дней настолько утомили его, что устремление угасало с каждой минутой. Ему с трудом давались слова, движения, всё тело было пронизано тяжестью, схожей с болью. Так хотелось всё это прекратить - чтобы в одно мгновение не стало ни Геометра, ни призрачных пейзажей, в которых он так долго плутал, ни душ, ничего, кроме покоя и тишины. А Возвращение... Что оно даст? К чему приведет? К тому, что он уже и не помнит... Ничего не помнит... Тогда зачем? Возвращения попросту не будет. Столько дней веры, рассыпающейся в прах, нещадно давили на плечи - можно ли отказаться от устремления такой силы, просто потому что устал? Здесь, сейчас, на этой кухне тело отказывалось повиноваться, хотелось спать...
  - Много, - Хранитель подошел к калеке, - так много она знает, Ёл. Поэтому невозможно разделить ее. Рассыплется всё, что нитями соединяет в себе ее жизнь. Опасно. Опасно даже то, что она сейчас вовне.
  - Но почему? - Ёл уже не сопротивлялся. Ответ на вопрос не интересовал его. Он никак не мог вспомнить лица мальчика, выносящего из детской грузовик. И женщина... Кто она? Как ее звали? Кому она так улыбается, опираясь плечом о дверной косяк?
  - Это огромная сила. Неуправляемая. То, что сейчас она сдержана, - заслуга Володьки, но если он хоть на минуту перестанет верить...
  - Во что верить? - Ёл смотрел на Хранителя из-под густых бровей.
  - В Возвращение.
  - То что?
  - То она утратит опору, - Пёс с кротостью, уговаривающей ребенка, объяснял калеке происходящее, - душе нельзя без опоры.
  Ман сжал руку Ёла. Китаец внимательно смотрел на Хранителя, попивая чай. Володька даже сжался на стуле в углу комнаты, жадно слушая и не решаясь встревать.
  - Тело может жить желаниями, но желания телом и ограничены. А вот желания души никто ограничить не может. Если столько энергии выйдет из-под контроля, Теневая может не устоять. Поэтому душу необходимо вернуть мальчику. Причем немедленно.
  - Этому мальчику? - Ёл постепенно утрачивал желания, само понимание происходящего медленно ускользало. Он сдавался. Он устал. Неимоверно устал. Всё, что ему хотелось, это уснуть. Все понимали происходящее и молчали. Голос Хранителя становился все мягче:
  - Этому. Ему никак нельзя без нее. И разделить ее невозможно. Геометр доказал.
  - Доказательство, да?
  - Доказательство. Из которого нет Исключений.
  - Мне пора, - Ёл вдруг нервно встрепенулся. Решил.
  - Давно пора, - Пёс вздохнул и остановил взглядом поднявшегося было Мана.
  Хранитель, развернув инвалидное кресло, вышел из дома, провожая решившегося уйти.
  
  Они оказались в мутной холодной дымке двора. Бесшумно выбрались на улицу. Пёс достал циркуль и сложенный в ровный квадрат чертеж. Развернул жесткую бумагу, описал на ней круг, не касаясь грифелем.
  - Ты должен уйти. Прошлого не изменить. Отпусти невоплотимые желания, отдай тело тому миру, которому оно принадлежит...
  - Там? - Ёл посмотрел в небо. Он чувствовал облегчение и покой.
  - Там.
  Очередной идеально ровный круг. Тело, разорвавшиеся оковы устремления растворялись легким свечением. Пёс постоял некоторое время, глядя на облачный горизонт, свернул давно готовый чертеж - первый самостоятельный в его жизни, и вернулся в дом.
  
  Грустные и такие серьезные глаза молодого человека смотрели на женщину с очередного наброска. У парня волосы стянуты в хвост. Рука что-то сжимает в кармане. В правом нижнем углу уверенным 2М выведена латинская цифра. XVIII.
  
  Глава одиннадцатая
  Сколько веревочке ни виться...
  
  Он услышал и слабо улыбнулся. Низкой густой нотой совершился переход по первому графику Хранителя. Геометр потер глаза, откладывая чертежные инструменты. Такое событие стоило того, чтобы на несколько минут оторваться от работы. Значит, всё-таки сообразил этот странный человек, что теперь никто ему не поможет, или попросту устал. По сути, математику было всё равно, его интересовало другое: как ученик справился с этим. Никогда прежде начинающие не производили переходов без участия Геометров. Что ж, его наследник будет первым. Пёс начертил хороший график, ровный. Тело вернулось туда, где ему место, покинуло Теневую, утратило ненужное устремление. Геометр не думал о смерти - ему стоило думать только о жизни. Нельзя назвать этот переход полноценным, это не душа выходила за пределы границы, но вряд ли кто-то мог похвастаться тем, что смог вывести тело человека из Теневой. Удовлетворенно выдохнув, Геометр вернулся к бумаге, взял в руки карандаш и тут же отложил его. Снова вернулось волнение:
  - Что же это, батенька, вы совсем раскисли. Кто же работать будет? Никто кроме вас не будет работать. Чертить нужно, не одна она у меня тут. Не одна. - когда чертежник оставался в одиночестве, он любил поговорить сам с собой. - Погоня. Конечно, не догонят. Он сам всех соберет. Занятный мальчик, очень занятный. Раз уж Гончий произвел переход, значит, циркуль у него, мальчик рядом, и Кристаллическая никуда не денется, - Геометр сплел пальцы, задумчиво глядя на дверь. - Надо ждать. Ненавижу ждать. Торопиться нельзя. Нельзя. Нужно ждать.
  Ни на секунду учитель не усомнился в своем ученике, но всё больше его раздражало возможное поведение профессора. Очень уж рассеянным был, а взгляд какой! Знает он этих филологов. Тихие-тихие, а потом как выдадут что-нибудь. То ли дело математики. Чисто, последовательно, методично, а эти... сумасшедшие, одно слово. Переговорщик был талантливым, но с каждой минутой всё меньше верил ему чертежник. Мораль, Идея, Дух. Сотня идей этих бестолковых литературоведов и философов! А проку-то?! Всё это здорово в теории, а практика показывает искривленный график Кристаллической, тысячи недовольных, и всё это грозит обрушиться в одну минуту, стоит только растерявшейся душе выйти из-под контроля. И кто здесь будет говорить Геометру об этике? Кто? Тот, кому не доведется случившееся исправлять?! Ну уж нет, ну уж нет. Геометр покачал головой, покручивая в тонких пальцах карандаш. Мысленно он уже проследил за всеми перемещениями по Теневой Кристаллической и компании. Ему вовсе не обязательно было выходить из кабинета или посылать погоню, чтобы понять, как всё обернется. Вернее, погоню нужно было высылать обязательно. Ведь зудел бы и зудел над ухом нестерпимый Ман со своими правилами, словно бы не сам Геометр его в эти правила посвящал. Как напиваться портвейном, так правил не нужно! Ёл этот. Пёс порадовал. Отправил отсюда этого смурного калеку. Одним Исключением меньше. Приятно вписать его в правило. Еще приятнее, когда Исключение подтверждает его Доказательство. Все собрались. Не осмелятся отправить мальчишку обратно просто так, даже если Китаец решит начать показывать, кто тут главный. Всем известно, кто главный! Геометр! Математик хмыкнул, словно подтверждая свою последнюю мысль. Еще один поворот карандаша в пальцах.
  - Что же вы намереваетесь делать? Не пора ли чай заваривать? - Геометр посмотрел на часы. - Не пора еще, не время. Подождем. Спешить не нужно. А сейчас за работу, за работу, за работу, иначе всё тут рухнет, пока мы охотимся за строптивой. Без нас всё рухнет, нельзя-нельзя отвлекаться. Пёс справится.
  Его ученик не мог не справиться. Вот уж кому можно доверять. Математик кивнул лампе и принялся за сверку очередных расчетов.
  
  Когда Пёс вернулся в дом, собравшиеся уже переместились в гостиную. Все молчали. Ман как-то виновато поглядывал на Володьку, а Китаец поправлял одну из многочисленных салфеточек под одним из многочисленных фарфоровых драконов.
  - Как у тебя это получилось? - Ман посмотрел на Хранителя в упор.
  - Что именно? - Пёс подошел к мальчику, опуская руку ему на плечо.
  - Справиться с ним, разумеется.
  - Он сам справился, я просто немного его подтолкнул.
  - Подтолкнул, говорите-с? - Китаец напряженно выправлял несуществующую складку на кружевном плетении. - Подталкивать у нас могут далеко не все. Что вы сделали, сударь?
  Гончий взглянул на старика. Помолчал. Вздохнул.
  - Ослабил кое-какие нити его желаний. Этот человек устал. Ему нужно было совершить переход уже давно. Я не сделал этого раньше только потому, что не имел указаний.
  - Сейчас тоже не имели-с...
  - Сейчас время особое.
  - Военное-с? Пора камушки пустить на баррикады?
  - Уймись ты со своими шутками. Сам не понимаешь, старик, что происходит? Этот человек нам только помешал бы. Он выводил душу из равновесия.
  - Ох уж мне эти Геометры со своими равновесиями. Помню, Четырнадцатый был вообще чудак - нашего, конечно, не переплюнул-с, но весы везде понарасставил, чтобы карандаши взвешивать. 'Равновесие должно быть во всем!' - Китаец хихикнул, смакуя воспоминание.
  Володька ощущал тяжелую ладонь Пса на своем плече. Тоска, охватившая его после ухода Ёла, медленно отступала, сплетаясь во что-то теплое, скапливающееся у горла. Он почти не знал этого человека, но его присутствие было чем-то важным. Почему, мальчик не мог объяснить, не подбирались слова, но мрачный, едва смотрящий на него калека был нужен, почти необходим. Ладонь сжималась на плече, становилась все тяжелее, комок в горле - почти обжигающим. Эти люди что-то говорили, а Вольский всё ниже опускал голову. Он не ощущал звенящей нити, которая натягивалась всякий раз, как душа что-то хотела ему сказать. Она молчала. Оставляла его один на один с непонятными сейчас каплями, нависшими на ресницах. Почему же так нужен был тот человек? Цепкие горячие пальцы всё сильнее давили на плечо. Володька рвано выдохнул и поднял глаза:
  - Сделайте уже что-нибудь! Сделайте! - он сам не поверил в то, что произнес эти слова, в то, как их произнес. Голос звучал как-то глухо и словно со стороны. Опущенная на плечо ладонь мгновенно перестала перекрывать дыхание, казалось, только она и мешала заговорить. И вновь зазвенела нить, пронзительно. - Сделайте!
  Пёс улыбался, не глядя на мальчика. Эта улыбка заставила Мана съежиться и ждать. Страх медленно расползался по его крови. Что происходило в голове у такого понятного прежде Хранителя, профессор не понимал. Он только ждал, что вот сейчас отпустит это гнетущее ощущение, вот уже почти... почти...
  - Ман, - профессор вздрогнул, - что же ты молчишь? - улыбка Пса жестким контуром резанула по мыслям Мана.
  - О тебе думаю.
  - Получается?
  - Нет.
  - Вот поэтому, мальчик, мы ничего и не можем сделать. Профессор думает обо мне, а не о твоей душе, - голос был мягким и словно уводящим куда-то.
  - Сделайте, сделайте, сделайте, - Володька шептал и шептал это слово, хватаясь за него, не поддаваясь тихому убаюкивающему тембру.
  - Сделаем. Как только профессор и Китаец перестанут валять дурака.
  Китаец кивнул. Ему всё меньше хотелось видеть Хранителя в своем доме. Профессор, кажется, понял, к чему подводит их Пёс, и кивнул тоже.
  
