Керулен вызвал нас вечером. Майдан был забит, и лошадей пришлось привязать к древней коновязи у солярия.
- Всё как раньше,- буркнула Бортэ, и я согласился. Днём Сарай-Керулен - столица всего Казанского Улуса, на косогорах сверкают рифлёные крыши лабораторий, гудит аэропорт, а возле шоссе (первосортный сиплон!) негде припарковаться: повсюду фургончики с кока-колой и горячим лавашем. Но вечером, когда видишь Майдан, намертво забитый байками, лошадьми, чикичаями, ирбисами и болдырями из всех четырёх видов, видишь подслеповатые прожекторы над стеной Первого Куреня и, наконец, видишь ряды чёрных юрт с крохотными звёздочками автотро-светильников - понимаешь, как мало изменилось за семьсот лет и как похож Сарай-Керулен на стоянку ногайского князька. Ни факсы, ни современные офисы, которые можно свернуть и погрузить за двенадцать минут, ни ярко-синие станции "Алтын-Аира", ни цистерны нефтезаводов того же "Алтын-Аира" не в силах нас изменить. Мы всегда будем бестолковыми степняками, которые зовут неоплаченный отпуск "летовкой".
Керулен был костлявым меркитом с зум-глазами. Хану дальнозоркость не к чему.
- Как твой скот?- не глядя, спросил он, убирая азаймы. Похоже, инструктаж будет устный.
- Преумножается.
- Кто с тобой?
- Бортэ. Ей можно доверять.
- А как ваш скот, Бортэ?
Дальше была стандартная процедура - для Бортэ, чтобы привыкала. За два года в Аймаке (с четырнадцати махрамом-напарником, а сегодня, в первый раз - сардар-чамбулом) ритуал пропитывает до костей. Расспросы, заверения в верности, а потом дело.
- Через два дня в Москва-юрте собираются байкеры. Было такое племя, ещё до Каямата; сейчас начинается возрождение. Раскопали музыку, скупают байки и не знают, что с этим делать. Что ты о них думаешь?
Сардару я бы ответил нейтрально. Но лгать Аймаку - бесчестие.
- Презираю. Они играют в нас.
- Ты прав,- Керулен открыл люк в полу и нацедил кумыса. Официальная часть окончена,- Да, у них иная культура, они говорят о варягах и презирают наш язык, но тяга тут одна. Скорость и бой. Цвет у юрт разный, а тагараки те же.
Отхлебнул и предложил нам по пиале. Мы приняли и оставили - не время.
- Будет слёт - наподобие курултая. Всё как обычно: байга, концерт, в конце дастархан с пивом и орешками. Ай-Арх уже разрешала, и всё проходило нормально. Поэтому я посылаю только двоих. У вас какой байк?
- У нас конь,- ответила за меня Бортэ,- Туман-Кыскыл, трёхлетка!
- Превосходно - как раз ко двору. Сам по себе курултай не опасен и чтобы не случилось, постарайтесь его не сорвать. Но и угроза серьёзная.
- Кызылбаши?
Керулен покачал головой.
- Нет, они больше не опасны. Слышали про Кофира Ламируту?
...людей немного и шансов никаких - он сам это сознаёт. Авантюрист и демагог, строит из себя вождя галсанов. Сами знаете, неспособный родить начинает гадить...
- Проследить, сдержать, если не выйдет - обезвредить. Вот ярлык.
Сиплоновый футляр и бронзовая пластинка с круглым голо. Мои руки дрожат. Бату, простой паренёк с Селенги, получил свой первый ярлык. Пусть это не алтынный наместника, а лишь долонг полпреда, и через две недели это будет простой кусок бронзы. Путь в тысячу ли начинается с одного шага.
- Это серьёзное поручение, но ты справишься. Твой напарник...- прищур,- Да, ты способен соединять службу Аймаку с частной жизнью. Знак непоколебимой верности. Храни тебя Кок-Тенгри!
