Кривушин Роман Владимирович : другие произведения.

Шляпа (часть 2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  6. Полёт.
  
  Их было двое. Нет, даже трое, если посчитать светлоголового мальчугана семи-восьми лет. На всех троих тяжело, как сырая попона на лошади, лежали грубые, складчатые, тёмные одеяния из вонючей козьей шерсти - не то рясы, не то саваны. Крестоносец постарше, почти старик, был обладателем шикарного лица телеведущего: выпирающие надбровные дуги, похожий на кильку нос, выразительный, волевой подбородок, за который охота схватиться, чтобы упёршись одним коленом в спину, неестественно вывернуть всю голову до рокового хруста. Что до молодого, то он был примечателен только веснушками. Настораживали рыскающие и настырные глаза. Как я поняла, ритуал крещения заключался в жестокой пытке, после которой на левой лопатке крещёного оставался ожог в виде пустого креста. По этой мете крестоносцев было легко отличать. Я претворилась простой чиновницей из министерства Веры. Я часто так поступала при контактах с посторонними людьми, взятыми непосредственно из жизни. Мне было не трудно спускаться и подниматься по социальной лестнице.
  Эти двое были какие-то авторитеты, взяли их в глуши, в земляных пещерах. Неплохо оборудованных, кстати. Там был даже станок, на котором печатали что-то вроде вирусной рекламы. Крестоносцев, отшельников, беглецов становилось всё больше не только в краю молочных озёр, но и в соседних волостях. Люди бросали свои кофемолки и телевизоры, вместе с неоплаченными счетами и агонизирующей роднёй. В основном, это были, конечно же, бедняки, на которых и держится наша Держава. Самих крестоносцев породил прежний режим, гнилой, пакостный, самодовольный. А разгребать это безобразие выпало мне.
  Высокие лбы крестоносцев источали жар, когда они пытались вычленить принципы своей мутной веры, - и я подумала: должно быть, вот так они и обогревают свои земляные норы.
  - Каждый из нас, - бесхитростно проговорил старший, - рождается из Великой Сплоши. И принимает крест. Рождение человеком есть приятие креста.
  - Вам тяжко живётся? - перебила я. - А сколько вам нужно в месяц? Ну, если по минимуму?
  Крестоносцы переглянулись. Младший почертил пальцем в воздухе.
  - Нам ничего не нужно от государства. Только покой, - сказал он удивительно нежным голосом.
  - А в армии, значит, другие пусть служат, да? - дипломатично спросила я. - Налоги платят, телевизор смотрят - другие?
  - Дело в том, что мы... - развёл руками старший, и я поняла, что этими самыми руками он совсем недавно ковырялся в земле.
  - Мы служим только кресту, - вступился молодой.
  - Я поняла. Крест - это ваша внутренняя Империя. И каждый из вас император, - подсказала я. - Такие вы гордые, в натуре, люди.
  - Мы, честно сказать, не знаем, в чём конкретно состоит наша вера, - собравшись с мыслями, промолвил старший крестоносец. - Знаем только, что она у нас очень твёрдая. В сущности, мы не противники властей. Любой земной власти. Но у нас есть своя, сокровенная миссия.
  - Понятно. Чистенькими хотите выйти? - снова насмешливо спросила я. - И для этого зарываетесь в землю? А почему листовки вздорные распространяете?
  - Мы делаем это из добрых побуждений, - прищурился старший и нервно отвёл со лба наползшую сальную прядь. - Это никак не связано с политикой.
  - Ой ли? - я привстала и оперлась на столешницу. - Да за одну только пропаганду уклонизма вас нужно бросить на растерзание львам. Это не дело, когда мужики выпадают из социума.
  - Мы обязаны предупредить как можно больше самостоятельных людей! - убеждённо воскликнул молодой. - О том, что близится чудовищная катастрофа - Чука.
  - Это что ещё за панические настроения? - я ударила кулаком по столу и сделала вид, что переворачиваю страницы некоего дела, заведённого на смутьянов, которые назвали себя крестоносцами или твёрдоверами. Само дело, в виде пока ещё пустой папки, лежало в углу стола.
  Мальчик, выглядывающий из-за плеча старшего крестоносца, вдруг показал на меня пальцем, что-то ему шепнул и снова спрятался. Старший побледнел и, как говорится, вжал голову в плечи. Его товарищ, напротив, расправил крылышки и инстинктивно выставил перед собой сжатые кулаки. Что-что, а эти двое точно не были похожи на блаженных потребителей трансцендентальной истины. Скорее, на лесных разбойников.
  - Эй, шкет, - позвала я. - Не прячься за дядьками, я их насквозь вижу. Посмотри вон лучше, - я показала на стенд, под стеклом которого были выставлены какие-то ярко-коричневые грамоты и зеркальные кубки. Кроме того, там лежали другие непонятные вещи, оставшиеся от прежних жильцов. Сейчас мы находились в толще грандиозного здания на Ледяной площади. Раньше его целиком занимала главная имперская жандармерия - ЦУГБ. А ныне в стенах его поместилось целиком всё правительство, все долбаные министерства и департаменты. Даже ещё осталось лишнее место. Вот и этот допрос я проводила в вакантном кабинете, куда сносили всякую дребедень. Надо мной с большого портрета таращился прежний бессменный президент, которого в народе прозвали Большой придурок. Никто так и не удосужился снять портрет со стены. Справа от меня угрожающе замер чёрный сейф ростом с человека.
  Вняв моему приглашению, мальчуган осмелел. Не удостоив и взглядом стенд с призами, он сразу же придвинулся к сейфу и осторожно погладил его лысый металлический бок.
  - Сечёшь фишку, - похвалила я. - Вот сюда в прежнее время запирали несговорчивых людей. И надолго. Хочешь, я тебя туда запру?
  Наши глаза встретились. Мальчик был красив и бледен. Его не расправленный ум изнутри казался целой вселенной. Руки его опустились, он беззащитно стоял передо мной. В тёмных, прозрачных, точно колодезная вода, глазах я ухватила нечто манящее, грозное, но наудачу расшифровала это самое нечто как призыв о помощи. Мальчик был явно подавлен. У меня зачесалось в носу. Я вытащила из ящика стола разряженный пистолет с инкрустированной рукоятью и, взяв за дуло, протянула механизм малышу. Левая его ручка дёрнулась, маленький крестоносец растеряно оглянулся и отступил на шаг. Мне стало смешно и неловко.
  - Так, может быть, вы что-нибудь напутали со своими приметами? - обратилась я к напряжённым мужчинам.
  Старший резко встал, с приниженным видом подобрался к моему необъятному столу и подал мятый листок плохой бумаги. Я осторожно подвинула его к себе ручкой и пробежала частично смазанный текст с чёрно-белыми рисунками. После чего грозно глянула на крестоносцев. Они выглядели так, словно их вывели на расстрел.
  - Что это за галиматья?
  - Древнее пророчество, - независимо друг от друга заявили сектанты.
  - Так называемое пророчество протопопа Менделя, - добавил младший.
  - Естественно, в переводе на наш, к сожалению, весьма поглупевший велико державный язык, - пояснил старший и поклонился. - Вы поймите, мы против вас и вашей власти ничего за душой не держим. Просто фиксируем некую корреляцию между тем, что было предсказано, и тем, что происходит на наших глазах, в наше крестное время.
  - Ты кем был в миру? - спросила я. - До того, как тебя заклеймили крестиком?
  Старший снова поклонился, на этот раз почти до самого пола.
  - Это уже не важно, - спокойно ответил он.
  - А уже ничего не важно, правда? - поддразнила я.
  - Важно, чтобы для людей это не стало неожиданностью. Неприятным откровением, - ответил он.
  - Возможно, мы предлагаем способ спастись, - самоуверенно, почти нагло добавил младший.
  - Возможно? - насмешливо переспросила я.
  - Испытания, которые ждут человечество, настолько суровы, что...
  - Но кто-то спасётся, - уверенно произнёс молодой, подкладывая свою уверенность под зависшую фразу старшего товарища. - Это тоже есть в пророчестве. История человека не прервётся. На вас, - добавил он с сарказмом.
  - На нас, - кротко поправил его старший.
  - Но почему вы решили, что пророчество какого-то там Менделя, - я небрежно смяла агитку, - стало сбываться? Это ведь всего лишь слова. Вы понимаете, о чём я говорю? А что, если это бред сивой кобылы? Я вот, допустим, как человек сугубо прикладной, не вижу никакой, как ты выразился, корреляции. Ну, текст и текст. Я сама тебе таких напишу.
  - Для нас, верующих, не существует проблемы истолкования, - снова поклонился крестоносец. - Это так - и всё тут.
  - Ладно. Зайдём с другой стороны. Если всё действительно так плохо, - я иронически улыбнулась, - то какой прок рыть землянки? Это что с вашей стороны - такая форма протеста?
  - А вот тут вы не правы. Для нас только в этом и состоит возможность сохранить в целости свой разум и запасы духовной энергии. В пророчестве не сказано, что послужит конкретной причиной вырождения человечества. Но большинство из нас склоняется к тому, что это будет какая-нибудь новая технология. Сказано только, что человек обратится в обезьяну, в дикое, неразумное существо, и в таковом состоянии растворится в природе. А само мироустройство претерпит разительные изменения. Правда, исходный шаблон не изменится. Так Великий Некто смешивает прежний расклад и выбрасывает новый. Кости будут те же, но комбинация другая.
  - Возможно, более удачная? - спросила я.
  - Возможно, - кивнул импозантный отшельник, гипнотизируя меня прокалёнными глазами. - Разум погаснет, как светоч, садящийся в океан.
  - Великий Некто. Красиво, - похвалила я. - Я тут порылась и нашла кое-что про вашего преподобного Менделя. Тут сказано, что он жил около двухсот лет назад в южной Гиперборее. Недаром мне показалось, что у вашей ереси - масонская закваска. Келейность, гордыня безмерная. Вполне допускаю, что вы приносите человеческие жертвы и практикуете сексуальные извращения. Городок Унынь, где родился и проживал упомянутый Мендель, славится своими масонскими традициями. Так-так, а вот это ещё интереснее. Оказывается, оригинал Менделя представлял собой серию офортов. Но из-за какого-то долбаного пожара, или даже роковой череды пожаров - до нас не дошло ни одной копии. То есть, пророчества Менделя - это пересказ каких-то картинок. Каля-маля! Ну, вы даёте! Получше выдумать не могли?
  - Нас совершенно не трогает ваша ирония, - сказал молодой.
  Я положила листок в пустую папку и не спеша вывела на её обложке свои рекомендации. С этого момента секта крестоносцев пошла в аппаратную разработку.
  - А ты чего такой дерзкий? - спросила я, не поднимая глаз.
  - Простите, - вступился старший, - что мы так неуклюжи. Просто не привыкли общаться с властями. Кстати, раз уж вы заговорили о Гиперборее. Там действительно много наших единоверцев. Если бы между нашими странами не было пропасти из вражды и непонимания, то наши братья по вере охотно переселились бы к нам.
  - Ясен пень, - не без гордости сказала я. - В наш более подходящий климат, в наше более справедливое общество. Ведь у нас почти рай. Подлинная демократия. И выжить шансов побольше. В том случае, если пророчество Менделя сбудется.
  - Оно сбудется, не сомневайтесь, - улыбнулся хитроумный крестоносец.
  - Эй, старый, не пугай меня. Ты же в курсе, с кем базаришь?
  - Нам выпала великая честь, - ответил он и вновь сложился в поклоне.
  - Вот то-то же, - я встала и, повинуясь порыву, ухватила мальчика за руку.
  Во время допроса за дверью кабинета бдели два следователя, один из ИД, второй из контрразведки.
  - Слыхали? - спросила я у них. - И что думаете?
  - Отпетые твари, - выразил своё мнение армеец. - Наверняка, у них есть схроны.
  - Сомневаюсь, что они бойцы, - высказался второй дознаватель. - Главное их оружие - вот это продуманное безумие.
  - Я думаю, они безобидны, - согласилась я со вторым. - Но, все равно, займитесь. Никто не вправе так вот запросто пренебрегать обществом. Особенно накануне войны. Заебали уже эти художники.
  
  У мальчика было длинное, труднопроизносимое имя, которое начиналось на "а". Я стала звать его Алька. Он представлял для крестоносцев большую ценность. Они считали его воплощением протопопа Менделя. Дело в том, что Алька умел рисовать картинки, и крестоносцы считали, что рукой мальчика водит дух покойного пророка. Разумеется, мальчика надо было надёжно изолировать от этих фанатиков. И я стала за ним присматривать. Не опекать, не воспитывать, а именно присматривать, держать где-нибудь поблизости от себя. Это оказалось не трудно: Алька был на удивление смирный мальчик. Сначала я даже подумала, что он немного заторможен в развитии. Читать и писать его не научили. На имперском языке он говорил плохо. Его резвость была больше внутренняя, чем внешняя. Зато он много смотрел на мир особым, задумчиво-пытливым взглядом. Он никогда не ел ничего вкуснее дикого мёда. И тень от земли не сходила с него даже под ярким солнцем. Первым делом я решила научить его плавать и улыбаться. Отчего-то становилось спокойно, когда я думала, что Алька околачивается где-то рядом. Стоило мне заглянуть в его чистые и правдивые глаза, как внутри у меня включалось какое-то сладкое чувство.
  Всё было ладно у Альки, за исключением левой руки. Это была умная, опытная рука. Она уверенно рисовала жутковатые картинки, скрепленные каким-то сюжетом, ускользающим от моего понимания. Я не хотела запрещать ребёнку делать то, что ему нравится. Эти рисунки не были автоматическими, то есть Алька понимал, что рисует. Злой дух, водившей его левой рукой, не был для Альки посторонним. Я поставила целью переключить внимание мальчика на другие предметы. Читала ему уютные книги, указывала на природу, как живую, так и мёртвую, на то, что вокруг. Но я не настаивала, не отбирала у него средства для рисования. Алькины рисунки действовали на меня странно. Я начинала заглядываться на них, точно катилась с извилистой ледяной горки. Мне казалось, ещё немного - и я вспомню, что на них изображено, и тогда они, буквально заряженные чужой, тошнотворной волей, оживут. Выбрасывать их было жалко. Не глядя, я складывала их под ключ. Подобно писателю, который смахивает с рабочего стола прилипчивые, вредные воспоминания, я хотела очистить свою жизнь от малейшего сходства с подвигом, с мифической эпопеей. Рядом с Алькой возникало пространство, в котором я переставала быть диктатором и становилась тётей Марусей.
  Между тем, в стране стояла какая-то необыкновенная тишина, словно все языки империи придавила одна великая задача. Она состояла в том, чтобы полностью исключить ложь и насилие из жизни рядовых людей. Лгать и насиловать вправе была я одна, а также те, кому я делегировала это право. Принцип управления имперскими землями я положила в невмешательстве. Каждая различимая территориальная единица управлялась сословным собранием. Выяснилось, что в стране существует довольно большое сословие ленивых и никчёмных мужиков, и они-то представляют в таких земских собраниях большинство. Я хотела бы научить этих людей чему-нибудь полезному для выживания. И, соответственно, отучить от того самоубийственного уровня комфорта, которого они достигли при попустительстве прежних властей. Большие города оставались местами государственной силы. Но такой силы, к которой уже не хотелось прильнуть, прилепиться, чтобы получить выгоды или, наоборот, быть съеденным. Это была сила отталкивающая и вездесущая, с непостижимой для подбитого обывательского глаза частотой колебаний. Её воплощали Стражи, которые одновременно были и не были.
  Убывающий обыватель, конечно, не раз задавался вопросом, откуда они взялись, пришли, где были до того момента, когда произошло обрушение прежней системы власти? Сказать мне на это особо нечего. Просто явились на зов Истории, уже в готовом виде. И эта внезапность наводила на мысли о нападении. Но никакого противодействия со стороны населения не было. Двенадцать крупных городов я возвела в статус бриллиантовых крепостей империи. Я хотела разгрузить эти города и одновременно повысить в них средний уровень жизни. Впервые в стране Атлантида, широкой и неисчерпаемой пространствами и людьми, прошли честные парламентские выборы. Их прозрачность и математическая точность в подсчёте голосов не вызывали никакого сомнения. В результате, партия Стражей, которая называлась "Единая Атлантида", заняла около двух третей мест в Вече, законодательном собрании. Три оппозиционные партии представляли хорошо знакомые мне люди. Партию Научного Прогресса привёл на выборы доктор Таблеткин. Партию Научного Коммунизма - бывший центрист Зювжински. Третья партия называлась Партией свободы, её сообразили мои бывшие компаньоны Московиц, Беркович и Пальметто. Поскольку Московиц сидел в тюрьме, Партия Свободы получила репутацию самой резко настроенной против власти. Премьер-министром стал многообещающий Иночкин. На него я могла положиться. Свалить очень многое, если не всё.
  Теперь я как никогда была в преклонном возрасте. Два года деспотической власти состарили меня каждый на десять лет. Порядочно нахлебалась - и токсичного драконизма, и ненависти человеческой, и нечистоты запредельной. Под градом проклятий я заебалась и зачерствела, стала непрошибаемой, как камень. Санация и реформа власти стоила дорогого. А ведь помимо предателей, свивших гнездо в самом сердце правительственного аппарата, было немало частных людей, которые, так или иначе, запятнали себя сотрудничеством с масонами. Очередь дошла и до них. Целый обоз с проститутками, декламаторами, клоунами и трикстерами сопровождал прежнюю власть в её разнузданных гастролях по краю пропасти. Оставшись без своих хозяев, это стадо послушных свиней постепенно рассосалось в природе. Никто их нарочно вниз не сталкивал. Без спроса на их поеденные молью таланты и телеса, они сами пропали из вида.
  Итак, я была уже не та полыхающая красотка. Перестала пользоваться косметикой - только студёная вода на серебре. Растительная пища, бодрящий кисель, что-нибудь для поддержания внутреннего электричества. Теперь всё делали за меня другие, а я только приказывала. Я чувствовала, что сформировавшееся окружение всё меньше нуждается в моей личности. Понятно выражаюсь? В моей жизни появилась ударная машина. Я перестала быть стрекозой со смертельными крыльями, я стала непроницаемым муравьём, который бегает по одним и тем же дорожкам. И эта перемена удручала. Теперь я жила, привязанная к солнечным часам. Каждое утро моё положение возобновлялось со сказочной легкостью.
  Однако моё положение было не прочным. Солнце не отводило от меня лучей даже ночью, когда оно скрыто в душах спящих людей. Я видела, как глаза великого солнечного паука наливаются кровью. Проклятый Дракон листал свои любимые комиксы. Большой Белый Брат с расслабленной улыбкой ждал, когда я присоединюсь к его поголовью. И спирт разрушал мой мозг.
  Раньше мне всё это было похую. Но вместе с Алькой в моей беспутной жизни появился большой страх.
  