  Низкий потолок в помещении без окон делал его на первый взгляд крохотным, однако долгие ряды стеллажей растягивали пространство вширь. На многочисленных полках в хаотичном порядке лежали рулоны бумаги: светлой, темнее, оттенка шоколада, почти прозрачной по легкости и плотной, похожей на тонкие листы металла. Бумага, бумага, бумага. Володька замер у входа. Какое-то неопределенное воспоминание забилось под пальцами - белые листы, теплые, и карандашные штрихи. И вновь тяжелая тонкая ладонь опустилась на его плечо. Дымка воспоминания рассеялась. Вольский зажмурился, пытаясь ее вернуть, но ничего не получалось, а Пёс уже увлекал его вглубь мастерской. В дальнем углу расположились какие-то причудливые механизмы, названия которых Володька не знал, да и не видел их никогда прежде. Что-то дымилось в кипящих котлах, рождая туман, заволакивающий весь двор. В мастерской он послушно стелился по полу, а, выбравшись за дверь, расплывался серым плотным маревом.
  - Что он делает, это ведь он делает? - профессор вздрогнул. Он столько времени провел рядом с душами, но всё никак не мог привыкнуть к голосам, которые слышал. Его часто атаковали вопросами, иногда просьбами. Отстраненность, сложенная кирпичиками многочисленных лет, позволяла Ману разрешать самые спорные вопросы, говорить с самыми сложными душами, но события последних дней пошатнули его уверенность - он кожей чувствовал напряжение и тишину. С ним говорила только одна душа. Остальные попросту не появлялись. Опасения взволнованных теней Ман чувствовал неуловимой обычному человеку вибрацией воздуха. Нужно бы в 'таверну'. Наверняка волнения нужно будет успокаивать еще долго, после того, как всё завершится. Но только после...
  - Да, он.
  - Что он делает, Ман? Я не понимаю.
  - Он притупляет вашу связь.
  - Для чего? Он тоже хочет?..
  - Нет, насколько я могу судить, нет.
  Ман остался стоять в дверях. Китаец суетливо искал что-то на полках, Гончий и Вольский следовали за ним. Рука Хранителя не отпускала мальчишку.
  - Тогда почему он это делает?
  - Он помогает мальчику.
  - Не давая ему говорить со мной?!
  - Тише, - сомнения профессора уходили с каждым произнесенным словом. Место разволновавшегося человечка с некрасивым лицом занял Переговорщик: спокойный, с мягким голосом и жаром у кончиков пальцев. Этот жар возникал всякий раз, как Ман выполнял свою работу. - Всё совсем не так. Ты связываешь мальчика с реальностью. Ты его единственная нить. Как только он ее чувствует, то чувствует и боль, и тоску, и страх, пробуждаются его воспоминания. Они оказывают влияние и на тебя. А ты не должна сейчас испытывать никаких влияний. Поэтому Хранитель временно использует свою силу, чтобы разделять вас. Он не рвет нити, он переводит силу на себя.
  Ман закрыл глаза. Лишь однажды он проделал подобное - перевел силу души на себя. Бунтующая требовала нового чертежа. Геометр никак не успевал. Переговорщик должен был унять силу, звенящую и разъедающую равновесие. Разговор не получался, и профессор потянул за нить. Обжигающий сердце огонь и темнота - всё, что он помнил о том моменте. Ман никак не мог ожидать подобного поведения от Хранителя. Гончий мог бы и не делать этого, однако уверенность, с которой пальцы сжимались на плече у Володьки, заставляла Переговорщика уважать Хранителя и - сквозь опасения - восхищаться им.
  Напряжение спадало. Кристаллическая умолкла - тут же ладонь соскользнула с плеча Володьки, подталкивая его в спину к одной из полок.
  
  - Вот и наша бумага-с!
  - Нашел?
  - Да, то, что нужно для нашей души.
  Тонкий свиток опустился в ладони Вольского. Бумага была тяжелой, шелковистой на ощупь и холодной. Володька перевел недоуменный взгляд на Китайца.
  - Что, страшно тебе, мальчик? - синий взгляд был на удивление мягким.
  - Нет, просто странно...
  - Что именно?
  - Не могу вспомнить...
  Пёс устало вздохнул, посмотрел на Китайца и кивнул. Тот ответил таким же кивком. Володька сжимал в пальцах бумагу и смотрел на обоих почти умоляюще. Хранитель не удостоил мальчика взглядом и быстрым шагом вышел из мастерской, увлекая за собой Мана. Старик присел рядом с Вольским на корточки.
  - Эта бумага необходима для чертежей. Я занимаюсь тем, что создаю ее. Пятый Геометр назвал ее Бумагой Жизни. Бумага - сила. Без нее нельзя объединить тело и душу, без нее никакой путь не может быть пройден. Чертеж твоей души выполнен на такой же бумаге, что сейчас ты держишь в руках. Я помню день, когда появился чертеж новой Кристаллической. Твоей. Ее путь - сила этой бумаги.
  Вольский смотрел на Китайца и не узнавал. Чем дольше тот говорил, тем все яснее становился взгляд, казалось, даже морщины разглаживались, а пальцы переставали подрагивать. Из речи исчезали нотки сарказма, вечные шуточки и присказки. Удивительная серьезность Китайца заставляла Володьку только усиленнее вслушиваться в слова.
  - Ни один чертеж в Теневой не может быть создан без моей бумаги. Вернее, создать-то его можно, да только работать он не будет.
  - А если мы сейчас начертим... - Володька не хотел отпускать надежду.
  - Начертить может только Геометр, - Китаец улыбнулся.
  - Но Пёс отказался стать...
  - Вот именно.
  - И что же теперь?
  - Мы не знаем пути твоей души. Вырисовав новый график, мы можем нарушить баланс. Баланс всей Теневой, всего мира. Мы не можем учесть всех деталей, мы их не знаем.
  - И даже...
  - И даже Хранитель.
  - И что же нам делать?
  - Мы идем в гости к Семнадцатому Геометру!
  Володька поежился, сильнее сжимая в пальцах бумажный свиток. Китаец поднялся, потрепал Вольского по плечу и улыбнулся вновь:
  - Может, он и математик куцый, но чай у него отменный.
  
  Глава двенадцатая
  Художник
  
  - Эй, Вольский, ты чего мутишь?
  - Ничего.
  - Ну что там у тебя?!
  - Ничего, сказал же!
  - Письмо любовное пишешь? Ха-ха, влюбился, да, в кого, в Ленку?!
  - Отвали, говорю, Громов, достал уже!
  - Ну а там-то что? - Громов уже тянул на себя черную папку. Володька крепко держал стопку листов, запечатанную от всех плотным картоном.
  - Не твое дело!
  В те минуты, когда Володька рисовал, он становился будто другим человеком. Его не интересовала погода, он забывал о друзьях, он думал только о линиях, которые складывались в рисунок. Сейчас парнишка пожалел, что взял альбом в школу. Одноклассник-заводила, похоже, не собирался отступать от своего намерения забрать у Володьки папку. Вольский резко оттолкнул Громова. Тот со всей силы шарахнулся локтем о раму окна, находящегося прямо напротив нижних ступенек пожарной лестницы.
  - Что здесь происходит, Вольский?! Ты опять драку устроил? - Евгеньевна была вездесущей.
  