Он порылся в ящике и достал серебристый трингл с тамгой Реставрационного Архива.
- Это "Ангелы Ада" и "Крутящий момент" - кино про древних байкеров. Не спутай постромки, когда будешь среди них. А лучше слушай своё сердце и поступай достойно. Это чтят все: и простые, и байкеры, и презренные кызылбаши, почечуй на их стада.
Когда мы вышли, огни аэродрома показались мне гигантским ожерельем из электрического жемчуга.
- Он даже не спросил, какого я рода,- Бортэ захихикала,- Решил, что сестра.
Я улыбнулся.
- Старик с великой душой. В Аймак тебя не возьмут, успокойся.
- Почему?
- Близких родственников в Аймак не берут.
- А разве мы близкие родственники?
- Нет. Но будем,- и поцеловал её в губы, чтобы она не смогла возразить.
Ночь ушла на азаймацию "Момента", потом сборы, а когда солнце вползло на полуденную черту, мы уже выехали на Первый Харгой, "чтобы встретить войну войной".
Солнце, душистый ветер с лугов и трингл с подборкой любимых песен моей Бортэ. По большей части скрежет да головокружительные баллады, но одна, про коня, мне нравится.
(Не "про коня", а "Истерика" "Агаты Кристи". Чурка необразованный! - прим. Бортэ)
Путь занял четыре дня и ничем особенным не запомнился. Были, конечно, обломки былых времён: заросшие руины блочных городов, проржавевшие указатели, которые так и не решились убрать, холм с почерневшей статуей женщины куманьского типа, сжавшей в правой руке европейский меч ("Мамаев курган!",- шептала Бортэ) - но всё равно дорога оказалось скучной полосой отливающего хрусталём сиплона, больше приспособленной для автоматических трейлеров "Кибитки", чем для любознательной молодёжи. Пейзаж один и тот же: серебряная речка трассы с жёлтой маркировкой и серебристыми светофорами, а дальше непрерывная стена нейлоновых одно-двухсемейных юрт с баней и гараж-конюшнями. Изредка - стеклянный терем "Ай-Кейока" ("две хаги кумыса и горячий лаваш, шоколадное масло, с собой") или синяя пирамида "Алтын-Аира".
Красиво было только один раз - мост через Оку, тропа для лошадей на самом краю, мы спешились и просто шли. Сбоку, почти над головой, ревели трейлеры, похожие на обезумевших эмбрионов, ещё выше было небо, такое же чистое, как во времена Первой Орды, ветер бросал в лицо волосы, внизу колыхалась ртутно-серая вода, а далеко впереди, в долине, виднелся Рыловский Фермоблок - наверное, с полсотни Ферм Харлу, грандиозных неоновых каракатиц, похожих на подводные города. Чернели жадные ячейки солнечных батарей, мигали крохотные огоньки, какое-то шевеление носилось по миниатюрным трассам, и бегали в полупрозрачных трубах пузыри. Мы залюбовались - красивое зрелище, пусть и растят там сплошь безвкусную дрянь, которую есть надо вприкуску с кониной, чтобы впечатления не испортить.
Говорят, лет восемь назад, ещё до окончательной победы Концепции Аркадака Кремнева, путешествовать было интересней. Были города, кое-где держались деревни...
- А ещё была война,- отзывалась Бортэ,- А по лесам невцы и кызылбаши.
- Это да. И Шибырь незаселённая.
Оказавшись в Москве, мы известили Керулена и двинули на прогулку. Искать в полуразрушенном Кремлёвском Музее белую юрту Ай-Арх незачем - ярлык не зависит от наместников.
С верхней площадки Штыря прекрасно видно гигантскую скатерть леса-одногодка, где вдоль сизых трасс вытянулись полоски нейлоновых юрт и многоэтажных караван-сараев. Город расформировывали, как непригодный для кочевого скотоводства, лет семьдесят назад и до сих пор кое-где можно разглядеть бетонные, кирпичные и железо-стеклянные руины - выбеленные временем кости исполинской Москвы-Медведицы, пятьсот лет правившей половиной мира.
