Крушина Светлана Викторовна : другие произведения.

No name, Прелюдия, в которой все строят матримониальные планы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Затрудняюсь определить жанр: то ли это психологический триллер, то ли светский роман с интригой, то ли вовсе - фантастика. Последнего, впрочем, тут меньше всего, разве только в декорациях проглядывают фантастические элементы. Еще это в некотором смысле плагиат и литературное хулиганство. Интересно только, опознает кто-нибудь первоисточник или нет. По-моему, это очень легко. Если кто догадается, просьба не бить меня сильно за наглый плагиат.

Прелюдия,

в которой все строят матримониальные планы

- Я знаю, что я ничтожный характер, но я не лезу и в сильные.

- И не лезьте; вы не сильный человек. Приходите пить чай.

Ф.М.Достоевский "Бесы"

-1-

   Издалека загородный особняк госпожи советницы походил на маленький замок эпохи позднего Средневековья. А еще больше он походил на картинку из книжки со сказками: сахарно-искристый, кружевной, изобилующий изящными башенками, на шпилях которых развевались разноцветные флажки. Темная зелень парка выгодно оттеняла белизну стен и отражалась вместе с ними в глади большого искусственного пруда, где плавали золотые карпы и росли золотистые и алые водяные лилии, привезенные, как утверждала госпожа советница, из самого Нихона. Всякий раз, едва только завидев впереди острые шпили башенок, Александрина не могла уже оторвать глаз от великолепного зрелища до той минуты, пока не переступала порог сказочной обители. Оперши подбородок о руку и положив локоть на край дверцы ярко-красного открытого мобиля, она размышляла, во сколько же обошлась госпоже советнице прихоть выстроить себе личный замок за пределами города. Земля за городом стоила бешеных денег, а сумму, которую пришлось бы уплатить, дабы получить разрешение на частное строительство, страшно было произнести даже мысленно. Госпожа советница была по-королевски расточительна. Интересно, почему Валентин смотрит на ее расточительства сквозь пальцы: ведь проматывает-то она, как-никак, его состояние.
   Впрочем, он на многое смотрит сквозь пальцы.
   Как обычно, размышляя подобным образом, Александрина начала ощущать жгучую злость. И причиной тому была не только умопомрачительная роскошь, окружавшая Валентина и его семейство, хотя этому как раз можно было бы злобно позавидовать: родители Александрины были хотя и богаты, но скуповаты, и не склонны были расточать деньги без пользы, а более заботились об обеспечении дочери достойного приданого. Нет, ее страшно злило, скорее, демонстративно легкое, едва ли не пренебрежительное отношение Валентина к жизни. На окружавшие его красивые вещи он смотрел со скукой, и это просто выводило из себя.
   Подавив завистливый вздох, Александрина чуть наклонилась вбок, чтобы лучше видеть белеющие впереди башни. Мобиль скользил над дорогой не очень быстро, но ветер тут же подхватил каштановые локоны и принялся играть с ними.
   - Александрина, не высовывайся из мобиля! - тут же раздался с заднего сиденья властный голос ее матери, леди Люсинды Кресс. - Испортишь прическу. Вот, посмотри, уже испортила. Ну что за безголовая девчонка!
   - Ерунда какая, мама, - Александрина недовольно дернула плечом и не подумала выпрямиться на сидении. - Подумаешь, прическа. Ее нетрудно поправить.
   - Ах, упрямица! Где ты думаешь ее поправлять? В каком виде ты предстанешь перед Валентином? Что он о тебе подумает?
   - Плевать мне, что он подумает, - раздраженно зашипела Александрина, и шокированная ее словами леди Кресс умолкла. А сидящий за рулем мобиля молодой человек улыбнулся с затаенным удовольствием. Он ничего не сказал, но его улыбка не укрылась от Александрины и подействовала на нее сильнее окрика матери. Щеки ее загорелись румянцем, она вскинула подбородок и метнула в молодого человека гневный взгляд.
   - Что ты смеешься? - накинулась она на него. - Что я смешного сказала?
   - Бог с тобой, Алекса, - отозвался он, изо всех сил стараясь сохранить серьезное лицо. - Где же я смеялся? Тебе показалось.
   - Показалось?! - пуще прежнего разгневалась Александрина. - Ах ты!.. - от возмущения она растеряла все слова и несколько раз ударила молодого человека по плечам сложенным веером. - Вот тебе! Вот!
   Молодой человек не сдержался и расхохотался уже во все горло, позабыв даже следить за дорогой. Хорошо, что дорога тянулась прямо до самых парковых ворот, не сворачивая, и что движение на ней, как и на многих загородных трассах, было очень редкое. Иначе белый замок мог бы так и остаться несбыточным виденьем, а путешественники оказались бы вместо веселой вечеринки на госпитальных койках.
   - Ах, ты опять смеешься! Да что же это такое!
   - Дети, дети! - воззвала к расходившимся молодым людям шокированная леди Люсинда. - Алекса, что ты делаешь, прекрати немедленно! Как тебе не стыдно! Эдгар, успокойся, пожалуйста!
   Впереди уже показались ворота узорчатой ковки, и Александрина мигом успокоилась и приняла вид, приличный воспитанной барышне. Оправила прическу и ослепительно-белый легкий костюм, выпрямилась на сиденье и скромно сложила на коленях руки. Только разрумянившееся лицо напоминало о недавнем всплеске чувств. При желании Александрина умела произвести впечатление тихой и кроткой, как ангел, барышни. Правда, с теми, кто знал ее близко, подобный фокус не проходил: слишком часто она давала волю своей раздражительности. Однако же, леди Кресс окинула ее одобрительным взглядом и с удовольствием кивнула высокой прической.
   Замедлившись почти до скорости пешехода, мобиль проскользнул через распахнутые почтительным слугой ворота. День стоял безветренный и пасмурный, но теплый; на обступивших подъездную аллею буках не шевелился ни один лист, в полной тишине слышался только тихий шелест гравия под дном мобиля и птичьи голоса в высоких кронах деревьев. Мобиль обогнул зеркальный пруд с лилиями и остановился у парадного входа. По ступенькам к гостям спускался высокий молодой человек лет двадцати семи, с бледным гладким лицом, с коротко остриженными темно-русыми волосами и с приветливой улыбкой на губах - Валентин фон Ворт собственной персоной. Он был красив так, как только может быть красив мужчина без того, чтобы показаться приторным или женственным; немного портила его разве что надменная складка губ. Светло-серый сюртук ловко обхватывал его стройную сильную фигуру, на пальцах сверкали два-три перстня с драгоценными вставками. Александрина внимательно вгляделась в его лицо. Улыбка приветливого хозяина была слеплена очень тщательно, и серо-зеленые глаза как будто ласково улыбались, и только очень внимательный наблюдатель мог понять искусственность этой маски. Встретившись взглядом с Валентином, Александрина содрогнулась. Эти глаза каждый раз заставляли ее вздрагивать, хотя взгляд их вовсе не выражал жестокости и не полыхал злобным пламенем... По большей части он вообще ничего не выражал. Это-то ее и пугало. Безразличие она полагала щитом, за которым прячется нечто уродливое и опасное. Основания думать так у нее имелись, не раз и не два замечала она нет-нет да промелькнувший в равнодушных глазах сумасшедший огонек; и доходившие до нее слухи о странных и страшных поступках молодого фон Ворта были один другого причудливее.