  Как в голову пришла идея рисования, Володька не мог вспомнить. Просто однажды он проходил мимо книжного магазина и заворожено остановился. С витрины ему улыбался худой старик. Выставленная картина уже подернулась тонким слоем пыли, но взгляд изображенного притягивал. Вольский оглянулся: люди проходили мимо и вовсе не обращали внимания ни на магазинчик, ни на удивительный портрет, ни на мальчика, как будто бы их вовсе не существовало, но синий взгляд старика требовал войти. Володька неуверенно толкнул дверь. Магазин был крохотным, от пола до потолка - старинные книги, неровными стопками, стертыми корешками. Букинистика, понял Вольский. Тут же, недалеко от прилавка со старинным кассовым аппаратом и счетами, находился стенд с принадлежностями для рисования. Карандаши, кисти и краски, альбомные листы и одинокая черная папка.
  - Нравится? - голос вывел Володьку из оцепенения. Вслед за низким тембром в комнату вплыла женщина. Не вошла, не появилась, она именно вплыла, словно не касаясь пола. В глаза бросились длинные золотые серьги с красными камнями, кисти шали, наброшенной на плечи, и пальцы, унизанные многочисленными кольцами. Ее взгляд был мягким, а губы не переставали улыбаться. На следующий день Вольский не мог вспомнить ее лица.
   - Нравится.
  - Умеешь рисовать? - женщина внимательно смотрела на мальчика, словно бы оценивая.
  - Нет, - Вольский пожал плечами. Отчего-то сейчас глядеть на владелицу магазина было... стыдно?
  - Научишься. Если душа просит... - взгляд женщины стал пронзительным. - Покупаешь?
  Сам не зная почему, Володька кивнул. Владелица магазина бесшумно достала казавшиеся магическими карандаши и альбом. Так же неслышно она уплыла за кассу, громкими щелчками счет оповещая книжные полки о совершившейся сделке.
  - А кто тот мужчина с портрета? - Володька бросил взгляд на витрину.
  - Так, старый знакомый, - золото блеснуло при быстром взмахе пальцами. - Любитель бумажных дел.
  - Тоже художник?
  Женщина лучезарно улыбнулась при слове 'тоже':
  - Нет, он по другую сторону.
  - Как это?
  - А вот так. Ну что, вот твои карандаши, альбом. Папка в подарок.
  - Как так? Я не могу - в подарок.
  - Бери-бери, пригодится.
  - Спасибо большое.
  - Рисуй от души, мальчик.
  Володька вышел на улицу и еще немного постоял у портрета. Старик улыбался, но уже немного иначе. Что-то многозначительное, скрытое плясало в его глазах. Вольский моргнул и пошел прочь.
  
  С того самого дня он не расставался с черной папкой. Почти никому он не говорил о своих набросках. Картины, всплывающие перед глазами, немного настораживали. Они получались сами собой. Володька задумывал пейзаж, а выходил портрет. Рисуемая вода проглатывала блики. Линии закругленные выходили прямыми. Со временем парнишка смирился и приписал волшебную силу карандашам. Конечно, он понимал, что никакой магии тут нет, но приятно было помечтать о том, что это не его воображение виновато, а какие-то совсем иные силы. В голове Володьки в такие моменты всплывали слова 'Рисуй от души'.
  - Может, это не карандаши вовсе, - бубнил он, выводя контуры Адмиралтейства. Вообще должна была выйти карикатура на директора, но получалось Адмиралтейство. - Не карандаши и не бумага. Душа. Вот есть мозг, сердце есть. А что такое душа? Нить?
  Часто Вольский раскладывал свои рисунки по постели и долго их рассматривал. Совершенно другим был Петербург, изображенный его карандашом, люди были необычными. Они дышали, жили, но как-то совсем иначе. Иногда Володька придумывал истории, которые могли бы связать их воедино, но слова не подбирались, а только новые и новые штрихи ложились на бумагу, новые и новые листы становились содержимым толстой черной папки.
  С каждым рисунком Володька чувствовал, что меняется что-то в нем, крепнет и растет. Он никогда не был замкнутым, но всё меньше хотелось ему проводить время с одногодками. Единственный друг повертел пальцем у виска, когда Вольский попробовал ему рассказать о случившемся. С тех пор мальчишка старался не заговаривать о своих картинах. Он никогда не испытывал прежде желания заглянуть туда, где еще не был, но теперь натянутой струной звенело в груди 'рисуй от души', и он чувствовал, что в картинах стирается неизвестная ему грань.
  Он попытался найти магазинчик, поговорить с его владелицей. Очень уж загадочным казалось ему раньше не замеченное умение рисовать. Вот только улицы скрывали от него дорогу к лавочке с портретом в витрине. Даже ее названия Вольский вспомнить не мог.
  - Кто же вы такие? - с портрета на мальчишку смотрел молодой человек, что-то сжимающий в кармане пальто. - Кто ты, кто они? Будущее, прошлое, иное?
  'Рисуй от души, мальчик'. Что это значит, Володька не знал. Ведь если нарисованное знала его душа, то, как же он, Владимир Вольский, мог этого не знать? Он точно не видел никогда ни этого парня, ни того мужчину с чертежами. Никогда не видел. Что же так настойчиво ему хочет сказать его душа? Зачем подбрасывает эти картины? Предупреждает? О чем? Как только мальчишка доходил до этого вопроса, выстроенное размышление рассыпалось, стиралось, словно ластиком провели по неверному карандашному контуру. Мысли смешивались и уносились в совершенно иной поток - новым рисунком неизвестного Володьке мира.
  
  - Рисуешь?
  Володька сидел на скамейке в парке. Папка на коленях. На ней очередной белый лист. Карандаш произвольно скользил по бумаге, набрасывая контуры небольшого домика и стелющегося по двору тумана. Естественно, ничего подобного Вольский не видел ни разу в жизни, но картина ясно стояла перед глазами. Оторвав взгляд от бумаги, он увидел ту самую женщину. Ничего в ней не изменилось за год, хотя до настоящего момента Володька и не мог вспомнить ее лица. Владелица книжного магазинчика опустилась на скамейку рядом с ним, улыбаясь, как старому знакомцу.
  - Угу.
  - Хорошо получается, - женщина взглянула на начатый пейзаж.
  - Спасибо, - слова застревали в горле. Некоторое время они молчали. Женщина покачивала носком туфли и вращала кольцо на пальце. Вольский скосил взгляд. Золото и искусно выполненная гравировка: циркуль на чуть свернутом у края листе бумаги. - Я всё спросить хотел...
  - Знаю, знаю я все ваши вопросы. Почему, зачем? Все любят задавать вопросы. Ты спрашивай, спрашивай, - ободряющая улыбка. - Если смогу, отвечу.
  - Я никогда не умел рисовать...
  - Это ты так думаешь. Я вот тоже могу говорить, что ничего не понимаю в этой жизни, пока не попробую начать понимать. Судя по тому, что я вижу, рисовать ты очень даже умеешь, - более чем выразительный взгляд скользнул по наброску. - Ты просто не пытался до того, как попал в мой магазин.
  - А почему я попал к вам в магазин?
  - А вот это хороший вопрос, мальчик.
  - Да? Почему?
  - Три вопроса за пару секунд, ты еще занятнее, чем мне говорили.
  - Кто говорил?
  - Четыре вопроса. Знаешь ли, есть люди, которым дано видеть то, что скрыто от других. Кто-то называет их гениями, кто-то - провидцами, кто-то - пророками. Я больше склоняюсь к первому варианту, впрочем, это дело вкуса, - женщина пожала плечами. - Такими этих людей делают их души.
  - И меня?
  - Сообразительный. Определенно, ты занятный. Тем приятнее Проводнику.
  - Кому?
  - Проводнику. Тому, кто подталкивает душу к предназначению.
  - Предназначению?
  - Неужели же ты думал, что мы живем в этом мире без цели?
  - Я как-то...
  - Не задумывался. И почему я не удивлена? Почти никто не задумывается. Это очень усложняет для Проводников их работу.
  - И вы?..
  - Проводник. Да. В моем магазине могла бы оказаться слесарная мастерская или салон меховой одежды, могла бы быть кофейня или интернет-клуб, но твоя душа желала рисовать.
  - Так это душа определяет?
  - Неосознанно, но определяет. Я не диктую условий, только показываю то, что может способствовать достижению Цели.
  - Карандаши...
  - Обычные, не сомневайся. Самые настоящие. Как мы в детстве говорили-то? Взаправдашние.
  - А то, что я рисую?
  Женщина улыбнулась, поправила край шали, спадавший с плеча:
  - Не зря Шестнадцатый так много говорил о твоей душе.
  - Кто?
  - Да не важно! Ты рисуешь то, что видит твоя душа. Почему она видит такие картины, я не знаю. Может, предвидит, может, вспоминает, а может, просто фантазирует...Я знаю, что за место ты рисуешь, но нужно ли тебе это знать...
  - Но почему всё это?..
  - Сколько вопросов. Просто викторина какая-то! Ты запомни, через эти картины твоя душа говорит с тобой, пока она не знает других способов. Для кого-то такой возможностью становятся ноты, для других - буквы, для тебя - карандашные штрихи. Понимаешь? А твоя душа сильная, видит многое. Кажется, с предназначением мы не ошиблись.
  - А могли?
  - Могли. Иногда и душа ошибается, и Проводник, а потом человек всю жизнь мается. Поэтому теперь мы проверяем Избранников.
  - Избранников?
  - Что-то поздно уже, - солнце медленно уходило за спины собеседников. - Иди домой, мальчик. Тебе ведь в школу завтра. Уроки, учителя, одноклассники. Ах, славное какое времечко!
  - Да, наверное.
  - Сходи к мосту завтра.
  - Зачем? - Вольский даже не удивился тому, что женщина знает о его любимом месте. Он просто перестал чему-либо удивляться.
  - А просто так. Мало ли как день сложится.
  - Посмотрим...
  - Посмотрим, дорогуша, посмотрим, - она поднялась со скамейки. - Рисуй от души.
  
