- Это и есть печально известный портрет графини Штольберг.
Герр Гнейзенау поднял канделябр, и в колеблющемся свете на нас взглянула... одноглазая женщина. Но, чёрт меня дери, её правый глаз был прекрасен! Он исторгал изумрудное сияние, которое проникало в самую глубину души. Оно было способно вызвать чувства даже у самого закоренелого женоненавистника. Да, нелегко будет написать левый глаз!
- История этого незаконченного портрета полна тайн и загадок, - хорошо поставленным голосом продолжал наш гид. - Пятнадцать лет тому назад...
- Синьор Гнейзенау, не утруждайте себя! Думаю, собравшимся здесь известна история портрета.
Ох уж эти итальянцы! У них, должно быть и карета бежит впереди лошади.
Гнейзенау обиженно поджал бледные губы, и выжидательно взглянул на нас.
- Мы согласны!
Неугомонный Теодоро повернулся и обвёл всех взглядом. Испанец и француз энергично кивнули, русский неопределённо пожал плечами, англичанин загадочно улыбнулся одними глазами, и лишь я отреагировал на выходку итальянского юнца с тевтонской невозмутимостью.
- Тогда прошу вас пройти в малую гостиную. Я хотел бы получить деньги.
Хотя было два часа пополудни, но даже в гостиной с новыми французскими окнами царил полумрак. За окном уже третий день лил холодный ноябрьский дождь, небо закуталось в тёмно-серый плащ, должно быть, от сырости и холода.
Все расселись перед камином, достали кошельки, и вскоре на ломберном столике выросла средних размеров горка талеров. Гнейзенау пересчитав, невозмутимо смахнул золото в кожаный мешочек.
- Через час портрет будет в студии, что на третьем этаже. Конрад вас туда проводит. Он также покажет вам ваши комнаты и залу, где вы будете столоваться. А сейчас я вынужден вас покинуть.
Он чопорно склонил седую голову и вышел. Все какое-то время прислушивались к стуку каблуков по каменным плитам.
- В такую погоду и холопа на улицу выгнать жалко. А о собаке, господа, и говорить не приходиться.
Мы с удивлением взглянули на русского, произнёсшего эту странную фразу. Странную для всех, но не для меня. Я не поленился и навёл справки о своих соперниках. Этот русский помещик был ярым приверженцем псовой охоты, и в своей варварской стране не моргнув глазом менял рабов на охотничьих собак.
- Господа, у нас есть целый час, - это опять русский. - Предлагаю партию в trente et quarante .
И он достал из кармана новую колоду. Француз, испанец и итальянец послушно придвинулись к столу. Лишь англичанин вытянул длинные ноги к камину, и принялся неторопливо набивать свою трубку.
И они ещё смеют называть себя живописцами! Вместо того чтобы вести неспешную беседу об искусстве, где небрежно упоминались бы имена Роуландсона, Прюдона, Гойи и Давида Фридриха , четверо предались безделью и пороку! Впрочем, русский, которому сегодня явно в игре везло, мимоходом упомянул, что "на короткой ноге" с Карлушей Брюлловым.
- О, появление этого молодого русского гения произвело фурор в Риме! - проявил осведомлённость Теодоро.
- Русского? - француз проигрывал, и был зол. - Помилуйте, господа, он из наших гугенотов. Да и откуда в такой холодной, варварской стране могут появиться гении?
- Сдаётся, сударь, вы желаете меня оскорбить? - русский привстал со своего стула. - Всегда к вашим услугам.
- Синьоры, синьоры, успокойтесь, прошу вас! Помните уговор, на время пари никаких ссор.
Русский, скрипнув зубами сел, даже не взглянув на миротворца-Теодоро.
- Мой отец вернулся из России с обмороженными ногами. Даже гений Императора оказался бессилен перед русскими морозами.
Лягушатник решил оставить последнее слово за собой! Но русский тоже оказался не прост!
- А мой батюшка в восемьсот тринадцатом напоил кобылу из Сены. Так представляете, двух дней не прошло, как бедняга околела! А как мучилась, как мучилась!
Все, кроме француза улыбнулись. Даже невозмутимый мистер Гибсон.
- Господа, я предлагаю разработать план действий.