Подземный аргиш работал, но людей там мало, и один-единственный древний поезд с выбитыми стёклами уныло волочился вдоль рекламных щитов, чудом уцелевших со времён Неонового Неба. Что рекламировали древним москвичам, уже не узнать: прежние картинки закрыты двойным-тройным слоем листовок и объявлений. Наш Гэсэр, умный, как и все туман-кыскылы, провожал их созерцательным взглядом, на который способны только будды, старики да лошади.
Не раз и не два мы с Бортэ оказывались единственными пассажирами. Огни станций, расколотые битым стеклом, ползали по нашим лицам, и мы целовались, отвращая дурную примету.
А дальше был переход, копыта Гэсэра цокают по граниту, киоски с цветами, сувенирами и конской упряжью, крупинка солнца в зеркальных очках, пахнет жарой, циферблат, цифры из чёрточек, красное на чёрном -
"Иттараб, мы же сейчас опоздаем!".
Гэсэр сразу всё понимает и, оказавшись на Кольцевой, выжимает максимальную скорость. Местным лошадкам приходится посторониться, хотя это не провинциальные чарпелы - есть чикичаи и немало байк-болдырей. Проносится Хурал-Шеремет, и мы видим Круг - со Штыря, он казался сверкающей медной монеткой, затерявшейся в сизой поросли.
Три гигантские медные фигуры смотрят в реку, взявшись за руки. Чингис-хан, Чойбалсан-хан и Л. Н. Гумилёв (он, кажется, не правил).
Курултай проходил на стадионе в Лужниках. По прибытии обнаружилось, что пропускают с байками, вступительный взнос 7 тугриков с байка, но многие не платят и теньгурки ("у меня не байк, у меня болдырь слабовыраженный"). Почти все в скандинавских повязках (запомнить слово: "бандана"), но попадаются чёрные тельпеки конной милиции. Сардаром у них Цавдан, тоже с Селенги.
- Драка будет,- говорил он, пропуская мощную девицу на "Урале" ещё докаяматской сборки,- Из Метрополии никого, кроме полпреда "Алтын-Аира", зато местных полно - москвичи из Расселения Бодайбо, галсаны... И сходите в "Ай-Кейок". Кумыса брать пять хаг, а то до вечера не продержитесь.
Солнце горит на заклёпках косух.
Оказавшись на таком курултае, не веришь, что городская культура умерла. Пиво, жвачки, праздношатающаяся молодёжь вокруг незнамо откуда нарытых байков - вновь 1994-й Европейского Стиля на дворе, бритые галсаны задирают евреев, а в полной сил Москве живёт народу в пять раз больше, чем в Монголии. Все знают, что что-то начнётся, что конкретно, не знает никто. На сцене по-прежнему играет пьесу, а за кулисами уже раскручивает огненную камчу неумолимый Каймак...
У тогдашнем мире были две силы, за которые никто не нёс ответа - микробы и ваххабиты. Когда ни сошлись, осталась одна.
Наверное, у боевиков Тагаева, когда где-то в ноябре 1994-го они вскрывали лабораторию в Сарихосоре, были такие же расслабленные лица. И гримасы отвращения малость позже - ни автоматов, ни гранат, какие-то неинтересные баллоны и прочая рухлядь. Один на проверку вскрыли и, должно быть, долго плевались, не понимая, зачем неверным эта красноватая сыворотка, похожая на кровавую пену во рту загнанной лошади.
А спустя месяц их лица опять были расслабленными - у них и ещё у двухсот тысяч боевиков и просто мирных жителей. Только ветер трепал на заснеженных горных дорогах алые ленты санитарного контроля.