  Володька долго смотрел вслед удаляющейся фигуре. Мысли и роящиеся вопросы путались в голове, толпились и неуловимо стирались. Он перевел взгляд на картину. Чего-то не хватало во дворе, затянутом дымкой. Вольский покусал губу и дорисовал небольшой камушек на тропинке, ведущей к крыльцу.
  Глава тринадцатая
  Воспоминание
  
  Утро медленно растекалось по Теневой. Похоже, оно единственное никуда не спешило в этот день. Свинцовое небо слабо светлело на горизонте, изломанном крышами домов, и утопало в многочисленных каналах, разрезающих плоть города. Темнота отступала так неохотно, что Володьке начало казаться, будто с каждым их шагом она лишь приближается. Мальчишка беспрестанно зевал, а тело было словно набито ватой, и только быстрая ходьба отгоняла постоянно наваливающийся сон. Натянутая нить, связывающая тело с душой, слабо подрагивала и наливалась теплом. Кристаллическая молчала, но была близко. Вольский потянул за рукав идущего рядом Китайца:
  - А далеко еще? - парнишке хотелось и отсрочить приближение к Адмиралтейству, и прийти как можно скорее. Он никак не мог разобраться с ворочающимися мыслями, обрывками ассоциаций и колких воспоминаний. Они мучили, создавая тянущий комок в горле. Невыносимым было желание просто с кем-то поговорить, а Вольского словно бы не замечали. - Я не помню дороги.
  - Совсем не помнишь?
  - Нет. Когда мы шли к вам...
  - Да-с, надо думать, ты не приглядывался, - старик неотрывно смотрел вдаль, словно был вовсе не здесь, а где-то далеко-далеко, - да и я предпочитаю обитаться как можно дальше от Адмиралтейства. Так что, далековато-с еще, мальчик.
  - А почему 'как можно дальше'?
  - А ты любопытный-с. У нас не любят отвечать на вопросы.
  - Почему?
  - Потому что так повелось, - Китаец пожал плечами, не столько выражая незнание ответа на вопрос, сколько показывая, что он ему глубоко безразличен.
  Володька уже собирался было открыть рот для нового вопроса, как уткнулся носом в спину резко остановившегося Пса. Идущий рядом с Хранителем профессор остановился так же резко, попятился, оттесняя Вольского за свою спину. Китаец присвистнул и поглубже спрятал руки в карманы поношенной куртки. В глазах его пронзительная синева смешалась с металлической темнотой туч.
  В мгновение струна, связующая душу и тело, настолько натянулась, что Володьке стало больно дышать. Перед глазами поплыли круги, а ноги подкосились. Он почти ничего не чувствовал, кроме погружения в темноту и жара в грудной клетке, ничего не понимал, круговорот образов уносил его куда-то далеко.
  
  Он увидел открытое окно, которое ласково обнимали ветви цветущей сирени, чьи-то пальцы, рисующие портрет юной девушки в голубом платье. Он почувствовал тепло, не внешнее, а то, что скапливается в сердце и дарит улыбки. Сама весна смотрела на него с портрета: солнечная, яркая, бесконечно родная... Володька мало задумывался о любви, но эту девушку любил кто-то, кто был им, кем он был - любовь не вызывала сомнений, только грела... день ото дня.
  Новая вспышка темноты.
  Руки шарят по его телу, вынимая из карманов их содержимое. Он просит, умоляет оставить кулон. В нем что-то настолько дорогое сердцу, что грабитель, кажется, уносит вместе с тонким плетением золота кусочек души, оставляя только боль и вкус собственной крови на губах. Он не может пошевелиться, не может произнести ни слова. Он только смотрит вслед убегающему мужчине, а пальцы его сводит новый спазм.
  Мрак.
  Шумный город и топот копыт, гудки паровоза, вокзал. Огромные, обернутые в бумагу полотна. Кто-то просит быть осторожнее, но одна из рам не выдерживает, с хрустом рвется бумага, пейзаж оранжевым листопадом рассыпает солнце по задымленному перрону. Рабочие со страхом, а затем восторженно затихают, глядя на полотно: каждый вспомнит деревню, пруд у околицы, старушку-мать и вздохнёт каждый о своем. Бригадир отругает увальней, а те благодарно посмотрят на хозяина картины.
  Чернота.
  'Вам бы, душа моя, поспать, вы так простужены'. Заботливый голос и теплые руки, запах шалфея и ромашки. И жар отступает от одного только тембра, и испарина уходит, остается только взять жену за руку и улыбнуться, лишь взглядом говоря: 'Не волнуйся, родная моя, не волнуйся, всего лишь простуда, которая скоро пройдет'.
  Омут. Тошнота. Невозможность пошевелиться.
  С шумом в миллиметре от тела проносится машина. 'Девушка, осторожнее!' - 'Простите, я задумалась'. - 'Вы еще и извиняетесь! Вы в порядке?' - 'Да'. Фантастические серые глаза с пушистыми ресницами и идеальный контур губ. Мысль о том, что необходимо нарисовать эти глаза. Просто жизненно необходимо. Пока еще не поздно. Пока не утратился этот опасный блеск, пока подрагивают еще её пальцы в твоей ладони. Нельзя отпустить. Никак нельзя отпустить. А картину назвать 'Сама весна'... Да, именно так.
  И ничего. Пустота.
  
  - Скорее, пока она не решила вернуться!
  - Не нужно, послушай, не нужно пугаться. Они ничего не сделают. Наша стена прочна. Здесь Хранитель и я, мы можем вас защитить. Не делай Избраннику больно. Успокойся. Вам нельзя воссоединяться.
  Пёс поднял раскрытый циркуль над головой. Огромной силы сжимающаяся стена; ее волны чувствовал даже Китаец. Он сел рядом с безжизненно обмякшим Вольским, опустил его голову себе на колени и совсем уж рассеяно смотрел по сторонам. Такого он не ожидал.
  Никто не ожидал. Стена должна была позволить пройти до Адмиралтейства незамеченными, но сила Кристаллической была слишком велика, чтобы не привлечь внимание тех, кому она была необходима. Лишь поначалу они боялись её, прятались в тихом ожидании, но потом желание стало слишком сильным, чтобы позволить свободной Кристаллической ускользнуть под защиту Геометра.
  Сначала лишь смутные силуэты показывались из-за домов. Хранитель и Переговорщик были слишком погружены в собственные мысли. Избранник тихо переговаривался со стариком.
  Тихо и тепло. Душа подозревала, что такое ее состояние - дело рук Пса, но не спорила. Какое-то умиротворение приносило то, что скоро завершится ее движение к пониманию. Путь продолжится.
  Вспышка. Карандаши. Семья. Школа. Училище. Институт. Огромная картина на стене. Удивляющиеся лица. Замирающие. Громкие крики. Темное помещение и боль. Страшная. Невыносимая. Раздирающая. Темнота.
  Свет. Забыть всё это знание будет так просто, как только она вернется к Избраннику.
  Картины будущего давили нестерпимо. Что-то неверное, неправильное, истонченное до скрипа было в том, что открывалось душе. Она не могла понять, не могла увидеть, что же произойдет, но начала будить Володьку раньше времени, подбрасывая образы Теневой. Ей нужно было туда. Ей нужно было спасти Избранника. Кристаллическая вопрошала немым криком к Геометру - ответом ей долгий год была тишина. Еще раньше, до того, как она обрела возможность говорить, она чувствовала дикую тоску. Избранник метался. Металась Кристаллическая. Проводник не появлялся так долго. Взывая к миропотоку, душа просила о помощи. Силой веры и боли, пройденной всеми душами земли за долгие тысячелетия, она заклинала Создателей помочь ей. Так люди молятся Богу, так душа просила определения.
  До перерождения она не чувствовала ничего подобного, лишь теперь, оказавшись в новом теле, она ощущала беспокойство. Неверный график. Как заставить Геометра обратить на него внимание? Каким образом дать знать о том, что происходит? Произошло. Увидели. Помогут. Но отделение от Избранника привело к тому, что Кристаллическая утратила нити осознания. Полностью. Сейчас она была лишь хранилищем отрывочных иллюзий и сама не понимала, что привело их обоих в Теневую.
  Ей было тихо и тепло. Пока она не увидела смыкающиеся вдоль улицы ряды теней.
  - Сделай так, чтобы нас не слышали.
  - Как я могу? - немного странно говорить с кем-то, кто не наделен телом, с душой, такой же, как и она. Они смогут её понять, поддержать на этом пути. Душа изумленно, но без недоверия смотрела на переливы цветов, порождаемых тенями.
  - Можешь, ты же Кристаллическая!
  Хранитель смотрит под ноги, словно ничего не замечая, Ман плетется следом, его губы беззвучно шевелятся, он погружен в свои идеи. Мальчик и Китаец просто не могут их слышать.
  - Вот видишь, мы тоже можем создавать стены от этих, - глава теней, едва различимых, плескал повсюду энергию недовольства и ожидания, но Кристаллическая сдерживала её, не позволяя прерваться разговору.
  - От этих?
  - Да, они слишком много возомнили о себе, вся эта пятерка, - согласных с предводителем много, воздух колебался от потоков силы, которую ощущала лишь Кристаллическая, начинающая нервничать.
  - Но они пытаются помочь мне.
  - Так же, как и Геометр? Да-да, все мы уже слышали, что в Теневую попала новая Кристаллическая. Это не укроется от таких, как мы. Мы тебя не боимся.
  - Разве нужно меня бояться?
  - В тебе слишком много силы. Мелкие пугаются и разбегаются. Они боятся, что ты окажешь влияние, сможешь их вобрать в себя. Идиоты. Но мы не боимся. Ты нужна нам.
  - Но кто вы?
  - Нас называют бунтующими, но мы лишь те, кто ищет определения.
  - Вы должны ждать решения Геометра.
  - Тоже мне, миропорядок! Кто так решил?! Мы хотим, чтобы ты помогла нам переродиться прямо сейчас, я знаю, что ты можешь это сделать.
  - С чего вы решили, что я стану разрушать то, что заведено веками, еще до того, как вас создали?!
  - Потому что только в этом случае мы не тронем твоего Избранника. Ты думаешь, стены, что понастроил Хранитель, так уж прочны? Ха! Как бы не так! Ты поможешь нам, за это мы оставим твоего Избранника тебе.
  - Вы не посмеете!
  - Ты ведешь себя, как ничтожество! Что, Избранничек молодой, не может тебя защитить? Сама еще не понимаешь, что происходит? Глупая Кристаллическая. По счастью, ты попалась нам до его пятнадцатилетия. Просто делай то, что я тебе говорю, а свою алмазную гордость запихни куда подальше, пока твой дружок не воссоединился с кем-то из наших!
  - Нет!
  - Да что ты понимаешь? Ты, чей путь всегда выстлан розами! Кристаллическим в первую очередь чертят график, Кристаллическим внимание и почет. Гении. Тьфу! Никто не позволит тебе жизни в бараке. Никто не даст тебе помирать с голоду. Что ты знаешь о жизни простых душ?!
  - Я знаю о вас достаточно из того, что ты говоришь.
  - Ты ни черта не знаешь! Что это такое - долгие годы бродить по Теневой, желая жить, желая дать новое и не получать возможности перехода?! Каково это - не иметь ничего, кроме скудеющих сил, а потом соединиться с ребенком, который умрет на третьи сутки от порока сердца? Каково это - не прожив и двадцати лет, пустить пулю в лоб от одиночества и нестерпимой боли? Каково это - всю жизнь до старости отдавать себя детям, а в ответ получить лишь унижение и казенный гроб? Что ты знаешь об этом, Кристаллическая?!
  - Я знаю о том, что каждая жизнь и каждая душа важна. Какой бы она ни была, она служит жизни.
  - Идеалы. Идеалы Кристаллических нам давно известны. Прекрати. Я больше не желаю говорить об этом. Я желаю, чтобы ты помогла нам.
  - Нет!
  - Тогда мы забираем твоего Избранника!
  - Нет! Я объединюсь с ним!
  - Давай! Обрушь всё, что тут есть! Высвобожденной энергии на это хватит... Ты сама нарушила свой график, ты выбросила его в Теневую, ты изменила Путь. Ты посмеешь вернуться туда, где ничто не сможет поправить ситуацию?
  - Чего вы хотите?!
  - Ты поможешь нам. Ты наделишь каждого из нас толикой своей силы. У тебя тысячи граней. Ты можешь сделать каждого частичкой себя. Родятся новые Кристаллические. Геометр не посмеет задерживать нас в Теневой.
  - Не каждая душа способна вынести груз Кристалла, неужели ты об этом не знаешь?
  - Ну не говори мне об этом! Не надо! Каждая из нас в чем-то Кристалл.
  - В чем-то. Вот именно. В каждой из вас дух миропотока, но не каждая способна выдерживать всё то, что уготовано Кристаллическим по чертежу. Это вы думаете, что для нас они чертятся в славе и всемерном признании! Ни один Избранник не прошел шелком вытканный Путь!
  - Хватит болтать! Ты делаешь то, что мы требуем, или нет?
  - Нет!
  Лазутчик медленно разрушал стену. Сильная душа, броская. Такими душами владеют боевые генералы и ведущие хирурги. Её сила подтачивала плетение энергий Мана, нашептывая ему вопрос за вопросом, сводя на нет сосредоточенность, выталкивая с улиц в мечтания - стена истончалась. Душа уже коснулась Избранника. Никто ничего не замечал. Кристаллическая потянула за нить Воссоединения, вызывая воспоминания, причиняя Избраннику боль, вырывая из-под неё собственные силы, но иного выхода она не видела. Вольский упал, не выдержал потока образов, разрывая нить связи с душой, уходя в беспамятство.
  Разрушилась стена, созданная, чтобы укрыть разговор между душами. Последние обрывки фраз услышал и Пёс. Резкое движение руки - оглушающим звоном для бунтующих отдалось новое кольцо стены. Циркуль блеснул на солнце, вырвавшемся для глотка воздуха из-за плотных туч.
  - Скорее, Переговорщик!
  Шум не стихал. Ман вышел навстречу бунтующим. Что-то говорил. Никто его не слышал. Хранитель ловил обрывки силы, затухающей, холодеющей - минуты, которые вне круга сложились в долгие часы, которые Переговорщик потратил на то, чтобы успокоить брожение. В круге стены стояла тишина. Горячая ладонь опустилась на плечо Володьки. Обжигающая. Вырывая из темноты. Ослабляя отчаянно бьющийся пульс. Ярко.
  
  - Что ты рисуешь, малыш?
  - Наше поместье.
  - Кипарисы. И ограда. И кони. Очень похоже! Как живые!
  - Правда?
  - Да, сынок. Если и дальше будешь так рисовать, станешь великим художником.
  - Ты веришь в это, мам?
  - Конечно. Только всегда рисуй то, что просит твоя душа, только то, что она просит.
  Взрывом щемящая боль.
  - Крушите! Это не должно осрамлять нашу церковь! Фреска?! Это святотатство!
  Молящие ноты пронизывают горло, но не вырываются из груди. Рушится картина. Осыпается неровными осколками веры, любви, понимания. Он ловит их в пальцы. Задерживает уничтожающее падение разноцветных лоскутков мозаики на пол.
  Темнота. Тепло. Тихо.
  Володька открыл глаза. Хранитель медленно выдохнул. В его лице не было ни кровинки. Ровной струей - натяжение с душой. Не страшно. Китаец осторожно поднял мальчика на ноги. Ман вошел за стену, усталый, под глазами залегли тени, голос его срывался.
  - Хранитель...
  - Тише.
  - Они...
  - Тише...
  - Профессор, право слово-с, вы шумны еще более, чем старина Семнадцатый.
  - Но...
  - Никаких 'но'. Больше никаких 'но'!
  Пульс затихал. Володька засыпал. Крепкие руки Пса поднимали его с земли и несли под шпиль.
  
  'Ты должен рисовать то, что просит твоя душа, сынок, только то, что просит душа'.
  Глава четырнадцатая
  Пора
  
  - Теперь-то вы понимаете, почему необходимо было выудить его?! Это мы еще легко отделались, а если бы ничего исправить не удалось до того, как они объединились снова? Я не могу таскать души в Теневую каждый день, это неправильно, это нарушает баланс! Почему вы так задержались? Что с тобой, Китаец, происходит, что ты не прогнал всех сразу, а принялся кормить... Чем там ты их кормил? Уткой? Кроликом? Это ты умеешь, пронырливый старик. Чуть всё не обрушили! Хранитель, друг мой, ты же тонкий ум, ты физик, ты, что, не мог этого понять? Ман, а вы, вы, дражайший профессор, вы не могли предугадать, что все они захотят оказать давление на Кристаллическую? Тем более, пока она способна воспринимать это давление, а она способна. Да что же вы стоите?! Уже и чай готов. Стоят, как не родные. Мальчика на диван. На диван, на диван. Ну-с...
  Вновь оказавшиеся под шпилем были изрядно оглушены долгой тирадой Геометра на повышенных тонах. Они настолько привыкли переговариваться шепотом, что повышение голоса на полтона уже воспринималось, как крик. Тем более, недавнее происшествие настолько выбило всех из колеи, что привычное поведение Геометра казалось чем-то запредельно далеким. Опасения и сомнения одолевали всех троих. Вольский спал. Сила души, замирая, не решалась обнаружить свое присутствие, но ее страх и волнение ощущали все. Пёс осторожно опустил Володьку на диван. По привычке сжал руку в кармане и молча уставился на Геометра. Профессор и Китаец тоже молчали, остановившись в дверях.
  - Ну-с... - Геометр явно призывал собравшихся к диалогу. Улыбка не сходила с его лица, скрывая тревогу. План по исправлению графика едва не провалился, и всё по вине того, на кого математик возлагал такие надежды. Хранитель с трудом уберег Избранника. - Да что вы? Заморозили вас, что ли? Где вы находитесь? Что вы тут столпились, право слово! - Геометр постепенно отходил от нервического напряжения. - Хранитель, Переговорщик, посмотрите, до чего довели! У вас души на Кристаллическую бросаются! Докатились! - чертежник поднялся и сунул в руки Пса стопку чертежей. - Живо на улицы и выпроваживать всех отсюда! Всех до единой, кто не получал чертежа в последние месяцы! Я сутки чертил. Сутки! Вы чуть всё не испортили. За что мне этот крест?! За что? - он остановился в центре комнаты. - Чего уставились? Вон! И не возвращаться, пока не разберетесь с ними!
  - Но, Геометр...
  - Никаких 'но', профессор! Никаких 'но'! Не понимаешь, чем чревато неудовлетворенное беспокойство?! Нарушение баланса. Вот что нам грозит! А если их сила перевесит? Нам никакая Кристаллическая не поможет!
  Геометр перевел взгляд на спящего Вольского, на Пса и обратно. Изумленно приподнял бровь и улыбнулся. И что-то столь незнакомое и теплое было в этой улыбке, что пришла пора Хранителя недоуменно вскидывать брови.
  - А что вы так на меня смотрите? Испугались, что я с мальчиком сделаю что-нибудь? Увольте, любезные, увольте, как же я могу, без Хранителя никак ничего не совершить в нашем замечательном храме науки, - чертежник обвел рукой маленькое помещение так, словно крохотная комнатка, набитая чертежами, бумагой, линейками и стопками книг, могла свидетельствовать о роскошестве храмового убранства. - Со спокойной душой...- Геометр изобразил некий пируэт, отдаленно напоминающий танцевальное па, и вновь улыбнулся, - можете отправляться исправлять последствия собственной безалаберности, а мы пока со стариной Китайцем пообщаемся.
  Брезгливое движение пальцев, каким отгоняют назойливого уличного мальчишку, просящего мелочи, провожало Пса и Мана за дверь. Геометр приобнял Китайца за плечи, почти силой втаскивая его в круг вечно включенной лампы:
  - Сколько лет, сколько зим, друг мой...
  - Не один-с десяток, друг мой, не один-с, - Китаец прищурился.
  - Все прячешься? - улыбка не сходила с лица Геометра, как если бы он встретил давнего приятеля или одноклассника, о котором слышал лишь какие-то обрывки сведений, а теперь рад был поговорить с ним лично.
  - А как иначе-с, если Ваше Геометрическое Величество-с так и норовит испортить всё.
  - Что ж ты так, Китаец, не стыдно обзываться?! - Геометр капризно поджал губы, усаживаясь в кресло. Старик опустился на диван, умудряясь балансировать на самом его краешке, словно прикрывая тело Володьки собой.
  - Да кто ж посмеет на тебя обзываться? Ты же вон как, маху-то даешь, дай каждому такого устремления.
  - Это ты меня обвиняешь? Меня? Геометра? Ты хоть понимаешь, какой груз у меня на плечах лежит? - трагичности голосу Геометра было не занимать. И невозможно было определить, то ли он играет очередную сцену спектакля, то ли серьезно переживает о выполнении своих обязанностей. - Это тебе не технология. Это тебе не бумагу раскатывать да резать, в рулончики закручивать! Уселся на своих задворках, тишь да гладь, ни одна душенька не трогает, никто не дергает...
  - Хочешь, поменяемся, - в глазах старика сквозил смех.
  - Вот давай без этого, давай без этого, - чертежник рассеяно перекладывал на столе бумаги. - Ты тут сколько? Ни разу ни к одному из Нас не пришел и не сказал: 'Помилуйте, любезные, отпустите пожить'. Пришел? Верно. Не пришел. Всем доволен, стало быть. Всем?
  - Да не на что жаловаться-с. Сумасшедших только много развелось.
  - Это ты кого имеешь в виду? - Геометр обиженно заморгал. - Это ты опять на меня бросаешься? Да что я сделал-то тебе, старик? Я к тебе даже не хожу, Хранителя за бумагой посылаю. Не трогаю. Совсем не трогаю.
  - А что ты учудил-с в итоге?
  - Да неужто и ты не понимаешь?!..
  - Да всё я понимаю, Геометр. Сколько знакомы. Сколько перевидал я вашего брата, а все одно. Как случится что, так вы в крайности. Не придете, совета не спросите. Раз в год появится долговязый хромой за бумагой и все-с, а мне, может, поговорить-помочь охота-с.
  - Ой, уморил, старик! Ты чего это? - за насмешливым тоном Геометра скрывалось удивление.
  - А что-с? Уж и поговорить по душам со старым другом нельзя.
  - По душам, говоришь... - Геометр напряженно замер в кресле. Спина его выпрямилась. Пальцы вращали один из многочисленных карандашей, - по душам, говоришь...
  - Говорю-с, батенька, говорю-с. Не поведаешь ли чего нового?
  - Да ты и без меня знаешь, - математик кивнул на мальчика, тоскливо вздохнул и перевел взгляд в окно. - Видишь, как.
  - Вижу, Семнадцатый. Вижу.
  - И как помочь ей? Да и Избранник вроде неплохой. Нельзя график Кристаллической так исправлять, как я задумал.
  - Да это сразу было известно-с. Только ты решил отчего-то, что справишься. Геометр, сколько лет уже ты чертишь?
  - Не считал.
  - Вот всё, как дети, - Китаец устало вздохнул, погладил мозолистыми пальцами жидкую бородку. - Сколько я тут живу, всё умиляюсь. Всё вымеряете, всё знаете, а до собственных лет никак не доберетесь.
  - Ты что же, жалеешь меня?! Я Геометр!
  Китаец поднялся резко, в один шаг преодолев расстояние между диваном и столом. Ни тени старческой сутулости не было в его движениях. Синий взгляд полыхал ледяным огнем.
  - А я кто, по-твоему?!
  - Друг мой, друг мой, да ты что? Давай-ка мы без Верховных сущностей обойдемся, - Геометр растерялся. Старика вывести из себя ему еще не удавалось, но рассказы, что чертежник слышал о нем, заставляли взвешивать слова. Китаец жил в Теневой с момента её создания. На его бумаге чертили судьбы все Геометры. Каждый оставлял воспоминание о Китайце, как о суровом и непреклонном, но всегда спокойном человеке, а тут, похоже, задела и его происходящая история, раз так ощутимо нервничает. Всего несколько раз за всё время своего черчения видел Геометр Китайца - сгорбленного старика, сыплющего шутками-прибаутками, скрывающего за ними невероятную силу, никогда не проявлявшего волнения. Сейчас же...
  - Ты думаешь, я здесь просто так сижу в клубах дыма? Ты думаешь, силы черпать из миропотока - раз плюнуть? - фигура Китайца выпрямлялась, вокруг звенел воздух. - Ты думаешь, я не слежу за тем, что ты тут вытворяешь?!
  Геометр примиряюще поднял ладони, но стойко выдержал долгий взгляд Верховного, не моргая. Китаец уже через несколько секунд вернулся в образ прихихикивающего старика и улыбался, не стесняясь парочки отсутствующих зубов. Глаза его подернулись серой дымкой, а вздох словно бы подвел черту спора.
  - Так-с, милсдарь, так-с, давай-ка потумкаем чего-нибудь, пока господа наши разлюбезные-с усмиряют разгулявшихся. Чайку, что ли, налей, а?
  Геометр улыбнулся. Позвякивая посудой, он наполнял чашки чаем. Не было никого из Верховных ближе, чем Китаец. Почему бумажных дел мастер получил такое прозвище, уже никто не помнил, но приписывали его происхождение тому занятию, что он избрал для себя. Почему за Теневой необходимо было приглядывать, почему Силы никогда не оставляли Геометров без внимания, никто тоже не помнил, но так повелось, что Китаец всегда был где-то поблизости в своем дымном отдалении. Редко он позволял себе показывать свою истинную сущность, но раз услышав голос его Кристаллической, больше спорить с ним не хотелось. Он умышленно лишал себя возможности слышать движения душ, но собственной силы его хватало для того, чтобы сохранять под контролем и чертежи, и Геометров, и их путь в Теневой. Китаец никогда не вмешивался в дела чертежников, но сейчас он чувствовал в первую очередь волнение души своего подопечного, Семнадцатого, и не мог оставаться в стороне. Сейчас Смотритель мог бы помочь. Сейчас Смотритель должен был помочь.
  Они пили чай в молчании. Каждый был погружен в свои мысли. Думали об одном и том же и, но не говорили об этом. Стрелки медленно переваливали за полдень. Ближе к четырем. Володька спал, даже не шевелился. Что за сны видел мальчик? Его душа безмолствовала. Кристаллическая ошарашенно слушала диалог двух сильнейших в Теневой и не решалась что-либо говорить. Вокруг нее плотной стеной выстраивалось защитное кольцо, возведенное Хранителем. Ее не одолевали видения, что позволяло Избраннику отдыхать, а ей самой осмысливать происходящее, вглядываясь в стержень и нанизывая на него новое знание.
  Очередная чашка наполнилась темным отваром. Геометр бросил взгляд на часы и достал новый прибор. Спустя несколько минут в комнату вошел Пёс, следом - бледный и измученный Переговорщик.
  - Ну-с, как наши дела? - Геометр пододвигал чашки в направлении вновь прибывших.
  - Как видишь, все графики розданы, многие вернулись Туда, - Хранитель, явно уставший, поднес чашку к губам, бросив взгляд на Вольского. - Всё еще спит?
  - Не твоих ли рук дело? - Геометр улыбался, покачиваясь на стуле. Только на секунду Пёс стушевался, а затем медленно кивнул и сделал глоток чая. - Вот и правильно. Им необходимо отдохнуть, впереди путь долгий.
  - Его Геометрическое Величество... - Китаец вложил чашку в руки Мана и хитро подмигнул профессору, - любезно-с посвятило меня в свои планы. Всё не так страшно-с, как вы, господа, успели уверовать. Я всё недоумеваю-с, позволите ли такое замечание, насколько же вы все нервные. Знаете ли, свежий воздух-с окраин повлиял бы на вас положительно в этом смысле.
  - Это вы о чем?
  - О столь любимых вами камушках, Хранитель, о них-с. Некоторые превращаются в камень преткновения, по сути, являясь пылью. Тут-с у нас не песочек, но всё же...
  Китаец описал Гончему и профессору план Геометра по выпрямлению неверного графика. Чертежник молчал, зарывшись пальцами в волосы, и изредка кивал невпопад.
   - ... И в результате-с мы все снова собрались здесь.
  - И что же мы должны делать в результате-с? - Пёс со звоном опустил чашку на блюдце. Наконец он понял то, что никак не мог постичь последние два дня, - почему Учитель вел себя столь странным и несвойственным ему образом. Геометр хотел спасти путь души, не позволить ей утянуть на дно Избранника из-за нескольких неверных разметок. Хранитель выдохнул, но задался новым вопросом: - Что же теперь?
  - Мы должны исправить график, вернуть мальчику его душу и сохранить баланс, - Ман растеряно прихлебывал чай. Его пальцы подрагивали.
  - Всего-то, профессор-с, всего-то, - Китаец хихикнул.
  - Вот уж нашел время смеяться, - тяжелый взгляд Хранителя вновь схлестнулся с прозрачной синевой. Гончий запнулся и умолк. Что увидел он в этой прозрачности, никто не узнает, но плечи его распрямились, а вздох вывел Кристаллическую из теплого забытья. - Время пришло.
  - Пришло, - Семнадцатый встал из-за стола. - Пора.
  Глава пятнадцатая
  Новый вдох
  
   Никто не сдвинулся с места, когда бледное свечение начало рассеиваться. Каждый из присутствующих в кабинете Геометра молчал. Все трое осознавали случившееся, но никто не решался заговорить первым.
   - Ты не можешь этого сделать. Понимаешь, что случится после?
   - Вполне понимаю, но разве это важно? Это неважно. Важно то, что мы сможем выправить график.
   - Слишком много энергии высвободится. Кто будет ее сдерживать?
   - Я, разумеется, кто же еще?
   - Ты понимаешь, что никто подобного еще не делал?
   - Понимаю. Но я должен следовать чертежу и его правилам, иначе ничего нельзя будет изменить.
   - Ты уверен, что это в самом деле настолько необходимо?
   - Да. Все мы видели, что ждет Избранника... и вас.
   Ман умолк. Геометр решительно поднялся из-за стола. Несколько минут назад Кристаллическая вышла из круга Покоя, выстроенного Хранителем. Обнажено-звонкая, чистая и готовая к новому шагу - видение было ярким. Скользнуло во взглядах всех. Вольский со вскриком проснулся. Искривленный график выводил двадцатипятилетнего художника на темную улицу. Ледяная сталь, вспарывающая одежду, и острая боль. Заволакивающий всё вокруг алый туман. Душа, утратившая Избранника столь рано, высвобождает огромной силы энергию, попав в Теневую. Стирает свои воспоминания и не может вернуться в поток Силы. Сущности душ, испуганные колоссальным зарядом, разрушаются, прорывают собственные поля, объединяясь с Силой, чтобы удержать баланс. Опустевшая Теневая и дробящаяся Кристаллическая.
   - Что это?! - Вольский дрожащими пальцами стер испарину, выступившую над губой.
   - Это, мальчик, неверный график-с. Поправлять будем-с, - Китаец присел рядом, опустив руку на плечо Вольского.
   - А потом?.. - ужас видения никак не желал отпускать парнишку, он тяжело дышал и обводил взглядом комнату, словно пытаясь найти ответ хотя бы на этот вопрос.
   - Ты любишь вопросы, но не все из них настолько хороши, как этот-с, - Китаец потрепал Володьку по волосам, не глядя на него и обращаясь к Гончему: - Хранитель, как думаете-с, что потом?
   - Потом Избранник отправится Туда, а каждый из нас будет делать то, что должен, - Пёс казался совершенно спокойным. Главное сейчас - не позволять никому сомневаться. Сомнения могут остановить в самом начале пути. Сомневаться Гончий не любил.
   - Тогда мы должны приступать, - Геометр хлопнул в ладоши и одарил всех самой лучезарной и - без сомнений - самой сумасшедшей из своих улыбок. - Хранитель, дружочек, ты ведь помнишь, что я говорил тебе тогда. Контроль. Контроль и надежда. Неподконтрольная категория. Исключение. Но важное. Важнейшее. Верно, профессор, вы же мастер в отвлеченных категориях?
   - Да какой уж там мастер... - Ман никак не мог отогнать воспоминания, родившиеся видением будущего, он усиленно моргал, словно стараясь оградить неровное крошево энергетических полей, выводящих из равновесия все души по Ту и эту стороны.
   - Какой-никакой, а вопросы ваши найдут ответы. Не сегодня, так завтра, - Геометр не переставал улыбаться, переводя взгляд с одного своего подчиненного на другого. Что творилось в его душе, никто не мог сказать точно, но сам чертежник, казалось, был воодушевлен. - Это ведь в надежде главное?
   - Это, - Ман поймал себя на том, что не может смотреть на Геометра.
   - А нам, Геометрам, что главное?! Нам главное, чтобы...
   - Всё было-с в равновесии. Батюшка, ты чего это? Столько-с слов... - в голосе Китайца сквозило столько заботы, что Геометр немного стушевался.
   - И правда, и правда. Многословие - это не ко мне. Я всегда говорю по сути. Не больше и не меньше. Если иногда и позволю себе что лишнее, так это исключительно по любознательности и впечатлительности своей натуры. А вообще...- Геометр резко вытянул вперед руку: - Хранитель, циркуль!
   Холодный металл лег в ладонь непривычной тяжестью. Геометр улыбался - четко, наметанным взглядом отмерил и приоткрыл циркуль буквально на 15 миллиметров. Тут главное - не ошибиться, разрывая тонкой чертой связку своего тела и сути; а еще можно почувствовать и залюбоваться прозрачным свечением собственной души, несдержанной, ярко-изумрудной, ускользающей в поток Силы. Циркуль падает из пальцев. Отчего так тепло в этой комнате? А кто эти люди? Странные какие. Напряженные, что ли. Чертежи? Ух ты! Это кто же всё это нарисовал? Наверное, вот этот молодой человек, он так уверенно поднимает циркуль и что-то чертит. Только что это он чертит в воздухе-то? Кто ж по воздуху чертит?
   Хранитель медленным спиральным скольжением впускал Кристаллическую в тело Геометра. Обжигающий глоток шершавого воздуха. Темнота перед глазами - и века в глубине сердца. И зияющая пустота - не Избранник. Другой. Освобождение осознания того, что так нужно... Лишь немного нужно потерпеть, чтобы вернуться к тому, кто избран.
   Семнадцатый, ничего не говоря, прошел к столу. Опустился в кресло. Он не оглядывался. Не дышал, казалось. Только всматривался в выученный наизусть чертеж. Новая бумага. Повторить разметку. В точности. До силы нажима карандаша, не ослабить. Выпрямить. Вот изгиб. Вывести его. Убрать пересечения. Как же трудно дышать. Отчего так трудно дышать? И в пальцах такая тяжесть. Она мешает рисовать. Очень мешает. А ему всегда так нравилось рисовать. Не выводить по линейке, это может каждый, но выводить жизни, вырисовывать штрихами первый вздох и самую важную встречу, крик ребенка и помощь в самый сложный момент. Он ведь видел сотни, тысячи жизней в каждом из своих рисунков. Не просто графики... Как же хочется спать... Чертеж уже можно завершать. Довести до тридцати, хотя бы до тридцати, чтобы убрать эту зияющую ошибку двадцати пяти, а дальше Он справится, новый справится ...
   Воздух сгущался, приторной тяжестью висел в кабинете. Хранитель подошел к столу ближе, закрывая спиной Володьку, жавшегося к Китайцу. Он ощущал уже не просто воздух, а всю скрытую, ранее смятую неверным чертежом энергию Кристаллической. Сколько мог, Хранитель забирал на себя, уводил неровные вспышки от остальных. Кровоподтеками по плечам от давления сжавшихся пальцев. Ровнее дыхание. Чтобы не сбить энергопоток. Геометр не выдержит, не сможет удержать всю эту огромную силу один. Хранитель понял это уже на второй минуте. Еще ближе. Защищая. Учителя. Избранника. Переговорщика. Смотрителя. Пёс чувствовал горячее дыхание чужой энергии рядом с собственным яростно бьющимся сердцем.
   Ман не верил своим глазам. Тонкой паутиной поначалу, захлестывающей серебристой плетью через несколько минут сила опутывала Геометра и Хранителя. Чертежник, исправляющий график, казался совершенно чужим, незнакомым. На губах его не играла безумная улыбка, нет, губы напряженно подрагивали, а вот пальцы, обычно пляшущие беззаботно над бумагой, были, как никогда, малоподвижны. Карандаш и линейка. Словно больше они ничего не знали. Словно только эти движения сейчас составляли смысл существования человека за столом. Человека с чужой Кристаллической душой. Человека, отдавшего свою душу потоку, только чтобы не допустить падения Кристаллической. Человека, который когда-то был Семнадцатым Геометром.
   Хранитель казался профессору еще более странным. Выбившиеся из хвоста пряди путались с лентами силы, взгляд тяжелый, но ровный, был устремлен прямо перед собой. Какие мысли сейчас в голове у Пса? Что он видит, почти сливаясь с Кристаллической и сутью Геометра? Ман выдохнул. Осторожным движением мысли он коснулся души Хранителя, взволнованной, но уравновешенной каким-то новым знанием. Успокоить. Не позволить ей сдаться под напором. У Переговорщика едва не подкашивались ноги от нахлынувшей неожиданным потоком энергетической волны. График выправился. Завершен самый сложный этап. Или самый легкий. Ман не решился бы определить. Он лишь всеми силами успокаивал душу того, кого прежде называли Псом.
   Разворачивалась. Чувствовала небывалый прилив силы, желания. Кристаллическая желала вернуться к Избраннику, больше не быть запечатанной в этом теле. Геометр помог. Избранник не выдержал бы, слишком еще мал. Геометр смог. Или Хранитель. Кто теперь Хранитель? Какая разница. Необходимо вернуться к Избраннику.
   Синим внутренним огнем светились глаза Смотрителя. Будто вся суть его - горящий аквамарин. Он создавал занавес вокруг Избранника. Губы его шевелились, но ни единого звука он так и не произнес. Защитить мальчика от рвущейся к нему силы, способной и убить в своем желании воссоединиться. Все идет так, как должно, так, как Китаец предсказывал, еще тогда, бесконечно давно, на своей крохотной кухне. Что же дальше? Эти трое при всем желании не удержат силу в комнате. Туже, опоясать кабинет еще одним кольцом щита, чтобы душа не просочилась, не утратила ни грамма энергии, не вывела из равновесия все своим гигантским желанием Воссоединения.
   Семнадцатый вставал из-за стола. Какая боль. Неостывшим тупым железом разрывающая сила. Никак невозможно удержать в пальцах все эти предметы. Что это за предметы? Кому они нужны? Нужно встать. Горячим шаром боль скатывается к ногам. Не устоять. Нельзя падать. Куда ты?! Еще рано! Нет. Уже пора. Как же больно. Закрыть на мгновение глаза. Только на несколько минут. Чьи это руки? Да, пожалуйста, еще немного. Вот так уже не больно. Почти не больно. Нет! Не убирайте руки! Сводит мышцы. Словно плавится тело. Как темно вокруг. Не могу открыть глаза... и уже не больно. Совсем не больно. Совсем. Не. Больно.
   Нитями металла захлестнуло горло. Ловить оседающее на пол тело Учителя. Удерживать Кристаллическую. Не позволять. Зачем? Просто чтобы еще раз взглянуть в глаза. Не закрывай глаз, Геометр. Ты не можешь вот так... Не так... Все знали, что так... И я знал. Сразу же знал. Но еще хотя бы минуту. Одну минуту. Тебе больно. Прости, Учитель. Прости. Убрать руки. Закрывая глаза, выдохнуть. Выдохнуть, я сказал. Ровнее. Ровнее. Ровнее. Влажное тепло в глазах. Откуда оно взялось. Старческое. Нельзя. Не сейчас. Сейчас нужно выпускать силу Кристалла.
   - Хранитель, пора.
   Пёс не двигался с места. Всё еще удерживал Кристаллическую.
   - Пора, Хранитель!
   Гончий встрепенулся. Поднялся. Циркуль летал в его пальцах, выводя новую спираль. Комната утонула в серебристом тумане. Густая и чистая, неподвижная, пульсирующая энергия разворачивала души, открывала грани, неподконтрольная, яркая. Невозможно спрятаться или укрыться. Только Вольский не чувствовал этого. Избранник водил подушечками пальцев по плотной дымке и улыбался.
  
   Дальний берег. Тихая песня. Плеск воды. Тени у костра.
   - Вы, профессор, всё вовне ищете, а вы бы в себя заглянули, - студентка поражается сама себе: вот так набраться смелости и попытаться ответить на вопросы профессора.
   - Как вы всё упрощаете, дорогая. Ведь должна же быть и объективность в исследовании.
   - Да какая уж тут объективность! Профессор, мы же в походе, в лесу. И как вы с нами пойти согласились?! - девушка заливается смехом. - Небо, смотрите, какое звездное!
   - Да, Анна, небо удивительное сегодня.
   - Всё просто, профессор. Всё внутри. Как сохранить душу, вы всё спрашиваете? А зачем? Душа - первоисточник всего. Она сама себя защищает.
   - Вы всё выворачиваете наизнанку, Анечка, - профессору хочется не говорить об этом. Впервые в жизни не хочется задаваться вопросом, а просто смотреть в анечкины глаза и верить, знать, что Анечка не ошибается.
   - А почему бы и нет? Вы говорите, что любовь защищает душу, а я вам говорю, что душа рождает любовь, чтобы защищаться.
   - Самостоятельно защищаться?
   - Конечно. Неужели же вы не понимали этого? В каждом из нас есть силы для такой защиты.
   - Внутри, а не вовне. Не вовне.
   Мягкий плеск воды. Не было такого разговора. Не было такого вечера. Потому что слишком хороша была Анечка, а профессор отринул защиту, что так желала построить его душа. Отчего она и ранилась. Выдохнуть.
  
   Огромный зал. Пустота. Скользящее по периметру Время. Голоса. Подрагивающий воздух.
   - Произойдет многое, но мы должны сильнее оберегать Ту сторону, ты согласен?
   - Конечно, согласен.
   - Много веков мы не подвергали контролю происходящее. Души Кристалла больше не могут пускать всё на самотек. Даже Время согласно пополнять поток силы, но его недостаточно для контроля.
   - А что же еще нужно?
   - Ты привык верить в силу. С ее помощью можно связывать душу и тело. Но должно быть еще одно звено. Его дадут нам Кристаллические, уходящие на Ту сторону, создавая Теневую.
   - И что же это за звено?
   - Надежда. Никому из Верховных Создателей она не свойственна. Мы просто знаем, что произойдет, мы не совершаем ошибок, мы не оглядываемся в прошлое. Геометры станут звеном надежды. Геометры будут контролировать силу душ. Геометры свяжут веру и силу, что ты им дашь, Смотритель.
   - Да.
   Голоса стихают. Давнее воспоминание. Почти легенда. Дом в пригороде и сотни лет напряженного ожидания. Ожидания новой надежды. Надежды на новую силу. Силу нового Геометра. Выдохнуть.
  
   Прямой. Высокий. Сдувший прядь волос, упавшую на глаза. Не позволяя уводить себя в отрывистые видения, Восемнадцатый Геометр все еще задерживал дыхание. Вольский перевел взгляд на молодого человека и неуверенно улыбнулся. Геометр кивнул и тоже улыбнулся.
   - График ровен. Рисуй от души, мальчик.
   Несколько дуг воздушного узора. Дымка мягко стягивалась в туго вибрирующий кокон. Огромная энергия Кристаллической ждала своего Избранника для продолжения Пути. Вольский коснулся свечения, окуная в него кончики пальцев. Замер. Сильнейшим болезненным разрядом душа воссоединилась, наконец, с телом, забирая Избранника на Ту сторону. Вспышка. И бледное свечение.
   Геометр завершил круг, обводя комнату алым свинцом собственной силы. Выдохнуть. Вот теперь можно выдохнуть. И вдохнуть.
  Эпилог
  
   Идеальная тишина нарушалась только шорохом перьев. Китаец смахивал несуществующую пыль с очередного дракончика на каминной полке в своей гостиной. Он сосредоточено рассматривал изящные линии эмали, покрывающие изогнутую фарфоровую спинку, и ни о чем не думал.
   - Послушай, Китаец...
   - Ну вот зачем ты-с?! Так хорошо молчалось!
   - Извините-извините, - Ман нахохлился в своем кресле и демонстративно громко опустил чашку с чаем на блюдце. Блюдце протестующее звякнуло.
   - Свои люди-с, сочтемся, - ехидная ухмылка не украсила лицо старика, а только прочертила несколько новых резких линий в уголках глаз. - Чего-с изволил сказать-то?
   - Как думаешь, справится наш Геометр?
   - Конечно, справится. Не люблю я его-с, больно нормальный, но справится.
   Профессор улыбнулся. Посмотрел в окно. Густые сливки пара, как всегда затягивали двор. Предзакатный час полировал крыши домов. Где-то на втором этаже медленно двигались стрелки часов.
   - А новый Хранитель...
   - Заходил-с, заходил-с на днях. Чудной такой. Всё никак не поймет еще, что-с к чему-с.
   - Научится. Дело такое.
   - Такое-с. А уж как о Семнадцатом начнет спрашивать, сладу нет. Всё ему расскажи. Виданное ли дело, чтобы старик Китаец с Хранителями о Геометрах говорил-с!
   - Судя по твоему лицу, ты совсем и не против, - Ман улыбался.
   - А чего ж против-то? Совсем и не против. Я поговорить, может, шибко-с люблю, да вот только теперь это и поняли.
   - Это всё наше Доказательство.
   - Оно самое-с. Как там люди-то говорят? Жертвенность? - смотритель поправил салфетку на большом красного дерева комоде и лукаво посмотрел на Переговорщика.
   - Да, так говорят. Вера доказательств не требует. И надежда, - Ман внимательно посмотрел на Китайца. - В этом сила Кристалла?
   - Потому и сила, - многозначительно кивнул старик. Перья мягко обводили контуры очередного коллекционного дракончика.
  
   В тусклом круге лампы за столом среди множества чертежей работает математик. Его пальцы уверенно держат карандаш. Он задумчив. Два графика удивительно похожи. Сходство чертежник заметил давно, но только сейчас позволил себе полюбоваться совершенством тонких линий и верностью разметки - много работы. Бумага почти неощутимо отличается по плотности. Не хватает лишь одного штриха. Уверенным скольжением простого карандаша он завершает график Кристаллической, соединяя две души на одном Пути. Восемнадцатый Геометр улыбается и переводит взгляд в окно. Предзакатный час полирует крыши Теневой.
  
   Уверенные мазки кисти.
   - Чем вы нас на этот раз порадуете, Владимир? М!.. Портрет... Кто это?
   - Я не знаю, - Вольский пожимает плечами. В Академии его давно прозвали странным. Многие даже не рискуют с ним заговаривать. Все чудачества с изобразительными элементами, эксперименты и странную манеру письма ему прощают за огромный и всё еще разворачивающийся талант. Профессора удивленно вскидывают брови, картины отправляются на выставки, а двадцатитрехлетний художник только неуверенно улыбается и говорит, что рисует от души.
   - Снова душа просит? - учитель снисходительно смотрит. Заданием была пейзажная зарисовка, с которой успешно справился весь курс, кроме Вольского, но портрет был поистине изумительным. Невольно задерживался взгляд на изображенном лице. Еще пока только набросок. Не везде ровно положены тени, но студент уже выправляет работу, прямо на глазах преподавателя оживляя высокого худого человека в дорогом сером костюме.
   - Как всегда, - Вольский явно смущен и старается не отрывать взгляд от полотна.
   - Кажется, это лицо я видел на ваших еще юношеских работах. Неужели вы не припоминаете того, кто столь часто появляется в вашем воображении?
   - Это не воображение, профессор, это...
   - Душа. Да-да-да, я помню вашу стройную теорию. Однако откуда же она взялась у столь юного создания?
   - Я не знаю, откуда. Я просто это знаю. Ничто в этом мире не может быть создано без души. Поэтому ни воображение, ни рецепторы, ни нервные окончания тут не при чем. Всё это - только душа.
   - То есть, у тех, кто не может создавать нечто столь совершенное, - профессор одобрительно окинул взглядом прекрасный портрет, - душа какая-то неправильная?
   - Нет, не бывает неправильных душ. Бывает, что предназначение неверно выбрано...
   - Поражаюсь я вам, Владимир, поражаюсь. Как бы там ни было, ваше предназначение - рисовать. Рисуйте. От души.
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"