Все пятеро повернулись в мою сторону. Что не удивительно, ведь полдня я молчал.
- Как-никак, на кону пятьсот талеров. Не знаю как для вас, а для меня это хорошие деньги.
Русский чуть заметно усмехнулся в усы. Ещё бы, он мог, не глядя отвалить такую сумму за борзого щенка!
- Вы все знаете о проклятии этого недописанного портрета...
- С чего вы взяли? - проворчал француз. - Лично мне ничего не известно.
- И мне, - сказал испанец.
Оказалось, историю с проклятьем не знал никто. Даже Теодоро.
- Если господа не возражают, я расскажу?
- Если только вкратце, - француз зевнул, прикрыв рот ладонью. Через полчаса Конрад пригласит нас на обед.
- Благодарю вас, - я коротко кивнул. - Итак. Пятнадцать лет назад граф Штольберг пригласил живописца из Амстердама писать портрет своей жены. Графиня позировала двадцатилетнему фламандцу, и как часто случается, юноша влюбился в неё до безумия. Но тридцатилетняя женщина была верна мужу, и не обращала внимания на огненные взгляды, и громкие вздохи. Художник стал чахнуть на глазах, и умер через неделю после того, как сел за работу над портретом.
- А при чём тут проклятье? - спросил Теодоро. - В вашем рассказе нет ничего необычного. У нас во Флоренции такое случается, чуть ли не каждую неделю.
- А может, красавица отравила беднягу? - высказал предположение русский.
Я снисходительно посмотрел на него и продолжил:
- Пять лет спустя, когда графская чета уехала из этого замка во Францию, где, кстати, проживает по сей день, один молодой студент из Геттингена предложил графскому поверенному дописать портрет. Причём, не с натуры, а используя лишь наброски. Тот связался с графом и согласие было дано.
Я оглядел притихших слушателей.
- Молодой человек рьяно взялся за работу, но с каждым днём его усердие таяло как снег под солнцем. А вместе с усердием и здоровье. На седьмое утро его нашли мёртвым в студии. Беднягу хватил апоплексический удар. Так, по крайней мере, сказал доктор, который осмотрел тело.
- А кошелёк был при нём? - спросил русский. - Бьюсь об заклад, задушили и ограбили.
- Господин Nekludoff! - я с трудом выговорил его фамилию. - Ограбление совершенно исключено. В замке нет посторонних.
- Значит, слуги, - не унимался он.
- В студии не обнаружено следов борьбы, а на мёртвом теле - следов насилия.
- Должно быть, молодого человека плохо кормили, - предположил Гибсон. - Эти школяры вечно ходят голодные.
- Я немного знаком с медициной, и смею вас уверить, что апоплексические удары от голода не происходят. Скорее, наоборот, от перенасыщения. Но парень не был обжорой. К тому же был молод и вполне здоров. Но, с вашего позволения, продолжу. Год назад, подающий надежды художник из Страсбурга взялся дописать портрет. Ровно через неделю его обнаружили в студии мёртвым, с выражением ужаса на лице.
- Проклятье существует. Вы обратили внимание, что смерть находит всех на седьмой день? Нас шестеро. Будем работать каждый по одному дню. Таким образом, действие проклятья ослабнет.
- Да, но каждый из нас пишет в разной манере, - подал голос испанец.
- Мы все должны овладеть стилем фламандца, который и начинал этот портрет. Для опытного портретиста это не составит труда.
- Джентльмены, - подхватил мою мысль Гибсон, - я согласен с мистером э-э-э, - он бросил взгляд в мою сторону.
- Клюге, - склонил я голову.
- ...мистером Клюге. Соблюдая очерёдность, будем работать над картиной. А потом сравним наши эскизы с незаконченным оригиналом. Чей окажется ближе по стилю, а самое главное, духу восприятия и будет принят.
- А кто будет решать? - спросил Теодоро.
- Мы все.
- Интересно! Неделю просидеть в этом мрачном и холодном замке, чтобы узнать, твой набросок не подошёл?
- Усердствуйте, юноша! - похлопал итальянца по плечу Неклюдов. - И пусть вас в этом мрачном и холодном замке согревает мысль о том, что вы вернётесь к своей Лауре с карманами полными золота.