После вирус расслабился - чтобы получше мутировать. И в первый же месяц нового года ушли от житейских забот Средняя Азия, вместе с Кавказом и курдами, а эпидемия ползла на страны, бывшие в те годы передовыми. Бактериологи из Можайска успели опознать считавшийся утраченным штамм ТР-2. А наутро первого февраля не было ни бактериологов, ни Можайска. Как не было Киева, Севастополя и Анкары со Стамбулом.
Вирус бежал, как степной пожар: всё дальше и дальше, выкашивая популяцию и вместе с ней свой шанс на бессмертие. Лечить не успевали, потому что никто не знал, что лечить - ведь болели не все.
Наверное, ТР-2 разрабатывали какие-нибудь обезумевшие коммунисты, мечтавшие извести подчистую, но не человечество, а исключительно американцев, не тронув благородных индейцев и революционно настроенных латиносов. Болели узбеки, но почти не болели казахи, болели китайцы, но не болели испанцы, Франция с Англией вымирали полностью, а вот у нас, в Монголии болели только киргизы, причём у них ограничилось поносом с кровью и лёгкой горячкой с погружением в бред.
Убивал, конечно, не только вирус - два года назад тунгусский шаман Тарко-Сале ходил к Небесному Владыке Аепе и выяснил, что уже к концу 95-го вируса уже не было, потому жить ему было негде, все уязвимые давным-давно пасли небесных овечек. Но в развитых странах продолжали умирать: из-за вдруг пропавших благ цивилизации, из-за традиционного земледелья, от которого Г-6-АВИМП, младший брат ТР-1, оставлял только стены понурой багровой пшеницы, а ещё из-за судорожных попыток найти крайнего. Смотреть на них было страшно.
Первыми опомнились люди Полуночных Земель. Инта-Кочмес, великая ханша народа коми, без боя взяла Архангельск и Вологду, подтянули танки и за два дня очистила Петербург от финнов-мародёров. Но вернуть независимость Северу не рискнула.
"У них ничего нет,- объясняла она в письме генеральному секретарю Якутии,- только консервы, оружие до-каймакских времён и взаимная ненависть. Если их оставить, они опять передерутся.
Мы должны помочь великим народам, как помогали они нам".
Стадион в Лужниках - это огромная пологая пиала. Сейчас все трибуны затоплены, повсюду торчат в небо полуразобранные байки, а дно перегородили заброшенные стенды спонсоров. Снаружи шумит заповедник.
Когда Кофир Ламирута приказал запереть за мной ворота, был полдень. Солнце утонуло в тучах, отовсюду повеяло холодом, и даже на задних рядах поутихли. Байки поставили на дыбы, ветер стрекочет верхними колёсами.
- Ну что - давай,- ответил он,- Давай, чурка. Как будем - на байках или так?
Руки сжали серебристую цепь. Она у него одна и очень длинная. Оружие грозное, опасное, неудобное.
- На байках по Кодексу Сабантуя. У каждого камча, кто первый свалится.
- И насмерть.
Я поклонился.
- Принимаю условия. Начнём.
Он зашагал к своему "Харли-Дэвидсону".
- Какой марки твой байк, японец? "Монгол-шуудан"?
- Не совсем - Туман-Кыскыл. Гэсэр, куртухай!
И Гэсэр (он пасся за грудой запасных шин) вышел. Трибуны посыпали аплодисментами. Разумеется, видели его и раньше, скрыться тут негде, но обратили внимание только сейчас.
Когда я в седле, я всесилен. Я могу ехать криво, могу досадовать, что еду не как хотелось бы, могу понимать, что еду не туда, куда нужно. И знать, что хожу пешком только, чтобы вновь забраться в седло. Я обязан ездить верхом каждый день, простите мне это.
Рёв моторов, и мы сходимся. Он пытается подхватить меня цепью, но я подныриваю и швыряю в него аркан. Кофир ухает, виляет мотоциклом и уходит из-под броска.
Некоторое время ездим кругами, высматриваем слабые места. Его Харли хромированный и должен меня ослепить, но солнце скрылось и унесло с собой все его преимущества. Ещё Гэсэр выше, менее манёвренный - но с высоты проще достать петлёй. Мы на равных.
