Крушина Светлана Викторовна : другие произведения.

Записки странного человека

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Записки почти мазохиста. Изрядно замешано на лирике My Dying Bride.

Светлана Крушина

Записки странного человека

I know no shame

My Dying Bride "The Scarlet Garden"

Осень Полины

  
   Летние месяцы не оставляли времени для сна. Дни летели быстрее, чем листья опадают с деревьев осенью. Изо дня в день я не высыпался, возвращаясь домой, бывало, в три-четыре часа утра. Я падал на кровать, сразу же проваливаясь не в сон даже - в забытье. А в шесть утра включался будильник, нужно было вставать и идти на работу. Ничего не соображая, я поднимался, умывался, выпивал кофе - еда с утра в меня категорически не лезла, - и выходил на улицу. До работы пятнадцать минут на маршрутке, пятьдесят - пешком. Я ходил пешком, потому что это был единственный шанс заставить голову хоть как-то соображать. Приходя на работу, первым делом я делал себе кофе. Растворимый, правда, потому что сварить настоящий в нашем офисе негде, но мне было все равно, главное - кофеин. Только после этого, поставив перед собой кружку с кофе, я включал компьютер, запускал автокад, винамп, втыкал в уши наушники и отгораживался от мира гитарными риффами.
   Именно из-за подобного распорядка своей жизни я некоторые время назад сбежал от родителей. Сбежал - буквально. Втихую от них нашел квартиру на другом конце города, которую мы договорились снимать на двоих с Яром, моим бывшим одногруппником, собрал вещи и перебрался туда. Родители не пришли в восторг от моих действий, тем более, что я не потрудился сообщить им свой новый адрес и телефон. Достать они меня могли теперь только по мобильному. Но что прикажете делать? Каждый раз, когда я возвращался домой под утро, отец смотрел на меня странно и заводил странные разговоры. Он только что не принюхивался, не пахнет ли от меня спиртным. Кажется, он решил, что я спиваюсь. А поскольку на тирады его я никак не реагировал, молча уходил в свою комнату, да и на самом деле спиртным от меня временами пахло, в своем мнении он утверждался все более и становился все настойчивее и агрессивнее в своих поучениях. Спорить и разубеждать его я не хотел. Почему? Потому что мне проще было переехать на новую квартиру и жить, как мне удобнее, чем давать кому бы то ни было отчет о своей жизни. Пусть даже этот кто-нибудь - родной отец. Такой уж я человек.
   Чем я, на самом деле, занимался по ночам? Ну, мало ли чем. У меня мало друзей, но много знакомых. Знакомых, которые знали массу способов убить время. Мне это подходило, ибо я не знал, что мне делать со своим временем, кроме как убивать его. А еще ночью я просто болтался по улицам, заткнув в уши наушники. До утра. Разумеется, одинокий прохожий на ночных улицах не может не влипать в разные истории. Я влипал, и не раз, но ума (или осторожности) мне это не прибавило.
   Лето проходило, оставляя после себя странный осадок. Меня постоянно преследовало чувство, что я делаю что-то не то. Занимаюсь всякой ерундой, а главным - не успеваю. Что такое это самое "главное", я не имел ни малейшего понятия, но отчетливое чувство неправильности не исчезало, а только усиливалось. Мне бы остановиться, подумать, что не так - но на это не было времени. Я НИЧЕГО, в сущности, не делал, но времени подумать все равно не было. Бред. Да мне, в сущности, было все равно. Я старался не думать о том, что я делаю и зачем я делаю. Потому что это мне тоже было все равно.
  
  
   С ней я познакомился в последний день августа. На улице, что вообще-то для меня необычно. Я не знакомлюсь с девушками на улице, да и на людей-то не смотрю. Так, поглядываю по сторонам, чтобы не налететь на кого-нибудь. Не всегда помогает... Если я на улице, это значит, что на поясе у меня висит плеер, а в наушниках играет музыка. А нет ничего, что сильнее, чем музыка, затягивало бы меня в свои глубины.
   Был выходной день. Как-то так получилось, что я оказался предоставленным самому себе. Я никуда не уезжал и не уходил, весь день и весь город были в моем распоряжении. И я отправился бродить, куда глаза глядели, по переулкам и улочкам, по дворам и скверам, и так незаметно оказался на центральной улице.
   Здесь было полно народу. Странно, что я вообще ее заметил, что мой взгляд зацепился за девушку, идущую чуть впереди меня. Ничего в ней особенного не было: длинные светлые волосы, одежда предельно простая - старые джинсы, белая майка и белые босоножки, на плече - видавший виды джинсовый рюкзачок с вышитым на нем пацификом. Все мое внимание поглотила ее походка: шла она размашисто и свободно, совсем не так, как ходят обычно девушки. По-мужски она шла. Не знаю почему, я пошел за ней. Не было у меня никакой особенной цели, я следовал за ней и смотрел только, как мелькают перед моими глазами ее ноги. И думал только о том, чтобы не упустить ее из виду.
   Так мы прошли весь проспект. Потом девушка свернула на боковую улицу, где было меньше людей, и я ускорил шаг и пристроился рядом.
   "Девушка, вы настоящая хиппи?" - спросил я.
   Оказывается, она была с подружкой, а я и не заметил. Обе девушки посмотрели на меня и засмеялись. Теперь я мог увидеть лицо той, за которой я прошел весь проспект. Ничего особенного: светлые выгоревшие брови, светлые глаза. Подружка ее была, кажется, гораздо симпатичнее, но я совсем не запомнил ее лица.
   "С чего ты взял?" - спросила светловолосая.
   "У вас пацифик на рюкзаке".
   Мне трудно переходить на "ты". Даже с такой вот девушкой, которая была явно младше меня лет на пять.
   Она вновь рассмеялась, поглядев на меня с интересом. Но шаг не замедлила, а шла она весьма быстро, почти летела. "А ты с какой целью интересуешься?"
   "Познакомиться хотел, - брякнул я. - Меня Стас зовут. А вас?"
   Она представилась Полиной, ее подружка - Леной. Удивительно, обычно при подобном вопросе девушки начинают ломаться и глупо хихикать. Тогда я извиняюсь и отхожу. Понимаю, что это просто такой стратегический ход, и, если настаивать, девушка имя назовет. Но только я не настаиваю. На меня обижаются...
   Они продолжали свой путь так, будто меня рядом и не было, продолжили прерванную моим вмешательством беседу. Я не имел ничего против. Я шел рядом с Полиной, прислушиваясь и приглядываясь к ней. Девушки обсуждали роман Умберто Эко, и я навострил уши. Нечасто встретишь на улице людей, которые обсуждают "Маятник Фуко", согласитесь. Я слушал и молчал.
   "Ты уверен, что тебе с нами по пути?" - вдруг обернулась ко мне Полина. - "Да мне все равно". - "Хм, может быть, ты маньяк?" - "Может быть".
   Вместе с ними я прошел еще несколько кварталов, все так же молча. Потом девушки свернули направо, и мы попали на маленький рынок. Еще с полчаса мы болтались между торговыми палатками, девушки переходили от одной к другой, вероятно, что-то искали. Я не понял, что именно, потому что ничего они так и не купили.
   У выхода с рынка Лена вдруг попрощалась и убежала, мы с Полиной остались вдвоем. Она вопросительно посмотрела на меня, постояла несколько секунд на месте, потом молча развернулась и пошла. Я пошел за ней.
   "Послушай, что тебе надо?" - голос ее звучал забавной смесью раздражения и интереса. - "Ничего". - "А зачем ты за мной идешь?" - "Потому что ты мне нравишься". Она приостановилась и заглянула мне в лицо, светлые брови ее поползли вверх: "Ты серьезно?" - "Абсолютно". Она вдруг захохотала так, что даже сложилась пополам. "Ну ты и чудик!"
   Замечу между прочим, что хохотала она часто, охотно и по любому поводу. Смех ее был громким и свободным, и никакие обстоятельства и условности его сдержать не могли. Звучал он всегда чертовски заразительно, но мне, когда я его слышал, смеяться совсем не хотелось. А хотелось мне схватить ее и потрясти хорошенько, чтобы вытрясти из нее этот смех - весь, до последней, самой крошечной, смешинки. Я никогда не говорил ей, но она знала о моем этом желании, знала прекрасно, и хохотала мне прямо в лицо еще заливистее.
   В тот августовский день я дошел с ней до подъезда. Там она остановилась и вновь взглянула на меня. "И что дальше?" - "Напиши мне свой телефон" - "А ты мне свой. Идет?" - "Идет".
   Я был уверен, что она обманет меня. Напишет чужой телефон. Уж слишком легко она согласилась. Я позвонил ей сразу, как вернулся к себе - а в тот день я вернулся необычайно рано, на часах было всего девять. Трубку взяла женщина, которая на мою просьбу позвать Полину ответила: "Минутку". Через минуту я действительно услышал ее голос - искаженный расстоянием, но все равно узнаваемый. Смеющийся. Черт возьми, она с трудом удерживала смех. Наверное, мне стоило бы обидеться. Но я почему-то этого не сделал.
   "Это ты, чудик?" - "Я". - "И что скажешь?" - "Давай встретимся завтра". - "Ну, давай. Во сколько?" - "В шесть. Я подойду к подъезду". - "О'кей".
   Она положила трубку.
  
  
   Наверное, у меня наступило помутнение рассудка. Наверное, так и было, потому что иначе пришлось бы сознаться, что я влюбился. А в этом я не мог сознаться никому, и особенно - себе.
   На второй день я позвал ее к себе. Погода портилась, зарядили дожди. Мне было все равно, а Полина не хотела мокнуть и мерзнуть. Ну, а я - я не хотел так быстро с ней расставаться. Нет, ничего такого я не планировал. С кем угодно, только не с ней. Я не знал, почему, но с ней мне и подумать было неловко о каких-либо вольностях.
   Она согласилась сразу, я даже не ожидал. Только спросила подчеркнуто серьезно: "Ты и вправду не маньяк?" - "Вроде бы нет". - "Ну, тогда пойдем".
   Квартира, я знал, пустовала. Яр собирался после работы заглянуть к знакомым, а я отменил все встречи, как-то не до них мне стало. Я жил почти на самом краю города, и туда нам пришлось добираться пешком. В дождь транспорт ходит не слишком охотно, да и набивается битком. Так что Полина все равно промокла, пока мы добрались до моего не слишком уютного убежища.
   Жили мы с Яром, разумеется, на холостяцкую ногу. Из мебели имелся самый необходимый минимум; вещами ни я, ни Яр отягощены не были. Но и из того минимума вещей, которыми я обладал, я умудрялся создавать примерный беспорядок. Яр, страшный аккуратист, бесился и пытался разложить вещи по местам. Мои вещи. Я в ответ психовал. В результате, он махнул на меня рукой, и теперь на его половине комнаты царил идеальный порядок. У меня же был хаос. А чего вы хотите от человека, который не способен поддерживать порядок даже в своей настольной подставке для карандашей и ручек?..
   Единственное, чего у меня имелось в избытке - это дисков с музыкой, как аудио, так и цифровых. Вся стена над моей кроватью была завешена полочками с дисками. Сотен, наверное, пять их было, а то и больше, я не считал. И еще у меня был усилитель и колонки. Точнее, не так. У меня были КОЛОНКИ. Здоровенные - мне по пояс, - старые, но жутко мощные. Включал я их только когда оставался один. Яр посмеивался надо мной и над моей "меломанией", и жутко раздражался, когда я при нем включал "эту какофонию". Он был эстет и признавал только классику. Я тоже не имею ничего против классики, но нельзя же зацикливаться на чем-то одном. Но я не спорил. Когда мы с Яром оставались вдвоем, я включал усилитель, надевал наушники, и заваливался на кровать. Иногда с книгой, но чаще - просто так. Читать, слушая музыку, невозможно. Так же, как и читая, нельзя слушать музыку. Яр сначала пытался со мной разговаривать, но скоро понял, что это бесполезно. Я его не слышал. Да и, по правде говоря, не очень-то и хотел слышать.
   Еще у меня были книги, но почти все они обитали под кроватью, так что приходившие гости их просто не видели. А видели одни диски.
   Полина тоже первым делом увидела диски. Разувшись и сняв промокшую куртку, она прошла в комнату и уткнулась в них носом. И залипла так, изучая названия.
   "Ты чай будешь пить?" - спросил я.
   "Буду. И есть тоже буду, я еще после занятий не обедала, - с удивительной непосредственностью ответила она. - Что это у тебя такое?" - "Музыка". - "Что за музыка? Названия какие-то странные. Не знаю таких". - "Послушай, если интересно".
   Ей было интересно. Перед тем, как уйти на кухню, я видел, как она наугад выдергивала с полок диски и складывала их рядом с проигрывателем. Через минуту она включила колонки.
  
   You need him
   To take you from this place
   To heal you from your wounds
   You need him
   To clean my mark off you
   To wipe me from your eyes
   To strike me from your heart
   You need him
  
   You are nothing to me anymore
   I hope I mean nothing to you...
  
   После первого же трэка наступила озадаченная тишина. Я замер, прислушиваясь. Даже не заглядывая в комнату, я мог представить себе лицо Полины. Она переваривала услышанное. Впрочем, я не знаю, как должен реагировать человек, впервые услышавший подобное. Я забыл, как реагировал я сам. Это было слишком давно. Теперь я чувствовал только смертную тоску, приходящую извне, и затрагивающую в моей душе некие струны, отзывающиеся такой же тоской.
   Я не суеверен. Я не верю в совпадения и знаки. Но почему на второй день нашего знакомства она выбрала именно этот диск?!
   "Что это было? Что это за музыка такая?" - она стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди, и смотрела на меня с насмешливым интересом. Мне не хотелось пускаться в объяснения. Еще только лекции по музыковедению я не читал. Поэтому я просто сказал: "Я ею живу". - "Как это - жить музыкой? А? Не понимаю".
   Я не ответил. Временами я и сам не понимал.
  
  
   Потом мы ужинали. Кухня у нас совсем крохотная и какая-то неуютная, поэтому я предложил поесть в комнате. Полина не возражала. Она забралась с ногами на мою кровать, примостив тарелку на коленях. Я устроился на полу.
   "А где твой сосед?" - "В гостях". - "Скоро придет?" - "Не знаю. Может быть, вообще до завтра не придет". - "А что он скажет, если застанет меня здесь?" - она явно поддразнивала меня, если судить по выражению ее глаз. Я пожал плечами: "Что он может сказать? Ничего не скажет". - "У тебя часто девушки бывают в гостях?" - "Нет". - "А у него?" - "Не очень". - "Выходит, я - счастливое исключение?" - "Угум. Вроде того". Она поставила тарелку на пол и перевернулась на живот, подперев подбородок ладонями. При взгляде на ее позу мне как-то сразу вспомнилась набоковская Лолита. Черт знает, почему. Уж на Лолиту она никак не походила. Да и возраст далеко не тот... Она смотрела мне в глаза и не улыбалась. "Ну, рассказывай о себе, что ты за человек такой". - "Человек как человек, обычный". - "Черта с два, обычный... Чем ты занимаешься? Не слушаешь же с утра до ночи эту свою музыку". - "Будешь смеяться, но именно это я и делаю..."
   Она меня все-таки разговорила. Не то чтобы я такой молчун, просто не люблю рассказывать о себе. Да и что рассказывать? Школа, потом институт, потом работа. Съемная квартира и вечера - шумные или одинокие, но одинаково пустые. Визиты (иначе и не назовешь) к родителям. Если задуматься, с реальной жизнью меня связывало до обидного мало. Какие-то почти незаметные, тонкие, как паутинка, ниточки. Чуть коснешься - и порвешь.
   "Ты, наверное, мечтатель", - задумчиво проговорила Полина. "Да нет, не сказал бы". - "Ну что-то ты должен делать, пока бродишь вот так по улицам". - "Думаю..." - "О чем?" - "О разном. О ерунде всякой". - "Стихи сочиняешь?" - "В жизни две строчки не срифмовал", - искренне ответил я. "Странно. Ты похож на человека, который сочиняет стихи". - "Серьезно? И как должен выглядеть человек, который сочиняет стихи?" Полина рассмеялась: "Как Лорд Байрон!" Я не удержался и рассмеялся тоже.
   Потом, очень быстро, она вновь стала серьезной. "Не очень-то веселая у тебя жизнь получается, - заявила она. - Так и рехнуться недолго". - "Да нет, почему? Нормальная жизнь", - возразил я. "Да разве это жизнь..." - протянула Полина.
   Я спросил у нее, а что она понимает под нормальной жизнью. Она всерьез задумалась. Мне очень понравилось, какое сосредоточенно стало у нее лицо, и как-то по-детски нахмурились светлые брови. В сущности, она и была-то еще ребенком, возраст ее я не спрашивал, но и без того было видно, что лет ей никак не больше восемнадцати (позже я узнал, что немного ошибся - на день нашей встречи ей исполнилось девятнадцать). Мой вопрос поставил ее в тупик. Полина точно знала, что та жизнь, которую веду я - это вовсе и жизнь, но дать определение жизни настоящей она ясно не могла. Я забавлялся ее замешательством, и, как видно, на лицо мое выползла улыбка, потому что Полина вдруг, взглянув на меня, рассердилась.
   "И нечего тут смеяться! - вспыхнула она и резким движением села на кровати. - Подумаешь, умник выискался!" Пришлось уверять ее, что я вовсе не смеюсь, что у меня и в мыслях такого не было. Она выслушала меня с подозрением и вынесла свой вердикт: "Мутный ты тип, вот что!"
   Ну да, мутный, тут и возразить было нечего. Не она первая, от кого я такое определение слышу. Мутный и есть...
  
  
   Иногда я, видите ли, теряю сцепление с реальностью. То есть, не то чтобы теряю напрочь, но оно ослабевает настолько, что становится совершенно ничтожным. Неведомые колесики, вращающиеся в моей голове, почти перестают цепляться за ткань реальности, а вместо этого проскальзывают по ней с беззаботной легкостью. Тогда у меня наступает состояние, про которое говорят: "Смотрит, но не видит; слушает, но не слышит". Я продолжаю видеть и асфальт у себя под ногами, и небо над головой, но как-то нечетко, размывчато, как будто сквозь слегка запотевшее стекло, и все это проходит мимо, никак меня не задевая. Я могу весь день или всю ночь шататься по улицам, а потом не вспомнить, где был и что делал. Или вспомнить, но с трудом, словно это произошло не со мной, а был я всего лишь наблюдателем по стороны. Самое интересное, что если в этом состоянии меня спросить о чем-нибудь, я отвечу. И даже в тему, но вот через какое время - это вопрос... Для того, чтобы "переключиться", мне понадобится несколько минут, а может, и с полчаса. Наверное, я сумасшедший?
   Через какое-то время состояние прострации проходит само собой. Никому еще не удавалось "выдернуть" меня из него насильственно и вернуть в течение нормальной жизни. Впрочем, никто особенно и не пытался. И я сам не пытался. Не видел в этом смысла. Лично меня все устраивало, ну, а кого нет... на нет и суда нет.
  
  
   В тот же вечер Полина познакомилась с Яром. Мы засиделись допоздна, разговаривая обо всем и ни о чем одновременно. Сначала речь у нас зашла о книгах. Я напомнил Полине, что они с подругой обсуждали Эко, и поинтересовался, нравятся ли ей его книги. "Очень, - сказала она. - Только чувствую, что многое проходит мимо меня. У него слишком много отсылок, а я не достаточно начитана, чтобы все их отследить". Я с ней согласился. У нас, вообще, как оказалось, вкусы во многом совпадали. Хотя я и предпочитал более мрачную литературу, чем она. Вслед за этим разговор незаметно перешел на общие темы. Ведущую роль взяла на себя Полина, она говорила гораздо больше меня, в основном - о каких-то незначительных происшествиях в институте. А в промежутках между историями она продолжала тягать с полок диски. Запихивала их в проигрыватель, выбирала наобум композицию, прослушивала и комментировала. Настроение у нее вдруг неясно с чего поднялось, она стала веселой и насмешливой.
   Так мы дождались возвращения Яра. Он появился в комнате, чем-то жутко довольный. При виде Полины он, если и удивился, виду не подал. Подошел к ней, взял за руку и поцеловал - когда он хотел, был очень галантным. Знал, что большинство девушек от этого тают, как сливочное мороженное на солнцепеке. Полина, правда, была не из таких - или удачно притворялась. Его выходка вызвала у нее только язвительное фырканье, и она отдернула руку.
   Они быстро разговорились. Настолько быстро, что мне оставалось только сидеть в уголке и слушать. Яр потрясающе умел вести светские разговоры и задавать нетактичные вопросы с редкостным тактом. Он в течение получаса выспросил у Полины все то, о чем я спросить не решился или не успел. И при этом, у меня сложилось впечатление, что она Яру очень не понравилась.
   А вот он ей, кажется, пришелся по душе.
   Когда стрелки на часах застыли на одиннадцати, Полина засобиралась домой. Я пошел с ней, чтобы проводить. Всю дорогу она молчала, притихнув, поскучнев и о чем-то задумавшись. Я тоже молчал, коротко на нее поглядывая. В свете фонарей ее светлые волосы казались золотыми.
   "Я позвоню завтра вечером", - сказал я, остановившись у ее подъезда. "Позвони", - ответила она, думая явно о другом. "Так до завтра, Полина".
  