  В далёкой южной автономии Шангри-Ла произошёл острый внеплановый кризис. Мне пришлось провести несколько дней в отрыве от столицы Дегеле. Нетка отказалась принять Альку под своё попечительство. Впервые увидев мальчика с альбомом для рисования, она смутилась и призналась, что терпеть не может детей. Потому что дети - не совсем люди, а несколько отличные в лучшую сторону от людей существа. Стало быть, её сердце сразу преисполняется жалости. А детское творчество, без сомнения, самое лучшее, потому что пропитано удивлением. По её словам, взрослого человека формирует страх.
  - Только прошу, не оставляй его здесь, - обеспокоилась она. - А то он обязательно утонет. Или упадёт со скалы.
  - Ты боишься, что он приставать к тебе станет?
  Нетка по-прежнему жила в своей палатке на берегу океана. Её волосы выцвели и стали цвета молока, кожа потемнела от солнца и отливала графитом. В глазах сквозило отсутствие. Меня не покидало ощущение, что моя бедная сестрёнка как-то невзначай, просто будучи, видоизменяет окружающий ландшафт, вносит в него некий порядок, рисунок. Океан больше не долбился в острые камни, не буянил, не протестовал против суши. Зачарованно вытянул струнки своих расстояний. Жирные чайки стали похожи на диковинных сувенирных птиц. А по ночам океан словно снимал защитную маску, и под ней слабо мерцала официальная улыбка. Он переливался за край и наползал на небесный свод, добавляя свои зеленоватые созвездия. От водного массива исходили хорошо различимые эфирные колебания, что-то среднее между звуком и образом. Сила ветра, тяготение к лунному диску и непомерная глубина совместно творили чарующее шоу. Да, Нета была права, океан жил, носил собственное имя. Чужой жизнью проникал в кровь, действовал как сильный наркотик. Я надеялась, что присутствие Альки выведет Нету из погружённости в себя, из невозможного одиночества. Но я ошибалась.
  - У меня такое идиотское чувство, - призналась я Нете. - Что вот отвернусь - и он пропадёт.
  - Зато я от тебя никуда не денусь, - нервно рассмеялась она.
  Брать Альку с собой я, конечно, не стала. Оставить его со спокойной душой могла только Нете. Поэтому её афронт меня огорчил. Но крах в Шангри-Ла расстроил меня сильнее. К счастью, я вспомнила, что у меня есть верный раб, которому мне уже приходилось доверять свою жизнь. И главное, этот уважаемый в обществе человек, был решительный материалист. А ведь Алька, который быстро стал мне дороже моей собственной шкуры, в сущности, представлял собой материальный объект, живого мальчика, сироту, тело. Не более.
  Мне пришлось оторвать от разных замечательных дел самого доктора Таблеткина. Мы немедленно встретились на острове Моро, в том самом отделении больницы, где проходил восстановительное лечение бедняга Барнабас. Доктор вёл его за руку в жизнь, но Барни упирался и спотыкался. Я регулярно получала сводки из лазарета. С одной стороны, они ободряли. Мой бывший жених развивал мускулатуру, плавал, бегал, с аппетитом ел, играл в покер онлайн, попросил Библию и два раза в день занимался сексом. Однако всё время молчал, не реагировал на вопросы и, по-видимому, ничего из прежней жизни не помнил. Сканер его души давал сбивчивые результаты. Док сказал, что психофизика - молодая, даже младенческая наука. После того, как Барнабас меня испугался, я больше с ним не контактировала. Пару раз наблюдала за ним через прозрачную стенку. Выглядел он вполне довольным собой и разумным. Смерть поставила на его лице чёткий штамп. И вместе с тем, словно пошла ему на пользу. Во всяком случае, из урода он превратился в симпатичного мужика с необыкновенной историей и роковой тайной. И я задавалась вопросом, а тот ли вообще человек вернулся ко мне с того света? Когда я озвучила свои сомнения Доку, его глаза разгорелись, он расчувствовался, как бабка на отходняке.
  - Как друг Барни, я рад, что он жив, - сказал он с чувством глубокой благодарности. - Но как учёный, рад вдвойне, поскольку Барни являет собой крайне интересный феномен. Мы имеем возможность дотянуться до самых истоков так называемой личности.
  - Доктор, - сказала я и потеребила его за пуговицу, - ты можешь разрезать Барни на мелкие кусочки, вывернуть наизнанку каждую клетку его тела. А все равно, не найдёшь у него внутри ни души, ни личности. Спорим?
  - Да, но как же? - потерялся он. - А данные сканера?
  - Это всего лишь маленькое колдовство, на которое всегда сыщется колдовство побольше. Вот, Док, знакомься, это Алька, - сказала я и подтолкнула мальчика в спину. - Я хочу, чтобы ты лично за ним присмотрел. Ну, и заодно чтоб обследовал его на предмет здоровья.
  - Хай, - доктор ответил хорошо поставленной улыбкой телевизионного гуинплена. - Красивый мальчуган. Что, он тоже с подвохом?
  - Я тебе покажу - с подвохом. Смотри, головой за него отвечаешь. Ты меня понял?
  - Вот уж не думал, - Док отстранился и осторожно взял за руку мальчика. - Что в вас может проснуться... Такое...
  - Что - такое?
  - Материнский инстинкт, - выдохнул он.
  Я уже собиралась дать ему в ухо, но вовремя опомнилась. Алька внимательно наблюдал за нами со стороны, словно мы были полустёртыми фигурками на древнем погребальном камне.
  - Я тебя, кажется, вопрос задала. Ты понял, что я прошу? То есть, требую?
  - Да не волнуйтесь вы так, - проговорил доктор Таблеткин с покровительственным выражением. - Здесь лучшая больница на свете. И самые чуткие люди.
  - Я сказала, ты лично этим займёшься.
  - Что - всё бросить? - возмутился он, но тут же добавил с улыбкой. - Значит, я теперь нянька?
  - Ты - добрый доктор Таблеткин, - я похлопала его по плечу. - Вот тебе тема для размышлений. Что делает что-то - чьим-то? С какого момента вещь начинает принадлежать человеку? Что принадлежит чему - тело личности или личность телу? И почему один независимый человек становится рабом другого? А, что скажешь?
  Я сделала Альке "обережный шар". Скрестив на груди руки, доктор смиренно ждал окончания походного обряда.
  - Учти, дохтур. Что бы со мной не случилось, я его заберу.
  Я даже не сомневалась - мой раб всё уразумел.
  
  Не знаю, почему мать История, чтобы напомнить о своём былом величии, выбрала столь отдалённую во всех отношениях страну. Наверное, потому, что Шангри-Ла была страной отсталой, по крайней мере, на сто лет, а по сути - и больше. В этом смысле, она могла послужить хорошей моделью для Метрополии, которая безнадёжно запуталась в лабиринтах будущего. Я благодарна Провидению за то, что оно обратило моё внимание на этот красивейший край и на его подлинно миролюбивое и благонравное население.
  У меня на территории Шангри-Ла было несколько стратегически важных объектов. Военные никогда особо не вмешивались во внутренние дела шерпов - коренного населения Шангри-Ла. В свою очередь, тамошние властители получали хорошую мзду и различные привилегии. Это были сказочно богатые люди. В своё время, знать сама напросилась под щит империи. Они боялись имперского Легиона и развращающей светской культуры. Но "людей с того берега", то есть жителей Антарктиды, они ужасались. Та реальность, что была отодвинута к югу, как здесь говорили, "сошла с ума", подёрнулась дымком ужасающей тайны. Они сделали правильный выбор.
  Население края было бедным, но довольным. Оно полностью находилось под колпаком местной религии. Суды у них тоже были свои - ещё более варварские, чем имперские, но гораздо более справедливые, если не сказать - честные. Ещё у шерпов имелись разнообразные инструменты для извлечения звуков. В основном, они были сделаны из певучего камня. Нете нравилась просторная и бессвязная музыка шерпов. С севера в Шангри-Ла приезжало много туристов. Бывало, они разбивались или тонули, но сами собой. Гордостью Шангри-Ла являлись двадцать семь древних монастырей неописуемой красоты. По странному совпадению, ровно столько было погибших Стражей. Конечно, мои комиссары отправились за тридевять земель не для того, чтобы любоваться каменными гробницами и статуями из жидкого золота. Почти все они были талантливые инженеры с дополнительным магическим образованием.
  Что в точности произошло, я не знала. Первым печальную новость мне сообщил Кругляш. Он поддерживал тесную связь с группой. Позже он должен был к ней присоединиться, привезти ценное оборудование. Я имею в виду систему "Глагол". От успешного её испытания зависела прочность наших южных рубежей. Каждый толковый специалист, разбиравшийся в этой прорывной технологии, был на вес золота. Но дело было даже не в компетенции погибших товарищей. Да, это были люди высшей пробы, настоящие герои и отличники. Но главное, это были мои люди. Они присягнули мне лично и в моём лице - Великой Срединной Империи. Они усвоили "дух свободы", волшебный напиток, в котором была моя кровь и частицы моей плоти. Это я послала их на смерть. Но лишь потому, что они сами вручили мне свои драгоценные сердца в обмен на миссию и полномочия. Чувства вины во мне не было. Во мне вилась и выла белая ярость. Как же они дали себя убить?
  Вскоре пришло подтверждение. В этот момент я уже была на аэродроме. Совокупная боль от двадцати семи ножевых ударов помутила мой разум, когда я рассматривала фотографии обезображенных тел. Пунц, в отличие от меня, мельком взглянув на снимки, принялся изучать рапорты от наместника провинции и коменданта военной базы. Вырвав у него листы, я растоптала их и сказала, что на месте во всём этом разберусь. Шесть часов на "Стерхе" - и я там.
  Мой телохранитель хмыкнул. Было видно, что ему плевать на гибель Стражей.
  - Конечно, все так и думают, - развязно сказал он, - что ты сразу туда бросишься. Чтобы глаголом жечь. А комендант и наместник этот, генерал Просолупов, уже посасывают стволы. Ты становишься предсказуемой, Марго. И невнимательной.
  - Прочь, - сказала я. - Если тут без меня какой шухер поднимется, гаси всех.
  - Ну, погоди, Марго. Куда ты так ломанулась, шалая? - он грубовато схватил меня за локоть, и тут же увидел под левым своим глазом сияющее острие.
  - Генерал Просолупов и полковник Хохо - надёжные люди, - сказала я и, подержав пару секунд, быстро спрятала широкое лезвие. - Но ты прав, тут что-то мутно.
  Полимрак и Лимон, стоявшие за спиной у Пунца, тоже убрали свои стволы. Их лица были темны и непроницаемы. Пунц поднял руки и с растерянной улыбкой отступил назад.
  - Я не могу тебя отпустить, - сказал он с лицом, побелевшим от гнева.
  - Не волнуйся, бродяга. Меня хранят высшие силы, - сказала я и потрепала его по щеке, отчего высокомерное лицо его болезненно сжалось. - Или ты считаешь, что мне постоянно везёт?
  Я видела, что Стражи тоже против моей затеи. Но, в отличие от Пунца, они не пытались меня отговорить. Я уже не раз им внушала, что моя жизнь диктатора должна быть не тяжелее пушинки и не дороже полушки. Что если от меня хоть что-то зависит, значит, наше дело заранее проиграно. Я редко когда береглась. Поэтому роль Пунца при мне была больше потешная. Он это сознавал и бесился. Однако сев в сверхзвуковой самолёт, я почувствовала, как внутри у меня что-то обрушилось, и из свежей трещины потянуло чем-то таким - не хорошим. Это была измена.
  Я оглянулась и сказала Колобко, который занял место бортинженера:
  - Вылазь. Вылазь, ёбана. Я полечу одна.
  Мой карманный поэт задвигал челюстью, затягивая ремешок под шлемом, и замотал головой.
  - Путём сердца! - воскликнул он, при этом изо рта у него вывалилась жвачка.
  - Иди нахуй! Катись колбаской! - закричала я.
  Колобко неловко выбрался из кабины. Свой шлем со свастикой он выронил, когда я, не выдержав этой вальяжности, ударила по нему кулаком.
  Гигантский огнедышащий двигатель вытолкнул меня в пустынное небо. Управлять таким самолётом - работа холодная. В зеркале напротив я видела свои казавшиеся чужими глаза. Дегеле быстро пропал из виду, словно его кто-то скомкал в кулаке. Я отпустила свой разум и выпила немного водки. Машина идеально слушалась моих команд. Когда я стала ближе к небесному своду, чем к земле, меня охватило удовлетворение. Сознание моё очистилось. Перейдя звуковой барьер, я услышала музыку сфер.
  
  Вероломное убийство Стражей было серьёзным вызовом национальной безопасности. Такие проблемы настоящий диктатор должен решать в одиночку. И горе тому, кто окажется у него на пути! Мне сверху видно всё, ты так и знай.
  Когда я выскользнула из-под диктата сорных чувств, то сразу увидела всё как оно есть. Через несколько часов следом за мной вылетит транспорт с двумя следственными группами. Но расследование чрезвычайного происшествия уже стало пустой процедурой. Я всё поняла. Заговор рос в моём сознании, как чёрная воронка. Я пыталась её сковырнуть, но пошла кровь почти чёрного цвета. При соприкосновении с водкой она шипела. Наконец, я пришла к заключению, что мой личный "Стерх", скорее всего, не исправен. Но приборы продолжали уверять меня, что всё в полном порядке. Полёт продолжался уже четыре часа, когда моё беспокойство стало расти. Если я пропаду, что будет со Стражами? И новорожденной демократией? Точно маленькая девочка, стоит она посреди пустой площади, в одной руке держит автомат, в другой руке - микроскоп. Но скользит, наползает уже откуда-то слева, с того угла, где вжались друг в друга роддом, тюрьма и бордель, - грандиозная, мрачная тень насильника. А девочка не слышит, потому что увлечена своей персоной. А так же видом необычайно крупного лунного диска, похожего на светящуюся тарелку. Она отчётливо видит мельчайшие неровности, вздутия, шрамы, оставленные камнями. Луна похожа на избитую женщину, которую спихнули в тёмный ложок.
  В какой-то момент, я пришла в себя и поняла, что давно уже лечу не по приборам. Вдобавок, я в начале полёта забыла включить рацию. Теперь рация скорбно молчала. Диск Луны набух, значит, я летела куда-то на юг. Ведь известно, что верный спутник максимально приближается к телу своего сюзерена именно над Антарктикой. Почему это рация не работает, подумала я, как вдруг, до свинячьего визга, мне захотелось содрать шлем. Руки сильно озябли. Недостатка кислорода я не ощущала. Один датчик показывал, что в кабине минус восемьдесят градусов по Цельсию. Потом я с трудом различила другие показания, столь же бредовые. Тогда я просто направила самолёт вниз. К сожалению, там ничего не было видно, сплошная тьма. И только перевернувшись, я смогла разобрать что-то круглое и седое, как голова.
  Если бы не ободряющий свет от луны, я бы запаниковала. Никогда я не верила в то, что этот свет отражённый. Никогда я не верила в то, что Луна - просто мёртвая копия Земли. Но теперь было очевидно, что мои школьные представления об обустройстве Вселенной не соответствуют действительности. И проблема была не в том, что из диска Луна превратилась в полусферу. А в том, что в этой демонстрационной модели космоса отсутствовал важный элемент. Солнца не было. Просто бархатная тьма, а в ней шевелились какие-то тёмные, непостижимые твари. Также не было ни верха, ни низа. Сердце девственное, сердце чистое направлено вверх. Сердце отчаянное и прогоревшее - книзу. Мой прекрасный "Стерх" то ли падал, то ли взлетал с задранным брюхом. Руки сами направляли его точно в центр Луны, исполинского небесного тела.
  Скорость стихла. Двигатели больше не изрыгали пространство. Отвесное падение стало неотличимо от состояния полного покоя.
  Всему этому было разумное объяснение. Враги что-то испортили в славной машине. И подмешали в резервуар с алкоголем какой-то яд. Я дотронулась пальцем до утопленного под сидением рычажка катапульты. Приборная доска смешно мигала огоньками. Что если я пропаду? Нета навсегда останется в этом мире, запертая страшным словом. А Алька, что станет с ним, если тётя Маруся не вернётся из командировки?
  Скорее всего, я упаду в океан. Может, лучше застрелиться?
  Луна росла прямо на глазах. Но безмятежный свет, от неё исходивший, уверял меня в безопасности. Зрение моё обострилось настолько, что я могла различить каждый маленький камешек на её поверхности. В одном месте, на высоком холме, я увидела множество камешков, разложенных в определённом порядке. И тут я поняла, что это не лунный, а вполне себе земной ландшафт. Сумрачное скопление камня и льда. Неожиданно запищала пипка высотомера. Я надавила на рычажок, и невидимое чудовище ударило меня по голове.
  
  - Масоны строят своё государство в образе пирамиды. Они оперируют гигантскими каменными блоками, в каждый из которых вложены миллионы человеческих жизней. В отличие от государства-пирамиды, государство-дерево врастает в эфир каждым своим листочком. Пирамида не может упасть, потому что она плоская. А дерево не падает, потому что его любовно поддерживает сама среда.
  Существо, которое меня процитировало, напоминало опустившегося мачо. Из тех, для кого злоба - последний рубеж, за которым только распад. Только злоба позволяет таким мужикам поддерживать в себе свой внутренний образ. Лицо, зелёное, отёчное, брезгливое, как у покойника, было мне знакомо. Я узнала Богохульника, адского бродягу из Рыбацкого посёлка. Как и я, он был свидетелем самоубийства генерала Рю. Это он обоссал труп генерала до неузнаваемости. Только сейчас Богохульник несколько развоплотился. Из него словно вывалилась наружу какая-то иная природа. И от этого он стал во сто крат отвратительнее и страшнее.
  Нос у него стал плоским и раструбился, веки ороговели, шея раздулась, грудь покрывали чешуйки коралловой сыпи. Между пальцами я заметила перепонки. Сами пальцы напоминали толстые, изогнутые шилья. Оседлав стул, Богохульник тяжело смотрел на меня, сопел и курил. А над головой у него вздымалась, висела какая-то непонятная штука. Она переливалась, плыла, меняла форму, сияла и мало сочеталась с босяцкой одеждой и обстановкой. Мы находились на веранде кособокого, прогнившего дома. Сильно, до тошноты, пахло морем и несвежей рыбой.
  - Чо не жрёшь? - закричал он на меня. - Только бухаешь. Не жрёшь нихуя. Блядина!
  - Не пизди! - каким-то чужим, вульгарным, паскудным голосом ответила я.
  Полуголая, я сидела прямо на полу, забросанном бычками и объедками. На коже у меня были синяки, ссадины и расчёсы. А также налипшая рыбья чешуя. Под рукой - какое-то дрянное вино, довольно крепкое. На этикетке было надпись - "Талас".
  - Что? Зеркало тебе показать? Зеркало хочешь? - свирепо набросился Богохульник, вскочил и затопал ногами, похожими на конусы. - Рожа!
  Я пьяно засмеялась. Но тут до меня дошло, что вид мой и вправду ужасен. Даже не возьмусь его описать. Бр-р-р. Скажу только, что это был вид старой портовой шлюхи. Я с трудом скоординировала свои ноги и попыталась вырубить Богохульника. Но ничего из этого не вышло. Он небрежно толкнул меня в грудь - я отлетела от него пустой бутылкой.
  - Шалашовка! - заорал он. - Манда! Хули ты выёбываешься? Ещё тебе уебать? Уебать?
  - Ты слизняк, - обиженно проговорила я, отползая в угол. - Эй, дай сигарету.
  - Сигарету, - передразнил он. - Чтобы ты всё спалила тут нахуй?
  - Эй, отъебись, да, - сладеньким, противным, заискивающим тоном ответила я.
  Богохульник заходил туда-сюда. Половицы скрипели и хлюпали под его толстыми, распухшими от какой-то болезни ногами.
  - Вот же мразь. Мразь, мразь. Тварь, - повторял он, бросая на меня взгляды, полные отвращения.
  Это было невыносимо: душная тьма, ревущий где-то поблизости океан, убогая обстановка и монотонные грубые слова. Я чувствовала себя так, точно была одна сплошная дыра. Даже мои рыдания были какие-то писклявые, кукольные, механические. Ни разу в жизни я ещё не испытывала такого унижения. Точнее сказать, вся моя блистательная жизнь обернулась сном разрушенного разума.
  - Эй, - вскрикнула я. - Пидорас, блядь, дай сигарету.
  - Я тебя гарпуном проткну! - прохрипел Богохульник и снова сел.
  - Нет, ты, сука, - забормотала я, - эй, скажи, где мой самолёт?
  Мой хулитель стал ещё меньше напоминать человека.
  - Ага, значит, очухалась, - сказал он. - Пиздец твоему самолёту. И тебе тоже, в общем.
  - Сама вижу, - снова сварливо протянула я. - Ну и?
  - Ты сбилась с курса и залетела в пространство Антарктиды. После чего, система, которая называется "Плетень", сбросила тебя в океан. Правда, за мгновение до удара тебе посчастливилось катапультироваться. Второй раз тебе повезло ещё больше, когда твоё бесчувственное тело упало в тёплое течение. И всё же, течение не настолько тёплое, чтобы выжить больше часа. Ты удивительно везучая. Сука.
  Он прикурил сигарету и бросил её передо мной на грязный пол. Но я не стала её брать, только посмотрела на тлеющий кончик.
  - Я узнала тебя. Ты Богохульник. Скажи, кому служишь? Ты шпион Антарктиды?
  - Нет, - сказал он.
  - Ты работаешь на Гиперборею?
  Он покачал головой, которая всё больше напоминала голову хищной рыбины.
  - А что? Есть что-то ещё? - спросила я.
  - Есть, конечно. Лемурия есть. Америка, - терпеливо проговорил он и добавил. - Нет, ты не ведьма. Ты тупая пизда.
  Отчасти страшный бродяга был прав.
  - Я гражданка великого Дегеле, - не слишком уверенно промолвила я.
  - Ах, ах, ах. Да ёб твою мать! Где-то город стоит на земле, потонувший во лжи и во мгле, Дегеле, Дегеле, Дегеле, - глумливо пропел Богохульник. И взял прислоненную в углу лачуги длинную палицу. Не для угрозы, и не для фокуса, а с самым серьёзным намерением. - Я тебе сейчас покажу - Дегеле. Ты узнаешь сейчас у меня столицу мира.
  - Будешь бить - так бей до смерти. Или не начинай совсем, - тихо сказала я.
  Он замахнулся - я выставила перед собой вывернутые, переплетённые кисти. И почувствовала болевую отдачу в левом плече. Наверняка, я что-то там повредила. Дать отпор я не могла. Не могла даже прямо сидеть толком.
  Остановила Богохульника не я. А та странная штука, которая колыхалась над его головой. Это выглядело так, точно ему неслышно приказали: замри! - и он застыл в неестественной позе. Странное явление, похожее на шаровую молнию, медленно приблизилось ко мне. Оно всё время меняло очертания, и на него было больно смотреть. Задняя его часть была как развевающийся флажок, на котором был нарисован яркий трезубец. А из передней части вылепилось поразительно красивое женское лицо, украшенное искрящейся диадемой. Глаза с рыжими коронами вокруг зрачков, несомненно, были глазами безжалостного врага. У этого существа также был голос - поставленный, волнующий, глубокий. Мой-то писклявый голосок ему и в подмётки не годился.
  - Существует только одна Великая Империя. Была, есть и будет. С сотворения мира и до скончания веков, - спокойно проговорила парящая передо мной красотка. - Сегодня она есть, твоя Атлантида. А завтра - кто её помянет? Давай сразу перейдём к делу. Ты отдашь мне то, что у тебя завалялось. Даже не думай проявлять упрямство. Потому что я сильнее тебя. Ты просто ракушка, в которой выросла жемчужина. Ты просто близнец самому себе. Если два зеркала близко приставить друг к другу, между ними из пустоты может возникнуть нечто новое. Нечто дивное. Из пустоты. Вот, что такое истинная и неделимая Империя. Пустота. И её воплощение - Великий Океан. Ты никто, у тебя ничего нет. Поняла? А теперь скажи прощай Ангелу. Он мой.
  Я не могла ничего возразить нахалке, взявшейся из ниоткуда. Меня вдруг вырвало. Золотая рыбка дёрнулась назад, на ясное, безмятежное лицо пала сеточка.
  - Тьфу. Какая же ты жалкая. Ничтожная, ненастоящая. Скажи слово. Скажи слово, - серебряным колокольчиком рассмеялась проклятая рыба, и я почувствовала сильную боль во всём теле, словно сквозь меня потекла чужая энергия. В ушах красиво и странно забулькало. И россыпь жемчужных пузырьков заплясала вкруг головы.
  - Ты что, не видишь? - с трудом вытолкнула я из себя. - Как мне хуёво?
  - Сама виновата, - подмигнула рыбка. - Всё дело в тебе. В твоей низкой природе. Отпусти Ангела, не то я тебя уничтожу.
  - Нужна ты ему, - вырвалось у меня.
  Через мгновение я пожалела о том, что сказала.
  Не знаю, сколько раз меня утопили и вновь привели в чувство. Я сбилась со счёта после второго раза. Мой измочаленный пыткой разум не раз и не два выбрасывал чёрный флаг.
  - Всё поняла? - спросила жестокая рыбка. - Нет для тебя безопасного места. Ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем.
  В знак капитуляции я дёрнула вверх уголки губ. Каким-то образом до меня всё дошло. Дошло и разложилось в довольно невесёлую двухтактную картинку. В ней океан без конца порождал и проглатывал материки. И всегда оставался собой, цельным, утробным и диким. Материальность океана была внешняя, показная. Я смотрела в него как в скалу и гадала, что там, за ней, есть такого чудесного? Грезилось - там как-то лучше. Надёжнее, что ли. Там был надёжный мир. Но не для меня. И не для людей.
  - Твой Ангел попадёт в хорошие руки, - пообещала посланница моря. - А вот с тобой он точно умрёт. Ты его совсем изморила.
  У меня не было ни вопросов, ни возражений. Только стало жалко себя.
  - Ничего. Бывало, от человека один палец останется - и то живёт, - продолжала рыбка.
  - Не хочу тебя знать, - сказала я про себя.
  - Все равно, ты его выдумала. Зачем тебе то, чего нет?
  - Все равно, - снова подумала я. - Все равно. Все равно.
  Рыбка метнулась, описала щеголеватую восьмёрку и неожиданно поцеловала меня в губы. Это был поцелуй боли. Да меня она не притронулась - на моих полопавшихся губах толстым слоем лежала соль.
  - Как же вы с ним похожи, - сказала она. - Давай, не тяни. Скажи заветное слово. Обещаешь?
  - Будь по-твоему, - сдалась я. - Это слово... Это такое матерное слово...
  Выпытав из меня обещание, женщина-рыбка тотчас пропала. А вместе с ней пропала и вся обстановка. Остался только Богохульник, совсем утративший сходство с человеком. Едко пахнущее, скользкое чудовище загребло меня щупальцами и потащило навстречу морю. Зайдя в воду, оно сбросило меня и придавило ко дну чем-то тяжёлым и жёстким.
  Я где-то уже видела эту сцену. Она была нарисована детской рукой.
  Через минуту я захлебнулась жгучей водой и потеряла сознание.
  И я умерла снова, глубоко, очень глубоко. Но не от воды, а от отчаяния.
  
  7. Погружение.
  
  - Лучше не двигайтесь. Так резко не надо двигаться, - услышала я незнакомый мужской голос. - У вас сломана левая рука и два ребра. Вы слишком поздно катапультировались.
  Не стану описывать, как мне было хреново. Один глаз у меня заплыл. Зато второй быстро проделал свою работу, хоть и открылся с большой неохотой. Я находилась просторной горнице с затейливой резьбой на потолке. Два узких окна обрубали дневной свет. Объёмные световые брусочки ласкали взгляд. Пахло цветами. Во всём чувствовалась забота, радение. На полу были красиво разложены сухие листья. А напротив меня стоял бритый мужчина в одеянии духовного лица. Такое носила знать в Шангри-Ла, куда я, по всей видимости, таки долетела, до смерти загнав верного "Стерха". Лицо мужчины, славу богу, было лицом человека, а не духа или морского дьявола. И это лицо, без сомнения, принадлежало человеку образованному и облечённому властью. Я сразу прониклась к нему симпатией, хотя едва могла дышать от боли. Бледные краски окончательно убедила меня в том, что я нахожусь в реальности.
  - Я Иванов, - он слегка наклонил голову. - Не удивляйтесь.
  Он вдруг метнулся ко мне и подоткнул подушку, отчего моя голова приобрела более устойчивое положение.
  - Моя настоящая фамилия слишком длинная. Так повелось...
  Он задумался и вынул из мешочка, привязанного к поясу, округлый баллончик. Промелькнула фирменная этикетка, я узнала продукцию "Пробирочной палатки".
  - Я тут подумал. Вы там, в Дегеле, вроде, этим пользуетесь. Лицензионный стимулятор, - он взглянул на этикетку и немного удивлённо произнёс, - "Пчёлка". Если хотите, я могу дать.
  - Слушай, Иванов, - хрипло сказала я и немного обрадовалась, узнав свой родной голос. - А где моя сумочка? Там просто были важные предметы. Антикварные печати, ключи от казны, грёбаные коды для запуска, гербовые счёт-фактуры.
  - Ничего не было. Должно быть, всё пропало, - он развёл руками.
  - Да и ладно, - мои опухшие губы сложились в улыбку. - Не беда.
  - Главное, что вы живы.
  - Не надо так говорить - всё пропало, - кивнула я. - Мне надо бежать по делам. Ты можешь достать первитин?
  Иванов пожал плечами. У него был вид человека, который может достать всё что угодно, но ему ничего этого не надо. И этот вид внушал мне доверие.
  - Верни мне пистолет. Ну - и одежду.
  Он смутился, сосредоточенно скосил глаза и вышел. По его походке я поняла, что он имеет какое-то отношение к армии. Я поискала глазом зеркальце и нашла. Выглядела я гораздо лучше, чем во сне-посещении. Молода и красива. Правда, волосы мои совсем поседели и стали такими же, как у той несчастной, забитой женщины, с которой меня отождествила мощная магия рыбки. Я настроилась, и свинцовая гематома под правым глазом, который я обычно зажмуриваю при выстреле, стала сходить. С рукой и рёбрами было сложнее. Иванов вернулся с лысым старцем, который нёс аккуратной стопкой сложенную одежду. Не мою, другую. Старец безразлично прицелился и что-то вколол мне в сгиб здоровой руки. После чего оглянулся на Иванова. Тот кивнул, не сводя с меня своих узких, блестящих глаз.
  - Это особый знак. С ним вы можете чувствовать себя в полной безопасности. По крайней мере, если не будете далеко от меня удаляться, - медленно произнёс Иванов.
  Старик замкнул на моей правой руке красиво оформленный золотой браслет, сложил руки на груди и с достоинством поклонился.
  - Спасибо, - смущённо сказала я и тому и другому. - Вы очень добры.
  - Пистолет я положил здесь, - показал Иванов, когда старый монах удалился. - Может, ещё чего-то нужно? Вина, поесть? Может, автомат вам нужен? Или гранаты?
  - Вина не надо, - сказала я. - А что это за знак на браслете?
  - О! Это один из наших сакральных символов. Знак бесконечности.
  - Он означает - добрый космос или злой?
  - В конкретном случае, он означает, что на территории Шангри-Ла никто не смеет тронуть вас пальцем. Даже смотреть на вас прямо нельзя. Это знак высшей касты.
  - Заибись. А почему у тебя нет такого браслета?
  - Я вижу, вам стало лучше? - участливо спросил Иванов. - Очень рад. А браслет я не ношу, потому что ваша военная комендатура объявила меня в розыск. Это очень странная история. Я полагаю, небо послало вас нам не зря. Вы должны нам помочь, предотвратить несправедливость. А пока что - отдыхайте. Восстанавливайте силы.
  Я вскочила с кровати и взяла со стола пистолет. Он был заряжен. На мне ничего не было одето. Иванов отвернулся и смущённо потёр нос.
  - Алле, - сказала я, направив оружие на гостеприимного хозяина. - В военную комендатуру. Мне как раз туда и надо. Составишь мне компанию.
  Но тут я отвлеклась. Выглянула случайно в стрельчатое окошко и обомлела от вида. Это было что-то неописуемое - горы до неба с поросшими лесом склонами, тёмные кручи, бездна с извилистой речкой, пустынное небо. А справа, далеко внизу лежал океан, ровный, как наковальня. Я крутила головой и не могла понять, как всё это картинное великолепие втиснуто в одно поле зрения. Из соседнего окна показалась улыбающаяся голова Иванова.
  - Ну-ка, дай диспозицию, - потребовала я. - Только коротко, по-военному.
  - Мы находимся в храмовом комплексе близ Лехуо. Это самый южный городок Шангри-Ла, столица одноименной провинции, если вы не в курсе. Он расположен на полуострове, а по сути, на гигантской горе, которая круто уходит под воду. Здесь самый высокий на свете перепад высот. Столица нашей республики Омб находится на пятьсот километров севернее. А ваша военно-морская база - и того дальше, если по суше. Там дорога такая - змейкой, по перевалам. А если вы в бинокль на юг глянете, то, вероятно, сможете заметить на горизонте голубое облачко. Остров Бардов. От него уже и до Антарктиды рукой подать. Военные ищут обломки самолёта примерно вон там. Они засекли сигнал катапультирования. Поиски ваших останков шли вчера и идут сегодня. В конце концов, они вспомнят, что здесь есть течение. Я уже видел несколько вертолётов. Поверьте, им бы очень хотелось разыскать ваш труп.
  - Хочешь сказать, что военные - мне враги?
  - А как, по-вашему? Женщина - главком, это нормально?
  - Ишь ты, - задумалась я.
  Наши взгляды пересеклись, и я вспомнила, что моя нагота ни чем не прикрыта. Грубая мужская одежда, которую принёс старик, была, вероятно, из секонд-хенда. Я выглядела в ней смешно, как ряженая шлюшка. Мне было сложно сосредоточиться. Хотелось то ли побежать, размахивая пистолетом, то ли застрелиться от нахлынувшего сознания ничтожности. Реальные виды подавляли, а кошмар, из которого я вернулась, забрал все мои душевные силы.
  - Неужели вы не рады, что живы? - задушевно спросил Иванов. - А я рад.
  - Стражи погибли в провинции Лехуо, - вспомнила я то, что успела прочесть в рапорте коменданта перед своим вылетом. - Мне сообщили, что они ехали по горной дороге. В открытых машинах и без сопровождения. У нас есть правило не собираться большими компаниями в одном месте. И всегда, по возможности, быть под бронёй. Это очень странно, что они так попали.
  - Только произошло это не в Лехуо, - мягко поправил Иванов. - Эта страшная трагедия имела другое место. На них напали в урочище недалеко от столицы. Напали те, кто их сопровождал. Я должен был встретить делегацию Стражей в одном населённом пункте. Но так и не дождался. А потом пришло сообщение, что за мной выехали. По мою, так сказать, душу.
  - А вы собственно кто? - официальным тоном спросила я.
  - А я ведь вас раньше видел вживую, - прищурился от смеха Иванов. - В Дегеле. Я там учился, жил, некоторое время работал, пока меня не призвал на родину долг перед стаей. Но вы, конечно, меня не запомнили. А я навсегда запомнил хрупкую девочку, которая легко, без усилий, мне, бугаю, наваляла. Мы дрались на соревнованиях. Но извините, я отвлёкся.
  - Дай телефон. Я должна позвонить, - сказала я и церемонно протянула руку.
  Иванов молниеносно протянул массивный армейский радиотелефон с нефритовыми кнопками. Его лицо сразу поскучнело. Я взяла телефон и задумалась. Нет, у меня хорошая память на цифры, но сейчас я могла вспомнить только старый номер Барнабаса. В голове то приближался, то удалялся звон. Или это воздух здесь так звенел сам собой?
  - Кто ещё знает, что я здесь?
  - Только мои люди. Ну, и те, кто вас выловил, - он усмехнулся. - Но они будут молчать. Все остальные, должно быть, считают, что вы погибли. Я тоже считаю... гм... что вам пока не стоит никуда звонить. Но вы можете пообщаться с моим поверенным, который находится в столице. Он исполнит любое ваше поручение.
  - Почему вы мне помогаете? - резко спросила я. - Что у тебя на уме, Иванов?
  - Поверьте, у меня на уме тишь да гладь. А помогаю я вам потому, что мне нравится то, что вы делаете. Я очень хотел представить Стражей моему э-эм учителю. Или хозяину, начальнику, не знаю, как точнее выразиться. Мы называем его просто Дэ. Он самый уважаемый у нас человек. Но, к сожалению, встреча не состоялась.
  - Что-то мне душно стало. Давай-ка куда-нибудь лучше пойдём, чем здесь торчать, - предложила я и быстро приставила пистолет к спине Иванова.
  - С превеликой радостью, - кивнул Иванов - и мы пошли.
  А пошли мы по широким каменным коридорам и лестницам. В стенах были проделаны фигурные бойницы, пол был усыпан жухлыми листьями, которые непонятно откуда взялись. Несколько раз свернув, мы миновали просторный зал, где по периметру неподвижно сидели, уставившись в стену, бритые люди в монашеских одеяниях. В воздухе, как невидимые насекомые, шелестели слова. Резьба на стенах была так затейлива, что кружила голову. Да, голова моя немного кружилась, ощущение духоты не проходило. В какой-то маленькой комнатке я съела кусочек сыра и запила его кружкой горячего бульона. Пока я ела, Иванов говорил.
  - Вы, должно быть, не слишком вникали в местную специфику. Знаете, что между нашими странами есть устная договорённость? Военные, а также имперские чиновники не заходят на территорию Лехуо. Иногда мы пускаем сюда туристов, паломников, разных замечательных людей - но не ваших военных. Причём, никаких телефонов, фотоаппаратов, - он усмехнулся, - никакого оружия и наркотиков. Лехуо - духовный центр нашей страны. Здесь ничего не менялось тысячу лет. Это твердыня.
  - Продолжай, - сказала я, заметив его смущение.
  - Так вот. После того, как в столице сменилась власть, начались небывалые, нехорошие вещи. Сразу появились банды разбойников. Здесь был мятеж в крупной колонии, недалеко от Шангри-Ла. Многие зэки рванули в горы. Кто-то их вооружил. Было несколько жестоких инцидентов. Но нам удалось решить эту проблему своими силами. Военные не то, чтобы нам не помогали - скорее даже вставляли палки в колёса. Подозревали, что банды укрываются в монастырях. Военные стали частыми гостями в Лехуо, - Иванов тяжело вздохнул. - Да вдобавок в среде нашей светской интеллигенции стали распространяться сепаратистские настроения. Вздорные слухи о том, что новая власть собирается нагадить в наши духовные истоки. Сделать шерпов наркоманами, материалистами, мелкими и порочными людьми. Ну, вы понимаете. Называли это криминальной революцией. Говорили о какой-то нездоровой женщине, которая якобы забрала власть при помощи чёрной магии.
  - Вот же, блин, - вырвалось у меня. - Власть, чёрная магия. Прямо сказка какая-то!
  - Но люди просвещённые, вроде меня, знали, что это не так. Конечно, мы постарались разобраться, в чём тут дело, откуда ветер дует. На это ушло порядочно времени. Но теперь у нас есть вещественные доказательства. Того, что скрыто и кажется другим.
  В этот момент мы вышли на открытое место, и холодный, сияющий воздух хлестнул по лицу. Со стороны океана дул не слабый такой ветер.
  - Ты не виляй, конкретно говори. Кого обвиняешь? - спросила я и полной грудью вздохнула.
  Боль сломала меня пополам. Я закашлялась и сплюнула под ноги нечто железистое, пахнущее йодом. Иванов наблюдал за мной с интересом и сочувствием.
  - У вас не всё ладно в системе управления, - дождавшись момента, с легкой укоризной произнёс он. - Некто майор Гондра, он там на базе по интендантской части. У него все начальники на побегушках. И полковник Хохо, и генерал Просолупов. Этот проклятый майор определённо решил посеять рознь между нашими народами.
  - Гондра? - я уже была немного знакома с майором по давним делам. - Вообще-то он сам находится в розыске. Сукин сын!
  Мы шли по террасе из ослепительно белого мрамора. Повернули - и я не сдержала возглас удивления. От одного края пропасти к другому тянулся подвесной мост. Он был примечателен не только своим ветхим видом и поразительной протяжённостью. Это инженерное сооружение выполняло функцию виселицы. Через одинаковые промежутки с моста свисали человеческие фигуры в чёрных пластиковых чехлах. Удавки были короткими, но сильный ветер мотал и раскачивал эти зловещие противовесы. Мост ходил ходуном, истошно скрипел и казался живым.
  - Прикольный мост. И вообще, здесь бесподобно красиво, - признала я.
  - Мост Знания - единственный способ попасть в монастырь из города, - охотно объяснил Иванов. - Можно ещё по воде. Но там у нас дозоры. Прошу.
  - Ступай первый, - сказала я и ткнула ему в бок дулом пистолета.
  - Тут сноровка некоторая нужна, - усмехнулся Иванов и вдруг смешно засеменил по переправе, перехватывая то одной, то другой рукой натянутый над головой трос.
  Я двинулась следом, но медленно, как пьяный матрос по палубе. Телефон жёг карман. Хотелось узнать, как там Алька, может, даже поговорить с ним. Про Нету я старалась не думать. На середине моста показалось - ещё немного, и ветер зашвырнёт меня в пропасть. Пришлось ухватиться одной рукой за трос. Иванов подождал меня. Я немного стеснялась своей неуклюжести. От пластиковых мешков, болтавшихся под мостом, ощутимо пахло мертвечиной.
  - Кто эти несчастные? - крикнула я, стараясь перекричать мерзкий скрип.
  - Воры, - весело отозвался Иванов. - Вот поэтому у нас нет воровства.
  - А откуда ж они тогда берутся?
  - Не знаю. Никогда не думал об этом. Зачем забивать голову пустыми вопросами? Моё дело ловить и...
  Сильный порыв ветра расшатал переправу так, что мне пришлось остановиться.
  - Вешаем также насильников, наркоманов и прелюбодеев. Нечистым на руку торговцам отрубаем руки. Еретикам, - уважительно произнёс он, - отрубаем головы. А для государственных изменников у нас предусмотрена особая казнь. Мы вводим в их организм ужасного морского паразита. И он медленно, в течение года или больше, выжирает их изнутри. С прочими нарушителями обращаемся гуманно. Выдёргиваем ноздри или ломаем кости.
  - Здорово! - похвалила я. - Ха! Так ты палач. Брат-палач. То-то я чувствую.
  Когда мы выбрались из бездны, Иванов взглянул на меня с обидой, словно мои слова задели его за живое. Он отомкнул ключом кованую дверь, и мы прошли сквозь высокую стену, сложенную из валунов. За стеной начиналась просторная, чисто метёная площадь с шестиугольным водоёмом. Думаю, в нём никто и никогда не купался. На бортике сидели торжественные мальчики, начинающие монахи. До сердца моего дотронулась холодная рука, я вспомнила об Альке. Здесь в беспорядке стояли аккуратные святилища, похожие на увеличенные при помощи волшебства игрушки. Вокруг площади возвышались неприступные дома, в которых явно жили не бедные люди. Ещё какие-то странные сооружения в виде беседок - несколько колонн, а на них стопочкой нахлобученные друг на друга башенки. Наверняка, в цвете всё это выглядело вообще ништяк. Цвета я различала плохо, зато чувствовала, что под позолотой - золото, и что искрящиеся камешки имеют большую цену. От площади в разные стороны шли две улицы, одна пустая, другая довольно людная. Машин я не заметила. Много велосипедов; кажется, мелькнул мопедик, но ни одной долбаной машины, в которую можно бы было вскочить и унестись из этой чужой земли.
  - И сколько же ты убил людей? - прямо спросила я у Иванова.
  - За пять лет службы, - незамедлительно ответил Иванов, - я собственноручно казнил двадцать семь человек. Да, вот такое странное совпадение. Стражей было тоже двадцать семь. Но я их не знал и, конечно, не трогал. А тех, преступников, я хорошо изучил, прежде чем снести им головы или повесить. Помню каждого и молюсь за каждого.
  - А для женщин у вас такие же суровые меры?
  - Нет, как ни странно. У нас в стране, в общем, половой паритет. Есть женщины-депутаты, женщины-горнорабочие, женщины-просветлённые. Даже королева была недавно. Но если женщина преступает закон и нарушает природное равновесие, к ней не применяют такие суровые меры. Её просто топят. Даже оправдать могут, если у неё, допустим, много детей.
  - Ты топил? - быстро спросила я.
  - Нет, - ответил Иванов, глядя мне в глаза. - Пока, слава Творцу, нет. Не доводилось.
  - Я против такого самоуправства. Это отвратительно. Ваши традиции - полное говно, - с расстановкой проговорила я.
  Иванов опустил глаза и втянул голову в плечи.
  - Достань мне хорошо наточенный топор, - потребовала я. - Или большой тесак.
  Мой провожатый с ужасом посмотрел на меня.
  - Я летела сюда для того, чтобы покарать убийц моих друзей, - сказала я. - А ты мне зубы заговариваешь. Я хочу убивать!
  Я направила пистолет ему в голову. Иванов угрюмо взирал на меня, как тигр из клетки.
  - И не смотри на меня так, как раньше смотрел, - шепнула я ему. - С задней мыслью. А то я тебе камень в рот затолкаю. А теперь давай зови своего шефа, - скрипя зубами, я убрала пистолет.
  Озабоченный Иванов достал ещё один телефон и позвонил. Язык я не поняла, зато я видела, что Иванов с собой борется. У него работали обе половины мозга, и каждая тянула в свою сторону.
  - Дело в том, что Дэ удалился, - сказал он, наконец. - Он почти не выходит из медитации.
  - Ну, тогда пошли к нему. Чо мы тут встали?
  Иванов повёл меня по пустынной улице, которая вскоре утонула в цветущих садах. Весело чирикали птички, кролики грызли мох.
  - Постой, среди погибших Стражей был Иванов, - вдруг вспомнила я.
  - Это мой сводный брат, - с грустью поведал мой провожатый. - Мы были большие друзья, шибко отжигали в столице. Он учился на факультете природоведения. Хотел изучать океан. Но потом его увлекла политика. Он точно влюбился.
  - Мне очень жаль, - при слове "океан" я вздрогнула.
  - Нет, это мне очень жаль, - сказал Иванов в сторону.
  Улица превратилась в неровную тропинку, и вдали послышались незатейливые звуки шерпской каменной музыки. Мы зашли в какое-то недоброе место. Сильный порыв ветра вздул зримую красоту, как пёстрые цыганские юбки, и мне показалось, что на ветках деревьев, под радующей глаз цветочной трухой, висят облепленные мухами гнилые куски плоти. Я почувствовала непобедимую слабость. Точно пьяная, я опустилась на траву и услышала рядом разящий звон гонга.
  - Мне очень жаль, - повторил Иванов и без труда меня обезоружил. - Братьев у меня ещё много. А вот вы у нас такая - одна.
  
  Вероломный гид понёс меня на спине, как раненого солдата. Моя голова болталась у него на плече. Я не могла пошевелиться. По-видимому, мне ввели не первитин, а какой-то яд. На широкой спине Иванова я чувствовала себя немного тревожно. Дурман сделал меня беспомощной и дружелюбной. Второй раз за последние дни самонадеянность сыграла со мной злую шутку. Хотелось засмеяться, но смеяться я тоже не могла. Всё, что могла - это думать и таращиться на бледно-синие камни под ногами у Иванова. Думала я о том, что попала в настоящую анекдотическую ситуацию, уронила себя до того градуса беспомощности, до которого и обычный человек не должен опускаться. Я же была властелином без малого материка. И где же моя охрана? Почему меня не слушаются руки и ноги? Почему голос, от которого вздрагивали убийцы и святоши, провалился в желудок?
  Иванов уверенно шагал в гору и напевал себе под нос тягучую песенку. Мне было не по себе - мысли о близких людях поднимались откуда-то от горла и, достигнув темени, жгли голову изнутри. Мне никогда ранее не доводилось так остро чувствовать ответственность. И вину. Плохой из меня диктатор. Плохой друг. Я плохая тётя. Никудышная тётя Маруся. Не было никаких сомнений, что меня ждёт печальная участь. Я пыталась докричаться до Неты, но канал, по которому мы общались раньше, заглох, и я больше не ощущала в себе её поддержку. Она меня отключила в тот самый момент, когда я так нуждалась в её участии.
  Мы обогнули квадратный плоский дом с белёными стенами, прошли через толпу застенчивых оборванцев. Слегка приподняв голову, я увидела край пропасти, которая была значительно шире и глубже, чем та, над которой раскачивался мост Знания. Ландшафт, затянутый целлофановой плёнкой, включал причудливые скалы, озёра, леса. Где-то на дне этой райской долины стоял город Омб, а в нём проживало немало людей, отдавших свои голоса партии Стражей. Я мысленно взывала к ним, но они меня, естественно, не расслышали.
  Между тем, мой носильщик заботливо усадил меня в деревянную кабинку подъёмника, украшенную резьбой, но облупленную и на вид не надёжную. Что-то крикнул сброду, столпившемуся на площадке перед подъёмником, вытащил пистолет и выстрелил в воздух. Кажется, в него полетели камни. Зажужжал механизм, и кабинка рывком двинулась по сверкающему на солнце тросу. Передо мной поплыла слоёная каменная стена, из которой торчали жутковатые деревца. Стало закладывать уши. А потом стало холодно.
  В том месте, где кабинка крепится к тросу, что-то скрипело и лязгало. Каменный бок горы отступил и превратился в заснеженную лощину с косматенькими рыжими соснами. Лес, который я видела, был похож не на строй гренадёров, а на конницу диких кочевников в нападении. Здесь всё было чужое - и лес, и выразительность звуков, и солнце светило несдержанно, его свет вымывал из головы все практичные мысли, оставляя только взрывную паузу, как после резкого удара гонга.
  - Это правда, что ты дальтоник? - неожиданно спросил Иванов.
  В ответ я чуть дёрнула подбородком.
  - А это правда, что ты... гм... девственница? - лицо Иванова оставалось непроницаемым.
  Я перевела взгляд налево. Долина совсем утонула в гипнотическом блеске. Там уже нельзя было различить отдельные объекты. Я чувствовала себя беспомощной черепахой, которую тащат в небо. Но это погружение мне было больше по душе, чем погружение в пучину моря.
  - А это правда, что ты хочешь всё уничтожить? - снова спросил Иванов.
  Возможно, мне показалось, но с моих онемевших губ сорвался смешок. Я попробовала обжечь или пронзить взглядом своего конвоира, но из этого ничего не вышло. Ни на чём не основанное умиление поднималось из души, чтобы слиться с кротостью моего разума. В тот момент я действительно почувствовала, что мой мозг - это мозг женщины, то есть, неполноценный, недостаточно развитый и ненадёжный инструмент. Вот такое паскудное чувство. Только за это я была готова перегрызть Иванову горло.
  - Поверь, так будет лучше для тебя, - немного смущённо обронил он и отвёл взгляд.
  Мне удалось немного дрыгнуть ногой. В ответ Иванов, как бы оправдываясь, изложил своё видение ситуации. Так нередко бывает в приключенческих фильмах, где злодей, чувствуя полную безнаказанность, чистосердечно признаётся во всём своей жертве.
  - Брат рассказал, что Стражи ищут в Лехуо место силы для того, чтобы установить там какое-то новое вооружение. Но у нас есть своё проверенное оружие. Сотни лет оно защищает Шангри-Ла от людей с той стороны. Я говорю о наших монастырях и о наших подвижниках. Ныне коммунистические выродки из Антарктиды боятся пересечь Южный пролив по воде и по воздуху. Но так было не всегда. Раньше они приплывали к нам на льдинах и в чревах китов. И с ними приходилось сражаться.
  Я не могла, да и не хотела объяснять этому глупцу, что система "Глагол" не только надёжно бы прикрыла небо его родины, но и создала бы вокруг себя много уютных рабочих мест. А другая система под названием "Коло" навсегда бы отвела угрозу от всего Срединного мира и стала бы базой для экуменического консенсуса. Я наивно полагала случить вместе три человеческие расы и вывести из обращения средства массового поражения. Однако теперь я не была до конца уверена в том, что упомянутые мной системы магической обороны существуют на самом деле. Я вспомнила помятое лицо Кругляша, и мои сомнения только усилились.
  Подъём кончился, и слева открылось неровное, замуравленное плато. Иванов мёртвой хваткой стиснул моё тело и с ошалелыми глазами перенёс его в кузов небольшого расхлябанного грузовика. Сам сел рядом. Плато бугрилось, и грунтовая дорога петляла, словно хотела куснуть свой хвост. Грузовичок скорее ковылял, чем катился. Других машин видно не было. Из кабины слышалось низкое пение, какой-то восходящий надсадный вой. Иванов молчал, словно заснул с открытыми глазами. Только раз, в самом начале пути, произнёс с упрёком:
  - Если бы ты поинтересовалась историей моей страны, ты бы узнала, что на старом гербе Шангри-Ла изображен красный дракон.
  Местность постепенно повышалась, и в сухой безжизненной траве навернулись крупные цветы. Я догадалась, что они алые. И неожиданно поняла, что вот здесь идеальное место для развёртки "Глагола". Ах, если бы только он существовал! В чертежах и деталях, а не в виде шизофренических каракулей. Для обороны страны эти тайные технологии были гораздо важнее моей жизни. Если на базе измена, как уверял Иванов, значит, они могли попасть в руки людей недалёких и злобных. Сторонники прежней оборонной концепции, которые разместили в Шангри-Ла баллистические ракеты, так и не смогли мне внятно объяснить, куда они, в случае войны с Нижней зоной, собираются их запустить. В Антарктиде нет крупных городов, а все их важные производства укрыты под мощными куполами из камня и льда. Это было явное стратегическое недоразумение, однако в нём угадывалась какая-то непостижимая драконовская логика. Чем больше я про это думала, тем больше мне начинало казаться, что я что-то недопоняла по бабской своей тупости.
  Дорога пошла вверх и вниз по валам из камня, и моё настроение тоже переменилось. Обычно я не люблю вспоминать, отсекаю воспоминания вместе с искажённым в них прошлым. А тут вдруг вспомнилось, как меня, совсем ещё кроху, везли в кузове полуторки на Юг, в детопитомник. Та дорога была как будто пунктирная, я обмирала от страха перед чёрствыми людьми и жгучим солнцем. Незнакомая пыльная девочка вернулась в меня после путешествия через вселенную. И вся моя жизнь легко рассыпалась на отдельные глупые картинки. В каждом эпизоде я имела дело со смертью, словно она не переход, а школа. Я прошла её азы и даже заглянула в средние классы, полные жутких фантасмагорий. И вот, вроде бы, сбылось то, чего так желал мне покойный жених Барнабас - я возлюбила жизнь. За красивые вещи, за волю и скорость, за дела, в ней не осуществимые. Полюбила, но больше не хотела за неё цепляться. Сюжет, надо быть, сложился. Девочка вернулась домой.
  Машина ехала без остановок до склона дня, и лишь когда Невидимый Сеятель зашвырнул в небо горсть звёзд, остановилась у высокой белой стены. Въехали внутрь ограды, в чистое, ровное, как плац, подворье. В его центре сидел пятиметровый крылатый дракон, похожий на кота, ожидающего кормёжки. Вокруг изваяния стояли окоченелые жрецы. Торжественно мерцающая, материнская гора закрывала луну. А месяц виднелся так бледно, что я не могла с его помощью отослать своё последнее сообщение для Неты. За подворьем, чуть выше по склону этой горы, угадывались очертания какого-то сооружения, смутно похожего на многоквартирный дом. Я видела немало культовых построек, но это залитое тенью сложное нагромождение форм действительно повергало в трепет, как если бы я увидела перед собой окаменевший фрагмент Бога. Иванов почуял мой испуг. Наклонился, едва не коснувшись меня своим выпуклым медным лбом, и прошептал:
  - Вон там и будет твоя могилка. Хотя это не верное слово. Лучше сказать, усыпальница. Там спят, но легко, точно оттолкнувшись от трамплина. Там тебе будет удобно, не скучно.
  При молчаливом соучастии жрецов, палач завернул моё тело в белую льняную плащаницу и, механически кивая, с торжественным видом, понёс на руках к трёхъярусному дому с галочкой островерхой крыши. Я немного согрелась и уже могла слабо сжимать в кулак здоровую руку. Но о том, чтобы дать по лицу, не могло быть и речи. Должно быть, подумала я, сам воздух этой прекрасной страны оглупляет иноземных магов.
  Стеклянные двери раздвинулись; меня бережно, точно во мне еле теплился организм, занесли в дом. Он оказался не жильём, а храмом. У стен стояли большие венки, хоругви и барабаны. Я почувствовала, что моё сознание сразу расширилось и наполнилось чистой свободой, которая не ведает преград, поскольку может примириться со всем, чем угодно. Самый дальний угол пространства, организованного тонкими красными колоннами, был не освещён. Иванов направился туда и положил меня в нарисованный на полу овал. Тут же один из сопровождающих стариков присел рядом со мной на корточки и поставил ещё один укол. Он ввел иглу не в руку, а в шею. Я поняла, что второй дозы яда мой организм уже не пересилит. Дыхание замерло, кровь стала рудой.
  Неожиданно внутри моей головы отчётливо зазвучал голос Дракона. Его собственный голос. Он не выражал ничего характерного. В нём не было ни обывательского цинизма Гондры, ни стоптанной авторитарности генерала Рю, ни карнавальной удали художника Василиска, ни жестокосердной мечтательности Амару. Дракон обратился прямо ко мне, но когда поднесли свет, я увидела, что голос, всё-таки, исходит от воплощённого человека. Очень старого, скрюченного, застылого, с тонкой высохшей кожей, сквозь которую были видны синие узловатые жилы, с бельмами на глазах. Я догадалась, что этот старик является самым пожилым воплощением Дракона. Прямой, как жердь, он сидел на верёвочной детской качели и был похож на мумифицированный труп.
  - Ну что, сладенькая, - услышала я. - Ты удовлетворена своей жизнью?
  Я ответила отрицанием.
  - Ну и зря. Ты многого достигла. Ты смышлёная, целеустремлённая, удалая. И слово держать умеешь. Удивила ты старика, что там. Да не просто так удивила, а развлекла. Даже и пристыдила, ей богу. Вот уж не ожидал, что мне будет когда-нибудь стыдно.
  Негласная речь Дракона свободно перетекала из одного окаменевшего тела в другое.
  - Что глазёнками лупаешь? Я не всегда был такой непрезентабельный. У нас так - по достижении почтенного возраста выходим из службы на пенсию. Каемся и очищаемся мы от всего постыдного и напрасного. А ты как думала? Всё как у людей. Раньше-то я в северных лагерях работал. Туда свозили врагов народа, вредителей и отщепенцев разных. А я, стало быть, их, по мере сил своих, перековывал. Так и войну выгрызли мы у гиперборейцев. Но много было и хороших людей загублено, что говорить.
  Перед моими глазами развернулась картинка холодного детства. Я лежала, точно спелёнатый младенец на красном снегу, а надо мною полыхали синие зори. Как и тогда, я почти не дышала. Только смотрела вокруг, удивлённо и ясно.
  - Но твоя мать к ним не относится, - усмехнувшись, продолжил Дракон. - Она была точно - враг. Но и удивительной силы натура. Кровь в ней кипела не смотря ни на что. Я её помню, ха-ха. Вот чего до сих пор не пойму, как я тогда поддался зову пошлого женского тела. Один раз за тысячи лет мне понравилась женщина. Самка. Тьфу, гадость какая!
  Старик изогнулся, и мне показалось, что он лезет из кожи.
  - Поработала, значит. А теперь отдохни, родная. Пора тебе на заслуженный отдых. Я обещаю не трогать твоих людей. Пускай они маргиналы и мечтатели, с ними будет интересно работать, в них столько выпестованного достоинства. Опять же - свежая кровь! Также не думаю я отменять твои "лунные" законы. И реформы твои тоже не буду сворачивать. Пускай всё идёт своим чередом. Только вот - уже без тебя. Без тебя всё искусственное перестанет притворяться естественным. Да, вижу я долг свой в том, чтобы тебя убрать, изолировать от общества. Не потому что я плохо к тебе отношусь. Наоборот. А потому что игрок ты новый, неуравновешенный, со слабыми местами. Ты ведь и сама уже поняла, что эта игра тебе не по плечу. У тебя на лице до сих пор слизь морского дьявола.
  Слова Дракона отозвались во мне болью.
  - Так ты поняла, где кончаются шутки? Недомолвок меж нами теперь нету. Ты ослабила меня, разорила, перессорила мои головы. И на землю сразу же выкарабкалась ужасная нечисть. Свято место пусто не бывает. Ты нарушила шаткое равновесие. Вот поэтому я решил - хватит! Хватит их уже провоцировать! Да не постигнет нашу страну участь пьяницы, утопшего в луже. Ты же хочешь, чтобы твоя жизнь послужила родине? Или ты просто играла на доверии, пыль пускала в глаза? Ты самозванка?
  Мне нечего было на это сказать. Совесть грызла меня, как собака - замёрзший труп.
  - В нашей богатой истории бывали самозванцы. И от них даже был прок. Это самозванцы изобрели парламент, биржу, суд присяжных и профсоюзы. Но люди быстро забыли про их заслуги. Ты правила больше двух лет, а это немалый срок. Не знаю пока, что ты там изобрела, но я решил не пытать тебя и не насиловать, как прочих соискателей власти. Я поступлю с тобой так, как поступил бы с собственной дочерью. Это величайшая честь для особы женского пола - получить приглашение в институт вечности и примкнуть к праотцам. Тебе будет покойно в клубе гениев и просветлённых. Я планирую положить твоё чистое тело под краеугольный камень нового храма. Он будет посвящён пересмешнице Луне, наивной повелительнице приливов. Ты сразу получишь доступ к тому, что в местной религии называют нирваной. Вся ты не умрёшь, и не надейся. Твоя душа послужит маслом между не притёршимися мирами. Из пустоты ты будешь давать подсказки убийцам и поэтам. Станешь могучей мухой несчастной любви. Это очень хорошая смерть. Страшно, небось?
  Качели вздрогнули. Старик со скрипом повёл правой рукой, бельма его почернели.
  - Дэ! Дэ! Дэ! - вскричал он ржавым голосом мертвеца.
  И вот тогда я разглядела свою страшную участь. Высокое духовное звание старца Дэ сочеталось с лютой подлостью и коварством.
  
  Моё лицо покрыли тёмным платком, носилки оторвались от пола. По замыслу Дракона, с этого момента я перешла в разряд магических предметов. Как в дурном сне, меня понесли по бесконечным коридорам. Я чувствовала запах камня и тлена. К сожалению, это был не кошмар, а серьёзная и пограничная ситуация. Как это мило - ложный святой расправился с ложным диктатором!
  Движение кончилось в каком-то скрытом месте с застойным воздухом. Зашуршали невидимые люди. Они кадили чем-то приятным и издавали красивые, связанные между собой звуки. Рассыпчатую гармонию подхватили два низких, хрипловатых голоса. Они словно о чём-то спорили, и этому спору не могло быть конца. Но и он постепенно затих. Тогда меня опустили глубоко ниже уровня пола. В бездыханную грудь неожиданно стукнулся твёрдый предмет. Камень, подумала я. А потом заскрипел механизм, и морозом по коже пробежала догадка. Что-то неподъёмное и сплошное проскрежетало вверху. И я погрузилась в тишину, которая есть вечный крик камня. Погрузилась в самое сердце местной культуры.
  Тот же яд, что меня обездвижил, помог справиться с паникой. Он подтолкнул меня в правильном направлении. Я перестала думать о себе, своих близких и о том, что осталось по ту сторону могильной плиты. Пройдёт какое-то время, и моё тело превратится в живую мумию. Паук медленно высосет из меня соки, оставив только лапки да крылышки.
  Я легко остановила время и погрузилась сознанием в абсолютную тьму.
  
  Допустим, кто-то взялся бы написать о моей жизни роман, не зная меня саму, но предчувствуя, что ли. Будь я на месте такого глупца, то поставила бы точку прямо здесь и сейчас. Ни к чему, пустая затея, безнадёжное, левое дело! Я бы его, вероятно, убила. Можно подумать, была она, эта жизнь, эти чувства, эта прелесть, это потешное призвание! Я бы полюбовалась, как кровь автора заливает исписанные страницы. Нет, меня никогда не было. Поэтому и не стоит меня жалеть, понимать, осуждать, не надо думать обо мне и меня оплакивать.
  Если взять жизнь, так сказать, в её разрезе, то сразу ясно, что форму ей придают события невосполнимой утраты. Люди постоянно теряют близких, себя, место, время, невинность, веру. Не косу бы я сделала атрибутом смерти, а маникюрные ножницы. Если обращать на это слишком много внимания, можно сойти с ума. Из жалости и отчаяния образуется сильный парализующий яд. Его очень трудно вывести из организма. Думаю, что научиться утрачиванию нельзя. Если ты научился утрачивать, то приобрёл нечеловеческое свойство. Возьми, глупец, фантазию и прижги свои раны. Она поможет притерпеться, окоротит тоску, подлатает ауру. Всё равно, другого средства и нет. Только такое. Грешно осуждать фантазёров, грешно убивать за слова. Как можно спокойно смотреть в эту безразличную чёрную стену? Ведь хочется верить, что и в могильной тьме проблескивает чужое сознание. Что с того, что там одни безмозглые чудища, пожирающие друг друга? Делай допущения, строй гипотезы, рождай догадки, думай, вспоминай о том, чего нет, о том, чего не было. Изобрази выход. Выдохни и вдохни. Вдохни меня через толстую стену. Просочись ко мне тенью сквозь поры в камне, неведомый друг! Назло необратимой природе, мы обретём друг дружку, поймём, спасём и никуда не отпустим.
  Тьма милосердна и созидательна. Уже не важно, что есть и что было, что возможно, а что - нет, кто прав, кто виноват. Нет, ничто не исчезает просто так, ни малейшая улика. Чудища оказываются управляемыми вспышками безумия. Кукольные боги и короли брошены в дальнем углу кладовки. Я благодарна за вечную тьму и забвение. За кривизну мрака и прямое попадание в цель. За неведение, за растрату, за пустоцвет, за зияние. Спасибо за то, что убил. Спасибо за то, что меня никогда не было.
  
  Из сладкого забытья меня вывел тонкий, дребезжащий звук, с каким катится по асфальту пустая жестянка. Чувства возвращались под управление разума медленно и поочерёдно. Сначала я прочувствовала особую нелюдимую тишину рассвета. Потом я распознала вокруг дикую местность, куда меня, скованную, привезли. Каменная громада за моей спиной была всё та же, но ячеистая постройка в её основании, с карабкающимися вверх по склону лестницами и террасами, больше не существовала; на её месте словно бы расползлись гигантские оспины. Я поняла, что сижу верхом на вздыбленном конце каменной балки. Обжигал и бодрил сложный вкус какого-то вязкого напитка. В своей правой руке я обнаружила красивую флягу из кварца, украшенную неизвестной символикой; колпачок от неё болтался на тонкой цепи. Наконец, за возбуждающим, пряным ароматом, исходящим от фляги, за запахом каменной пыли, тени и разнотравья встал и расправился дух, который ни с чем не спутаешь. Это был милый мне дух погрома и хаоса.
  В том месте, где я обреталась, раньше гордо высился храм. Можно было подумать, что с тех пор пролетели столетия. От кровли и стен остались одни бесформенные глыбы. Высокая белая ограда была низринута и раскурочена таинственной силой. А изваяние дракона по голову провалилось в широкую, изломанную трещину, которая начиналась от подножья горы и, ветвясь, убегала вдаль, похожая на вскрытый нарыв.
  Я осторожно сползла с балки и двинулась вдоль кромки разлома. В одном месте я едва не споткнулась о расплющенного плитой мертвеца. В скрюченных его пальцах держался какой-то ритуальный предмет, похожий на пестик. Громоздкая башка поверженного дракона уткнулась челюстью в землю. Я осторожно взошла по ней и легла вниз животом на тёплый загривок чудовища. Каменное мясо всё еще трепетало, а жёсткие чёрные глазки идола недоумённо взирали из-под крутых надбровных дуг. Я накрыла их ледяными ладонями и сама прикрыла глаза. В таком положении я находилась до тех пор, пока вдали не послышался клёкот вертолёта. Тогда я с трудом приподняла голову и увидела, что солнце уже взошло и распалилось.
  Чувствовала я себя просвежённой и отдохнувшей, словно проспала сотни лет. Боль в левой руке и в рёбрах стала глуше и почти не беспокоила. Только к обычным пяти чувствам как будто добавились два новых, которыми я пока владела не больше, чем сломанной рукой. Первое чувство имело какое-то отношение к тому, что было и внезапно исчезло; голос этого чувства был исполнен болезненной тоски потери или изгнания. Второе было не столь острым, напротив, слабым, почти призрачным, но уже в таком, непроявленном виде, оно до дрожи пугало меня и перебивало дыхание. Весь этот эмоциональный добавок я содержала в себе, как таинственный груз. Он занимал меня гораздо больше, чем медленно возникающая из воздушной бездны летающая машина.
  Разгоняя столбы сизой пыли, вертолёт с грохотом завершил свой семимильный прыжок. Борт был целиком белого цвета, от колёс и до кончиков винта. На землю спрыгнули полтора десятка копчёных шерпов в форме республиканской полиции. Они были вооружены короткоствольными автоматами. Последним спустился мой недавний знакомый Иванов. Не замечая меня, они полукругом пошли к руинам. Я медленно разогнулась в полный рост и взмахнула фляжкой. Менты замерли; по их чёрствым физиономиям прошла судорога ужаса. Один с перепугу пальнул. И хотя промахнуться по мне было нечеловечески трудно, его пули весело усвистели в пустоту. Но тут во мне что-то непроизвольно дёрнулось, и мазила, сдавленно вскрикнув, упал. Я перевела взгляд на следующего в цепочке - немедленно в корчах рухнул и он. Иванов - первый, а за ним остальные побросали оружие и, вскинув руки, рухнули на колени.
  Я подошла к Иванову и вырвала у него из-за пояса широкий тесак. Лицо предателя заливал пот. В самом деле, солнце стояло в зените и нещадно мутузило камни и побеги чахлой травы.
  - Ты дал мне вот это? - тихо спросила я и показала фляжку.
  Иванов с недоумением посмотрел на неё. Плоское, холёное лицо выразило протест.
  - Я бросил тебе на грудь кусок чёрного мрамора.
  - Спасибо, - поблагодарила я. - Ваша религия - отличная штука. Надо продвигать её в массы.
  Он сконфузился и с кривой ухмылкой провёл взглядом по моему животу. Впервые с тех пор, как моя каменная могила чудесным образом вскрылась, мне представился повод оглядеть себя. Груди мои оказались почти не прикрыты, одно колено было голое и вздулось, а на щеке чёрной пряжкой спеклась кровь. Я дважды взмахнула тяжёлым булатным полотном, и на лбу у Иванова образовалась кровоточащая перекладина. Нож хорошо лёг мне в руку, а на запястье сверкнул золотой браслет со знаком бесконечности. Пот на челе Иванова смешался с кровью, но отважный палач даже не шелохнулся. Только прошептал своими толстыми, искушёнными губами:
  - Что ты наделала? А?
  - А что такое? - спросила я и с трудом подавила желание тут же снести ему голову.
  - Лехуо больше нет, - с печалью ответствовал Иванов.
  - Мне очень жаль, - искренне сказала я.
  - В Омбе тоже большие разрушения, - продолжил Иванов. - Рухнула дамба, под водой оказались двадцать восемь населённых пунктов. Но и это ещё не всё. От страшного труса в шахтах сдетонировали три баллистические ракеты.
  - Это всё? - спросила я.
  - Нет, - чуть помешкав, вздохнул Иванов. - Великий Дэ больше не отвечает на наши молитвы. Нашей стране пришёл конец.
  - Идиот! - крикнула я. - Думаешь, я на такое способна? Нет, братишка, я не умею трясти землю. Мне чужие лавры не нужны. А если честно, то я ничего и не помню. Сама в полном ахуе.
  Я распорядилась отыскать тело старика Дэ. Святого обнаружили довольно быстро, по особому запаху, лившемуся от его законсервированных мощей. На всякий случай, труп я расчленила, облила керосином и подожгла. Останки старого педераста легко вспыхнули и скукожились, точно папиросная бумага. Так перестало существовать ещё одно воплощение Дракона. Но радости и добра это никому не сулило.
  Пока мы с Ивановым летели в столицу республики, резко похолодало, и пошёл грязный снег. Ядовитая пелена совсем затянула солнце. Несколько суток назад я неслась на крайний юг Империи с твёрдым намерением покарать гордый и самобытный народ за смерть своих комиссаров. И вот, когда я взглянула на развалины Омба, на толпы обездоленных шерпов, на отравленные урочища и наводнённые нивы, сердце моё исполнилось горечи и сострадания. Эта горючая смесь, как известно, вернее всего изнашивает телесный двигатель и повергает сознание в пучину меланхолии. Должно быть, в лице моём и всей фигуре застряло что-то такое, отчего все, с кем я имела дело в эти скорбные дни, слушались меня беспрекословно, понимали меня без слов, распахнутыми сердцами. А может быть, я только стянула народную волю в единый порыв, направленный к цели простой и внятной. Настоящее Шангри-Ла обрушилось вместе с тайным храмом Пути и элитной усыпальницей. Для тех, кто не хотел или не умел жить, катастрофа стала ужасной возможностью реализовать свои упадочные настроения. А тот, кто не пожелал откатиться в глухое прошлое вслед за сонмом мумифицированных святош, кто не поддался панике и низкой страсти, кто не опустил руки и не перестал бороться - тот выжил, окреп, невзирая на все напасти и потрясения. Бескорыстная помощь жертвам стихии ещё больше сплотила народы Империи. Благодаря таким вот переломным событиям, политическая реальность определяется на многие годы вперёд. А иначе и быть не могло. Вера, одна только вера двигает горы, восстанавливает города, восполняет потерянные колена.
  Только вся эта новая жизнь, которой я дала ход, с некоторых пор двинулась уже сама собой, почти меня не захватывая. В сущности, мой авторитарный режим выстоял бы и без меня. Он больше во мне не нуждался. Каникулы в Шангри-Ла стоили дорогого. Впервые в жизни я почувствовала, что из меня ушла какая-то важная правда. В памяти развернулся долгий список врагов и вредителей, для кого она, эта правда, стала убийственной. Я держала его вверх ногами, стоя на жемчужно-розовом облаке, а он струился, ниспадал до самой земли.
  Последние фамилии в этом мартирологе принадлежат отважным заговорщикам, которые обстоятельно приготовляли моё убийство в надежде на то, что без меня Стражи вновь превратятся в мечтателей и маргиналов, разбегутся по чуланчикам и притонам. Заговором руководил женоненавистник майор Гондра. Под разными личинами этот пройдоха возникал в разных точках Империи и вербовал противников новой власти. Враги действовали хитро и не спеша. Им удалось обмануть антикоррупционную систему "Комсорг". Другая система под названием "Демиург", отвечавшая за концептуальную целостность новой власти, также не подняла тревогу. И только мой личный заступник Пунц вовремя уловил, что дело не чисто.
  
  8. Критические дни.
  
  "- У меня такое ощущение, дружище, что всё стало не настоящим. Глава государства, этот каверзный Иночкин, ненастоящий. Парламент ненастоящий. Армия стала потешной. Менты. Банки. Всё - фуфло. Актёры в кино притворяются актёрами. Футболисты претворяются футболистами. Деньги пахнут, точно фальшак. А помнишь, как раньше было?"
  Я узнала заносчивый голос Берковича. Пожилой воротила был пьян, разговор проходил на какой-то условной "кухне". Из магнитофона слышались также голоса Пальметто, Московица (его под залог выпустили из тюрьмы) и Карачуна. Старые друзья, выпивая, обсуждали новые порядки.
  "- Взять вот хотя бы меня. Я, вроде, и богатый человек, - взволнованно продолжал Беркович. - Но больше не чувствую своего богатства. Кажется, хвать - а там у меня не золото, а глиняные черепки. Все играют в кого-то, все что-то изображают. А, всё это не серьёзно! Показуха, пустое.
  - А страх? - я услышала голос Карачуна, столичного мэра. - Страх настоящий?
  - Я ничего не боюсь, - с гордостью заявил Беркович. - Как и раньше. Ты же меня знаешь. Я вот другого, как раз, опасаюсь. Что всё сделалось липовым. Как же жить? Ты в штаны - а там, вместо привычного органа, дилдо. Жена - кукла, дети - дутые. Чувство патриотизма - всё мишура.
  - А главное, бабы совсем рожать перестали, - хихикая, добавил Московиц. - Роддомы пустуют. Только в глухих деревнях ещё кто-то рожает.
  - Во-о-от! - протянул Беркович; донесся глухой стук, что-то звякнуло. - А кто дальше лямку будет тянуть? Эти Стражи бесполые и пустотелые, что ли?
  - Ну, не надо так уж категорично всё хаять, - это Пальметто, как всегда, осторожный и рассудительный. - Жить стало лучше и веселее, это определённо. Но ты прав, что-то пошло не так. Ты вот сказал, что всё ненастоящее. А я тут же вспомнил про Барни. Вот буквально, его после комы как подменили. Вроде по виду - он, а внутри что-то совсем другое.
  Тягостная тишина длилась примерно минуту. Слышалось только скрипение магнитной плёнки да бульканье разливаемой водки. Затем снова зазвучал голос Берковича.
  - Вот ты, Карачун, говоришь, что порядку стало больше, что люди стали счастливее. Типа власть наладила диалог, всё такое. А ведь это в жизни не главное. Человек, он ведь живёт не для порядка и не для счастья совсем. Не хочет он, в принципе, этого готового счастья.
  - А для чего же тогда? - прозвучал хрипловатый голос Карачуна.
  - А для того, чтобы быть настоящим. Люди хотят быть настоящими, а не счастливыми. Быть счастливым, устроенным, избранным - это всё блажь, наносное. Потому как - раз родился, то избран, устроен, счастлив по умолчанию. Сделался, есть. Вот в чём охота быть уверенным.
  - Ну так и что же? - снова Карачун.
  - А то. Я больше ни в чём не уверен, - глухо ответил Беркович. - Меня разъедают сомнения. Тут какая-то логика кривая, переплетённая, что ли. Нет опоры, не за что зацепиться. Я больше не знаю наверняка, что я настоящий. Я не уверен, как раньше, что я есть бизнес Бога, особый такой божий промысел. Ясно тебе? Когда я рядом с ней, думаю о ней, то как бы стираюсь, перестаю существовать. Помехи идут, понимаешь? Так быть не должно. Это херня какая-то.
  - А мне, - снова хихикнул Московиц, - она спать не даёт. Я вот только начинаю засыпать, как слышу её резкий окрик. Встать, суд идёт! И вот - докатился, оглушаю себя снотворным..."
  - Хватит! Выключи! - резко потребовала я, и Колобко тут же выключил запись. На душе у меня кошки скребли. Чем дальше я слушала, тем больше они выпускали когти.
  - Извините, Шришри, - деликатно проговорил Колобко. - Но вам надо это послушать.
  - Ладно, давай, - я махнула рукой, и он, подмотав, снова пустил запись.
  "- А бывает и так, - голос Пальметто. - Вроде, всё правильно делается. В соответствии со здравым смыслом и запросом текущего момента. Но всё, к чему прикасается деятель, тут же, по необъяснимой причине, превращается в говно, в мертвечину. Я называю это "анти-эффект Мидаса". Вот так же и с нашей Марго, да хранит её Солнце.
  - А вы заметили, какие у неё стали глаза? - голос Московица. - Пустые, мёртвые. Они сушат, вымораживают. Господа, она же одним только взглядом способна убить.
  - А я вспомнил сейчас, как впервые её увидел, - голос Берковича. - Ей лет четырнадцать было тогда. С виду, обычный подросток, угловатый, малость угрюмый, что вполне нормально для такого возраста. Я ещё подумал, что Варфоломей, скотина, держит её при себе для утех. А для чего ещё, казалось бы? Ну, мало ли, решил я, каждому своё. Кто я такой, чтобы судить? Но вот как-то раз мы с ним разговорились, и что-то в нём приоткрылось такое, блеснуло. И я понял, что он просто её боится. Хочет избавиться от неё - а не может. Так что, ничего такого, зазорного, он к ней не испытывал. Скорее, наоборот, это малышка играла с ним...
  - Да женщины, если взглянуть отстранённо, - присовокупил Московиц, - это хаос сплошной. Они носят в себе наше безумие.
  - Что вы на меня так смотрите? - раздражённый голос Карачуна. - Ждёте, чтобы я свернул ей шею? И не надейтесь. Мама не для того со мной мучилась. У меня в душе только один демон. Мой собственный. А у неё, сдаётся мне, их несколько..."
  Из-за голенища я вытащила нож и воткнула его в магнитофон. Колобко слегка скривился, словно ему было жалко испорченного устройства.
  - Ну и? Что ты про это думаешь? А? - спросила я у него.
  - Думаю, это всё старьё. Отыгранный материал, - тут же рапортовал мой секретарь. - Они просто не догоняют. Будьте покойны, молодёжь будет уже другая. Пройдёт время...
  - Давай не пизди. Я тебя поняла, - оборвала я. - Время! Когда-нибудь ты поймёшь, что нет никакого времени. Никто не меняется. Правда, можно сломаться. Но стать другими нам не дано.
  - А что с этими будем делать? Вы решили? - спросил он, после показного раздумья.
  - Будем хранить их как музейные экспонаты. Надо уважать историю, - ответила я. - Люди мы или кто? А? Что молчишь?
  - Люди. Конечно, люди. Кто же ещё? - мягко отозвался Колобко.
  
  Настал самый важный день в моей придуманной жизни. В этот день я провожаю свою мечту. Страшное слово "пиздуй" стоит во мне наизготовку, как начинённая смертью ракета.
  Я позвонила Нете и сказала:
  - Сегодня.
  - Хорошо. Пусть, - ровным голосом ответила она.
  Мы с ней уже обо всём договорились. Между нами полная, бесповоротная ясность.
  - Колобко привезёт тебе одежду. А также очки и парик. Наложи на лицо румяна, чтобы не выглядеть слишком бледной. И покрась губы в чёрный цвет, - попросила я.
  Когда Нета приехала в Кремль, на ней было строгое шёлковое платье с зауженной юбкой, солнцезащитные очки и чёрный платок. Она выглядела точь-в-точь как я.
  Я пожала её вялую ручку и осторожно поцеловала в губы. От неё остро пахло морем. Она была бледна, как тень.
  Колобко и Пунц, выряженные как на похороны, смотрели по сторонам. Вскоре подали сияющий вытянутый автомобиль. На заднем сидении чопорно замер Беркович. Он приготовился отвезти меня на религиозный праздник, который отмечали его высокомерные соплеменники. Так было заведено, что все правители Атлантиды время от времени приглашались на торжество, совершаемое вокруг священного рулона бумаги.
  Мой секретарь занял место рядом с водителем. От салона его отделяло звуконепроницаемое стекло. Мы с Нетой сели рядышком, я взяла её за руку. А Пунц и Беркович расселись напротив, как можно дальше друг от друга. Они и прежде не особо ладили, а в последнее время и вовсе утратили всякое взаимное терпение. Вид у обоих был подавленный и смущённый, словно я была обнажена и приставила к их головам пистолеты.
  - Вот что, - начала я, когда автомобиль робко тронулся с места. - Пока есть время, я хочу вам кое-что рассказать.
  - Надеюсь, весёлое? - спросил Пунц.
  - Нет, печальное, - ответила я. - Как так получилось, что я в двух экземплярах.
  - Мне всё равно, - глухо отозвался Беркович. - Ведь это нонсенс.
  - А я бы послушал, - зло бросил Пунц. - Хотя мне, в общем-то, тоже уже до лампочки.
  - Это надо мне. Так что слушайте и не перебивайте. Я должна покаяться. Ведь вы - мои лучшие друзья. А с друзьями надо быть по возможности честным.
  - Оставь, Мари. Кому это интересно? - капризно произнесла Нета.
  - Как вы себя чувствуете? - вежливо поинтересовался Беркович.
  - Как звезда, - вздохнула Нета. - Мне кажется, что вокруг - тёмная ночь. А этот блестящий автомобиль похож на заблудившуюся ракету.
  - А мы, значит, призраки, - обречённо кивнул банкир.
  - Ну, так и что ты хотела нам рассказать? - любезно спросил Пунц с улыбкой дохлой акулы.
  - Мари, не занудствуй, пожалуйста. Не порть минуту, - снова попросила Нета.
  - Несколько лет назад добрые люди из госбезопасности намекнули, что у меня есть сестра, - начала я, отхлебнув из фляжки. - Они думали, что это меня шокирует, запустит во мне какой-то соответствующий механизм. Но они просчитались. Мне было не важно. Да, правда, я немного расстроилась и напугалась. Ведь я хотела быть одна, совсем одна, чтобы легко умереть в любое мгновение. То, что может быть кто-то ещё, на меня похожий, никак не входило в мои планы. Лучше бы я оставила всё как есть. Оказалось, что моя сестра - пренесчастное существо. Никто и ничто. Шлюха конченая и тупая. Ходила она, спотыкаясь. Постоянно падала на острые предметы, билась об стены, путала съедобное и несъедобное. А, кроме того, она была пуста, как кубышка. У неё не было никакой собственной жизни. Всё, что она собой представляла, было заимствовано из дешёвых журналов. Вот, что я сделала. Я вынула её из грязи, отмыла, вдохнула в неё душу. Свою душу. Ну, а взамен взяла её тело. Оно бы иначе всё равно пропало. Так у меня стало два тела.
  - Ну и что? - буркнул Пунц. - Двойники - вещь обычная. У меня у самого как-то был двойник, пока его не завалили.
  - Ты убила свою сестру? - ужаснулся более чуткий Беркович.
  - Я не уверена, что она действительно была мне сестрой, - прямо ответила я. - Впрочем, это уже не важно. Ты, Беркович, задал верный вопрос. А ты, Пунц, всё-таки, долбоёб.
  - Почему это? - вздрогнул тот.
  - Нета - не двойник. Она - это я. И в то же время, не я. Нельзя раздвоить душу и скопировать личность. Там, в ней, в её потрохах застряло нечто другое.
  - Неч-то? Не понимаю, - угрожающе произнёс Пунц.
  - А я, кажется, понял, - Беркович закашлялся и прослезился. - Ты, Пунц, не мистик.
  - Ты, что ли, мистик? Объясни мне тогда. Я не понимаю, что она тут несёт.
  - Ты просто не хочешь понять, и правильно делаешь, - Беркович сократил дистанцию и успокаивающе похлопал Пунца по колену. - Эта... м-м... даже не знаю, как её теперь назвать. Короче, эта особа впустила в наш мир некую потустороннюю, неведомую силу. А дальше - пошло-поехало. И вот, мы имеем то, что имеем.
  - Да ладно вам, черти! - старый убийца ухмыльнулся и бережно притронулся к Нете. - Может, ты мне, девочка, внятно объяснишь, о чём тут толкуют эти двое?
  Нета вздохнула, сняла очки и посмотрела ему в глаза.
  - Просто я ангел. Вот и всё.
  Пунц встретил её признание потным недоумением, нахмурился и засопел.
  - Всего-то? Ага, ясно. Ты ангел. Я так и думал, - непроизвольно он провёл рукой по своему гладко выбритому черепу. - Ну, и каково тебе среди нас? Должно быть, хреново?
  Нета с ненавистью взглянула на меня и снова надела очки.
  - Извините, друзья, - проговорила я тоном деловой женщины. - Я пошутила.
  - Нет, что ты, спасибо, - с издёвкой сказал Пунц. - Спасибо, что показала живого ангела. Теперь жизнь удалась.
  Беркович попросил остановить машину и приоткрыл дверцу. Его вырвало, после чего он долго вытирал рот платочком.
  Святилище, со стороны похожее на обычный доходный дом, было расположено в лабиринте косых исторических улочек. Только особая прибранность этого места выдавала его оборотную сторону. Мы прибыли с подобающим опозданием. На выложенной брусчаткой площади столпились пышные бронированные экипажи. Премьер-министр Иночкин со своими аппаратчиками и телохранителями терпеливо дожидался под широким чёрным зонтом.
  Потом мы долго стояли плечо к плечу, среди торжественной толпы, озарённые тяжёлым и липким электричеством. Храм в поперечном разрезе напоминал тесный трюм корабля. Нета дышала мне в щёку, и мне пришлось опереться на настороженного Пунца. Люди стояли тесно, как наклонённые костяшки домино, пока жрецы в скрипучих костюмах совершали загадочный обряд и произносили тёмные слова. Сладкая дремота наползла на меня с плоского выбеленного потолка, в груди затеплились светляки умиления. Не глядя, я видела, что Нета сняла очки и, приоткрыв рот, ловит каждое тихое движение воздуха.
  - Не надо, не тужься, - услышала я. - Твоё слово уже давно ничего не решает.
  - Почему? - растерянно спросила я у неё.
  - Потому что я падший ангел. Меня не принимают обратно, - иронично заявила моя подруга.
  У меня не было времени задуматься над смыслом её слов. Нета потянула меня за руку, и мы вдвоём проскользнули через толпу живых людей так легко, точно те были дымные призраки. Таким образом, я не выстояла до окончания мистической церемонии. Вместо меня, к патриархам и книжникам подойдёт во всех отношениях стойкий и положительный Иночкин. Я же упорхнула вслед за Нетой в какую-то низкую дверь. Бородатые люди в ермолках, с большими кинжалами и горящими красными глазами, расступились перед нами. Их ненависть обтекла нас, точно раскалённая капля. Через коридор мы попали в какой-то квадратный дворик, с одной стороны запертый узорной решёткой. Собрав в складки узкую юбку, Нета присела на корточки и пописала. На её чеканном лице, выражающем благоговение, проступила драгоценная россыпь веснушек.
  - Ну вот и всё, - сказала она тоном озорного мальчишки. - Мари, ответь мне, не чувствуешь ли ты в последнее время в себе каких-либо странностей, замыканий?
  - Чувствую. Край как чувствую, что должна тебя отпустить. Или прогнать от себя. Иначе всем будет плохо. Такое начнётся.
  - Я не про то, дурочка. В самой себе что ты чувствуешь?
  Я задумалась, прислонившись к прутьям решётки.
  - Ничего. Пустоту какую-то мутную. Чувствую, что больше ни на что не гожусь.
  - Не то. Это всё чушь. Ты двужильная, - внушительным голосом проговорила она. - Я должен был кое-что тебе сообщить. Но теперь не хочу, передумал.
  - Что сообщить?
  - Одну хорошую новость, - с недоброй улыбкой ответила Нета. - Но ты и сама всё скоро поймёшь.
  Тон её мне не понравился, но я взяла себя в руки и не стала к ней прицепляться. Вместо этого я постаралась проникнуться ею, и мне это отчасти удалось. То, что я в этот момент различила, показалось мне отвратительным, жалким и тупиковым. Словно я переоткрыла Нету такой, какой она была до меня, без меня.
  - Неужели эта глупая морская свинка так тебе дорога? - с отчаянием спросила я.
  - Тебе не понять, - снисходительно улыбнулась Нета и легко проскользнула сквозь плотно расставленные, переплетённые стальные прутья. - Так надо. Таково распределение масс.
  - Но я же люблю тебя!
  - Не правда, - жёстко ответила она. - Ты меня ненавидишь. И потом, ты первая начала.
  - Что - начала? - с изумлением спросила я.
  - Ты поддалась дурному влиянию. И связалась с нечистыми духами.
  - Ты зачем ерунду говоришь?
  - Не ерунду. Ладно, не кипятись. Я уважаю твой выбор.
  - Ах, так? Пиздуй, я тебя не держу, - и я значительно, по-королевски взмахнула рукой.
  Нета с блудливой улыбкой затанцевала спиной вперёд по узкому каменному проходу с круглым сводом. В его свободном конце ярко светился день.
  - Просто убей меня, - дразнила она. - Тебе же - раз плюнуть.
  Я ощутила наплыв бешенства, мне захотелось тут же прострелить её горделивую головку.
  - Погоди! - крикнула я вдогонку. - Разве так люди прощаются?
  Нета остановилась и напряжённо уставилась себе под ноги.
  - У тебя же море поклонников, - напомнила я. - И они тебя очень любят. По твоей милости столько развелось ангелочков. С ними хоть попрощайся.
  - Ну, может быть. Хотя мне это всё равно. Не люблю проводы. Ладно, пока, - она игриво помахала рукой. - Здесь бензином воняет. И ещё чем-то. Пусть меня отвезут на берег.
  Нета скрылась за поворотом. В бессильной ярости я потрясла кованую решётку.
  - В чём дело? О чём базарите, девочки? - услышала я за спиной.
  Оглянувшись, я увидела Пунца. Он стоял в расслабленной и одновременно угрожающей позе, скрестив на груди руки. Я и не заметила, как он подкрался.
  - А ты давно тут торчишь? - спросила я.
  - Да душно там, и воняет чем-то, - сплюнув, ответил он. - Будь моя воля, я бы этих жидов по небосводу размазал.
  
  О ту пору в Дегеле составился своего рода питательный бульон для развития разных вольных искусств и художественных чудачеств. Хорошо помню прежние времена, жестоковыйный и безжалостный дух имперской столицы, пригибающий любого художника к стопам развращённых богатеев и невежественных чиновников. То безумное время прошло, оставив наследие в виде пятидесятимиллионного населения и раздробленного, выдохшегося городского хозяйства. Деньги, которые в изобилии делались в той, прежней столице, имели ядовитую ауру. "Миллионные люди" были крепко повязаны неоплатными долгами, суевериями, пустыми надеждами и пороками, главным из которых было ложное чувство гордости. Граждане великого Дегеле жили в крайне стеснённых условиях, не имея возможности ни уехать, ни пробиться в верхние слои общества, в "пирамидиум". Старый режим подвергал их безжалостной эксплуатации, взамен скармливая им протухшую популярную культуру. Благодаря Стражам, эта монструозная пищевая пирамида, порождавшая фантомные ценности, с треском провалилась. Когда драконовские чары развеялись, люди постепенно опомнились, ощутили заново свои корни. К ним начало возвращаться подлинное чувство собственного достоинства. И пронизанный реками град расцвёл, как перед концом времён. Задышали его придавленные бетоном, чахлые парки. Опустели зловещие автострады. Ожили казалось бы навсегда придушенные мелкие промыслы. Дегеле отпустил своих пленников. В душах людей, разом освобождённых от долгов и убийственного регламента, зашевелилось желание творить и приносить радость своим ближним. Без человеческих жертв идол материальной прибыли быстро лишился своего нечистого обаяния. Нос его обвалился, глаза окаменели, между хищно расставленных когтей полезла сочная, душистая трава.
  К сожалению, все эти благие начинания принципиально не могли стать бесповоротным процессом без роковых отсечек. Я возлагала большие надежды на моральные потрясения, которые возникают на базе крупных бедствий. Очень надеялась на своих врагов, но они подкачали. Та же самая Гиперборея, несмотря на все провокации с нашей стороны, упорно увиливала от открытого вооружённого конфликта. Все бунты и волнения в провинциях легко подавлялись. Даже природа, за редким и весьма печальным исключением провинции Шангри-Ла, словно не желала противодействовать новой власти. Я со скукой наблюдала медленное набухание заговора, направленного лично против меня. Его динамика была совершенно не удовлетворительна. В партию Стражей вступили уже больше двадцати тысяч человек, и ни одного из них я, при всём своём желании, не могла заподозрить в измене. Дошло до того, что я стала помогать заговорщикам материально. Майор Гондра, весьма активный конспиративный сплетник, не подозревал, что мне известен каждый его шаг. Я наблюдала за ним подобно тому, как маленький энтомолог наблюдает за маленьким и безвредным паучком.
  Храм Научного Атеизма я переименовала в Солярный Храм. Ослепительный желток солнца больше не внушал мне отвращения. Я хотела обучить практической магии как можно больше граждан, чтобы они сами, по своему хотению, регулировали продолжительность и насыщенность своей жизни. В идеале Стражем мог стать любой порядочный человек.
  Конечно, я ни на минуту не забывала о том, что вокруг меня столпились могущественные естественные враги. Безумная Морская Свинка. Дракон с недокомплектом голов. Большой Благообразный Брат. А также Бог, которого представляла заносчивая Нета. Но они давали знать о себе только в редких, но оттого не менее страшных, обморочных видениях. Порой мне казалось, что я надёжно укуталась от них в творимую реальность.
  Могла ли я знать, что враг уже глубоко проник внутрь меня и почти подчинил меня своей отвратительной воле?
  В роении новоявленных возможностей самой соблазнительной и сладкой, что ли, для собирательного городского гуляки стала расплывчатая возможность творческого самоудовлетворения. В этом нет ничего странного; для людей заурядных, шатких, расщеплённых и близоруких искусство представляется чем-то вроде жизненного казино, в котором то и дело выпадает джек-пот. Среди творческих дарований попадаются, конечно, циничные шарлатаны, способные на решительные поступки. А в основном, это, конечно, люди с задержкой развития. Вполне безобидные, немного шумные, требующие к себе внимания, перезрелые дети. Бить их или ругать, в сущности, неэффективно, поскольку ими двигают, через них глаголют разные мелкие и зловредные сущности. Нет бы одержать победу над бесятами и подчинить себя - себе. Нет бы успокоиться, определиться и найти твёрдое основание в жизни. Вместо того эти бесхребетные путаники, провозгласившие себя создателями, сбиваются в стайки и начинают индуцировать несогласие. Воистину, даже в раю они бы нашли повод для недовольства.
  Эти мелкие городские грызуны оккупировали все солнечные балаганчики. У них вошло в моду идеализировать прежнее общество, с его пороками, лишениями, конфликтами, иррациональностью и несправедливостью. Как же горько они оплакивали литературу, которая якобы лишилась своего драгоценного тука. Если бы им раздали оружие, они бы сделали из него вазы или хлопушки. Не хочу сказать, что такие люди уж вовсе бесполезны. Нет, они нужны для общего фона. Однако незаменимых среди них нет.
  Так получилось, что эта жалкая пичуга Нета стала для столичной богемы ярким примером артиста, который сорвал джек-пот. Символом несогласия, неповторимости, необузданной творческой воли, чуда. Её буквально боготворили. Герметичность её жизни немало тому способствовала. Весть о том, что певица Нета собирается выступить на публике, мгновенно облетела "весь город". Билеты на её единственный концерт распространялись по лотерее. Их количество было ограничено вместимостью плавучего концертного зала "Всплеск". Посудина принадлежала крупнейшей продюсерской компании города. В старорежимные годы "Всплеск" был круизёром, мотался вдоль всего западного побережья, и на борту его было написано "La Coubre".
  
  - Иди поиграй на улице, - сказала я Альке.
  - Один, что ли? - вполне резонно возразил он.
  - Иди поиграй на улице с дядей Пунцем и дядей Колобком.
  Недоумённо, точно медведь, Пунц развёл руками.
  - А во что поиграть? - спросил он.
  - В городки там. В свайку или чехарду. Короче, в нормальные русские игры. Гуляйте. Мне надо побыть одной, - раздражённым голосом я выпроводила мужчин из своих покоев.
  За распахнутым окном синела лужайка, чирикали соловьи. Было очень красиво, тенисто. Налево виднелся белокаменный бок древней дозорной башни. Небо над Коробком было необычайно пустое и отчего-то напоминало бесконечную прозрачную лестницу.
  Через некоторое время скрипнула потайная дверца, и вошёл Иванов. Да, я не стала казнить своего несостоявшегося убийцу. А зачем? Он признался, что там, на плато, когда вёз меня убивать, испытал просветление. Ещё он мне рассказал, что у трагически погибшего во время землетрясения Дэ была своя тайная Стража, орден потомственных убийц-невидимок. Эти пронырливые ребята умели не только безнаказанно и находчиво убивать, но также были обучены многим другим полезным штукам, в частности, древнему искусству врачевания. Все они носили фамилию Иванов и были похожи, как братья. Для удобства я стала называть их по буквам алфавита. После моих каникул в Шангри-Ла вся эта тайная братия добросовестно перешла под моё начало. Об их скрытом мастерстве не знал никто, даже самые приближённые ко мне люди.
  Итак, Иванов вошёл и молча сел рядом. В его движениях не было и тени раболепия. Взяв пульт от гигантского экрана, он включил трансляцию. На экране нарисовался залитый огнями белый пароход, который величаво выходил из реки Сухой в открытое море. К широкому трапу, расположенному в корме судна, то и дело подходили украшенные гирляндами катера со счастливчиками. Поочередно стали включаться другие камеры, расположенные на борту корабля. Экран заполнили улыбки, сияющие молодые глаза, модные наряды, предметы роскоши и причудливые украшения. Корабль прошествовал вдоль побережья, обогнул мыс с развалинами маяка, поднырнул под висячий мост и стал удаляться от берега. Между тем, красное солнце стало заваливаться в океан. На ровной поверхности затанцевали сияющие запятые.
  Верхний обзор корабля давала камера с дирижабля. Рядом с капитанской рубкой, на верхней палубе была плоская башенка с кругом. Туда грациозно садились прогулочные вертолёты.
  - Она уже там, - нарушил молчание Иванов.
  - Я поняла, - промычала я и выпила водки. - Ты пить будешь?
  - Нет. Не хочу, - отказался Иванов. - А эти, на вертолётах, наверно, блатные.
  - Ёбаный по голове! - воскликнула я, различив в толпе постную физиономию Берковича. - Старый дурень! Вот уж не думала, что он фанатеет по Нете.
  За полчаса до начала концерта "Всплеск" красиво скользил прочь от берега по живописной акватории бухты Кишок. Его сопровождали благородные парусники и нахальные катера. Эта картинка, похожая на позлащённую, ожившую гравюру, напомнила мне про Альку. Мальчику пора было баиньки.
  На лице Тихушницы, выполнявшей в тот день обязанности няньки, было написано жгучее нетерпение. Она явно куда-то намылилась. Я поймала девушку за руку.
  - Оп-ля! Стой! Ты куда это собралась? На свиданку?
  - Как куда? - она растерянно улыбнулась. - На концерт хочу попасть.
  - Ты что, выиграла билет? - удивлённо спросила я.
  - Нет, но... - Тихушница насупилась. - Я купила билет. У того, кто выиграл.
  Я отвесила своей воспитаннице тяжёлую оплеуху. Из её носа закапала кровь.
  - Это коррупция, дорогуша.
  - Да какая же это коррупция? - чуть не плача, возразила она.
  - Кто там ещё из наших?
  - У Полимрака особое приглашение. Он уже там, звонил мне. Он меня ждёт.
  - Ещё кто? Кто ещё тратит своё драгоценное время на попс?
  - Я... Я не знаю, - совсем растерялась Тихушница.
  - Так, - я немного подумала. - Иди за мной.
  Я втолкнула девушку в барную комнату и сунула ей в руки большую бутылку водки.
  - Пей, - приказала я и приставила к её голове пистолет. - Пей, а иначе я тебя застрелю.
  Тихушница принялась неумело глотать водку. Её миловидное личико посерело и перекосилось от страшного усилия.
  - Эх! Кто же так пьёт? - подзуживала я. - Ты пьёшь, как гризетка. Ты же Страж. Давай!
  - Ух! - выдохнула Тихушница, когда бутылка наполовину опустела. - Стреляйте. Больше не лезет.
  - Чтобы когда я вернусь, бутылка была пустая, - грозно сказала я.
  После этого я отсчитала за что-то Пунца и Колобко.
  - Берегите зубы. За ними будущее, - сказала я.
  Пунц смерил меня штыковым взглядом, а Колобко закрылся глупой улыбкой. Оба поэта ничего не почувствовали. Тяжесть момента никак не сказалась на их поведении. У поэтов и у природы есть одно общее качество - безусловный эгоизм.
  Когда мы с Алькой остались в спаленке наедине, вдруг позвонила Нета. Она не звонила сама уже года два. Гул, исходивший от подгулявших людей, перебивал её голосок.
  - А я думала, ты будешь, - разочарованно и манерно протянула она с той отвратительной интонацией, какой любят щеголять провинциальные дурочки. - Здесь собралось столько народу. Даже оркестр пришёл. Я не хочу, я не буду им петь. Я совсем разучилась держаться. Меня тут тошнит. О, боже, зачем я повелась на твои уговоры!
  - К сожалению, у меня дела государственной важности, - сухо сказала я. - Давай не робей, всё получится. Знаешь, сколько я потратила, чтоб снарядить корабль?
  - Но я же хотела увидеть тебя! Тут меня посадили в стеклянный куб. А они всё ходят вокруг и облизываются, точно я зверушка неведомая. Я сейчас убегу, - после настороженной паузы сказала она. - Грохнусь в обморок. Или я за себя не отвечаю.
  - Ну, и вали! Передай от меня своей морской сестрёнке, - сквозь зубы проговорила я, - моё нижайшее. Скажи, что я извиняюсь за промедление. Ещё скажи, что я, в знак почтения, обязуюсь регулярно топить в море котят. И ещё буду высыпать в океан все арестованные наркотики.
  - Хорошо, я передам, - тихо ответила моя любовь. - Не поминай лихом, Маруся.
  - Ну, счастливо, - невольно всхлипнула я.
  - А я могу поговорить с твоим мальчиком? - неожиданно попросила она. - Я чувствую, он рядом.
  Я поколебалась, но отдала трубку Альке.
  - На. Скажи тёте Нете до свидания.
  С солидным, хоть и немного разморенным видом Алька плотно прижал трубку к уху. Я внимательно следила за его мимикой, за чистыми и доверчивыми глазами. Мне показалось, что в них медленно всплывает и раскрывается что-то непостижимое, подобно тому, как всплывают в ночной воде цветки лотоса. Плотно сжав тонкие губы, он слушал примерно минуту. Потом сморщил носик и важно сказал:
  - Нет, не думаю, что это так. Прощай, тётя Нета.
  Я забрала у мальчика трубку. В ней уже были только гудки.
  - Маруся, а правда, что тётя Нета - не женщина? - вдруг спросил он.
  - Ещё чего. Не выдумывай, - с испугом ответила я. - Спокойной ночи.
  - Как это - не выдумывай? - я ничего не ответила, только накрыла его одеялом. - Тётя Нета сказала, чтобы ты меня слушалась, - уже другим голосом добавил Алька и тут же отвернулся к стенке. - Спокойной ночи.
  Я заглянула в барную. Тихушница, покачиваясь, сидела на полу. Она сорвала с себя блузку и осталась в одной нижней юбке. Вокруг её головы звёздочками вились мелкие злобные духи. Я угадала, что она каким-то образом подключилась к нашему с Нетой каналу, проникла в наши запутанные и неестественные отношения.
  - Молчи, - пригрозила я. - Допей свою водку и молчи. Не твоё дело.
  Она развязно улыбнулась и, сверкнув глазами, поманила меня пальцем. На один миг во мне всколыхнулось душное, пряное желание. Я подошла и отпила из бутылки, которая стояла между её раздвинутых ног. Девочка вскрикнула и без чувств упала на спину.
  В прежней расслабленной позе Иванов-альфа сидел на полу перед огромным экраном. Там колдовала над музыкальными инструментами какая-то разношёрстная разогревающая бригада. В крайнем слева музыканте я узнала Полимрака. Страж девятой ступени сосредоточенно колотил в цинковое ведро. Бедный Мраки! У тебя хорошо получалось заведовать Свободным Имперским Эфиром. Сквозь однозвучное бряцание я с трудом разобрала слова: угрюмые мальчики пели про ярчайшее будущее и про Большого Белого Брата, который "не добрый, не злой". Сцена под ними тонко дрожала, словно мотор.
  - Не понимаю, - с лёгким южным акцентом произнёс Иванов. - Про что эта песня? Кто такой этот Большой Белый Брат?
  - Вообще-то, у него много имён. Например, Осирис. Он типа один из главных акционеров загробного мира, - неохотно пояснила я.
  - Дёргаются, как придурки. Плохая у вас в столице музыка. Грязная у неё энергетика.
  - Может быть, - согласилась я. - Что там по составу?
  - Всего на борту сейчас триста тринадцать человек, не считая экипажа, - подтянул себя Иванов. - Примерно половина, я так понял, перекупили входные билеты у победителей лотереи.
  - Ну, вольному - воля.
  - Вы не передумали? - остро спросил Иванов.
  Я медленно повернула голову в его сторону. Коротким жестом он снял свой вопрос.
  - Подожди, пока я сама выйду на сцену и дуну в микрофон.
  - Что?!
  - Пока Нета выйдет на сцену, - поправилась я. - Если отрублюсь, никого не впускай и меня не касайся. Я... я сама приду в себя. Всё понял?
  - Конечно, - спокойно подтвердил он.
  - Звук можешь убрать.
  Я села рядом, прикрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Канал, проложенный между мной и Нетой, был совершенно чист от помех.
  Она легко приняла меня внутрь себя. Только её самой там уже не было. Я вбежала в неё, как в пустой нарисованный дом.
  
  Не знаю, что было должно сказать всем этим людям. Что я их люблю? Или, наоборот, ненавижу? Извиняться, я думаю, перед ними было бессмысленно.
  С трудом я вышла на подмостки и прислонилась к налитой тошнотворным светом колонне. Передо мной покачивался микрофон, похожий на колючую шарообразную рыбину. Зал, устроенный амфитеатром, прорезал три палубы и был набит до отказа. Мне было тесно и неуютно в этом помещении. В этом втором, опоганенном мужчинами теле. Как в рыбьей коже.
  Мысли-уродцы и недоноски лезли в голову. Слева, рядом со сценой, нелепо приседал и подпрыгивал знаменитый продюсер, совладелец "Всплеска". Какой-то увалень рядом с ним делал мне двусмысленные знаки. Справа в толпе гостей сверкнул лорнетом мой старый друг, медиамагнат Пальметто. Некоторые лица в зале выглядели в точности как вдавленные в сырую глину старинные монеты. Эти лица были мне хорошо знакомы и принадлежали весьма почтенным господам. Но преобладала испорченная молодёжь. Шалуны, модники, фигляры, ротозеи, приспособленцы, паразиты, враги.
  - И соблазняя соблазню, - хрипловато воскликнула я.
  По залу тут же рассыпались лихие приветственные свисты. Если судить по моему голосу, отчуждённому микрофоном, я была чудовищно пьяна.
  - Слава новой Атлантиде! - шутливо проговорила я и посмотрела налево, на знаменитого продюсера. - Не надо бояться. Всё будет ништяк. Слава доблестным Стражам!
  В зале вновь засвистели, захохотали, захлопали. Знаком я попросила тишины.
  - Стражи всех сделают счастливыми, - низко, с издёвкой продолжила я. - Не будет классов и государства. Насилия и затаённых обид. Мы полетим на луну! Не верьте, когда вам обещают спасение. Никому вообще не верьте. Даже мне. Вы все умрёте. Смерть - это родина. Смерть - это свобода, равенство, братство. Я пришла разделить с вами вашу смерть.
  Отрывочные свисты и вскрики обвалились овацией. К ней робко присовокупился незримый за задником сцены оркестрик. Не иначе, я очутилась среди призраков прошлого. Кто все эти люди? Они явились сюда для того, чтобы вкусить старой, упадочной культуры, чтобы вновь обрести утраченный вес, упразднённые звания и несомненную силу своих глиняных денег. Вот вы и попались! Праздник кончился.
  Вдруг из ближнего ряда встал ладный парень в странном головном уборе в виде прозрачной призмы. У него была аккуратно подстриженная соломенная бородка. На нём отлично сидел новенький костюм-тройка. Агрессивно белого цвета.
  - Можно задать вопрос? - звонко произнёс он и рванулся к сцене. Два массивных охранника, сдвинувшись, преградили ему дорогу.
  Едва я завидела этого парня - уже не раздумывала. Сразу набрала полные лёгкие воздуха и со всей мочи дунула в микрофон.
  Через пару секунд корабль слегка тряхнуло, и концертный зал с заключёнными в нём поклонниками, медленно вспучился, лопнув точно посередине. Я увидела перед собой огненный холм, похожий на восходящее солнце. На нём уместилось множество маленьких смерчей - гурьба разбегающихся ребятишек, прозрачных, яростных бестий, выпущенных на простор. Это странное зрелище околдовало меня. Всё вокруг закряхтело и тут же намертво замерло. Один только парень из ближнего ряда спокойно прошёл сквозь цепь охраны, легко вскочил на сцену и улыбнулся до боли знакомой улыбкой. С содроганием я узнала Большого Белого Брата.
  - Привет, - сказал он и немного свалил набок свой головной убор. - Давно не виделись.
  Оглянувшись, он благосклонным взором окинул страшный огненный гребень, что со зловещим потрескиванием раздавался в десятке метров от нас.
  - А ты, я смотрю, любительница острых ощущений? Не слишком ли много взрывчатки для такого маленького кораблика? А? - он подошёл ближе и ткнул в меня пальцем. - Не могу я позволить тебе волноваться. Пока ты в таком положении. Поэтому - дуй домой!
  Я отрицательно помотала головой.
  - А тебя никто и не спрашивает. Разве забыла про нашу сделку? Так я тебе напоминаю. Ты мне должна. Пока ты не отдала долг, я твой господин. Чего не ясно?
  Меня переполнило огненное возмущение. Но навстречу ему такой же необъятной стеной встало студёное чувство страха. И два этих чувства - страха и возмущения - буквально размалывали меня своими шершавыми гранями. А страшно мне стало, потому что я заглянула в истинные глаза Большого Белого Брата. И всё же я снова попыталась возразить.
  - Ты плохая, очень плохая девочка. Ты настоящее чудовище, - задумчиво высказался он и показал за спину, на приостановленное жертвоприношение. - Держись за меня, дура. Иначе совсем пропадёшь.
  - На себя посмотри, - угрюмо бросила я. - Сам соблазняешь людей спасением, а потом продаёшь их в рабство. Какой купец выискался!
  Каша из раскалённого газа и крошева медленно подкатывалась к нашим ногам.
  - Мне можно, - сказал он и снова жутко взглянул из-под своей клоунской шляпы.
  - Да пошёл ты! Делаю, что хочу.
  - Тебя снова засадить в каменный ящик? - спросил он. - Как намедни.
  Я попыталась ударить его, но он без труда уклонился. Так же лениво вскинул левую руку и залепил мне пощёчину.
  Удар был не сильный, но от него я кувыркаясь полетела назад, домой, в своё главное тело. Кувыркалась и видела, как подо мной распускается ярко-рыжий цветок, всплеск бессмысленной, опустошительной ярости.
  
  Вот так и закончилась история моей любви. Страшным и бесчеловечным поступком. Взрыв на "Всплеске" навсегда отделил меня от людей. Но это было только начало большой работы.
  Злодейский подрыв гражданского судна вызвал широкий отклик во всём обществе. Погибли все, кто находился на борту. Кроме того, взрывной волной расшибло и разметало прогулочные яхты, сопровождавшие "Всплеск" во время концерта. Корабль разорвало на несколько частей. Вскоре выяснилось, что взрыв произвели две десятитонные авиабомбы, которые каким-то образом оказались в трюме корабля. Со всей очевидностью, корни заговора следовало искать в среде военных. Буквально через час после взрыва я созвала срочное заседание, на котором был очерчен круг наиболее вероятных виновников диверсии. Участникам того заседания навсегда врезалась в память моя диктаторская истерика: взбешённые глаза, трясущиеся, посеревшие губы и зардевшаяся от пощёчины правая щека.
  Началась цепная реакция арестов. В свою очередь, она спровоцировала заговорщиков на ряд отчаянных внеплановых контрмер. Заговор оказался гораздо глубже и масштабнее, чем представлялось в самом начале. За время моего диктаторства в армии скопилась реальная протестная сила. Трагический инцидент на "Всплеске" дал выход этим пригнетённым армейской дисциплиной гнилостным газам и озарил всех, кто затаил разрушительное чувство обиды на невидимую женщину Вождя. Всех этих жалких, обиженных милитаристов, а также всех тех мачо, кто им втайне сочувствовал, ждала суровая и разнообразная смерть.
  Мне лень и недосуг подробно рассказывать о наружном. Про эти события можно прочесть в любом учебнике по крайней истории. Если, конечно, хотя бы один такой учебник дошёл до вас из моих далёких времён. Важно и то, что ни в одном из этих учебных пособий ни разу не упоминается моё имя и мой вклад в судьбы мира. Я считаю это правильным, хотя и не совсем справедливым. Имена магов, духов и богов не должны мелькать в летописях. А их лица - на экранах обывательских приёмников. По правде сказать, с этим была некоторая проблема. Можно ещё, при известном попустительстве своей фантазии, представить женщину в качестве диктатора, лидера и отца народов. Но при этом её облик должен стать зримым, наличным, выйти из закулисной тени. Я же хотела оставаться невидимой и быть закутанной в грозный облак. Тем не менее, пару раз я выступала перед своим народом. Точнее, перед народами. Это были очень короткие и неожиданные выступления. Моё лицо скрывала хрустальная маска, голос был искажён. Тонкие, округлые буквы сообщали: "МАРУСЯ". Минимум информации. Но достаточный минимум. С теми, кто проявлял излишнее любопытство, очень скоро знакомились Стражи. И просто беседовали. Ни о чём.
  Первое такое выступление состоялось как раз после взрыва на "Всплеске". Конечно, я была очень пьяна, но вполне себя контролировала. Я сообщила народам, что враги империи совершили ужасное преступление. Но волноваться не стоит. Не каждый день бывает праздник. Не каждый человек - твой друг. Вера, с какой я запустила в эфир несколько простых истин, передалась всем, кто меня слушал. Больше это выступление не повторяли, и все его записи были тут же стёрты из популярных источников.
  Ещё раз хочу напомнить, что это не история гибели Атлантиды. Это история гибели моей души. И хватит об этом.
  Во время прямого включения в общенародный эфир я почувствовала сильную слабость и тошноту. Но смогла себя пересилить и довела речь до корочки. Когда красный фонарик вспыхнул о том, что эфир окончен, я встала из-за дикторского стола, сделала несколько шагов и упала в обморок. Если бы не подоспевший Колобко, я бы, верно, ударилась головой.
  
  После унижения в Шангри-Ла я не могла без брезгливого содрогания смотреть на океан, не могла выносить его шум, запах, массу, прикосновение его летучей соли. Остров Моро, бывший до того моей основной резиденцией, пришлось покинуть. Кто-то, кажется, Пунц предложил в качестве другого такого же замкнутого пространства - старинную крепость Коробок, которая находилась примерно в семи километрах от побережья, вверх по течению реки Звонкой. Я могла бы ночевать и в машине, а угроза покушения всегда представлялась мне пустой выдумкой моих заступников. Однако моё диктаторское достоинство обязывало.
  Мне не приходилось бывать внутри высоченной ограды, сложенной из грубо тёсаных базальтовых блоков. Это место представлялось мне не столько мрачным и помпезным, сколько грустным и бесполезным. Стены с замурованными в них костями больше не могли служить надёжной преградой для агрессора. Прежний руководитель страны принимал в Коробке важных гостей из соседних держав. Ещё раньше здесь обитали герцоги Атлантиды, последнего из которых прихлопнули революционеры. Все исторические персоны оставили здесь свои бледные тени. У восточной стены Коробка, на крупной брусчатке Гревской площади, до недавних пор проводились военные парады, детские праздники и публичные казни. В период полной неразберихи, последовавший за Серым мятежом, сюда, под защиту коробкинского гарнизона, свозили культурные ценности. А ныне это место полностью утратило своё официальное значение и больше напоминало кладбище или музей. Остаётся только добавить, что построили Коробок и несколько раз его перестраивали ни кто иные, как ненавидимые мною масоны. Думаю, излишне говорить о том, что всё в Коробке, до последнего гвоздика и кирпичика, было проникнуто духом трусливого и завистливого драконизма. Но Альке здесь понравилось, и это решило дело.
  При первом осмотре Коробка, в южном его пределе, я, к удивлению своему, обнаружила небольшую берёзовую рощицу. Стройные деревца окружали выгнутый дугой трёхэтажный особняк, возведённый по прихоти одного из президентов Атлантиды. В нём было множество богато обставленных комнат. А мне с Алькой и нужно-то было всего две-три. Я не хотела жить подобно прежним державным особам, ибо всем сердцем ненавидела знать и зазнавшихся буржуев. Я предложила своим друзьям и соратникам свободно занимать пустые помещения. За этим особняком сразу же закрепилось название Коробочек. В нём составилась довольно приятная компания, что-то среднее между штабом, клубом и коммуной. Но поначалу под новой крышей меня стали донимать кошмары, да самого банального свойства, к тому же, - путанные, бестолковые. Снилось, к примеру, что я смертельно больна, или что меня насилуют скопом, или что я стреляю и никак не могу попасть в цель, или вот - потеряла что-то важное в людном месте, брожу, спотыкаюсь, и - тяжесть под сердцем. Однажды приснилась мать, которую я совсем не помнила; у неё за спиной выстроились в ряд мрачные, косные старухи, глядящие исподлобья тупо и тяжело, - то ли былые ведьмы, то ли моя материнская линия. Тогда я распорядилась устроить в рощице рядом с Коробочком шалаш. Если дурно спалось, я уходила туда, под любезную сень берёзок. Когда не приходило решение, надоедали люди и духи, или переживала утрату и пустоту - я забиралась в свой скромный шалашик. И будучи там, внутри, уже не видела большой разницы между этим ветхим сооружением и целым миром.
  После странного обморока я окончательно пришла в норму только тогда, когда оказалась внутри своего шалаша. Я была удручена, мне было стыдно и горьковато. Столько раз говорила, что настоящий Страж не должен проявлять слабость на публике. Ведь каждый Страж - это вожак, ориентир. Нет, со мной явно что-то было не так.
  Подремав, я открыла глаза и увидела в щели над головой крупные звёзды. Была ночь. У шалаша дежурили те, кто головой отвечал за мою безопасность. Секретарь Колобко крепко спал, вытянувшись под одеялом. А Пунц и Иванов сидели лицом к лицу и весьма недружелюбно молчали. Между ними щёлкал, плевался искрами небольшой костерок.
  - Не сидите здесь, как псы, - сказала я, выглянув из шалаша. - Со мной уже всё хорошо.
  - Извините, но... - обаятельно улыбнулся Иванов. - Вы должны показаться врачу.
  - Да, Марго, - твёрдо сказал Пунц и отодвинул плечом Иванова. - Здесь в Коробке есть отличные врачи. Проверенные, - он сделал ударение на последнем слове.
  - Нахуй врачей, - сказала я. - Мне нет ещё и ... Да я здорова, как лошадь.
  Иванов вышел из-за спины Пунца и с видом крайнего почтения приблизился ко мне. По его глазам я поняла, что он хочет остаться со мной наедине. Я без слов повелела Пунцу удалиться.
  Мой личный телохранитель не выдержал и в сердцах затоптал костерок. Искры брызнули из-под его ног, как стайка кузнечиков.
  - Я не понимаю, Марго, - со злобой прошипел он, - откуда вообще взялся этот чурка? Он тебе кто? Что вы всё время шушукаетесь?
  - Пунц, ты как-то удивительно поглупел за последнее время.
  - Разве? Может, это ты так поумнела? - имел наглость огрызнуться он.
  - Иванов, скажи ему, кто ты. Какова твоя должность, - сказала я, мрачно разглядывая чёрную куртку Пунца из толстой кожи.
  - Я... - начал Иванов нерешительно. - Как это сказать? Главный, что ли?
  - Ну, главный, - кивнула я. - Хотя нет. Лучше - личный.
  - Я - личный палач, - спокойно представился Иванов.
  - Ну что? - теряя терпение, сказала я Пунцу. - Есть ещё вопросы?
  Пунц прищурился, тяжело отмахнул рукой и напролом зашагал в направлении Коробочка.
  - Что ты хотел? - обратилась я к Иванову.
  - Сам я не очень силён в медицине, - издалека начал он. - Но среди моих братьев...
  - Так-так, - я легонько толкнула его в грудь.
  - Вы сами подумайте, - бесстрашно улыбнулся он. - Вы можете нам доверять. Только нам.
  - Думаешь, со мной в натуре что-то не то?
  - Напротив, - он отступил назад. - Как раз, то. Вы же сами уже догадались. Просто не хотите в этом себе признаться. Я обещаю, это останется в тайне. Нам нет дела до вашей личной жизни.
  В бессилии и растерянности я села на траву. А Иванов, всё с той же своей безмятежной полуулыбкой, принялся восстанавливать костерок.
  - Природа устроена мудро, - вещал он. - Природа устроена идеально. Один только человек на её фоне плох и несовершенен. Почему мир прекрасен, а человеческое общество - косяк на косяке? Думаете, я не понимаю, что вы затеяли? Вы и ваши друзья? Вот потому мы и перешли на вашу сторону. А тот человек, какой он есть в его нынешнем виде и состоянии - не нужен. Его не жаль. Ему и продолжаться не следует.
  - Но это не возможно! - вскричала я. - Откуда? Когда? Такого не бывает. Не дури мне мозги, Иванов. Ещё ни один мужчина... Ёб, ты меня слышишь?
  - Вам ли не знать, какие чудеса бывают в природе? - огонь под его умными и деятельными руками снова миролюбиво захрустел берёзовыми полешками. - Вот поэтому я и предлагаю удостовериться. Рано или поздно - сами понимаете...
  Я отчётливо припомнила последнее свидание с Большим Белым Братом на борту злосчастного "Всплеска", вспомнила его непонятную обо мне заботу. Затем перенеслась на семь недель назад, в Шангри-Ла. Около трёх суток я пролежала в каменном саркофаге и ничего про это не помнила. Это было полное затмение. А когда я очнулась, по милости жестокой природы, то в моей руке оказалась зажата старинная фляга из горного хрусталя...
  - Хорошо, давай зови своего брата, - решилась я.
  Иванов тут же растворился в темноте. Его не было примерно час. Я старалась ни о чём не думать. Просто смотрела в огонь. Однако в памяти ясно проигрывались те новые, непостижимые ощущения, что появились во мне после страшного землетрясения. Оно унесло жизни пятидесяти тысяч человек. Целую неделю я собственными руками откапывала трупы и утоляла чужую боль. Я не спала ни минуты. Меня переполняла энергия непонятного происхождения. Тогда я думала, что мною движут идиотские чувства долга и сострадания. Формально, как правитель страны, я несла ответственность за стихийное бедствие, произошедшее на её территории. Но сейчас мне стало казаться, что вина моя страшной скважиной уходит гораздо глубже. Всё глубже и глубже. Оставляя позади себя не только тело моё и разум, но и саму душу. Там, под чудовищным гнётом природных законов, таятся неистовые, бесчеловечные силы. Единственный мост между ними и человеком - это запретное знание, или чёрная магия. С тоской и страхом я вспомнила предупреждение Неты.
  Наконец, Иванов-альфа привёл своего брата по ордену. Хищной птицей нырнул тот на землю, запахнутый в какую-то невообразимую упырью крылатку, весьма схожий по виду с тем старичком, что впрыснул мне яд в злосчастном Лехуо. По правде сказать, я не слишком хорошо отличала одного Иванова от другого. Приглядевшись, я убедилась, что этого я точно раньше не видела, потому что одна рука у него была сухой и беспалой. Кроме того, у него были очень густые, спутанные брови и широкие, бесцветные глаза.
  - Это лучший врачеватель в мире, - поручился Иванов-альфа.
  Бровастый внимательно посмотрел мне в глаза и даже не сделал попытки выразить свою верноподданность. Он просто смерил меня взглядом. Как обычную женщину.
  - Ложись, - грубовато и без акцента приказал он.
  - Ты где учился, чучело? - спросила я, но он никак не отреагировал. Тогда я зашла в шалаш и легла на свой спальный матрас. Он вошёл следом. Наклонился и провёл надо мной здоровой рукой.
  - Тебе надо завязывать с алкоголем, - сказал он.
  - Так. Что ещё?
  Лепило вытащил из-за пазухи три костяных кубика и, поболтав их в горсти, выбросил мне на грудь. Лицо у него стало задумчивым, даже лирически отрешённым. Собрав кубики, он снова метнул их, причём один кубик закатился в самый низ моего живота. На этот раз он не стал их собирать.
  - Встань, - приказал он.
  Я встала, и кубики скатились на пол. Он наклонился и внимательно их осмотрел. Даже, кажется, понюхал один. Как следопыт - след зверя.
  - Что ж, - он подобрал свои кубики. - Первое. Ты ещё не была с мужчиной.
  - А то я без тебя не знаю, - с холодком в груди усмехнулась я.
  - Второе, - он сглотнул и немного помялся. - У тебя внутри плод. Семь недель.
  Некоторое время мы стояли и недоверчиво разглядывали друг на друга.
  - Назови мне своё имя, - наконец, промолвила я. - Постараюсь запомнить.
  - Ичхуотль, - каркающим голосом сказал он.
  - Ичхуотль, - подражая акценту, повторила я. - Ты сможешь убрать из меня эту гадость?
  Он медленно поднял здоровую руку, снял с меня шапочку и ласково развихрил мои стянутые в пучок седые волосы.
  - Тут есть ещё кое-что, - наконец, с сопротивлением произнёс он. - Я не смогу это сделать. Потому что не знаю, как это устроено.
  - Разве ты не лучший врачеватель в мире?
  - Как бы тебе это объяснить, - вздохнул он. - Вот представь такое положение. Под какое-то густонаселённое место заложена бомба чудовищной мощности. И принцип её неизвестен. Как бы ты поступила?
  - Наверное, для начала провела бы эвакуацию. А потом... - и тут мне действительно стало страшно, потому что я сполна ощутила своё ничтожество. - Так что же мне делать?!
  Ичхуотль слегка пожал мой локоть и посоветовал:
  - Доверься природе и верь, что всё обойдётся. Так издревле поступают земные женщины.
  Мы вынырнули из шалаша. Мой лекарь сделал широкий шаг в сторону и, резко повернувшись на месте, размахнулся своей чёрной накидкой, словно собирался взлететь. Он был уже близок к тому, чтобы пропасть в темноте, когда я хладнокровно выстрелила ему в затылок. Выстрел и низвержение тела издали один сухой, нераздельный звук, похожий на звук упавшего деревца.
  - Твой брат был очень мудр и правдив, - сказала я Иванову. - Как-то само получилось - терпеть не могу резких движений. Убери тело и... не переживай, что я сделала за тебя твою работу.
  - Да не переживаю я, - ровным голосом сказал Иванов. Взвалил труп сухорукого ниндзя на спину и неторопливо пошёл в направлении Троицких врат.
  И донеслось его невнятное бормотание:
  - В тёплом трупе много интуиции...
  
  Это был мой первый в самостоятельной жизни медицинский осмотр. А второй, и последний, состоялся в ту же ночь, в крепостной больнице. Он продолжался значительно дольше. Я сдавала всевозможные анализы. Меня просвечивали невидимыми лучами. Щупали, тискали, гладили и даже заглядывали в рот. И только под утро, традиционный доктор, внешность и имя которого моя история не сохранила, подвёл итог.
  - Вы совершенно здоровы, - сдержанно обнадёжил он. - Так, небольшая интоксикация и переутомление.
  - Точно? - дважды спросила я, а потом уточнила: Ничего такого женского? Я не беременна?
  - Ну, что вы, - смутился он. - Вот ваш ультразвук.
  Я посмотрела на снимок чего-то похожего на расплющенный репей или сдутый воздушный шар.
  - У вас свой цвет волос? - вдруг спросил он. - Извините, что интересуюсь. Я не психолог. Однако могу порекомендовать хорошего специалиста.
  Он что-то накарябал на листке и подвинул его мне. Этот человек, загородившийся от реальности всякими сложными, тонкими приборами, был совершенно бесчувствен и выхолощен.
  - Зачем это? - по-дружески спросила я. - Думаешь, у меня с головой не в порядке?
  - Нет, так-то, вроде всё нормально, - он сбился и стал перекладывать листки с места на место. - Пока что. Я вот к чему веду. В наше время девочки начинают половую жизнь в 13-14 лет. И, с точки зрения науки, это совершенно нормально. А вам уже... - он посмотрел в разложенную перед ним папочку и назвал мой возраст. - У вас нет никаких физических недостатков. Более того... - он выразительно оглядел мою фигуру, но тут же опустил глаза, точно обжёгся.
  - Не неси околёсицу, ёбана. Говори прямо, - призвала я.
  - У вас есть молодой человек? - выпалил он и надулся.
  Я не смогла сдержать смех. Взяла у него из-под носа папочку, куда он поглядывал. В ней было несколько плотных листков, исписанных дёрганным, неразборчивым почерком.
  - Это что? Дело уже завел? Ну, ты остряк!
  На выходе, в безжизненном коридорчике дожидался Пунц. Красные от недосыпа глаза, лоб перерезан морщинами, кулаки сжаты. Что-то жалкое обнаружилось в его облике. Он стал похож на настоящего поэта, хотя, по его собственному признанию, уже давно ничего не сочинял. Выводок его муз оборвал верёвочку.
  - Действительно хорошие врачи, - сказала я. - Убей их.
  - Что? - вздрогнул он. - Не пойму я уже, где ты шутишь, где нет.
  - Ладно, всех не надо. Того, кто со мной говорил. Ты же всё слышал? У тебя тоже заведена на меня такая папочка?
  - А он-то чем провинился?
  - А говорил со мной свысока.
  - Он же врач. Они так всегда. Ты разве не знала? - Пунц угрюмо смотрел на носки своих туфель.
  - Ты тоже считаешь, что у меня психоз на почве девственности?
  - Ой, Марго, - он скривился и сплюнул. - Природа, точно, на тебе споткнулась.
  - Как это?
  - Тебе надо было родиться парнем.
  Сказал - и тут же отступил, на сытом, породистом лице - ужас и отвращение.
  - Ты был самый отважный, гордый и независимый человек, которого я знала, - тихо произнесла я. - В глаза мне смотри. А теперь ты пёс. Старый, жалкий, весь в репьях и блохах.
  Он неслышно пробормотал ругательства. И, как другие хватаются за сердце, он схватился за свой "Глок". Вынул его и держал дулом вниз.
  - Вот это правильно. Держи хвост пистолетом. Ибо масоны не дремлют. Свили, понимаете ли, себе новую ложу в нашей святой и народной армии. Но если бы только там. Ты мне нужен, Пунц. Мне очень нужна твоя преданность, проницательность. Потому что поднимется большая вонь, - продолжала я. - Всех недовольных надо брать на заметку. Маркировать. Вот и займись. Колобко введёт тебя в курс дела и расскажет, как работают наши системы. Вы подготовите расширенный список. Сразу предупреждаю, работы будет немало. Когда лонг-лист будет готов, ты лично свезёшь его в Имперский Дозор и Великую Прокуратуру. Среди недовольных наверняка окажется и твой давний неприятель Скатов. Я тебе его отдаю. Ну, чего приуныл? Дело грядёт не шуточное.
  Пунц двигал желваками и безвольно покачивал стволом.
  - Но сначала разберись с доктором, - чуть теплее добавила я и с размаху хлопнула его по плечу. - Да, кстати. Мне больше не нужен личный охранник. Теперь ты будешь жить в конуре. Будешь моим Шариком. Забили? Ладно, не обижайся. Дай лапу, Барбосик.
  Я расхохоталась и не спеша пошла по бледной дорожке, мимо быдловатых чертогов и храмов старинной крепости. Ощущала спиной, что Пунц встал в позицию дуэлянта - расставил длинные ноги, вытянул клешню, прицелился. Сколько раз убивал людей, а тут - точно пистолет у него стал деревянный. У него было достаточно времени, чтобы выстрелить, пока я повернула за угол. Он мог достойным образом закончить свой жизненный путь. Но он так и не выстрелил. Не знаю, что его сдерживало. Вряд ли, это был страх за себя или какое-то чувство по отношению ко мне. Не ложь, не кнут и не пряник. Но что? Какая такая сила держит людей в неволе? Неужели генерал Рю был прав, и всё дело в какой-то невидимой и всепроникающей заразе, которую вырабатывает волшебный станок? Размышляя над этим, я дошла до своего шалаша. Наконец-то, все камни с моей души упали, и стало ясно видно, зачем я живу.
  Я растолкала ногами сладко спавшего адъютанта. Коробко разом вскочил и смирно вытянулся. На его пухлом, измятом лице проступило выражение полной готовности. Смутившись, он закрылся одеялом от моего взгляда. Одной частью тела он ещё был по ту сторону сна.
  - Срочно займись расширенным списком, - распорядилась я.
  - Тотальная санация? - его глаза вспыхнули. - Я так и думал! Радикально! Правильно!
  В расширенный список предполагалось брать всех, а не только военных.
  - Как только все будут под стражей, возьмёте до кучи Пунца и Скатова. Только учтите, они могут отстреливаться.
  - Понял, - ребяческое лицо Колобко преобразилось - стало серьёзным и жёстким.
  - Тогда ты, вместо Скатова, будешь рулить Имперским Дозором. По Сеньке шапка? Сомневаешься - сразу скажи, - устало сказала я.
  - Дак, - Колобко поколебался, переступая с ноги на ногу; эрекция у него прошла. - Думаю, это будет не просто. Но и не сложнее, чем быть вашим адъютантом. Я справлюсь, конечно.
  - То-то же, Колобок, - сказала я. - Иди. Чего встал?
  Первый луч солнца нагло мазнул по макушкам берёзок. Мне показалось, что на моих глазах этот сообразительный и энергичный юноша превращается в решительного мужчину.
  - Можно спросить? А вы? Кто теперь будет вашим секретарём? Кто будет с вами?
  Вместо ответа я показала ему свой ветхий, нелепый "марголин".
  Застрелюсь, решила я, давно пора. Что я тут делаю? Как совладать с этим нутряным давлением позора, если даже русская водка - словно дождевая водица? Но скоро в Коробочке проснулся Алька - я услышала его ликующий топот по дорожке. Дальше - навалились проклятые дела. А потом на своём грубо сколоченном столике, среди набросков декретов и рабочих статей, я нашла белый ненадписанный конверт. В него была вложена рождественская открытка: толстый заяц колотит в барабан. У Большого Белого Брата был чёткий почерк романтического конторщика. Буквы точно любовались сами собой, а некоторые даже имели вензеля. Я прочла:
  "О, моя трогательная маленькая бэби. Признаюсь, я нечестно с тобой поступил, не посвятив тебя в суть нашей сделки. Но такова была воля моего заказчика. Да и вряд ли тебе были бы интересны тонкости загробной коммерции. Отчасти меня извиняет то, что ты сама выразила своё согласие, пусть и сделала это втайне от своей великодушной натуры. Да, Маруся, ты не была категорически против того, чтобы выносить этот плод. Не переживай, его судьба уже надёжно устроена, и этой судьбе можно только позавидовать. В свою очередь, даю обещание, что скоротечные дни твоей беременности пройдут в довольствии и безопасности. Надеюсь, ты не держишь на меня зла, ибо я к тебе всегда хорошо относился. Твой навеки Большой Белый Брат".
  А внизу, через отступ, уже без завитушек, была сделана приписка:
  "Твоя беременность продлится всего 333 дня. Мой тебе совет: просто закрой глаза и плыви по течению. Я твой должник".
  Прочитав письмо, я на несколько мгновений ослепла от невыразимой ярости, которую некуда было направить. Отчаянно захотелось ракетой унестись в пустоту. Со всей силы я колотила себя в живот, пока не стало дурно.
  - Сволочь! Мерзкий ублюдок! - бормотала я. - Плыви по течению! Плод! Я тебе что - сраное дерево? Да ты не расплатишься! Ты теперь вовек со мной не расплатишься!
  Но ярость вспыхнула - и погасла. Я стала равнодушной. Моё равнодушие приняло почти идеально круглую форму. События и люди меня больше не трогали, не занимали и скользили по мне, как тень от солнца. Так познала, что такое свобода. В эти критические дни я вычислила её формулу и нашла точное её местоположение в своём организме.
  Уж точно, свобода - не возлюбленная, и не деньги; ею нельзя делиться с кем ни попадя.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"