Делаю выпад и тут же жалею об этом. Цепь обхватывает плётку и едва не выдёргивает меня из седла. Чудом удерживаюсь, но верёвка оборвана, приходится доставать запасную.
Тучи шевелятся, и первые полосы света падают на песок. Хром поблёскивает, раздражает.
Выезжаю, разворачиваюсь, беру разгон. Мне понадобится вся скорость, вся мощность и вся сила - одна атака решает исход. Я должен раздавить его в блин, подрубить его сухожилья, сломать опорный столб его юрты. Одним точным ударом.
Вижу - он струсил. Хочет не переломить, а угадать мой замысел. Но если замысел "победить", угадывать нечего.
Копыта рвут пыль, прыгают забытые стенды, а я разматываю камчу и, уже не способный на промах, начинаю раскручивать. Звенит израненный воздух, ветер в ушах свистит Тантру Победы.
Кофир вопит, вскидывает руку и швыряет цепью. Цепь делает кувырок, дёргается - и жадно клацнув, смыкается на моей груди, словно серебристый детёныш удава.
Магнитная цепь - не учёл. Бросают вяло, а в нужный момент включают магниты и она присасывается намертво. Чудо, что не свалился.
Зашлёпала в пыли камча. Гэсэр смекает и пытается вывернуть, буксует копытами, но выхода нет, он может только тащить меня по кругу, со всех копыт ускользая от Ламируты. Кофир снова в седле и на полных газах, в руке сияет хромом боевой нож.
Тучи ушли, солнце жжёт глаза, как тряпка со щёлочью. Гэсэр пыхтит, ему тоже нелегко. Шумят трибуны, но что - не слышу. В горле обида, горькая и жгучая, как лошадиный пот. Понадеялся на Кодекс, не учёл технологий.
На очередном круге Кофир подбирается достаточно близко, чтобы атаковать. По плечу расползается порез, вспухают капельки крови. Я смотрю с удивлением и не оставляю попыток спустить цепь пониже. Ничего не выходит, она душит по-прежнему.
Солнце превращается в кипящий клубок, а цепь - в стальную пиявку. Всем телом сосёт она мою кровь. Кофир делает два круга и, внезапно сбавив, сворачивает наперерез, по хорде. Одураченный Гэсэр ревёт и бросается вперёд, но это не спасает.
Нож летит на меня, словно раскалённый добела метеорит. Внизу его старший брат - ртутный шар мотоцикла.
- ГЭСЭР! ПОКРЫВАЙ ЕЁ, ЧЕГО СМОТРИШЬ! АРГАТАЙ!!!
Железный, искажённый до неузнаваемости голос Бортэ вспарывает мутную тишину, подбрасывает её к небу, и внезапно я вижу всё - и белые откосы стадиона, набитые притихшими байкерами, и дикие глаза Кофира, и даже Гэсэра, который, как угорелый, несёт меня на нож. А ещё крохотная трибунка, с неё выступал Кофир. Когда он закончил речь и выехал на арену, про неё забыли все, кроме Бортэ.
Лезвие дёргается и летит в песок. Да, Кофир тоже видит притихшую аудиторию, силу Бортэ, а ещё - взбесившегося туман-кыскыла, идущего на таран.
Зарычал металл, плюнула и отлетела выхлопная труба, опрокинулся Кофир, чмокнула, рассыпаясь, цепь - здесь я понимаю, что случилось -
СТОЛКНОВЕНИЕ!
- и впиваюсь в поводья, чтобы не полететь кувырком.
Кофир - белые космы на чёрной косухе - лежит лицом вниз, а Гэсэр, гогоча, всё выше и выше карабкается на поверженный Харли-Дэвидсон.
"Для победы хватит верного приказа", сказал Лун Гаочжан. Как я его понимаю!
Обхватываю запястья Кофира, пользуясь его цепью, как простой верёвкой. Рядом фыркнул и полился на песок проломленный бензобак.