  
   Следующим вечером, вернувшись с работы, я позвонил ей, как и обещал. "Полина уехала", - ответил мне из трубки женский голос, уже слышанный мною ранее. Я на минуту растерялся, не зная что сказать, и выжидательная тишина сменилась короткими гудками. Уехала. Уехала. Я несколько раз повторил это слово по себя, пока оно полностью не потеряло свой смысл, не стало набором ничего не значащих звуков. И только после этого вернул трубку на рычаг и прошел из прихожей в комнату.
   Уехала так неожиданно посреди первой же учебной недели? Она ведь ничего не сказала мне вчера, когда я обещал позвонить. Или это у нее такой способ дать человеку понять, что следует оставить ее в покое?
   Далеко не сразу я сообразил, что можно было спросить у голоса в телефоне, куда уехала Полина и когда вернется. Но перезванивать я не стал. Спрошу завтра. А сегодня... Я подошел к окну и выглянул на улицу, приподняв жалюзи. Небо затягивалось тучами, начинал накрапывать дождь. Неплохая погода для прогулок.
   Моя лень - или равнодушие - сыграли со мной плохую шутку. Через час дождь превратился в ливень. Зонт я с собой не носил, на мне была только легкая ветровка, а до дома - полчаса по мокрым улицам, под потоками ледяной воды. Я нырнул под первый же попавшийся козырек подъезда, привалился спиной к металлическому холодку двери, закурил и стал ждать. Быстро темнело.
   Какая-то женщина, поспешно простучавшая по улице каблучками, остановилась рядом со мной. Закрыла зонт, обдав меня россыпью дождевых брызг, и с минуту возилась с ключом, неодобрительно посматривая на меня. Как видно, ей не внушали доверия бездельники, отирающиеся по вечерам у чужих подъездов. Я ждал, когда она спросит меня, что я тут делаю. Но она молча открыла дверь, подхватила с пола сумки и исчезла в полутьме подъезда. Хлопнула железная дверь, гулкий удар отозвался вибрацией у меня по спине. В этот момент запищал мобильник. Мама. Я чертыхнулся тихонько. Ну конечно. Не звонил и не заходил неделю. Сейчас будет меня отчитывать.
   "Станислав! - моя мама - детский врач. Всех своих маленьких пациентов она неизменно зовет полным именем. И меня за компанию, хотя я не ее пациент, и никогда им не был - что может показаться странным. - Где ты пропадаешь?" - "Извини, мам". - "Понимаю, у тебя дела, - мамин голос был похож на пересушенный сухарь, такой же сухой и царапающий горло. - Но ты мог зайти на полчаса. Или хотя бы позвонить. Мы с отцом волнуемся за тебя". - "У меня все в порядке, мам. Я зайду на днях". - "Да уж будь добр".
   Мама была обижена на мое якобы ею пренебрежение, я это чувствовал. Точнее, знал. Так же как знал, что она обижена на меня из-за моих попыток жить самостоятельно. Она хотела бы, чтобы я до конца жизни не выбирался из-под ее теплого крылышка. Что поделать, почти все матери на свете таковы.
   Но нужно зайти, в самом деле, к родителям. Не стоит обострять конфликт и обижать маму еще сильнее. Я вздохнул и потянул из пачки вторую сигарету. Вот только узнаю завтра, когда вернется Полина...
   Дождь и не думал заканчиваться. Похоже, он зарядил надолго, как бы не на всю ночь. Я сунул наушники в карман и стал слушать мерный водяной шум. Иногда порыв ветра доносил до меня несколько дождевых капель, которые прохладными бусинами ложились на мое лицо.
   "Хорошая погодка, - заметил Яр язвительно, когда я вернулся домой, мокрый насквозь и промерзший. - С Полиной гулял?" - "Нет, один". - "А где же твоя подружка?" - "Уехала". - "И не предупредила, надо думать?" - "Послушай, Яр, она тебе так сильно не понравилась?" Яр пожал плечами. "Не то чтобы она не понравилась мне. Просто я не понял, чем она приглянулась тебе". - "Да я и сам не понял..."
  
  
   На мой вопрос женский голос в телефонной трубке ответил, что Полина сейчас под Москвой, и вернется не раньше, чем через неделю. Потом с нескрываемой подозрительностью голос поинтересовался, кто, собственно говоря, спрашивает про Полину. Я представился. "Стас? - переспросил голос. - Какой Стас?" - "Полинин знакомый". - "А", - сказал голос и выжидательно замолк. Я не стал пускаться в объяснения, попрощался и положил трубку. Просить голос передать Полине, чтобы она мне позвонила, было ни к чему. Если сочтет нужным - позвонит. Нет - я и сам смогу.
   А пока, нужно было зайти к родителям.
   Я не стал извещать их о своем приходе звонком, хотя мама могла и задержаться на работе. Но я откуда-то знал, что она дома. Так оно и оказалось.
   Отец пил на кухне чай, уткнувшись в газету. Простенький абажур висел так низко, что почти касался стола. Центр кухни был освещен слишком, на мой вкус, ярко, тогда как углы терялись в тени. Ни дать ни взять, настольная лампа, а не люстра. На мой приход отец отреагировал хмурым взглядом и коротким приветствием, а так же вопросом: "Как дела?" Получив ответ, такой же сдержанный, как и вопрос, он немедленно вернулся к своему чтиву. Он тоже не одобрял моего поведения и считал, что с мамой я поступаю по-свински. Я прекрасно был осведомлен о его мнении на мой счет.
   Из зала в коридор выглянула мама и заспешила ко мне. Не успел я разуться, как она уже стояла рядом. "Замерз? Здорово похолодало, правда? Ужинать будешь?" - "Нет. Нет". - "Но ты ведь после работы наверняка ничего не ел!" - обвиняющим тоном заявила мама, следуя за мной в зал. В каждой ее фразе отчетливо слышался восклицательный знак. По-другому говорить она не умела. Я промолчал и уселся в одно из кресел рядом с журнальным столиком. "Тогда хотя бы чаю выпей!" В данном вопросе возражения не принимались, и я согласился.
   Я сидел в кресле и слушал, как за стеной на кухне позвякивает посуда и тихо переговариваются голоса родителей. Вот чего мне не хватало в моей почти одинокой жизни - этого вот уютного позвякивания и тихих голосов. Особенно с утра. Как, бывало, в выходной, когда просыпаешься, и с первой же секунды знаешь, что мама - дома, и готовит завтрак... Я оборвал собственные воспоминания. Мне не нравилось рыться в прошлом, каким бы привлекательным оно ни казалось. Прошлое - оно и есть прошлое. Лучше витать в облаках, думая черт знает о чем, строя небесные замки, чем погружаться в воспоминания. Хотелось бы мне стать человеком без прошлого.
   "Вот чай, - мама, появившись в зале, поставила на столик поднос с чашками и чайником. Я принялся помогать переставлять все на стол. - Вот конфеты, печенье - в воскресенье пекла. Сейчас варенье принесу". - "Не надо, мам. Сядь, посиди, не бегай". Она села напротив, строго, без улыбки, на меня глядя. "Что у тебя за прическа, Станислав? Тебе нужно постричься, сколько раз говорила! Зачем тебе длинные волосы, ты не женщина и не поп". Я улыбнулся. Мама была очень консервативным человеком, и мои волосы - кстати говоря, не такие уж и длинные, - неизменно выводили ее из себя. "Ты совсем себя запустил! На кого ты похож? Молодой человек должен выглядеть аккуратно". - "Оставь парня, Лена, - сказал отец сухо, появляясь в дверях. В руках он держал чайную чашку. - Он все равно тебя не послушает". Повисла прохладная пауза. Потом отец спросил: "Ну, что там у тебя на работе?" - "Все то же, - ответил я. - Чертежи". - "А ко мне на днях, - поспешно подхватила мама, - привели одного мальчика, и, представляешь..."
   В детских болезнях я ничего не понимал, но выслушал ее внимательно. Когда я заканчивал школу, мама пыталась настроить меня на поступление в медицинский институт. Тогда как отец намекал, что неплохо было бы мне пойти по его стопам и стать педагогом. Я взбесился и поступил - назло обоим - на техническую специальность. Оба моих родителя были как будто не от мира сего, и отчаянно гордились своими профессиями. Но профессией хорошо гордиться, когда тебе за твою работу что-то платят... Мне - платили, хотя и не заоблачные суммы, конечно. Родителей такой подход оскорблял. Впрочем, дело было не только в деньгах, конечно же. Ненавижу, когда на меня давят, а давление тогда было - ого-го. Не знаю, как меня не расплющило. Я, вообще, поражался, до чего мама - детский врач - и папа - учитель математики - не понимают и не умеют обращаться со своим собственным сыном. Казалось бы, у людей с подобными профессиями должен быть более тонкий подход к отпрыску. Ан нет.
   В ответ на мамину историю про маленького мальчика я рассказал, как можно подробнее, кого и при каких обстоятельствах я встретил из одногруппников в последние несколько дней. Исключив из их числа Яра - его мама почему-то не любила. Может быть, потому, что именно он подвигнул меня уйти из дома. Для меня одного снимать квартиру было, все-таки, довольно накладно, и, будь я один, я бы еще подумал. Так полагала мама. Я ее не разочаровывал. Да, снимать квартиру в одиночку для меня было бы дорого, но это обстоятельство меня не остановило бы.
   Тема моих одногруппников оказалась неожиданно скользкой.
   "Почти все ваши мальчики женились, - проговорила мама, поймав паузу в моих словах. - Тебе тоже нужно задуматься". - "О чем?" - "О женитьбе". - "Это никогда не поздно, мам". - "Чем дальше, тем меньше остается хороших девушек, - наставительно сказала мама. - Они выходят замуж. Да и мы с отцом не молодеем". - "Мама! - взмолился я. - Еще не хватало, чтобы ты начала приискивать мне невесту". - "А что? Вот у Ольги Николаевны, нашей регистраторши, есть дочка, и очень миленькая..." - "Мама, - я встал. - Давай не будем. Уж жену я как-нибудь сам себе найду. По своему вкусу". - "Да, найдешь. Какую-нибудь стерву. И будешь с ней мучиться всю жизнь". - "Так я буду, а не вы". - "Ты совсем о нас не думаешь", - напряженным голосом сказала мама. - "Извини, мам, уже поздно. Я пойду".
   Глупо, конечно, вышло. Дурацкий разговор. Нужно мне было помалкивать, а так... так получалось, что я сам спровоцировал конфликт своей фразой про поиски невесты. Не зря говорят, что, когда нужно, из меня слова не вытянешь. Когда же не нужно... воистину, молчание - золото. Я очередной раз зарекся спорить с мамой. Лучше отмолчаться.
   Едва ступив за дверь родительской квартиры, я вытянул из кармана наушники, толкнул их в уши и нажал на плеере "воспроизведение". Бархатный, сумеречный, обволакивающий голос разлился по моим мыслям.
  
   The cup is empty
   Shall be filled no more
   And all the thirsty
   Can now approach...
  
   Да. Вот именно.
  
  
   Как-то неожиданно пришло бабье лето. Дожди прекратились, и дни стояли ясные. Утром я еще бежал на работу, ежась от влажной прохлады, но к обеду воздух прогревался, и я, выходя на улицу, снимал куртку и оставался в одной футболке. Жарко было почти по-летнему, но пронзительно-синее безжалостное небо напоминало о грядущих холодах, а ветер бросал в лицо горсти сухих листьев вперемешку с пылью. Деревья, по большей части, еще несли на себе шапки темно-зеленой пены, но в косах берез появилась первая седина, а клены отчаянно пламенели, и с каждым днем их погребальный костер становился все ярче.
   Я в эти дни ходил в странном настроении, и, пожалуй, еще никогда колесики моего личного часового механизма не теряли настолько сцепление с реальностью. Ничто мне было не в радость, на работу я отправлялся, как на каторгу, проекты стояли мне поперек горла и вызывали только лишь чувство тоски вместо желания работать. Домой вечером тоже идти не хотелось. Я еще раз звонил Полине, но она не вернулась.
   Пытаясь вытряхнуть себя из депрессии, я связался со своими знакомыми - теми самыми, которые хорошо знали, как можно убить время, - и "сел им на хвост" в поисках развлечений. Помогло слабо. Я был сумрачен, угрюм и, кажется, иногда говорил невпопад. Пару раз мы оставались на ночь в танцевальных клубах, я даже танцевал, и ко мне подходили какие-то девчонки - явно с целью познакомиться. Не помню, что я им отвечал. Что-то такое, от чего они сразу разворачивались и уходили. А меня, по правде говоря, тошнило от их раскрашенных напудренных мордочек и расшитых блестками коротеньких юбочек. Яр, который иногда присоединялся к нам, наблюдал за мной, веселился и повторял, что у меня "крыша поехала" и что я веду себя как псих ненормальный, или как обкуренный панк. В самом деле, в этом странном состоянии отрыва от реальности меня натурально несло. Куда - я сказать не мог. Но вряд ли к молочным рекам и кисельным берегам.
   В один из вечеров я сбежал от веселой компании и скрылся в парке. Как-то вдруг я понял, что с клубами мне нужно временно завязывать, иначе будет худо. Я или сам сделаю что-то очень нехорошее, или же нарвусь на это. Скорее, второе. Я был слишком пассивен, чтобы предпринять что-либо самому. Но и такой исход меня не устраивал.
   Побродив немного между деревьями, я пристроился на свободной скамеечке на детской площадке. Здесь, под деревьями, было тенисто, прохладно и малолюдно. Все молодые мамы и папы - а так же бабушки - вывели своих детишек на солнце, и потому я мог сидеть и курить спокойно, не опасаясь, что своими действиями покажу подрастающему поколению плохой пример. Впрочем, за меня это делали другие. Многие лавочки были заняты мальчишками и девчонками от четырнадцати до шестнадцати, которые вовсю курили, пили пиво и ругались матом. То есть, я хочу сказать, они разговаривали матом.
   Без особого интереса я наблюдал за разворачивающейся передо мной маленькой драмой. Два малыша, совсем крохи, один в зеленом комбинезончике, другой - в розовом, ссорились из-за какой-то яркой пластмассовой игрушки. Дело уже почти дошло до слез, а мамы все стояли в сторонке, болтали и совсем не смотрели на своих чад. Я размышлял, чем все кончится, предпримут ли что-нибудь барышни, чтобы унять детишек, когда в кармане запищал мобильник. Вытаскивая его, я глянул на экранчик - там высветился номер Полины, - и рука у меня дрогнула. Откуда она знает номер моего мобильного? Я ей его не говорил.
   "Привет, - услышал я. - Как дела?" - "Да ничего. А ты как?" - "Лучше всех", - ответила Полина, однако голос ее свидетельствовал о прямо противоположном. Я слегка встревожился. - "Что случилось?" - "Ничего. Ты где сейчас?" - "В парке... на детской площадке", - растерялся я. "Прекрасно", - сказала она и дала отбой, не прощаясь.
   Черт знает, что такое. Издевается она надо мной, что ли? Я убрал телефон обратно в карман, размышляя, зачем Полина интересовалась моим местонахождением. Уж не хочет ли она составить мне компанию? Нет, слишком смелая надежда. Но торопиться мне было все равно некуда, и я продолжил свои наблюдения за жизнью детишек разного возраста.
   Просидел я довольно долго, начинало смеркаться. Площадка постепенно пустела, мамы и папы расходились, уводя чад, и только подростковые компании явно не собирались расходиться. Голоса и смех парней и девушек становились все громче и развязнее.
   "Не боишься?" - раздалось у меня над ухом. Я медленно обернулся. За плечом у меня стояла Полина, а я и не заметил, как она подошла. "Не боюсь - чего?" Она кивнула в сторону подростковых компаний: "Вон их". - "Да нет, - улыбнулся я. - Если что, убежать всегда успею". - "Ах ну да", - Полина фыркнула и села рядом со мной на скамейку. Села достаточно далеко, чтобы не коснуться меня даже коленом, и достаточно близко, чтобы я мог почувствовать тепло ее тела. Вид у нее был скучный и мрачный, словно она сердилась на меня за что-то. "Тебе не интересно, где я была?" - спросила она, глядя в сторону. "Где ты взяла мой номер мобильного?" - спросил в ответ. "Я звонила тебе домой, и разговаривала с твоим соседом. Он сказал, что тебя нет, и когда вернешься - он не знает. И дал мне твой номер. Послушай, ты что, совсем на меня не обижаешься?" - "За что?" - "Ты дурак или прикидываешься? За то, что уехала, ничего тебе не сказав". - "Да нет. Я вообще редко обижаюсь. Меня трудно обидеть". - "Это потому, что тебе все безразлично, да?" - ядовито спросила Полина. Я никак не мог понять, что случилось, и почему она злится. Честно подумав над ее вопросом, я медленно ответил: "Нет, мне не все безразлично. Далеко не все". Полина вдруг резко поднялась и встала, повернувшись ко мне спиной. "Смотрю я на тебя и не пойму, - сказала она, - то ли ты дурак, то ли - тормоз, то ли удачно притворяешься и тем и другим". - "Да что случилось, Полин? Что с тобой?" - "Со мной все прекрасно. Дай мне сигарету, пожалуйста". - "Ты разве куришь?" - "Нет. Но сейчас хочется". Пожав плечами, я протянул ей пачку. Она выдернула из нее сигарету, неумело прикурила, затянулась, отчаянно закашлялась. Я потянул ее за руку, принуждая сесть рядом, и посоветовал: "Брось, пока не поздно. Потом в горле першить будет". - "Сама разберусь", - огрызнулась Полина.
   Сама так сама. Большая девочка. Я замолчал, и некоторое время мы просидели в тишине, пока совсем не стемнело. Воздух быстро остывал, и Полина, озябнув, придвинулась поближе, прижавшись ко мне плечом. Я хотел обнять ее, но не решился. Вместо этого сказал, неожиданно даже для самого себя: "Полин, переезжай ко мне, а?" - "Ты что? Шутки у тебя дурацкие". - "Да нет, я серьезно". - "С ума сошел? Мы же почти незнакомы". - "Ну и что". - "Да ты уж не влюбился ли?" - в голосе ее зазвенела насмешка. Лицо ее в сумерках было почти неразличимо, но мне показалось, что уголки рта ее приподнялись в насмешливой улыбке. "Наверное, влюбился", - серьезно ответил я. "Наверное? Сам не уверен?" - "Когда ты уезжала, мне было очень... - я замялся, подыскивая подходящее слово. Такого не нашел и взял вместо него самое простое, но не самое верное, - очень плохо". - "А теперь хорошо?" - "Да". Тут Полина расхохоталась, да так громко, что на нас начали оборачиваться подростки, сидящие неподалеку. Я молча ждал, пока она успокоится. Какое-то чувство медленно вскипало во мне. С некоторым удивлением я понял, что это ненависть. Не в первый раз я признавался в любви, но никогда до сих пор мне не приходилось слышать в ответ смех, да еще столь издевательский. Мне бы следовало встать и уйти, но я не двинулся с места. Наверное, я и впрямь попался на крючок и влюбился окончательно и бесповоротно. Как глупо. "Ты, похоже, и впрямь ненормальный, - проговорила, наконец, Полина, давясь смехом. - Самый ненормальный тип из всех, кого я встречала в жизни. А соседа своего ты, вообще-то, куда девать собираешься?" - "Найду новую квартиру. Так ты согласна?" - "Нет, - она снова встала, на этот раз - с явным намерением уйти. - Я в своем уме, в отличие от тебя". Я поднялся вслед за ней. "Пойдем, провожу".
   В молчании мы дошли до ее дома. У подъезда Полина развернулась ко мне и, приподнявшись на носках, заглянула мне в лицо. Не знаю, что такое она прочла на нем, да еще и в темноте, но на губах ее появилась странная улыбка. Какое-то болезненное удовольствие было в ней. "Ты ведь соврал мне, - сказала Полина. - Сказал, что любишь, но это не так. Ты меня ненавидишь. Знаешь, какие у тебя сейчас глаза? Ты смотришь так, будто хочешь меня убить". - "Тебе только кажется, Полина". - "Нет... Не кажется. Знаешь, сейчас я, пожалуй, тебя даже боюсь". Я молча смотрел на нее, желая, чтобы передо мной оказалось зеркало, которое могло бы подсказать, что именно в моем лице подвигло Полину на ее замечание. "Ладно, - сказал я. - Извини. Я позвоню тебе завтра?" - "Я сама тебе позвоню. Пока".
   Она скрылась в подъезде, а я развернулся и пошел прочь.
  