- Её зовут Феличе, - вздохнул Теодоро. - Belissimo! Через месяц я должен быть во Флоренции. Она обещала мне своё сердце. А моё... уже давно принадлежит ей.
- Итак, - прервал я его романтические грёзы, - после обеда будем бросать жребий. Счастливчик сегодня же вечером сядет за работу. Правда, с погодой нам не повезло. В такое время года солнце здесь - редкость. Что ж, попросим Конрада снабдить нас необходимым количеством свечей.
В это время часы в гостиной пробили три часа пополудни. И следом в коридоре раздались шаги.
- Вот и Конрад! - удовлетворённо произнёс англичанин.
- Вы что же, мсье, - француз посмотрел на него с сарказмом, - не способны отличить женские шаги от мужских?
Это действительно был лёгкий стук женских каблучков.
- В замке дамы! - вскочил русский. - Что же мы сидим, господа?
- Насколько мне известно, - успокоил его я, - кроме нас, Конрада и старой кухарки здесь больше никого нет.
И словно в опровержение моих слов раздался женский смех. Но это был не обычный смех. Мы все почувствовали, живые так не смеются! Я видел побледневшие лица моих спутников. Испанец и русский, каждый по своему перекрестились.
- Теперь вы верите, что проклятие существует?
Первая попытка.
После обеда бросали жребий. Теодоро выпал номер первый, французу - второй, испанцу - третий, русский следовал за испанцем, затем был черёд британца, и последний был я.
Итальянец был несказанно рад, он рассчитывал на победу.
- Женщина на портрете - вылитая Феличе, только с одним глазом. Мне будет совсем не сложно, любовь уж ведёт мою руку. Конрад, - обратился он к мажордому, - мне должны доставить письмо. Когда бы это не случилось, прошу вас, не медля нести его в студию. А сейчас, покажите предназначенную мне комнату, я должен распаковать вещи и подготовиться к работе.
Через час Конрад проводил итальянца в студию, снабдив бутылкой мозельского и парой дюжин больших свечей. Все разошлись по своим комнатам до ужина. Я, несмотря на сильный ветер и холодный дождь отправился прогуляться в окрестностях замка. Эти пятеро прибыли в замок нынешним утром, а ваш покорный слуга торчал здесь уже вторые сутки. Так что изрядная порция свежего воздуха и физические упражнения пойдут мне только на пользу.
Ледяные капли, словно иглы, впивались в лицо, и четверть часа спустя я здорово продрог. Не спасал даже плащ из толстого сукна, подбитого заячьим мехом. Я повернул к замку, который возвышался серой громадой, почти слившийся со свинцовым небом. Три больших окна на третьем этаже были ярко освещены. Я представил себе Теодоро, смотрящего на единственный глаз графини, а видящего свою Феличе.
Вернулся я, когда совсем стемнело, и сразу проследовал в гостиную. В камине пылал огонь, и, придвинув к нему кресло, повесил на спинку вымокший плащ. Вскоре cон сморил меня, и я задремал в удобном кресле перед камином.
Проснулся от боя часов. Бог мой, уже восемь часов вечера! Через час Конрад позовёт всех на ужин, а Теодоро кухарка отнесёт еду в студию.
Ужин был истинно немецким. Свиные ножки с горошком и кислой капустой, лабскаус с балтийской сельдью, тюрингский луковый пирог, а на десерт миндальные коврижки. Всё это разбавлялось приличным мозельским. В обед нас кормили гораздо скромнее; тарелка гамбургского супа да картофельные клёцки на второе.
За окном продолжал бушевать ветер с дождём, а в столовой зале было тепло и уютно. Завязался непринуждённый разговор об охоте, знатоками которой оказались Гибсон с Неклюдовым.
В разгар трапезы в залу вошёл встревоженный Конрад и заявил, что студия пуста. Одним из условий пари, было не покидать студию до тех пор, пока на смену не придёт следующий. Даже была предусмотрена ночная ваза. А тут они принесли с Бертой ужин, но господина художника на месте не оказалось.
Все мы проследовали в студию. Впереди шёл Конрад, освещая путь канделябром. Большая зала была погружена во тьму. И только лунный блик сквозь большое окно освещал портрет графини. Глаз смотрел на нас насмешливо, и как мне показалось, торжествующе.
Тут же выяснилось, что причиной темноты был ветер, ворвавшийся в студию через распахнутое окно, задувший свечи, и разметавший бумажные листы по всей зале. Неклюдов с французом отправились искать Теодоро в его комнате, а мы принялись наводить здесь порядок.
- Конрад, ничего не случилось после обеда? - спросил я мажордома, помогая закрыть тяжёлую створку окна.
- Спустя четверть часа, как только вы отправились на прогулку, в замок доставили письмо для герра Балдуччи.
Балдуччи была фамилия Теодоро.
- Я, как он и просил сразу же доставил письмо ему.
- Сеньоры!
Испанец держал в руках лист плотной бумаги.
- То самое письмо! - догадался англичанин. - Может в нём разгадка?
Я взял лист из рук испанца.
- Сеньор Клюге, вам не кажется, что читать чужие письма... - поморщился тот.
- Успокойтесь господин Молина, оно на итальянском, а я в нём, как любит выражаться герр Nekludoff, ни в зуб ногой. Хотя, вот эта фраза мне кажется знакомой.
Я вгляделся в текст.
Io non amare ti ...
По лицам присутствующих я догадался, все поняли эту фразу.
- Позвольте, - сдался Молина.
Несколько минут он читал письмо, мрачнея всё больше.
- Послание написано достаточно жестоко. Она пишет, что не любит Теодоро, и выходит за другого. К тому же считает его совершенно никчёмным художником, и сожалеет о времени, потраченном на такую бездарную личность.
В тот вечер мы обыскали весь замок, но молодого человека так и не нашли.
Утро выдалось таким же хмурым, как и предыдущее. Ветер стих, дождя не было, но тёмно-свинцовое небо над головой, а также загадочное исчезновение Теодоро Балдуччи не способствовало весёлым мыслям. Всем было неуютно в мрачном замке, и после завтрака мы отправились на прогулку. Я, как человек немного знавший окрестности выступал в роли провожатого. Сегодняшний день был холоднее вчерашнего, но погода стояла безветренная. Вскоре с хмурого неба упали на землю редкие снежинки.
Выйдя из ворот, мы свернули влево, и пошли вдоль замковой стены. Некоторое время все молчали, кутаясь в плащи и угрюмо оглядывая холодные скалы, покрытые кое-где редким кустарником.
- Ставлю десять против одного, что наш юный флорентинец, снедаемый отчаянием, решил досрочно выбыть из игры, - произнёс, наконец, мсье Дюпре.
- И сейчас, крылья мести несут его на юг, - подхватил Молина, обводя всех горящими глазами.
- Господа, смотрите!
Неклюдов показывал куда-то рукой. Все посмотрели в том направлении и увидели в десяти футах от замковой стены, среди острых скал, как сначала нам показалось, ворох одежды. И лишь приглядевшись, мы поняли, что это человеческое тело.
Проворный Неклюдов бросился к нему, ловко перепрыгивая через камни. Мы поспешили за ним.
Бедный Теодоро лежал в нелепой, неестественной позе и бледное лицо его было залито кровью.
- Как он здесь оказался? - задал англичанин глупый вопрос.
Затем мы все почти одновременно подняли головы. Прямо над нами, на высоте тридцати футов зловеще темнели три больших окна студии.
Наши мысли озвучил Молина. Но лишь один я слышал, как он тихо произнёс:
- Проклятье не просто существует, оно, чёрт возьми, действует.
Вторая попытка.
Первой мыслью было послать в город за стражниками.
- Бьюсь об заклад, беднягу выбросили из окна!
Я взглянул на Неклюдова. Везде-то ему видится чей-то злой умысел!
- Герр Nekludoff, неужели в вашей стране любая трагедия рассматривается как чьё-то злодеяние?
- Да что тут говорить? - поджал губы Дюпре. - Варвары!
- И это говорит человек, - презрительно усмехнулся русский, - чей отец принимал участие в разграблении сокровищ культуры моего народа, а наши храмы превращал в конюшни!
- Господа успокойтесь! Лучше сообща подумаем, как нам поступить в этой ситуации.
- Пари никто не отменял, - неторопливо произнёс Гибсон. - Понаедут полицейские, и прощай наши пятьсот талеров. К тому же игра становится более интересной.
Остальные молчали, но по лицам я видел, все думают точно также.
- Ну что ж. Предлагаю отнести тело в замковый склеп. Думаю, их сиятельства не будут на нас в претензии, если несчастный на какое-то время займёт их "последнюю опочивальню". А как только выявится победитель, мы оповестим полицию Штольберга.
На этом и порешили. Тело Теодоро отнесли в графский склеп. Конрада решили не посвящать, по крайней мере, пока не закончится наша игра.
Затем все собрались в гостиной у камина. Разговор поначалу не складывался, мы вспоминали бедного Балдуччи. Все, кроме русского были убеждены, что юноша выпал из окна по своей воле.Так нелепо умереть во цвете лет, когда впереди жизнь! Пусть в ней ещё будут разочарования и горькие моменты, но ради даже немногих мгновений счастья стоит пройти до конца то, что отмерено Господом. Впрочем, Теодоро, видимо, считал по другому.
Потом сама собой беседа зашла о коварстве и неблагодарности женщин. Дюпре поведал нам историю о том, как его отца, штабного офицера, во время осады Сарагосы соблазнила коварная донья Карлита, и выкрала план осады. Во время рассказа я наблюдал за Молиной. Его глаза горели, а руки были сжаты в кулаки.
- Сеньор, вы случаем, не бонапартист? - спросил испанец, когда француз замолчал.
- А если и так, то, что из того? - с истинно галльской надменностью отвечал Дюпре.
- Джентльмены, хотя бы в такой момент не предавайтесь политическим распрям!
Всегда невозмутимый англичанин был взволнован.
- Мой отец, майор Ричард Гибсон пал в битве при Альбуэре , командуя ротой фузилёров. Во имя его памяти я прошу вас, Молина, быть сдержанней.
Испанец закусил губу и промолчал.
- Примите мои самые искренние сожаления.
Француз встал и отвесил поклон в сторону Гибсона.
- А сейчас позвольте вас покинуть, господа. Мне надо подготовиться. Я попрошу Конрада принести обед мне в комнату.
В дверях Дюпре столкнулся с мажордомом, и на скверном немецком отдал ему распоряжение насчёт обеда. Конрад рассеянно кивнул и направился к нам. Вид у него был растерянный, а в руке он держал плотный конверт.
- Письмо для герра Балдуччи.
- Что, ещё одно? - спросил Неклюдов.
Мажордом неопределённо пожал плечами.
- Благодарю вас, Конрад, - произнёс я. - Что-нибудь ещё?
- Обед через полчаса, господа.
Он коротко кивнул и вышел из гостиной.
Все смотрели на конверт, лежавший на ломберном столике, будто на неразорвавшееся пушечное ядро.
Наконец, Неклюдов осторожно взял конверт и поднёс его к носу.
- Мускус. Сейчас такие ароматы редкость.
- Поскольку адресат мёртв, мы вправе прочесть письмо, - сказал испанец. - Может быть, оно прольёт свет на причины, побудившие Теодоро совершить столь безрассудный поступок.
И он вскрыл конверт. В гостиной царила тишина, пока Молина читал. Лишь потрескивали дрова в камине.
- Ничего не понимаю, сеньоры, - поднял он глаза. - Полное нежности и интимных подробностей послание. Мне право неудобно, будто подглядываю в чужой будуар.
Он взглянул на адрес отправителя.
- Фелиция Скарлатти. Флоренция.
- Бьюсь об заклад, что письма написаны разными людьми!
Это опять Неклюдов.
- И я, пожалуй, соглашусь с вами, сеньор Nekludoff .
Молина достал второе письмо. Вернее первое и стал внимательно читать. Все ждали.
- Вот, что я вам скажу, сеньоры. Первое письмо написано не итальянкой.
- С чего вы взяли? - спросил Гибсон.
- Я нашёл пару фразеологизмов, для человека, который считает итальянский родным недопустимых.
- Значит, кто-то подкинул это письмо, чтобы спровоцировать бедного Теодоро на самоубийство? - спросил Неклюдов.
Мы все переглянулись.
- Но зачем? - спросил англичанин.
- Ха, вы ещё спрашиваете? - усмехнулся русский. - Чтобы устранить соперников.
- И я догадываюсь, кто это, - задумчиво произнёс Молина, глядя на полыхающий в камине огонь.
- Будьте так любезны, поделиться с нами вашими догадками, - Гибсон взглянул на испанца серо-голубыми глазами.
- Да всё ясно, как Божий день. Это Дюпре!
- Это всего лишь домыслы, господин Молина, - возразил я, - а нужны доказательства.
- Ну, во-первых, он - бонапартист! - горячо начал тот.
- Неопровержимый пункт обвинения, - захохотал Неклюдов. - А если бы он был сторонником Боливара, то был бы убийцей вдвойне?
- Вы зря смеётесь, сеньор Nekludoff. - Политические пристрастия отражаются на характере. К тому же, когда сеньор Клюге был на прогулке, а мы все сидели по своим комнатам, Дюпре вроде бы без цели бродил по замку.
- И что из этого следует?
- Он мог подкинуть письмо.
- Но дворецкий говорит, что письмо доставил посыльный.
- Значит, у него есть сообщник!
- Господин Молина, - я посмотрел на испанца. - С таким же успехом письмо мог подложить и я, совершая прогулку.
- А вам-то это зачем? - вполне искренно удивился тот.
Я улыбнулся.
- Затем же, зачем и господину Дюпре. Чтобы устранить соперника.
- Полноте, господа! - подал голос Неклюдов. - Итальянец не был нам соперником. В живописи он разбирался ещё хуже, чем в псовой охоте.
- Откуда Вам это известно?
Русский вытащил из-за обшлага своего сюртука несколько листов бумаги и бросил на стол. Гибсон взял один в руки.
- Гм. Действительно рука подмастерья самого начального уровня. Моя кухарка рисует лучше.
- Авантюрист! - презрительно бросил русский. - Думал, если он соотечественник Рафаэля и Микеланджело...
Он сгрёб рисунки и бросил их в огонь.
Не хотел бы я после смерти такой эпитафии!
Обедали мы вчетвером, и даже рейнвейн не поднял нам настроения. Затем все разошлись по своим комнатам, и тишина воцарилась в замке.
Мучимый бездельем я валялся на широкой кровати и изучал покрытые копотью потолочные балки. Вдруг ушей моих достиг шум закрывающейся двери и звуки шагов. Я выглянул в коридор и увидел удаляющуюся широкую спину Неклюдова. Выскользнув из комнаты и стараясь ступать неслышно, двинулся за ним.
Русский поднялся на третий этаж. Немного постоял перед дверью в студию, к чему-то прислушиваясь. Затем взял из ниши в стене фонарь и стал подниматься выше. Я знал, что лестница вела в башню. И там, наверху жилых комнат не было, Конрад говорил, что в башне вот уже больше сотни лет никто не селился.
Я подождал, пока он не скроется за поворотом, и тоже подошёл к двери. Приложил ухо, из-за двери доносился фальшивый тенор Дюпре. Тот напевал арию из какой-то модной парижской оперы. Кажется, это была "Пастушка - владелица замка" Обера . Я слышал, что пение способствует творческому процессу.
Ну, хоть Дюпре занят делом, ради которого мы здесь собрались. Но что надо наверху Неклюдову?
Мы столкнулись на тёмной лестнице, и крупный русский чуть не сбил меня с ног. Пламя фонаря плясало в его широко раскрытых, полных ужаса глазах. Не сразу, но он узнал меня.
- Что случилось, герр Nekludoff?
- Я видел её!
- Кого?
- Скорее, уйдёмте отсюда!
Он схватил меня за руку и потащил вниз. Мы пришли в столовую, где русский достал из буфета бутылку вина, налил себе бокал до краёв и залпом выпил.
- Так кого вы увидели там, в башне?
- Её, - он понизил голос, - одноглазую графиню.
- Что за вздор? Графиня Штольберг сейчас с мужем в Биарицце.
- Клянусь, я её видел, как вижу сейчас вас.
Он вновь наполнил стакан.
- Я понимаю, герр Nekludoff, последние события поистрепали наши нервы. Советую вам поспать до ужина.
Он посмотрел на меня, как на неразумного ребёнка и опять потянулся к бутылке.
К ужину он был уже изрядно пьян, и в столовой мы сидели втроём: Гибсон, Молина и я. Я заметил, что обычно нервный испанец за ужином был в каком-то полусонном состоянии. Когда он подносил ко рту вилку, или бокал с вином, на его лице не отражалось ничего. Будто жевал воск, а пил из пустого бокала. Быстро утолив голод, извинился и, сославшись на усталость, отправился в свою комнату.
- Конрад, как там наш Дюпре? - спросил я мажордома.
- Берта только что отнесла ему ужин. Она говорит, что француз сидит неподвижно, будто статуя, и смотрит на незаконченный портрет графини.
- И даже не поёт?
- Молчит как рыба, герр Клюге.
При этих словах Гибсон взглянул на меня, и в его серых глазах я прочитал тревогу. В коридоре он приблизился ко мне и прошептал на ухо:
- Не нравится мне это, мистер Клюге. Думаю, нам с вами надо посетить Дюпре.
- Завтра утром, господин Гибсон, завтра утром. Я играю по правилам.
- Я подозреваю, что среди нас есть тот, кто играет не по правилам.
- Успокойтесь. Не уподобляйтесь нашему русскому другу.
И я рассказал о видениях Неклюдова.
- Да, но вы не будете отрицать, что не далее, как вчера, мы все слышали женский смех. Что это, общая галлюцинация?
- Замку около трёхсот лет. А в любом уважающем себя замке водятся призраки. Вам ли, как жителю туманного Альбиона, этого не знать? Спокойной ночи.
Но эта ночь оказалась неспокойной. Не успел я надеть ночную рубашку и колпак, как в комнату без стука ворвался англичанин.
- Скорее, мистер Клюге!
И он потащил меня в студию.
Дюпре сидел, откинувшись на спинку стула перед своим мольбертом, и глаза его были устремлены на незаконченный портрет, перед которым догорали две дюжины свечей. Но глаза француза не выражали никаких чувств. Потому что это были глаза мёртвого человека.
- Как? Когда это случилось? - от волнения я начал задавать сумбурные вопросы.
Гибсон внимательно осмотрел лицо и грудь француза, затем взял его за плечи и наклонил.
- Мистер Клюге, дайте огня!
Я поднёс канделябр. Под левой лопаткой Дюпре было небольшой отверстие, и совсем немного крови вытекло на сюртук.
- Что это?
- Это стилет, - сказал Гибсон. Крови наружу вытекает немного, но человек умирает от внутреннего кровоизлияния. Этим орудием убийства очень любят пользоваться испанцы.
Третья попытка.
- Почему испанцы? - спросил я. - По-моему, стилет изобрели земляки покойного Теодоро. И им предпочитает орудовать неаполитанская Каморра .
- Я не об этом, - перебил англичанин. - Я имею в виду нашего испанца.
- Молину?
- Молина он, или кто-то другой, я не знаю. Но должен сознаться вам мистер Клюге. Я работаю в лондонской полиции. Правда, всего лишь рисовальщиком.
- Это ваше дело, Гибсон и оно меня не касается. К тому же британская юрисдикция на Саксонию не распространяется.
- Вы здраво рассуждаете, Клюге, но я опять не об этом.
Я замолчал и уставился на него.
- Помните, вчера утром Гнейзенау собрал всех в библиотеке, где до нашего приезда хранился этот портрет.
Мы оба посмотрели на одноглазую графиню. И опять мне показалось, что глаз светился торжеством.
-Так вот, вы ещё с четверть часа ждали меня.
Он, вдруг смутившись, замолчал.
- Продолжайте.
- Не подумайте ничего плохого, Клюге. В общем, я обыскал ваши саквояжи, когда они лежали внизу, в холле.
- Вы рылись в наших вещах?
- Это всё работа, будь она неладна! Никак не могу избавиться от полицейских замашек.
- А почему вы пошли в полицию, Гибсон? Ваш отец был военным...
- Он пал на поле боя, когда мне было девять лет. Оставил матери кучу долгов. Она даже продала имение в Йоркшире. Надо было зарабатывать на жизнь. А я с детства любил рисовать. И карьера военного меня не прельщала.
- Ладно, значит, вы рылись в наших вещах. Нашли что-нибудь интересное?
- В одной из сумок, на самом дне лежал стилет.
- А чья была сумка?
- Я не знаю. Но на рукояти кинжала была выбита надпись.