Крутянский Лев Семёнович : другие произведения.

Рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Крутянский Л.С. <
  
   Рассказы.
  
  
  
   Роза
  
   Роза не любит писать письма. Но случается такое, что хочется рассказать о самом дорогом, если не всему человечеству, так пусть это будет близкий человек.
   Роза пишет письмо к задушевной подруге. Невзначай (хотя это повторяется от письма к письму) переходит к мансам о сыне:
   "Нет, ты подумай, что придумал этот мишигене! Попросил у меня денег: мама, на цветы!
   Моё сердце тревожно забилось: у него появилась девушка! Уже надо! Шестнадцать лет! К моему мальчику пришла любовь! И тут же тревожная мысль, ты меня поймёшь! А если это женщина, да ещё с ребёнком?!
   Он возвращается через полтора часа.
   - Ты купил цветы, сыночек?
   - Да. И возложил.
   - Что значит "возложил"?
   - То, что я положил цветы к памятнику Шопенгауэру. Мама, представляешь там уже лежал букетик цветов!
   Ты думаешь, что я растерялась. Да! На мгновение онемела. Но не стала кричать или вразумлять этого дуралея: передо мной стоял мой любимый сын! Что я могла сделать?! Лицо его сияло, в глазах торжество!
   Я выпалила:
   - Молодец! Я считаю, что Шопенгауэр - достойная личность...
   - Мама, ты читала Шопенгауэра?
   - В молодости. Изучала. Три года на философском факультете университета. Самоуверенный был господин. С скверным характером. О женщинах писал уничижительно, но искал их внимания...
   Ты бы видела! С каким уважением он смотрел на меня.
   Ты знаешь, я не из тех еврейских мамочек, которые озабочены только едой для ребёнка. Говорила с ним на любые темы, которые его интересовали. Ты же знаешь, я могу всегда высказать своё мнение.
   Мой сыночек, дай Бог ему здоровья, приносит каждый раз мне загадку. Увидела у него журнал Плейбой!
   - Сыночек, зачем тебе эротика?! У тебя же есть скрипка, каратэ... Не рано ли?
   - Мама, у нас весь класс продвинутый. И у меня девчонка есть. Мама её велела мне бумагу принести от венеролога. Иначе, сказала, в дом не пустит!
   - И ты пошёл за справкой?
   - И показал её маме. Теперь мы закрываемся на ключ в комнате моей девчонки. Никто нам не мешает.
   Ну, что?! С тобой не случилась истерика? Так она у меня произошла. Я плакала навзрыд.
   - Мама, тебе принести стакан воды?
   - Сыночек, вылей его мне на голову!
   Старая дурра! Я же знала, что это должно произойти. Постаралась взять себя в руки. Ты можешь догадаться, чего это мне стоило!
   Сейчас ты начнёшь заикаться от удивления! Он заявил мне, что он будет серьёзно заниматься фотографией:
   - Какая муха тебя укусила? У тебя так хорошо со скрипкой...
   - Одно другому не помеха. Мне нравится фотографировать людей - это так интересно! Мы с моей девочкой устроили фотосессию.
   Он мне показывает фотографии. Я на ночь, ложась в постель, одеваю больше. Мне было неловко. Он мне втолковывает:
   - Мамочка, красота человеческого тела - безгранична! Секс это односторонне и примитивно. Эротика - это не срамота...
   Во мне творилось что-то неладное: как себя вести? Кричать, топать ногами, выгнать из дома - да чтоб у меня язык отсох! Что я могла?! В наши годы ты произносила вслух "секс", "порно"? Я тоже нет! Мы не думали об этом, проходили мимо.
   Как последняя дурра, я слушала его рассказ о красоте женского тела. А что я могла сказать? Не всем дано... Должна тебе признаться: в дальнейшем мы обходили эти темы. Мы говорили о его учёбе, о литературе. У него рождались всякие фантазии. Он делился ими со мной.
   Представляешь о "Портрете" Гоголя категорически заявил:
   - Гоголь о себе написал! Глаза из портрета следили за ним постоянно, требовательно... Глаза Пушкина! - чьим мнением Гоголь особенно дорожил. Глаза подвигли его на отчаянный поступок - он сжёг рукопись второго тома "Мёртвых душ". Ну, что ты скажешь на это?! Я обалдевала.
   Как говорила тётя Циля, человеку в жизни должно повезти три раза: от кого родиться (моему сыну не на что жаловаться); у кого учиться (я его устроила в лучшую гимназию города) и на ком жениться. Мой цурес - последнее.
   Как-то невзначай мне говорит:
   - Мама, я женюсь!
   - Ты что?! Школу закончишь...
   - Мама, мы с ней год дружим. Уже три месяца живём вместе. Мы любим друг друга...
   Не удивляйся! Это уже не та, с которой фотосессия. Как же я прозевала? Он говорил: рыбалка, у товарища заночую, в турпоход. Нет, девочка она хорошая. Русская. А у нас в четырнадцати поколениях были только евреи. Но, я тебе скажу. Дай Бог всем евреям быть такими как она, её семья! Золотые люди!! Я начала понимать, что моему мальчику выпало счастье.
   Я не из тех еврейских мамочек, которые своего сына, как любимую собачку, не желают отдавать в чужие, даже любящие руки. И тут словно молния сверкнула:
   - Мама, мы не хотим жить партнёрами. Мы сыграем свадьбу.
   - Куда вы торопитесь, - начинаю я.
   - Она беременна. Ты скоро станешь бабушкой!
   Я заплакала. Повторяла слово "бабушка", словно пробовала его на вкус и... плакала. А сердце так радостно колотилось. Я и сейчас плачу. Несколько слезинок ты получишь в этом письме. Извини. Я же никогда ещё не была бабушкой!
   Правда, я не собираюсь делить свою любовь к единственному сыну ни с кем. Моя любовь неразделима! Но я интеллигентный человек и не сую свой нос в семью любимого сына. Там другая любовь!
   Я жду внука!
   До следующего письма. Постараюсь не откладывать, чтоб не пришлось писать о событиях годичной давности. Извини!
   Твоя Роза.
  
  
   Два пишем, четыре в уме
  
   Швейцария. Кафе на берегу озера. Столик на двоих у гранитного парапета. За ним гладь воды. Когда вдали проходит теплоход, слышно как волны от него мягко накатывают на прибрежные камни. За озером видны склоны невысоких, покрытых лесом, гор. На лесных полянах пасутся коровы, овцы. Солнце щедро заливает все вокруг ярким светом. Живописные места так и просятся на полотно картины, пробуждают фантазии о земном рае.
   Под тентом за столиком сидит супружеская пара. Официант в черном костюме с бабочкой обслуживает степенно и снисходительно. Ненавязчиво звучит живая музыка. Вдруг супруга восклицает:
   - Какой вид! Великолепно! Как здесь хорошо!
   - Восторженная дура! Духовный эмбрион! - подумал муж, а вслух произнес мягко:
   - Действительно, в этом есть нечто неповторимое.
   - А в Австрии? Вспомни Альпы!- в том же восторженном тоне воскликнула жена.
   - И чего бабе неймется?! Видите ли, у нее романтическое настроение. Извольте поддержать его.
   Вслух сказал:
   - Здесь особенная красота, но вспомни, как хороши были вечера в Ницце...- и тут же подумал: сейчас прицепиться к словам. От этой стервы можно ожидать...
   - Нет, ты посмотри! - перебила она его мысли. - Неужели тебя не радует этот апофеоз Природы?!
   - Недотепа! Голова седая, зубы вставные, на шее морщины как сельские дороги, глаза слезятся, а все восторженность чувств изображает. Противно это! - раздражение плескалось в нем, но он непринужденно заметил:
   - Конечно же приятно! Горы, чудесные виды, шикарное кафе. Но, дорогая, за все надо платить - сболтнул он, не зная что сказать.
   - Да! - тотчас поддержала она. - Были бы деньги - всю жизнь путешествовала бы.
   - Нечего барахлом зарастать!- злое играло в нем. - Твою прямоугольную фигуру никакая кофточка не облагородит!
   Но вслух сказал:
   - На такие путешествия у нас никогда денег не будет.
   И обречённо добавил:
   -Мы - социальщики!
   Она охотно откликнулась:
   - Ты прав. Ведь мы уже вышли из лимита. Только за путевку тысячу заплатили. Мы тратим из неприкосновенного запаса.
   - Вот зараза! Словно упрекает, что не могу заработать. А сама... Обязательно надо ущипнуть, дрянь этакая! - раздраженно подумал и, глядя в сторону, сказал:
   - Не надо о грустном. Давай наслаждаться природой!
   - Вот-вот! Как только о деньгах речь, тебя это не касается! Я должна обо всем думать! - вдруг закапризничала жена.
   - Она не просто дурра. Она - агрессивная дурра! Что она лезет на рожон? Встать бы из-за стола и показать ей спину. Уйти от нее свободным человеком! - с сожалением подумал о себе: - Оторвать свою задницу от стула не так-то просто.
   Ей примирительно:
   - Ты у нас казначей, распорядитель.
   - Ну да! Я буду экономить, а ты - тратить!
   Тут он сорвался и, повышая голос, выговаривал ей ненавистно, зло, не слыша себя:
   - Ах, это я мот! Это я покупаю кремы, духи, не говоря о шмотках?! Это я каждый год с подругой еду на курорт, подлечиться! Пачка сигарет, купленная мною, становится символом нашего разорения. Посмотри на себя: ты вся обвешана бирюльками. Откуда в тебе это лицемерие? Лживость? Все это мне обрыдло!
   - Успокойся! Люди кругом. Ну, пойдем, погуляем. И чего ты разбушевался?
   - И действительно, - подумал он о себе - чего это он? Стыдно! Он - иждивенец её преданности. Мне надо извиниться. Конечно же, она простит.
   Наклонившись к ней, с дозированной искренностью, сказал:
   - Я виноват. Мне стыдно, прости!
   Он взял ее руку в свою, пожал примирительно:
   - Прости меня, мой дурной характер! Забудем! Нам надо кое-что решить. Пригласим твоих родных на обед.
   - Это расточительно! Пригласим на чай.
   - Но мы у них так часто столуемся! Они нас так широко угощают.
   - Им это доставляет удовольствие.
   - Как скажешь. На чай, так на чай. Сколько дать официанту... на чай?
   - Мы беднее его. Оплати счет и пойдем в гостиницу.
   Официант собрал монеты, рассыпанные на художественно- оформленной расчетной книжке и поблагодарил за посещение. Супруг встал. Сделал шаг в сторону, коротким полукругом подтянул вторую ногу, следующий шаг. Хромота придавала мужчине комический характер: казалось, что он для публики подтягивает неожиданным полукругом одну ногу к другой. Женщина пристроилась рядом с ним, с другой стороны. Они удалились.
   Друзья и знакомые почитали их дружной семейной парой. Они сами верили в это.
  
  
   Катерина
  
   Катерину в деревне уважали. Дояркой лет пятнадцать отработала. Скотина у неё ухоженная. Лучшие надои. За что бралась, делала хорошо.
   И в доме у неё прибрано и во дворе каждая вещь не валяется, а лежит на своём месте. За собой следила: в рваном да заношенном не ходила. Многие деревенские удивлялись Катерине: как ей всё это удаётся!
   И жалели.
   Не складывалась у нее жизнь с мужьями. Первого электротоком убило, когда в деревне подстанцию строили. Выплакала она всю душу. Любила его. Вареньку оставил он после себя.
   Второго мужа она сама подобрала. Остался он с двумя малышами. А жена его - Тамара - ближайшей подругой была. Не раз вместе работали в поле, танцевали вечерами в клубе. Видно, не суждена была ей долгая жизнь. Скрутило ее. Катерина не узнала Тамару, когда пришла тело обмывать, приготовить к могилке. Петька совсем на человека перестал быть похож. Все плакал и плакал. Да не от самогона, хотя и его не забывал, а от горя. Потерянный какой-то стал. Он к Катерине доверчиво так прислонился:
   - Не оставляй меня! Пропаду я!
   Рядом его детишки неубранные. Не устояло ее сердце.
   Деревня не судачила. Приняла их брак как дело благое, по доброте и согласию с человеческими законами содеянное. Петя был не рукастый, да и словом бог его не одарил. Все больше молчал на людях. Всю жизнь за скотиной ходил: зимой в хлеву, а летом на пастбищах. Девчонки его быстро к ней привыкли. Все складывалось по-людски. Так и жили.
   Годы шли. Как-то на деревне случился пожар. Петя и сгорел. Говорят, в избу забежал за барахлом старухи: та все визжала, что и жизнь ей не в жизнь без сундучка её. Там его жаркой балкой и накрыло.
   Осталась она одна. С девчонками. Поднимала их. Его девочки, как повзрослели, в город подались. А её, Варенька, при ней так и осталась.
   Гордя же как-то неладно на её пути оказался. И сама не могла понять, что с ней сделалось. Праздник был. Танцевала она тогда в охотку, из круга не уходила. Ну, а после танцев увязался Гордя за ней. Знала она о его славе добра-молодца. Баб любил и бит был не раз за это. Да ей тогда все одно было. Не замуж же было идти. Тосковала по мужику. Она, было покочевряжилась, да Гордя быстро смирил: бросил на сеновал, жаром мужским обдал, слова ласковые говорил. Она покорилась. Стал похаживать к ней в избу. Отчитываться ему было не перед кем: жену давно похоронил, а сыновья - взрослые, неженатые. Больно девок любили...
   Гордей ходил по деревне петухом: такую бабу к рукам прибрал! Негоже стало Катерине перед людьми за его ночные посещения. Сказала ему. Перебрался к ней. Зажили одним домом. Стал Гордя в доме хозяином.
   Странная жизнь у Катерины с Гордей пошла. Она вся в работе: что на ферме, что дома. Ко всему руки тянулись. Порядок и красоту во всём любила наводить. Гордя за дело брался редко. Всё по деревне шастал, а дома командовал да разговорами с соседями себя тешил. Стал выпивать.
   Осенью подоспело её 40-летие. Дети уговорили отпраздновать юбилей. Евстафья - соседка привела своего постояльца:
   - Писатель из города. На нашу деревенскую жизнь хочет подивиться.
   Объяснила соседка.
   Шумно и людно было. Весело. Катерина плясала под гармонь до упаду. В танце она преображалась. Лицо сияло, в каждом движении был задор и радостное чувство легкости. Начинала медленно, всё ускоряя темп танца. Поведет плечами, головой взмахнет и уж пляшет так здорово, что другие любуются, подкрикивают:
   - Молодец, Катерина! Давай еще!
   А она уже на развороте, подбоченившись, начинает выводить новый рисунок танца.
   - Повезло Горде! Какую бабу отхватил! - раздавались голоса. Гордя пьяненький, победно обводил всех взглядом. С восхищением смотрел на Катерину, гордился - "моя баба!".
   Писатель дивился её искусству танца, ею. Подсел к ней. Хорошие слова ей говорил. Просил разрешения в дом придти, о жизни поговорить...
   Вскоре пришёл, да не один, а с Евстафьей. Она бутылку водки на стол. Мол, за знакомство. Гордя весело засуетился. Катерина быстро на стол собрала.
   Писатель о своём деревенском детстве рассказывал, Мало пил и ел. Евстафья зорко следила, чтоб Гордя один не пил, свой стакан ему подставляла, да поддерживала огонёк разговора, чтоб не затух. Посидели пока пить было что, а там разошлись.
   Писатель стал захаживать. В начале Гордю всё пытал. Разговор получался однообразный: Гордя все о тракторах да запчастях. О людях - одно: как человек пьёт, да как к бабам льнёт.
   Тогда пристроился писатель к Катерине. Она ему и о деревенских, и о себе много интересного поведала. Нравилось ей с писателем обо всём говорить. Он слушал не только ушами, но и глазами - в них доброта и понимание каждого слова. Ей хотелось ему поведать давно забытое, пережитое. Говорила с писателем легко, слова сами с языка слетали. Жизнь деревенскую знала изнутри, всё случавшееся нутром пережевала. Удивлялась Катерина: ведь вот сколько прожито, какие интересные люди рядом с ней жили, да и живут!
   Оказалось, что посиделки ей не меньше нужны, чем писателю: о себе стала задумываться. Он как бы ей внутрь себя самой дорожку указывал. Направлял мысли её по другому руслу, не деревенскому. Когда он удивлялся рассказу, она задумывалась, что удивило его. А при похвалах не заливалась стыдливой краснотой, а хотела понять, что его тронуло.
   Писатель и сам рассказывал: о городе, о том, как люди там живут. Она слушала эти рассказы и часто примеряла обстоятельства жизни к себе. Когда чего-то не могла понять, пытала писателя вопросами. Он охотно вдавался в объяснения. Из них складывалось, что от человека всецело зависело какой жизнью он живёт. Она всё чаще стала задумываться о себе, о будущем.
   - А есть оно, это будущее, у меня? С Гордей и с коровами доживать буду,- безрадостно заключала свои мысли.
   Гордя поначалу сидел за столом, когда писатель в дом являлся. Но скучны ему были разговоры эти. Уходил в свою комнату со словами:
   - Вы с Катериной поговорите. Она любит слушать. Бабье это дело...
   Как-то ночью подсела к ней дочка Варенька и стала нашептывать, что писатель неспроста в дом зачастил. Екатерина удивилась, испугалась, замахала на дочку руками: писатель, мол, ко всем с разговорами пристает. Варенька обняла её, стала ласкаться:
   - Писатель глаз от тебя не отводил, когда ты танцевала на юбилее! И сейчас...
   Екатерина знала, что дочка правду говорит. Не раз посещало её благостное чувство, которое испытывает женщина, уверенная, что она заинтересовала мужчину. Внимание писателя она относила не к женским своим чарам, а к его писательской работе. Его отношение было доверительным и ласковым. Иногда ей казалось, что он любуется ею. И в ней рождалось то чувство удивления, которое она испытала во время танца на празднике, когда всё её существо говорило, твердило, убеждало:
   - Силы и молодости сколько во мне!
   И ей хотелось удали, радости бытия, полёта.
   Как-то утром, когда Гордя и пасынки - она приглашала иногда его великовозрастных сыновей к столу - устроились за столом, покрикивая, что подать, да что убрать, стало ей тоскливо, к горлу подступила неуемная горечь обид. Хоть вой! И вдруг, неожиданно для самой себя, швырнула на стол полотенце:
   - Управляйтесь сами с едой. Надоело всё подавать! Я к скотине пойду!
   Бросилась в хлев к коровушке своей. Накинула защелку и стала реветь. Вскоре Гордя забарабанил, угрожая:
   - Отвори! Дверь вышибу!
   Сынки его явились, покрикивали, чтоб не дурила. Екатерина услышала соседские голоса. Потом и любимица ее, Варенька, объявилась. Екатерина несколько успокоилась, рыданиями смягчила боль в сердце. Вареньку впустила, пока Гордя в дом бегал. Обняла Вареньку и снова в слезы:
   - Что это за жизнь! Каждый помыкает! Я ведь как полежалая солома живу: и скоту не дашь и в дело не пустишь.
   Варенька обняла Екатерину и, плача вместе с ней, уговаривала:
   - Мамочка! Ты у меня самая хорошая, добрая. Поехали со мной в город. Поживешь немного у нас. Колька мой ремонт затеял. В огороде надо помочь. Брось этих пиявок...
   Досказать не успела. Затвор двери отлетел, дверь распахнулась и разъяренный Гордя бросился к Вареньке:
   - Ах ты, курва материнская! Да я ж тебя, сопля, перешибу! Ты на что мать подбиваешь?!
   Не успела Варенька увернуться за матерью, как удар сшиб ее с ног. Гордя бросился на Екатерину:
   - А ты, быдло навозное! Мало тебе, так я ...
   Но Екатерина успела подобрать с земли оглоблю и ткнула ею в Гордю со всей ненавистью. Тот опешил, устоял на ногах. Бросился было на нее. Но она коротким сильным ударом сбила его с ног. Варенька подскочила к матери, чтоб защитить её. Увидела жесткое лицо матери. Слез не было. Екатерина решительно бросила Вареньке:
   - Айда в город собираться. Уеду с тобой. За скотиной Маланья присмотрит.
   Гордя вскочил:
   -Куда? В город! Ах ты дрянь недодранная! Да я тебя! - бросился на Екатерину.
   Она с такой силой толкнула его, что он спиной завалился на кучу металлического хлама, вскрикнул от боли, попытался подняться. Екатерина уже стояла над ним:
   -Ну, Гордя, кончилось твое правление. Руку поднимешь на меня - хребет перешибу! Меня люди поддержат, а ты без меня ничто. Айда, Варенька!
   Как дальше сложилась судьба Катерины? Осталась она в городе или вернулась в деревню? Важно не это. Главное в ней произошёл слом, когда старое шелухой отпадает и появляются новые горизонты.
   Не каждому дано это пережить.
  
   Карьера
  
   Коллега уехал в заграничную командировку от Университета. Я его подменял. Делал это охотно: свежие впечатления о студентах и о читанной уже лекции.
   Первая лекция прошла на подъёме. Аудитория внимала. Увлёкся материалом. Кое-кто записывал.
   По окончанию лекции меня окружила группа дотошных студентов. Вопросы иссякли. Собрал бумаги в портфель. Подошла студентка:
   - Я хочу у вас писать диплом!
   Передо мной стояла высокая, статная девушка. Во всём облике неестественность, какая-то оцепенелость. Неподвижность лица отчуждала. Правильные черты лица, словно окаменелые, делали это лицо не то что некрасивым, но чуждым, словно это была красивая маска. Взгляд её был прямой, тяжёлый. В движениях - угловатость. Первое впечатление - что-то не в порядке с этим человеком, в этом человеке! Признаться меня настораживают аномалии. Я теряю уверенность. Мне кажется, что за этим кроется нечто неприятное.
   - У вас есть тема?
   - Нет. Вы мне дадите. Я хочу быть вашей дипломницей.
   Я сторонюсь людей бестактных, идущих напролом. Они вызывают у меня страх. Мне хочется посторониться. Я вновь взглянул на неё, уже с любопытством. Холодные глаза. Было в её поведении нечто интригующее, победное. Я неожиданно дал согласие. Подумал:
   - Там видно будет! В случае чего, сошлюсь на занятость...
   Уже стал забывать об этом.
   Однажды, выходя из университета, увидел её у машины.
   - Это моя! Вы где живёте? Могу подвезти.
   Согласился. Отметил про себя: хочу от неё отделаться и сажусь в машину?!
   Я стал пассажиром. Вскоре мне удалось уговорить её писать диплом у моего коллеги. За рулём она была разговорчива. Я слушал и убеждался, что провидение спасло меня от неприятных последствий. Она была откровенна со мной. Почему? Думаю, она видела, что я не из числа борцов за справедливость. Я был ей не опасен.
   Если собрать воедино её рассказы о себе, которыми обычно сопровождались наши поездки, то получилась бы следующая история.
   Она родилась в неблагополучной семье. Родители пили и били друг друга по пьянке. Не жалели и детей. За участие в разбое их упекли на долгие годы в тюрьму. Детей отдали в детдом. Там воспитатели обращались с детьми каждый в силу своего характера и наклонностей. Труднее всего было с теми из них, кто обладал причудами. Одному казалось, что его не уважают. Тогда он подходил к девочке:
   - Ты что кривишь рожу, когда я на тебя смотрю. Презираешь, да! Смотри прямо, в глаза!
   Следовала пощечина. Девочка в слёзы. Не от боли или обиды. Боялись худшего. Одна девочка не плакала от его пощечин... из гордости, так он её так отхлестал, что её в больницу увезли. Или подходил к девочке и без всякого повода:
   - У тебя лицо хитрое! Ты что всех нас за дураков держишь?!
   Пощёчина. Слёзы.
   Мы учились жить с туповатым выражением лица.
   Был воспитатель-садист. Он проводил с избранными индивидуальные занятия по гимнастике. Это были девочки двенадцати-тринадцати лет. Уединялся с девочкой в отдельной комнате. Она голая в трусиках на мате делала упражнения, которые он ей показывал. Насмотревшись, подходил и ударял открытой ладонью по попе. Сильно. Девочка вздрагивала. Его это возбуждало.
   Её миновала чаша сия: одна из жертв похотливого воспитателя забеременела. Был грандиозный скандал.
   Она уже решилась бежать, однако какие-то дальние родственники взяли её из детдома. Не из милосердия. В семье родственников родилась двойня и было трое маленьких. Вот она и "пахала" в доме. И всё-таки она с благодарностью вспоминала их: разрешили ей учиться и дали закончить школу...
   К тому времени дети подросли. Родственники потребовали:
   - Нам твоя учёность ни к чему. Деньги надо зарабатывать! Мы тебя пристроим.
   Определили её в пивной ларёк:
   - Дядя Серёжа не обидит. А если притронется к тебе, так ты же не принцесса-недотрога...
   Ларёк сделал её самостоятельной. Деньги появились. Комнату приобрела. Обставила её: пена пивная щедрая! Подавая пиво, людей узнавала. Они всякие бывают. Прощать научилась: их обижать не надо, а они могут обидеть.
   Учитель один часто бывал у её ларька. Его из института за пьянство выгнали. Он был к ней расположен. Он-то и надоумил в университет поступать, протекцию составил.
   Сейчас в Университете у неё всё тип - топ! С руководителем диплома у нее благодать. Она уверена в успешной защите.
   Умышленно стал задерживаться на работе, чтобы не возвращаться домой на её машине. Редко встречал её. Слышал о её успехах. К этому времени у меня накопилось много дел: поджимали сроки сдачи научной статьи в журнал, надо было представить на кафедре макет будущей монографии, разработать новый курс лекций.
   Однажды неожиданно раздался звонок входной двери. Я никого не ждал. Открываю. Она! Лицо её сияло.
   - Вы мой Крёстный! Хочу выразить признательность! Я защитила диплом. Меня рекомендовали в аспирантуру. Ваш коллега, мой руководитель диплома, сделал мне предложение!
   - Предложение? Какое?
   - Руки и сердца! Мы приглашаем вас на свадьбу!
   Моё сознание было растревожено, как пчелиный улей. Каждая из выложенных ею новостей была неожиданна и удивительна. Но последняя новость! Я знал, что мой коллега стал деканом факультета, что он блестяще защитил диссертацию и поговаривают о его командировке за границу.
   Я растерянно наблюдал, как она выкладывала на стол конфеты, фрукты, бутылку коньяка. "Но она? - не мог он взять в толк. - Как могла она предвидеть, пристроиться. Звериное чутье?! Ему под пятьдесят!.." Она шебетала, выкладывая на стол пакеты.
   - Это надо отметить! И именно с вами! С вашей лёгкой руки...
   Во всём, что она делала и как она это делала была уверенность и даже развязность. Он чувствовал во всём происходящем нечто унизительное. "Придти без звонка к одинокому мужчине с ... выпивкой! Это бестактно!" - но не мог сказать вслух. "Не выгнать же её!"
   Я открыл бутылку, принесённого ею, коньяка. Опасение, что своим спокойствием и равнодушием я могу её обидеть, заставило любезно ей улыбаться. Перед ним уже не дипломница, а жена его коллеги. Не просто коллеги, а начальника! Он подкладывал на её тарелочку бутерброды, фрукты. Она болтала об известных людях университета, к которым он не посмел бы подойти без надобности. Его коробило её хвастовство. Он поддакивал и поощрительно улыбался. Перед ним был удивительный экземпляр человеческой породы. Да она Макиавелли в юбке!
   В бутылке коньяк уже значительно убавился, когда я уловил в ней перемену. Она становилась женщиной. Словно случайно она спросила, не скучно ли быть одному...Когда я заваривал кофе на кухне, спросила, есть ли приходящая женщина... "Ушла бы быстрей!" - занервничал я, подавая ей вкусно пахнущий кофе.
   - Мой жених уехал на конференцию. Я свободная невеста! Пришла к Крёстному отблагодарить! - словно идиоту втолковывала она. Смотрела на меня и призывно улыбалась. Подошла. Увидела в моих глазах страх. Удивлённо воззрилась. Секунда, другая. Я как-то весь скукожился: что дальше?! Она вдруг поняла и засмеялась громко, беззлобно:
   - Испугался! Не меня. Жены начальника!
   Я отпрянул. Она вновь подступила:
   - Пушистенький ты наш! Я ведь тебя отблагодарить хотела. Да ладно! Давай кофе пить! Он и дружбу нашу зацементирует!
   Я сидел дурак дураком. Она продолжала хвастаться. Ему хотелось крикнуть ей в лицо:
   - Да я испугался! Так собаки боятся волка, вышедшего из леса. Если проректор уже согласился быть руководителем вашей диссертации, то все мы вскоре окажемся в вашем подчинении!
   Но он не сказал того, что хотел.
  
  
   Тракторист
  
   Кто я? Тракторист из Казахстана. Этим всё сказано. Работаю водителем LKW во Франкфурте. А проблема у меня та же, что у Ангелы Меркель: интеграция иммигранта в жизнь страны. Никак у меня не получается с этим делом. Вот уже шесть лет в маете живу. Жена - преподаватель в школе. Завуч. Карьеру сделала. Уважают её. И я уважаю! Да, что там - люблю! Из-за этого все мои страдания.
   Она молодец: сыну 4 года, а он уже читает, рисует. Она его и к книжкам приучила! А со мной ей трудно: не получается. В Казахстане она меня учителем определила, по спорту и рисованию. Как бы ближе к культуре, к образованию. Не моё это дело. Затосковал. Вернулся к трактору. В Казахстане от концертов, театров, лекций были оторваны. Дома вместе время коротали. А здесь ей всё надо.
   И чтоб я был рядом! Вникал, интересовался. Я был и остался трактористом! Гитлер, Вагнер, Гёте, Путин и Трамп... Да пошли они все на три буквы! (Жена запретила в доме материться. Привыкаю культурно выражать свои чувства). Я стал жертвой мультикультур... не выговорить!
   Дед предупреждал:
   - Хороша она, да не твоя! Навсегда культурой отравленная. И тебя будет тащить туда же. Затоскуешь ты с ней!
   Прав был дед, да сердцу не прикажешь.
   Жена недовольна, укоряет:
   - Сын скоро будет знать больше, чем ты!
   А я не тягаюсь с ним. У меня своя культура: поговорить захочется, так с ребятами можно оттянуться с пивком! Жену понимаю. Она желает моего соответствия. Так я стараюсь! Вот слово сдержал: в Питере посетить Русский музей.
   Посетил. Нехорошо мне было там. Тишина в помещениях. Люди в картинах чего-то высматривают. А по мне так красиво или некрасиво. Застращал музей меня своей важностью, молчаливыми смотрителями, богатством. Спросил у симпатичной дамочки-смотрительницы о картине - она всё возле неё крутилась, должно быть, дорогая. Так потом не знал, как отойти от неё, чтоб не обидеть.
   Всё было чужое мне. Картины утомляли однообразием. Красиво! Люди привлекательные на них, голые и одетые. Непонятно что делают, из-за чего лица перекошены, над чем смеются. Вскоре утомился от бесконечности и многоцветья картин. Они стали казаться похожими друг на друга, будто их один художник рисовал. Попытался вспомнить одну из них. Не получилось! Испуганно подумал:
   - Что же жене скажу? Как докажу, что в музее побывал?
   Для пробуждения интереса стал смотреть на фамилии художников, а затем на картину. Вот "Иванов" - простая русская фамилия. И на картине всё просто и ясно: идёт вдали человек и все купающиеся на него пялятся. Вот "Крамской". По портрету видно крамолу сеял: бородка жидкая, телом тщедушен, взгляд дерзкий! "Перов". Видно, из простонародья. Думаю, отец с матерью домашнюю птицу держали. И картины у него простоватые... Ну и фамилия! "Петров- Водкин". Да, кто у нас в России не пьёт! Зачем в фамилию выносить?! Художник, видать, был крепкий, твёрдый: по портрету видно! И рисовал он людей, словно топором рубленных. По нашему: с плеча и точно! О нём и расскажу дома, отчитаюсь перед женой. Может не поверить, что в Русском больше часу пробыл... без захода в буфет.
   Ещё назову "Меньшиков в Березове". Эту картину не забуду: поодаль от нас была деревня Меньшиковка, так там одни Меньшиковы жили...
   Из Русского музея вышел на волю. Вздохнул всей грудью: кончил дело - гуляй смело! Зашёл в "Пельменную" на Невском. Сегодня можно расслабиться. Завтра обратно с новым грузом во Франкфурт погоним.
   Расположился за столиком. Передо мной фужер с водкой. Буфетчик, чудак, мне рюмочками водку предлагал! А в другом фужере шампанское пузырьками исходит. Запивка. Рядом тарелка с пельменями паром обволакивается. Кайф! Выпил. Покидал в рот пельменей. Осмотрелся. Кое-кто с любопытством посматривал. Поймал и неодобрительные взгляды. Надо же! Будто я их деньги проедаю. Вижу разговор затевать не с кем. Опустошил свою посуду. Вышел на Невский.
   Красотища! Здания - одно другого краше! Но народу! То тебя толкнут, то обойдут, задевая, то на тебя группа какая-то надвигается. Никакой возможности полюбоваться этой красотой. Взял такси и поехал к своим ребятам. Завтра в путь. Домой!
  
   Карты
  
   Маму похоронили прилюдно. Приехали ее подруги из села. Они провожали гроб со слезами и с тяжелыми вздохами. Каждая в церкви зажгла свечку. Они старенькие, но не убогонькие. В каждой из них была значительность. На поминках они пили водку. На хорошие слова не скупились. Часто крестились. Песню, любимую мамой, спели. Все по-людски.
   Настало время им в деревню возвращаться. На автовокзале их рейса надо было часа четыре ждать. Вот я их к дочке и пригласила: Юлька-то моя рядом с автовокзалом живет. Чаю напились, а времени пустого еще часа три! Тетя Клава и говорит:
   - Карты у тебя есть?
   Смутило меня это, я даже обиделась за маму. Передала тете Клаве карты.
   - Уж сколько времени с усопшей, царствие ей небесное, провели за картами.
   По доброму, как о благом деле, говорила тетя Клава, бросая каждой карту. Они играли охотно, с азартом, но чинно, без разговора и вскриков. Подошло время. Они степенно распрощались и уехали.
   В годовщину маминой смерти потянуло меня в деревню. Захотелось увидеть этих старушек, вспомнить прожитое, пройтись по деревенской улице. Думалось, мамку предам, если не съезжу.
   Остановилась у тети Клавы. К ней каждый вечер бывший совхозный счетовод приходил. Старичок. Усаживались они за стол, клееночкой цветастой покрытый, и начинали в карты играть. В дурачка. Десять раз. Затем в тетрадку школьную заносили счет. Копейками расплачивались. Иногда после карт пили чай втроем, с мужем.
   Он карты не жаловал. Людей сторонился. После войны охранником в тюрьме служил. Людей разговорчивых обходил. Деревня его уважала: мастером был на все руки. У него в сарае мастерская была оборудована. Он там и проводил все время. Тетя Клава даже обед ему туда носила. Уважала работу мужа. Жили они ладно. Хорошо мне у них было.
   Последний раз в деревню я попала лет пять тому назад. Мужа тетя Клава уже похоронила.
   -А старичок еще приходит, в карты играть? - полюбопытствовала я.
   -Да тут целая история случилась, - живо откликнулась тетя Клава.
   - Приходил. Играли. Да вдруг тетрадку-то и потеряли - тетя Клава хитро улыбнулась.
   - Он стал мне проигрывать. Память-то не молодеет с возрастом! А "в дурачка" она, память, - первое дело. Бывало придет бодрый, смотрит этаким петухом. А как один за другим проигрыши посыпятся, расстраивается, сам не свой, кулачком по столу ударит. Бывало и слово бранное вырвется. Уходил жалким, глаза печальные делались. Вот я и потеряла ту тетрадку. Так он принес новую. Тогда стала я подаваться. Заметил он это. Осерчал. Приходить перестал. Только на улице с ним встречаюсь. Здороваемся.
   - С кем вы теперь играете?
   - С шестилетней внучкой. Научила ее, бес попутал. Так теперь ходит за мной следом: "Давай, баба, сыграем!" Ну как ей отказать?
   Как-то услышала, что тетя Клава умерла. К тому времени связь между нами исчезла. В деревне никого у меня не осталось.
   Да и деревня сама была аннулирована: водохранилищем её накрыли.
   Вот вспомнила деревню, старушек, тётю Клаву... Забудется всё это, как деревня наша под водой. Получается память о людях - кучка пепла, которую развеет ветер! Что-то в этом есть несправедливое, бесчеловечное. А как иначе?
  
   "Лёгкая" ссора
  
   Согбенный, еле передвигая ноги, брел по тротуару старичок. На лице его была всемирная печаль. Случайные прохожие осторожно обходили его.
   Вдруг что-то бросилось ему под ноги. Старик сделал несколько отчаянных, смешных движений, но удержался на ногах.
   - Не бойтесь, она не укусит! Джерри, ко мне! - раздался сладкий, беспечный женский голос.
   Старик пришел в себя. Лицо его было белым от злости, ненависти и ...бессилия. Перед ним стояла пышущая здоровьем, грудастая женщина, а на руках у нее уже была собачонка - виновница инцидента. Собачка злобно скалилась на старика, рычала. Старика охватило бешенство. Голос срывался. Он брызгал слюной:
   - Да! Я боюсь! Я боюсь безмозглых дам и остервенелых собак! Мне ненавистны ваши бесцеремонность и тупость, ваше... Вы даже не извинились!
   Лицо дамы покрылось красными пятнами, но она овладела собой. С победно-насмешливым видом смотрела она на беснующегося старика.
   - Перед кем извиняться! Сморчок несчастный! - бросила дама и развернулась уйти.
   Собачка рвалась из рук хозяйки.
   - Я вызову полицию! - визжал старик. - Я научу вас порядку!
   Женщина с собачкой плечом оттолкнула старика, чтобы пройти. Он чуть не упал. Удержался на ногах и бросился на женщину. Протянул свои тонкие руки к ее крупной фигуре и ... рухнул!
   Подскочили прохожие. Суматоха. Появилась "Скорая". Из машины выскочила бригада врачей, бросилась к лежащему. Собачка злобно зарычала. Дама, поглаживала ее:
   - Ну, успокойся, милая! Пошли домой, тебе надо пообедать.
   Один из врачей озабоченно заметил другому, посмотрев на носилки
   - Не довезем!
  
  
  
   Настроение
  
   Дождь
  
   После жаркого, без единого дождика августа пахнуло холодком. Сижу в кресле перед распахнутыми на улицу окнами. Наслаждаюсь прохладой дождя. Звуки капель, ударными молоточками ксилофона, разновременно стучат по листьям, звоном по металлическому подоконнику и неожиданно дробной чередой бьют по стеклам. Выглядываю на улицу и вижу, как дождевые капли пляшут на зонтиках прохожих. То и дело вступают в мелодию дождя шуршащие по мокрому асфальту шины проезжающих машин. Изредка доносятся звуки человеческих голосов. Дождь навевает грусть. Возникает щемящее чувство ожидания чего-то Высокого, Нежного. Хочется попечалиться о чём-то несбывшемся.
   О любви. С большой буквы! Была ли она? Как капитан с мостика корабля вглядывается в морскую даль в надежде увидеть желанную землю, так и я в свои восемьдесят пять вглядываюсь в туманное прошлое. Было ли чудо любви? С безумными поступками, с слезами на глазах, с "миллионом алых роз"? Удостоила ли меня жизнь подобной любви?
   В отличие от капитана корабля мы начинали поиски любви необученными.
   В детстве мы выражали её дёрганием девчонок за косички. Взрослея - поцелуями в подъездах. В зрелые годы любовные увлечения попадали в разряд серьёзных, часто заканчивались регистрацией брака. Чудо любви, посещавшее молодых людей, попадало в жернова житейской мудрости...
   Подобные воспоминания вконец опечалили меня. К тому же стало зябко от дождевого воздуха. Я закрыл окно. Подкатил кресло к письменному столу. Услышал родной голос жены:
   - Ну что ты сидишь дома? Прогулялся бы. Прикован к своему столу, как раб на галерах. Выйди. Подыши свежим воздухом.
   Мысли мои перескочили в другое русло.
  
  
  
   Милое одиночество
  
   Одиночество возвышает. Оно делает тебя господином. Убедился на собственном опыте.
   Живу мыслями и мечтами в своей комнате, за прикрытой дверью. Здесь я читаю и пишу без опасения, что кто-то меня прервёт. Рассуждаю вслух, обращаюсь к себе, веду диалог с кем пожелаю. Лучше узнаю себя!
   Немыми свидетелями подобных сцен становятся привычные предметы - полки с книгами, письменный стол с родными блокнотами и черновиками, компьютер и высокое кресло к нему, картины на стене и всегда готовый принять меня диван...
   Когда мне хотелось, я переставлял мебель, менял местами картины на стенах, задвигал телевизор в новый угол. Комната становилась моим творением. Я утверждался в своём господстве над миром безмолвных и любимых предметов, утверждался в собственной если не значительности, то значимости.
   Нечто подобное я испытывал, бродя по хорошо знакомым кварталам города. Иногда на ходу читал стихи, вполголоса говорил сам с собой.
   Прогулки по городу стали желанными. Глядя на лица прохожих или на внезапно остановившуюся машину, начинал фантазировать, что это за люди, как может себя повести человек, вышедший из машины: словно живые кроссворды заполнялись моим воображением. Я становился автором уличных сценок и происшествий; ощущал себя творцом воображаемого мира...
   В доме я вёл себя неординарно. С соседями раскланивался на ходу, что вызывало неудовольствие. Меня называли "гордецом".
   Отдалялся от детей и жены. Дети стали общаться со мной реже и короче, но всегда передавали "приветы". Своими бедами и радостями они делились с женой. Она телеграфным текстом передавала мне все новости. Меня это устраивало. С женой было сложнее. Словесные стычки возникали часто, подобно разрядам молнии, но вскоре мы возвращались на исходные позиции. Так собаки, живущие на одном дворе, облаивают друг друга, пока нет случайных прохожих.
   Чем более я становился одинок в свои восемьдесят пять лет, тем интереснее мне становилось жить!
  
   Реквием Моцарта
  
   Дача. В избе прохладно. В животе урчало. Голову туманила водка. Глаз радовала половина в бутылке. Домашние разбрелись по своим делам. Вернуться к вечеру. Времени достаточно.
   Хорошо и тоскливо. Смутная грусть. Сознание настойчиво долбает:
   - Диссертация не удалась. И деревня не помогла. Отпуск на исходе. Жена блядует! Это точно. Всё в город ездит: дела, мол. Бог с ней! Сам виноват: с водкой сдружился - в постели разленился.
   - Что тихо так!
   Подошёл к радиоприемнику. Включил.
   - Пусть болтает, всё веселее.
   Сел за стол. Налил водки в стакан. Выпил. Закусил.
   - Музыка чудная!
   Налил. Прислушался к музыке. Не выпил. Звуки проникали и донимали. Тревожили. Рука безвольно лежала у стакана. Глаза уставились в одну точку. Он замер. Звуки будили в нём чувства, всё настойчивее и настойчивей. Он оцепенел. Слушал. Жалко становилось себя, весь мир. Звуки теребили, плакались ему. Сострадание захватило его и понесло высоко - высоко... до небес. Из глаз потекли слёзы. Увидел слезинки на столе. Опешил.
   - Чего это я!
   А звуки наседали, печалились обо всех и обо всём на свете. Он плакал, не стыдясь своих слёз. Легко и радостно отдавался неземной скорби.
   Пропало чувство одиночества. Музыка ввела в мировое пространство человеческих переживаний, где печаль соседствует с радостью, где торжествует человек. Можно ли считать себя забытым, когда есть такая музыка! Она призывает к деятельности, творчеству!
   Музыка смолкла.
   - Вы слушали Реквиема Моцарта, часть Лакримоза. Передаём последние известия.
   Огляделся. Увидел недопитый стакан. Тяжело потянул руку к столу. Выпил.
   - Надо же! Это я плакал! Не поверил бы, что музыка может вот так!
   Долго ещё переживал навеянное музыкой состояние. Возникло желание - быть человеком! Творческим! Отзывчивым! Вспомнил рассказ Успенского "Выпрямила". Неужели с ним произошло то же!
   Ясно ему стало одно: не сможет жить по-старому. Надо выстраивать свою судьбу! Водка тешит забвением, а ему надо пробудиться. Своим невниманием к жене спровоцировал её на измену. И дети равнодушны к нему потому, что он не вникал в их заботы. А эта диссертация? Тема ублюдочная, идеологическая.
   На заседании кафедры добился изменения темы. Предложил концепцию оригинальную, но труднодоказуемую. Осталось два года докторантуры, но кафедра его поддержала.
   Перемена в нём была замечена. Друг интересовался:
   - Что тебя подвигнуло?
   - Музыка Моцарта.
   Друг обиделся, считая ответ отговоркой.
  
   Рассказ
  
   Утро. Настроение не творческое. Но ни дня без строчки! Напишу рассказ. Бывало, начнёшь писать, насилуя себя, и вдруг, словно вагонетка на рельсах под уклон пошла. Понеслось! До усталости руки.
   Рассказ следует начинать с события.
   Итак. Коля проснулся вдруг, словно вздрогнул. Темно. Голова тяжёлая, хмельная. Тело затекло. Во рту гадко. С перепоя. Он лежит под столом. Перед ним босые ноги. "Мужские или женские?" - тяжело головке, валуны в ней перекатывают. Выполз из-под стола с трудом. Встал на ноги. Покачнулся.
   На столе среди объедков и грязных стаканов голова, лежащая на руках. Рыжие волосы? Машка! Поднял за волосы голову: милое, пьяное лица его Машеньки! Потряс. Она открыла глаза: там пьянь гуляет. Взгляд мутный, слепой. (Бекицер! Переходи к событию!). Коля схватил со стола недопитый стакан. Полегчало. Прояснилось. (Генук! Не топчись на месте).
   Вчера с Машенькой были на очередной тусовке. Не впервой. Захватили с собой бутылочку, конфеты: дом приличный. Им хотелось сблизиться с хозяевами. Он был не прочь завести интрижку с пухленькой женой хозяина, который был особенно внимателен к Машеньке. С Машенькой дома они обсуждали, каково это было бы. (Без пошлостей! Переходи к главному).
   Итак, они пришли желанными гостями на тусовку. Маша проследила, чтоб Коля до гостей "не набрался". Но ему удалось перед уходом облегчить домашний бар на полстаканчика. Он был в хорошем расположении духа. (Пошевеливай воображение. Подпусти нечто высокое, интеллектуальное!). Собравшиеся располагались группками, по интересам. Говорили многие: громко, уверенно... Слышали себя, иногда собеседника.
   С Машей подсели к кружку вокруг гостя из Центра. Разговор шёл о Боге. Собственно говорил гость. Непривлекательный мужичок: этакий шарик на толстых ножках. Лысина подступала к волосам в разных местах. Забавно! Широкий лоб, словно многообещающая реклама, должен был свидетельствовать об уме. Когда он говорил, лицо его преображалось, глаза оживали, он пританцовывал на месте и изредка воздевал руки к небу. Говорил он интересные вещи. Его хотелось слушать. Он владел аудиторией.
   Маша смотрела на него во все глаза. Кивала головой. Поддакивала. Колю это раздражало. Возникла антипатия к говоруну. Он будто стоял за кафедрой:
   - Бог не бюро добрых услуг. Дорасти до него надо! Сколько бы раз не повторяли вы - Верую! - не откроется он вам. Свою любовь к Нему мы проявляем делами веры, поступками. (Хорошо! Уже можно переходить к главному).
   Внезапно он обратился к Машеньке. Коля заметил, что он не раз бросал взгляды на её раскрасневшееся молодое лицо.
   - Вот вы, рыжая красавица, возможно и в церковь ходите и дома иконку завели, а присутствие Бога в себе замечаете? Богу не признание и уважение дарят, а любовь! Чтоб не от ума, а от сердца!
   Маша довольная - на неё обратил внимание столичный гость! - взволнованно смотрела на говоруна так, как будто перед ней посланец Всевышнего. Коле был неприятен её рабский восторг. Машенька легко поддавалась влияниям: любую наживку, как рыба голодная, заглатывала. Да, ладно! Он старше её лет на пятнадцать, этот коротышка!
   Коля пил много. Маша была вся в разговоре с гостем из Центра. (Генуг! Пора!). Лысый от Маши не отходил. Ей это было приятно. Даже, когда шатаясь, Коля подхватил её за талию и прижал к себе, нашёптывая, что пора домой, она отмахнулась и пожелала остаться. Коля продолжал пить. Заметил, что и Маша уже поднабралась и раскрепощается. Она позволяла гостю удерживать её руку, обнимать себя за талию и громко смеялась.
   Надо было уходить. Гость увязался за ними: гостиница, мол, в том же районе. Коля был почти на автопилоте. Маша качалась, припадала к Лысому. По дороге Лысый открыл портфель и показал бутылку коньяка. Маша захихикала.
   Пришли домой. Раскупорили бутылку. Кажется, Маша с Лысым на брудершафт пили. Он видел лицо Маши. Она смеялась и ловила губами край стакана. Лысый наклонился над ней и вытягивал машины груди из-под платья, припадая к ним. Коля вытянул руки, пытаясь схватить Лысого. Толчок в грудь. Коля схватился за стол. Не удержался на ногах. Рухнул. Больше ничего не помнил.
   Под руками у Маши Коля увидел книгу, которую Лысый предлагал приобрести: "Душа расцветает в вере". Коля увидел вспаханную кровать: постель измята, подушки разбросаны. Лифчик на полу...
   Коля заплакал. Было больно, обидно, тоскливо. За себя. За Машу. За Бога.
   Каким бы искусным не был жокей, если лошадь худа, он не выиграет заезд. Так и с рассказом.
  
  
  
   Жизнь
   Ночь, улица, фонарь, аптека,
   Бессмысленный и тусклый свет
   Живи ещё хоть четверть века,
   Всё будет так, исхода нет.
   Блок
   Молодые. Встретились случайно. У туалета. Разменивали деньги для автомата. Он вспомнил кое-что из туалетного юмора. Она подхватила. Потянуло друг к другу. Знакомство продолжили в постели. Им показалось, что они созданы друг для друга. Её поцелуи выветривали из головы всякие расчёты, а он так красиво и умно говорил, что она обалдевала!
   В полном согласии друг с другом сказали "Да!" во Дворце бракосочетаний. Были шампанское, музыка Мендельсона. Шлейф свадебного платья поддерживали милые детки...
   Он пригласил друзей и знакомых, у которых были машины. Как ему виделось, их свадебный кортеж проезжал по улицам, привлекая внимание прохожих. Из машин, опоясанных лентами и шарами, звучала громкая музыка, сигналили. Всё это было.
   Сняли квартиру вблизи парка: для планируемых деток. Дороговато, но они были молоды и готовы были платить за своё счастье. Оно виделось им в незамысловатой схеме - жить не хуже, чем другие. Шли в ногу со временем. Когда появилась мода на водные матрацы, они приобрели новую кровать и предлагали гостям покачаться на волнах их собственности.
   Она родила двойню. Надо было больше работать. Отпуск проводили в угоду детям: чтоб им было полезно для здоровья! Разговоры в доме велись вокруг работы, точнее - денег, экономии их; школы и дальнейшем образовании детей.
   Будни разнообразили дни рождения Они сопровождались весельем, импровизациями, дети готовили концерт. На столе появлялось нечто вкусненькое и дефицитное. Со временем большими праздниками стали юбилеи. Выпускалась домашняя газета, посвященная юбиляру, читались стихи в его честь, разыгрывались сценки. На столе появлялись фирменные домашние блюда и "дары" из магазинов... К старости юбилеи следовали друг за другом. Они жили одни. Дети разъехались: одна в Австралию с бизнесменом, старше её в два раза; другая в Братиславу, где ей предложили первую скрипку в симфоническом оркестре.
   Жить становилось всё скучнее. Иногда начинали браниться. Без сердца, не от души. Так тявкают собаки от скуки. Шли годы, оскудевали корни жизни.
   Умирали от прожитых лет. Без слёз: время подходило.
   Дети приезжали на их могилы. Плакали. Удивляясь с досадой, что им нечего сказать о родителях кроме обычного: они жили как все порядочные люди!
   На земле миллиарды людей, а схем их жизненного пути не более десятка. По конвейеру жизни проходят эти миллиарды, после себя оставляя легко забываемую память Каково же сознавать, что человек навсегда исчезнет из памяти потомков. Трудно примириться с этим людям, которым с измалетства внушали: Человек - это звучит гордо!
   Или вслед за Пушкиным и Достоевским мы должны усвоить иное: Смирись гордый человек! Тогда, каково содержание жизни ?
  
  
   Смысл жизни.
  
   Он вырос в деревне. Окружающее на деревенский лад оценивал. Его деревня в упадке была. Из армии вернулся, не то что молодых, стариков осталось раз-два и обчёлся. Все, кто в себе силу чувствовали, подались в городок, который быстро рос рядом с крупным комбинатом.
   Он бежал от изб, забитых досками, от старух и стариков, доживающих у родных пепелищ свой век. В городе растерялся, ни к чему сердце не лежало, все чужое, враждебное.
   Подался он с мастеровыми людьми на заработки. Артель по богатым деревням ходила, дома строила. Был он умелым и сильным. В труде находил удовольствие. У людей учился жить.
   Запомнилась ему одна картинка из детства.
   На реке лед только стал. Сгрудился на берегу народ, не решался никто к тому берегу по льду идти: вдали, возможно, и полыньи встретятся. Вот на лед реки вышел молодой мужчина и зашагал от людей, как по дороге. Фигура его отдалялась. Люди на берегу притихли. Шагал он размашисто, красиво. Раздались восторженные возгласы. Видно было как он легко перепрыгивал с льдины на льдину, словно через лужи на дороге.
   И вдруг насторожились, смутились люди на берегу: черная фигура припала, выпрямилась и тут же завалилась на бок: видно нога ушла в воду. На берегу ахнули. Выполз мужчина из воды, стал подниматься. Головою вертит, выискивает, ногу куда поставить. Да, видно, некуда было: пути ни вперед, ни назад нет. По всему страх его захватил. Закружился на льдине. Кричать стал. Завыл дико! Мороз у людей по коже прошел. На них накатывали дикие вопли, обезумевшего от отчаяния человека. Рев, обреченного на смерть человека, метался над рекой. Видно было, как он сделал неловкое движение, и в следующее мгновение его не стало. Ужас сковал людей.
   Оцепенение спало. Раздались голоса.
   - Вот он как жизнью своей распорядился!
   - Жаль человека! Отчаянный!
   Говорили больше с удивлением.
   Он увидел, что жизнь это нечто хрупкое, слабое, в любую минуту оборваться может. Ею за зря играть не следует.
   Но как ею распорядиться? В чем предназначение человека? Думал упорно, тяжело. Людей не мучил вопросами, а присматривался к их бедам и радостям. Большинство жило, как тот молодой человек по льду шел: не задумывались. Не мог он принять такое.
   На лето он определился в рабочую артель. Люди подобрались до работы жадные, но пьющие в дикую, до жестоких побоищ. Он тяготился такой жизнью, оставил артель и пошел бродяжничать. Пора была верная - лето набирало силу и в лесу можно было легко сыскать и стол, и кров. Тишина леса, пустынные дороги, ночевки у костра - свободно ему жилось.
   Как-то сидел он у лесного костра и следил, чтоб не опалить крону деревьев пламенем. Думал о чем придется и прислушивался к ночной жизни леса, его звукам. Сладостные были минуты!
   - Здравствуй, мил человек! - услышал он над собой приветствие.
   Он встрепенулся. В освещении огня увидел старичка с большим приплюснутым носом, глазами - буравчиками и козлиной редкой бороденкой.
   - И вам здоровьица! Подсаживайтесь к огоньку!
   Ночной гость сразу о себе поведал. Много лет странствует по России:
   - Жить интереснее: не одной, а многими жизнями.
   Лесное чаепитие долгое. Он расположился к старику. Разговор обо всем шел.
   - В лесу благодать, хоть и дикие звери живут, - заметил старичок к слову.
   - Среди людей бывает страшнее, чем в лесу...
   Желал старичка попытать, удалась ли ему жизнь, что надумал он о ней.
   - Все от того, что они друг перед дружкой показываются, хотят лучше чем они есть выглядеть, - толковал старик.
   - Как же иначе. Неужели должно вору кричать, что он вор, а хаму грубость свою демонстрировать. Каждый человек, выходя на люди, прихорашивается...
   - Вот-вот! Приучаются говорить и делать не то, что от сердца идет. Живут - кривляются. Поэтому трудно живут, тревожно: а вдруг распознают их сущность, уличат в неискренности.
   - Так как же человеку жить, не делая того, что от тебя люди требуют, государство, в конце концов!
   - То-то и оно! Есть стезя. Есть дорожка. Не укатанная, но ведущая к полному согласию с собой и обществом.
   - Какая же?
   Напрягся он, обратился весь в слух: сейчас старик заветные слова скажет!
   - Зверь в лесу по природе своей живет. Человеку многое дано, у него выбор есть. Вот он жизнью своей в лотерею играет.
   Вспомнил он того молодого человека, под лед ушедшего...
   - Ты, старик, сложно изъясняешься. Ты прямо...
   - Так и вопрос не простой. Ты вот скажи, почему человек всю жизнь себя в руках держит? Я отвечу: как хозяин собаку на цепь сажает, так и мы обстоятельствами все наши мысли и чувства в конуру души своей вталкиваем. Некомфортно это. Изменить ситуацию можно только волей. Вот мы с тобой в лес подались. Другие - некоторые - приспособились в городах жить свободно и достойно человека. Смысл жизни в деятельном проживании настоящего.
   - Жить только настоящим, как кормиться посудой одноразового пользования. Человеку жить одним днём негоже. Человеку природой дано многое и спросится с него строго.
   - Кем?
   - Собственным разумением. Или, как говорят, совестью.
   - Природа дарит человеку плод, чтоб он вкушал мякоть его, а кожицу и косточку за ненадобностью отбрасывал. Ориентиры жизни человека не в уроках прошлого и не в мечтах о будущем, а в самой жизни, в той, какой он живёт.
   - Запутал ты меня. Но интересно мыслишь.
   - Так, я ведь беглый! Всю жизнь в Академии лекции читал. А на старости лет, убежал. Как Лев Николаевич Толстой. Только его смерть быстро подобрала. Мне же дано вольною жизнью пожить. Настоящей жизнью!
   Утром разошлись, чтоб не обременять друг друга.
   Разговор у костра навёл на размышления, которые привели его к выводу о бессмысленности его скитаний. К чему пришёл такой же бродяга как он, но уже старик: жить надо настоящим, как живёт животное. Но он человек! Жить настоящим и только им! чему всё это? Это всё равно, что топтаться на одном месте. Так к чему такая жизнь.
   Раздумья вводили его в смутное состояние. Иногда он впадал в такую тоску, что плакал и слёзы странным образом успокаивали его. Не надолго.
   Однажды он вышел к деревне и заночевал на пригорке, на виду у деревни. Разбудил его шум, голоса. Ослепило зарево: в деревне огнём захватило дома. Деревня выгорала. Он бросился к горящим домам. У одного, из уже занявшегося огнём дома, девочка-подросток горько плакала. Она сквозь слёзы звала своего котёночка. Он остался в огне. Никому не было дела до девочки и котёночка. Он нагнулся к девочке и сказал значительным голосом всемогущего человека:
   - Хочешь, я принесу твоего котёночка.
   Девочка перестала плакать, посмотрела на него доверчиво-просительно:
   - Хочу!
   Он взглянул на неё ласково. Выпрямился и ровным быстрым шагом пошёл к горящему дому, вошёл и исчез в огне. Навсегда.
  
   Испанский романс
  
   Я человек, избалованный благополучием. Доктор наук, семьянин. На работе и дома окружен уважением и послушанием. Капризы мои терпят. Когда жена предложила отдых в Испании, я взвился:
   - А на хрена мне Испания? Мне и в саду моем хорошо: и воздух, и ягоды. Опять-таки, в деньгах экономия - навозу можно подкупить.
   Но жена токовала о своем:
   - Ах, Бланос! Барселона! Великолепно!
   Мы поехали в Испанию. Во мне булькало раздражение, изредка выражаемое словами:
   - На какой ляд мне эти пляжи? Хорошо на Финском заливе! Никаких набережных и городских кварталов. И в воде сохраняешь достоинство. А здесь волны то по лицу смажут, то в спину толкнут, то поднимут и кувыркаешься в них, как клоун на манеже цирка. На хрена мне такое купание. Да я на своем участке в Карелии, в свою воронку от снаряда плюхнусь и не надо никакого Средиземного моря! Мы приехали за солнцем, а где оно?! Считай его и не было.
   Жена не реагировала на мое брюзжание.
   Отношение к Испании изменилось неожиданно.
   Я небольшими глотками пил пиво за столиком у бассейна. Было жарко. Близость бассейна создавала иллюзию прохлады. "Моя" на шезлонге, обмазавшись кремом, жарилась на солнце, как ощипанная курица в майонезе, которую вот-вот сунут в духовку.
   Кайфовал. Пиво было в меру холодное и приятное: сильно охлажденные напитки становятся безвкусными. Вдруг взгляд выловил в голубизне воды бассейна стройное девичье тело. Голубой купальник её сливался с цветом воды и она казалась обнажённой русалкой под водой. Сейчас из воды покажется ее сказочно красивое лицо с жарким зовущим взглядом, потом он увидит её всю, пронизанную прохладой и свежестью утра...
   Фантазия разыгрывалась. Я заворожено следил за каждым движением девушки, то кувыркающейся в толще воды, то стрункой проплывающей по поверхности ее. Вдруг она оказалась на дельфине. Это было так неожиданно! Еще мгновение и девушка отделилась от дельфина и он, выложенный мозаикой на дне бассейна, оказался у нее под ногами. Все произошло в десятки секунд, но это было потрясающее видение. Неожиданно в бассейн плюхнулся мяч. Я услышал крики ребенка. Две пожилые женщины погружали свои грузные тела в воды бассейна. Бассейн превращался в купальню.
   Я огляделся. За теннисным столом увидел женщину, играющую с мальчиком десяти лет. Он играл неумело. Видимо мать, желая вытянуть сына из душного номера на воздух, уговорила его поиграть с ней. Я подошел к столу. Дал мальчику несколько советов и у него пошли удары. Он увлекся игрой. Я тайно наблюдал за женщиной. Что-то тронуло меня в ней. Возможно, какая-то трепетность в движениях, глазах. В ней была та чуткость, с которой относится добрый хороший человек ко всему, что его окружает. В этой трепетности не было суматошности и беспокойства. От женщины веяло теплотой и спокойствием. Она присела на шезлонг и наблюдала за нашей игрой.
   Я представил их моей жене. Она с шезлонга наблюдала за нами.
   Я стал искать встреч с ними.
   Жена иронизировала над моим увлечением. А когда узнала, что женщина из райцентра и работает на молокозаводе, так совсем насмешками одолела. Я отшучивался.
   Как оказалось, она впервые вывезла сына на море. Ей хотелось показать сыну окрестности. Я с готовностью предложил свои услуги. Втроем мы совершали послеобеденные путешествия, морские прогулки, часто бывали в Ботаническом саду Бланоса. Мальчик оказался любознательным и я охотно беседовал с ним. Меня подбадривали тёплые и благодарные взгляды, которыми его мать изредка одаривала меня.
   Жена проводила время в баре с такими же как она азартными игроками в карты.
   - Сегодня мы разбогатели или... - спрашивал я жену, возвращаясь с прогулки.
   - А ты? Получил ли ты сегодня долгожданный поцелуй? Тронул ли ты сердце провинциалки?
   - Но и для тебя карты не средство разбогатеть.
   - Разве сравнить денежный интерес с тем, который у тебя на кону!
   - Ты знаешь, сын у нее смышленый и любознательный. Я сегодня читал Лермонтова - "Мцыри". Вдруг он говорит: "Испанцы это в далеком прошлом грузины, переселившиеся на Иберийский полуостров". Каково!
   -Ты расскажи мне о мамаше, а не о сыне.
   Подобные подтрунивания были своеобразным подтверждением доверия друг к другу.
   С своими новыми друзьями я увидел Испанию. Какая чудесная страна! Какое море! Пляжи! Кофейни! А могло бы этого не быть! И куковал бы я на своих 12 сотках. И не встретил бы эту прекрасную женщину с смышленым мальчиком. Я откровенно ухаживал за нею. Но встречал твёрдый отпор. Она не допускала никаких интимностей. На этом мы и расстались. Друзьями. Думал, навсегда.
   Прошли годы. Испанские воспоминания окутались романтической дымкой, которая также вскоре исчезла бы. Однако, случайно, в центре Москвы, я увидел её. Неужели это она?! Я шел за ней, перегнал, боялся ошибиться. Она! Когда преградил дорогу, она испуганно отпрянула, хотела обойти. Я забрасывал ее словами, сбивался. В ее глазах появился проблеск воспоминания, словно солнечный зайчик на глухой стене. На лице заиграла улыбка:
   - Испания! Бланос! - она улыбнулась мне как старому знакомому.
   Я пригласил ее в кафе.
   Она рассказала мне трагическую историю. Мальчик в школе попал в компанию наркоманов. От передозировки скончался. Она полгода лежала в больнице: сердце. Кажется выкарабкалась.
   - Приехала на неделю к сестре и такая встреча! У меня здесь дела.
   Я не забывал вас! - вырвалось у меня.
   Она испуганно отшатнулась. Я смутился. Но не смог побороть того восторга, ликования, которое заполняло меня всего. Я был оглушен радостным чувством: она рядом! Испугался нового расставания. Я вызвался помочь ей. Она с радостью согласилась: столица ее пугала, кабинеты и чиновники приводили в ужас. Мы стали встречаться. Я помогал ей в ее столичных заботах.
   Иногда она рассказывала о себе. Встречалась она со мной охотно, так как могла рассказывать о своем мальчике. Как-то она сообщила, что дала объявление в газету: ищет мужа с выездом за границу.
   Я чуть не задохнулся от неожиданности. Меня будто ударили сильно в грудь. Она может уехать! Я не увижу ее никогда! Я схватил ее за руку и потащил в угол. Мы были в приемной очередного начальника. Она чуть не вскрикнула от боли, удивленно смотрела на меня. На нас никто не обратил внимания.
   - Зачем искать? Возьмите меня с собой! Я - еврей! Я вас вывезу! Мы будем жить вместе! - возбужденно шептал я ей в лицо.
   Она смотрела на меня растерянно:
   - Что вы! Как это возможно! Ваша жена...
   Расплакалась:
   - Вы меня не уважаете!
   Вытерла слезы:
   - Давайте забудем этот разговор.
   Мы вышли на улицу.
   - Я не могу больше встречаться с вами. Мне стыдно перед вашей женой! Давайте расстанемся!
   Я не мог допустить этого! Вне себя я уверял её, что не смогу без нее жить, без ее глаз, без ее голоса, без любви...
   Мы продолжали встречаться. Я ей рассказал о наших отношениях с женой: живем по привычке, без общих интересов и общих планов. У каждого своя комната. Она живет с собакой. И спит с ней. Да-да! С собакой! Никаких сексуальных извращений: ноги греет. Так и живем, не докучая друг другу.
   Она не откровенничала о жизни с мужем, но вспоминала подробности ее отношений с сыном. Эти разговоры нас сближали. Иногда она рассказывала о своих свиданиях с "носильщиками чемоданов". Так она называла своих потенциальных перевозчиков заграницу. Мне удалось настоять и она побывала у нас в гостях. Жена приняла ее доброжелательно, разговаривала с ней снисходительно. После этого визита каждая моя отлучка сопровождалась язвительными замечаниями:
   - Опять на свидание! Иди-иди, кобель старый, может перепадут тебе объедки с чужого стола!
   Я не огрызался.
   Странно, но наши отношения не перешли в интимные. Я не позволял себе не только поцеловать, но даже любовно притронуться к ней. Я вел себя как влюблённый в неё добрый знакомый. По-прежнему был внимателен и нежен с ней. Преданность и любовь видела она в моих глазах. И она доверяла мне. Эти чувства были для меня так новы, что, вы можете мне не верить, я плакал в одиночестве слезами счастья. Нет, нет! Не от собственного благородства, а от высоты и искренности чувств к женщине, которую я полюбил. Я узнал, что такое любовь! Это и есть счастье! Никакие обстоятельства не заставили бы меня тогда переступить ту границу, которая установилась между нами. Признаюсь, я ни разу не грезил об ее обнаженном теле, сладострастном поцелуе. С ней все было ново, неожиданно для меня, не как с другими.
   Приближалось время ее отъезда. Была ненастная погода. Мы укрылись на детской площадке под навесом. Я горячо объяснял ей преимущества моей любви перед какой-то случайной, газетной. Она смотрела на меня доброжелательно и нежно. Рука ее покоилась в моей, но не отвечала на пожатия. Она умела устанавливать дистанцию и выдерживать её: ничего в ней не говорило о том, что именуется любовным переживанием. Мне казалось, что необходимо ещё одно признание с моей стороны и она ответит... но чем? Было боязно. Она повернулась ко мне спиной и пошла, не разбирая дороги. Я, взъерошенный, поплелся за ней, в спину говорил ей о своей любви, чувствах. Она вдруг остановилась. Посмотрела мне в глаза и просто сказала:
   - Я буду вам хорошей женой.
   Я обнял ее и... заплакал такими сладостными слезами, каких не помню в своей жизни:
   - Ты поверила мне!
   Опять-таки вы можете с недоверием отнестись к моим словам, но весь период развода, ее отъездов и приездов, совместных забот о документах мы вели себя так словно подписали договор о не нарушении принятых нами границ. Только накануне свадьбы она подошла ко мне, обхватила мою голову руками и припала к моим губам в долгом поцелуе. Я целовал ее в слезах. Мы плакали вместе. Ничто не могло нас разлучить!
   За границей мы оказались через несколько лет. По еврейской эмиграции приехали в Германию. Мы активно включились в жизнь русскоязычных эмигрантов, стали посещать синагогу. Синагогальный дом был старинным - в годы нацизма его приспособили под содержание скота, поэтому не разрушили, не сожгли. Но прихожан было мало. Ребе нам не полагался. Меня уговорили руководить службой. Жена просила меня не отказываться:
   - Я буду всегда с тобой!
   Она призналась, что решила пройти геур и стать иудейкой по вере. Так она ею стала! Ей пришлось учить иврит, она ездила в Берлин сдавать экзамен. Всё делалось ею с охотой, с радостью. Она признавалась мне, что проживает новую жизнь. И я вместе с ней!
   Когда я оглядываюсь назад, то с благодарностью вспоминаю то высокое чувство любви, которое мне выпало пережить. Написал и задумался. Разве прежде я не любил? Женился не по любви? Жил долго с женщиной без любви? Нет, и прежде были любовь и глубокие переживания влюблённости! Секрет в том, что каждая настоящая любовь начинается и растёт с чистого листа, каждая - необычна и единственная в своём роде.
  
   Милый
  
   Тридцать лет живём вместе. Всякое бывало. Но обращения "дорогой", "любимая" начисто исключены.
   Жены дома не было. На всём, что окружало его в квартире, ощущалась её заботливая рука.
   Вдруг накатило! Какая она у меня хорошая! Захотелось увидеть, обнять, ласкать! К чему эта сдержанность! Не заимствованное, а своё, от самого сердца!
   Хлопнула входная дверь. Она! С сияющим добротой и нежностью лицом, бросился к двери. На губах уже обозначилось нежное слово "дорогая!".
   - Ты опять мусор не вынес! - донёсся раздражённый голос жены из прихожей.
   Словно оступился.
   - Сейчас вынесу - пробурчал он и вышел из квартиры с мусором.
   - "Суждены им благие порывы, но свершить их им не дано" - пришла на ум строка. - Культура так и прёт! - подумал о себе с издёвкой. - Литературщина! Напичкан ею, как фаршированный голубец. И этот порыв с "дорогой" - не моё. У людей подсмотрел и услышал.
   Что-то щёлкнуло в сознании. Мысли потекли в ином направлении.
   - Да что же такое получается. Любимой жене ласковое слово боюсь сказать. Если любишь - говори. Это же радость! Таить её незачем. Делиться хорошим надо с любимым человеком!
   Он оставил мусорное ведро во дворе, за контейнером, чтоб не стащили. Решительно направился к цветочному магазину. Заначку носил в пистончике кармана брюк: всегда был при деньгах.
   Дверь открыла жена. Отреагировала молниеносно:
   - На помойке подобрал! Унеси...
   Он схватил её в объятия, прижал к себе и, не переставая повторять: - Да купил я цветы! Купил! Для тебя! - целовал, говорил нежные слова.
   Она оттаяла. Прижалась благодарно к нему, обвила его шею руками и произнесла:
   - Милый!
   Как часто человек смущается благородных порывов. Хотя именно они возвышают человека.
   Купидон
  
   Однажды в вагоне метро я обратил внимание на молодого человека. На его лицо. Оно менялось с необыкновенной живостью: задумчивость, усмешка, детская непосредственность легко считывались с его лица. Наблюдать за ним было занимательно. Девушка рядом - не обратил на неё внимания - потянулась к этому симпатичному молодому человеку, прижалась и поцеловала в шею. Головка её пристроилась на его плече. Моментально лицо мужчины стало нежным и умиротворённым. В глазах - теплота чувств. Его голова чуть-чуть склонилась к головке девушки. Они замерли. Я отвёл взгляд.
   Вышел. Молодой человек вышел из вагона вместе со мной. Девушки рядом с ним не было.
   Я забыл бы увиденное, но.... Вдруг молодой человек издал приветственное восклицание, развёл широко руки и в тот же миг в его объятиях оказалась молодая женщина. Он целовал её. Она с удовольствием отдавалась его поцелуям. Смеясь , прижималась к нему. Его лицо сияло радостью и блаженством. Он был счастлив. Молодая женщина, обхватив его шею, целовала его. Прижимаясь, не отпуская, медленно раскачивалась с ним. Она проявляла свои чувства пылко и откровенно.
   Публичное выражение чувств коробит и претит моему воспитанию. Я нахожу в этом пренебрежение к окружающим, к себе лично, к моему представлению интимного.
   Я развернулся, чтобы уйти, оставив эту "сладкую парочку" на перроне. Но мне показалось, что я знаю эту женщину. Остановился. Да, это она! Сестра моего соседа. В нашем доме говорили, что она связалась с наркоманом, живёт с ним. Я вспомнил прекрасную семью моего соседа. Хлестнула мысль: какая беда пришла в их семью в лице этого молодого человека.
   Спустя полгода я встретил соседа. Он рассказал о постигшем семью несчастии.
   - Никак её оторвать от него не удавалось. "Люблю и всё тут!" Сама втянулась в наркоту. Умерла от передозировки...
   Я выразил соболезнование. Передо мной возникло её счастливое лицо, лучистые глаза, в которых весело прыгали зайчики любви, радостная улыбка. Тогда, да и сейчас, вспоминая, завидовал этому Купидону, который разбрасывал стрелы любви, не влюбляясь до конца!
   Эту историю поведал друзьям за чашкой чая. Один безапелляционно заявил:
   - Твой Купидон одарил женщин тем, что посещает не каждого в жизни, - любовью. Они были счастливы! В их жизни была любовь! Да здравствуют Купидоны, беззаботно разбрасывающие стрелы любви!
   Другой рассудительно заметил:
   - Я женился по расчёту. Не денежному, а житейскому: на московской прописке. Прожили с женой тридцать лет в согласии. Люди ленивы в выборе слов и называют это любовью. А по-моему, любовь это наваждение, страсть! Она не подчиняется разуму и здравому смыслу.
   Вступили в разговор другие:
   - Помилуйте, эта девица стала наркоманкой. Вместо того чтобы вытащить любимого из ямы...
   - По вашему, есть любовь хорошая и плохая, возвышающая и гибельная?
   - Конечно. Любовь должна помогать...
   - Чушь собачья! Любовь - мудрое изобретение природы. И как всё в природе, это нечто таинственное, развивающееся по собственным законам. Любовь - это непознаваемое движение души, извержение вулкана!
   Было интересно слушать. Взгрустнулось. Не потому, что я не мог себе ответить, была ли у меня любовь - страсть или любовь - привычка? Или ещё что-то такое? Грустно стало от того что впереди, в мои восемьдесят пять лет, не будет никакой любви. Или?..
  
   Преданность
  
   Мы любим, кажется, друг друга...
   Фофанов
  
   Позвонил из Аэропорта. Жена взяла трубку. Сообщил, что уже зарегистрировался, ждет посадки. Услышал будничные напутствия и за прощальными словами вдруг последовало:
   - Целую.
   Это было неожиданно. Это слово жена не произносила последние десять лет.
   -Она рада моему отъезду?! - настороженно засвербело в сознании. - И не поинтересовалась, когда я возвращаюсь?! - давал он волю подозрениям. - Конечно, она слишком занята новым проектом и часто задерживается.
   Неожиданно для себя мысли его понеслись в противоположном направлении:
   - А почему она не могла быть искренней?
   Объявили задержку вылета его рейса на
   один час. Он позвонил домой: - Задержка. Скажи, это случайно ты сказала "целую" или ?...
   - Ты что, выпил? О чем ты?!
   - Ты сказала мне несколько минут тому назад "целую". Так это случайно?
   - Перестань! Нашел время объясняться! Раз сказала, значит хотела поцеловать. (Пауза). От нашего дома до Аэропорта 15 минут. Я еду.
   - Дорогая! - положил трубку.
   Бросился за цветами.
   Она взволнованная появилась в дверях Аэропорта. Он бросился к ней.
   Они обнялись. Между поцелуями шептали друг другу:
   - Дорогая!
   - Любимый!
   Он улетел. Она осталась. Вышла из Аэропорта, села в такси.
   - Я опаздываю, - назвала адрес.
   Любовник ждал её. Это был день, когда они встречались у него на квартире.
   Она дорожила этими часами. Эта связь придавала ей уверенность в себе. Она была убеждена в необходимости для замужней женщины иметь любовника.
   - Не должны ли мужья также заводить любовниц? - решился озадачить её любовник.
   - Конечно! Но жёны должны оставаться в неведении.
  
  
   Медбарак
  
   Тюрьма. Медицинский барак. Все спят, отдыхают. Только два зэка разговаривают вполголоса.
   - Я тебя определил сразу. Ты не трус и не балаболка. Даже с Пашой говоришь смело, в глаза смотришь. Он таких уважает. А на меня грусть нагоняет такая смелость. Завидую. Я у Паши в советниках хожу, а чувствую себя перед ним "шестёркой". Он как восточный деспот: зэку улыбается, а уже приказал этого зэка на заточку подсадить! Ты смело с ним говорищь. Будь осторожен.
   - Не могу с собой сладить. И в тюрьму загремел...
   - Говарят, порешил кого-то.
   - Нет. Я человека убить не могу. Друга выручал. На его свадьбе драка случилась... Он так размахался, что одного из бузы в больницу отправили. Там он и скончался. Я вину взял на себя. Со школы дружили. Друг меня не раз выручал... У него только семейная жизнь начиналась, а я с матерью жил, бобылём...
   - Ты что, верующий. Пострадать захотел!
   - Мать в Бога верует. Ругала меня: "Не губи себя!". Я в бога не верую и телевизору не доверяю. Но живёт во мне жалость к людям, желание такое, чтоб "по справедливости". Бываю и осторожным: не хочу быть распятым христосиком.
   - Слушаю и удивляюсь. Таким, как ты. На чем твёрдость ваша в жизни держится?! Бога не принимаете, авторитетов не признаёте, живёте "себе на уме"
   - Вот-вот! Я ведь тем же вопросом мучаюсь. Пока додумался до одного: человеческое достоинство не желаю марать, грязью быть. В этом весь сказ!
   - Да, ладно! Дело до тебя. Расклад простой. Ты через полгода на воле будешь, а я скоро в ящик сыграю: онкология у меня...
   - Может вылечат?
   - Кому это надо в тюряге. Слушай! Кланяюсь в ноги с просьбой: помоги замолить грех. Сын мой в детском приюте. Двенадцатый год ему пошёл. Присмотри за ним. Может быть вытащишь его оттуда. В школу определищь...
   - Да ты что! Я никогда такое...Я не смогу... Я сам... Сына твоего не знаю...
   - И я его не знаю. Уже десять лет сижу. Боюсь за сына. Прими его как младшего брата. Успокой меня!
   - Огорошил! Нашел что просить: сына твоего на ноги поставить!
   - Перед смертью призываю тебя доброе дело сделать. Мужик ты правильный. Понимание и участие к человеку есть...Честный.
   - Честные на воле гуляют, а мы с тобой на тюремных нарах жизнь прожигаем.
   - И то верно. А я тебе гарантирую нормальное тюремное проживание: Паше может не понравиться твой гонор...
   - Ты что, угрожаешь?!
   - Извини. Тюремная привычка. Здесь всё на страхе держится.
   Долгая пауза. Прозвучали слова, неуверенно сказанные:
   - Я тебе не криминал предлагаю. Сыну помочь...
   - Ладно. Одно скажу без всяких клятв: всё, что смогу, сделаю. Слово даю!
   -Ну вот! Успокоил. Совесть мучила. Умирать легче будет.
   - Брось ты об этом! Сын-то каков? Переписываешься? Что пишет?..
   Долго они ещё говорили о пацане, которого оба не знали.
  
  
   Безысходность
  
   Мягкое, щекотливое прикосновение к щеке.
   - Вот зараза! Разбудила.
   Мотнула головой. Муха взлетела. Налетела вновь. Присела на голове. Она чувствовала ее тяжесть сквозь волосы. Закрылась одеялом с головой. Душно. Откинула одеяло. Зудящая, пикирующая тварь лишила ее сна. Включила лампу. Единственная муха чудными зигзагами облетала комнату.
   - Бессонница обеспечена - мелькнуло в голове.
   Муха села ей на нос. Горячей волной хлестнула злоба. Резкий шлепок по носу причинил ей боль. Муха жужжала над ней.
   - Ее надо прихлопнуть, раздавить, спустить в туалет!
   Она схватила полотенце. Муха словно издевалась над ней: не желала вылетать в открытое окно. Несколько взмахов и муха влетела в ... ванную.
   - Запереть, дрянь такую!
   Она успела закрыть дверь в ванной. Приятное ощущение освобождения от назойливого существа было восхитительно. Спать расхотелось.
   - Выпить чай! - решила она.
   В чайнике не оказалось воды. Можно выпить вина. Она вспомнила читанную рекомендацию. Пришло легкое опьянение. Легла. Кайф! И вдруг неожиданные позывы новой беды: ей захотелось в туалет. Очень! Не перетерпеть. Там муха! Придется в посуду, а утром... Она улыбнулась. Происходящее было ново. Тихо засмеялась. Надо же до чего дошла!
   Она подставила ухо к двери ванной. Жужжания не слышно. Быстро открыла дверь, юркнула и закрылась. Включила свет. Муха сидела на зеркале. Взлетела, заметалась в воздухе, кружа над головой. Отмахиваясь от мухи, она задела одну из бутылочек на полке под зеркалом. Послышался звон и, как костяшки домино, наклонялись и падали одна за другой ее скляночки, кремы, лосьоны в фарфоровую раковину. Она не успела подхватить металлическую баночку с шампуню и... звонкий удар: она не могла отвести взгляда от дырочки в раковине, окруженной паутиной трещин. Отчаяние: "Придется менять раковину! Водопроводчик. Деньги...".
   Ярость охватила ее. В руках оказался утюг. Опомнилась. Охватила беспомощность. Взгляд блуждал в поисках мухи. Муха билась о стекло душевой кабинки. Изнутри. Она бросилась к душу и сильной струей воды стала преследовать врага. Наконец, она увидела черный комочек на белом кафеле. Струя воды несла его. Он исчез в отверстии слева.
   Утром она чувствовала себя разбитой. Опаздывала на работу. Требовательно зазвонил телефон. Соседка:
   - Верочка! Что-нибудь случилось? Ночью слышен был шум в вашей квартире...
   Удовлетворила любопытство. Побежала к остановке автобуса. У себя, в кабинете следователя милиции, она отдышалась.
   Уголовное дело несложное. Групповое избиение подростка на дискотеке. Потерпевший со сломанной челюстью был доставлен в больницу. Отягчающим обстоятельством была беспомощность потерпевшего: его держали за руки, пока один наносил удары, "разминался"...
   Перед ней сидел красивый молодой человек - обвиняемый! Взгляд спокойный, уверенный. "Недосягаем для правосудия" - мысленно поставила диагноз. Задала вопрос. Отвечал толково, заученно. И вдруг ей стало не по себе: его взгляд скользил по ее телу, раздевая. Он развлекался, рассматривая ее как вариант его похотливых утех. Он уже забрался ей за пазуху, задержался на лице, неторопливо пополз по ее шее, рукам... "Наглец! Раздевает тридцатилетнюю бабу! Как опись производит! Прикидывает! Грязный пёс! В тюрьме - твое место!".
   - Вы были в больнице у потерпевшего? - спросила она.
   - Что-о? - он вскинул глаза вверх. - В больнице?
   "Тетка, ты что? - считывала она его мысли. - Совсем оборзела?"
   - Да, в больнице. Не говорю уже об элементарном извинении. Быть может его показания как-то смягчат вашу участь. Пока вы проходите по делу как главный обвиняемый.
   На мгновение он задумался.
   - Да. Надо посетить ? Вы советуете?
   - Это вы с вашей совестью посоветуйтесь.
   Он неожиданно положил ногу на ногу, посмотрел на меня своими красивыми наглыми глазами и сообщил доверительно, что родители уже советовались с Иваном Николаевичем из областной прокуратуры... "Так вот откуда в нем эта развязность?! Упеку я его в тюрьму. Прихлопну как муху". Вспомнила прошедшую ночь. "Как бы потом "сантехника" не пришлось вызывать!" - с усмешкой подумала про себя.
   Начальник следственного отдела, ознакомившись с материалами дела, неодобрительно заметил ей:
   - Вы проявили завидное старание.
   Растерялась, когда узнала, что суд приговорил обвиняемых к различным срокам наказания... условно.
   Она неоднократно встречалась с этим человеком, депутатом городского парламента, председателем комиссии по законодательству. Его деятельность вызывала у нее уважение. Посещение ею кабинета депутата было связано с очередным согласованием некоторых вопросов.
   - Это мой сын!
   Обухом по голове. Перед ней стоял молодой человек, проходивший по памятному ей делу как обвиняемый. Нагловатая победная усмешка. Они вышли из кабинета. Он предложил ее подвезти. Она резко отказалась. И снова этот привычно брошенный взгляд, заскользивший по ее фигуре. Ему уже махали из машины. Она резко отказалась. Она удалялась торопливыми шагами. Почти бегом. Достигла поворота. В ушах звучал вызывающий смех молодых людей.
   Прошли годы. В одной из инспекционных поездок, она встретила сына бывшего депутата, отбывавшего срок в зоне. Он опустился, ничего не осталось от прежнего лоска. Начальник лагеря рассказал о нём:
   - Элементарная, но элитарная подстилка. Полюбился нашим тюремным авторитетам. Они его, как походную блядь, передают друг другу. Зэки его боятся. Мстительный. Может ни за что человека подставить. К нам попал за групповуху: изнасилование и убийство несовершеннолетней.
   Она не почувствовала ни профессионального удовлетворения, ни сострадания. Подумала о том, что подобные люди ничтожны и опасны для окружающих. Нельзя винить ни природу, ни семью...
  
  
  
  
  
   Убийство в поезде
  
   Жара. В вагоне поезда душно. Не помогают открытые окна. Пассажиры изнемогают. Участливо смотрят на проводников в форме. Всеобщая подавленность.
   Казалось, только молодого человека обходили общие невзгоды. Он был бодр, разговорчив. В глазах живость.
   Да! Я выпил! Еду на крестины. Брат счастливый! За здоровье... немного...того. Только чаю! Проводница меня одобряет. Душевный человек! На сестру похожа. Умерла. Царство ей небесное!
   Пассажиры сторонились его. Он бурчал недовольно. Подсаживался к кому придётся.
   Проводница успокаивала пассажиров:
   - Жара действует! Выпивка. Будем высаживать! Через час Бологое.
   Возможно, молодой человек что-то заподозрил. Забрался в угол, обхватил колени, склонил голову и затих. Казалось, он спал. Под стук колёс мерно раскачивалась голова.
   Но вот он поднялся. Мягкой, осторожной походкой, будто кого-то выслеживал, подошёл к двери проводницы. Потянул. Дверь подалась. Вошёл. Прикрыл за собой.
   Увидел проводницу лежащей: ноги на полу, голова на подушке.
   От скрипа двери проводница встрепенулась. Открыла глаза. Тут же тяжёлое тело обрушилось на неё. Пыталась крикнуть. Раздался хруст позвонков сворачиваемой шеи. Он поправил на подушке мёртвую голову, вытянул ноги, накрыл тело одеялом. Сел на пол. Обхватил голову руками. Скуля стал раскачиваться.
   При подъезде к Бологому всё обнаружилось. Молодого человека сдали в милицию. Оттуда в психушку: его выпустили на время для социальной реабилитации. Родные погибшей судились с психиатрической лечебницей. Получили денежную компенсацию.
   В каком хрупком мире мы живём!
  
  
  
  
   Мусор
  
   Раннее утро. Вокруг ни души. Парковая дорожка на крутом, невысоком берегу реки. Садовая скамья. На ней спит человек, закутавшись с головой в тряпье.
   Подъехала уборочная машина. Двое рабочих подошли к скамье. Стали тормошить бомжа. Он замычал, ногами задрыгал. Они взглянули друг на друга, перемигнулись. Подхватили бомжа за руки и за ноги, раскачали и швырнули в реку.
   Мусороуборочная машина уехала. Бомж выползал на берег.
  
  
  
   Простое решение
  
   До границы оставалось два-три перехода. Они были измучены. Кратковременный отдых не снимал усталость. Шли по камням, выискивая горные тропы. Вниз, в долину не спускались: боялись наткнуться на местных или грабителей. От последних им удалось сбежать. Правда, после того как их обчистили: отобрали деньги, драгоценности, даже сумки.
   Не сговариваясь, шли вместе. Без еды и воды. Вдруг за камнями показался ручеёк. Они бросились к воде. Напились. Пристроились под деревом отдохнуть. Тут и познакомились.
   Оба из Молдавии: один из болгарского села в Молдавии, а другой - из-под Кишинёва. Обоих манила сытая устроенная жизнь за границей. Там уже у них были свои, помогут получить статус беженцев. Надо было только пересечь границу.
   Удача обходила их стороной. Они знали, что если даже благополучно дойдут до пограничников, то у них ничего нет, чем они могли бы их заинтересовать. Но болгарин не унывал. На что он надеялся? Молдаванин был гол, как сокол. У него ничего нет! Он не перейдёт границу. Эта мысль приводила его в отчаяние.
   Он вспомнил! Убегая от погони, они рухнули на землю, прислонившись к стволам деревьев. Тогда болгарин показал ему фотографию любимой женщины, возможно, жены. Болгарин раскрыл медальон и говорил, говорил, говорил. Молдаванин увидел приятное женское лицо, прядь волос колечком. Медальон щелкнул. Фотография исчезла. Медальон и цепочка были зо-ло-ты-ми! Это целое состояние! Конечно, болгарину повезёт. У него есть реальные шансы оказаться за границей. А у него ничего нет!
   Оставался один переход до границы. Растянулись на земле, закинув ноги на камни. Молдаванин встал и отошёл "отлить". Он сделал два шага в сторону, нагнулся и поднял с земли увесистый камень.
   Осторожно ступая, сзади подошёл к болгарину. Тот лежал на спине, глаза были закрыты. Молдаванин с силой опустил камень на лицо болгарина, обращённое к небу. Хрястнули разбитые кости, брызнула из-под камня кровь. Она быстро растекалась по лицу. Молдаванин обошёл безжизненное тело, присел на корточки и стал шарить в карманах одежды болгарина.
   Медальон с цепочкой, завёрнутый в тряпочку, оказался у него в руках. Он подтянул тело к краю большой скалы и пнул его ногой. Тело, сумбурно кувыркаясь, полетело вниз. Но недалеко. Оно было видно между камней. Молдаванин стал сверху забрасывать его камнями. Они падали, набирая скорость, и затем мягко впивались в безжизненное тело. Вскоре и его не стало видно под камнями.
   Молдаванину не удалось перейти границу. Он вернулся домой и больше не помышлял о сытой жизни за границей. Его окружала, любящая его, большая дружная семья.
  
   Крамской
  
   Художник сидел в богато меблированном кабинете за рабочим столом. Читал. Испросив разрешение, вошел слуга:
   - Там нечесаный! Видно студент. Просится. Допустить?
   - Вели ему в Академии со мной встретится.
   - Я ему талдычу. Так он...
   Из-за спины слуги показалась крупная голова, бледное лицо и молодой человек вошел в кабинет.
   Крамской вспомнил этого напористого ученика, который досаждал ему вопросами. Он также вспомнил, что велел ему показать свои работы.
   - Но не в дом же их приносить! - с досадой подумал он.
   Молодой человек уже раскладывал перед ним листы.
   - Боже, как чудовищно! Это средненько. Линия плывет. Никакого таланта! - пробегая взглядом листы, думал Крамской.
   Сдерживая раздражение, он твердо и ясно заявил молодому человеку, что ему как можно быстрее следует излечиться от болезненного желания стать художником.
   - Я готов! - тотчас вскрикнул юноша. - Помогите мне!
   - Так что вас держит в Академии? - несколько раздраженно спросил Крамской.
   - Не что, а кто! Мой отец! Он задался целью сделать из меня художника, чтобы имя наше я тем прославил. На беду свою в детстве рисовал я сносно и к живописи меня какая-то сила тянула. Отца надоумили, что талант во мне к живописи. Отец и взъярился:
   - Все свое купеческое состояние изведу на это, а сын мой великим художником станет!
   Учителей мне известных нанимал, сам к ректору Академии на прием записывался. Вот я и в Академии! Я в ногах у отца валялся. Ни в какую! Я к вам... с этим.
   - Чем я могу вам помочь? - Крамской видел неподдельное страдание просителя.
   - Отпишите моему батюшке, что нет у меня таланта быть художником!- сказал заученно юноша.
   - Надо же такой несносной оказии со мной случится!- с досадой подумал Крамской. - Вы говорили, что с детства любили рисовать?
   - Да, было! Я и сейчас с большой охотой выставки и вернисажи посещаю, за товарищей радуюсь, когда дельные картины вижу. Самому писать трудно, не получается. Гневить отца не хочу. Он добр ко мне. Мучает меня все это.
   Крамской уже не слушал его. Он писал письма.
   - Это отцу отошлешь. А это отнесешь Третьякову - слышал, надеюсь, о нем. Тоже купеческого звания. Если возьмет он тебя - считай повезло!
   С благодарностями, поспешно собирая свои рисунки в папку, молодой человек удалился.
   Крамской позвонил.
   - Убери здесь. Да кабинет проветри.
   Прошло время. Как-то он спрашивает Третьякова:
   - Что это семейство Х ко мне зачастило? Заказчики знатные, да раньше они меня не жаловали.
   -Не притворяйся! Не через тебя ли все это сталось?- с затаенной улыбкой спросил Третьяков.
   -Каким образом? - удивился Крамской.- Изъясняйся прямее.
   -Молодой человек, которого ты ко мне с письмом отослал, в гору пошел: он теперь смотритель картинной галереи семейства Х. Твои полотна все в пример приводит. Они мнение его уважают.
  
   Дали
  
   Барселона. Выход из метро. Показывается броская, с фигурой, приводящей в волнение мужчин, девушка. Она оглядывает с интересом киоск, садик. Видно, что она впервые здесь.
   К ней подскакивает уже не молодой мужчина с вычурными, кончиками вверх, усами на вытянутом лице и некой одержимостью во взгляде. В руках альбом, карандаш. Он настойчиво предлагает нарисовать ее портрет. Она удивленно смотрит на него, улыбается, подбирает с трудом слова и ... соглашается.
   Художник бросается к садовой скамейке, оглядываясь. Она идет за ним. Художник усадил ее, придал ей нужную позу. Сел на траву. В руках уже был альбом. Карандаш летал по листу. Он радостно цокал языком и повторял:
   -Buenisimo! Buenisimo!
   Через пару минут он победно показал ей рисунок. На нее смотрел глаз, она уловила очертания уха. Все остальное - линии, завиточки и всякие ... насекомые. Девушка покраснела. Ей было неприятно. Не будет она платить ему за это издевательство!
   - No era yo! (Это - не я!) I - mejor! (Я - лучше!") - c диким акцентом, горячо бросила девушка.
   -О, Si! (О. да!) О, Si! - художник схватил ее за руку и потянул к скамейке.
   Самоуверенность, окрыленные блеском глаза, живое подвижное лицо подчиняли. Она села на скамейку. Его белые тонкие руки порхали перед ней: мягко прикасались к подбородку, поправляли волосы, шарфик. Вновь замелькал карандаш...
   - Торопится. Деньги зарабатывает!
   Но ей было приятно позировать.
   Вдруг садик наполнился голосами. Она обернулась. Группа хорошо одетых мужчин и дам бросилась к художнику. Ему что-то быстро говорили, шутили, восклицали. Она не все могла понять: ее знаний испанского явно было недостаточно.
   Художник пытался увернуться от них, требовал, чтоб его оставили в покое. Он размахивал листом из альбома, кивал в сторону девушки. Его обступили со всех сторон. Молодая красивая женщина, полуобняв художника, поправляла шарф у него на шее. Другая взяла его под руки.
   Он бросал беспомощные взгляды на девушку. Что-то горячо говорил. Она не могла разобрать. Сочувственно и с интересом на нее поглядывали мужчины из этой компании. Они удалились. Девушка облегченно перевела дух.
   -Неизвестно как далеко могла зайти эта уличная встреча - подумала она.
   Была потрясена, когда увидела лицо незнакомого художника на упаковке в сувенирном магазине.
   - Кто это?! - спросила она молодую продавщицу.
   - Дали! Слава Испании!
  
  
   Чистяков Павел Иванович
  
   - Коррупция! Чиновничество обнаглело.
   - На Руси брали и будут брать!
   - А в Италии, Франции? Один за другим коррупционные скандалы.
   - Чувство долга не воспитаешь. Это от человека зависит.
   - Кто не берет, тот долго не служит. Взятки - генетическая болезнь.
   - Это на Руси! Но есть страны...
   - Либерализм губит все дело.
   Этот застольный разговор после сытного ужина вели старцы, приглашённые в хлебосольный дом по случаю рождения правнука хозяина. Он был известным общественным деятелем, демократом.
   Хозяин попросил внимания и выслушать историю о своем деде. Она стала семейным преданием. К разговору послужит иллюстрацией.
   Гости с готовностью смолкли. Рассказчик начал.
   Служил Чистяков Павел Иванович - дед мой - с молодых лет. На службе преуспел: честность и добросовестность обеспечили ему постепенное, но неуклонное продвижение в карьере. Вкусил житейские радости, но не был опален ими. С женщинами - предвкушение встреч и грусть расставания, но не более. Его натуре были чужды страсти.
   Однажды. Утро было обычное. В канцелярии министерства толпились просители. Прием подходил к концу. В кабинет вошёл человек. Чистяков пытался вспомнить:
   - Где они встречались? Когда? Неужели Каруев?!
   Чистяков бросился к нему. Они обнялись. Восклицания перешли в живой обмен воспоминаниями о студенчестве, о молодости.
   Секретарь канцелярии уже несколько раз заглядывал в кабинет. Каруев поднялся. Он был безупречно одет, как в молодые годы. Холеное лицо, манеры и взгляд - несколько горделивый, устанавливающий дистанцию, - свидетельствовали о принадлежности его к высшим кругам общества.
   - Что же вас ко мне привело? - несколько удивленно спросил Чистяков.
   Каруев объяснил, что желает содействовать ходатайству вида на жительство:
   - Сама просительница пришла. Она - в приемной...
   Чистяков тотчас велел ее пригласить. Вошла молодая женщина. Живое лицо, с сохранившейся еще открытой детской любознательностью, располагало к себе.
   - Верочка - представил Каруев и поправился:
   - Вера Алексеевна Пичугина.
   Чистяков стал расспрашивать об обстоятельствах дела. Оно касалось брата Верочки. У него сложные отношения с властями... Верочка оказывается "активистка", а брата его подозревают в близости к "боевикам" и поэтому он ограничен в местах проживания.
   Чистяков удивленно взглянул на Каруева. Тот без смущения подтвердил, что он, Каруев, сочувственно относится к настроениям молодежи и случается даже помогает им.
   - Любящий свое отечество гражданин должен желать перемен! - с некоторым пафосом произнес Каруев.
   Верочка горячо заговорила о тех, кто, бросая бомбы, желает пробудить больное общество от спячки...
   Чистяков был озадачен. Он не разделял подобных настроений молодежи и, особенно, их насильственные методы. Его коробила эта бесцеремонность находящихся в его кабинете просителей. Они, нисколько не заботясь о его убеждениях, разглагольствуют о беспощадной борьбе с его коллегами, единомышленниками. Возмущению его не было предела. Его студенческий товарищ, встрече с которым он был так искренне рад, готов был вовлечь его в антиправительственные действия.
   Он взял себя в руки.
   - Что же делать? Встать и закончить аудиенцию? - соображал Чистяков, перебирая на столе бумаги.
   Извинился и вышел к секретарю за нужной им бумагой, оставив дверь в кабинет полуоткрытой. Чистяков громко потребовал нужную ему папку. Склонился над ней, с силой пригнул голову секретаря, чтоб он видел и стал быстро крупно писать:
   - В моем кабинете нигилисты. Немедленно вызовите полицию!
   Одновременно он громко выговаривал секретаря за нерадивость и велел немедленно пригласить к нему столоначальника.
   Войдя в кабинет, он не заметил никакой тревоги у посетителей. Чистяков объяснил, что в деле могут возникнуть трудности. Их поможет разрешить столоначальник, которого он пригласил.
   - Пока же расскажите о своем брате - обратился Чистяков к Верочке.
   Он уже не верил, что она просит за брата. Да и очарование Верочки поблекло. Он видел перед собой вчерашнюю гимназистку, которая поддалась революционным веяниям, решила стать взрослой, вершить судьбами человечества. Она - снаряд, запущенный умелой рукой. Уж не Каруевым?! Тот сочувственно поддакивал при Верочкином рассказе.
   - Он или подлец, или такая же жертва демагогии, как она, - подумал Чистяков.
   В дверь постучали. Верочка замолкла на полуслове. Вошел столоначальник. Чистяков стал объяснять ему дело.
   - Оно касается брата Веры Алексеевны Пичугиной. Каруев, его студенческий друг, также ходатайствует за него. Брат ее боевик. Не раз ссылался, выдворялся из столиц. Вера Алексеевна считает своего брата героем и просит вида на жительство в столице...
   Вся фигура столоначальника выражала недоумение. Он побледнел, крутил головой, взмок - был он тучным, нездоровым человеком. Изредка вскрикивал:
   - Как это? Почему? Возможно ли?!
   Верочка вскочила. Каруев поднялся со словами, обращенными к Чистякову:
   - Как вам не совестно таким образом истолковывать...
   Верочка его прервала, возмущенно обратилась к чиновникам:
   - Вы рабски преданные служители. Ваши чиновничьи амбиции смешны. Россия освободится от вас как от грязи!
   Каруев уже взял ее под руку и решительно повел из кабинета.
   В приемной раздались повелительные голоса. В приоткрытой двери Чистяков видел, как люди в штатском подступили к Верочке и Каруеву. Вдруг Верочка выхватила пистолет и выстрелила. Устремилась к окну. Оно не поддавалось. Чистяков бросился в приемную. Верочка увидела его и выстрелила. Чистяков медленно оседал по косяку, чувствуя, как теплая кровь из раны растекается по телу. Ноги подкосились, их словно не стало, и он рухнул.
   Чистяков быстро выздоравливал. Ранение оказалось тяжелым, но не опасным для жизни. Он узнал, что Каруева, несмотря на связи и богатство, выслали из столицы. Вера Алексеевна, но не Пичугина, - известная террористка, за которой числятся несколько покушений и убийство.
   Известность Чистякова в его кругах росла быстрее, чем он выздоравливал. Столоначальника приглашали в дома для рассказа о случившемся. Его роль в этом деле по его рассказам приобретала не малое значение. Чистяков был представлен к ордену, а к нему, так сочло ближайшее окружение, жена полагалась! Для солидности. Его вскоре женили.
   Хозяин смолк. Один из слушателей после неопределённого "Да-а-а!" заметил:
   - Верой и правдой служили в прошлом Отечеству. Нынче озабочены тем, чтобы урвать куш посолидней или чин получить.
  
  
   Курьёзы
  
   Нищенка
  
   В Петербурге у Воронихинской решетки, близ Невского проспекта на тротуаре сидела нищенка. Рядом - грязные пакеты, хлам и сама она, казалась продолжением этого хлама. Неопределенного возраста, со свалявшимися волосами на голове, мутными пустыми глазами. Она тупо, однообразно повторяла:
   - Дайте закурить. Дайте закурить. Дайте...
   Никто не задерживался.
   И вдруг! Пожилая женщина остановилась, словно споткнулась. Открыла сумочку и достала сигареты. Взгляд нищенки стал жадным, цепким, нетерпеливым. Белая палочка сигареты на миг повисла в воздухе и вот уже она в грязной руке нищенки. Неуловимое движение и сигарета во рту. Грязное с подтёками лицо нищенки тянется к огоньку зажигалки. Показался дымок. Лицо нищенки засияло блаженством.
   - Ну-ка собирайся! Очисть территорию! Давай, давай!
   Она не сразу поняла, что это относится к ней. Над ней стоял молодой милиционер и сапогом пододвигал к ней её мешки. Лицо нищенки приняло жалкое выражение:
   - Милый, так ведь я исправно...
   - Начальство едет. Проезд готовим, - строго пояснил милиционер.
   Она суетливо бросала всё в мешок. Умело затушила сигарету и сунула окурок за пазуху. Вскинула на спину мешок. Пошла по Казанской от Невского.
   - И чего он взъярился? - бормотала она. - Все перед начальством на задних лапках! А у меня нет никакого начальства. И Лёху брошу. Пойду к ребятам, на рынок. Бутылку им поставлю, с ними тоску развею. День быстрее побежит. А завтра сяду на своё место, у решётки.
   Как от проходящей по реке баржи накатывают волны на берега реки, так и проезд кортежа машин с начальством несколько потревожил будничную жизнь города.
  
  

Абажур

  
   Жила-была лампочка. Обычная. Светила, когда включали, и отдыхала, когда выключали. Все были довольны ею. Но вот появился абажур.
   На лампочку стали ворчать освещаемые ею предметы: одни получали света много, а другие оставались в тени. Лампочке было обидно. Она светила как прежде.
   Никто не желал признать, что все дело в абажуре.
   Лампочка терпела несправедливое недовольство и вскоре перегорела.
  
   Подарок
  
   Вечер. Одна на даче. Вечерняя темнота заполняет комнату. Тишина. Скрипнула калитка. Кто-то подошел к двери. Никто не звонит. Странные шорохи.
   -Кто там?
   Никто не откликнулся. Страх охватил ее, сковал. Дверная ручка повернулась. За дверью возня. Изнемогая от страха, она подошла к телефону. Шорохи за дверью. Кричать? Никто не услышит. "Дядя Витя! Он полковник милиции" - промелькнуло в голове. Осторожно набрала номер и услышала его голос.
   - Дядя Витя! - захлебываясь от слез и волнения, говорила громким шепотом в трубку.
   - Помогите! У дверей кто-то стоит. Не откликается. Я одна в доме. Пытается взломать. Что делать?! Я умираю от страха. Помогите!
   В трубке:
   - Сиди и жди. Сейчас подъедем. Не бойся!
   Она съежилась в кресле. " А если не успеют? Если взломают дверь?!". Лицо горело, по спине скатывались капли холодного пота. "Противно... страшно!". Шорох за дверью усилился. Тишину потревожил рокот мотора, двор осветили фары. Стук в дверь:
   - Милиция!
   Она бросилась к двери. Молодой милиционер протянул ей записку, снятую с наружной ручки двери. Другой милиционер уже отвязал от дверной ручки щенка, который радостно заскулил при виде девушки. Она прочитала записку:
   - Я люблю тебя! Дарю тебе самое дорогое! Вася.
   - Дурак! - выдохнула она и разревелась.
   Милиционеры взяли под козырек и направились к машине. Щенок усиленно вилял хвостом, подпрыгивал. Она взяла его на руки:
   - Ну, что за сумасшедший у тебя хозяин!
   Дружили с Васей крепко. Она провожала его в армию. В дальнейшем их жизненные пути разошлись. Возможно забылся и этот камертон юношеской любви.
  
  
  
   Девичьи грёзы
  
   Утро. Маша открывает глаза. Тишина. Ни звука. Словно она во сне.
   Господи! Какая тишина! У меня предчувствие: что-то сегодня произойдет! Нет, это не имеет отношения к Косте. Он герой не моего романа. Я сказала ему об этом. Он мне:
   - Буду ждать!
   - Че-го ждать?! И еще глупость сказал:
   - Моя любовь вызовет в вас ответное чувство.
   Как бы не так! Я не отсыревшая спичка, которая со временем воспламеняется. Я полюблю с первого взгляда. Моя любовь будет яркой, праздничной!
   Я предвижу: гуляю в парке с статным молодым человеком. Он с обожанием ловит мой взгляд. Рука его сжимает мой локоть. Слова его красивые, будоражащие чувства. Я от удовольствия краснею. Он приглашает меня сниматься в кино. Он режиссер кино, его первая кинолента заставила всех говорить о его таланте. Неважно, как это произойдет. Но не Костя!
   Стук в дверь. Голос мамы:
   - Маша, вставай! Костик звонил. Он нас подвезет в Центр. Мы опаздываем.
   Маша отбросила одеяло и пробурчала:
   - Для мамы он уже Костик!
   Через три месяца Маша вышла замуж за Костика, а через положенных девять месяцев родила.
   -Как он похож на Костика! - радостно говорила она знакомым.
   Грёза - призрачное видение. Оно далеко от реальности. Но без него, этого видения, реальность лишилась бы аромата жизни.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"