  
   После произошедшего в парке разговора я решил, что та наша встреча была последней. Слишком уж много Полина наговорила такого, что едва ли свидетельствовало об ее желании видеть меня. Больно было об этом думать, но предпринимать я не собирался ничего. Выражение "нужно бороться за любовь" я не понимал и не принимал. Впрочем, вывод мой оказался ошибочным, и через пару дней затишья и сомнений Полина позвонила мне.
   Это была не единственная наша встреча, которая вызвала во мне предчувствия конца, но я никак не мог привыкнуть. Настроение у Полины менялось быстро, иногда едва ли не поминутно. Она переходила от веселья к угрюмости со скоростью, удивлявшей и пугавшей меня. Переходы эти были совершенно естественные и иногда беспричинные. Бывало, я от них страшно уставал, такие эмоциональные всплески были не для меня.
   Отношение Полины ко мне не могло меня не удивлять. Я видел, что ей нравится поддразнивать меня и даже - иногда - откровенно издеваться надо мной. Довести меня до кипения вообще сложно, - я не врал, когда говорил, что почти никогда не обижаюсь, - но ей удавалось. И когда она видела, что я всерьез разозлился и вот-вот сорвусь, она начинала безудержно хохотать. Должно быть, в лице моем в эти моменты что-то менялось, потому что, успокоившись, Полина принималась пристально, с интересом, меня разглядывать. Я никак не мог понять, чего она добивается. Хотя... нет, пожалуй, догадывался. Частенько Полина обзывала меня бесчувственным чурбаном. Могу предположить, что ей хотелось увидеть, как рухнет плотина моего безразличия, и эмоции хлынут наружу. Она воображала, будто я нарочно скрываю чувства. И не понимала, почему ее выходки сходят ей с рук. Похоже, она напрочь забыла о том признании, что я сделал ей в парке на детской площадке. А может, наоборот, помнила о нем слишком хорошо.
   Я не понимал, зачем и почему она тратит на меня свое время. Она могла бы встречаться с подругами, друзьями, знакомыми или даже с парнем, к которому бы питала чувства более нежные и трепетные, чем ко мне. Вместо этого она вечера - а, случалось, что и целые дни по выходным, - проводила со мной. При этом, казалось, не имея никакой другой цели, кроме как уязвить и обидеть меня. Впрочем, иногда она словно забывала про меня и переключалась на Яра. Так случалось, когда мы бывали у меня, и дома оказывался и мой сосед. С ним Полина была исключительно мила - как я понимаю, специально в пику мне. Я молчал и никогда не упрекал ее. Даже не спрашивал, почему она так себя ведет. По правде говоря, я готов был терпеть любые ее выходки.
   "Мужик, ты представляешь собой жалкое зрелище, - заявил мне как-то Яр, имевший возможность пару раз понаблюдать наши с Полиной пикировки. - Что ты позволяешь этой девчонке? Пни ее хорошенько, чтобы у нее мозги на место встали. Она об тебя скоро ноги будет вытирать, понимаешь ты это? Между прочим, ты уже спал с ней?" - "Не твое дело". Яр ничуть не смутился: "По-моему, давно пора затащить ее в постель и показать, кто тут главный". - "А иди ты..." - не стесняясь в выражениях, я объяснил, куда ему следует отправляться со своими советами. Яр заржал.
   Пренебрежение Полины заключалось не только в ее словах и в ее смехе. Иногда она исчезала - на несколько дней, на неделю или две, - и никогда не предупреждала меня. Видимо, она полностью приняла мое заявление насчет того, что ее неожиданный отъезд меня не обидел. А может, просто не считала нужным извещать меня. Я не тревожился за нее, вместо тревоги меня донимала тоска. Все дни Полининого отсутствия я был как будто не в себе. По возвращению же она, как ни в чем не бывало, весело рассказывала, где была и что делала.
   По натуре Полина была отчаянной авантюристкой. И совершенно не задумывалась о последствиях своих авантюр. Вполне в ее характере было отправиться на несколько дней с палатками в лес - с ночевкой. В середине октября и в компании малознакомых людей, с которыми ее свела "одна подруга". Разумеется, я не знал ни этой ее подруги, ни ее знакомых. При первой же возможности Полина в подробностях описывала мне все детали похода и восхищалась милыми и очаровательными людьми, с которыми сошлась за это время. Или, например, оказывалось, что она приняла приглашение одной из подруг пожить у нее недолго. Или - что меня добило окончательно - как-то после очередного "исчезновения" она рассказала, как познакомилась в институте с симпатичным парнем и зашла к нему в гости "на чашечку кофе". И задержалась в гостях этак на пару-тройку дней.
   Я не стал расспрашивать ее ни о чем. Просто поздравил с приятным знакомством и замолчал. Полина уставилась на меня с веселым любопытством во взоре. "Ну и? - спросила она, с помощью маленькой ложечки превращая мороженое в подтаявшую сладкую кашицу. Мы сидели в небольшом "стеклянном" кафе, стоящем прямо на центральной улице города. Через стеклянные стены-окна от пола до потолка можно было видеть, как дождь заливает асфальт, и ветер гонит по лужам листья. - Ты ничего не скажешь? Не молчи. У тебя на лице написано, что ты хочешь сказать". - "И что я хочу сказать?" - "Что я веду себя... неправильно. Что девушке неприлично оставаться ночевать у малознакомого парня". - "Это личное дело девушки". - "То есть, - она сморщилась, - тебе нет до этого никакого дела?" - "Послушай, - не выдержал я, - что ты хочешь от меня услышать? Что, черт возьми, тебе нужно? Чтобы я наорал на тебя? Устроил сцену ревности? Так, что ли?" Она рассмеялась и не ответила. Наклонила голову и все свое внимание сосредоточила на мороженом. Я же с трудом сдерживался. Эта наивность, переходящая в цинизм... Или же цинизм, переходящий в наивность? Не разобрать. Она на самом деле не понимает, что делает со мной? Или как раз понимает, и таким вот извращенным образом развлекается? Но я-то тоже хорош. Прямо мазохизм какой-то. Но главная беда была в том, что с сентября мои чувства к Полине ничуть не ослабли, а даже, наоборот, усилились, несмотря на все ее издевательские выходки. Нет, наверное, я и впрямь мазохист. И она прекрасно это знает. "Глупо устраивать выяснение отношений, - продолжил я. Говорил я сейчас тише, чем обычно, потому что боялся сорваться. - Но скажи мне одно: я тебе, вообще, по жизни не мешаю?" - "Ничуть, - мороженое, несомненно, было гораздо важнее меня, и Полина сосредоточенно его разглядывала. - С чего ты взял?" - "Да так... знаешь, забредают такие мысли в голову". - "Ну и чудик ты, - Полина о чем-то вздохнула и отодвинула вазочку с недоеденным мороженым. - Прямо не от мира сего".
  
  
   Любой нормальный человек давно забил бы на эти встречи, нашел бы обычную, простую девчонку, вместо ехидного белобрысого эльфа, и жил бы долго и счастливо. Но я, как уже было сказано, человек ненормальный. Чудик, странный, мутный и не от мира сего. Я продолжал встречаться с Полиной. Когда она, разумеется, находила для меня время. У меня же времени было более чем достаточно.
   Как-то - был уже конец ноября - она позвонила мне очень рано, часов в семь. В субботу я имел обыкновение спать в это время, а потому трубку снял Яр. Он тоже спал, но на подъем он гораздо легче, чем я. "Там твоя язва тебя спрашивает", - объявил он сонным голосом, вернувшись в комнату. В мгновение ока сон слетел с меня, и я уже стоял рядом с телефоном, не обращая внимания на холодный линолеум под босыми ногами. "Что случилось?" - "Есть желание прокатиться за город?" - "М-м-м... В честь чего это?" - "Просто так. Воздухом подышать захотелось". - "А как же твои туристическо-палаточные знакомые? И этот... симпатичный знакомец из института?" - "Так есть желание или нет? - в Полинином голосе моментально прорезалась злость. - Неужели так трудно ответить сразу?" - "Да... Поехали. Прямо сейчас?" - "В час на остановке напротив рынка". Она, не прощаясь, положила трубку.
   В час. Еще куча времени. Так зачем она разбудила меня в семь утра?..
   Она еще и опоздала. Я проторчал на остановке добрых полчаса, дожидаясь ее появления. Хорошо, что было не слишком холодно, хотя, стоя почти без движения, я подмерз. "Дела задержали, - соизволила объяснить Полина, возникнув передо мной словно из-под земли. - Поехали, что ли?"
   Поехали. Город у нас не очень большой, не разгуляешься, да и по окрестностям тоже. Куда ни глянь, везде заводские трубы торчат. Ближайшая река, которую рекой-то можно назвать с натяжкой, в получасе езды на автобусе. Летом здесь нельзя пройти и двух шагов, чтобы не наткнуться на купающийся или жарящий шашлыки народ, но сейчас, в конце ноября, пологие берега опустели. Было почти сверхъестественно пусто и очень тихо. Только шум проносившихся по дороге машин кощунственно нарушал эту тишину. Но и он становился все слабее по мере того, как мы удалялись от дороги.
   День выдался пасмурный, но безветренный. Был полный штиль. Ни одна ветка не шевелилась, ни один опавший лист. Незамерзшая еще неподвижная гладь реки лежала черным зеркалом. Течение воды в ней было настолько медленное, что заметить его можно было, только пристально вглядевшись.
   Мы некоторое время шли вдоль берега в молчании. Не знаю, как Полине, а мне не хотелось нарушать эту редкую тишину. Полина шла чуть впереди, неспешно, иногда сходя с тропинки, чтобы поддеть носком ботинка привлекшие ее внимание камень или покрытый серебристой пленкой инея заледеневший мертвый лист. Кажется, она была в хорошем настроении. На губах ее временами появлялась загадочная улыбка, исчезавшая так быстро, что я не успевал понять ее. Полина посматривала на меня, словно ожидая, когда я начну расспрашивать о причине ее удовольствия. Но мало что на свете могло бы заставить меня раскрыть рот сейчас. Я смотрел то на заиндевевшую серую траву под ногами, то на черные угловатые руки деревьев, протянутые над нами. Было в них что-то жутковатое.
   Полина остановилась у едва приметной тропинки, убегающей в лес, и задумчиво посмотрела на нее. "Интересно, куда она ведет? Ни раз тут не ходила. Давай проверим?" Я взглянул на небо. "Через час начнет темнеть. Ты уверена, что хочешь пойти в лес?" - "Уверена. Мы недалеко пойдем". Я не стал спорить.
   В лесу было темнее и тише, чем на берегу. Снег еще не выпал, и мерзлая земля была прикрыта сухой травой и инеем. Иней был и на кустах, растущих вдоль тропинки, и на обрывках покинутой хозяевами паутины на ветвях. Узкая тропа не позволяла нам идти рядом, и потому Полина шла впереди, я следовал за ней. Полы моего пальто постоянно цеплялись за выступающие на тропу ветки.
   Такой тишины, что замерла в тот день над ноябрьским лесом, я никогда в жизни не слышал. В ней даже хруст листьев под ногами и шорох собственного дыхания казались оглушительно громкими и потому едва ли не кощунственными.
   Справа среди стволов мелькнуло маленькое лесное озерцо. Вода показалось необычно яркой; сине-зеленый, насыщенный ее цвет контрастировал с всеобщей серостью. Полина задержалась ненадолго, чтобы полюбоваться ею, и пошла дальше.
   Мы шли уже довольно долго, а нам не встретилось ни единого человека, хотя тропа выглядела нахоженной. Я поглядывал на часы и на небо. По моим прикидкам, скоро должны были опуститься сумерки. Несколько раз я предлагал Полине развернуться и пойти обратно. Каждый раз она мотала головой и упрямо продолжала путь.
   Наконец, настала минута, когда я понял: если мы сейчас повернем назад, у нас еще будут шансы выйти к реке засветло. Иначе, нам придется возвращаться в темноте. Оставаться в лесу после захода солнца я не хотел. Сумеречное зрение у меня слабое, ночное - и вовсе никакое.
   "Полина, давай поворачивать". - "Мы же еще никуда не дошли". - "Дошли или нет, скоро стемнеет". - "Ты это повторяешь с той минуты, как мы сюда приехали..." - "Полин, я серьезно. Хочешь заблудиться в темноте?" - "Боишься?" - фыркнула она, не оборачиваясь. Я медленно ответил: "Сейчас слишком холодно, чтобы ночью блуждать по лесу". - "Если хочешь, можешь возвращаться. Я тебя не держу".
   Я мог бы сгрести ее в охапку и потащить обратно силой, если бы не был уверен: через пять минут она освободится от моих рук, расцарапав мне лицо. Она никогда так со мной не поступала, но я достаточно хорошо знал ее характер. Делать с ней что-то против ее воли было и бесполезно, и опасно.
   Мне ничего не оставалось, кроме как следовать за ней. Мое предупреждение, впрочем, имело некоторые последствия. Полина заметно ускорила шаг.
   На ходу я размышлял, что же мы будем делать, если темнота, и впрямь, застанет нас в лесу. Я вовсе не был уверен, что найду обратный путь ночью. Найдет ли Полина? Я мысленно пожал плечами. Да, конечно, она частенько выбирается в лес с ночевками, но это вовсе не значит, что ночами она бродит по окрестностям. Скорее всего, сидит у костра с приятелями, или спит...
   Небо было плотно затянуто низкими серыми облаками, но я сразу понял, когда село солнце. Это понял бы любой, если только он не был слепым. Мои опасения, увы, сбывались. Быстро скатились сумерки, вот-вот совсем стемнеет. Тропинка же уходила все дальше и дальше. Мне уже было понятно, что Полина ни за что не повернет. Из принципа.
   Еще минут десять мы шли молча, пока не оказались, наконец, почти в полной темноте. С большим напряжением можно было разглядеть силуэты деревьев. Да и то, я не был уверен, действительно ли я вижу их, не мерещится ли мне.
   "М-да", - сказала Полина, остановившись и постукивая ногой по земле. Ее светлые волосы серели в темноте мутным пятном. "Обратно?" - предложил я без особенной надежды. "Черта с два". - "Мы можем еще пару часов тут проболтаться". - "Хоть до утра!" - кровожадно заявила Полина.
   Наш темп заметно снизился. Тропа была неровная, замерзшая земля вздыбливалась буграми, я то и дело спотыкался. Ощущение было отвратительное. По жизни я привык почти полностью полагаться на зрение, и сейчас чувствовал себя очень неуютно и неуверенно. Через несколько минут я уже начал сомневаться, что вокруг меня есть деревья. Я словно повис в холодной безмолвной пустоте, и твердая земля под ногами оставалась единственной реальной вещью в этом ничто.
   Казалось бы, что может быть романтичнее: лес, тишина, ночь, и ты наедине с девушкой, к которой испытываешь более чем нежные чувства. Но никакой романтики в этом не было. Ни капли. А было то, что было: темнота, холод и неуверенность, которая, того и гляди, перерастет в страх.
   Самое смешное - я не знал, чего собирался бояться. Заблудиться в пригородном лесу невозможно, особенно если стоишь на тропе. В худшем случае, подожди до утра - и при свете куда-нибудь выйдешь. Без сомнений. Боялся я диких зверей? Не смешите. Какие там дикие звери. Разве что белки?.. Нет, страх имел иррациональные корни, и потому был особенно неприятным. И глупым.
   Интересно, боялась ли Полина? Если да, она никак это не показывала...
   Когда впереди, между призраками деревьев, замелькали бледные желтые огни, я подумал, что мне мерещится. Я уже успел смириться с мыслью, что мы с Полиной останемся в лесу до утра.
   Но огни не мерещились. Полина тоже их увидела. Я понял это по тому, что она вдруг издала какой-то непонятный звук вроде радостного писка и рванула вперед с удвоенной скоростью. Чуть ли не вприпрыжку побежала. Наверное, все-таки ей тоже было не по себе. Она сильно рисковала запнуться и упасть, но, похоже, ничуть не думала об этом. Мне приходилось думать за двоих, но вряд ли это могло помочь.
   Деревенька оказалась маленькая, и света здесь было ненамного больше, чем в лесу. Никаких фонарей, только освещенные квадраты окон, да и то не в каждом доме. Зато - это было слышно, - неподалеку проходила трасса, к которой мы и направились. Вряд ли у нас получилось бы дождаться сейчас автобус, которой довез бы нас до города, но поймать попутку - почему бы и нет.
   В такой поздний час мы были единственными людьми на деревенской улице. И местные собаки, учуяв наше присутствие, затявкали из-за заборов на разные голоса. Полина рассмеялась - немного нервно, как мне показалось, - и схватила меня под руку, прижавшись к моему плечу. "Торжественный туш, - сказала она. - Граждане города радостно приветствуют храбрых путешественников". - "Лучше обойтись без граждан", - ответил я.
   Мы остановились на краю дороги. Лай за нашими спинами неохотно стихал. Насколько я мог видеть, дорога в обе стороны была пуста. Сколько нам придется еще проторчать тут?
   "И что мы собираемся делать?" - "Ловить машину". - "У меня денег нет". - "У меня есть". - "А не лучше ли дождаться автобуса?" - "Не уверен, что они здесь вообще ходят". - "Стас, ты хоть знаешь, где мы сейчас?" - "Не имею ни малейшего представления".
   На самом деле, я подозревал, что мы сейчас находимся на окружной дороге, или где-то недалеко. Если это в самом деле так, то рано или поздно должна появиться машина.
   Полина испустила шумный глубокий вздох. Надо думать, это был укор моей неосведомленности. Я промолчал. В конце концов, это по ее вине мы оказались в неизвестно какой деревне на неизвестно какой дороге. Впрочем, это было не слишком важно. Важнее - не ошибиться, в какой стороне находится город.
   Мы проторчали на обочине, наверное, около часа. Было тихо и холодно. Полина, чтобы не замерзнуть, расхаживала туда и сюда вдоль дороги, что-то напевая себе под нос. Я молча курил, наблюдая за ней. И ни о чем не думал. Знаете, бывают такие временные провалы, когда все мысли куда-то убегают. Не знаю, куда, но только в голове их больше не остается. Крутился у меня в голове обрывок какой-то мелодии - но и только. Я даже не мог вспомнить, что это за музыка. Что-то очень знакомое...
   За это время мимо нас промчались только три машины. Две - справа налево, одна - слева направо. Странно, ведь еще совсем не поздно.
   Остановилась только одна из проехавших машин, последняя. Старая черная "Волга", за рулем мужчина средних лет. Выглядел он до чертиков усталым, но на мою просьбу подбросить до города отозвался коротко: "Садитесь". Мы с Полиной забрались в пропахший табачным дымом салон. Она - на заднее сиденье, я рядом с водителем. "Волга" мягко тронулась.
   Ехали молча. Я опасался, что мужчина начнет расспрашивать нас о том и о сем; не люблю я такие дорожные разговоры. Не люблю откровенничать с незнакомыми людьми, пусть даже эти люди мне помогают. Но водитель молчал. Спросил только, куда именно в городе нам нужно. Я назвал улицу, на которой жила Полина. Он кивнул и опять замолчал.
   Пока мы не въехали в город, за окном была чернильная темнота с редкими желтыми и белыми проблесками. Потом начались фонари, рекламные вывески и светофоры. Ночью даже наш обшарпанный городок умудряется выглядеть почти романтично.
   "Волга" высадила нас в двух кварталах от Полининого дома. Я протянул водителю деньги, но тот отмахнулся и сказал: "Оставь". Я не стал спорить, просто молча оставил их на сидении. Выскальзывая из салона, Полина пискнула: "Спасибо". - "Пожалуйста", - ответил водитель, даже головы не повернув.
   "Неплохая прогулочка получилась, верно?" - спросила она, когда мы остановились у ее подъезда. На лице ее мелькало странное лукавое выражение, а в углах рта дрожала та самая улыбка, которую я никак не мог поймать. "Да, ничего себе". - "Спасибо тебе за компанию". Проговорив это, Полина проделала то, что я никак не мог от нее ожидать. Она схватилась обеими руками за воротник моего пальто, пригнула меня к себе и поцеловала. Сердце мое в тот же миг оказалось где-то в горле, а потом с тошнотворной скоростью ухнуло вниз. Но еще до того, как я успел хотя бы подумать о том, чтобы обнять Полину, она отпустила меня, отскочила в сторону и, рассмеявшись, убежала в подъезд.
   После этого вечера я не видел ее больше двух месяцев.
  
  

Зимний суккуб

  

Weeping with you. Arms around them

Flowing with you. Without your men

Keeping with you. Feeling their shiver

Drowning with you. Deep in this river

Tired and lonely. Sitting and staring

Weak and filthy. No longer caring

Wasting to nothing. The rubble of you

Hoping for something. Poison where love grew

  
   Я не считал себя наивным или старомодным, но почему-то придерживался мнения, что если девушка сама целует вас и после этого уходит - это что-то значит. Черт знает почему я так считал. Похоже, я ошибался.
   Полина перестала мне звонить. Совсем. Я несколько раз звонил ей сам. Чаще всего натыкался на знакомый уже женский голос: "Полины нет". Если трубку брала Полина - деваться ей было некуда, - она говорила, что занята. И никак не может со мной сейчас поболтать. Нет, встретиться в ближайшие дни тоже не может.
   Мне не потребовалось много времени, чтобы понять - она просто не хочет меня видеть. Кстати припомнился еще "молодой красивый" из института, и я перестал ей надоедать.
   В моих выходных днях и будних вечерах образовалось слишком много времени, которое я не знал, чем занять. С недоумением и печалью я обнаружил, что успел отвыкнуть от одиночества. Это было... мучительно. Придется привыкать заново, а я почему-то не хотел. Силой я заставлял себя вернуться к своему прежнему образу жизни, заново познакомиться с знакомцами-которые-хорошо-умели-убивать-время. Честно говоря, временами меня от них поташнивало. Но я держался, поскольку альтернативой было одиночество, а оно меня не привлекало. Никак. Состояние мое было похоже на то, которое охватило меня в начале осени, во время первой "пропажи" Полины. Только еще хуже. Знакомые, кажется, думали, что я пристрастился к каким-то наркотикам. Но они не спрашивали, а я их не разубеждал.
   Несколько недель подряд я слушал, практически без перерывов "My Dying Bride". Знаю, некоторые мои знакомые считают подобное "западание" на "Невесту" плохим признаком. Мол, такое можно слушать только в состоянии глубочайшей депрессии. Я даже как-то слышал от одного парня высказывание, будто ему, как только он заслышит голос Аарона на фоне заунывных скрипок, хочется пойти и тихонько - чтобы никто не видел - повеситься. Пожалуй, я его понимал, но... Не знаю. Я не считал, что у меня приступ депрессии, и вешаться желания не возникало. Мне было как-то... пусто. И хотелось слушать и слушать с утра до вечера этот плачущий, терзающий сердце голос. Наверное, глупо мерить собственную душу чужими чувствами, но "Невеста" хоть сколько-то заполняла пустоты в моей душе.
  
   I only wanted to get you close to me
   To feel the love inside of me
   You turned away from me
   You looked the other way
   You didn't see my tears for you
  
   Утром я вставал с "предвкушением" длинного, пустого и никому не нужного дня. Я ничего не планировал на вечер, и вообще "плыл по течению". Наверное, у каждого человека бывают такие периоды, когда он осознает, что живет в никуда. А может быть, и не у каждого. Может быть, я один такой. Мне от этого легче не становилось. Сначала было больно, потом тоскливо, потом грустно. Потом я привык к этому сосущему ощущению на месте сердца и перестал замечать его. Почти перестал. Ведь жил я как-то раньше, так?
   Я теперь совсем уже не знал, зачем и с какой целью существую. И пытался не задаваться этим слишком сложным и болезненным вопросом. Когда я задумывался о смысле жизни, моя бедная голова начинала давать сбои. И не только потому, что ответа на этот вопрос я найти не мог. Я боялся осознать, что как раз в моей жизни нет никакого смысла - ни в настоящем, ни в будущем. А тогда - зачем я?.. Кому лучше от того, что я - есть? Дурацкий вопрос. Тоже мне, мыслитель нашелся. Сотни людей, куда поумнее меня, бились над этим вопросом и писали целые труды о смысле жизни. Я-то куда мечу со своей доморощенной философией?
  
  
   Временами я начинал злиться на все и на вся. Я чувствовал: меня тошнит и вот-вот начнет рвать. Просто так, ни от чего. Точнее, от всего. Меня бесило абсолютно все, происходящее вокруг. Люди, знакомые и не знакомые, их разговоры и лица, тупые, как мне казалось, пустые до отвращения. Иногда, когда я становился невольным свидетелем какого-нибудь случайного разговора в транспорте или на улице, мне хотелось то ли плюнуть собеседником под ноги, то ли дать им по зубам. Я сам не ожидал от себя такой злости.
   Особенно, помню, меня почему-то взбесил разговор двух великовозрастных балбесов, происходящий в маршрутке. Балбесы были упитанные - щеки из-за ушей торчат, - румяные, короткостриженные и наглые; они хвастались друг перед другом своими "навороченными" мобильниками и громко, хамовато похохатывали. Этот их смех - или, точнее, гоготание - окончательно вывел меня из себя, я едва сдерживался, чтобы не обернуться и не заорать на них... Как, черт возьми, глупо... Сам не знаю, почему я просто не заткнул уши наушниками не отгородился привычно от щекастых хамов своей музыкой... Зачем продолжал тратить нервы, и, главное, - совершенно напрасно, буквально не из-за чего? Может быть, по мне уже плакала психиатрическая консультация? Этак еще немного, и я начну на людей бросаться.
   Впрочем, подобное состояние мне было уже знакомо. Время от времени со мной такое случалось, когда, вместо равнодушия, меня охватывало отвращение ко всему сущему.
   Утешало одно - по опыту я знал, что эта агрессия продлится недолго, и через несколько дней я приду в норму.
   Так случилось и на этот раз.
  
  
   ...Вечером, после работы, мне не хотелось идти домой. Если меня не ждала разудалая вечеринка в очередном ночном клубе, я шел на улицу, сунув в карман неизменный плеер. Темные улицы не отличались гостеприимством, но это было лучше, чем равнодушные стены съемной квартиры или деловитое мамино щебетание. Я в одиночку бродил по улицам, как целую вечность назад, слушал музыку и рассматривал встречавшихся мне людей. Среди них было много девушек - одиноких, парами, тройками, и целыми стайками. Если девушки шли большой компанией, они обычно были заняты исключительно собой и не замечали никого вокруг. Временами я ловил на себе заинтересованные взгляды девичьих парочек или одиноких девушек. Вообще, довольно легко понять, вышли девчонки кого-нибудь "закадрить", или просто гуляют. Я, во всяком случае, почти никогда не ошибался. Не знаю, в чем тут дело. Может быть, у девушек "на охоте" выражение глаз становится другое. Хищное, что ли. Как ни странно, именно среди парочек больше всего желающих завязать знакомство. Оно и понятно, вдвоем не так страшно знакомиться. Такой вариант, правда, рассчитан на "двойное" знакомство, а я же чаще всего бродил один.
   Когда же мы прогуливались вдвоем с Яром, от нечего делать мы заводили разговоры с такими парочками на улицах. Проверено - если улыбнуться в ответ девчонке, когда она улыбается тебе, в девяти случаях из десяти она подойдет и заговорит первой. Мне даже почти не приходилось напрягаться. Клеил не я - клеили меня. Несколько раз попадались довольно приятные девушки - я говорю "приятные" не только в отношении внешности, но и в отношении общения тоже. Мы мило разговаривали, прогуливаясь по улице, или, если было слишком холодно и неприютно, устраивались в каком-нибудь кафе за чашкой кофе с пирожными. Любопытно, сколько чашек кофе я выпил в течение одного только декабря?
   Все такие знакомства были мимолетными и заканчивались ничем. Дело было не в девушках. Дело было во мне. Даже в разгар легкой - и зачастую остроумной - беседы меня не отпускало это гадкое сосущее ощущение. Я отсекал все попытки продолжить знакомство, хотя девушки не раз настоятельно вручали мне бумажку с номером своего телефона. Чуть ли в карман не засовывали. Я не перезвонил ни разу и отдавал все записки Яру. Мы расставались после очередной чашки кофе или у очередного подъезда - дальше я был не ходок. Яр, я знаю, отношения старался несколько продлить. Для него знакомство, которое не заканчивалось бы постелью, было пустой тратой времени. А он не привык разбазаривать свое время. В отличие от...
   Яр смотрел на меня и смеялся. "Вокруг тебя столько девчонок крутится, - говорил он. - Выбирай любую да бери ее голыми руками!" Я не отвечал. Секс ради секса меня не интересовал, да и насчет "крутятся" Яр преувеличивал, никто вокруг меня не крутился. Были не против завязать более близкие отношения - это да. Но не более того. На шею они мне не вешались...
   Иногда вечерами я размышлял, чем сейчас может заниматься Полина. Я не хотел об этом думать, но мысли приходили сами и были весьма навязчивы. К счастью, я хотя бы не пересекся с ней ни разу на улицах. Думаю, мне было бы неприятно увидеть ее с каким-нибудь парнем, хотя никогда раньше ревности я не испытывал. Впрочем, я и тогда был далек от этого чувства.
  
   Walk alone. Naked to the bone
   My heart has fled far from me
   Until another day. I find the one,
   Who looks beyond the eyes in me
  
   Так я дожил до декабря. С приближением зимы я всегда начинаю сильно жалеть, что не могу, подобно сурку, залечь в спячку до апреля. Набить летом пузо, обрасти жиром, а в октябре свернуться клубочком в своей постели, накрыться с головой одеялом и уснуть. И не видеть этого чертова снега, не знать ничего ни про морозы, ни про темное низкое небо, ни про скучное ленивое солнце. Спать и грезить о весне, а потом проснуться и увидеть ее воочию... Н-да, размечтался. Если бы я родился мумми-троллем, у меня были бы шансы. А так... шансов нет, однозначно. Приходилось сцепить зубы и терпеть, с каждым зимним днем все глубже погружаясь в серую сонливую меланхолию. Я читал Ницше и завидовал Заратустре, который говорил: "Кого я люблю, того люблю я больше зимою, чем летом..." Мои же чувства все замерзали под толстым снеговым одеялом... Да если бы все! Именно те чувства, от которых я хотел бы избавиться, набросились на меня с еще большей жадностью и злостью.
   Приближался Новый год. Ненавижу этот праздник, ничего более идиотского нельзя было и выдумать, по-моему. Для меня зима - само по себе тяжелое время. Короткие серые дни тяжелы, как булыжники. Идешь на работу - еще темно, идешь с работы - уже темно. Я люблю ночь, но не до такой степени, чтобы жить в ней несколько месяцев подряд. Это физически невыносимо. К концу декабря совершенно шалеешь, не хочется ничего, кроме как спать. А тут нужно целую ночь посвятить отмечанию наступления нового года - причем отмечанию неизменно бодрому и веселому. А наутро после бессонной праздничной ночи - больная голова, слезящиеся глаза и опухшая физиономия. Не слишком приятная расплата. Мне лично все равно, новый год наступает или новый век. Не понимаю, почему это должно быть важнее, чем наступление нового дня. Дурацкие условности. К тому же, вся эта суета с елками и подарками... она меня убивала и выводила из равновесия. Но, увы, Новый год - единственный праздник в году, от празднования которого нельзя полностью уклониться, если только не хочешь кого-нибудь обидеть. Я не хотел. Не дошел еще до такой стадии, чтобы мне стало наплевать на родных и знакомых. Времени не хватило.
   В этом году мне предстояло отмечать ненавистный праздник трижды. С коллегами по работе, с родителями и с друзьями-знакомыми. Я пытался избавиться хотя бы от первых и последних, но у меня ничего не вышло. Говорить маме, что не смогу придти к ним с отцом, даже и не стоило. Хорошо хоть, что не все три мероприятия приходились на одну ночь.
   Хуже всего дело обстояло с коллегами. На работе я ни с кем не поддерживал дружеских и вообще сколько-нибудь близких отношений, редко вступал в беседы и не ходил по вечерам с нашими ребятами пить пиво. В общем, был котом, который гуляет сам по себе. Я всегда плохо сходился с людьми, а с годами наладить с кем-то отношения становилось все тяжелее и тяжелее. Это нормально. Мы костенеем в своих привязанностях, с возрастом все больше сосредотачиваемся на себе и своей жизни. Нам труднее становится впустить в свою душу другого человека. Мало того - мы просто не видим в том нужды. Впрочем, может быть, и здесь мне стоило бы говорить только за себя. Но мне, на самом деле, казалось, что все наши привязанности - ну, хорошо, почти все, - мы приносим из детства и юности. Трудно завязать близкие отношения, когда тебе двадцать пять, и почти совсем нереально это становится, когда тебе тридцать.
   Но и тут я переплюнул своих ровесников. Я даже не пытался ни завязывать знакомства, ни поддерживать их. Я не был отшельником, но не стремился к общению. Как ни странно, мои коллеги, казалось, испытывали ко мне только лишь симпатии. Меня это всегда удивляло. Учитывая, что бывали дни, когда я мог вообще не произнести ни единого слова, разве только по работе.
   Коллеги - а у нас в отделе народ по большей части молодой, - настоятельно хотели заполучить меня на новогоднюю вечеринку. Особенно усердствовали наши девушки. С ними было все понятно - им тем лучше, чем больше кавалеров. Хотя - какой из меня кавалер?.. Но что было нужно от меня остальным - я решительно не понимал.
   Все оказалось не так уж и плохо. Мы собрались на квартире одного из наших ребят, он жил один, и мы никому не мешали. Вечеринка прошла, как бы выразилась моя мама, интеллигентно. Никто не напился и не буянил. Вообще не позволял себе ничего лишнего. Впрочем, если бы у кого и возникла охота напиться - ничего не вышло бы. На столе было только сухое вино и сок. Интеллигентные люди предпочитали интеллигентные напитки. Я ничего против не имел, хотя больше привык к совсем другим празднествам. Гораздо менее сдержанным.
   Мы умеренно выпивали, немного танцевали, вели умные - и не очень - разговоры. Я больше помалкивал и, наверное, вообще выглядел букой. Наши девушки, очаровательно раскрасневшиеся от вина и повеселевшие, по очереди пытались вытащить меня потанцевать. Я особо не сопротивлялся; правда, танцор из меня, скажем прямо, никакой. Хоть ноги никому не отдавил, и то ладно... Да и кто в наше время вообще умеет толком танцевать? Не попрыгать на дискотеке, а именно танцевать - красиво, стильно и со вкусом? Вот то-то и оно.
   Разошлись мы довольно рано, у всех были свои предновогодние дела. У всех - кроме меня. Поэтому я отправился провожать одну из девчонок. Она жила на другом конце города, и попросила составить ей компанию. Зимой ведь темнеет рано. Я поехал с ней.
   По дороге мы немного поговорили о всяких мелочах. Она была на год старше меня, не замужем, и жила с родителями. Приятная девчонка, и разговаривать с ней было приятно. Тем не менее, во время нашей беседы меня все время преследовало ощущение, что что-то не так. Чего-то не хватало. Только когда мы вышли из автобуса, понял, в чем дело. Я постоянно искал на ее лице ту самую необъяснимую загадочную улыбку, что рождалась на губах Полины, когда она смотрела на меня. Разумеется, ничего подобного в лице этой девушки я не находил. И это обстоятельство повергало меня в печаль и тоску.
   Вместе с девушкой мы дошли до ее дома. Перед тем, как распрощаться, она спросила, не хочу ли я зайти. Мол, на улице холодно, и чашка чаю придется кстати. И впрямь, похолодало, но от чая я отказался. Мне не хотелось, чтобы она подумала, будто совместное чаепитие может послужить началом дружбы или же других, более близких отношений. Возможно, она ничего подобного даже не имела в виду, но я предпочитал перестраховаться в таких делах. Меньше всего я хотел "заводить" роман, видит бог. Да еще декабрьским вечером. Мой лимит человеческого общения на один день был исчерпан.
   Да и на этот год, пожалуй, хватит с меня.
  
  
   Одна напасть из трех миновала.
   Непосредственно новогоднюю ночь мне предстояло провести в двух местах. Первую половину ночи - у родителей. Так сказать, в семейном кругу. Вторую половину - с приятелями и приятельницами. Ни о первой, ни о второй части я не думал с энтузиазмом. С гораздо большим удовольствием я просто лег бы спать.
   С приятелями было проще - им не требовалось покупать подарки. А я никогда не знал, что дарить родителям. Да и вообще кому бы то ни было. Я не умею угадывать людей. Нет во мне внимания к чужим желаниям. Да я и в своих-то не всегда уверен, хотя замкнут почти исключительно на себя.
   По магазинам я ходить вообще не любил, а в предпраздничные дни начинал этот процесс просто ненавидеть. Еще в детстве, когда мама, отправляясь в магазин, брала меня с собой, я невзлюбил шум и толкотню, которые неизменно образовывались у каждого прилавка. Искать подарок, когда тебя толкают со всех сторон - никогда не понимал я этого. Так же как и того, что подарок вообще нужно искать. И приурочивать его к какому-то специальному дню. Видишь вещь, которая может понравиться твоему знакомому - купи и подари ее, если уж так хочется сделать приятное. Зачем тянуть до какой-то там "значимой" даты?
   Впрочем, это все лирика, а мама, несомненно, обиделась бы, если бы я пришел к ней с пустыми руками. Сама она наверняка приготовила для меня что-нибудь. И я весь выходной день убил на толкание по магазинам, злясь все сильнее и сильнее. Так что накануне новогодней ночи настроение у меня было самое что ни на есть новогоднее. То есть - омерзительное.
   Демонстрировать его родителям я, разумеется, не собирался. Принцип "испортил настроение себе - испорть близким своим" я не исповедовал. Предпочитал улучшить собственное, если возникала в том нужда. Тогда она именно что возникла.
   Нет ничего лучше для поднятия настроения, чем несколько бутылочек хорошего светлого пива, выпитого неспешно в одиночестве, сидя перед окном, выходящим на заснеженную улицу. Такой способ работает даже зимой. Даже тридцать первого декабря.
   Я медленно цедил пиво и чувствовал, как встроенная внутри меня шкала настроения ползет вверх. Состояние мое было далеко от того, чтобы радостно смеяться и радоваться жизни в любых ее проявлениях, но мир перестал видеться в черно-серых тонах. Понемногу проходила кафкианская безнадежность - в последние дни я чувствовал себя Йозефом К., заплутавшим в Деревне на подступах к Замку. По пояс в сугробах, в серой рутине одинаковых дней, без перспектив и реально осуществимых планов. После второй бутылки пива я попытался настроиться на то, что мне предстоит приятно провести время среди приятных людей. Немного помогло. Но только немного. После четвертой бутылки я решил остановиться. Не стоило напиваться перед походом к родителям. Мама не поймет и уж точно не оценит. И без того, будет спрашивать, кажется ли ей или и впрямь от меня пахнет спиртным. Впрочем, Новый год - хорошая отмазка в подобных обстоятельствах. Хоть какой-то положительный момент.
   Но - напиться я еще успею. Для этого будет чертова уйма времени. Только вот я не знал, точно ли я хочу напиваться.
  