   Валентин приблизился к мобилю, где едва не столкнулся с Эдгаром, намеревавшимся открыть дверцы для дам. Их взгляды и руки встретились, всего на несколько секунд, не более, при этом не было сказано ни слова; однако же Эдгар, потупив взгляд, отступил, чтобы помочь выйти из мобиля леди Люсинде. Хозяин же открыл дверцу для Александрины и почтительно подал ей руку.
   - Рад тебя видеть, Алекса, - сказал он негромко, и улыбка его на секунду дрогнула, утратив свое сходство с нарядной маской.
   - Не могу сказать того же, - пробормотала Александрина, но руку приняла - впрочем, касание длилось всего несколько мгновений, пока она не встала, выпрямившись, на тонком гравии подъездной дорожки. - Ида уже здесь?
   - Да, - ответил Валентин и повернулся к леди Кресс, взиравшей на него с гораздо большей благосклонностью, нежели дочка. - Счастлив видеть вас, миледи.
   Последовала церемония лобзания руки. Александрина наблюдала за ней почти с омерзением, полагая обычай этот отвратительным. Сама она руки для поцелуя Валентину не подала и вообще старалась держаться от него подальше, так чтобы даже край ее газового шарфа не коснулся его. Он заметил это и усмехнулся, после чего предложил леди Люсинде руку, дабы сопроводить ее к остальным гостям. Александрина взяла под локоть Эдгара и пошла рядом с ним.
   Попавший внутрь сказочного дворца впервые неизменно испытывал культурный шок и болезненный удар по чувству прекрасного. Такого безумного смешения интерьерных стилей нельзя было и вообразить. Широкая натура госпожи советницы желала всего и сразу. Одна комната могла быть обставлена в стиле барокко, вторая - в стиле модерн, третья представляла собой образчик восточной пышности, четвертая походила на шкатулку "а ля рюс", пятая, полная ей противоположность high-tech, сверкала металлом и пластиком. Каждая комната сама по себе являлась законченной и совершенной, но все вместе они производили впечатление невероятной сумбурности и аляповатости. Госпожа советница обожала этот дом и приезжала сюда при первой возможности; ее сын бывал здесь редко; пестрота внутреннего убранства если и не раздражала его, то не доставляла никакого удовольствия. Скорее всего, он не обращал на нее вовсе внимания. Во всяком случае, ни разу он не высказал матери своего мнения.
   Нынче гости собрались в гостиной, убранной в классическом - вернее, в неоклассическом стиле, со светло-зелеными драпировками, лепниной на потолке и большой хрустальной люстрой в сотню свечей. Вдоль одной стены тянулась стойка, уставленная закусками и винами. Вечеринку планировалось провести как фуршет. Откуда-то с потолка лились тихие нежные звуки скрипки - госпожа советница, среди прочего, обожала старинную камерную музыку.
   Общество собралось небольшое; большинство присутствующих были молодые люди. Из старшего поколения были только леди Люсинда Кресс, ни под каким предлогом не согласившаяся отпустить Александрину на загородную вечеринку без присмотра, и госпожа Лидия фон Ворт, которая никак не могла насмотреться на сына перед долгой разлукой. Вечер давался в честь отбытия Валентина фон Ворта за границу, в республику Кимри.
   Остановившись на минуту в дверях, Александрина окинула взглядом собравшееся общество, первым делом отыскивая подругу. Ида - Аделаида Теккерин, - сидела на диване у дальней стены, склонив изящную белокурую головку к сидевшему рядом молодому священнику. По-видимому, беседа поглотила все ее внимание. Ида не была красива, ее худенькое длинноносое личико тонким профилем напоминало молодую козочку; хороши были только глаза - серо-голубые, кроткие, тихо сияющие. Ее голубое платье в стиле ампир очень подходило к обстановке гостиной. Священник рядом с ней, Винсент Ромеро, так же как и Эдгар, был старым школьным приятелем Валентина, с которым, впрочем, в последнее время у них часто возникали трения по разным вопросам. Однако же фон Ворт счел нужным пригласить его. Александрина позволила себе чуть наморщить нос: она не любила священников вообще, и, в частности, недолюбливала Винсента, находя его неприятным в общении.
   Перед камином - самым настоящим камином, с порталом из настоящего мрамора - невиданная роскошь! - в креслах сидела госпожа советница, полноватая дама с крашенными под блондинку волосами и с яркими голубыми глазами. Как и всегда на людях, выражение лица у нее было непримиримое - с чем именно, бог знает! - и непреклонное. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не вечно грозно нахмуренные брови. Перед ней, опершись о каминную доску, стоял громогласный уланский капитан Атуан Панш, выпивоха и картежник, чье имя часто упоминалось рядом с именем Валентина в нелицеприятных слухах - они часто кутили вместе. Капитан был во всем своем великолепии: красная форменная куртка с горящими золотым огнем пуговицами, черные лакированные сапоги, черные жесткие завитки волос, жестко торчащие на голове в разные стороны, не подвластные никакому гребню. Круглое лицо его раскраснелось, а усы топорщились, как у кота. Александрина усмехнулась: капитан Панш и госпожа советница снова доводят друг друга до белого каления, и, конечно, закончится все тем, что они разругаются вдрызг - который уж раз.
   В стороне от всех, просматривая какую-то книгу, сидел Поль Теккерин, брат Иды. Угловатый, некрасивый, на фоне разряженных блестящих гостей, даже на фоне на свой сумрачный манер элегантного священника, он выглядел как ночной мотылек среди ярко раскрашенных бабочек. Однако же именно к нему обращенный взгляд Александрины был наиболее благожелательным.
   И, наконец, Эдгар Лара, который вынужден был все так же стоять в дверях, поскольку Александрина и не думала отпускать его локоть. Блестящий молодой дипломат, которому все наперебой сулили великолепное будущее, угодный и дамам и чиновникам, с безупречной репутацией, приятной улыбкой, почти никогда не покидавшей розовых губ, и с блестящими быстрыми и черными глазами.
   Таково было общество, собравшееся летним вечером в загородной усадьбе советницы фон Ворт.
   Оглядев гостей, Александрина отпустила руку спутника и устремилась к хозяйке дома, дабы поприветствовать ее первой; а по дороге ей пришлось увернуться от капитана, который во всеуслышание выразил свое восхищение ее румяными щечками и блестящими глазками и порывался зацеловать ее ручки от кончиков пальцев и до локтей. Капитан был нахален и назойлив, и сама Александрина в жизни бы от него не отвязалась, но ей на помощь пришел Валентин. Он молча заступил шумному повесе дорогу и один только раз взглянул на него. Этого хватило, чтобы капитан тут же забормотал извинения и ретировался в дальний уголок.
   - Благодарю, - сухо сказала Александрина своему избавителю, тот кивнул ей так же сухо и отошел в сторону.
   Приветствовав друг друга, гости группками разбрелись по гостиной. Девушки, прихватив тарелочки со снедью и фужеры с шампанским, уединились на скамеечке в нише, по обеим сторонам от которой стояли изящные статуи в античном стиле.
   - Это глупая вечеринка, - заметила Александрина, наблюдая за группой молодых людей, стоящих поодаль. - Я не хотела ехать, но мама настояла.
   - Почему же глупая? - удивилась Ида.
   - Глупо думать, будто все невероятно огорчаются по поводу его отбытия - я имею в виду отъезд Валентина. Впрочем, едва ли сам Валентин так думает, он не настолько наивен. Ему просто хотелось лишний раз напомнить о себе и привлечь к себе внимание!
   - За что ты его так не любишь? - мягко спросила Ида.
   - Его никто не любит.
   - Ты ошибаешься, Алекса.
   - Ида, ну за что можно любить такого человека, как он?! - разражено вскричала Александрина. - Знаешь ты, что о нем рассказывают?
   - Нет, и знать не хочу.
   - Ну так я тебе расскажу. Я слышала, он стрелялся на дуэли с одним человеком. Из-за чего - не знаю, вроде бы был скандал с какой-то девицей, то ли он ее из дома умыкнул, то ли собирался, - в общем, стрелялся он с ее братом. Причем этот брат его три раза вызывал, и три раза он отказывался. Представляешь? Как будто ему все нипочем, как будто его не касается. Тогда брат той девицы написал ему письмо, жутко оскорбительное. Такое гнусное, что ни один человек не стерпел бы подобных выражений, если только он чуть-чуть себя уважает. Валентину ничего не оставалось, как только вызвать самому этого человека. На поединок он приехал такой спокойный, почти скучный, едва ли не зевающий - ты хорошо знаешь это его несносное выражение. И сразу же предложил покончить с этим делом полюбовно, то есть в случае, если противник перед ним извинится. Тот ни в какую - еще бы! - сильнее только разъярился. Стали стреляться. Противник стреляет первый раз и промахивается; Валентин тоже стреляет мимо, но только очень небрежно, и выглядит это очень подозрительно: не то чтобы он специально в сторону целится, но вроде того. Ровно настолько, чтобы нельзя было его обвинить в нарочитом промахе. Сходятся во второй раз, повторяется ровно все то же самое. Противник вовсе выходит из себя и кричит Валентину, чтобы тот перестал валять дурака и целился как следует, а не стрелял в воздух. Тот, спокойный как статуя, возражает, что дурака он и не думал валять, а стреляет, как может, и что бОльшего требовать от него никто не может. Притом что все присутствующие отлично знают, что он с тридцати шагов в монету попадает. Хорошо, сходятся в третий и последний раз. Противник стреляет первым, пуля проходит так близко, что царапает Валентину висок, но Валентин даже не вздрагивает. Он поднимает руку и на этот раз уже совершенно без всякой деликатности стреляет в небо. Конечно, тут скандал, новые обвинения в пренебрежении и неуважении, и бог знает, чем бы все кончилось, если бы Валентин не развернулся и не уехал тут же молча, ни слова не сказав и ничего не слушая. Противник его уехал вовсе вне себя от вновь испытанного унижения: счел, что его выставили дураком и что Валентин нарочно все это затеял, чтобы вновь оскорбить его.
   - Не вижу, в чем тут обида, - ответила на это Ида, немного помолчав. - Напротив, Валентин поступил хорошо, ведь он с легкостью мог убить противника, но не сделал этого. Конечно, еще лучше он поступил бы, если бы вовсе не вызывал... не думаю, что письмо, каким бы оскорбительным оно ни было, стоило того... Но откуда ты все это знаешь в таких подробностях, Алекса?
   Александрина чуть покраснела и бросила быстрый взгляд в сторону камина, где продолжался спор между капитаном и советницей.
   - Атуан мне рассказал.
   - А ему откуда известно?
   - Валентин пригласил его быть секундантом. Только не говори никому, что я тебе рассказала, хорошо?
   - Не скажу. Но только я не понимаю, что такого скандального в этой истории, разве только сама дуэль. И не вижу в поведении Валентина ничего, что могло бы вызвать к нему неприязнь.
   - Ах, не видишь? Ну послушай же еще...
   - Не надо, Алекса.
   - Нет, надо! - в запале Александрина даже слегка притопнула ногой. - Я слышала еще одну историю, о скандале с бенийским послом...
   - Прекрати, Алекса, я ничего не хочу слушать! - решительно перебила ее Ида, тряхнув головой и всем видом показывая, что еще одно слово в том же духе - и она уйдет. Трудно было ожидать подобного тона от этой тихой изящной девушки. - Как тебе не стыдно повторять глупые сплетни, да еще говорить плохо о человеке в его же доме? Тебе не стоило приезжать, если ты так настроена против Валентина.
   Теперь румянец заливал не только щеки, но и шею Александрины.
   - Говорю тебе: ни за что бы я не приехала, если бы не мама! Ну а ты не слишком старайся защищать Валентина, он в твой защите не нуждается. А вообще, я лично очень рада, что он уезжает - спокойнее будет, и мама, может быть, оставит свои глупые мысли насчет... - она запнулась.
   - Насчет чего?
   Александрина устремила сумрачный взгляд в сторону Валентина, который стоял к ней вполоборота и о чем-то беседовал с Винсентом, и сказала негромко и отчетливо:
   - Мама хочет, чтобы мы с Валентином поженились. Только я скорее умру, чем соглашусь на это.
   - А он? - быстро спросила Ида.
   - Не знаю. Может быть, его еще никто и не спрашивал. Во всяком случае, он уезжает, и надолго. За год или два многое случиться может.
  

-2-

   Отъезд Валентина за границу готовился уже полгода; и как в республике Кимри его ждали с нетерпением и готовились принять с распростертыми объятьями, так в родной империи Аксу нашлось бы немало людей, которые с радостью вздохнули при известии об его отбытии. Хотя радости своей эти люди ни за что не проявили бы; напротив, всеми силами они выказывали огорчение в связи с предстоящей разлукой и надежду на скорое возвращение на родину. Пожалуй, единственной из числа этих последних, кто искренне выражал свои чувства, была Александрина, ни при каких обстоятельствах не склонная к притворству. Эта ее открытость, когда все выплескивается наружу, фон Ворта одновременно и радовала, и огорчала. Наблюдать всякое проявление искренности доставляло ему удовольствие. Хотя сам он был человеком скорее сдержанным и даже скрытным, но такова уж была среда, где он вращался, что искренность и естественность были такой редкостью, что могли считаться настоящей драгоценностью, а Валентин умел ценить редкие и драгоценные вещи. Для огорчения же, вызываемого открытым высказыванием неприязни Александрины, у него имелись особые причины, сообщать которые он не намеревался кому бы то ни было.
   Итак, за границей его ждали. В Кимри затевалось крупное строительство современного, на гравитационных подвесах, моста через пролив, рассекавший территорию республики почти пополам. Был объявлен тендер, и выиграл его проект, представленный подданным империи Аксу, инженером-мостостроителем, дворянином Валентином фон Вортом. Правительство республики любезно пригласило Валентина руководить строительством, и он охотно принял приглашение. В связи с этим событием в родном городе Валентина разразился скандал - еще один в череде скандалов, неизменно возникающих вокруг его имени на протяжении уже многих лет.
   В школьные годы он, единственный сын знатных и высокопоставленных родителей, был несносным существом. Другого такого дерзкого хулигана и выдумщика было не сыскать во всей провинции. Никто не мог с ним совладать - родители совершенно его разбаловали, а учителя находились в сложном положении: с одной стороны, вся школа хором стонала от его выходок, а с другой, попробуй-ка накажи примерно мальчишку, чей отец - орденоносный генерал последней войны, а мать председательствует в благотворительном комитете "Наследие" и активно продвигается вверх по политической лестнице. Впрочем, Валентин не очень-то прятался за своих влиятельных родителей, и на их положение в обществе ему, похоже, было глубоко наплевать. А может быть, именно четкое сознание этого положения заставляло его снова и снова провоцировать окружающих, с любопытством ожидая, когда лопнет, наконец, общественное терпение. Истинных мотивов поступков Валентина не дано было постигнуть никому. Подрастая, он - о счастье! - становился спокойнее. Ненамного, но достаточно, чтобы родные и знакомые украдкой перевели дыхание и начали тихо надеяться, что из мальчишки выйдет все-таки толк - умом его природа и господь не обидели. Появились у него и друзья, Винсент Ромеро и Эдгар Лара, мальчики серьезные, из хороших семей, которые, казалось, могли увлечь своим положительным примером непоседливого Валентина. Но как бы не так. Новые друзья не оказали на юного фон Ворта никакого влияния, а напротив, сами только что не глядели ему в рот и ходили за ним хвостом. Со временем, правда, их зависимость от Валентина ослабла, но не исчезла полностью.
   У каждого из родителей Валентина имелись собственные планы на его будущее. Отец-генерал желал, чтобы юноша пошел по дипломатической стезе. Госпожа фон Ворт видела сына непременно в военном мундире. Сам Валентин молчал до последнего дня, ни словом не упоминая о своих планах, и только покинув выпускной класс, объявил, что выбрал специальность инженера-строителя. Разразился семейный скандал; госпожа фон Ворт прибегла к запрещенному приему и ударилась в слезы, орденоносный генерал грозился проклясть и отлучить от дома. Шутка ли сказать - юноша-дворянин и вдруг - какой-то там инженер! Для высшего общества, где вращались фон Ворты, подобный выбор был невиданным, чудовищным и невозможным. Из семейного побоища, однако, победителем вышел Валентин, спокойный и холодный, как безветренный зимний день. Но вызванный его поступком скандал просочился за стены дома фон Вортов и ширился день ото дня, как круги от брошенного в воду камня; знакомые за его спиной шептались, в обществе на него указывали многозначительными взглядами - те, кто был воспитан получше, - и пальцами - те, кто похуже. Все это двусмысленное внимание к своей персоне Валентин сносил с возмутительным равнодушием, которое жгло умы сплетников гораздо сильнее, чем если бы он хоть как-то показал, что уязвлен или взволновал общественными толками. Отец быстро смирился с его выбором, а мать еще некоторое время продолжала робко пенять, ставя в пример Эдгара, поступившего в высшую дипломатическую школу, и Винсента, избравшего церковное служение. Госпожа Лидия фон Ворт была женщиной властной, шумной, привыкшей, что все делается по ее слову, но на сына она не имела никакого влияния. Все ее попытки управлять его жизнью неизменно разбивались о его показательно-равнодушное спокойствие, и со временем она даже привыкла ни в чем ему не противоречить, лишь иногда решалась просить о каких-нибудь мелочах. До уступок Валентин снисходил редко.
   И в университетские годы, и после он продолжал подавать сплетникам поводы почесать языки. Сошелся с Полем Теккерином, уже тогда слывшим неблагонадежным и состоящим на особом учете в полицейском управлении; впрочем, каких-либо конкретных обвинений ему не предъявляли, только приглядывались. Познакомился и с Атуаном Паншем, в лице которого обрел верного спутника в путешествиях по игорным домам и ресторациям. Новость о пристрастии сына к карточным играм и рулетке едва не убила госпожу советницу; спасло только обстоятельство, что он никогда помногу не проигрывал, не поддавался азарту и всегда держал себя в руках. И в этой сфере болезненных страстей и шального золота он проявил себя весьма необычно. Правда, своего друга Атуана он никогда не удерживал от разорительных проигрышей, но никогда и не ссужал ему денег, под предлогом "отыграться".
   Многие недоумевали, что могло сблизить и свести таких разных людей, как холодно-спокойный, трезвый во всех смыслах этого слова, всегда изысканно одетый, словно только что сошедший с фотографии модного журнала Валентин фон Ворт и расхристанный, вечно пьяный, шумный и вульгарный капитан Атуан Панш. Связывало их, пожалуй, только одно: страсть к эпатированию общества. Только проделывали они это по-разному, и если пьяные выходки и буйство бравого улана можно было бы понять и отчасти оправдать - чего не сделаешь на хмельную голову, - то объяснить поведение Валентина не брался никто. Он продолжал загадывать загадки.
   Случилось у него в университетские годы и несколько дуэлей, хоть и не таких оригинальных, как та, о которой рассказывала Александрина, но зато во всех случаях виноватым единогласно называли его. Вышло во время одной дуэли и смертоубийство, но дело это удалось, с некоторым трудом, замять. Но самый громкий скандал с участием Валентина разразился через год после выпуска его из университета - об этом-то случае и собиралась поведать Александрина, когда Ида так решительно прервала ее. Произошел он в закрытом элитном клубе, куда вхожи были Валентин и Эдгар (последний с охотой взял на себя роль рассказчика и с особенным удовольствием преподнес анекдот о странной выходке фон Ворта Александрине, с которой состоял в близкой дружбе). В тот вечер принимали бенийского посла, самодовольного и самодостаточного, с выпяченной колесом грудью. Разговор крутился вокруг вооруженных столкновений на границе Южной провинции империи с королевством Бени, причем посол стоял на том, что сепаратистов надо давить безжалостно, отринув всякое милосердие. Валентин, казалось, внимательно слушал, устроившись в кресле с сигарой, но участия в беседе не принимал. Позже, когда тема была исчерпана и посол отошел в сторону, Валентин подловил его наедине и вкрадчивым голосом осведомился, что господин посол думает о сепаратистах из Южной провинции и не считает ли он, что к их требованиям следовало бы прислушаться? Говорил он тихо, а посол был в преклонных годах и глуховат, да к тому же вопрос показался слишком неожиданным после всего, что было высказано, так что старик вынужден был попросить собеседника повторить его еще раз. А чтобы лучше расслышать, придвинулся ближе и склонил к молодому человеку одно ухо. И вот это ухо Валентин с самым задумчивым, если не сказать - отсутствующим видом взял да и прикусил зубами. Несчастный посол окаменел и на несколько секунд потерял дар речи. Он только и мог, что слабо шевелить пальцами отставленных в стороны рук. Наблюдавшие эту картину тоже растерялись и не знали, что подумать и как поступить. Положение было ужасное и нелепое, и никто не мог его нарушить. Наконец, посол смог проблеять что-то вроде: "Молодой человек, что вы делаете?.." И кто-то из наблюдателей крикнул приглушенно: "Валентин, вы сошли с ума!"; "Что за шутки?!" Тогда Валентин отпустил ухо, улыбнулся отрешенно послу и пробормотал какие-то извинения. Выглядел он так, как будто не совсем понимал, где он и что сделал. После чего, отвесив сдержанный поклон, как ни в чем не бывало, отошел в сторону и через несколько минут поспешно покинул клуб.
   История эта получила продолжение, но не совсем такое, как ожидалось. Оскорбление было налицо; правда, те, кто смаковал подробности, расходились во мнении: была бы это обдуманная злая шалость или же следствие расстроенного рассудка? Разве, говорили сторонники этой версии, значительно кивая, мог человек в здравом уме выкинуть такую штуку? А молодой фон Ворт и в школьные годы не отличался уравновешенным нравом. Версию с шалостью никак нельзя принять: такая шутка позволительна была бы для мальчишки, школьника, но никак не для человека серьезного, взрослого, прослушавшего уже университетский курс. Принимая все это во внимание, психическое расстройство налицо. Такого мнения придерживался и подвергшийся издевательству посол, думать так было для него утешительнее, тем более что вызвать обидчика на дуэль он никак не мог - он был не только глуховат, но и подслеповат.
   История, с соответствующими комментариями, дошла и до госпожи советницы. Все естество несчастной матери было потрясено выходкой Валентина, особенно когда она услышала предположение насчет его психического нездоровья. Тут же она бросилась на поиски хорошего специалиста, и, конечно, сыскала - светило психиатрической науки, к кому съезжались на консультации со всей империи. О том, чтобы отвести к светилу Валентина, нечего было и думать, об этом госпожа Лидия даже и не заикалась. Она пустила в ход всю свою политическую ловкость и завлекла-таки специалиста по психиатрии в свой дом. И как бы между прочим представила ему сына и оставила их наедине. Тогда и случилась та редкая минута, когда можно было увидеть разъяренного Валентина. Едва ли не за шкирку он выкинул перепуганное светило из дома, и, белый от бешенства, набросился на мать, крича, чтобы она не смела никогда лезть в его жизнь. Как тут было не подумать, что он обезумел? На следующий день господа советница отправилась с извинениями к специалисту, и тот, оскорбленный до глубины души, заявил, что действительно усмотрел в "юноше" некоторые признаки серьезного нервного расстройства. И добавил, что неплохо ему было бы полечиться в тихом, спокойном месте, вдалеке от многолюдного города. Бог знает, на какие хитрости пошла госпожа советница, но все-таки сумела отправить Валентина пожить на север, на берег тихого горного озера, где находился знаменитый на весь мир курорт. Помогло ей еще такое обстоятельство (стоившее, впрочем, немалого напряжения нервов ее сыну): руководство строительной компании, в которой трудился после университета Валентин, попросило его уйти по доброй воле, чтобы не поднимать шума. Конечно, до них дошли слухи о его недостойном поведении, а они дорожат своей репутацией. И хотя дело касается такого ценного специалиста, как господин фон Ворт, они не могут позволить себе... и так далее, и тому подобное. Руководство было настроено настолько серьезно, что даже вмешательство влиятельной госпожи Лидии ничему не помогло бы; да она и не хотела вмешиваться, втайне обрадовавшись крушению инженерной карьеры сына. Пыша яростью, Валентин уехал к горному озеру и отсутствовал год; за это время сплетни о нем поутихли, общество успокоилось. О нем даже понемногу начали забывать. Вернулся он только получив известие о смерти отца; на похоронах был спокоен и холоден как прежде. Наблюдая за ним, мать успокоилась. Обратно на озеро Валентин не поехал, остался в своем городском доме и принялся за работу. Работал он много, вкладывая в свои творения много ума, но не сердца, и скоро о нем вновь заговорили, но уже как о блестящем и талантливом молодом инженере. Его проекты набирали популярность, некоторые, самые оригинальные из них, обрели воплощение. Валентин много ездил по городам империи и везде заставлял говорить о себе; помимо его инженерных талантов, в людях возбуждала интерес его манера подавать себя. Он снова сблизился со старыми друзьями и вошел в общество, снова начались кутежи, но уже далеко не в том масштабе, как прежде. Казалось, Валентин окончательно успокоился. Близкие его вздохнули с облегчением, любители острых сплетен - с разочарованием. Наконец, пришло приглашение из Кимри, и Валентин готовился снова уехать.
   Таков был человек, которого, как уверяла Александрина, никто не любил и не мог любить.
  

-3-

   - Хотелось бы мне, чтобы он не ехал, - проворчала госпожа советница, шумно вздохнув и откинувшись на спинку плетеного кресла. - У меня сердце не на месте, когда нет его перед глазами. Он скандалист, он не удержится. Уж я-то его знаю. Приехал тихий-тихий, да глаза блестят не по-доброму, того и гляди опять натворит что-нибудь. Тревожно мне.
   - А может, оно и к лучшему, что уезжает, - возразила леди Люсинда. - Другая страна, другие люди. Осмотрится, образумится.
   Лидия фон Ворт махнула пухлой рукой.
   - Э-эх! Образумится! Если доныне не образумился, то куда уж! Не мальчик - двадцать восемь годков по осени будет. Двадцать восемь! Подумать только! А ведь недавно, кажется, еще был такой крошка, пухленький, кудрявый, как ангелочек. Иногда вспомнишь и подумаешь: вот хорошо бы, чтобы дети не вырастали, чтобы мы всегда нужными им оставались. Ведь прибегал ко мне за утешением, если ушибется или пальчик порежет, а теперь разве прибежит, хоть какая беда на него свались? Гордый он стал, Люси, уж такой гордый, и совсем чужой! Господи! Иной раз смотрю на него и не узнаю: разве это мой сын?
   - У всех, милая, одно и то же, одна беда. Посмотри хоть на мою Алексу: разве такая она была?
   - Да уж верно, с твоей Алексой тоже не очень-то сладишь - ох и своевольная! Распустила ты ее.
   - Уж кто бы говорил, - снисходительно усмехнулась леди Кресс. - Вон, посмотри, прыгает, как коза. И Ида туда же, вот уж от кого не ожидала.
   Подруги сидели на открытом балконе, уставленном кадками с южными растениями. Мясистые, темно-зеленые листья образовывали естественную арку с видом на пруд с нихонскими лилиями. На дальнем берегу пруда Александрина и Ида затеяли игру в бадминтон, судьей у них был Эдгар. Алекса играла очень хорошо, ловко отбивала волан, но ей мешали высокие каблуки вечерних туфель. Остановив игру, она сняла их и отбросила с траву, а белые брюки подвернула до колен. Эдгар, смеясь, наблюдал за ней.
   - Что творит, что творит, а? - заволновалась леди Люсинда. - Негодница! Крикнуть бы, да не услышит. Ну а Эд куда смотрит? Хоть он бы ей сказал!
   - Огонь-девка! Делает, что хочет, никто ей не указ. Распустила ты ее, - повторила госпожа советница не без удовлетворения.
   Леди Кресс вздохнула и взяла с низенького кофейного столика чашку с ароматным напитком, едва пригубила его и поставила обратно механическим движением.
   - Не позавидуешь, кому такая жена достанется - без плетки не совладаешь. Вот если только твоему Валентину в самый раз пришлась бы...
   - Нет, Люси, даже не думай, - отрезала госпожа советница. - Мой скандалист да твоя буянка - да они дня друг рядом с другом не проживут. Убьют кого или, на крайний случай, дом разнесут и разбегутся. Ему такая, как Ида, нужна.
   - Да что ты! Иду он точно в гроб вгонит через месяц!
   - Ида или Алекса, все равно он ни на ком не женится.
   - Поглядим, милая. Сейчас он уезжает, но когда вернется... За Алексой, скажу я тебе, мой старик хорошее приданое дает.
   Грузно развернувшись в кресле всем телом, Лидия фон Ворт пристально уставилась на подругу.
   - Не пойму, что за корысть тебе в таком зяте, Люси? Сама же первая на стенку полезешь. Фамилия у нас хорошая, это да, знатная фамилия, да только по милости Валентина такой слух о ней идет! Ославил отца с матерью на весь свет. И жена его, если вдруг он и женится, наплачется с ним. Хоть он и сын мой родной, предупреждаю тебя честно и откровенно: тяжело с ним будет.
   - Алекса себя в обиду не даст, - улыбнулась госпожа Люсинда и повторила: - Поглядим. Время еще есть. А Эдгар мне совсем не по душе, нет, не по душе.
   Она никак не пояснила свою последнюю странную фразу, но старинные приятельницы поняли друг друга без слов. Хотя, казалось бы, чем мог не угодить им такой замечательный молодой человек, как Эдгар Лара? Красавец и умница, услужливый и изящный, язык хорошо подвешен, к тому же быстро продвигается вверх по карьерной лестнице, не сегодня - завтра переведут на столичную должность. Завидный жених!.. И Александрина не глядит на него зверем, как на фон Ворта. Однако же леди Люсинда думала о нем без восторга...
   - Алекса! Алекса! - вдруг вскричала она в волнении, вскакивая и всплескивая руками. - Что это ты вздумала! Алекса! Ах, господи, не слышит! Да что же она слуг не позовет? - леди Кресс, высоко вскинув брови, обернулась к приятельнице.
   То ли действительно ее голос был слишком слаб, чтобы достигнуть противоположного края пруда, - ведь не могла же благородная дама драть глотку подобно портовому грузчику, - то ли Александрина намеренно ее игнорировала, так или иначе, своевольная негодница даже головы не повернула. Подвернув штанины до пределов возможного, она стояла на одной ноге и кончиками пальцев второй пробовала воду с явным намерением войти в нее. Ее белоснежный пиджак, аккуратно сложенный, лежал на скамейке поодаль, под присмотром запыхавшейся, раскрасневшейся Иды, которая обмахивалась веером подруги. Бадминтонные ракетки лежали тут же. Эдгар стоял немного позади Александрины с явным намерением придержать ее под локоток, ежели она пошатнется, но заранее подхватить ее не решался. Целью Алексы был волан, отнесенный ветром в сторону и лежащий теперь на воде среди лилий. До него она и хотела добраться.
   - Она с ума сошла! - волновалась леди Люсинда. - Зачем она лезет в воду? Ах, Лидия, сделай что-нибудь, позови слуг!
   - Пруд довольно мелкий, - отозвалась госпожа советница весьма хладнокровно. - Воды будет ей по колено, и то едва ли.
   - Но она может оскользнуться и упасть...
   Александрина вошла в воду сначала по щиколотку, затем по колено. Дальше вода не поднималась. Разводя перед собою широкие плоские листья лилий, на каждый шаг тщательно ощупывая перед собою дно, Александрина медленно продвигалась вперед. То и дело она сдувала с лица выбившуюся из прически прядь. Щеки ее раскраснелись, глаза возбужденно блестели; ей явно доставляло удовольствие эта хулиганская, школярская выходка, это нарушение всех и всяческих правил и предписаний. И она совсем не думала о том, что праздничный костюм ее совершенно погублен: как ни высоко были подвернуты брючины, они намокли и измялись. Минута, другая, и волан оказался в руках Александрины, она повернулась в сторону наблюдавших за нею Эдгара и Иды, широко улыбнулась и подняла добычу высоко над головою. Эдгар изобразил беззвучные аплодисменты.
   - Негодница! Негодница! - повторяла леди Люсинда обессилено.
   - Не переживай, Люси, я прикажу Алмейде (так звали ее горничную) подобрать для Алексы что-нибудь сухое, - успокоила ее госпожа фон Ворт.
  

-4-

   Штора с легким бархатным шорохом вернулась на место, скрывая парк, пруд и стоящую по колено в воде мокрую насквозь и довольную донельзя Алексу. Валентин чуть изогнул в улыбке надменные губы и отошел от окна.
   - Молодец девчонка, - заметил он.
   - Кто? - живо отозвался Атуан Панш, в привольной позе развалившийся на кушетке. Сейчас, в этой маленькой викторианской гостиной, в отсутствие женского общества, он почувствовал себя свободнее и расположился как если бы находился в казарме среди приятелей-улан. К кушетке был придвинут столик, где в беспорядке стояли кофейник, чашки, початая бутылка коньяку, рюмки, вазочка с засахаренным миндалем и коробка с сигарами. Одна из сигар зажата была в крепких зубах бравого капитана. В стороне, перед книжным шкафом стоял Винсент, держа в руке чашку с остывшим кофе и разглядывая корешки книг. У журнального столика сидел молчаливый Поль и листал альбом с репродукциями.
   Не отвечая капитану, Валентин сел в кресло, придвинул к себе вазочку с миндалем и принялся задумчиво грызть лакомство.
   - Так о ком ты говоришь? - не унимался Атуан, от нетерпения даже подавшись всем телом вперед.
   Валентин упорно молчал, и вместо него ответил Винсент:
   - Конечно, об Алексе. Кто же еще мог заслужить столь высокую похвалу из уст нашего сурового и требовательного друга? Впрочем, - тут же поправился он, - уж и не знаю, похвала ли это - слишком двусмысленно звучит. Назвать дочь благородной леди Кресс девчонкой!
   - Священнику не подобает иронизировать, - негромко сказал Валентин.
   - Ты отказываешь мне в праве смеяться?
   - Насмехаться, милый Винс, насмехаться. Это разные вещи. Впрочем, насколько мне известно, ваши священные книги любой смех трактуют как греховное деяние...
   Винсент нахмурился и отшагнул от шкафа.
   - Отнюдь. И прежде чем рассуждать о священных книгах, не помешало бы прежде ознакомиться с ними. Сколько раз я растолковывал тебе...
   - Да будет вам! - вклинился Атуан. - Не хватало еще развести богословскую тягомотину... прости, Винс. Но давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ваши священные коровы наводят на меня сон.
   Валентин ядовито усмехнулся, но промолчал и вновь взялся за миндаль. Винсент сел в кресло напротив него, оправил свой строгий черный костюм с единственным белым пятном воротничка и вперил суровый взгляд в беззаботного капитана.
   - Хочешь поговорить о чем-нибудь другом? Изволь. О чем же?
   Капитан оживился.
   - Да вот хотя бы об Алексе! С удовольствием поговорил бы о ней. Чертовски пикантная девчонка, ну прямо как норовистая кобыла! (Валентин быстро вскинул на него засверкавшие глаза) ...то есть, извиняюсь, хотел сказать - Алекса весьма очаровательная барышня. Другой такой же симпатичной мордашки и в столице не отыщешь, я не говорю уже о нашей глухомани.
   - Атуан... - тихо сказал Валентин.
   - Что? Разве неправда?
   - Будь, по крайней мере, уважительным, если говоришь о женщине, - назидательно вставил Винсент.
   - Господи! Да что я такого сказал-то? Разве я ее не уважаю? Уважаю, да еще как, и Алексу, и матушку ее. Да и как такую девушку не уважать? Она как взглянет, так сразу хочется по стойке смирно перед ней вытянуться, как будто перед генералом!
   - На тебя еще и не так глядеть надо, - процедил Валентин.
   - Может, я и позволил себе чего лишнего когда-нибудь. Ляпнул что-нибудь не то или посмотрел не так. Да ведь это я от робости, так сказать. От смущения!
   - Чего-чего? От смущения? От робости? Это ты-то?
   - Можешь смеяться, сколько хочешь, - оскорбился Атуан. - Только не меряй всех своей-то меркою. Если тебя ничем не проймешь... а тут такая красота и гордость... а ты...
   Валентин засмеялся, но веселья в его смехе было мало, а, пожалуй, и вовсе не было. Какая-то резкая нотка звучала в нем, неприятно поразившая всех молодых людей.
   - Ладно-ладно, довольно! Мы уже поняли, что перед леди Алексой ты благоговеешь. А что скажешь насчет ее приданого, производит его размер на тебя впечатление?
   - Валентин, не надо, - вдруг негромко проговорил со своего места Поль, оторвавшись от альбома, но Валентин и ухом не повел, продолжая пристально глядеть на капитана.
   - О! - сказал тот и причмокнул, возведя глаза к потолку. - При таком приданом Алекса могла бы быть, пожалуй, уродиной, и все равно ее взял бы всякий, да не за всякого бы ее отдали! Я вот, друзья, даже и не мечтаю...
   - И правильно делаешь...
   - Хотел бы я, - продолжил Атуан, расплываясь в мечтательной и плотоядной улыбке, - находиться в состоянии дать такое приданое за своей Мари!.. Может, тогда и нашелся бы корыстный дурачок, которому я смог бы передать с рук на руки этакое сокровище!
   - Разве только и впрямь дурачок соблазнился бы! - снова зло засмеялся Валентин.
   - А другого ей и не надобно.
   - Если бы ты не играл так много, - неодобрительно сказал Винсент, глядя на собеседников из-под нахмуренных бровей, - то мог бы и набрать некоторую, может быть и достаточную, сумму денег...
   Атуан замахал рукой.
   - Брось! Это все так, мечты. Никто и никогда, ни за какие деньги, не женится на Мари.
   - Увы, это так, - серьезно добавил из своего угла Поль.
   - Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное... - пробормотал Винсент, опустив взгляд, и коснулся обвитых вокруг запястья четок.
   Повисла пауза. Все знали, что за существо эта Мари. Старшая сестра капитана Панша, которой исполнилось уже тридцать два года, с рождения была обделена богом и судьбою. Горбунья, она слыла еще и полоумной. Впрочем, мало кто ее видел - Атуан прятал ее ото всех в своем доме и, разумеется, не выводил в свет. Только друзья его, среди которых были в том числе и наши молодые люди, знали хорошо, что она собой представляет. Среди знакомых его ходили слухи, что он сестру поколачивает; да даже наверняка все это знали, но никто не вмешивался. Да и что тут можно сделать? Атуан был в своем праве, и ни у кого не имелось ни охоты, ни резону вмешиваться в чужую частную жизнь. Винсент вовсе сторонился горбуньи, несмотря на свой долг священника сострадать увечным и несчастным и направлять на путь истинный заблудшие души. Может быть, он и был плохим священником, но он не мог заставить себя испытывать к Мари сочувствие - однажды она, насмехаясь в глаза над его саном, наговорила ему оскорбительных и богохульных вещей, и у него, как он ни старался, не получилось убедить себя, что несчастную сумасшедшую надобно простить и пожалеть, ибо она сама не понимает, что говорит. Один только Поль, казалось, жалел горбунью и часто подолгу беседовал с ней, как будто не замечая ее скудоумия.
   Прошла минута, все по-прежнему молчали. Валентин вдруг стал странно серьезен и по очереди обвел глазами всех молодых людей, пристально вглядываясь в их лица. Атуан не обратил на него никакого внимания, занявшись коньяком; Винсент ответил таким же испытующим и строгим взглядом, а Поль, встретившись глазами с фон Вортом, вдруг сильно побледнел. Его губы шевельнулись, как будто он прочел нечто во взгляде Валентина и хотел что-то сказать, но он остался безмолвным.
   При всеобщем молчании Валентин дернул витой шелковый шнур, и на звонок явился бесшумный и почтительный слуга. Валентин распорядился принести непочатую бутылку хорошего коньяку, и когда его приказание было исполнено и слуга удалился, поставил ее перед собой на столик и сказал, указывая на нее и медленно отмеряя слова:
   - Спорю на этот благородный напиток, что в полчаса найду человека, готового жениться на Мари безо всяких денег.
   - Поставь лучше свой перстень, - развлекаясь, предложил Атуан. - Когда я его выиграю, то, так уж и быть, назначу в приданое.
   - Как угодно, - и Валентин хладнокровно снял с пальца украшенное яшмой кольцо и положил его на столик рядом с бутылью.
   Поль больше не мог усидеть на месте, оставил альбом и подошел к приятелям.
   - Валентин, это шутка очень дурного тона...
   - Я не шучу. Кто-нибудь принимает мою ставку?
   - Я, я принимаю! - весело заявил Атуан, приподымаясь с дивана.
   - Хорошо. Тогда вы будете свидетелями.
   - В самом деле, Валентин... - начал было священник, но фон Ворт решительно прервал его:
   - Будьте свидетелями или убирайтесь к черту! - Ноздри его раздулись и трепетали.
   - Хорошо, я свидетельствую ваше пари, - мрачно сказал Поль. Ему не нравилось, что, как всегда, все идут на поводу у фон Ворта, но он ничего не мог с этим поделать: этому человеку трудно было что-либо противопоставить. - Хотя это и очень глупо и зло...
   - Почему же зло? - почти весело повернулся к нему Валентин. - Ты ведь желаешь счастья бедной женщине?
   - Мне кажется, как раз о счастье речь тут и не идет...
   - Замолчите все! - властно крикнул вдруг Валентин, вскакивая на ноги. - Слушайте! Заявляю, что я, Валентин фон Ворт, готов жениться на Мари Панш, сегодня же, не взяв за ней нисколько денег. Атуан, я прошу у тебя руки твоей сестры и к черту приданое! Ты согласен?
   Капитан разом перестал улыбаться и смотрел на него снизу вверх, приоткрыв от изумления рот и хлопая глазами и, очевидно, не в состоянии двинуться или хотя бы проговорить слово. Зато Поль и Винсент, с лицами, исполненными хмурой решимости, подступили к нему с двух сторон - один слева, второй справа, - как будто с намерением схватить его за руки и удержать.
   - Что ты делаешь, Валентин!
   - Не сходи с ума!
   Вовсе не замечая их, Валентин продолжал сверлить свирепым взглядом Атуана:
   - Согласен или нет? Отвечай же! - в нетерпении он притопнул ногой.
   - Не отвечай ему ничего! - крикнул Поль. - Он не в себе!
   - Откуда тебе знать! - огрызнулся Валентин. - Ну же?
   - Да, - выдавил наконец Атуан. Он начинал подавать некоторые признаки жизни, медленно соображая, какие выгоды принесет ему столь неожиданное родство, и постепенно воодушевлялся открывающимися перспективами. - Да, я согласен.
   - Да с ума вы сошли оба, что ли? - простонал Поль. - Валентин, опомнись, тебе завтра ехать!
   - Ну и чудесно! - со свирепым весельем откликнулся фон Ворт. - Значит, обвенчаемся сегодня. Винс, ты нас и обвенчаешь, очень кстати.
   - Я не могу! - дрогнул и схватился за четки Винсент. - Это... это неправильно. Так нельзя!
   - Почему же? Может быть, тебя смущает, что я не спросил о согласии невесту? Так я спрошу. Если откажет - так тому и быть, но если согласится...
   - Не в этом дело!
   - Тогда в чем же? - нетерпеливо осведомился Валентин. Его бледное лицо раскраснелось, глаза блестели. - Говори, не тяни. Если ты откажется нас венчать, я найду другого священника. Ну?
   Винсент в отчаянии поглядел на Поля, сделал страшные глаза и проговорил одними губами: "Не пойму, что на него нашло".
   - Валентин, прекрати ломать комедию, - хмуро сказал Поль вслух.
   - Ты считаешь, я играю? Вовсе нет. Я все это серьезно и намерен ехать немедленно. Едете вы со мной?
   Винсент и Поль снова переглянулись. Оба знали его давно и отлично понимали, что дело безнадежное: теперь, когда он решился на что-то, его не удержать и не переубедить.
   - Едем.
   - Да, едем.
   - Хорошо! Только вот что: я хочу, чтобы все это осталось между нами. Никто ничего не должен знать, даже моя мать. И... особенно Лара. Когда придет время, я сам объявлю. Вы меня поняли? Обещаете молчать?
   - Да.
   - Да.
   - Атуан?
   - Обещаю, - с некоторой неохотой сказал Атуан. В душе его смешалось множество различных чувств, но в эту минуту верх взяло неудовольствие от того, что бог знает сколько времени пройдет, прежде чем он сможет похвастать таким зятем. Впрочем, он действительно собирался молчать, зная - фон Ворт не тот человек, которому можно что-то пообещать, а потом слово нарушить.
   - Тогда едемте. До вечера время есть; если не станем тянуть, вернемся до того, как нас хватятся. Атуан, возьми с собой коньяк - пригодится отметить событие.
   Вперед вышли капитан и Винсент; Поль медлил. Когда фон Ворт направился было к двери, он окликнул его:
   - Валентин! На два слова.
   Валентин вернулся в гостиную.
   - В чем дело?
   - Не знаю, зачем тебе это нужно... - начал было Поль, пристально в него вглядываясь, но не договорил. Его смутило лицо Валентина, снова обретшее всю свою невозмутимость; серо-зеленые ясные глаза его глядели, как это часто бывало, безо всякого выражения. - Впрочем, оставим. Я хотел сказать тебе другое, еще до того, как это началось. Валентин, я... я хочу ехать с тобой.
   - Конечно. Поедем.
   - Нет, ты не понял. Я хочу ехать с тобой в Кимри.
   - Зачем?
   - Ну... Просто, хочу. Мне надо.
   Валентин пожал плечами.
   - Если надо, так о чем разговор.
   - Послушай, Валентин, - сказал Поль с нажимом, взяв его за плечо. - Ты нехорошо все это затеял, вот что.
   - Что затеял?
   - Все. И эту поездку, и... с Мари. Все это так некстати, неладно. От чего ты бежишь?
   - Я бегу?
   - Да.
   - Это так заметно? - чуть помедлив, спросил Валентин.
   - Да.
   - Плохо, - сказал Валентин. Странно, зло улыбнувшись, он снял с плеча руку Поля и вышел из гостиной. Поль помедлил и вышел за ним, прикусив губу.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"