С трибун шум и гам, призывы Гэсэру здесь же, на арене, наделать хромированной железке пару-тройку самокатов-болдырей. Где-то скандируют, что Чингис-хан был первым тру-байкером.
Неправда! Первым тру-байкером был шаньюй Модэ.
Голова поднимается.
- Отпусти, слышишь. У меня дед татарин.
- Татары, Кофир, отца Чингис-хана убили.
Трогаю поводья и Гэсэр слезает с искорёженного Харли. Вижу останки - да... Не байк, а скорлупка, из достоинств один хром.
- Кофир Ламирута! Ты нанёс всей Вечной Орде оскорбление, простить которое не могу ни как баскак Великого Хана, ни по-человечески. Ты злоупотребил доверием и хотел убить пришедшего с миром. Перед лицом Кок-Тенгри нет ничего омерзительней. Будь ты проклят, да падёт на твою юрту молния, на пастбища джут, а на стада - чесотка и овечья чумка. А Главных Даров Неба - Здоровья и Разума - ты и так лишён.
Даю Гэсэру второю передачу. Сытый конь сразу, с места срывается в галоп и несётся, опрокидывая стенды, к воротам, а за ним скаргэкает Кофир, похожий на черный мешок для мусора.
Когда мы на середине арены, оказывается, что открыть ворота непросто: их скрутили цепями. На трибунах давка, крики, кто-то спрыгивает к воротам, но его хватают за ремень - не лезь, зашибёт! - а Бортэ обводит взглядам простодушных данников, которые ещё минуту назад были готовы вздёрнуть меня на моих же поводьях.
Но помощь не нужна: конь батыра сам прокладывает путь. Ворота совсем рядом, я даю предельный разгон и переключаю крохотный красный рычажок за его ухом. Пусть видят, на что способен чистокровный туман-кыскыл Улан-Баторского Конного Завода.
В один миг луч лазера, вырвавшийся из ноздрей Гэсэра, испепеляет преграду. Мы даже не тормозим - врываемся в пар и вылетаем наружу, где вой и выкрики, а Гэсэр уже с той стороны и несётся вокруг стадиона, гремя титановыми копытами. Переключаю на первую и смотрю, не порвалась ли цепь.
Бляшки на косухе Кофира брызгают разноцветными искрами. Он обмяк и не держится, лицо превратилась в сизый синяк.
Закон древнее Орды, он был древним при Вечном Эле - древний, как сама Дашт-Ышт-Кыпчак. И века только придают ему справедливости. Того, кто обманывает, злодейски пользуется добротой, разрушает доверие и правила честного поединка - привязать к хвосту лошади и...
Внутри стадиона (Бортэ рассказывала) ошалелое табло, всю битву крутившее рекламу покрышек, дёргается, затихает и покрывается курсом валют. За тугрик давали 39870 миллионов американских долларов. К вечеру доллар упал ещё на 800. А назавтра в Каракорум прибыло посольство от эмира Лос-Анджелеса.
Мир подписали сразу же. Эмир отказался от притязаний на сельву, признал историческое право Вечной Орды на американские прерии и возобновил выплату дани.
Только монгольские девушки знают, что отличает настоящего боевого коня от бездушного байка и глупого болдыря.
Назад несёмся на восьмой тяге, но коляска перегружена, мы едва вытягиваем обычную скорость. В коляске - дары от спонсоров, трофейная подвеска с байка Кофира, рюкзачок с баурсаками, канистра кумыса и два ящика кассет, самое свежее из нарытого в развалинах. Сборка Dschinghis Khan, "Кострома mon amour" "Тайного А" (в "Московской октябрьской" играют наши), "Чужая Земля", где первой "Монгольская Степь". А самая лучшая гремит в наушниках, и мы летим, дети свободного народа, который сохранил себя и не скатился в фашизм, семьсот лет нам ничто и мы подпеваем песне, древней, как сама Земля: