Аннотация: Свободный белорусский роман. Государство против человека. Трое против государства. Немного авантюры, криминала с политикой и экономикой, когда взялись за дело белорусские городские партизаны.
Ксений Белорусов
КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА
Свободный белорусский роман
Copyright љ 2017 by Xenius Bielarusau. All rights reserved.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРОЛОГ
Частные правила
Стихи и проза
Ужель та самая Татьяна?
Я думал уж о форме плана
КНИГА ПЕРВАЯ. В ПРЕДДВЕРИИ
Глава первая. Неосторожен и здоров
Глава вторая. Что значит именно родные
Глава третья. Все было просто
Глава четвертая. Поклонник славы и свободы
Глава пятая. Везде поспеть немудрено
Глава шестая. По-русски тоже знала
Глава седьмая. Стволы блеснули роковые
Глава восьмая. От жизни прошлой отдохнуть
Глава девятая. Все были жребии равны
Глава десятая. Охота к перемене мест
Глава одиннадцатая. Они сошлись
Глава двенадцатая. Почтенный замок был построен
Глава тринадцатая. И Тане уж не так ужасно
Глава четырнадцатая. Заводят слово стороной
Глава пятнадцатая. Их разговор благоразумный
Глава шестнадцатая. Татьяна всех благодарит
Глава семнадцатая. И к размышлениям влекло
Глава восемнадцатая. В гостиной встреча новых лиц
Глава девятнадцатая. У нас и в наших именах
Глава двадцатая. Не все тогда пошло на стать
Глава двадцать первая. Определять обедом, чаем и ужином
Глава двадцать вторая. Татьяны милый идеал
Глава двадцать третья. Еще снаружи и внутри
Глава двадцать четвертая. Немногих добровольный крест
Глава двадцать пятая. Промеж людей благоразумных
Глава двадцать шестая. Смирить волнение в крови
Глава двадцать седьмая. Как в лес зеленый из тюрьмы
Глава двадцать восьмая. Вольный бег
Глава двадцать девятая. Бежала вдаль
Глава тридцатая. Бежал за милой суетой
Глава тридцать первая. От них бежал
КНИГА ВТОРАЯ. НАКАНУНЕ
Глава тридцать вторая. Еще предвижу затрудненья
Глава тридцать третья. Мечты, желания, печали
Глава тридцать четвертая. И к журналистам на съеденье
Глава тридцать пятая. Больше по делам
Глава тридцать шестая. На благородном расстоянье
Глава тридцать седьмая. Осуждены судьбою властной
Глава тридцать восьмая. На повороте наших лет
Глава тридцать девятая. Здесь все Европой дышит, веет
Глава сороковая. Порядок новый учредить
Глава сорок первая. Снисходительный Евгений
Глава сорок вторая. Предметом став суждений шумных
Глава сорок третья. И восклицанья, и хлеб-соль
Глава сорок четвертая. Всё на воле
Глава сорок пятая. И здравый толк о том, о сем
Глава сорок шестая. Долгами жили их отцы
Глава сорок седьмая. Взять также ящик боевой
Глава сорок восьмая. Вздыхать и думать про себя
Глава сорок девятая. Грозный счет
Глава пятидесятая. Ему стал общий приговор
Глава пятьдесят первая. Со временем давать отчет
Глава пятьдесят вторая. Чего ж вам больше?
Глава пятьдесят третья. Прикажут Ольге чай готовить
Глава пятьдесят четвертая. Вдоль большой дороги
Глава пятьдесят пятая. Съезжались недруги и други
Глава пятьдесят шестая. Угрозы, толки, предсказанья
Глава пятьдесят седьмая. Татьяна то вздохнет, то охнет
Глава пятьдесят восьмая. В Москву отправиться зимой
Глава пятьдесят девятая. Идет волшебница зима
Глава шестидесятая. Настанут святки. То-то радость!
Глава шестьдесят первая. Довольны праздничным обедом
Глава шестьдесят вторая. Что нам дано, то не влечет?
Глава шестьдесят третья. Разумный толк без пошлых тем
Глава шестьдесят четвертая. И гордость и прямая честь
Глава шестьдесят пятая. В темный угол
Глава шестьдесят шестая. Зимние оттенки в крещенский вечер
Глава шестьдесят седьмая. И славно зиму проведешь
Глава шестьдесят восьмая. Судьбой отсчитанные дни
Глава шестьдесят девятая. Суровая проза партизанской жизни
Глава семидесятая. Прощайте, мирные места!
ЭПИЛОГ
Не дрогнет их рука
Обоз обычный, три кибитки
Кто не дочел ее романа?
L. b. s.
Не важно в конце концов где и когда будут иметь место и время, происходили, совершаются, случаются тут и сейчас те или иные фабульные события и сюжетные перипетии нашего откровенного романа. Поскольку любое романическое совпадение с вымышленными и действительными именами, фактами, с явным пересечением текущих реалий и актуалий от мира сего преподносит собой случайное и свободное стечение творческих исканий, изысков, интуиции и личных обстоятельств преданного вам навеки автора.
Предстоятельно посвящается, настоятельно предназначено, обстоятельно предписано разнообразным инакомыслящим, всяческим диссидентам, вольнодумцам, оппозиционерам и всевозможным революционерам всех времен и разных народов.
...И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
А. С. Пушкин, "Евгений Онегин", гл. 8, ст. L.
ПРОЛОГ ПЕРВЫЙ
Частные правила
Объемная, просторная пятикомнатная квартира в хорошем старом доме досталась, вернее, осталась Евгению вполне хрестоматийно. Завещал ее ему родной и любимый дядюшка. За что ему поминальное, неоскудевающее спасибо от почтительного племянника. На этом свете и на том, по эту или же по ту грань нашего бытия вместе со всеми бытовыми и жилищными условиями нельзя не остаться бесспорно благодарным досточтимому покойнику.
При этом и при том старший брат отца излишне строгими и глупо честными правилами отнюдь не отличился. До и после кончины он не был, не стал ни ослом или каким-нибудь иным басенным персонажем. Хотя литературным героем его покойный дядька мог бы стать с полным на то основанием, ― полагал Евгений Печанский. Например, хотя бы потому, что заблаговременно побеспокоился прописать, чин по чину зарегистрировал избранного наследника на приватизированной жилплощади. Даже предоставил ему еще при жизни предостаточно наличности, чтобы оплатить все хлопоты и издержки по введению конкретного Евгения Вадимовича Печанского, гражданина РБ, в неоспоримые права первоочередного наследования.
И документально, точнее, нотариально с недвижимостью все сделано без сучка и задоринки, дабы чужестранные претенденты недвижимо побывали с носом и поимели от белорусских наследуемых благ не больше, чем им отписано и отказано. Изначально дядюшка имел в далеком виду издавна разъехавшуюся с ним законную московскую супругу и ее дочь, которую он ни в жизнь не считал собственно своим произведением. Что и доказал, показал генетический анализ уже после отъезда неверной жены в Москву к родителям. Однако от внезапно организовавшегося послебрачного российского сына Александр Сергеевич Печанский никогда и не помышлял отказываться. Оставил на усмотрение белорусского племянника распорядиться, согласно недвусмысленной воле покойного, причитающимся тому самому россиянину иностранным отцовским наследством.
Заграничного, уточним, питерского двоюродного братца душеприказчик Евгений, очевидно, не обидел, честь по чести в красивом конверте передал ему из рук в руки кредитную карточку. Не любопытствовал тактично, какая сумма на ней означена. С одной стороны, так велел заставивший себя уважать дядька. А с другой, помешали разные хлопотные дела торжественных похорон Александра Печанского, далеко не последнего человека в Республике Беларусь. Солидную банковскую карточку со всеми сопутствующими реквизитами братка Севастьян получил на кладбище во время нудных официальных и официозных прощальных речей. Евгений было хотел совершить денежную трансакцию во время поминальной службы в Кафедральном соборе, но не посмел нарушить православное благочестие.
Зато по дороге от Восточного кладбища подвез он брата в хороший правильный банк, где честно и крепко стерегут от завидущих глаз да загребущих лап белорусского государства доверенные им денежки.
― Сказать, Ген Вадимыч, сколько там, иль ты сам знаешь? ― будто бы безразлично тогда спросил петербуржский брательник Сева.
― Не знаю и не спрашиваю, ― констатировал менский братаныч Евген. ― На чужое позаришься хоть в малости ― свое потеряешь по-крупному.
― И то верно, ― лаконично согласился Сев Саныч с братней чисто буржуазной максимой, видимо, вон-таки продолжено ошарашенный, в кредите свалившимся на него весомостью, размером значимого наследства. Оно сполна свободно от долгов перед обществом. В дебете. И главное ― недоступно оно меркантильным домогательствами любых государственных служб с этого либо с того боку союзно-восточной границы.
Допустим, в банкетном многолюдном зале на дядюшкиных поминках богатый гость Севастьян Печанский особо не разгулялся, сгоряча не разошелся с российским купеческим размахом. Во плоти сохранял прохладное достоинство и чопорную вальяжность крупного негоцианта из самого Санкт-Петербурга. Из северо-восточной столицы, так сказать. Если его, и не называли в давешний вечер: ваше степенство, то неявно имели в мыслях и в чувствах какое-нибудь тому подобающее уважительное обращение малотрезвые присутствующие. Или его не видели совсем пьяные гости, с разбором приглашенные на поминальное торжество на полторы сотни персон с лишним. Присутствовали, пили, ели там большей частью те, кто ходят в больших чинах или владеют немалым богатством по белорусским денежным меркам.
Таковым нынче в глазах многих белорусов значится и Евгений Вадимович Печанский, состоятельно пребывающий владельцем обширных апартаментов в центре престольного Минска, двух благоустроенных загородных домов, трех относительно приличных легковых автомобилей и нескольких банковских счетов. Впрочем, о последних всем прочим, посторонним, положено лишь догадываться, предполагать безосновательно. Вне рамок их компетенции имеют место быть и положительное сальдо, и активные балансы, и доходность искусно, превосходно размещенных, а также разумно вложенных монетарных средств.
Положительно, это есть неплохой имущественный задел для молодого аудитора 32 лет от роду, благонамеренно разведенного, детей не имеющего. Зато владеющего несколькими востребованными денежными профессиями в стране, где долгосрочной президентской политикой давно уж заведено неутолимо ревизовать и алчно контролировать всех и вся по финансовой части.
Контролеров и ревизоров в белорусской сторонке, в столице, в захолустных родных закутках всюду встречают, провожают с должным почетом и уважением вперемешку с застарелым страхом и затхлой завистью, ― не без самодовольства рассуждал Евгений. При этом он на личном опыте не раз убеждался, насколько не имеет решающего значения ― частный ты поверенный в аудиторских и бухгалтерских делах либо облечен чиновными казенными полномочиями.
Особым политическим недовольством по отношению к долгоиграющей президентской власти Евгений Печанский ничуть не выделяется и ничем значащим не отмечен в огульном сравнении с большинством сограждан, фатально, верноподданно в течение 22 лет голосующих за полномочного президента Лукашенко. Впусте ближним батькой он его нисколько не чтит, поскольку свой достопочтенный родитель вдалеке имеется. Но в сумме лояльность государству белорусскому сохраняет, вычитая бюрократические частности, способные помешать правильному ведению бизнеса им самим и его клиентами.
Всю политику, президентские указы, декреты, правительствующие законы Евгений целиком воспринимает, суммирует их в качестве и количестве юридической данности или административных форсмажорных обстоятельств. Потому ни в каких оппозиционных партиях, правозащитных организациях смолоду никогда не состоял. Предостережено обходил, предусмотрительно объезжал стороной уличные акции присяжных оппозиционеров. Ему отлично известно, как под милицейскую и судейскую раздачу может лихо угодить случайный прохожий, не понимающий, ни сном ни духом знать ничего не ведающий, в какой такой стране он конкретно живет. Именно здесь в РБ, а не в абстрактном сказочно социальном царстве-государстве.
Какую-никакую государственную политику Евгений педантично и саркастически отслеживает, отцеживает, шерстит, ревизует по разнообразным и разношерстным источникам. В основном в интернете.
"В шерсть и против шерсти".
Он достоверно в курсе скоротекущих макроэкономических пертурбаций и турбулентностей, внешнеполитических неувязок, внутренних бесхозяйственных нелепостей, микроэкомических неурядиц, провоцируемых бездарно идеологическим правлением. Всегдашним порядком принимает во внимание и к сведению утомительные безостановочные изменения действующего законодательства. Включая скоропортящуюся практику его подзаконного применения. Но открыто критиковать, охаивать заведомо неразумную власть предержащую и ее правительственных присных принципиально воздерживается. Хотя бы оттого, что раньше сам-то находился на президентской службе по окончании очень специфического вуза, куда недовольные никак тебе не могли и в принципе не хотели проникнуть. Теперь же безрассудное гласное критиканство еще в большей степени способно повлиять нехорошо на его нынешнюю корпоративную служебную деятельность. Чего-ничего доброго и повредить в светлую даль идущим замыслам, дух захватывающим реальным планам по обустройству собственного независимого частного дела.
"Крéдит не кредит, а дебет не кредо".
В политике и в экономике Евген, ― как его на белорусский манер чаще всего именовали друзья и сослуживцы, ― предпочитает относить себя к реалистам и прагматикам. Те же самые рассудительные качества присущи ему и в приватной жизни.
Тем самым как не попомнить его развод! Рационально провел он его в виде аудиторской, судебной и риелторской операции с использованием всевозможных законных мер воздействия на повинную сторону. К чему-либо противозаконному и криминальному прибегать не пришлось. А после оплаты неотъемлемых издержек и скорой продажи их трехкомнатной квартиры он практически вышел с некоторой прибылью, причем на бывшей жене повис неслабый долг. Причем негласно предпринятое частное расследование и вразумительный гражданский иск весьма органично оформились в уголовное дело.
Как только в прошлом году началась заблаговременная подготовка к бракоразводному процессу, пока шли суд да дело, Евген перебрался не за город в далекие Колодищи, но из Серебрянки в центр, в свою старую комнатенку к дяде. Глупейшую идею, как бы по-семейному пожить у матери на дальнем Западе, он отверг с порога. Тем временем у центрового дядюшки легко прожить некоторое время, воспользоваться по-родственному и жильем, и дружбой, и бесплатными консультациями полковника милиции в отставке.
Говорить в банальности, словно бы упокоившийся дядька Алесь заменил ему отца, эмигрировавшего 20 лет тому назад, нашему Евгену Печанскому не приходиться. Батька есть батька, он и в Сан-Франциско ему настоящий отец: был, есть и останется. Между тем иметь отцовского братана в реальных друзьях ему очень нравилось, чуть ли не с младенчества. Что может быть лучше, как скоро есть возможность сбежать от надоевших, вконец доставших родоков к дядечке, который все про все понимает? Плюс еще ему по силам нехило приструнить и угомонить предков, в жесть охреневших на воспитании и отметках за дурацкую учебу? А без отца, в шерсть и против шерсти, на дому стало куда хуже при одной матери под боком. Зато у дядьки Алеся ей его уже никак и ничем не достать.
Так вот и получилось, что Евген сызмала привык да приспособился жить ровно на два дома. Сейчас же этот второй дом полноправно превратился в его собственность, родную и единую, не исключая отсюда примелькавшихся привычных соседей по подъезду, во дворе ли на лавочках. Или же возьмем старых добрых дядюшкиных знакомцев по дому, если кое с кем них наследник с удовольствием поддерживает небесполезную умную дружбу. Как тут не вспомнить отныне по-соседски о Двинько Алексан Михалыче?
В придачу и этакое выдающееся шестиэтажное многоквартирное здание в центральном районе белорусской столицы по старорежимному адресу улица Ульянова изрядно заслуживает того, каб его помянуть отдельно добромысленным словом. Притом не столько потому что в нем выпало жить-проживать некоему Евгению Печанскому, политически и экономически независимому, свободному, образованному молодому профессионалу в области финансов и аудита. То, как жил он в других местах города, и припоминать незачем коренному истому менчуку, менчаку в четвертом поколении.
"Так скажем, коли-николи основные дела в родном Менске сделаны. Зараз будет не лишним на дачу закатиться, и там дела не мало. Но до того затребованы провиант и провизия: себя, одинокого, покормить и завтрашних гостей продовольствено подпитать.
Истинный центр далек от эпицентра..."
По пути за город Евген заехал за ржаным бородинским хлебом в булочную, что на Круглой площади. По-другому это примечательное место он не называл и не признавал идеологических переименований. Мало ли чего можно наворотить с названиями да прозваниями?
"Победный столб-памятник квадратного сечения, а площадь-то по-житейски все равно застанется круглой..."
ПРОЛОГ ВТОРОЙ
Стихи и проза
Всякие антураж и пейзаж Змитер Дымкин на круг и вокруг научился, себе поставил прежде всего оценивать с профессиональной точки зрения. Что, кто и как могут ему пригодиться при подготовке очередного материала, в поисках горячей темы, для получения закрытой инсайдерской информации ― всегда его интересовало, занимало в первую очередь. Все остальное побоку и потом. Журналистом надо быть 24 часа в сутки, неусыпно и недремано. Иначе ты никто и звать тебя никак, несмотря на все твои звучные по-белорусски прозвища вместе с громкими прежними публикациями.
Каждый человек живет и взаимодействует в конкретном социальном окружении, каким бы он там ни был мирным затворником и дремучим отшельником, ― преисполнен твердых убеждений Змитер Дымкин. Он же Змитрук Дымкович, Дмитрий Дымов, плюс несметные прочие авторские псевдонимы, поставленные над или под его статьями, репортажами, очерками, комментариями. Но придавать излишнее значение объектам своей деятельности истовому профи ни в малейшей степени не пристало. Сверх того, если потенциальные типажи покамест без надобности; тематически взятые скопом, являются не более как трехмерной декорацией, людским многоплановым антуражем. Или же реально существуют лишь в декоративном состоянии анимированного городского пейзажа, который ты рассматриваешь оценивающим, отстраненным взглядом индифферентного профессионала с разносторонних, порой диаметрально противоположных ракурсов, аспектов, перспектив и ретроспектив...
Сочинив несколько раскидистых, расписных вводных сентенций к предполагаемому комментарию о состоянии престарелого жилого фонда в центре города, Змитер продолжил изучать и вживаться в новоявленную обстановку. Мало ли чего когда-нибудь сгодится? Дома, люди и так далее, вблизи, вдали... Потому, в таком практическом рассмотрении, новых ближних соседей он сметливо берет в неотъемлемом приложении к дому, где он на днях великолепно поселился. Следовательно, разыскивает привычно и профессионально отбирает информацию обо всем, что перед глазами. Если он это видит, то и читателям он должен открыть глаза на те или иные жилищные проблемы.
"В проблематике, в теме и в реме", ― своемысленно, лингвистически отрезюмировал Змитер Дымкин, прагматически и практически работающий на разномастные издания самых противоборствующих, противостоящих, противительных направлений, мнений. "Синонимы и антонимы можно раскидать по местам, по абзацам, по тексту чуточки погодя, при наборе и верстке".
Содержание едва ли не всех готовящихся материалов Змитер каждый раз досконально обдумывал, отрабатывал в мыслях, лишь затем переносил в цифровую системность дисплея и сохранность жесткого диска. Потом же усердно правил, работал с распечаткой, после того ― со сверстанными газетными гранками-полосами. "Как учили и не устают нас поучать отцы, деды, старшие товарищи редакторы и пожилые господа пишущие. За что им наше вам молодежное спасибо от щеглов, сынков, салаг и салабонов!"
В свои 27 минувших лет почти ко всем тем, кто старше и опытнее, Змитер относится не без молодого скепсиса. И с основательным авторским самомнением полагает себя состоявшимся журналистом, достаточно, хорошо известным редакторам и читателям белорусских масс-медиа. Неизбежно в таком вам системном порядке: сначала берем начальство, редакторов, следом пойдет читающая рядовая публика, понимающая, думающая, знающая или ничего себе не соображающая. По крайнее мере, вселякие отклики на его публикации Змитер последовательно получает и от разумных читателей и от неразумных. Но опять же не пользователям бумажных и электронных СМИ решать, что пойдет в номер, а чего им знать, ведать не положено.
Как-то раз умный выпускающий редактор из общеполезной белорусской газеты, сплошь независимой от лукашенковского государства, с намеком положительно пошутил. Достоверно, у нашего Думцевича-то фамилия в гонорарной ведомости смотрится благолепнее и многозначительнее любого надуманного псевдонима. Змитер с ним по большому счету мог бы и поспорить.
Ему нимало не нравятся в публичности его имя и прозвание, доставшиеся от родителей, прадедов, из свидетельства о рождении в Бресте, из того же паспорта с президентским гербом-капустой. Подумать только: некто урожденный Владимир Ломцевич-Скибка! Да его и назвали-то берестейские предки по имени пушкинского стихотворного героя, долго выбирая, сами признались, кем ему у них быть. Евгением Онегиным, романически? Или, быть может, Владимиром Ленским, поэтически?
Стихотворчества Змитер Дымкин предубежденно не одобряет, вообще не признает его креативной мыслительной деятельностью; стихов и в юности никогда не писал ни под каким соусом. Поэтому, невзирая на профессиональный совет отца, нигде не подписывался в лирическом, вашу мать, элегическом виде какого-то вам В. Ленского. При этом до смерти боязливым суевером Вовчик Ломцевич не был ни в малости. Его и подавно не волновало, что друг Евгений пристрелил друга Владимира, а там-то и там-то младой певец нашел безвременный конец. И все здесь! Если, конечно, не считать того, как Вовчиком, иногда Владом, он по-прежнему остается для новых и старых друзей или для родичей. Но на работе, на службе строго, обязательно, даже официозно пребудет Змитером Дымкиным. Он ажно, выделим по-белорусски, добился, чтобы ему выписали новое редакционное журналистское удостоверение на принятый им постоянный псевдоним. Однако в иных, более официальных, чаще всего денежных отношениях, де-юре ему приходиться пользоваться милицейскими паспортными данными.
Кстати, в ведомостях на зарплату и премиальные в бухгалтерии де-факто к его имени-фамилии добавляют в круглых скобочках: Дымкин. Почему бы и нет, не? Какое-никакое, но родовое шляхетское имение ― сельцо Дымки ― у него кое-где имеется, для точности ради, когда-то исторически имелось. Но об этом биографическом фамильном факте в редакции президентского официоза, где у Змитера Дымкина лежит трудовая книжка, никому знать не полагается. Потому как совковое быдло рабоче-селянского происхождения чужое шляхетное благородство нынче ничему хорошему не обязывает. Скорее напротив, коли пролетарская холуйская зависть ― она самая зловредная, противная.
Со всем тем он, журналист Дымкин, каким-либо демофобом и мизантропом никогда не был. Демократии не чурается и ей не очень-то противится. Пусть вам и в лукашенковском имидже и подобии. Ибо от единоличного дурного авторитаризма в его понимании вреда гораздо больше, чем от покорной глупости демократического многолюдства, мирно пасущегося на республиканских пажитях. "Такая она есть Республика Беларусь со всей нашей лукашистской выборной дерьмократией и совхозной быдлобратией, вовсе не читающей ни оппозиционных интернет-изданий, публикующих Змитера Дымкина под псевдонимами, ни государственной газеты, где он прочно состоит в штатных сотрудниках, небезуспешно часом печатая статьи с разгромной критикой тех же оппозиционеров, диссидентствующих под видом и под крышей политических партий".
Сформировав в уме длиннейшую фразу, Змитер тотчас присел на скамейку во дворе и внес дословную мысль в журналистские дигитальные закрома легкого и тонкого малоразмерного ноутбука. Вдруг да удастся куда-нибудь творчески вставить таковский пассаж? Тут же набросал еще кое-какие беглые заметки по мотивам послевоенных домов, на века выстроенных в Минске немецкими архитекторами и военнопленными.
Его читателям подобные проникновения в историю данного жилищного вопроса просто обязаны прийтись по сердцу, по душе. Тогда как мнение тех, кто его не читает и вряд ли когда-либо прочтет, Змитера не беспокоит. Их он мотивированно не числит в лоне свободного разумного человечества. Позвольте спросить зачем, коли неумеющие читать суть не более чем подневольный, неодушевленный антураж и декоративный пейзаж? В лучшем случае их иллюстративное предназначение ― быть пейзажным стаффажем, бессловесными театральными статистами, киношной массовкой, оперными хористами, безголосо разевающими рты, неуклюжим танцевальным кордебалетом на заднем плане. А так вся вокруг эта безъязычная дальняя толпа: статистика, социология и демография ― безликие и бездушные абстрактные цифры. Они куда менее реальны в частном сравнении с виртуальной реальностью его текстов, чья конкретная действительность регулярно подтверждается в день выдачи гонорара.
"Не спынись, приценись, покупай рукопись..."
В то же время, начни кто-то читать, ― не влияет в каком таком возрасте, ― в глазах Змитера он сразу же становится полноценным представителем белорусского народа и всего многоумного рода человеческого. В отличие от безграмотного, бесписьменного мирного стада, бездумно повадливого воспринимать через хрень на плетень один лишь телевизионный сигнал, своих настоящих и предстоящих читателей Змитер демократически уважает и сердечно ценит. Если кто-то кого-то вдумчиво читает, значит это нужно им обоим, не так ли? В итоге он, Змитер Дымкин, завсегда наготове дать думающим людям то, чего они от него ждут задушевно...
Змитер аккуратно сохранил оба обновленных файла, мягко опустил крышку без малого разумной машинки, позволяя ультрабуку самостоятельно завершить процедуру выхода из операционки. Затем сладко потянулся, внимательно огляделся в уютном летнем дворике, пополудни, где-то к вечеру, в центре Минска. Не преминул поднять глаза к четвертому поверху, посмотреть на свойские окна съемной квартиры, куда он сегодня перевез недостающее для работы и жизни имущество.
И этот двор, и дом, и эта квартира его распрекрасно устраивают. Спасибо туточки славному дядьке Алесю Двинько, днями подбросившему ему такой вот удачнейший вариант разрешения вовсе не литературного, но извечного квартирного вопроса. Двиньковские соседи по дому срочно отъехали в Китай, в длительную командировку, три комнаты закрыли, а одну оставили на усмотрение дядьки Алеся. Буде подселит надежного человека, тот и за всей квартирой присмотрит.
Пускай тебе временно. Но доводится ли загадывать на будущее, коли всякое вправе произойти здесь, сейчас, не сегодня, так завтра?
"В неустойчивое время живем, дороженькие мои читатели! День у нас нынче предыдущий, парадоксально. То ли в преддверии, то ли накануне. Возможно, на выданьи. Аль на сносях? И в преферансе две карты в сносе".
ПРОЛОГ ТРЕТИЙ
Ужель та самая Татьяна?
На новую конспиративную квартиру, позавчера арендованную и соответственно легализованную секретаршей Ольгой, Татьяна заехала, заглянула в первый раз сегодня утром. В совокупности, как глава фирмы, директивно одобрила ее выбор. Навскидку расклад сойдет в первом приближении. Ну а ближе к вечеру по пути домой в свое Сухарево приняла решение гораздо подробнее осмотреться на местности. Внутри и снаружи. Здесь в центре, тут и там.
"Свой глаз ― алмаз, своя рука ― владыка, если прикуп в масть".
В квартире она первым долгом выяснила, где оптимальнее всего установить скрытые камеры наружного наблюдения. Одну, безусловно, на кухне за решеткой кондиционера. Пускай им обозревает внутренний двор и территорию, по всей видимости, детского сада. Вторую и третью, пожалуй, надо поставить за цементной балюстрадой на узеньком балкончике, смотрящем на улицу. Во-первых, перекрыть подходы к подъезду рядом с дверьми магазина. Не помешает, во-вторых, присматривать за оживленным уличным движением пешеходов, автомобилей, включительно те, что паркуются у поребрика тротуара. Временно или на регулярной основе.
Сей же час Татьяна Бельская больше занята требовательным и профессиональным исследованием окрестностей. Определенно, здание располагается вблизи перекрестка с интенсивным трафиком по всем полосам. Прохожих и машин утром, днем, к вечеру с лихвой, чтобы грамотно спрятать враждебную наружку. Но и самой в то же время легко избежать излишних несносных глаз.
Несомненное оперативное удобство также представляют собой два проходных двора. К тому же этот дом очень странно выстроен в форме неправильного "Т". Сравнительно короткая перекладина прямиком выходит на улицу, двери двух подъездов едва ли не вровень с тротуаром. Побок с подъездом возвышаются ступеньки входа в элитный бутик, чуть дальше общенародное почтовое отделение. Естественно, никаких скамеек и досужих соглядатаев из наличного состава старух и мамаш с колясками. Заходишь и выходишь прямо тебе в уличную толпу. Сбоку арка и проезд во двор, там невысокий заборчик и калитка детсада.
Длинная часть дома одним боком смотрит на детский сад единственным подъездом. Тут же рядом у мусорных баков разгружают товарные коробки для одежно-обувного магазина. А вот вся праздная дворовая публика сидит, копошиться поодаль на лавочках под деревьями, среди кустов, у разукрашенной пластиковой песочницы и между цветочными клумбами.
С обратной стороны, в другом дворе размещается основное число подъездов многоквартирного дома. Там же и табличка с номером этого дома по улице Ульянова. Вместе с тем смежная перпендикулярная перекладинка двумя табличками синим по белому таращится на улицу Ильича, небезызвестного на морду, по паспорту и по делам.
Нелепица двойственного адреса не произвела на Татьяну никакого неприятного впечатления. В этаком царстве-государстве мало пуганного животного мира нескладухи похлеще встречаются. Но вот от двух сразу уличных названий, колдырно просроченных в идеологической ветхозаветности, она досадливо сморщила нос. Ей, отроду в девичестве Курша-Квач, правнучке видного булаховца, всяко партийно-совковские поминания не слишком по нраву и ко двору. На худой конец следовало бы вернуть минским улицам их дореволюционные имперские назвы. Может наоборот, показательно переназвать все центральные проспекты, улицы в соответствии с государственными установлениями белорусской независимости, то бишь незалежности.
Власть предержащую Татьяна Бельская, устойчиво, уверенно, всецело поддерживает в том, что касается исконной белорусской незалежности. Не то дело, эх в экономике... Здесь в этой стране ее час от часу откровенно раздражали скороспелые социально-экономические бессмыслицы. А во всем остальном ― нелепое беспорядочное смешение коммунистического минувшего и всего современно предержащего в суверенности.
Нынешняя смешанная политическая обстановка и гибридные, эклектичные экономические обстоятельства чем-то напоминают Татьяне ее замужество и бизнес. С одной стороны все и вся навроде как очень удачно и благополучно, а с другой ― гнуснее не бывает. При всем при том враз не разберешься: что тут хорошо или плохо, как оно гнусно на самом деле, а чего нам всего-то кажется скверным. Или же в хорошее хотелось бы верить всей душой. Хотя на деле никому и ничему безоглядно доверять опасно. Но предпочтительнее подходить к оценке какой ни есть ситуации в жизни, в политике, в экономике по-белорусски рассудительно, с уместной толикой осторожности. И не полагаться беспечно и беззаботно на кого-нибудь и на что-нибудь.
В благоустроенном и представительно озелененном дворе по ульяновскому адресу Татьяна обстоятельно и незаметно осмотрелась, огляделась. Никого, ничего, представляющего потенциальную опасность для дела не обнаружила. Всё тут совместно, все тут свои, местные, тутошние, чужих нет, их не жалуют. Вон аж какой-то интересный хлопец примерно ее возраста с компом на коленках вечерней свежестью дышит, расслабляется у себя во дворе, по клаве ловко клацает, по тачпаду умело кликает. Пожалуй, тот занятой компьютерный хлопчик из тех, кому можно позволить назвать ее Тан"я истово на белорусском через апостроф; можно окликнуть и по-русски: Танья с мягким знаком, годится и Тана.
Не выявив чего-либо оперативно тревожного, Татьяна деловито, но неспешно двинулась подметенной асфальтовой дорожкой, густо обсаженной старыми каштанами, липами в яркой листве, кустами ухоженной сирени и цветущего жасмина. Прошлась так вдоль дома. А в другом дворе своевольно глянула, как крутой мен на джипе медленно отъехал с деловой такой миной. Отвратный кагал старух у подъезда на скамейках его взглядами молча проводил, беззлобно, с уважением. И эти тут все свои, дворовые и дворские, несмотря на разницу в доходах и положении.
Тот мен на новеньком кроссовере "аутлэндер" положительно походит на немалого правительственного чиновника. Из молодых, да ранний. Потому наверняка и вон те мерзкие скамеечные сиделки тоже смотрят на него без злостных комментариев, безгласно, безропотно, как на явление высшей природы и обстоятельство непреодолимой силы. С власть имущими простые белорусы чаще всего не спорят, воспринимая их в качестве и количестве стихийных явлений, ниспосылаемых сверху: частого дождя, ледяного ветра, не ровен час, наводнения, урагана. Бери с собой зонтик, одевайся потеплее. А коли невыносимо прижмет катаклизмом ― спасайся куда ни попадя, ховайся в бульбу почем зря.
Походя, а также мимоходом, своечастным наблюдательным резюме по случаю и по поводу Татьяна Бельская осталась довольна. По принципу умной дополнительности и обстановка по данному удвоенному адресу с большего благоприятна, вполне свободно будет способствовать ее непростому бизнесу. Именно здесь, вблизи геополитического центра Республики Беларусь.
"Законно и подзаконно".
Татьяна, она же Танья, Тана для друзей и хороших деловых партнеров, мимо булочной в боковом торце вернулась на ильичевскую улицу, поднялась на второй этаж, еще раз осмотрела замки, укрепленную стальную дверь в квартиру. Прошла в ванную и там с облегчением избавилась от жаркого полублондинистого чалого парика вкупе с клювастой бейсболкой. Темные очки в пол-лица она сняла еще на лестнице, никого на ней не встретив, коль скоро в доме лифт имеется. Ибо демократическое большинство, Танины идиоматические свояки и земляки, по предпочтению пользуются подъемными устройствами или почитают за благо подъехать одну-единственную остановку на коммунальном транспорте. Пусть вместе ой дорого, плохо, лишь бы хорошо не ходить пешком, на своих двоих, за свою цену.
Двоякий конспиративный адрес от Ильича-Ульянова осмотрительно устроил Татьяну. Поэтому она оставила на месте в пустом жилище незатейливую безразмерную сумку-торбу с походным набором маскирующей косметики и одежды. И вскоре на улицу Ильича налегке вышла респектабельная бизнес-леди со стильной короткой стрижкой вместо по-простецки пегой полублондинки в дешевых кроссовках и мешковатых джинсах, топтавшейся незнамо зачем в соседних дворах, по-селянски тупо глазея по сторонам.
Однозначно столичная молодая дама лет 25−30, стройная затемно-каштановая брюнетка в деловом, цвета маренго, костюме от кутюр, грациозно взошла по мраморным ступеням в фешенебельный престижный бутик. Мельком оглядела выставленный разбор якобы элитарного предложения. Всем видом презрительно изъявила недовольство ничтоже предлагаемым ассортиментом. Ничего не примерила, в руки не брала, покинула заведение. И немного спустя уселась за руль бордового "фольксвагена-туарега", обеспеченного государственными номерами с форменными цифрами, внушающими заведомое уважение знающим людям. Некому было заметить, как надменная бизнес-леди в черном, поправляя прическу, метнула мимолетный колючий взгляд на видеокамеру при входе в магазин.
Насчет мягкой мебели, плотных штор, холодильника и подлежащего минимума кухонной утвари для квартиры, отныне заимевшей двойное, знать, даже тройное назначение, Татьяна Бельская решила подумать и распорядиться завтра с утра пораньше. Теперь же ей пора проехаться за необходимым продовольствием. Мужа и дочь надо еще накормить поздним ужином. Семейственные обязанности с нее никто не снимал. А семейные связи, цепи, скрепы надлежит без устали подкреплять, если не в одной постели, ускоренно дили-дили, трали-вали, то уж неспешным совместным воспитательным разговором за вечерним приемом пищи обязательно и неуклонно.
ПРОЛОГ ЧЕТВЕРТЫЙ
Я думал уж о форме плана
Все же мы вместе ― люди, человечество, народ, племя, семья. Но одновременно каждый из нас живет и проживает по отдельности. У каждого человека ― свои жизнь, доля, участь, удел, нить судьбы. Случайно либо нет, они очень коротки или же излишне длинны. Как ни рассудить, когда мы их берем в предначертанном неравенстве с теми людьми, кто прожил мало, намного меньше; может статься, жить будет гораздо дольше нашего, так либо иначе соотносительно кратковременного для всех земного существования.
Всяк и вся, в том роде и человеческие сообщества, непременно существуют, сосуществуют в переплетении различных и отдельных, более-менее продолжительных судьбоносных нитей. Без маломальской протяженности о какой-нибудь судьбе толковать нечего. Тем паче скрупулезно рассматривать чью-либо жизненную судьбу в произвольном отрыве от других людских биографий. Паче того, судить о ней вне обязательных общечеловеческих взаимосвязей, причудливо сплетенных соотношений, зачастую весьма и весьма путаных взаимодействий, на первый взгляд, неструктурированных, нелогичных и нерациональных.
По логике текста и контекста здесь и сейчас, немедля напрашивается параболическое сравнение объединенной групповщины: сборищ, скопищ, сходняков, сброда, сходбищ, собраний ― с бесформенным, запутанным клубком многих крашеных нитей, судеб множества людей. А чем их количественно больше, тем в большей степени они нам синкретически напоминают неоформленный грязный ком ваты, пакли, корпии, замасленной ветошки. Возможно, они к чему-то отчасти рационально пригодны, комком да в кучку. Допустим, в качестве удобного сырья для бумагоделательной машины. Или же запросто выкинем их, негодных и негодяев, куда подале. Не возбраняется и как есть на месте бросить, опасливо, сторожко, по белорусскому обычаю не трогать. Пусть сами собой постепенно разлагаются и перегнивают, усыхают в распыл без малейшего им следа.
Частенько так оно и происходит, бывает, бытует во многом с людьми, по каким угодно причинам, следствиям, мотивам, под разными предлогами, вольно и невольно собравшимися воедино в одно время, на одной земле, под одним небом. Был клок перепутанных разноцветных ниток, волокон, прядей ― и нет его отсель.
Впрочем и между прочим, для кого к счастью, иным на беду в переплет, кое-какие людские сборные сообщества так просто не распадаются в пространстве-времени. И общую для них судьбу мы можем продолжено, структурно и фактурно, проследить хотя бы по верхам.
Ан, если уж сравнивать не столь поверхностно, то общая судьба человеческих множеств намного существеннее сходна с долговечной прочной тканью, по структуре ей подобна и тождественна. Стало быть, гораздо уместнее хоть вмале порассуждать о взаимно сотканной совместной судьбе некоторых или многих. Ведь общежитейского людского сходства мы наблюдаем не в пример поболе, нежели обособленных различий.
Кто или что создают, творят, производят, воспроизводят эту общинную ткань? Кто или что суть тот таинственный демиург, сокровенный творец? Верующие и неверующие, знающие и незнающие отвечают на этот творческий вопрос вестимо по-всякому. Гораздо больше всяческих ответов у мало верующих и слабо знающих. Да ответит каждый на него самому себе! Вольному воля. Как и совершенно по-разному не желающим отвечать на другой извечный вопрос о том, что же движет людскими сообществами, содружествами людей, человеческими соединениями, союзами? И что, кому по силам объединить особ человеческих в одну семью, в одно этническое племя, в единый народ, нацию, в одну страну, долговременно живущую и действующую заедино? А как долго всевозможно разнообразные единения способны продлиться? Насколько она прочна, наша единая ткань общественной судьбы?
Такие вот они, наши современные и своевременные белорусские вопросы, настоящие, предержащие, обеспечивающие суверенную будущность белорусов или ее воспрещающие.
Непреложно поэтому в нынешние особые времена всякому-якому белорусскому автору ― как малописьменнику, так и многопечатнику ― стоит посильно задуматься, зачем и отчего он сводит разом в одном произведении своевольных героев, протагонистов, персонажей. Сотворит он из них рыхлый ком новосоветской ветоши? Пришьет ли новые заплаты к ветхой совковой одежке? Или, напротив того, крепчайше преднамерен соткать грядущую живописную ткань, полотно, ковер, гобелен с истинно белорусским узором в интерьере и в экстерьере.
Воистину следует напомнить писателям и читателям, что любой сюжетно связный и литературно внятный текст есть ткань в прямом этимологическом смысле. Хотя мало кто узуально, в предвзятую вернакулярно, отдает себе отчет, почему "текст" и "текстиль" ― на поверку слова глубинно однокоренные, лишь на поверхности словоупотребления ставшие омонимами в новых изменчивых языках.
В то же текущее время сообразно обновляемые сюжеты нам неизменно уделяет жизнь снова и снова. Так что с удовольствием срывай день, лови момент, автор! Бери и пользуйся, мануфактурно излагай, вводи его в текстовую реальность, всем предлагающую взять ее да прочитать.
И того более, если трое наших героев из настоящего пролога в четырех частях в дальнейшем вовсе не собираются пребывать наособицу, глупым ватным комком в бессмысленной пустонародной кучке. Так уж оно задумано автором в форме действительного плана нижеизложенного повествования. От данного пролога к намеченному эпилогу.
КНИГА ПЕРВАЯ
В ПРЕДДВЕРИИ
― Кем были Адам и Ева?
― Конечно же, белорусом и белоруской! Потому как одни лишь белорусы могут шастать по лесу голыми и босыми. Делить одно яблоко на двоих. И притом вопить, будто они живут в раю.
Из "Антологии анекдотической политики" Алеся Двинько. Перевод с белорусского.
Глава первая
Неосторожен и здоров
В четверг вечером Змитер умиротворенно отсрочил на время надоедливые бытовые озабоченности. Баста, довольно!
Завтра-послезавтра надо бы тебе для полного счастья хозяйскую диван-кровать передвинуть от окна к дальней стенке, телевизионный кабель перебросить из коридора к себе в комнату, за дополнительные кабельные каналы заплатить, стационарную точку доступа к интернету оборудовать, еще там кое-что героически заделать по мелочи. Слава те Господи, хоть ужин сегодня готовить не надобно, коль скоро в гости к хорошим людям не как-нибудь собрался. Цветики закуплены по дороге домой, две бутылки импортированного вина далеко не белорусского полугосударственного разлива искусительно дожидаются совокупного употребления. А больше для порядочного визита к писателю и письменнику Алесю Двинько, ему, Змитеру Дымкину, и не потребуется.
Достоименно точно так с дружеским неофициальным визитом к Алексан Михалычу Двинько, альбо на родной мове, по-белорусски к дядьке Алесю, должно отправляться. Притом далеко идти, ехать, трястись в общественном транспорте незачем, коль живут они теперь оба в одном и том же доме. Разве что подъезды с разных сторон.
Когда-то впервые побывав дома у дядьки Алеся, его всюду пробивной молодой гость натурально опозорился и осрамился. По-простому, шаблонно затарился в кондитерской лавке нисколь не дешевым минским тортиком, молдавского в натуре коньяку узкую бутылочку захватил с собой. Думал так сойдет навестить вечерком не слишком хорошо знакомых собеседников. Оказалось, промахнулся, хотя его предупреждали: ничего съестного, дурнее того, условно съедобного не тащить к добрым людям. Подумал, остолоп, это оно у них из вежливости. И крупно обмишурился.
По приходу гостевую поллитровку молдаванского непонятного разлива дядька Алесь не вотще осмотрел, образно обозвал полуконем и согласился с некоторым сомнением поместить ее, его середь сырья для кулинарных надобностей. Но торт столичной фабрикации списал, отбраковал вчистую, ради красного писательского словца нисколь не пощадив самолюбие крайне смутившегося юного гостя.
Весь смуток и вся печаль, однак, тотчас прошли, ушли, только лишь радушные хозяева усадили за стол самонадеянно оплошавшего визитера. Все же им любезного и в дружелюбном общении желанного.
То давнее, изрядно славное застолье Змитер поминает до сих пор в добра-пирога. Столь вкусно и богато его раней кормили только в дорогих европейских ресторанах. Может, в эксклюзивных частных ресторанчиках в Италии, во Франции.
А во вторую очередь потом был изобильный званый ужин подчеркнуто с белорусским акцентом. Тогда Змитер Дымкин первый раз в жизни отведал драников, приготовленных по настоящему шляхетному рецепту. Там и тогда до его кулинарного сведения довели, почему исторический белорусский драник-драчёна отнюдь не является серой клейкой лепешкой, картофельной вульгарной клецкой и никак не должен синеть на разрезе, навроде ядовитых грибов. Кстати, размолотые сухие боровики в тех изумительных драниках присутствовали наряду с иными, еще очень вкусными ингредиентами.
В тонкие технологические особенности национальной гастрономии Змитер в общем-то не вдавался. Несмотря на задор гостеприимца, увлеченно просвещавшего и посвящавшего гостя в поваренные таинства. Приобщенный и причащенный молодой друг молча слушал и ел, ел, без синонимов, запивал домашней медовухой, пока не подмел подчистую всю драничную вкуснятину с пылу с жару на большом блюде с горкой. Слов нет, если тебе не дано от природы и от Бога душевно кулинарить. Готовить-то он не умеет, вдобавок и не хочет чему-либо кулинарному многажды учиться. Куда ему тут, бездарному?
Не то слово талантливый дядька Алесь, для кого кулинарное искусство и кондитерское искусное дело уж много лет предстают вкуснейшим любимейшим хобби, достославным отдыхом от интеллектуальных трудов. Ажно отличным смыслом красивой жизни, сплошь да рядом доступной при должном старании в приложении ума и сердца.
Вообще-то чрезмерным ежедневным чревоугодием Алесь Двинько сколько-нибудь не отличается. Постится строго по-монашески, три дня в неделю начисто не ест. Ни холодного тебе, ни горячего, одни лишь витамины в пилюльках. Из-за того, видимо, здорово смахивает на монаха, принявшего жесткую схиму.
На искушенный журналистский взгляд Змитера Дымкина, немало в нем найдется и от феодального аскета-инквизитора, словно бы сошедшего с картины Эль Греко. Такой же сухощавый подтянутый облик. Вытянутое лицо без глубоких морщин, втянутые щеки, впалые виски. Инквизиторский, пронизывающий, порой неуютный взор широко распахнутых умных глаз. Наверное, оттого носит слабые минусовые очки с затемненными стеклышками в изящной оправе. Никак не удосужиться имплантировать передние зубы. Говорит шутейно, с полным набором резцов боится растолстеть, а вампирские клыки покуда не выпали и не до конца сточились. Стариковской невнятной надтреснутой шепелявости нет и в помине. Подстриженные прокуренные усы и короткая седая бородка. Впереди и сверху старчески оплешивел, но сзади волосы до плеч. Если не высоколобый средневековый схоластик, то импликативно крутой еще шляхтич Речи Посполитой, не чуждый университетской образованности и профессорской учености.
Как ни крути, профессия должна накладывать четкий отпечаток и неотъемлемые признаки на творческого человека, ― некогда выстроил умозаключение молодой журналист Дымкин от первоначального знакомства со старым писателем Двинько.
Где, когда они познакомились, кто их официально отрекомендовал друг другу не суть важно, если при второй встрече они неформально сорвались вдвоем с какой-то скучной, тоскливой и скорбной оппозиционерской говорильни. Засели с пивом на лавочке по соседству, вдоволь, как истые газетчики, перемыли детально косточки дурням оппозиционерам, которые-де Луку-урода никуда скинуть не могут, не в силах, долбни слабоумные. Многие дурости им припомнили, и во многом сошлись во взглядах на дурковатую державную политику и дурную госэкономику. Как ни глянуть, президент А. Лукашенко ведь когда-то в депутатской и партийной оппозиции точь-в-точь отирался, очевидно, от нее и набрался всякой дури по-разному. Вон и некоторые нынешние оппозиционные вожди, окажись оные на месте всебелорусского народного батьки, вели себя так же, делали бы то же самое, по-государственному бестолково, через сраку. Полные вам штаны экономических и политических радостей во всех напрасно скорбящих!
Потом Змитер обрадовался, вычитав в одном из рекомендованных ему романов дядьки Алеся, как некий белоросский эпизодический персонаж подвизается в рядах бесконечно демократической и бесцельно оппозиционной партии. Вот так припечатал и охарактеризовал в немногих словах!
После чего Змитер Дымкин безотлагательно созвонился с писателем, напросился в гости с тем хреновым тортиком с целью обсудить, расхвалить прочитанное, а заодно воспринять из уст мэтра безжалостную оценку и едкую уценку своего недозрелого, положа руку на сердце, газетного творчества. Заранее готовился к обидной стилистической критике. А с наценкой вышла постыдная антикулинарная промашка в приличном шляхетском обществе, питающемся стильно и на здоровье вопреки гастрономическому нигилизму простонародного большинства.
В тот незабываемый питательный вечер дядька Алесь ему с блеском объяснил, на показательных примерах доказал парадоксальную разницу между хорошей журналистикой и плохой литературой. Чего-чего, а смешивать два этих словесных ремесла явно ни к чему. И критиком Алексан Михалыч оказался добросердечным, не наезжал без толку на салагу зеленого; все замечания и правки шли только по делу, в строчку.
Тут Змитер пожалел, что не было у него, да и не могло быть этакого здоровски классного преподавателя, профессора на журфаке БГУ. На жаль, но на государственной президентской службе подобающие профи ― случайная редкость, долго на виду, на высоких постах они не засиживаются. Определенно, подобное и беспородное не выдерживают бесподобного.
К слову сказать, сокровенное шляхетство Владимира Дмитриевича Ломцевича-Скибки писатель Алесь Двинько, между прочими использующий то ли дворянский, то ли литургический псевдоним по-русски, лестно определил с того, второго предъявления. Даже пригласил когда-нибудь посетить вместе с ним закрытый клуб менской шляхты, иного застенка ныне не имеющей. Пожалуй, с его газетными контактами несложно добыть подробную информацию о журналисте Дымкине. Змитер также загодя поинтересовался неслабым послужным списком дядьки Алеся.
Вот-таки в гости к нему с той поры зачастил. Теперь добрососедски спустя четыре года приятного знакомства.
К сожалению Змитера, тем вечером, в июньский четверг, на гостеприимного писателя Двинько врасплох накатило творческое вдохновение. Наскоро перекусив, он обошелся без вина, учтиво извинился и сел тут же за компьютер. Чуть погодя молчком перебазировался в писательский кабинет, поближе к трубочному табаку, к словарям и всемирной паутине для справок.
Так вот кулинарными изысками по-двиньковски гостю пришлось наслаждаться тет-а-тет с хозяйкой, с его старшей сестрой Ангелиной. Со старухой переводчицей с английского тоже можно продвинуто потолковать о современной литературе и внутренних газетных новостях. Во времена оны, просоветские, она трудилась корректором в той же орденоносной газете, что и Змитер, правда, еще в старом здании на проспекте. От нее он давеча узнал, что у дядьки Алеся родной внук учится в Англии, а зарубежная дочь с зятем промышляют нехило бизнесом в экзотической Юго-Восточной Азии. В тогдашний раз на Двинько опять же писательский зуд напал.
"Дело понятное, привычное. Сам такой..."
Однако с бабкой Ангелиной не вельми-то расслабишься за познавательной беседой о прошлом с краткими экскурсами в настоящее. Слишком она чопорна, напыщена, крепких мужских слов не терпит, молодежного сленга не выносит, политикой демонстративно напрочь не интересуется. К ее инвалидному, парализованному состоянию Змитер привык, старухиной коляски за столом не замечает, но ходит в гости-то он не к ней, а поговорить, пообщаться именно с дядькой Алесем. Ой нечасто попадаются веселые старички пенсионного возраста мало-мальски без занудства и стариковского маразма в легкой форме. О тяжелых тронутых случаях и говорить нечего. Довольно с Ангелиной слегонца побеседовать в одиночку. Хотя бывает гораздо хуже.
"Увы, оно банально, но старость ― не радость ангельская... первым делом касательно ближних".
В ту пятницу вовсе не ранним утром Змитер бодро вприпрыжку ссыпался вниз по лестнице. Намеревался он позавтракать в угловом кафетерии, там же в булочной прикупить хлеба, полуфабрикатов на обед и так далее. И за работу!
Официозно он сейчас исполняет редакционное задание, на службу являться нет нужды, субботний материал им сдан и отработан в гранках еще вчера. И вызванивать его едва ли кто-нибудь станет в силу экстренной необходимости.
Можно и поработать в пристойных условиях, по-домашнему. Диван, шкаф он передвинул, задвинул. Стол, кресло в хорошем затененном углу. Яркого солнечного света Змитер не любит ― экран забивает, аккумулятор несносно разряжается при повышенной яркости дисплея, зрение занадта напрягает. На солнечном свету вся профессиональная эргономика ни к черту. Она еще гнуснее при мощных электрических лампах накаливания, но это уж другой разговор о гигиене информационно-технологичного труда с излучающим изображением.
Удобный, регулируемой высоты компьютерный стол и специально подобранное кожаное руководительское кресло Змитер перевозил с собой с квартиры на квартиру. Иным движимым имуществом он до сей поры не обзавелся. Если не причислять сюда "опель", который ему вдребодан разложили на автозапчасти этой весной. Сам чудом уцелел, когда мощно наподдали грузовиком сзади, взяли в коробочку при внезапном лобовом столкновении с пьяной встречно-поперечной "газелью" того уродливого фордовского пикапа утюгом спереди, едва он пошел на обгон. Так он и влепился правым крылом в тот гнусный "фордец", а позади гадский грузовоз, никак не державший дистанцию и скорость, его еще и запрессовал в тупой багажный зад кургузого "форда".
Вспоминать о том гадостном дорожном несчастье наш герой ничуть не жаждал, предпочитая, чтобы другие становились персонажами и стаффажем жизненных пертурбаций. Следствие, где он проходит свидетелем и потерпевшим, покамест продолжается. Новым автомобилем обзаводиться ему не хочется по разным причинам. Из них вопрос денег ― для него нисколько не принципиален. В то время как не подлежащие ремонту останки "опеля-омеги" сиротливо ржавеют на дворовой автостоянке под тентом.
Следственно и непосредственно без машины новое центральное местожительство нынче предоставляет Змитеру несомненные удобства. Метро в пяти минутах неторопливой ходьбы в темпе большинства прохожих. Не то что добираться в редакцию из западной окраины.
К тому же здесь вам не там, что касается ближних и дальних соседей, диких чернобыльских переселенцев в первом, совсем худо, во втором маргинальном поколении. Днем, утром в зачуханной панельной девятиэтажке еще так-сяк, терпимо. Но по вечерам сверху топот, снизу грохот. За хлипкой левой стенкой у глухих пенсюков телик-брехунец надсаживается на всю пропагандистскую катушку. Справа россиянская попса удушливо надрывается, дешевенькие лоховские динамики на пределе громкости хрипят, захлебываются.
Фу, отвратно звукопроницаемую двухкомнатную квартирку на Западе снимал Змитер на паях с приятелем. А там еще приятельская бикса к ним намылилась заселиться на постоянной основе, гражданским троичным браком. Бедлам в бардаке а-труа, да и только, коли припомнить двиньковскую ироничную метафору из "Шестикнижия инквизитора".
Здесь же никаких тебе трехнутых ближних соседей не слыхать. Повидать по жизни их можно только на дворе, тех скамеечных сидельцев и сиделок побок с детским садом. Или же чисто случайно повстречаться с кем-нибудь другим, по-соседски незнакомым, поздороваться мимолетно между лифтом и входной дверью.
На этой мысли Змитер остановился, подумал, посмотрел еще разок вниз, во двор. И невзирая на сбродную расхожесть такого рода житейского обобщения добавил, задействовал его в новом материале о жилищных проблемах старых домов в центре Минска. Пускай банальщина, но редакторам и читателям только так и надо по правде городского жития.
Действительно, очень занятому, озабоченному, погруженному во множество хлопотливых обстоятельств столичному люду доводится месяцами, годами, десятилетиями жить в одном и том же подъезде, в одном доме. Но ни разу не выпадает пересечься с соседями, как-то совпасть, познакомиться, как-либо увидеть, невзначай заметить друг друга на улице. Или столкнуться, стакнуться по работе. Может, подружиться на отдыхе. Либо еще где-нибудь по-житейски.
Глава вторая
Что значит именно родные
Ежеутренние заботы о семье, о самой себе, о собственном лице и фигуре, о физической форме Тана принимает как должное и жизненно необходимое; не меньше экономических прав и свобод. По обыкновению в пятницу встала задолго до побудки мужа с дочерью, блаженствующей на каникулах. Вперед и с песней! А там рысцою и не стонать! Вроде бы так поется у Высоцкого, любимого дорогим супружником, надежно угодившем под ее острые каблучки-шпильки.
Помнится, едва они переехали подальше от свекрови со свекром, все закономерно расположились по рангу, по ранжиру, в супрягу. И Тана Бельская по праву, по семейному долгу взвалила на себя груз обязанностей, обязательств главы семейства молодых Бельских. "Законно и подзаконно, в активе и в пассиве, в динамике, что в лобок, что по лбу..."
Право слово, динамичный деловой ритм жизнедеятельности руководителей обязан подстегивать подчиненных, ― не сомневается Татьяна Казимировна Бельская, официально возглавляющая и представляющее юридическое лицо частной семейно-брачной консультации "Совет да любовь". Как дома, так и на работе активный образ жизни руководства должен быть значимым образцом для всех ему подначаленных и подвластных.
К примеру, ― не раз и не два она это повторяла всем, начиная от сомнительных партнеров по бизнесу и заканчивая обоих полов рядовыми клиентами с улицы, ― той же деятельной жизненной позиции придерживается президент Лукашенко. А в доказательство властно, авторитетно указывала на казенный портрет всебелорусского батьки на стене ее рабочего кабинета.
На мелкочиновных людишек-побирушек, уныло таскавшихся в офис с перманентными проверками, или на бездельную безграмотную обслугу, мало о чем знающую и не понимающую что-либо в скрытой диверсифицированной активности фирмы, сокрушительно изобразительный довод неотразимо оказывал направленное, бодрящее и руководственное впечатление.