  
   Толкаться после магазинов еще и в душной маршрутке мне не хотелось, и я пошел пешком. Шел снег. Зимние улицы в желтых пятнах фонарей были заполнены народом. В последние оставшиеся часы старого года люди спешили домой или в гости. Я, вопреки, своему обыкновению, сунул наушники в карман пальто и шел, вглядываясь в лица встречных пешеходов. Странное дело: когда я был маленьким, мне казалось, что в последний день года на улицах встречаются сплошь радостные и веселые лица. В воздухе был разлит мандариновый аромат праздника, и я считал по окнам мигающие гирлянды на елках. Со временем предвкушение праздника стерлось, и нечему стало отражаться в лицах других людей. Теперь я видел, что все как всегда: нахмуренные лбы, сумрачные взгляды, сжатые рты. Вероятно, я и сам выглядел не радостнее.
   И почти не осталось разноцветных елок в квартирах.
   Или я просто перестал их замечать?
  
  
   У родителей меня ожидал сюрприз. Да такой, что я чуть было не развернулся и не ушел.
   Я вошел, и навстречу мне с кухни выглянула мама. Она держала мокрые руки на весу. Поверх нарядного платья был повязан фартук. "Проходи в зал! - сказала она. - Отец там, а я через пять минут приду". Отец, действительно, был в зале, но не один. Кроме него, там была смутно знакомая мне женщина и совершенно незнакомая девушка. "Вот и Стас, - сказал отец. - Мы уже заждались. Помнишь Ольгу Николаевну? А это ее дочь, Людмила".
   Передо мной во всем своем коварстве открылись мамины далеко идущие планы. Я чертыхнулся про себя и поздоровался с барышней и ее матерью. Они обе улыбнулись мне в ответ. Улыбки у них были очень похожие. Да и в чертах лица Людмилы и ее матери наблюдалось заметное сходство. Кстати, девушка была довольно мила, со вкусом одета и подкрашена. Модно подстриженные волосы, аккуратный маникюр, нарядная - и, похоже, довольно дорогая, - блузка. Не девушка, а картинка. Я даже на минуту почувствовал к ней некое подобие симпатии.
   Чем хороши семейные празднества - они ни к чему не обязывают. Обычно мне предоставлялась возможность хранить молчание: мама очень хорошо говорила за троих. Нам с отцом оставалось только слушать ее и вставлять в нужных местах подходящие реплики. Но теперь все было не так. С нами сидели два чужих человека, и требовалось как-то поддерживать разговор.
   Нас с Людмилой посадили рядом - кто бы сомневался, что так и будет. Я галантно подливал ей вина и временами осведомлялся, не нужно ли ей чего, но дальше этого наша с ней беседа не шла. Она поглядывала на меня робко и немного обиженно; мама со своего места сигнализировала мне глазами, чтобы я развлек соседку. Я молчал, как партизан на допросе. Говоря по правде, в горле у меня стоял ком. Как-то очень отчетливо я представил, что рядом со мной - колено к колену, плечо к плечу - могла сидеть Полина... Она даже не позвонила мне, чтобы поздравить. Или просто поинтересоваться, как я поживаю. Впрочем, я ведь тоже ей не звонил уже давно.
   Настроение, так старательно подстегнутое светлым пивом, стремительно упало. В голове закопошились ставшие привычными безнадежные мысли.
   "Станислав! - мама, заметив, наконец, что я уже битых полчаса молчу, решила пойти в наступление. - Что это ты ничего не ешь? Не нравится?" - "Нет, мам, все очень вкусно". - "Так почему у тебя тарелка пустая? Чего тебе положить?"
   Банальные вопросы. Банальные ответы. И так - изо дня в день, всю жизнь. И не разорвать никак эту цепь банальностей, пытаешься - но только запутываешься все сильнее. Мы говорим то, что до нас говорили тысячи, миллионы людей, и делаем то, что до нас делали тысячи, миллионы раз. Как заводные куклы. Как стрелки часов, которые описывают по циферблату круг за кругом. Наступление нового года - фикция. Просто еще один круг.
   Оставаться за столом с подобными мыслями становилось невозможно. Не выдержав, я встал и ушел на кухню. Открыл форточку и сел под ней у заставленного посудой стола. Приспособил под пепельницу пустую консервную банку и закурил. Мама, вообще-то, не разрешала курить в квартире и просила выйти на балкон, но в холода делала послабления.
   Какой маразм царит в нашей жизни, думал я, вдыхая и выдыхая дым. Люди встречают новый год так, как будто действительно верят, что он принесет перемены. И не абы какие, а обязательно - хорошие. Верят, несмотря на то, что все остается по-прежнему. Мы всю жизнь мечемся между работой по восемь часов в день и домом, куда в большинстве своем приходим только поспать и поесть. Да и дом этот - зачастую всего лишь крошечная квартирка, больше похожая на кладовку. Пять шагов вдоль, три - поперек...
   Я был уверен, что большинство людей даже не задумываются над тем, до чего обыденна их жизнь. И ничего не пытаются с ней сделать. Ничего не хотят менять. Все их устраивает. Так какого же черта я сижу и думаю, думаю, думаю?.. Почему не исполнюсь радостным ожиданием грядущих перемен? Которые обязательно должны наступить сами собой. Почему я все время думаю только от отрицательной стороне жизни? Что со мной такое?
   Сигарета осыпалась пеплом почти до фильтра, когда на кухне появилась Людмила. Робко взглянув на меня, она стала искать что-то на полочке над раковиной, приподнявшись на цыпочки. Искала долго и безуспешно. Я подумал, что ее, должно быть, заслали сюда наши коварные матери. С тем, чтобы у нас под каким-нибудь предлогом завязалось общение. Только вот, мне казалось, Людмила была настроена общаться со мной не больше, чем я с ней. Хотя, наверное, я опять мерил ее своею меркой.
   Посуда на полочке продолжала громыхать, а нужная вещь никак не находилось. Любопытно, это стратегический ход такой, или она и впрямь не может что-то отыскать? Я затушил в консервной банке сигарету, поднялся и подошел к Людмиле. Поставил рядом с ней табуретку: "Вот. Залезай сюда. Удобнее будет, - я посмотрел на ее гладкие шелковые ноги, не удержался и добавил: - Если хочешь, я тебя подержу". Она стремительно залилась краской и пробормотала едва слышно: "Спасибо. Я... уже нашла". При этих словах она схватила первую попавшуюся чашку и быстро ушла. Я хмыкнул и вернулся на свое место под форточкой. Надо же, какие стеснительные девчонки в наши дни еще попадаются. Просто удивительно.
   Когда я докуривал вторую сигарету, ожил мой мобильный. "Тебя когда ждать? - спросил меня громкий и пьяный голос Яра. - У нас тут веселье идет вовсю". Веселились они, и правда, вовсю - если судить по шуму на заднем плане. Я посмотрел на часы. Половина второго. Пожалуй, пора сменить место действия.
  
  
   Там, в отличие от квартиры родителей, было шумно, жарко, весело и пьяно. Звенели бокалы, гремела музыка, метались по стенам блики от невесомых елочных гирлянд, немо прыгали картинки в телевизоре. Танцуют все, подумал я. Надо было и Людмилу, что ли, с собой прихватить. А то осталась она, бедняжка, сидеть в чопорной компании своей матери и моих родителей. Я моментально стал пьян от одной здешней атмосферы и искренне пожалел бедную девушку.
   Едва я вошел, на меня налетели, закрутили, увлекли в комнату, я чудом успел скинуть пальто. Нетрезвые полузнакомые девчонки повисли у меня на шее, я стряхнул их, и кто-то сунул в руку стакан с водкой. Я, вообще, не любил водку, но мне стало как-то все равно. Точнее, не так. Я захотел тоже стать пьяным и веселым. В конце концов, все вокруг празднуют, и я тоже хочу. Водка горячим комком провалилась в желудок, лицо запылало. Хорошо же!
   "Ага, вот и ты! - передо мной вырос Яр, раскрасневшийся и взлохмаченный. Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, галстук приспущен. - Как там предки?" - "Нормально. Пытались мне какую-то девицу навязать". - "Девицу! - развеселился Яр. - Вел бы ее сюда! Или ты ее со стариками бросил?" - "Да как-то не сообразил... Хотя, здесь и без нее девиц хватает". - "Это точно! И обрати внимание, все - как на подбор! Ну, веселись".
   Я выпил еще водки и довольно быстро "поплыл". Стало жарко, легко и ярко. Через короткое время я обнаружил себя среди танцующих, а напротив себя увидел девушку, которая целенаправленно мне улыбалась и оказывала всяческие знаки внимания. Девушка была красивая, и я тоже стал ей улыбаться. В танце мы постепенно сближались, и в какой-то момент ее весьма выпуклые формы оказались прижатыми ко мне. Я не имел ничего против. На девушке было короткое ярко-синее платье, и через тонкую ткань от нее пыхало жаром, как от печки. Самые настоящие кудри - черные и блестящие, раньше я видел такие только в рекламе шампуня, - плясали вокруг разрумянившегося лица. Девушка все время смеялась, показывая ровные белые зубы. Странно, почему я ее раньше не видел? Всех остальных присутствующих я знал - близко или не очень. Но все лица были более или менее знакомые. Кроме этой вот девушки.
   Постепенно мы с ней переместились в коридор. И она, и я, были уже сильно пьяны, и потому целовались с особенным пылом. Всяческие условности нам были нипочем. Мы целовались, хотя мимо нас постоянно шлялся туда и сюда менее пьяный, чем мы, народ. Я завелся быстро и, как бы это сказать, с пол оборота. Девушка была аппетитная; не девушка прямо, а суккуб. И тонкое ее платье очень скоро начало мне мешать. Так же как и ей, я полагаю, начала мешать моя одежда.
   Еще через несколько минут мы уже были в спальне. Кто-то - то ли я, то ли она - плотно прикрыли дверь. Преграда для любопытствующих слабая, но тогда мы об этом не думали.
   В подобной ситуации я оказался впервые. Если уж я занимался любовью с девушкой, я точно знал ее имя, и знакомство наше продолжалось намного более получаса. Да и трезв я бывал обычно. А тут... как-то все слишком спонтанно все получилось.
   Впрочем, все равно было хорошо. Мне-то - уж точно. Надеюсь, и ей тоже. Через какое-то время мы вышли из спальни, полностью удовлетворенные друг другом.
   Мы так и не познакомились. Кажется, мы вообще не сказали друг другу ни единого слова за все время, что провели вместе. Так что к утру я знал о чернокудром суккубе не больше, чем когда впервые увидел ее. Да и не стремился узнать. Пусть останется хмельным видением, маленьким новогодним чудом.
  
  
   Домой я попал уже первого числа, часов в десять утра. Ребята еще продолжали "гудеть", но я от них сбежал и пошел пешком. На улицах было холодно и малолюдно. Голова и ноги гудели; ночной хмель еще не выветрился до конца.
   Чувствовал я себя неважно, как и всегда после продолжительной пьянки. Я знал, что если не соблюдать меру, после меня обязательно станет мутить, но на эту ночь постарался забыть об этой своей особенности. Теперь мне предстояло расплачиваться за свою сознательную забывчивость.
   Придя домой, я сразу же лег, вознамерясь уснуть. Мне становилось все хуже; кажется, я значительно перебрал с водкой. И впрямь - когда это раньше я был настолько пьян, что начинал активно крутить любовь с первой попавшейся, совершенно незнакомой девушкой? Как бы еще стыдно не стало, когда совершенно приду в себя...
   С этой мыслью я уснул.
   Проснулся от сильной головной боли и от того, что кто-то сильно толкнул меня в плечо. Щурясь, я открыл глаза: по-видимому, за окном уже было темно, потому что в комнате горел верхний свет. У моей кровати стоял Яр, без пиджака и без галстука, какой-то весь помятый и несвежий, но зато чертовски довольный - если судить по его не совсем еще трезвой физиономии. Толкался, безо всякого сомнения, он.
   "Что тебе нужно?" - спросил я отнюдь нелюбезно и приподнялся. Голова отозвалась на это невинное движение вспышкой адской боли. - "Мужик, ты в курсе, что у тебя завтра свидание в шесть часов?" - "Что?.." - "Ты что, не проспался еще, что ли? Свидание у тебя, говорю. С Анжелкой. Она будет ждать тебя в N (он назвал хорошо знакомый мне бар в центре). Отказы не принимаются". - "Анжелка? Кто это?"
   Яр воззрился на меня так, будто не верил собственным ушам. На лице его возникло выражение наигранного преувеличенного удивления: "Вот те раз! Вы что же, даже не представились друг другу?" - он хохотнул так, что мне немедленно захотелось дать ему в зубы. Без сомнения, он говорил о чернокудром суккубе. Выходит, Яр в курсе того, чем я занимался в соседней комнате... Возможно, остальные участники вечеринки тоже в курсе. Впрочем - ну и что же? К черту, к черту!
   Но что же нужно чернокудрому суккубу по имени Анжела? (Кстати, мне подумалось, что имя это редкостное и, как я считал, давно уже вышедшее из моды. Однако оно удивительно подходило этой девушке.) Неужто я ей понравился настолько, что она решила продолжить знакомство? Но это никак не входило в мои планы.
   Впрочем, не передавать же отказ через Яра?
   "Хорошо", - только и сказал я и повернулся на другой бок. Виски ломило невыносимо. Таблетки теперь, я знал, мне не помогли бы, и единственным средством был сон. К утру меня должно было отпустить.
   Как видно, Яр понял мое состояние, потому что приставать больше не стал. Я слышал, как он отошел от меня, потом долго возился в стороне, - вероятно, раздеваясь, - и, наконец, улегся.
  
  
   Я ожидал, что станет звонить мама и укорять меня за то, что я так рано и неожиданно их покинул. Но она не звонила - а возможно, я просто ничего не слышал, насколько глубок и тяжел был мой сон.
   Во сне я видел Полину... На ней было синее платье; мы танцевали. Наяву такого, конечно, случиться никак не могло, я и во сне никак не мог поверить в происходящее. Не мог поверить, что снова она со мной рядом... Не мог заставить себя коснуться ее, хотя мучительно хотел этого. Я хотел целовать ее - никогда я не пытался сделать это, зная, что она отвергнет и осмеет все мои попытки.
   Все это был лишь сон... и мне оставалось только удивляться, как долго не отпускает меня худенький белобрысый эльф.
   Проснувшись, я приказал себе не думать о ней. Нужно было позвонить маме, пожалуй... но я мог сделать это и после встречи с Анжелой.
  
  
   Место, где мне было назначено свидание, совмещало в себе кафе-бар и танцпол. Вследствие раннего часа музыка играла тихо и ненавязчиво, диджей еще не начал свою работу. Народу было немного. Лишь за одним из столиков сидели две девочки лет шестнадцати, с маленьким графинчиком водки и тарелочками с тортами (меня передернуло от такого сочетания), да за другим столом я увидел Анжелу. Сегодня вороные волосы ее было подняты наверх, открывая лицо, но она все равно выглядела очень эффектно. На ней был тонкий сиреневый свитерок, короткая юбка и высокие сапоги на "шпильке". На столе перед ней стоял бокал с неизвестным мне коктейлем неаппетитного фиолетово-зеленого цвета. Кажется, она уже была слегка навеселе.
   Я попросил официанта принести мне пива и сел напротив Анжелы.
   "Здравствуй, - сказал я. - Ты хотела меня видеть?" Она подняла на меня глаза. В полутьме они показались совершенно черными. "Хотела, - с поразительной серьезностью кивнула Анжела. - Мне пришло в голову, что нужно же хотя бы узнать имя человека, с которым... ну, ты понимаешь".
   Я понимал. Меня удивило еще, до чего сходно мы с ней мыслим. Точнее, не сходно, а в одном направлении - ведь я, наоборот, предпочел бы имени не узнавать.
   "Ну, мое имя ты, положим, могла узнать у Яра - если тебя интересовало только имя..." - "Это совсем не то..." Она обхватила губами коктейльную трубочку и сделала глоток. Глядя на ее округлившиеся губы, я моментально вспомнил события недавней ночи, и меня бросило в жар. Анжела, вероятно, заметила это и улыбнулась. "С тобой было очень приятно провести время, - заявила она с потрясающей для девушки прямотой. - И я подумала, что неплохо было бы встретиться еще раз. Хотя бы, для того чтобы поболтать, выпить, потанцевать..."
   У меня имелось собственное мнение насчет того, чем могут окончиться наши с ней танцы, но я догадался промолчать. Хотел бы я только знать, о чем она собирается со мной болтать...
   "Ну, вот мы и встретились... Анжела. Что делать будем?" Она внимательно на меня взглянула. "Кажется, ты не слишком рад меня видеть? Может быть, я кажусь тебе навязчивой? Или ты жалеешь о том, что между нами было?" - "Нет, не жалею. Только должен тебе сказать, что был пьян..." - кажется, меня заносило куда-то не туда. Я замолчал, поморщился и отпил пива, наконец-то принесенного официантом. Пиво было приятно холодным, и мне немного полегчало. Ничего более умного, впрочем, я так и не сумел сказать: "То есть, я хочу сказать, что обычно так не делаю..." - "Интересная у тебя манера общаться, - протянула Анжела. - Вот сейчас - это был комплимент? Или, наоборот, мне нужно было обидеться?" - "Решай сама", - ответил я, пожалуй, несколько слишком резко.
   Некоторое время мы сидели в молчании. Анжела потягивала свой неаппетитный коктейль, я - пиво. Свитер решительно мне мешал, высокий воротник душил, и отнюдь не потому, что в помещении было жарко или душно. Не знаю, кто мог бы смотреть на подобную девушку и оставаться при этом равнодушным. Тем более удивительным было - что она нашла во мне такого, чтобы так жаждать встречи.
   Мне очень хотелось уйти, но я, как дурак, боялся ее обидеть. Черт! Что за идиотская ситуация...
   "Н-да, - снова заговорила Анжела, прикончив коктейль. - Что-то не то получается. Слушай, а давай-ка сделаем вид, что мы до сих пор были незнакомы? Ну, допустим, ты как будто только что подошел ко мне познакомиться".
   Тут можно было возразить, что обычно я с девушками подобного типа не знакомлюсь, но я снова вовремя прикусил язык. Потому что тогда на месте Анжелы я бы точно обиделся.
   "Станислав, - произнесла она с какой-то непередаваемой интонацией. - Это что же получается: Стас или Слава?" - "Ох, вот не надо - только не Слава..."
   Мне стало тоскливо. Сколько раз уже это повторялось? Не то чтобы один в один, но почти так... И сколько еще повторится? Это уже похоже на издевательство. Почему же все девушки начинают с одного и того же? То есть, почти все... Полина каким-то чутьем поняла, как именно меня нужно называть, и звала Славиком, только когда хотела поиздеваться. Впрочем, она вообще редко называла меня по имени. Почему-то она избегала подобного обращения.
   Полина...
   Нет, ну как долго я еще буду ее вспоминать? Ведь уже месяц прошел!
   "Что это у тебя за гадость такая?" - я кивнул на опустевший Анжелин стакан. Она глянула удивленно. "Почему - гадость? Между прочим, весьма вкусная штука. И крепкая". - "Крепкая? Это хорошо. Как называется? Я хочу ее заказать... тебе повторить ее? Или будешь пить что-нибудь другое?"
   Зал постепенно заполнялся. Народ потягивался по одиночке и группами. В основном это были мальчики и девочки лет семнадцати-восемнадцати, студенты, золотая молодежь. Были и такие, кто выглядел явно "за двадцать" - немного, но достаточно, чтобы я не чувствовал себя динозавром. Музыка, до этого приглушенная, заиграла громче и стала более агрессивной и навязчивой. Разговаривать стало невозможно: я не слышал себя, не говоря уже о собеседнице.
   Вскоре действие переместилось в основном на танцпол, появился диджей. Анжела, перегнувшись через стол, схватила меня за руку и сказала, блестя глазами: "Пойдем танцевать!"
  
  
   Наши с Анжелой встречи отличались исключительной насыщенностью. Я имею в виду - насыщенностью действием. Анжела не могла просто спокойно гулять по улицам и вести неспешные беседы, а то и просто молчать. Нет, ей вовсе не требовалось постоянно говорить, но и молчать она не умела. Ей требовалось, чтобы вокруг постоянно гремела музыка - чем громче, тем лучше, - сверкали огни и приготовлялись коктейли. Последнее она поглощала в невероятном количестве. Кажется, я так ни разу и не видел ее совершенно трезвой, она всегда была навеселе и потому - в хорошем настроении. Большой плюс в плане общения; своей веселой раскованностью Анжела удачно уравновешивала мою всегдашнюю слегка сумрачную молчаливость. Она умела увлекать за собой - этого у нее было не отнять. До сих пор я удачно избегал нежелательных встреч с девушками, но Анжела... Анжела, впрочем, не спрашивала, хочу я видеть ее или нет. Она вообще предпочитала не говорить, а действовать. И, надо сказать, мне не была неприятна ее компания.
   Анжела умела увлекать и отвлекать. В ее обществе я, пожалуй, становится более живым, чем обычно.
   И она нравилась Яру. Кажется, он сам имел на нее какие-то виды, и у них даже что-то было в прошлом, какие-то шуры-муры, но Анжела быстро от него избавилась. Яр, обычно злопамятный, обиды на нее не держал, и до сих пор лелеял планы вернуть ее к себе расположение. Это все я узнал не от него - от Анжелы, обрывками и намеками. Я его понимал. Как я уже упоминал, подобная девушка могла оставить равнодушным разве что евнуха - а Яр к ним отнюдь не относился, и вообще воздержанностью в некоторых отношениях не отличался.
   А я ломал голову, чем же Анжеле приглянулся такой зануда, как я...
   Она затаскала меня по клубам и барам. Я не возражал. Все они, в основном, были мне знакомы - я там бывал ранее со знакомыми. С теми самыми, что умели убивать время... Несколько раз я пересекался с ними. Они видели меня с Анжелой и одобрительно хлопали меня по плечу, а Анжеле отвешивали двусмысленные комплименты. Она хохотала, показывая прекрасные зубы. Вела она себя с ними свободно, даже слишком, смеялась, кокетничала. Я молчал и никогда не делал ей замечаний - считал себя не в праве. Да и не задевало меня ее поведение нисколько.
   В сумочке у нее постоянно валялись ключи от "свободной квартиры" - почти всегда это оказывалась какая-то новая квартира. "Подружка уехала на несколько дней, попросила присмотреть", - объясняла она. Для каких целей Анжела использовала эту жилплощадь, мне стало ясно в первое же наше "настоящее" свидание. Разумеется, она не удовлетворилась только разговорами и танцами. А я... я махнул на происходящее рукой и поплыл по течению.
   Лучше я буду с Анжелой, чем с самим собой. Мне надоело постоянно вспоминать.
   Бывала она и у меня дома. Во время этих визитов Яр так и ел ее глазами, мне даже неудобно становилось... А вот Анжела чувствовала себя прекрасно. Она требовала у меня сигареты и садилась на стул, закинув ногу на ногу. Учитывая длину ее юбок - уж как она умудрялась не мерзнуть в этих юбочках в зимние морозы, только бог знает, - картина получалась весьма завлекательная. Анжеле, как я понимаю, нравилось, когда на нее смотрели вот так...
   Мою музыкальную коллекцию она удостоила лишь мимолетным незаинтересованным взглядом, и ни разу не поинтересовалась моими музыкальными пристрастиями. Хотя и неоднократно видела меня в наушниках, витающим где-то в небесах иного мира...
  
  
   Однажды... однажды в одном из клубов мне показалось, будто среди множества людей мелькнул знакомый силуэт. Маленькая фигурка, свободно летящие следом за ней светлые волосы. Ей нечего, нечего было делать здесь! Насколько я знал, она никогда не посещала подобные места. Сердце мое подпрыгнуло к горлу, а после провалилось куда-то вниз... Я понимал, что, скорее всего, просто обманываю себя, но я рванулся следом, спеша нагнать... Анжела ухватила меня за руку: "Ты куда?" - "Пусти!" - зло крикнул я в ответ. Я в самом деле был зол и страшно возбужден в тот момент. Если бы Анжела стала меня удерживать, я, пожалуй, даже смог бы ее ударить. Я почти не владел собой.
   Маленькая фигурка пропала из виду. Я было стал ее отыскивать, но скоро спохватился и заставил себя остановиться. Нет, не потому, что уверился, будто это фантом. Я сказал себе: если бы она хотела тебя видеть, она бы сама разыскала тебя. Хотя бы позвонила... Если она этого не сделала до сих пор, значит...
   Я вернулся к Анжеле. Ничего не спросив, она тут же повисла у меня на шее. Пахло от нее дорогими духами и дорогим алкоголем.
  
  
   Даже представить себе не могу, откуда мама прознала про Анжелу. Точнее, не именно про Анжелу, а про то, что я встречаюсь с какой-то девушкой. То ли она случайно увидела нас вместе, то ли увидел кто-то из ее знакомых и рассказал ей. Так или иначе, когда я заходил, мама начинала намекать, что неплохо было бы познакомить ее с моей подругой. Я быстро устал от ее намеков и спросил напрямую, с чего она взяла, будто у меня есть подруга. Мама изобразила оскорбленное достоинство.
   Привести Анжелу к маме домой... Страшно было и подумать об этом. Анжела, конечно, сумела бы прикинуться этаким невинным ангелочком и даже, пожалуй, смогла бы произвести на моих предков известное впечатление. Пороху изобразить воспитанную, утонченную барышню у нее хватило бы - стоило бы ей только захотеть. Да только так было бы еще хуже. Тогда - я знал - мама замучила бы меня разговорами о женитьбе. Впрочем, скорее все же, Анжела бы ей не понравилась. Мама предпочла бы видеть в качестве моей подруги девушку тихую и неприметную, такую, которую она могла бы учить жизни и наставлять. Анжела же за словом в карман не полезла бы, и язычок за зубами держать не стала бы - даже из уважения к маме своего "бойфренда". Да и "неприметной" она не была.
   Поэтому в доме родителей я отговаривался как мог, но с каждым разом становилось все труднее. Я всю голову сломал: как бы объяснить своей консервативной маме, что встречи с девушкой вовсе не подразумевают намерения на ней жениться? Она не поняла бы тех отношений, которые связывали нас с Анжелой. Конечно, не поняла бы - я и сам их не понимал временами. Это было совсем не то, что с Полиной, но и это не вело нас никуда.
   Тем не менее, каким-то образом все должно было разрешиться ...
  
  
   Февраль выдался хмурым и холодным. День прибавлялся, но это было как-то совсем не заметно - за окном висела серая хмурь, выходить в которую страшно не хотелось, даже до тошноты. Даже от мыслей о скором уже приходе весны не становилось веселее.
   Моя усугубившаяся угрюмость была замечена даже Анжелой. Впрочем, еще бы она не заметила - я стал ее сознательно избегать, и она прилагала поистине грандиозные усилия, чтобы выцепить меня на вечер. Яр, казалось, был рад наметившемуся между нами разрыву, и я этому совершенно не удивлялся. Наверняка он только и ждал момента, когда можно будет выступить в роли утешителя для брошенной несчастной Анжелы.
   Пока, впрочем, Анжелин напор не ослабевал. Изо всех сил она тормошила меня. Если ей удавалось заполучить меня в свое распоряжение, она не оставляла меня в покое ни на минуту. Я продолжал удивляться - что ей во мне?.. будь я на ее месте, давно бы послал все к черту и перенес свое внимание на объект более достойный и, уж конечно же, более сговорчивый. Будь я на ее месте?.. Но разве я не вел себя так же, как она, во время наших встреч с Полиной?! Вот черт! Уж не влюбилась ли в меня Анжела? Это было бы совсем некстати...
   Чего, казалось бы, проще - спросить девушку о испытываемых ею чувствах. Тем более, что девушка эта была раскованной и ничуть не стеснительной, не обремененной никакими предрассудками. Но, однако, я чувствовал, что скорее готов язык себе откусить, чем задать Анжеле вопрос об ее отношении ко мне.
  
  
   Потом настал тот день...
  
   Poison awaits when you kiss her
   Her heart cries out for you, for me
   Untold misery is hers to serve
   out for eternity
   Out cold. Mankind will stay
   forevermore if she gets her way
   She can't help it. It's her curse
   To sing your pain in her own verse
  
   Обычно, во время встреч с Анжелой, я выключал свой мобильник. Даже если кто-нибудь звонил мне, чаще всего у меня просто не было времени или возможности (или же просто охоты) ответить. В самом деле, не выворачиваться же из девичьих объятий, чтобы переброситься парой слов со знакомым, который вдруг очень захотел услышать твой голос? Это нелепо и... невежливо.
   Но в тот день, - вернее, вечер, когда мы с Анжелой были на квартире ее очередной уехавшей подруги, - я отчего-то не выключил телефон. И, разумеется, он зазвонил в самое неподходящее время... Сначала я пытался его игнорировать, но тот, кому я понадобился, оказался весьма настырным. Звонок не умолкал. Похоже, предстояло ждать, пока у телефона сядет аккумулятор.
   Кому-то я был очень сильно нужен. Может быть, что-то случилось?
   Мгновенно встревожившись, я не выдержал и протянул за трубкой руку. "Не отвечай", - простонала Анжела, впиваясь мне в плечи своими весьма острыми коготками. Я вывернулся и схватил надрывающийся телефон, едва не свалившись при этом с кровати: "Слушаю".
   "Привет", - сказал голос в трубке. Он был почему-то искажен помехами - я даже не помнил, когда телефонной линии было так плохо, - и к тому же звучал необычайно хрипло, но я сразу же, моментально узнал его. У меня задрожали руки... впрочем, не только руки, пожалуй. Я весь затрясся, горло перехватило судорогой. Я даже не ожидал, что по прошествии всего этого времени еще буду реагировать подобным образом. Видно, я влип крепче, чем сам предполагал, и моя привязанность граничила едва ли не с помешательством.
   "Алло! - голос стал громче и настойчивее, и тут же на несколько секунд прервался кашлем. - Ты слышишь меня или как? Я тут что-то разболелась, температурю. Не хочешь приехать повидать больного человека?.."
   Разумеется, я тут же отправился к ней. Ничего не объясняя Анжеле, я поднялся, оделся - путаясь при этом в рукавах, - и ушел. Анжела проводила меня странным взглядом. Позже я понял, вспомнив ее искривившееся лицо и закушенные губы, что выяснения отношений не избежать, но тогда я об этом не думал. Полина позвала меня! Сама...
   Ничто более не помещалось в моей голове в тот миг. Я не знал, что творилось со мной. Никогда раньше не был я так взволнован. В конце концов, не зря же Полина частенько называла меня "тормозом"... Наверное, я перешагнул какой-то эмоциональный порог, и не мог уже более сохранять свое обычное спокойствие.
   Сам не помню, как добрался до Полининой квартиры. Никогда раньше я не был у нее дома, но где она жила - знал. Не зря же столько раз провожал ее до подъезда.
   Дверь мне открыла какая-то женщина, наверное, ее мать. Она вопросительно уставилась на меня, ожидая, пока я объясню свое появление. Меня она раньше не видела, как и я - ее. Кроме того, вид у меня, должно быть, был весьма странный. Сам я чувствовал, что весь горю, как будто это у меня, а не у Полины, была температура. Я объяснил женщине, что Полина звонила мне и просила приехать.
   "Но Полина больна... - неуверенно проговорила женщина. - У нее температура, ангина, понимаете ли... это заразно, кажется". - "Ерунда", - ответил я нетерпеливо.
   Помявшись еще немного, она пригласила меня раздеться и пройти в комнату.
   Увидев Полину, я не мог сдержать улыбку, хотя и нехорошо смеяться над больным человеком. Но такие картинки я видел разве что в детских книжках - очень, очень давно. Полина сидела в постели, опираясь спиной на целую груду подушек, шея ее была замотана пушистым красным шарфом. На коленях она держала большую кружку, над которой поднимался пар. Не хватало только градусника, торчащего подмышкой.
   "Ну, чего ты смеешься? - капризным голосом спросила Полина. - Не вижу ничего смешного". - "Зато я вижу..." - "Ну и дурак!"
   Я рассмеялся. Вообще, более всего в эту минуту мне хотелось встать около Полининой постели на колени, взять ее руки в свои и целовать ее пальцы... Разумеется, ничего этого я не сделал - попробуй я, и Полина, несомненно, осмеяла бы меня. А я не хотел возобновлять наше знакомство таким вот образом. Начинать разговор с издевки...
   Поэтому я просто подошел к кровати и сел на стоящий рядом стул. И молча смотрел на Полину.
   "Как я понимаю, ты ничего вкусного мне не привез? Всегда ты такой... Ну, рассказывай тогда, как жил, что делал, - Полина демонстративно заворочалась на подушках, устраиваясь поудобнее. - Внимательно тебя слушаю".
   Я подумал немного и начал рассказывать.
  

A Doomed Lover

  

She waits for me in my dreams.

Every night misery brings.

Haunts my day. Haunts my wake.

Oh, my lord can't you feel her grow,

inside of me. Tearing my mind.

For once my lord please help me

Believe in you.

  
   Оказывается, женская ярость - штука страшная. Ранее мне не приходилось с нею сталкиваться. Было все: капризы, уговоры, слезы, даже рыдания, но ярости мне удавалось избегать. Как видно, несмотря на все мое, откровенно говоря, отвратительное поведение по отношению к моим немногочисленным и недолговечным подругам, я все же никого не обижал всерьез.
   Анжела стала первой.
   Я прекрасно мог понять, как взбесил ее мой неожиданный уход, без единого слова объяснений, даже без прощания. Более того, я и на следующий день не спешил извиниться и объясниться. Должен признаться - в глубине души я надеялся, что обида Анжелы будет настолько сильной, что она не пожелает со мной разговаривать - никогда. Тогда наши отношения разорвались бы тихо и мирно, сами по себе. Я просчитался.
   Когда Анжела позвонила мне - домой, номер мобильного я не счел нужным давать ей, - я узнал о себе много нового. Под напором тех слов, что полились на меня из трубки, я даже слегка опешил и отодвинул трубку подальше от уха. Было ясно, что я зацепил Анжелу за живое.
   И, вместе с тем, каким-то непонятным образом, я понял, что она готова меня простить, если я попрошу прощения. Она, несмотря на всю свою ярость, все же ждала, что я сделаю шаг к примирению...
   Что же нужно сделать, чтобы она не захотела видеть меня? Ведь то, что я сделал, было, пожалуй, сродни пощечине или плевку в лицо. Поступи кто-нибудь со мною подобным образом, я бы воспринял это именно так. Какая обида может оказаться сильнее? Я не знал. И не хотел, повторяю, снова обижать Анжелу - она того не заслуживала.
   Я молча ждал, пока она выскажется. Ждать пришлось долго - у нее имелось много такого, чего она хотела бы мне сказать. Я даже не думал, что могу от нее услышать подобные выражения... Когда же Анжела умолкла, выдохшись, меж нами повисла пауза. Я не спешил заговаривать.
   "Ну? - Анжела не выдержала первая. Голос ее опустился сразу на полтона, словно она почувствовала что-то неладное. - Что ты молчишь?" - "Извини, - выдавил я с некоторым трудом. - И давай расстанемся". - "Что?! Извини? Расстанемся?! Что случилось, какая муха тебя укусила?! - было ясно, что мое предложение просто убило ее. Подобного она не ожидала. - Это связано с тем звонком, да? Кто это был?! Отвечай, не молчи. Это была твоя подружка?"
   Никогда в жизни я не слышал в ее голосе столько вопросительных интонаций. Что до последнего вопроса, я предположил, что мысль о подружке пришла в Анжелину голову совсем недавно, может быть, только что. До этого она даже не предполагала, что я мог встречаться с какой-либо девушкой, кроме нее, и что она бесцеремонно помешала этим встречам.
   "Не молчи! - Анжела снова почти кричала. - Послушай, я не хочу вот так вот рвать все. Давай встретимся и поговорим?" - "Извини. Нам не стоит встречаться больше". - "В гробу я тебя видала! - крикнула она вдруг в ярости. - В белых тапочках! Кретин!"
   И она бросила трубку.
   Я продолжал прижимать трубку к уху и слушать короткие гудки. Ну вот, теперь, похоже, теперь Анжелина обида стала смертельной. Как я и хотел. Ведь этого я хотел? Этого, да? Тогда почему же мне так хреново? Почему всегда бывает так хреново, когда получаешь, наконец, желаемое?
   Я тихо положил трубку на место и вернулся в комнату. Яр повернулся от маленького телевизора мне навстречу и как бы запнулся на секунду, встретившись со мной взглядом.
   "Что стряслось? Умер кто-то?" - "Ничего. Все тип-топ". Я подошел к кровати и лег на нее, закинув руки за голову. Яр, недоуменно хмурясь, смотрел на меня, и в глазах его росло сомнение.
   "Как же - тип-топ. У тебя физиономия, как на похоронах любимой бабушки, а ты мне будешь сказки рассказывать. Колись, в чем там дело". Я подумал и, идиот этакий (правильно Анжела сказала - кретин я!), выдал: "Думаю, тебе уже можно начинать утешать Анжелу. Ей это придется очень кстати сейчас". - "Погоди, что-то я не пойму. Вы что - поссорились? Она тебя отшила или ты ее?" Я молчал, глядя в потолок, и чувствовал, как на мои губы выползает непонятная, но явно идиотская улыбка. Ни к чему она была, эта улыбка, не к месту. "Ты чего улыбаешься? - вопросил Яр. - Тьфу, тебя не разобрать. С чего вы вдруг поругались? Ну, чего молчишь? Ответить можешь по-человечески?" - "Какая разница - почему? Лови свой шанс". - "Ну ты, блин... - с чувством сказал Яр. - Анжелка - такая девушка, а ты... Вот так, ни за что, взял и отшил? Как-то непорядочно с твоей стороны, не находишь? Да что ты все улыбаешься как блаженный? Постой-ка! - он вдруг еще пристальнее вгляделся в мое лицо. - Уж не коза ли твоя драная объявилась, что тебя так плющит?"
   Под драной козой Яр, конечно же, имел в виду Полину, и сказал он так с явным намерением уязвить меня. Я, однако, продолжал улыбаться - меня его резкость ничуть не задела, и Яр сразу же это понял.
   Оставалось только удивляться его проницательности - я ничего ему не рассказывал про "возвращение" Полины. Впрочем, мы жили вместе уже довольно долго и он, должно быть, неплохо изучил меня.
   "Совсем свихнулся, - констатировал он зло. - Готов за ней на край света бежать, едва только пальчиком поманит? А она об тебя ноги вытирать будет? Да она уже вытирает. Смотреть противно, ей-богу". - "А ты не смотри", - посоветовал я. "Да ты ей даром не нужен! Ты что, не видишь, что ли - она просто издевается над тобой!" - "А тебя-то почему все это так волнует?"
   Яр долго смотрел на меня со странным выражением, которое я никак не мог понять. Таким его мне видеть еще не приходилось.
   Потом он вдруг резко поднялся и стремительно вышел, почти выскочил из комнаты, бросив через плечо уже в дверях: "Анжелку я тебе не прощу!"
   Хлопнула входная дверь. К Анжеле, наверное, рванул. Я перестал улыбаться, сел на кровати и задумался. Неужели Яр питал к Анжеле чувства гораздо более глубокие, чем я мог даже заподозрить? Впрочем, какое мне до этого дело. Теперь, когда Анжела перестанет липнуть ко мне, он без помех может развернуть компанию по завоеванию ее сердца, если ему хочется.
   Плохо, что я ни за что обидел девушку. Плохо, что поссорился с приятелем. А ведь мне с ним вместе жить... Может быть, пора начать подыскивать подходящий вариант личного жилья?..
   Черт, как глупо все получилось. Как глупо.
  
  
   Конечно, я ничего не стал рассказывать Полине про ссору. Точнее, про две ссоры в один день. Мне не хотелось ее огорчать; хотя, если честно, я подозревал, что она не огорчится. Сопереживание людям не входило в список ее достоинств. И уж наверное не стала бы она жалеть Анжелу.
   Когда я рассказывал Полине о своем житье-бытье без нее, мельком я упомянул и Анжелу. Сначала я хотел умолчать о нашем с ней знакомстве, а после подумал - а какого, собственно, черта? Ей же все равно. А если нет, то тем лучше...
   Полина неожиданно заинтересовалась. Тот факт, что я встречался, кроме нее, еще с какой-то девушкой, ее не оскорбил и не уязвил (на что я втайне, пожалуй, надеялся), а развеселил. Полина стала расспрашивать меня - мол, какая она, эта Анжела? - а потом вдруг заявила, что хочет с ней познакомиться. Я слегка оторопел и спросил, зачем это ей нужно. "Хочу знать, какие девушки тебе нравятся", - ехидно объяснила Полина и довольно долго от меня не отставала.
   Знакомить их я совсем не хотел, тем более что тогда уже решил прекратить всяческие отношения с Анжелой. Да и как бы я их друг другу представил? Страшно было и подумать об их встрече.
   Немалых трудов мне стоило отвлечь Полину от этой скользкой темы тогда, и теперь не стоило снова наводить ее на мысли об Анжеле.
   Мне удалось скрыть свою подавленность, когда я на следующий день забежал к Полине, чтобы узнать о ее самочувствии, а заодно занести ей "вкусненького" (это были апельсины, к которым она была весьма неравнодушна). Она не раз говорила, что лицо у меня не намного выразительнее куска дерева - кроме тех моментов, когда я злюсь, - и теперь это свойство пришлось кстати. Не нужно ей было знать, как я расстроен.
   Впрочем, она, вероятно, все равно ничего не заметила бы. Полина сама пребывала не в лучшем расположении духа, а потому была особенно сумрачной и язвительной. Или, если угодно, сумрачно-язвительной. На фоне сегодняшнего телефонного скандальчика ее подколки выглядели бледно (к тому же ее явно клонило в сон), но я все равно не стал задерживаться. Было ясно, что, несмотря на апельсины, видеть Полина меня не рада. И я скоро ушел, оставив больного человека в покое.
   Я довольно долго бесцельно болтался по улицам, пока не промерз насквозь. Февраль - не самое ласковое время года. Ветер пробирался под пальто и колол лицо острой снежной крупой. Гадкая погода, но домой идти я не спешил - не хотел встречаться с Яром. Мне было чертовски неловко перед ним, причем я не мог понять, за что именно. Если же его нет дома, так еще хуже...
   Но ночевать где-то было все-таки нужно. Напроситься к кому-нибудь из знакомых я не мог, к родителям в таком состоянии идти тоже не собирался. Пришлось все-таки поворачивать в сторону дома, когда я почувствовал, что уже с ног валюсь.
   В окнах квартиры было темно. Значит, Яр или спал - что вряд ли, так рано он спать не ложился, - или гулял где-то. Здорово его разобрало...
   Я подошел к подъезду и увидел, что перед дверью маячит какой-то человек. Он явно замерз, это было видно по всему - и по тому, как он переступал с ноги на ногу, и по напряженно поднятым плечам. Понадобилась целая секунда, чтобы я узнал в бедолаге Анжелу. Я запнулся, сбившись с шага. Внутри меня все оцепенело.
   "Давно ждешь?" - спросил я, приблизившись. Анжела посмотрела на меня и как-то неуверенно кивнула, словно ожидая, что я сейчас прогоню ее прочь. И впрямь, мне очень хотелось, чтобы она ушла, но мне было ее жалко. Перед тем, как отправить ее восвояси, нужно было хотя бы как-то ее отогреть. Я медленно выпустил воздух сквозь сжатые зубы и сказал: "Пойдем, будем отпаивать тебя чаем, - я заметил, что она колеблется, и добавил: - Яра нет, не беспокойся. Мы будем одни".
   Одни. Наедине. Вот черт.
   Не раздеваясь, Анжела села на табуретку рядом с кухонным столом. Она выглядела необычайно бледной, несмотря на все косметические ухищрения, и очень удрученной. Я поставил чайник на плиту и сел с другой стороны стола. Несколько минут мы молчали, не глядя друг на друга. Я подумал, что это самое грустное наше свидание.
   "Стас, что все-таки случилось? - заговорила вдруг Анжела. - Я ничего не поняла. Вчера ты сорвался, не сказав ни слова, сегодня заявляешь, что нам нужно расстаться, и опять ничего не объясняешь. Это из-за меня? Я что-то не то сделала?"
   Значит, Яр еще не был у нее. А если был, то не стал утешать. А если и утешал, то не сказал ничего о Полине. Но как это было не похоже на Анжелу - беспокоиться о том, что она будто бы что-то не то сделала!
   "Не в тебе дело. Честно". - "А в ком тогда? В ком?"
   От объяснений было не уйти. Анжела сидела, стиснув руки на коленях, и смотрела на меня с таким выражением, что невозможно было отмолчаться. То есть, наверное, можно было бы. Но я не могу отмалчиваться, когда на меня так смотрят.
   "Человек, который мне вчера позвонил... это девушка. Мы с ней..."
   Нет, мне не хватало слов. Как объяснить наши с Полиной отношения? Рассказывать все, как есть, слишком долго. И неубедительно. Я понимал, что со стороны такие отношения выглядят просто дико. Анжела покрутит пальцем у виска и обидится еще больше. А может, пусть?..
   Пока я боролся с лингвистическим удушьем, Анжела сделала собственные выводы. "Ты любишь ее, что ли?" - спросила она очень серьезно. Я подумал и ответил: "Да, наверное". Вот теперь она точно с трудом сдерживалась, чтобы не покрутить пальцем у виска - я читал это в ее глазах. "Так ты встречался с нами обеими?" - "Нет. Только с тобой". - "А она где была все это время?"
   Я пожал плечами. Тут начиналось удушье другого рода, уже не лингвистическое.
   "Значит, - продолжала Анжела, и было видно, что ей очень хочется разозлиться на меня, но почему-то не получается, - пока твоей любимой было не до тебя, ты коротал время со мной. А когда она вдруг вспомнила о тебе, ты тут же очертя голову побежал к ней. Так?"
   Я промолчал. Что тут сказать? Анжела попала в точку.
   Продолжая молчать, я встал, снял с плиты чайник и приготовил чай. Я завариваю чай прямо в чашках - кажется, этот способ называется "китайским". Думаю, правда, что у китайцев в ходу несколько другие чашки, но это уже мелочи жизни.
   Все еще продолжая молчать, я поставил одну чашку перед Анжелой, вторую взял себе и вернулся на свое место.
   Она по-прежнему сидела в застегнутой дубленке, которая казалась мне скорее модной, чем теплой. К чашке она не притронулась, только уставилась на нее так пристально, будто хотела расплавить ее взглядом.
   "Это из-за нее ты хочешь, чтобы мы расстались?" - "Да. Встречаться с двумя как-то... нечестно". Фраза получилась дурацкая, я сам это почувствовал. Анжела издала маленький сдавленный звук, похожий на короткий смешок; мне послышались в нем горькие нотки. "А как было до этого - было честно?" - "Анжела, пожалуйста, давай не будем трепать друг другу нервы. Мне следовало рассказать тебе все с самого начала, но я думал... думал, что мы с ней никогда больше не увидимся". Как я ненавидел оправдываться! Как я ненавидел себя в ту минуту... Разойтись молча и без всяких упреков было бы если не честнее, то во всякий случае - проще. И спокойнее.
   Это был кошмарный вечер. Я ждал, что с минуты на минуту Анжела уйдет, но она продолжала сидеть на месте и изводила меня вопросами. Согревшись, она расстегнула дубленку, и это простое действие как будто прибавило ей уверенности в себе. На щеках проступил румянец, глаза заблестели; Анжела подняла подбородок и пошла в атаку. Отпускать меня просто так, без боя, она отнюдь не желала, и это ее упорство совершенно выбило почву у меня из-под ног.
   Наш разговор больше напоминал допрос. Анжела желала знать, чем "та девушка" лучше нее, и почему я сделал выбор не в ее, Анжелину, пользу. Мне живо вспомнился разговор с Полиной. Несмотря на все их различие, в чем-то девушки оказались схожи. Не один раз в течение вечера я пожалел, что наше с Анжелой знакомство не закончилось тогда же, когда началось - в новогоднюю ночь.
   Анжелины бесцеремонные вопросы привели только к тому, что я совершенно ушел в молчание. Молчать было жестоко, а отвечать - глупо. Анжела, похоже, сама не понимала, что творит. Мы могли бы разойтись почти мирно, с одной лишь только обидой с ее стороны. Теперь же она рисковала вызвать у меня приступ раздражения - а это последнее впечатление помешало бы мне вспоминать только хорошие наши с ней моменты.
   Когда мне все это вконец надоело, я встал и ушел в комнату. Это был такой прозрачный намек, что не понять его было нельзя. Анжела, однако, его проигнорировала и последовала за мной. Дубленку она оставила на кухне - и это тоже был намек.
   На ней оказалась сильно открытая кружевная блузка, не оставлявшая места для игры воображения, и белья под ней я не заметил. Про длину ее юбок я уже упоминал, но та, что дополняла теперь блузку, побивала все рекорды. Анжела явилась сюда явно не просто так, а все заранее спланировав. Интересно только, что бы она стала делать, окажись дома Яр...
   Я был не в подходящем настроении для любовных игр, и попросил Анжелу одеться и уйти. Она не вняла. Придя, чтобы соблазнить меня, просто так она уходить не собиралась.
   Ситуация была дурацкая. Если вы когда-нибудь оказывались с пышущей сексуальной энергией девушкой, желающей заполучить вас во что бы то ни стало, наедине в однокомнатной квартире, вы поймете, что я имею в виду. Может быть, с кем-то подобное происходит сплошь и рядом, а я как-то не привык, чтобы меня так агрессивно соблазняли в собственной квартире.
   Я пытался урезонить Анжелу. Она меня не слышала. Сейчас она, как никогда ранее, походила на суккуба, меня даже несколько напугало выражение ее глаз.
   Ситуацию спас Яр, вернувшийся как никогда вовремя. Впрочем, "вовремя" было только для меня, но не для него и не для Анжелы, которая к тому времени уже успела привести собственную одежду в отнюдь не художественный беспорядок и была скорее раздета, чем одета. Яр застыл в дверях, как соляной столб, рот его перекосила не то усмешка, не то гримаса. Анжела ничуть не смутилась. Глянула на него с вызовом, улыбнулась и принялась застегивать пуговички на блузке. Делала это она так, что, право слово, лучше бы она продолжала раздеваться.
   "Привет, Яр, - сказала она. - Жаль, мне пора идти, а то я с удовольствием с тобой поболтала бы".
   Одевалась она в молчании, а на прощание, перед тем, как раствориться во тьме за дверью, непринужденно чмокнула меня в щеку.
   Против моего ожидания, Яр не спросил, что тут у нас происходит. Он только глянул на меня зверем и сказал: "Как вы меня все достали", после чего ушел в кухню и начал чем-то там остервенело звенеть и греметь.
   Я воткнул в проигрыватель первый попавшийся под руку диск, надел наушники и завалился на кровать, не раздеваясь. Это снова оказалась My Dying Bride.
   Судьба.
  
   The empire of my desire
   Gathers you into my fire
   I hope you fall. Hope you call,
   My filthy name. It makes you crawl
   On you knees, with all your pleas.
   Lay down there, look up at me.
  
   Февраль лично у меня ассоциируется с вершиной горы, на которую ты лез долго и упорно, выбиваясь из сил, и теперь стоишь на ней, полумертвый от усталости, и видишь страшно длинный и крутой склон, по которому теперь нужно спуститься вниз... Сил на спуск уже нет, но спускаться надо. И вот ты переводишь дыхание, и стискиваешь зубы, и заставляешь себя ползти дальше, теперь уже - вниз.
   Навстречу весне...
   Спуск этот не вызывает радости, и вообще какой-либо положительной эмоции. Как назло, март обычно не спешит порадовать теплом, а, наоборот, грозится такими морозами и таким снегопадом, так что прошедшую зиму вспоминаешь как благословение.
   И вместе с тем именно в марте понимаешь, как сильно достала тебя эта зима.
  
  
   Полина умудрилась проболеть до марта. Болезнь затянулась и, как я узнал от Полины, ее даже хотели положить в больницу - на всякий случай, - но она отбилась. "Лучше я дома умру", - заявила она с насмешившей меня серьезностью.
   Я заходил бы к ней хоть каждый день, но она не позволяла. Сначала я думал, что она стесняется представать передо мной в непрезентабельном виде, но вскоре понял, что дело отнюдь не в ее комплексах, а в ее настроении, которое почти всегда было плохим. Поэтому, когда она была в настроении меня видеть, она звонила и говорила одно только слово: "Приходи". С самого утра я ждал ее звонка. И, если не дожидался, ложился спать с головной болью. Отчего это происходило, не знаю. Может быть, моя несчастная голова просто не выдерживала этого напряженного ожидания.
   Полинина мать продолжала посматривать на меня с опаской. То ли я казался ей неподходящим другом для Полины, то ли ей просто, как и моей маме, не нравилась моя прическа (за зиму я окончательно оброс), и она считала, что от человека с подобными лохмами хорошего ждать не приходится. Я всегда был с ней предельно вежлив и немногословен и, как школьник, старался произвести на нее наилучшее впечатление (впрочем, стричься ради этого я не намеревался). Не хотелось, чтобы она запретила Полине видеться со мной только потому, что составила обо мне неблагоприятное мнение.
   Впрочем, Полина была не из тех, кому можно просто запретить что-либо, и кому, кроме ее матери, было лучше знать это.
   Я мотался между работой, Полиной и поисками нового жилья. Необходимость в последнем назрела самая острая, жить рядом с Яром, как раньше, стало решительно невозможно. Пока что мы хранили молчаливый нейтралитет, но долго ли так могло продолжаться? Мы почти не разговаривали, разве что без слов никак нельзя было обойтись. Меня очень тяготила эта атмосфера, и я несколько раз пытался проломить эту стену отчуждения, разговорить Яра, как-то объясниться с ним, но тщетно. Я никогда не задумывался о том, какую роль играет Яр в моей жизни, кроме того что мы делили с ним комнату, и никогда не пытался установить с ним дружеские и близкие отношения. Может быть, мы в течение дня и раньше, как теперь, обменивались всего парой слов, но в этих словах не было напряжения и вражды.
   Не было никаких сомнений, что причиной произошедших изменений стала Анжела, вернее, наш с ней разрыв. Так же я нисколько уже не сомневался, что Яр испытывал к ней некие серьезные чувства, которым, впрочем, мне было трудно подобрать определение: он не возненавидел меня, когда я спал с ней, но немедленно объявил личным врагом, стоило мне сказать ей "прощай". Была ли любовь Яра к Анжеле, так сказать, братской? Едва ли. Я видел, какими глазами он смотрел на нее, когда застал ее полураздетой и виснущей у меня на шее. Именно это зрелище, мне кажется, его и доконало.
   Но дело было не только и не столько в Яре. Все было гораздо хуже: к нему в гости повадилась ходить Анжела. Так же, как до разрыва она заходила в гости ко мне.
   Являлась она вроде как к Яру, но все то время, пока я находился в одной с ней комнате, она то и дело бросала в мою сторону многозначительные взгляды. Сначала я уходил на кухню, потом стал уходить на улицу, где и шатался, бывало, до часа или двух часов ночи.
   Так что, временами жизнь становилась попросту нестерпимой. Вдвоем в однокомнатной квартире тесно, но втроем становится просто не продохнуть.
   Не знаю, искал ли Яр новую квартиру. Я искал, но пока безуспешно. Не так-то просто это в нашем городе, найти приличное съемное жилье. Те варианты, которые мне попадались, не подходили по причине неподъемности стоимости...
   Приходилось мне пока терпеть временное перемирие и как можно меньше времени проводить дома. Учитывая прихоти мартовской погоды, я имел все шансы слечь с ангиной на пару с Полиной. Но я крепче, чем, должно быть, кажусь с виду.
  
  
   Между прочим, выяснялись любопытнейшие подробности Полининого житья-бытья в те месяцы, пока мы с ней не виделись. Подробности эти были таковы, что повергли меня в шок, Полина же поведала их тоном небрежным и даже почти веселым. Оказывается, он едва не выскочила замуж...
   Потенциального жениха я знал по ее рассказам. Это был тот самый красавчик, к которому она по осени как-то зашла выпить чашечку кофе, да и осталась пожить на несколько деньков. Оказывается, с той самой поры они поддерживали "дружеские отношения", а в ноябре "сошлись ближе". Уточнять, насколько ближе, я не стал. Не то чтобы меня это совсем не интересовало, просто не хотел слышать... в общем, ничего я не хотел слышать. Я без всяких ее признаний полагал, что их близкие отношения не ограничивались совместным распитием кофе. Полина не уставала петь ему дифирамбы даже сейчас; я молчал. Она показывала мне его рисунки - он был, так сказать, художник-любитель, рисовал для себя, и подарил ей несколько своих работ - и требовала, чтобы я ими восхищался. Карандашные рисунки казались мне невнятными: серая штриховка, какие-то руны, глаза, ладони - в общем, всякая мистическая чушь. Полина находила все это очень возвышенным, и мое равнодушие ее возмущало. Она объявила, что он классный художник, и что я ничего не смыслю в высоком искусстве. "Ну а если ты смыслишь, и если он весь такой из себя замечательный и одухотворенный, почему же вы все-таки не поженились?" - поинтересовался я. Полина зыркнула на меня зло, нахохлилась и ответила далеко не сразу: "Он передумал. Сказал, что ему рано жениться, что он не готов материально тащить на себе жену и все такое". - "Понятно", - сказал я и снова умолк. Яр, пожалуй, был прав: я был жалок. После подобного признания любой уважающий себя человек немедленно разорвал бы отношения. Черт возьми! Если тебя держат только как запасной вариант, о чем тут вообще говорить? Однако же, я был рад до чертиков и этому. Я радовался, как идиот, что симпатичный художник оказался "не готов".
   Вообще следовало, наконец, честно себе признаться: я был влюблен. Влюблен по уши, неизлечимо и безнадежно. Себе-то я признался, но Полине не сказал ничего. Увы, ей мое признание было ни к чему. Я был больше чем уверен, что при первом подходящем случае она с радостью ускачет к очередному возвышенному юноше... а может быть, даже вернется к этому своему художнику, если он вдруг решит, что готов к серьезным отношениям.
   Но даже осознание этого не мешало мне ходить словно пьяному, с головой, в которой рождались и лопались маленькие легкомысленные пузырьки, вроде как в шампанском. Тем более, что весна все-таки настала, а весенняя погода как нельзя лучше способствовала такому состоянию.
   Окружающий мир по-прежнему мало занимал меня, но теперь уже по другой причине...
  
  
   Какое-то время все складывалось на редкость удачно: Полина вернулась ко мне (надолго ли? об этом я старался не думать), Анжела оставила меня в покое, переключив внимание на Яра, мама не донимала меня матримониальными разговорами.
   И я нашел подходящую квартиру. Наконец-то.
   Это была маленькая однокомнатная хрущевка, в старом доме, почти на окраине города, можно даже сказать, у черта на куличиках. Отделана она была по минимуму, обстановка была весьма скудная и включала в себя только самое необходимое. Телефона, так же как и телевизора, в квартире не было, но я меньше всего склонен был переживать по поводу их отсутствия.
   Яр довольно долго торчал в дверях в молчании, наблюдая, как я собираю вещи, прежде чем спросил угрюмо: "Куда это ты собрался?"
   Я объяснил в нескольких словах, что нашел отдельную квартиру и намерен освободить Яра от своего присутствия.
   "Вот в этом ты весь, - процедил он сквозь зубы. - А о том, чтобы предупредить заранее, ты даже и не подумал, так? О том, что мне может быть неудобно и дорого платить за квартиру в одиночку? О том, что придется спешно искать нового соседа? А?"
   Он был прав - ни о чем этом я не подумал, захваченный новыми ощущениями от лопающихся в моей голове легкомысленных пузырьков. Но, странное дело, я даже теперь, когда он сказал это, не почувствовал никаких угрызений совести. Это все было нереально. Весь мир был нереален.
   "Ты можешь попросить Анжелу переехать к тебе, - предположил я, продолжая запихивать в сумку вещь за вещью, не особенно заботясь о том, чтобы не помять их. - Не думаю, что она откажется, она и так почти поселилась тут". - "А, так это ты из-за нее?" - "Из-за нее и из-за тебя, - кивнул я. - Сколько можно жить в состоянии холодной войны? К тому же, я не хочу, чтобы... чтобы Анжела и Полина встретились". - "Да-а, - с каким-то непонятным мне удовольствием протянул Яр. - Хорошенькая жизнь у тебя начнется, если они возьмутся за тебя с двух сторон". - "Вот именно", - кивнул я, и несколько минут мы молчали. Я продолжал укладывать вещи.
   "И ты твердо решил переехать?" - спросил вдруг Яр.
   Я кивнул.
   "Ну и черт с тобой", - сказал он, развернулся и вышел из комнаты.
   Так мы с ним попрощались.
   С Анжелой мы не прощались вовсе.
  
  
   Свои гипер-колонки я, конечно, увез на новую квартиру. Они почти целиком заняли крохотную комнатку, едва оставив место для дряхлого раскладного дивана. Теперь я мог слушать музыку на полную громкость, когда только захочу, но это меня не очень-то радовало... Я стоял посреди комнаты в незнакомой, настороженно молчащей квартире и чувствовал себя полностью оторванным от людей. Осталась одна-единственная ниточка, связывающая меня с Полиной, да и та грозилась порваться в любой момент.
   Нет ничего проще, чем остаться в одиночестве в городе, битком набитом людьми. Проще простого устроить так, чтобы твое имя прочно позабыли. Проще простого стать никому не нужным. Стоит только захотеть... и выбросить на свалку телефон.
   Полине квартира не понравилась. "Похоже на обиталище укуренного хиппи, - вот и все, что она сказала, а после довила ехидно: - Удивительно, как хозяева вообще взяли тебя в жильцы".
   Вы спросите, что мы с Полиной делали, оставшись наедине в моем обиталище? Да ничего. Слушали музыку. Болтали. Пили чай. Честно! Смешно сказать: большее, на что я осмеливался, это дотронуться до руки Полины. Словно школьник! И это после того буйства, которому мы с Анжелой предавались весь январь! Это было какое-то наваждение, право слово. И я ведь вовсе не считал Полину неким чистым ангелом. Кем угодно она была, но уж не ангелом - это точно.
  
  
   Когда стаял снег, мы с ней несколько раз выбирались за город, на ту самую ручку, по берегу которой гуляли в ноябре. Полина была весела. Дурачась, она гонялась за бабочками, и, несомненно, получала от этого огромное удовольствие. А я получал удовольствие, просто глядя на нее. Мое весеннее головокружение не проходило, и я чувствовал себя лучше, чем когда-либо в жизни. Ну, разве что, может быть, в далеком детстве...
   Перемену в моем настроении заметили даже родители. Когда я заходил к ним, мама щупала мой лоб и озабоченно спрашивала, не болен ли я. Она уверяла, что у меня нездоровый вид, что слишком уж у меня горят щеки и блестят глаза. Может быть, она была права. Я-то смотрелся в зеркало, только когда брился, и уж конечно не присматривался, что у меня на лице не так, как обычно. Временами у меня начинало полыхать сухим жаром лицо, меня лихорадило, да... Но не думаю, чтобы я был болен. А если и болен, то только ею, Полиной, как бы пошло и банально это не звучало.
   Трудно поверить, но до самого июня я почти не слушал свою музыку. Долгое время она была моей единственной любовью, и вот я предал ее, оставил, как оставил недавно Анжелу. Я забросил диски My Dying Bride и не прикасался к ним неделями.
   Но, разумеется, такое состояние не могло длиться долго.
   Примерно в конце мая... да, кажется, именно тогда, в самый разгар сессии, Полина выкинула очередную свою шутку.
   Она была нервная и взвинченная, что-то там у нее не ладилось в институте. Она бегала злая, как оса, огрызалась, грубила и постоянно старалась уязвить меня как можно сильнее, причем без всякого повода. Я терпеливо молчал и все больше напоминал себе несчастного Гумберта Гумберта с его злой маленькой Лолитой. Вот смеху-то будет, думал я, если я и закончу так же, как он!
   В один из своих спокойных периодов (я называл спокойными периодами те минуты, часы или даже дни, когда Полина не огрызалась и не злилась, а разговаривала со мной по-человечески - бывало с ней и такое), - в один из таких моментов Полина сообщила мне, что хочет уехать из нашего города в Москву. Сказано это было небрежным тоном, в излюбленной ее манере, как будто нечто несущественное. Может быть, для самой Полины это и в самом деле было не слишком важно, но мое сердце немедленно дало сбой. "Как - уехать? - спросил я, тщательно скрывая волнение (пока еще скрывая!). - А как же институт?" - "Я переведусь на такую же специальность в московский институт, - без запинки ответила Полина. Очевидно, у нее все уже было продумано. - У меня уже готовы все документы. Ну, что ты смотришь так? А ты думал, я буду сидеть в нашем гнилом городишке до старости?" Я ничего такого не думал. Я вообще не размышлял насчет гипотетического будущего Полины. Сказать мне было нечего, и нечем было удержать ее возле себя. Под ногами у меня неожиданно снова разверзлась та пропасть, в которую я уже готов был провалиться зимой. Тогда меня оттащила Анжела... кто, интересно, возьмется оттаскивать сейчас? Ответ был - никто.
   "Что скажешь? - поинтересовалась Полина. Судя по тону, ее начало раздражать мое молчание. Оно всегда ее раздражало. - Тебе нравится мой план?"- "Нет. Не нравится". - "Почему?" - "Потому, - бухнул я с прямотой отчаяния, - что ты уедешь, а я останусь тут". - "Ну и что?" - прищурилась моя бессердечная спутница. Я остановился и повернулся к ней (мы шли по улице неподалеку от ее дома). Я чувствовал, что вот-вот взорвусь. Полина добилась-таки, чего хотела, довела меня до того, что я уже почти перестал владеть собой.
   "Что ты хочешь, чтобы я сказал? - спросил я очень громко; я почти кричал. - Что ты и без того давно знаешь? Что я люблю тебя и хочу жениться на тебе?" - "Ничего такого я не знаю, - тут же запротестовала Полина. Прищурясь, она серьезно и пристально смотрела на меня. - Насчет женитьбы - это ты что, серьезно? В самом деле хочешь жениться?" - "Да, - сказал я безнадежно, зная, что она снова просто меня мучает. - В самом деле хочу". - "О-хо-хо... Извини, Стас, но не в моих привычках выходить замуж за друзей". - "Значит, ты не останешься?" - "Не останусь. Меня уже тошнит от этого города..."
  
  
   Я никого и никогда не посвящал в свою личную жизнь. Вообще - в свою жизнь. Но тогда я понял: если ни с кем не поделюсь, то просто разорвусь изнутри. У меня не было задушевного друга, я не знал, к кому идти с этим. Несколько часов я просто шатался по улицам в темноте, один, снова нарываясь на неприятности (и почти желая на них нарваться), пока не обнаружил себя стоящим перед подъездом дома, где жил недавно. Еще ничего не успев подумать, я вскинул голову: свет в окне на третьем этаже, в моем "бывшем" окне, горел. По-прежнему без единой отчетливой мысли в голове я поднялся по лестнице.
   Если бы оказалось, что в квартире уже живет другой, незнакомый мне человек, я бы развернулся и ушел. Если бы дверь открыла Анжела, я бы ушел. Я ушел бы, если бы открывший дверь Яр спросил, какого черта я тут делаю... Но Яр ничего не спрашивал. Он окинул меня внимательным взглядом с головы до ног и скривил рот, как будто хотел что-то сказать. Но почему-то не сказал. Поняв, что он не собирается меня ни о чем спрашивать и выгонять тоже не собирается, я, как деревянный, шагнул через порог.
   Тогда Яр разомкнул, наконец, губы.
   "Пойдем на кухню, у меня водка есть, - сказал он и задал единственный верный в ту минуту вопрос: - Пить будешь?"
  
   Where are you now my love
   My sweet one.
   Where have you gone oh my love
   I'm so alone.
  
   I only think of you.
   And it drives me down.
   I only dream of you.
  
   Напился я в ту ночь безобразно. Не помню даже, когда в последний раз позволял себе такое. Так безобразно, что утром меня только и хватило, что проснуться, доползти до телефона (ночевал я, соответственно, у Яра) и позвонить на работу. В том состоянии, в котором я пребывал под утро, я даже не разобрал, кто взял трубку на том конце. Да мне было без разницы. Стараясь как можно четче выговаривать слова, я попросил оформить мне в авральном порядке выходной без оплаты, уронил трубку на рычаг и снова отключился.
   К полудню я более или оклемался. Голова болела страшно, во рту было гадко. Я знал, что к вечеру мне станет нестерпимо стыдно за этот срыв, но в данный момент я плевать хотел на это. Чувствуя себя неким головоногим, я выполз на кухню, где обнаружился на удивление бодрый и свежий Яр. Впрочем, бодрым и свежим его можно было назвать только по сравнению со мной...
   В течение минуты он созерцал мою опухшую физиономию, потом предложил сделать для меня безотказное, по его словам, средство от похмелья. Средство это включало в себя кока-колу и растворимый кофе. Подумав, я отказался. Возможно, эта смесь и была действенной, но я несколько опасался за свой организм. Я допускал, что для него она окажется слишком уж действенной.
   Пришлось лечиться средствами более традиционными. Через некоторое время в головах у нас обоих прояснилось достаточно, чтобы мы могли сесть за стол друг напротив друга и начать, наконец, разговор. Ночью - это мне припоминалось смутно - мы пили почему-то молча, мрачно, как на похоронах... И, кажется, не обменялись ни словом. А если и было что-то сказано между нами, то ни Яр, ни я этого не помнили. Сначала я все пытался понять, с чего это Яр-то решил напиться, но вскоре этот вопрос перестал меня занимать...
   Итак, мы сидели на кухне и разговаривали. Точнее, пытались разговаривать, потому что раньше таких посиделок мы никогда не устраивали и вообще не привыкли вести задушевные беседы.
   "Ну, что там у тебя стряслось? Твоя Полина очередной раз задницей вильнула на сторону?" - вместо "задницы" Яр употребил более грубое слово, но я пропустил это мимо ушей. "Она в Москву уезжает". - "Насовсем, что ли?" - "Учиться, но я думаю - насовсем. Кажется, возвращение в ее планы не входит". - "Ну и что ты расстраиваешься? Поезжай тоже, все равно ты так хвостиком за ней и бегаешь. Какая разница, таскаться за ней у нас или в Москве?" - "Нет, - покачал я головой, - не поеду я никуда". - "Почему?" - "Потому что нафик ей не нужен. Знаешь, что она мне сказала? Что не имеет обыкновения выходить замуж за друзей!" - "О! Так ты ей уже предложение сделал? Вот дурень-то. Ясное дело, она тебя отшила, и радуйся, что еще так вежливо. Блин, когда ж ты поймешь, что не для тебя эта девка?" - "От понимания легче не становится", - мрачно заявил я. "С другой стороны, - продолжал Яр, - она все-таки считает тебя другом, а это уже кое-что. При надлежащем старании..." - "Нет, - перебил его я, - попав в разряд друзей, можно смело ставить крест на всем остальном. Друг - это приговор. Конец, все, the end". - "Может, ты и прав", - подумав, согласился Яр.
   Мы помолчали. Я бесцельно разглядывал знакомые до тошноты стены кухни. Ничегошеньки тут за время моего отсутствия не изменилось. В голове было пусто и звонко.
   "Яр, а тебя-то с чего так разобрало?" - вдруг спросил я. Он усмехнулся и ответил: "Да я тоже недалеко от тебя ушел". - "В каком смысле?" - "В таком. Мы с Анжелкой разбежались..." - "Как это? Вы же..." - "Вот так, - его рот скривился на сторону в ядовитой усмешке. - Зачем, ты думаешь, она сюда, ко мне ходила? Да тебе назло, чтобы перед тобой выпендриться. Уж так ты ее заел. И что она в тебе нашла, ума не приложу". - "Если б я знал, - мрачно сказал я. - Прости, Яр..." - "Ай, иди ты знаешь куда? Мне твои извинения... Короче, как только ты свалил отсюда, ее тут же след простыл. Махнула на прощанье хвостом, мол, прости-прощай, ты мне больше ни к чему, дорогой".
   Вот это была новость. Я сидел, как громом пораженный. Мне и в голову не приходило, что Анжела захаживает к Яру для того лишь, чтобы попытаться уязвить меня. Прямо какой-то дурацкий сериал. Мне немедленно захотелось выпить еще, но я вспомнил свое утреннее состояние и решил-таки воздержаться.
   "Ты обратно-то не собираешься переезжать? - спросил Яр, угрюмо глядя на меня исподлобья. - Я пока, как видишь, без соседа..." - "Не знаю еще. Может, и перееду. Когда Полина уедет, это уж все равно будет..." - "Да ты погоди пока помирать раньше времени. Может, еще передумает. Ей ведь еще экзамены сдавать, да? А это еще целый месяц".
  
  
   У меня, в самом деле, оставался еще целый месяц. Однако, что бы ни говорил Яр, было очевидно, что Полина не передумает. С каждым днем она все чаще и охотнее говорила о переезде в Москву; она уже строила планы и воображала, как прекрасно она заживет в столице. Я никогда не прерывал ее излияния, хоть мне и было тошно их выслушивать. В течение всего этого времени я старался когда только мог (и когда только позволяли обстоятельство и настроение Полины) быть рядом с ней, желая, чтобы каждая минута растянулась до размеров вечности. Увы, как назло, дни летели как будто даже быстрее обычного...
   Я ждал отъезда Полины, как собственных похорон. Настроение у меня было соответствующее. Полина обратила внимание на мой кислый вид; сначала она подшучивала надо мной, а потом сказала довольно безразлично: "Ну что ты киснешь, что ты киснешь? Можно подумать, я в Сибирь уезжаю. До Москвы от нас рукой подать! Как только я устроюсь, я тут же позвоню или напишу тебе". - "Да", - ответил я, прекрасно зная, что она не напишет и не позвонит.
   И, разумеется, тот день, которого я так боялся, наконец, настал. Я пошел с Полиной на вокзал, проводить ее. Мы стояли на платформе в ожидании поезда; Полина была оживлена и весела, я - молчалив и мрачен (как всегда, впрочем). С нами была еще ее мать и некий долговязый тип с каштановыми кудрями до плеч. Это был тот самый художник, который чуть было не стал Полининым мужем. Он ни в коей мере не выглядел огорченным ее отъездом. Что до матери Полины, она, похоже, ничуть не была удивлена тем, что провожать ее дочку пришли сразу два парня.
   У меня мелькнула мысль: неужели Полина не могла пожалеть меня хотя бы напоследок и попрощаться со мной наедине? Но Полине это, похоже, вовсе не пришло в голову.
   До поезда оставалось еще минут двадцать, и художник вдруг предложил мне отойти с ним в сторону. Мы отошли, так, чтобы оставаться в поле зрении Полины, но чтобы при этом она нас не могла слышать. Устроить так на многолюдном шумном вокзале было несложно.
   Долговязый художник достал из кармана ветровки сигареты, одну закурил сам, вторую протянул мне. Я не стал отказываться, взял ее и тоже закурил. С минуту мы стояли молча, разглядывая друг друга. Потом он улыбнулся: "Так ты и есть Стас? Миллион раз о тебе слышал". - "Я тоже о тебе наслышан, - ответил я без улыбки. - Так ты и есть этот гениальный, талантливый и материально не готовый?" - "А?" - не понял он. - "Не готовый жениться, - пояснил я. - Вы же с Полиной хотели пожениться, а потом передумали?" - "А, было дело, - засмеялся он. - Но я так подумал, что не дело это: ведь так и будет болтаться то у меня, то у тебя. Что это за жизнь?"
   Я с удивлением подумал, что Полина, похоже, изрядно потрепала нервы не только мне, но и ему тоже.
   "У меня она болтаться уже не будет, - сказал я. - То есть совсем". - "Так и у меня тоже, - он усмехнулся и тряхнул кудрями. - Она нас обоих кинула". - "Похоже на то".
   Мы больше не разговаривали; докурили и вернулись к Полине и ее матери. Запоздало я сообразил, что даже не узнал имени собеседника. А, ну и черт с ним.
  
  
   До ночи я провалялся на продавленном диванчике в своей пустой квартире. Я был трезв, даже пива в рот не брал, хотя соблазн напиться был сильный. В квартире гремела My Dying Bride; я выкрутил громкость на максимум, я хотел, чтобы музыка расплющила, раздавила меня своей мощью. Мне было глубоко плевать на соседей, которые наверняка не желали, чтобы эта музыка их расплющила.
   Я думал о Полине. Она не позвонит и не напишет мне, а я не стану ее разыскивать, потому что уже через неделю она, вероятно, забудет меня в своей Москве. Что до меня, то, даже перестав ее любить (а рано или поздно это произойдет, надо только набраться терпения и жить пока, стиснув зубы), я буду продолжать ее помнить. Это я знал точно. Даже если мы никогда больше не увидимся, я буду вспоминать ее с тоской, которая постепенно превратится в грусть, но все равно никуда не денется.
   Прощай, Полина. Будь счастлива.
   Я люблю тебя.
  
   My devoted love takes tiny backward
   Steps away.
   Loneliness aplenty spread before me.
  
   Сентябрь 2004 - сентябрь 2005
  
  
  
   Мне не ведом стыд
   Тебе нужно,/ чтобы он забрал тебя из этого места, / чтобы он исцелил все твои раны./ Тебе нужно,/ чтобы он снял с тебя мои метки,/ чтобы он вымыл меня из твоих глаз,/ чтобы он вырвал меня из твоего сердца./ Он нужен тебе./ Ты теперь для меня - ничто./ И я надеюсь, что я для тебя так же ничего не значу/ My Dying Bride "Here In The Throat"
   Опустевшая чаша / не будет наполнена вновь. / И жажда теперь / подступает все ближе.../ Moonspell "The Antidote"
   Рыдая вместе с тобой. Руки сомкнуты вокруг них./ Струясь вместе с тобой. Без твоих мужчин. / Охраняя вместе с тобой. Чувствуя их дрожь. / Утонув вместе с тобой. Глубоко в этой реке. / Уставший и одинокий. Сидя и вглядываясь. / Слабый и низкий. Больше не заботясь ни о чем. / Ни на что не растрачиваясь. Твои камни. / Надеясь на что-то. Отрава там, где возрастала любовь. /My Dying Bride "My Hope The Destroyer"
  
   Я только лишь хотел, чтобы ты была ближе ко мне. / Хотел чувствовать твою любовь. / Но ты отвернулась от меня / и выбрала другой путь./ И ты не видела, как я плачу по тебе... /My Dying Bride "The Deepest Of Hearts"
   Я иду один. Совершенно обнаженное, / мое сердце покинуло меня. / До тех пор, пока когда-нибудь, я отыщу кого-то, / кто сумеет заглянуть за мои глаза.../My Dying Bride "The Deepest Of Hearts"
   Отрава дожидается, пока ты поцелуешь ее. /Ее сердце взывает к тебе, ко мне. / Ее невысказанная тоска отплатит за вечность / без сознания. Человечество застынет / навеки, если она последует своим путем. / Она ничем не может помочь. Это - ее проклятие - /перепевать по-своему твою боль.../My Dying Bride "She Is The Dark"
   Она поджидает меня в моих снах. / Каждая ночь приносит страдания. / Караулит мой день. Караулит мое пробуждение. / О, мой Господь, разве не чувствуешь ты, как она растет / во мне? Терзая мою душу. / Хотя бы один раз, о Господи, пожалуйста, помоги мне / поверить в тебя. / My Dying Bride "The Prize Of Beauty"
   Империя моей страсти /бросила тебя в мое пламя. / Я надеюсь, ты падешь. Надеюсь, ты произнесешь / мое нечистое имя. Ты будешь ползать / на коленях, / исторгая жалобы. / Приляг же здесь и погляди на меня/ My Dying Bride "The Scarlet Garden"
   Где ты теперь, моя любимая? / Моя милая. / Куда ушла ты, моя любимая? / Мне так одиноко. / Я думаю только о тебе. / И это убивает меня. / Я грежу только о тебе. / My Dying Bride "My Wine In Silence"
   Моя жертвенная любовь понемногу сдает назад.../ Отступает. /Впереди меня ожидает много одиночества. / My Dying Bride "A Doomed Lover"
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"