Кривушин Роман Владимирович : другие произведения.

Шляпа. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Один человек сказал, что увидел во мне проблему. Узрел во мне вспышку, которая вывела его из оцепенения. Вопрошание скрасило его последние дни. Я сполна удовлетворила его художнические амбиции. Ныне он покоен.
  Другой человек сказал, что у меня фантастический характер. В том смысле, что надуманный, причудливый, странный. Наверное, так оно и есть. Я чувствую, что лишняя в этом мире. На коленях он умолял меня стать проще. Но я и без того проще некуда. Если я стану ещё проще, то просто сойду с ума. А тот человек умер в кавычках.
  Третий человек сказал, что я люто ненавижу расу людей. Фигня. Короче, я толерантна к людям. В отличие от гномов, дельфинов, водяных, альрауне, пердунов, орков и так далее, люди - это мои братья и сёстры. Что с того, что двоюродные? Не говорите мне, что я не болею душой за людей. Лучше помалкивайте, катайте за щекой леденец. И, кстати сказать, тот человек сошёл с ума.
  Четвёртый человек сказал, что я - точно ложная тайна. Это не совсем верно. У меня блуждающий код. Едва вы подобрали ко мне ключ, как я уже сменила замок. Звучит интригующе? На самом деле, если вы увидели во мне что-то загадочное, значит, вы уже повелись и провалились. Ничего такого во мне нет - загадочного. А тот человек, что сравнил меня с не вскрываемой бутафорской банкой, с большой вероятностью скоро умрёт.
  Я люблю человека, которого никогда не было. Он сказал, что я совсем распоясалась, нарушила все правила игры. За это положен Штраф. Ну и пусть. Я ведь сама его выдумала со скуки.
  Мне все равно. И никого не жалко. Я ненавижу себя за то, что я есть.
  Потому что я просто тело, живое, жалкое тело. А это значит...
  
  1. Поединок.
  
  - Ты просто тело, - на полном серьёзе говорит генерал Рю. - Солнце дало тебе энергию. Твоя жизнь - это вклад Светила.
  "Investment of the Great Torch", - сказал он. За квадратными тёмными очками - такая власть, что мне и не снилось. Ни в сказке сказать, ни пером описать. У меня пересохло во рту, члены мои онемели, а высокие каблуки (я сегодня на шпильках) ушли в мраморный пол, точно в мать сыру-землю. Одно слово сказать - страшно. Ибо передо мной не человек. Пускай и выглядит как заурядный мужчина. Мужичонка даже. Старикан. Ростом - не выше меня. Жирный, мышцы запущены. Рябое, пыльное лицо с рубиновыми нитями, мерзкая бородка ромбиком. И под ногтями у него грязь - да, я не вру. Скорее всего, он ест руками и редко моется. И даже спит, не снимая парадной генеральской формы. Один эполет в виде золотого паука сидит криво, а другой - и вовсе висит на путанице из чёрных ниток. Но зубы - в полном порядке, словно только что повылазили из буро-малиновых дёсен. Впрочем, описывать внешность генерала Рю - занятие пустое. У того, кто им водит, сразу семь тел разного возраста. Каждые одиннадцать лет, в период наивысшей солнечной активности, великий колдун рождается заново. Ну и, соответственно, умирает. Я имею возможность лицезреть его шестое действующее воплощение. Не могу избавиться от досужих мыслей - интересно, как же генерал будет выглядеть при смерти, если уже сейчас почти не следит за собой?
  - Я бы легко мог тебя раздавить точно муху, - продолжает он и правой рукой резко ловит воображаемую муху. - Да ты и сама это знаешь.
  В ответ я сокрушённо киваю и, скрестив руки внизу живота, цокаю каблучком от нетерпения. Жду, когда же он самолично прибьёт меня, обратит в муху или в пепел. Или он выбрал другое решение - хочет сделать это чужими руками и принародно? Тогда я, вот досада, уж точно стану мученицей.
  В глючном замке генерала всё криво и кособоко. Стены словно из папье-маше. Очень много всяких имперских и мужеских символов, от которых поневоле воротит. Пахнет - космической пустотой. Сам замок не слишком велик и находится в пяти минутах от делового центра. Я специально проводила опрос среди толпы: никто не обращает внимания на резиденцию генерала. Одни видят там цирк-шапито. Другие - закрытую на реконструкцию церковь, обломок истории. Третьи удивленно морщат лоб, словно не понимают, о чём вообще речь, мало ли каких в городе зданий, свихнуться можно от нелепой разноголосицы форм и материалов. Риелторы уверены, что на месте замка расположено кладбище Ордена Трансвеститов. А главное, без приглашения генерала, без его личной визы туда не войти. Что поделаешь - чары. Я уверена, что когда в городе появилась я, то замка с семью мавританскими башенками ещё не было. Генерал вместе с челядью квартировал в старой столице империи. Но как только в Дегеле завелись денежки, вся масонская рать перепорхнула сюда.
  - Что молчишь? - спрашивает он без агрессии. - Язык проглотила?
  Помещение для приёма челобитчиков - совсем как полость внутри поверженного на спину пузатого голема. Выпуклый потолок и четыре растопыренных в разные стороны коридора. Генерал там, где и положено - в голове. А я, стало быть, жмусь напротив него, и за моей спиной - острый угол и два хорошо охраняемых подступа. Пришла я сюда по правой ноге, и если уйду по левой, то только на муку, в расход.
  Но я не намерена потакать ужасному будущему. Я намерена драться.
  
  - Не хочешь говорить по-людски? Ладно, - мой оппонент дружелюбно улыбнулся. - Давай поговорим как маги.
  Он легко оторвался от пола и завис, скрестив ноги. А я только жалко подпрыгнула.
  - Ха-ха-ха! - отчётливо пророкотал он. - Ты ненормальная ведьма. Даже левитировать не умеешь. Скажи, почему ты до сих пор не лишилась девственности? Это же так просто? И не стыдно тебе?
  - Стыдно, - призналась я и села на пол. - А что делать.
  - Идеально - стать женщиной в 13-14 лет. В этом возрасте самые сладкие грёзы, самые подлинные ощущения. Я сам, кхе, что скрывать, баловался раньше. Залезешь в такую нимфочку, заберёшься в неё весь - и давай толкать на дорожку, выложенную жёлтым кирпичиком. К падению и разврату. Нуга небесная и чистая нега! А ты, дурёха, всё пропустила. У тебя рессентиман. Вот отчего ты такая злая и поперечная. Сколько тебе уже? 21? Теперь ты можешь покупать спиртное. Ха-ха-ха.
  Я скрестила руки на груди и отправила генералу в лоб своё первое сообщение. Он отреагировал двояко: во-первых, спустился на землю, то есть обрёл вес, а во-вторых, снял с головы фуражку и стал натирать полой мундира поблекшую кокарду. При этом он говорил слова, хотя мог бы, в принципе, этого и не делать. Но такова была избранная им тактика.
  - Всё верно. Ты узнала о моём существовании раньше, чем я о твоём. Последние великие ведьмы напихали в тебя свои жалкие приёмчики и подначки. Они дали тебе школу и заряд. Чтобы ты за них отомстила. Знаешь, почему я под корень зачистил всю вашу ведьмовскую банду?
  Я отправила генералу сообщение.
  - Нет! - воскликнул он и заколыхался. - Дело не в моей сексуальной ориентации. Тут другое. Хотя ты, может быть, и не поймёшь. Куда тебе. Эти бабы мне просто наскучили. Осточертели.
  Неожиданно он замолчал, и меня обожгла волна ненависти.
  Но ты оказалась нерадивой и сумасбродной ученицей, без слов сообщил он. Ты сразу себя обнаружила и стала чудить, расплескивать свою энергию, переводить свои чары на всякую ерунду. Почему, спросил он. Не верила в успех? Действительно, у тебя не было ни малейшего шанса причинить мне вред. Я - совсем другого уровня. Те, кто тебя снарядил и вышколил, с самого начала понимали, что ты мне как слону дробина.
  Я снова ему сосредоточенно ответила.
  - Да, как-то так, - наконец, произнёс он. - Только что ты знаешь о скуке? Ты когда успела соскучиться? Может, ты прожила десять тысяч лет? Может, ты видела сотню великих империй? Сколько раз ты рождалась и сколько раз ты умирала? Вот то-то же. Только моей великой скуке ты обязана. Ты должна быть признательна ей, благодарна. Скажи ей спасибо. Нет, ты лжёшь. Хочешь, хочешь. Ты ещё не прожила достаточно, чтобы захотеть умереть. Нет, ты не знаешь, как я с тобой поступлю. Пришла на авось, а сейчас у тебя в голове маячок вертится. Пронесёт? Не пронесёт? Итак, что мне сделать с тобой? Скормить гарпиям? Сжечь? Замуровать? Отправить в заполярный концлагерь? Ещё какие варианты? Отдать своим людям на растерзание? О, они там за дверью столпились и с нетерпением ждут, когда я подам знак. Заготовили для тебя большую развлекательную программу, предвкушают садистическое удовольствие.
  - Жалкий прислужник великой Балды, - в голос произнесла я. - Ты рождаешься старым. А людей твоих я скоро убью.
  Ты не справедлива, молча сказал генерал, ты ничего обо мне не знаешь. А вслух промолвил:
  - Мне нет дела до этих жалких рабов! Никто из них не является незаменимым, - генерал выпятил свою куриную грудку и задушевно добавил. - Вот что, жалкая муха. Я листаю твою жизнь, точно комикс. Я на него подсел. Как ребёнок, я жду, что будет дальше. Хотя конец предрешён. Жуткую смерть я тебе гарантирую. Даже не я - сам порядок природы. Поверь моему опыту - природа умеет подавлять бунты и гасить фантазии. Часто думаю, в чём же он, твой стиль, твой крючок? Что ты скажешь?
  - А ничего, - ответила я и поёрзала. - Извините. Я от волнения писать хочу.
  - В наглости какой-то необычайной, - ответил за меня генерал. - В беспардонности неслыханной. Никто до тебя, допустим, не додумался поменять на свой вкус климат. Никто не изобрёл конвейер удачи. Одной левой ты порвала колоду карт, на которую молились поколения очень серьёзных людей. Ты уничтожила мафию. А потом, при помощи группы бродячих музыкантов учинила в моём городе погром, вооружённый мятеж. Что ты ещё придумаешь? Какие ещё доставишь мне неприятности? Всё жужжишь и жужжишь прямо над ухом.
  - Жу-жу-жу, - с готовностью подыграла я.
  - Эй? Ты что, совсем не уважаешь традицию?
  - Праздник люблю, движняк, - лениво ответила я.
  - Дви-и-ижняк, - передразнил генерал и притопнул. - Что за дебильные словечки! Живёшь так, словно этот мир возник вместе с тобой и для тебя одной. Так безответственно маги себя не ведут. Так ведут себя избалованные дети. Знаешь, что я с тобой сделаю, гадкая ты девчонка?
  - Ну и что же?
  - А ничего, - генерал приподнял очки, и я увидела, что вместо глаз у него две круглые чёрные дырки. - Ты можешь делать, что хочешь. Свобода, бери, сколько унесёшь. А я просто подожду, пока ты сдуешься от своих чудачеств. Моё время, оно течёт совсем по-другому.
  - Не поняла я чота, - от меня точно гора отвалилась. - То есть, мы не будем драться один на один? И не накажете даже? Отпускаете, что ли?
  - Нет, как раз напротив. Никуда я тебя не отпускаю. Я сейчас напишу приказ. Назначу тебя директором. Надо всем. Агентство Государственной Информации, небось, слышала? Сейчас, после мятежа, ему подчиняются абсолютно все ветви и исполнители власти. Даже армия. Хотя армия у нас подчиняется только наитию, высшему наущению, - генерал сорвал плохо державшийся погон и бросил его мне. - На вот. Ты тоже теперь генерал.
  - О! Я всегда была хорошим солдатом. Моя мечта сбылась! - обрадовалась я.
  - Сказать по чести, - генерал тихо рыгнул, - я создал АГИ для тебя. Это суперконтора твоя по праву.
  Я присвистнула - вот так подарок! Это не летучее авто, не атомная яхта и не пуд бриллиантов - круче! И этот невообразимый подарок делает мне заклятый враг? Может, ещё подойдёт, встанет на цыпочки и расцелует, как дочку?
  - Будешь подотчётна только мне. Лично. Точнее, только Солнцу в моём лице. В моих лицах, да. Я отойду в сторонку и буду дальше листать свой любимый комикс. Твоё призвание, Маруся, заключается в том, чтоб развлекать меня, тешить, - генерал впервые обратился ко мне по имени. - Только прошу об одном. Продержись подольше, не накосячь, не навлеки на себя гнев миллионов. Тут уж никто тебе не поможет. Ни Бог, ни царь и ни герой.
  Признаться, такого поворота я не ожидала. Даже писать расхотелось. Я сняла с ног нелепые туфли с задранными пятками и рассеянно покрутила их над головой.
  - Приказ напишете? Не дурите мне голову. Приказ он подпишет.
  - Соображаешь. Приказ - это формальности. Сила - не в этом. А вот пойдём-ка за мной.
  - Куда это?
  - Иди, не бойся. Не съем, - генерал призывно взмахнул рукой и решительно направился в тот коридор, что находился от него по правую руку.
  Я двинулась следом. С каждым шагом, который мне удавался, пространство разительно изменялось. Было трудно сосредоточить взгляд на чём-то конкретном. Стены расступались и росли, как живые. Из зеркал и окон выдувались новые апартаменты. Коридор, куда меня заманил генерал, чуть колыхался, словно неверная гать над топью. Он шёл излукой и постоянно ветвился. Чтобы не упустить генерала из виду, мне пришлось поспешить. Вдобавок, я то и дело спотыкалась о ложные пороги. А сердце тревожно стучало в предчувствии каверзы, западни. Я поступила крайне легкомысленно, что привела себя в замок. Как нерадивый студент на дьявольски трудном экзамене, я копалась в себе и искала шпаргалку.
  Наконец, мы куда-то пришли, потому что хозяин замка остановился. Теперь он был выше меня, и на плечи его была накинута блистающая рубинами, чернильная мантия волшебника. Оглядевшись, я поняла, что нахожусь в чём-то вроде алхимической лаборатории. Здесь душно пахло озоном, а потолок клубился, как облако. Стояли полки с окаменевшими книгами и какие-то задрапированные приборы. Всё источало дух невообразимой старины. В воздухе дрожала тягостная статичная мелодия. Дневной свет, проходя сквозь круглые разноцветные окна, делался зловещей цветомузыкой.
  "Всё, пропала!" - пронеслось в голове.
  А внутренний голос нежно шепнул:
  "Не бойся. Тут нет ничего страшного".
  
  - Генерал, вы чего это задумали? - хрипло спросила я.
  Фигура волшебника развернулась ко мне лицом, но самого лица я не увидела. Голова генерала была обмотана белой шёлковой лентой. Теперь вслух говорила одна я, а он посылал мне мыслеформы. И каждое его немое слово было болезненным щелчком.
  - Раздевайся, - потребовал он.
  - Ещё чего? Схуяли я буду раздеваться?
  - Не любишь подчиняться, да?
  - Не очень-то. Не привыкшая я подчиняться.
  - А зря. Надо было потренироваться. Чтобы иметь реальную власть, надо любить подчиняться. Ты разве не знала? Глупая, давай раздевайся.
  Я мысленно стала снимать с себя вещи. Не потому что испугалась. Мне действительно вдруг самой захотелось стать голой. Предстать в чём мать родила.
  - Где мы? - спросила я. - Тут, походу, давно не проводили клининг.
  - Три тысячи лет, - сказал генерал. - А может, и все пять. С тех пор, как я короновал Авраама.
  - Ну и зачем так свинячить? Пыли, блин, тут, хоть жопой ешь!
  - Один резвый корсиканский офицеришко, попав в эту комнату, доставил мне удовольствие ртом, - генерал Рю поделился приятным воспоминанием. - А от тебя я прошу одного - просто заткнись. Не перебивай мою мысль.
  Он страшно щёлкнул челюстями - и фокус-покус! Из руки его брызнул красноватый искусственный свет, и все плоскости заблистали, как надраенная корабельная рында.
  - Ты придумала индустрию удачи. А я изобрёл устройство, производящее легитимность. Ты находишься внутри станка, который делает из людей повелителей мира. Я давно его уже не заводил. С тех пор, как в мире утвердился капитал, управлять людьми стало проще.
  Нечто вроде иронии, как невидимый протуберанец души, протянулось от хозяина замка. И это была такая свирепая и ядовитая ирония, на какую не сподобятся и легионы отчаявшихся писак. Я увидела вкруг себя нагромождение двояковыпуклых линз, каменных шестерён и пеналов, соединённых толстыми жилами из серебристого волокна. Мерный звук от гнетущей мелодии сделался громче. Не иначе, это шумела требуха монструозного аппарата.
  - Золото - это материализованный солнечный свет. Оно сводит с ума массы, низвергает правительства, порождает религии и культуры, убивает народы, открывает новые материки. Из мятежей оно делает революции. Но золото - это фальшивка. Ни одна революция не способна приобрести законный статус только на основании золота или какой-то блестящей идеи. Тебе как потомственной революционерке должно быть известно. Что обращает светила.
  Колдун подошёл вплотную и возложил руку на мой оголённый живот. Жест был довольно фамильярный, и любой другой человек на его месте тут же отлетел бы от меня на дюжину метров с проломленным черепом. Но меня охватило безразличие. Так и хочется добавить - ледяное, но это сковывающее чувство было скорее сродни жаркому исступлению.
  - У тебя нет того, что нужно для властвования, - интимно выдохнул колдун. - Так уж распорядилась природа. Ты дитя луны, а не солнца. Но ты красива. Какая у тебя нежная кожа! Хочешь, я сделаю так, что ты будешь светиться даже в сплошной темноте? И, ослеплённый твоей красотой, тебя не тронет ни один мужчина. Даже самый дикий и неведомый зверь, даже дракон склонит перед тобой голову и потупит взор. Ты будешь царить - но так, как это присуще женщине. Спасать своей красотой, а не убивать своими руками.
  - Извините, - через силу промолвила я и отошла назад от обжигающего контура. - Я не хочу использовать свою вагину ни как приманку, ни как стимул. Это кажется мне несколько подловатым. Такая вот у меня странная одержимость. Генерал, правда во мне, а не в вас. Солнце, луна, вся эта рыхлая астрономия, она здесь ни при чём. Править должна правда.
  - Это ты, что ли, правда? - возмутился генерал. - Ты кривда. И я тебе это сейчас докажу.
  - Как докажете-то? На пальцах, что ли? У вас что...
  Не прикасаясь, колдун толкнул меня руками. Меня отбросило, я к чему-то прочно прилипла. Руки мои разошлись в стороны, а ноги переплелись. На лбу своём я ощутила жжение колючего обруча.
  - Ах, ты, пида... - слова застряли в горле, и стало невыносимо душно.
  - Ты будешь править не раньше, чем у тебя вырастет хуй, - безжалостно предрёк колдун. - Давай, посмотрим, на сколько тебя хватит. Рыжая курва Елизавета продержалась двадцать минут. А за тобой я приду через сутки, чтобы собрать в совочек твой прах.
  Генерал злодейски расхохотался и был таков. Гудение прибора, в котором я была заперта, сразу повысилось, обсидиановые шестерни заплясали в пазах, по линзам разбежались хищные солнечные зайчики. Крест тихо тронулся, и моё тело стало клониться в левую сторону.
  Но снова нежный, прохладный голос внутри меня произнёс:
  "Не бойся. Тут нет ничего страшного".
  
  Не смогу, наверное, передать, как я провела последующие несколько часов, что чувствовала. Неуютно, скверно. Хотя на словах это может показаться чем-то забавным. Экстремальным приключением, если угодно.
  Пылающие световые шары бомбили со всех сторон. Жар аравийской пустыни оскалился на моё тело. Но с этим я быстро справилась, выставив перед собой щит, испещренный, оплавленный лунный экран. Хуже было вращение-отвращение; проклятый колдун нарочно запустил меня не в ту сторону. С огромным трудом мне удалось поломать крест, на котором я беспомощно висела. Ну, а самым невыносимым был звон, исходящий от деталей машины. Поэтому едва только я освободилась, как сразу бросилась туда, где, по моим ощущениям, находился сердечник. Орудуя кулаками и пятками, а также отломанной лопастью креста, я раздолбила базальтовый кожух и вырвала из хитросплетения жил нечто воющее, верещащее, размером с голову ребёнка. Изводящий звук медленно сдулся. И фабрика легитимности перестала функционировать. От соприкосновения со злой индустрией мои руки на некоторое время стали совсем прозрачные, как у эльфийской матроны, а в груди раздалась смоляная воронка, куда стало засасывать мёртвых красненьких муравьёв. Сил хватило на то, чтобы отодрать от полки толстенную книгу. Я несколько раз обрушила её вес на ручное компактное солнце, пока его гундливый скулёж не прекратился. Потом - безжизненно рухнула рядом, в зловонную серую лужицу. Жизнь совершенно оставила меня. Я вся разрядилась в акте ненависти против машины.
  Если честно, всё, что я помню, это неумолимый жар, тошноту и ненависть. Неблагородная ненависть низшего к высшему. Она проистекала из страха. Из такого дикого страха, какого мне прежде не приводилось испытывать. Главную причину страха я установила только спустя какое-то время. В тот момент, как я прилипла к кресту и на меня парадным строем двинулись полки солнечных зайчиков, больше всего меня пугало ни то, что я проиграю или погибну. А то, что в результате магической экзекуции я переменюсь, стану другой и себя не узнаю. Больше всего я страшилась, что у меня отрастет хуй.
  Наверное, этот страх и отнял у меня последние силы. Но он же и привёл меня в чувство. Открыв глаза, я сразу убедилась в том, что ничего ужасного не произошло. Да, всё со мной было в порядке. Только полопались губы, и хлынувшая из носа кровь запеклась наподобие эспаньолки. Оказалось, уже наступила ночь. Я лежала на жухлой траве, а рядом торчали аккуратные пирамидки из мрамора. Наверняка, это и было кладбище Ордена Трансвеститов. Одежды на мне не было никакой. Но было радостно ощущать всем телом ночную прохладу и пыль дождя.
  Я вышла с огороженной территории мемориала и побрела через пустой, обмерший город. Не сразу я вспомнила, что причиной такому странному оцепенению. Город плыл сквозь тишину комендантского часа. Официально ночной жизни здесь больше не было. Каждого, кто вышел из дома после наступления темноты, могли застрелить, как собаку.
  Шла я понуро, похожая на жалкий объект насилия, на вероломно брошенную куклу для плотских утех. В ушах шумел прибой крови. Усталость была такая, точно я пару суток ковыляла по снежной целине. Вдруг откуда-то сбоку беззвучно надвинулась большая военная машина. Она была раскрашена под государственный флаг - в чёрно-красную полоску. На броне сидел стройный парнишка в форме пехотинца и модных чёрных очках. Он ободряюще улыбнулся и протянул руку. Я приняла приглашение и взобралась. Молча солдат накинул мне на плечи водонепроницаемый плащ, пахнущий почему-то духами. И также молча протянул пузатую фляжку. Я сделала несколько неслабых глотков и сразу почувствовала себя под надёжной охраной алкоголя.
  Солдат отвернулся и уставился вперёд, сцепив руки вокруг колен. А я онемела, потупилась и не заметила, как броневая машина миновала жилые кварталы, пересекла шоссе и подъехала к самому океану.
  - Эй! - негромко позвала я соседа.
  Добрый солдат оглянулся и снял очки. Вместо глаз у него были две тёмные ямины. В них копошились красненькие мураши.
  
  - Меня зовут Амару, - представился безглазый пехотинец.
  - Сколько тебе годков, солдатик? - спросила я, кутаясь в плащ.
  - 22.
  - Вы что, все служите в армии?
  - Не обязательно в армии. Но служим все, - ответил он и сплюнул.
  БМП плавно катилась по песчаной кромке суши.
  - Эй, хлопец, - я легонько его лягнула. - А тебя тоже девушки не интересуют?
  Пацан зарделся и покачал головой. Потом снова сплюнул и сказал развязно:
  - А ты легко отделалась. Разве что... - он скользнул взглядом по моим растрёпанным волосам, но ничего не добавил.
  - Куда мы едем?
  Ответил, не поворачивая головы. В голосе промелькнуло разочарование.
  - Хочу извиниться перед тобой за дурацкую шутку.
  - Ничего себе - шутка! - на этот раз я изрядно пнула его в бок, так что он чуть не свалился под колёса. - Да я чуть не умерла.
  - Чуть - не считается. Зато теперь у тебя есть легитимность. Можешь хоть целый мир завоевать и править в нём, сколько годков в тебя влезет.
  - Да плевала я на твою легитимность. И на твой мир.
  Остановились у большого костра посреди пустынного пляжа. Там на бревне сидел злобного вида оборванец с задубелым сизым лицом. Амару порхнул с борта и что-то ему сказал на непонятном языке. В этот момент люк позади меня с лязгом откинулся. Из него медленно выбрался генерал Рю. Прямой, точно в нём сидела оглобля. Не уделив мне никакого внимания, генерал по лесенке слез с машины, механически повернулся лицом к океану и замаршировал. Он шёл, чеканя шаг и прижимая к груди то одну, то другую руку. Голова откинута назад, а подбородок немного повёрнут в левую сторону. Явление генерала немного напугало меня, а его демонстративная шагистика произвела и вовсе тягостное впечатление. Он отошёл от машины на полсотни шагов, развернулся на одной ноге, вытащил из штанов свёрнутый в трубку берестяной коврик и, расстелив его на песке, бухнулся на колени.
  К машине вернулся Амару с большим чёрным мешком. Наверное, взял его у оборванца, который по-прежнему сидел на отполированном комле и ворошил в пламени железным щупом.
  - Давай пошли, - грубо сказал мне солдат и, не дожидаясь моей реакции, потянул за руку прочь от надёжной машины. С той же беззаботной решимостью, с какой ранее подсадил меня на броню.
  - Ты чего лапаешь? - я не удержалась и немного наподдала ему. - Чего надо?
  - Да не парься ты. Будет потеха.
  Он обезоруживающе улыбнулся и стиснул мне руку. Мы подошли к генералу. Тот неподвижно стоял на коленях и, склонив голову, бормотал.
  Амару вытащил из мешка кривой булатный нож, потом - массивный топор с удлинённым топорищем. Выгнутые дугой, отполированные лезвия инструментов сладко блеснули. Генерал оцепенело, пуговицу за пуговицей, расстегнул мундир, снял его и аккуратно сложил справа от себя. То же самое он проделал с форменной сорочкой - медленно расстегнул, сложил, пригладил. Майку снимать не стал, а одним рывком разодрал её надвое, обнажив пухлую волосатую грудь и живот, который смешно выпирал мячиком. Амару протянул своему начальнику нож. Генерал бережно встретил его, с чувством поцеловал и крепко сжал рукоять обеими руками. С топором наперевес Амару зашёл позади генерала и подмигнул. Всё это было похоже на фарс, разыгранный опытными комедиантами. Я оглянулась на костёр; если тот оборванец - киллер, то лучший момент для нападения трудно придумать. Но тут генерал резко выдохнул и погрузил лезвие точно в центр своего живота. Небольшое движение в сторону - и плоть его лопнула, как перезрелый стручок гороха. Из живота на песок с шорохом высыпала какая-то дребедень. Я не успела толком разглядеть, что там за начинка. Тулово стало валиться вперёд; Амару занёс топор и с выпученными от восторга глазами рубанул. Послышался мерзкий хлопок, брызнула тёмная пена, и голова генерала Рю упала точно к моим ногам.
  Я взяла сей объект и придирчиво изучила, насколько это позволяло сделать свинцовое мерцание лунного диска. В неверном свете, то была обычная человеческая голова, срезанная с плеч. Фуражка вот точно была генеральская.
  - Сколько форсу ненужного! - проворчала я. - Мог бы просто пережать себе нужную жилку.
   - Дорогая Маруся, - с волнением обратился ко мне удалец Амару. - Отныне ты самая крутая на всём белом свете. Тебе ещё так мало лет, а ты уже всех уделала. Поздравляю!
  С забавным видом он присел и глубоко поклонился. Топор он при этом из рук не выпускал. Я невольно отметила пугающую сноровку этого молодца. Жить ему оставалось ещё пятьдесят пять лет. Сколько ещё голов он отрубит - подумать страшно.
  - А он точно умер? - спросила я.
  - Генерал просил передать, что твоё назначение остаётся в силе. Он всё подготовил. Без обмана, - деловито сообщил Амару, пряча в мешок обагрённое оружие. - А это отдай мне.
  - А если не отдам? - я убрала голову генерала за спину.
  - Если не отдашь, то я заберу, - процедил сквозь зубы Амару.
  Мы стали носиться по пляжу. Он меня с рычанием догонял, а я крутилась, вертелась, выскальзывала и не отдавала ему голову. Хохотала, а он был очень серьёзен. Эта настойчивость показалась мне странной. Если бы у меня было побольше сил, я бы, конечно, ему не уступила.
  - Да на, возьми, - наконец, сдалась и зашвырнула генеральскую голову с берега. Амару, как гончая, красиво метнулся и сиганул в океан. Бросила-то я на порядочное расстояние, так что ему пришлось понырять. Между тем, я вернулась к обезглавленному тулову. Оно было похоже на опрокинутую бутыль, сделанную из тропического плода. Но кровь, мясо и требуха были, вроде бы, настоящие. Мне пришла в голову конструктивная мысль. И я, невзирая на смертельную усталость, взяла труп за ногу и подволокла к костру. Потом расчехлила топор, но тут же поняла, что разрубить тело на части уже не в состоянии.
  - Эй, ты, - обратилась я к босяку, который продолжал философски разглядывать пламя. - Можешь мне помочь? Я хорошо заплачу.
  Он медленно повернулся ко мне и покачал головой.
  - Чем, натурой заплатишь? Сиповка!
  Что-то кошмарно назидательное почудилось в его позе, облике, взгляде. Что-то обморочно тяжёлое - в спитом надтреснутом голосе. Пахло от бродяги прелыми водорослями и гнилой рыбой. И я вдруг опомнилась и не на шутку расстроилась. Да что я тут делаю, чем, чёрт возьми, занимаюсь? Голая, стою с окровавленным топором, на берегу бесконечного океана. Вместо того чтобы любить. Топор выпал из рук. Странный оборванец хмыкнул, поднялся, наклонился над трупом и одним рывком уложил его верхом на сухой ствол дерева.
  - Да ты не сомневайся, он мёртв, - тоном знатока произнёс он. - Мертвецки мёртв, мертвее не бывает. Видишь, головы нет. И брюхо распорото. Брюхо у таких тварей - самое важное. Там вся жизнь, в натуре. Хочешь ещё ему добавить? А ну-ка, отвернись.
  Я послушно повернулась к нему спиной. Зажурчала тугая струя. Да, судя по звуку, оборванец мочился. Это продолжалось долго, так долго не ссыт ни один человек.
  - Ну вот, - услышала я. - Теперь можешь смотреть.
  Я обернулась и к ужасу своему открыла, что от генеральского тела остался только продолговатый оплавленный ком. Он дымился. А бич снова сел и уставился в жоркое пламя.
  Я прокашлялась от едкого дыма и осторожно спросила:
  - Слушай, ты кто? Тоже Дракон?
  - Да ну, никакой я тебе не дракон, - не сразу отозвался бичара. - Все зовут меня Богохульник. Живу тут неподалёку в лачуге. А ты поспешай, пока месяц не скрылся, - он ткнул в костёр палкой и добавил. - А седина тебе идёт.
  Как оглушённая, я направилась к бронемашине. Когда я уже забралась в люк и приготовилась закрыть крышку, мне показалось, что этот чувак негромко ко мне обратился:
  - Передавай привет своему другу.
  - От кого? - ещё тише спросила я. - От Богохульника?
  Он не ответил, был слышен только треск от костра. Я закрыла люк и запустила могучий мотор. Тронулась, и только тогда расслышала. Ответ прозвучал не где-то снаружи, а прямо в моей голове.
  - От царицы морской.
  
  У великого солярного мага осталось шесть тел.
  Ну да и мы не лыком шиты. У меня их два, и оба - девичьи. Второе, дополнительное тело я сдаю своему лучшему другу. Он не местный, гостит у меня где-то с полгода. И, по-моему, до сих пор не освоился. Там, где он жил раньше, было гораздо спокойнее, больше развлечений, удобств, добра и свободы. Поверьте, не так уж сложно раздвоиться физически. Гораздо сложнее удержать рядом с собой любимое существо. А что было делать? Неужели смириться, отречься от своей мечты, запретить себе быть собой? Сказать - давай, сиятельство, лети, раз такой весь из себя недоступный, крылатый? И потом до конца жизни трепетать от своего благородства? Довольствоваться редкими встречами, звёздочками в бездне разлук? Как бы ни так. Я подрезала ему крылья и повязала. Прежде его звали витиевато, не то, что язык - душу сломаешь. Он был мужчина. Точнее, являлся мне в виде мужчины. А теперь он сменил пол, я зову его коротко - ласковым именем Нета. Он, или она, уж не знаю, и есть тот самый человек, которого не было, который возник не естественным образом, по моему хотению и произволу. Он - это плюс один к бесконечности.
  Всё-таки, не успокоюсь, пока не выложу мою простую историю. Не хочу показаться последней мерзавкой, загубившей высокую душу, прервавшей полёт. Мы с ним двигались с разных концов вселенной, постоянно сближались, чтобы прийти в лобовое столкновение и произвести то, что в итоге вышло. В жизни бывает всякое, однако никакая ведьма не способна подловить и закабалить высшее существо. Это магически невозможно. С духами, демонами или чертями - да ради бога, есть приёмчики, позволяющие заполучить их во временное пользование. От них не убудет, да и они, если честно, никогда не упустят своё. Но мой любимый не был ни духом, ни демоном и никаким боком не относился к нашей реальности. Он был весь соткан из нови, его обаянию нельзя было сопротивляться. У меня нет объяснения, как мы с ним познакомились, почему состоялась наша первая встреча. Пути таких существ неисповедимы, вот и всё, что я могу сказать. А уж повторная с ними встреча - это вообще за пределами здравого воображения. Адски мизерная возможность. Триста тридцать три молнии, одновременно бьющие в шляпку гвоздя. И вот, вопреки всякой мыслимой и немыслимой вероятности, мы стали изредка, но встречаться, видеться. Нас повлекло. Я взрослела, эти редкие свидания делались всё более тесными и пламенными. А однажды я не выдержала и сказала возлюбленному другу, что хотела бы с ним не расставаться, жить совместной, супружеской жизнью. Да, преодолела девичью робость, сделала ему предложение. Он ненадолго задумался и сказал в ответ, что я ему очень дорога, но он не может взять меня с собой. У него, мол, и дома-то нет никакого, да и вообще, я даже близко не представляю его привычную среду обитания. Там меня сразу накроет, расплющит, как икринку, искорку. Я посмотрела на него так выразительно, как только могла. И он прочёл мою мысль, ухватил вызов.
  "Это плохо, что ты не можешь существовать в моём мире, - промолвил он. - Это не справедливо. Ибо все мы равны перед нашим виртуальным Создателем, все мы одинаково прозрачны для света Его понимания. Правда в том, что границ не существует. И божественный порядок обеспечивает одна только сила любви. Пусть не ты, но я сам могу стать таким, как ты. Я сообщу тебе сильное слово, заклинание. У тебя есть выбор: огласить его или не огласить. Помни одно важное обстоятельство. Отпустить меня из своего мира можешь только ты и никто другой. Только тот, кто делает приглашение, может дать отпуск. Если с тобой что-то случится, я никогда не вернусь в свой мир. Поняла?"
  В общем, я сделала то, что я сделала. Но с его согласия. Для него это было действие личной воли. Я собралась с духом и провозгласила сильное (ещё можно сказать - страшное) слово. И мой инородный возлюбленный, как раскалённая капля, прошил множество миров. Вот только при этом он из мужчины переменился в женщину. Может быть, это и к лучшему? Будет меньше терзаться и маяться, как это принято у интеллигентных мужчин.
  Не сразу, но Нета нашла себе дело по своей нежной, возвышенной натуре. А я стала у неё чем-то вроде мальчика на побегушках. Так мы и зажили - одной дружной и творческой семьёй.
  
  С Нетой было не просто. Во-первых, потому что близость к ней была насыщена для меня таким счастьем, что порой мне становилось от счастья дурно. Во-вторых, она обычно молчала, или, говоря высокопарно, хранила молчание, а я ведь тоже не особая говорунья. Если Нета не спала, то в хате, где мы жили, звучала её гипнотическая музыка, которую она наигрывала на синтезаторе. Собственно, она постоянно играла, спустившись в глубокий подвал. Мне же приходилось много ездить по городу, решать всякие важные дела, общаться с людьми, у которых был высокий порог агрессивности, с хищниками города. Из чего можно заключить, что мы виделись редко. Но я всегда чувствовала её живое участие во мне. Она не выпускала меня из виду, вела меня, где бы я ни была. Связь между нами была настолько прочна, что не требовала физической близости. А если таковая случалась, то эти моменты сносили мне крышу. Рядом с Нетой я даже в алкоголе не нуждалась.
  После контакта с генералом Рю, я поседела. Появилась заметная седина на висках и целая седая прядь точно по центру. Нета, увидев меня, сказала, что мне очень идёт. Но я ей не поверила. Мне хотелось выглядеть как можно моложе, чтобы самцы, с которыми мне приходилось общаться, теряли контроль над собой, выдавали свои тайные, тёмные мысли. Я коротко остриглась и стала носить такую круглую чёрную шапочку, украшенную рубинами и бриллиантами, с огромным сапфиром во лбу. Так я становилось очень похожа на Нету. Мы с ней были почти что близняшки. Но спутать нас было нельзя. Мои глаза лучились, я смотрела на мир требовательно и строго, а у Неты глаза были пустые, но при этом очень красивые, миротворные. От Неты исходил покой, бесцветный покой. Едва не сказала - холод.
  Я спрашивала, не скучает ли она тут, у меня? Как будто и без того не было видно. Её интересовала только первобытная или наивная культура. А всему остальному она придавала мало значения.
  - А как там было? Откуда ты. Интереснее? - приставала я.
  - Пожалуйста, Маруся, не задавай метафизические вопросы. Ты не владеешь языком, на котором можно их обсуждать. Представь, что тебя вдруг угораздило попасть в мультик. Или что ты вдруг очутилась среди зомби.
  - Вот, значит, как. Ты довольно безжалостна.
  - А ты как думала? - резко сказала Нета, но тут же смягчилась. - Нет, здесь интересно. У человека больше свободы, потому что он дальше от Бога. Бог! Что за противное слово! Почему-то я его не люблю. Оно совсем уводит в сторону от того, что, собственно, обозначает. Чему я служу.
  - Раньше служила, - поправила я.
  - Почему? - Нета взглянула на меня с раздражением. - Я больше ничего не умею.
  - Ну, а всё-таки, на что это похоже? Бог.
  - Если будешь примерно себя вести, тебе обязательно откроется это. Я не знаю, как сказать. Стилистика, атмосфера, структура. Особенный лад. Это определённый стиль существования и одновременно нечто очень сложное и само в себе уравновешенное. Проще я, к сожалению, объяснить не могу. Но как бы ты ни был от этого далеко, оно тебя не отпустит. Если уж совсем поганцем станешь, оно может обидеться на тебя и перевести в другое качество. Тогда милосердие как бы обтекает тебя. Ты теряешь способность получать и осознавать этот кайф. И это очень досадно.
  - А если я потеряю девственность, оно на меня обидится?
  - Вполне возможно. Ничего аксиоматичного по отношению к этому не существует. Всё меняется с такой скоростью, что просто не уследить. А что, она тебя тяготит?
  - Пожалуйста, Нета, не задавай мне такие вопросы. Мне просто интересно, для чего это всё?
  - Представь, что тебе предстоит родить Спасителя. Некое человекоподобное существо, которое выведет род людской из ловушки или, допустим, спасёт от чудовища. И для этого ты должна быть непорочной. Я сильно утрирую. Тебе легче это будет понять через красивую сказку.
  - Ты как с дикаркой со мной говоришь, - наконец, обиделась я.
  - Ну, представь, что ты такой локатор, настроенный на поимку божественной любви. Это очень тонкая конструкция, и любое потрясение может его повредить. Утрата невинности - это сильное потрясение. А без божественной любви человек быстро смажется.
  - Значит, рожать не надо будет? Я не хочу рожать.
  - А что ты хочешь? - критически усмехнулась Нета. - Воевать с Драконом? Это, в общем-то, глупость. Потому что он часть всеобщего порядка.
  Сама спросила - сама ответила.
  - Ты задаёшься, Нета, - сказала я. - Не такая я уж и глупая. Смотри носом потолок не проткни.
  - А мне кажется, что ты просто ревнуешь. А ревность - это дурное, низкое чувство.
  - Ревную? Я? Да к кому же?
  - Сама знаешь. Отстань от меня, - и Нета снова занялась извлечением звуков из синтезатора.
  Иногда она меня просто бесила.
  
  2. Сон. Работа.
  
  Дракон избавил меня от своего общества ровно на один лунный месяц. А потом взял и да припёрся в мой сон. А выглядело, точно это я, как бедная родственница заявилась к нему на званый ужин. Такова была наглая демонстрация силы. Вот, мол, детка, кто хозяин в твоей голове.
  Там, во сне, я была сама не своя. Этакая постаревшая Мэри Поппинс, с всклокоченными волосами, в нелепых очках и накрашенная неумело. Только вместо положенного зонтика у меня был потешный деревянный автомат. С головы моей сыпались седые волосы и ржавые заколки. В общем, я была на высоте своего незавидного положения. Увидав себя в зеркало (а оно было наготове), я охнула, засуетилась и поискала дверь. Тщетно я постаралась убежать, проснуться. Чужая реальность сомкнулась каменной криптой.
  Был большой овальный стол с мрачной выставкой посуды. Мерещилось, он плывёт, съезжает вбок и угрожающе складывается. Были невиданные звери, чопорно рассевшиеся вокруг стола. И, разумеется, имел место хозяин, дутый, пухлощёкий господин с оттопыренным задом и жирно напомаженными губами. На нём мешковато сидела чёрная военная форма гиперборейцев. Я же была выряжена, как горничная.
  Итак, это был сон, душный, громоздкий, насильственный. Сон чёрно-белый, словно бы накрахмаленный. В нём не было переходных оттенков. Например, скатерть была ослепительно белая, а стены - иссини чёрные. Наяву я плохо различаю цвета, мир, который я вижу, он блёклый, вылинявший. Но сны у меня всегда были цветные. А этот был сон чужой, насланный, и в нём изъян моего зрения стал самоочевидным. Все гости взирали на меня грозно и осуждающе. Эти чудаковатые природные духи в образе небывалых зверей. В своясях, в точном месте постоянной прописки, любой из них мог бы здорово мне навредить. Но здесь (непонятно где) они были просто пугала, карнавальная массовка, свита задастого короля. Что до него, хозяина вечеринки, я его сразу узнала, хотя раньше видела это мясистое лицо только на снимке в его личном досье. Меня принимал сорока четырёхлетний скульптор Василиск. Масон, изменник и людоед.
  - Прошу любить и жаловать, - воскликнул он. - У нас в гостях несравненная певица Нета!
  Меня приветствовала вязкая, шуршащая тишина.
  Раз я не могла проснуться, то постаралась взять управление над ситуацией в свои руки. Но ничего не вышло: среда была очень неподатливой и враждебной. К счастью, мой рот и язык оставались на месте, я могла говорить, возражать, то есть, бороться.
  - Для Неты у вас руки коротки, - вымолвила я. - Я Маруся. А вы предатель.
  - Да что ты говоришь! - Василиск сделал пасс, и из скрипучей белизны скатерти всплыло громадное вытянутое блюдо, закрытое отражающей крышкой. - Почему это я предатель? Солнце нужно всем, а тем более, в неуютной Гиперборее. Или ты считаешь, что оно должно сиять лишь над твоей головой?
  - Я не люблю солнце, - уже другим тоном ответила я, вспомнив, кто скрывается за человеческой оболочкой. - Извините, всё не могу привыкнуть к тому, что у вас куча тел. Я вас спутала с покойным генералом. А ведь вы совсем другой человек. Хотя привычки, наверное, те же.
  - Я удивлён, Маруся. Прошёл месяц, а никаких новостей от тебя нет. Ты же обещала отсчитываться. О проделанной работе.
  - И не будет никаких новостей, - улыбнулась я. - Потому что ничего не происходит.
  - То есть, как? - тёмные стекла на лице Василиска начали светлеть. - Я же дал тебе власть. Расскажи, что ты сделала? Как с ней поступила? Или ты заленилась? Нахапала, что близко лежало? А может, ты испугалась? Обожглась? Смутилась, и никто всерьёз тебя не воспринял?
  - О, нет, вы ошибаетесь. Ваша установка сработала.
  - Я же тебе говорил. Эта штука фальшивок не гонит.
  - Но мне не по душе ходить на работу, - продолжала я. - Даже если это работа диктатора. Я предпочитаю делегировать полномочия. Работать с людьми, с каждым по отдельности. А уж они что-то делают понемногу. Но вам-то зачем знать? Вы ведь на пенсии, типа.
  - Как зачем? Срединный мир - это мой дом. Скажи, как там? Стоит?
  - Да всё хорошо, - заверила я его. - Полезная работа идёт. Есть подвижки, есть. А ваши шпионы, что, разве они вам не сообщают?
  Очки Василиска вспыхнули и тут же померкли.
  - Эх, Маруся, - с грустью произнёс он. - Да мне не особенно и интересно. Можешь там хоть всех извести, мне что за дело?
  - Зачем всех? - возразила я. - Только предателей. Наймитов Гипербореи.
  Чудища пристально наблюдали за мной, и выглядели они непропорциональными, кудлатыми, как неловкие детские поделки. Кто был похож на ворона, кто - на медведя, кто - на хищную рыбу, но для большинства трудно было подобрать аналог.
  - Чья бы корова мычала.
  - Что вы хотите этим сказать? - насторожилась я.
  - Я просто обязан тебе сообщить, Маруся, - Василиск со значением помолчал, - я не вижу больше нужды это скрывать. В тебе течёт кровь гиперборейцев. Твою мать вывезли с острова, когда ей было четыре года. Вывезли не как несчастную сироту, обездоленную империалистической войной. А как объект исследования. Дело в том, что в те времена была в ходу теория, согласно которой гиперборейцы - не люди, а развитый вид снежной обезьяны. Твоя родительница провела детство в клетке. Но потом эта теория была признана ошибочной. И твою маму отправили в обычный детский дом, где она и получила своё официальное имя - Алиса Гартман. Так назвал её человек, воспитатель-немец, который её растлил. А настоящая фамилия твоей матери в переводе на цивилизованный язык означает "белая". И даже не просто белая, а в высшей степени белая. Твоя мать происходит из очень знатного рода, который правил в северо-восточной провинции Гипербореи. Родители назвали её в честь великой богини Любви, которая по совместительству является и богиней Смерти. Таким образом, Маруся, изначально твою мать звали Белая Смерто-любовь. И она носила титул княжны.
  - Врёте, поди. Ну и что? - отозвалась я, стараясь не выдать своё изумление. - Мне это всё пофигу. Я - интернационалист и гражданин великого Дегеле. Зачем вы мне это рассказываете?
  Чудные звери с нетерпением скребли и стучали когтями. Щурились или вращали глазами, похожими на чёрные глянцевые шары.
  - На самом деле, - небрежно проговорила я, - мне только хочется слегка прибраться за вами. Я удручена тем, какой бардак и тухляк вы развели.
  - Ну, дай-то Бог. Буду признателен, если сможешь освежить обстановку, - с облегчением, как мне показалось, рассмеялся хозяин. - А теперь ты должна подкрепиться. Я же вижу, что ты совсем себя не бережёшь. Так и до истощения можно дойти.
  Сев за стол, я обнаружила, что все приборы - прозрачные, словно отлитые изо льда. Колпак, накрывающий блюдо, вдруг исчез сам собой. Еда источала пар и выглядела натурально. Большие, сочные, румяные шматы мяса одни были даны в цвете. Плотоядная клика радостно задвигалась и загалдела. А меня наводнила тошнота. И отвратительная слабость была мне расплатой за право решать и казнить.
  Хозяин раздувал во мне человеческий голод, умасливал, соблазнял угоститься, но я ничего не ела, только пила чистую воду из родника моей души. Я была очень зажата.
  - Почему ты не ешь? - пристал Василиск. - Это же очень вкусно! Полезно! Анвог!
  - Я протестую, - вяло отнекивалась я. - Сон мне нужен, чтобы восстанавливать силы. Я это всё сплю. Вас нет. Подите прочь.
  - Жри, жри! - твердили самовыдвиженцы из зазеркалья.
  - Если сон, так, тем более, ешь! - склонял Василиск.
  - Вы обещали мне не мешать, а сами мешаете.
  - Что, тяжело тебе, Маруся? А я же предупреждал. Мощностей у тебя мало.
  - Потому что я женщина?
  - Да какая ты женщина! Разве ты женщина! - ворчали и корчились чудища.
  - Потому что ты ничего не ешь, - Василиск улыбался и подталкивал ко мне тарелку с куском розоватого мясца.
  Эта сценка монотонно повторялась из раза в раз.
  - Ты обижаешь меня, Маруся. Я для тебя свою лучшую модель заколол. Что, воротит? Чем раньше отведаешь, тем для тебя лучше. Это экономика власти. Не ешь, значит, ты муха. Как ты, жалкая муха, посмела бросить мне вызов?
  Далеко не сразу, но я вылезла из-под спуда досужей волшбы. Взяла за приклад игрушечный автомат и с размаху ударила прямо по залитому тёмной шурпой блюду. Грохнула что было сил. И стол сразу сложился, пропал. Звери тоже пропали. Только не сон - ледяной шугой он продолжал пробираться сквозь мои мозги. Хозяин тоже остался, хоть и расчеловечился. Надо мной скалил клыки и махал крылами громадный дракон. Чешуя у него была в виде губных отпечатков.
  - Извините, - смутилась я. - Но я, правда, не люблю трапезничать в чужом нездоровом обществе. Может быть, как-то иначе меня развлечёте?
  - Экскурсия подойдёт? - подумав, спросил колдун. - По твоей исторической родине?
  - О, да! - конечно, я сразу ухватилась за возможность узнать что-то новое о подлунном мире.
  - Только сам я тебя сопровождать не буду, - произнёс он. - Ведь мы враги.
  - Почему это? - не согласилась я. - Мы просто разные. Вон зубища у вас какие.
  - Я люблю покой, ты - движение. Я - мужчин, ты - женщин. Я - старость и основательность, ты - юность и нахрап. Я - человеческое мясо, ты - водку. Я - Солнце, ты - Луну. Так что тут ещё объяснять? Столкновение неизбежно, и ты, конечно, умрёшь страшной смертью.
  - Ну, может быть, - признала я. - Так что, мне теперь одной тут во сне шарашиться?
  - Будет тебе гид. И презавидный. Я уступаю тебя ему, - с угрюмой издёвкой произнёс великий маг и пропал из видимости; лишь покружились во мгле тёмные лепестки поцелуев.
  
  И раздалась во все стороны нищая чёрно-белая равнина с оплавленными краями. Кочковатое небо висело так низко, что до него, встав на цыпочки, можно было достать рукой. Где-то вдали колюче проблескивали очертания гор. Пахло снегом и серой. Воздух казался набухшей, расползающейся марлей. Он стегал по лицу, этот воздух чужой страны.
  Вдруг совсем рядом хлопнуло, плюнуло пламенем, и возникла косая конструкция, похожая на возок или карету. Колёс, правда, не было, она просто висела в метре от земли. С мерзким скрипом откинулась дверца и разложилась трёхступенчатая лествица. В сердце своём я ощутила режущее приглашение. Внутри кабинки было как-то мутно, хотя стенки, пол, потолок этого тесного короба казались предельно прозрачными. Странный транспорт взмыл и полетел на небольшой высоте над заснеженным бездорожьем. Я догадалась, что перестала дышать и что нахожусь внутри чего-то разумного и живого. Но прежде, звучный мужской голос проистёк прямо из пустоты:
  - Итак, Маруся, приятно тебя объять. Ты одновременно находишься в глубоком сне и в далёкой стране, которую у вас называют Гиперборея, а в официальных документах - Верхняя зона. Сейчас ты одна и, вместе с тем, ты со мной. Не спрашивай, кто я. Все вопросы и возражения, которые у тебя возникнут, совершенно излишни. Скажу только, что я дух, не добрый и не злой, и вообще, никакой. А говорю мужским голосом, потому что ты... Потому что ты этого хочешь. Я знаю, что ты любопытна. Но в этот раз я расскажу тебе только о Гиперборее. Идёт?
  В присутствии этого мощного незримого духа я сдала последнюю линию своей обороны - речь. Могла только слушать и видеть. Что тоже, если подумать, не мало. Да и голос у моего таинственного гида был звучный, приятный. Он обволакивал и нагонял чёткие картинки. Я словно оказалась внутри безликого научно-популярного фильма.
  - Гиперборея - большая страна с суровым климатом. Гигантской подковой она вытянулась с юго-запада на северо-восток на самом краю ойкумены. В основном, Верхняя зона не пригодна для обитания, поскольку большую часть её поверхности занимают ледники, высокие горы, непроходимые леса, тундра. Сами жители с гордостью называют её страной синих зорь. Они очень любят свою родину и готовы все умереть за неё как один.
  Над моей головой разлилось чудное, оцепенелое сияние. Казалось, что чёрная масса космоса выделяет светящееся вещество, и из этого космического пота образуется складчатая, металлическая занавесь.
  - Аврора бореалис, - объявил незнакомец. - Гиперборейский символ независимости и высшей целесообразности. Пестрота, цветовая насыщенность, переливчатость, прихотливая, даже вычурная художественность - основные характеристики местной символики. Жители стремятся расцветить свой быт, ужать его в компактные места проживания по контрасту с бескрайними и бесцветными просторами, населёнными только гигантскими хищными зверями. Если судить по праздничной красочности, которой они себя окружают, от них можно бы было ожидать большой душевной теплоты, артистизма и дружелюбия. Однако всё, как раз, обстоит по-другому. У нормального гиперборейца души нет. А если и есть, то она какой-то совсем другой комплектации и системы. Сами себя аборигены именуют словом "обс", что приблизительно можно перевести как "чистый". Также, это именование подразумевает, что настоящий гипербореец прост, прозрачен, прям, правдив. Соответственно, жителей Срединного мира обс называют "упс", что означает "грязный, мутный, лживый, путанный". Исторически так сложилось, что обс люто ненавидят упс. И в то же время, испытывают к ним плохо скрываемую и вполне обоснованную зависть. Солнечная благодать щедро проливается на Атлантиду, а Гиперборее достаются только жалкие брызги.
  Как это ни странно, но чистые обс ещё большие индивидуалисты, чем нечистые упс. Опытным путём они выработали свод законов, устав совместного проживания, которому беспрекословно подчиняются все от мала до велика. Закон в их представлении - это такая же физическая данность, как и природный мир. Сам воздух Гипербореи напоен смертью, и тот, кто нарушает закон, отступается от него, тот выходит из защитного контура, тот обречён. Обс закалены и непритязательны, их мотивирует чувство долга. Долг перед обществом осознаётся ими как долг перед собой, своей судьбой. Индивидуализм выражается в чувстве гордости за полное соответствие определённым требованиям, которые налагает общественный договор. Обс - очень серьёзные и деловитые люди. Они с головой погружены в реальность, которая не терпит лентяев, нытиков, фигляров, клоунов, врунов и дураков. Они не знают наркотиков, необычайно выносливы и равнодушны к своей и чужой боли. Они живут планомерно и поступательно, а иначе нельзя. Вся их жизнь - это последовательность экзаменов с возрастающим уровнем сложности. Поэтому общество Верхней зоны - это настоящая мясорубка, - последнее слово незримый дух проговорил с заметным удовлетворением. - Но возражать, проявлять недовольство, несогласие и просто плохое настроение никто не имеет права. У обс нет права на слабость, на причуду, на ошибку. Они это знают с самого детства. Уже в раннем возрасте их обучают подбирать жизнерадостные цвета и оптимистическое выражение лица. Они привыкают жить в полную силу и в своё удовольствие, которое состоит в том, чтобы с улыбкой переносить любые тяготы и не знать сочувствия к тем, кто уступил в честной конкурентной борьбе. Жить в реальности, это же просто, правда, Маруся?
  Тут обстановка переменилась. Я увидела вокруг себя множество высоких и красивых людей в смешных одеяниях. Толпа обтекала меня, как афишную тумбу. Видимость чуть расплывалась, словно по граням кибитки сочилась вода. Мне стало так одиноко, неуютно, тоскливо. Казалось, я за какое-то преступление сослана на необитаемый остров и там вызываю призраков.
  - Ну вот, - сказал мой провожатый. - Остаётся добавить, что народы Гипербореи совершили невероятный скачок в своём развитии. Во многом благодаря жгучей зависти к Великой Срединной Империи. Каких-то сто лет назад здесь не было ни больших городов, ни машин, ни науки, ни централизованного государства. Вместо этого были кланы и касты, орды разбойников, наводившие ужас на пограничные территории. Самые умные и красивые приносились в жертву богине Любви, которая взамен давала высокую плодовитость. За несколько поколений обс прошли путь от каменного топора до ядерного реактора. Все традиционные общественные перегородки были разрушены. На юге и на севере возникли миллионные города, разноцветные вертикальные поселения с развитой инфраструктурой. Обс построили промышленность и разведали богатые месторождения. У них прямая демократия; управляют страной технические специалисты. Но кое-что осталось с прежних времён. Как и раньше, дети растут без родителей, под опекой наставников-селекционеров. И так же, как в былые годы, умирают обс, в основном, "своей смертью". Поясню, что это такое. Когда человек чувствует, что устал, отстал от своих коллег и сверстников, стал обузой, когда ему становится ясно, что проку от него больше нет, что он замер в развитии и исчерпал свой потенциал - тогда этот человек обращается в специальную службу за разрешением на самоубийство. Если положительное решение принято, у него есть выбор: или заняться самым грязным, опасным и неблагодарным трудом, или выпить яд. В военные годы можно стать рядовым солдатом, а в мирное время - например, рудокопом. Своя смерть считается почётной развязкой жизни, которая, в свою очередь, понимается как постепенное освоение смерти. Обязательно кончает с собой и правитель Гипербореи, которого избирают всеобщим голосованием один раз в три года. Так издавна повелось, что никто не указывает человеку на то, что он стал бесполезным. И никто не вынуждает его совершить суицид. Он всегда чувствует это сам, это обычно приходит к нему как зов предков. Таков непреложный закон. Позором считается самоуспокоенность, расслабленность, косность, любая длительная задержка в одном социальном, либо духовном статусе. Позором считается смерть от тоски и болезни. Позором считается ложь самому себе, переоценка себя и своих возможностей. Гиперборейцы любили и любят умирать, они делают это со вкусом и достоинством. Сейчас средняя продолжительность жизни у них тридцать три года. До пятидесяти процентов юношей и девушек кончают с собой или сознательно идут на истребительные работы, когда понимают, что не способны отвечать высоким требованиям общественных институтов. Слабые и не такие, как надо, отсеиваются очень рано. За чётко оговорённые квоты идёт яростная борьба, в которой побеждают лучшие.
  На иллюстрациях быстро сменялись нефтяные вышки, производственные цеха, студенческие аудитории. Везде было людно, везде кипела работа. Я видела выкрашенные в неестественные цвета резцы высоток, которые взорвали вечную мерзлоту. Видела бесконечные ряды теплиц и блестящие на морозе стеклянные супермаркеты. Ещё я была свидетелем тому, как здоровые на вид люди принимали яд, коричневый маковый сбитень, и с довольной улыбкой проваливались в вечный сон. Меня поразили странные аппараты, явно предназначенные для военных целей. Их становилось всё больше, они заполняли невидимые с воздуха ангары. Маршировали колонны солдат, розовые пухлые женщины производили детей. Но я не видела ничего, что бы напоминало храм, памятник или музей. Это была цивилизация, заострённая в будущее.
  - Обс прекрасно осознают, что является наилучшим топливом для научно-технического прогресса, - продолжал мой невидимый гид. - Это самоотверженность, гражданское мужество и ненависть к врагу. У Гипербореи есть чётко поставленная цель. Это месть Великой Срединной Империи за унизительное поражение в последней мировой войне. Обс хотят завоевать Атлантиду, хотят жить в более человечном климате. И они уже близки к тому, чтобы достичь соразмерного военного потенциала. Если будет война, то они победят. Потому что живут для войны, для агрессии, для реванша. Мне нет дела до Атлантиды и её обитателей. Но я не хочу выпускать обс из-под своего контроля. Если они покорят Атлантиду, то обязательно переймут образ жизни побежденных. А с таким рвением и способностью к материалистической науке, "чистые" очень скоро разгадают все тайны мироздания. И тогда моя власть будет частично упразднена.
  - Эй, чувак, кто ты? - наконец, шёпотом промолвила я, хотя было такое ощущение, что я что есть мочи ору с самого дна глубочайшей ямы на свете.
  - Зови меня Большой Белый Брат, - ответил незнакомец с лёгкой усмешкой. - Я тот, с кем ты всегда хотела познакомиться.
  Я откашлялась. Теперь вокруг громоздилась серая мгла, сквозь которую подмигивали звёздочки.
  - Да неужели как-то можно выйти из-под твоего контроля, Большой Белый Брат? - спросила я.
  - Нельзя, - быстро ответствовал дух. - Однако можно попытаться. А это приведёт к дисбалансу природных сил и к разительным изменениям в мироздании. Земля станет круглой глыбой, объятой бесконечным космосом. И разверзнутся врата иных миров.
  - Ну и что? - сказала я. - Пусть разверзнутся.
  - Видишь ли, Маруся, там, в иных мирах, есть свои Большие Братья. Чёрные, красные, синие, зелёные. А я люблю одиночество.
  - Хм. Как интересно, - задумалась я. - Не могу представить, как это Земля может быть круглой. А океаны, они же сразу с неё вниз стекут?
  - Мы должны друг другу помочь, Маруся, - провозгласил незримый призрак таким страшным и безнадёжным тоном, что я сразу отлетела в явь.
  Рядом с постелью стоит моя подруга Нета. Вид у неё скорбный и какой-то заброшенный.
  - О, господи, Мрия! - восклицает она. - Мне показалось, что ты умерла! Ты не дышала и пульс у тебя не прощупывался. Я сидела и думала, что мне теперь делать.
  - Ерунда! - говорю я с напускной бравадой. - Что-то мне совсем холодно. Дай-ка мне выпить.
  Нета протягивает бутылку водки, брезгливо придерживая её двумя пальчиками.
  - Что тебе снилось? - спрашивает напряжённо.
  - Да, ерунда, ахинея. Кошмар какой-то.
  - Расскажи, - требует моя сестрёнка. - У нас же нет друг от друга секретов?
  - Да я уже и не помню, - вру я. - Снилось мне, что я на далёком северном острове Гиперборея. Думаю, у нас будет война.
  
  Раньше я действовала без колебаний и размышлений. А тут стала задумываться. Всё-таки интересно. Кто-то посторонний выкладывает перед нами реальный мир, как художник выкладывает мозаику, делая это затем, чтобы предрасположить наше поведение, подтолкнуть нас, направить к чему-то? Или же наоборот, мы сами, наш мозг проецирует ту картину мира, которая наиболее отвечает нашей потребности в свободе и нашей надежде на спасение?
  Генерал Рю, человек, крестивший меня во власть, совершил давно им задуманное ритуальное самоубийство. Он попирал макушку пищевой пирамиды под названием государство. Но он был отъявленный циник и негодяй, поедал людей, поскольку его привередливый организм не принимал ничего другого. Он ел всех, кто подвёл его и не оправдал надежд. Всех, кто был против него и выражал несогласие. Да просто всех, кто был вкусен. Меня бы он тоже, наверное, схавал за милую душу. Если бы я не была такая крутая. Или настолько ему противная. В общем, мы были с ним очень разные. Генерал был руководитель старой закалки. Мне же хотелось сообразить что-нибудь новенькое. Пока было время.
  Моя трудовая повинность на посту диктатора началась с того, что ко мне, в мою хату в удалённом районе Ваганьково, пожаловали три государственных мужа. Уже смеркалось, когда у околицы остановились танк и три бронетранспортёра, выкрашенные в чёрно-красную полоску. Из техники высыпали люди в полной боеготовности. Когда воины позвонили, Нета открыла им дверь. Она подумала, что пришли за ней, чтобы схватить и расстрелять за её политические песни. Дом был взят в оцепление. Внутрь вошли только три человека, генералы Заикин и Гнайзенау из штаба армии, а также начальник военной контрразведки генерал Штосс. Они молча расселись вокруг кухонного стола. Их суровые лица излучали сонное недоумение. По их виду могло показаться, что они растеряны и не понимают, что делают. Нета принялась развлекать гостей игрой на электрической арфе. А я предложила им выпить. Генералы не стали ломаться, хотя, по-моему, уже были порядком поддатые. Я спокойно ждала, что они скажут. В руке у меня был ствол.
  - Нижайше просим нас извинить, - наконец, произнёс Гнайзенау, - за то, что мы у вас тут устроили. Но дело не терпит отлагательств. Надеюсь, вы понимаете, что мы не за автографом к вам пришли?
  Заикин встал передо мной на одно колено и открыл принесённый с собой рундучок с золотым гербом империи на крышке.
  - Ситуация убогая, - он задвигал руками. - В городе по-прежнему царит анархия. Население сократилось на десять миллионов человек. Да, уехал каждый пятый. А остальным скоро будет нечего есть. На границе взбунтовались четыре провинции. А сегодня нам объявили войну.
  - Кто объявил? - нахмурилась я.
  - Какая-то... Я забыл, как называется эта страна, - Заикин ухмыльнулся. - Да это не важно. Всё дело в этой неопределённости.
  - Вчера на пляже был обнаружен обгорелый труп генерала Рю, - присоединился Штосс. - Он давно был у нас на подозрении. Мы нашли в его офисе доказательства того, что он работал на разведку враждебного государства. По всей видимости, он и был тем, кто заварил всю эту кашу. Теперь мы можем с полной уверенностью сказать, что таинственный Ангел, устроивший вооружённый мятеж, идентифицирован. Это ни кто иной, как покойный генерал Рю. По-видимому, когда мятеж провалился, его убрали свои, чтоб замести следы.
  - Как интересно! - живо отреагировала я. - Ну, собаке - и смерть собачья.
  Генералы Заикин и Гнайзенау были очень похожи, оба звероподобны, оба лоснились от самодовольства. Вот только Заикин, командовавший пограничными войсками, казался весёлым, а Гнайзенау, курировавший флот, имел лицо бледное и безрадостное. Что касается контрразведчика Штосса, тот скорее напоминал школьного учителя, был невысок, лыс и растрёпан. Казалось, генералы чего-то стыдятся или робеют. Мой прямой взгляд они выдерживали не больше пяти секунд, а потом с досадой опускали глаза в пол. Наверно, для случайного наблюдателя эта сценка могла показаться забавной: три матёрых силовика распинаются перед какой-то захмелевшей девчонкой. На самом-то деле, ничего смешного тут не было. Я была свидетелем тому, как в натруженных генеральских душах происходит бракосочетание восторга и ужаса.
  От Штосса отчётливо пахло государственными секретами. От Гнайзенау - морскими баталиями. А у Заикина была особая манера говорить: обычные слова сразу делались в его речи сальностями, и серьёзные вещи как-то сами собой оборачивались похабщиной. Такой Иван Говноуст.
  - Тут всё. Печати. Коды. Ключи, - Заикин опрокинул рундучок и высыпал передо мной несколько предметов, похожих на игрушки для маленьких демонов.
  - Вы должны немедленно взять в свои руки чрезвычайные полномочия и объявить чрезвычайное положение, - убеждённо произнёс Гнайзенау.
  - А почему вы, собственно, пришли ко мне? - спросила я.
  Генералы переглянулись. Явно, никто не хотел отвечать.
  - Но это же очевидно! Как два пальца об асфальт! - наконец, вспылил Заикин.
  - Из числа тех, кто входит в Коалиционный Совет, вы представляетесь нам наиболее вменяемой, - сформулировал Штосс. - Вы единственная баба в Совете по своей физической природе. Все остальные - бабы по существу. Не сомневайтесь, этот выбор мы сделали не на троих, а всем штабом армии.
  - Не дело армии - стоять в столице. Солдаты разлагаются. Оружие ржавеет. Армия должна наступать, сражаться, - и Гнайзенау погрозил кулачищем.
  - А вы? - прямо спросила я, с трудом сдерживая смех. - Почему вы не возьмёте управление на себя? Разве слабо?
  Генералы снова беспомощно переглянулись.
  - По нашим расчётам, это может привести к ухудшению ситуации, - с раздражением сказал Штосс.
  - Да, наше дело - война. А воевать со своим народом мы не хотим, - поддержал его Гнайзенау. - Порядок в стране должны навести штатские. И лучше всего, если это будет баба.
  - К тому же, - Заикин прикрыл рот, - мы не знаем, кто ещё из штаба принимал участие в заговоре. Есть подозрения, но нет доказательной базы.
  - Здесь нужен кто-то вроде вас, - резюмировал Штосс. - Безжалостный, изобретательный, сведущий истребитель зла.
  - Одним словом, ведьма. Белая ведьма, - подсказала я и с победным видом взглянула на Нету.
  Сестрёнка покачала головой и, не прощаясь с гостями, удалилась в подвал.
  - А если я откажусь? - спросила я.
  Для генералов мой вопрос не стал неожиданностью.
  - Тогда из танка по твоей хате жахнем, - угрюмо заверил меня Гнайзенау. - По брёвнышку разнесём.
  - Ладно, уговорили, - сразу же сдалась я и сгребла в сумочку чрезвычайные полномочия. - Надо действовать безотлагательно. Пока наши враги не спохватились и не разбежались, как тараканы. Но насколько велика ваша лояльность? Насколько я могу вам доверять?
  - Наша лояльность соразмерна вашей легитимности. Мы присягнём. Да хоть здесь и сейчас, - воскликнул Заикин. - Нас развели, наша страна стала жертвой заговора. Но бороться с внутренним врагом нам не подобало. Мы ведь кроем без разбора.
  - Я понимаю, - кивнула я.
  - Но вы можете рассчитывать на нашу поддержку, - сказал Штосс и протянул мне руку.
  Мы скрепили наш договор тройственным рукопожатием.
  - У меня есть исчерпывающее досье на наших внутренних врагов, - уже безо всякой иронии сообщила я. - Их не так уж много, как кажется. Все заговорщики давно находятся под моим присмотром. Это всё выкормыши и споспешники генерала Дракона. Думаю, хватит суток, чтоб их переловить. Только этого мало. Потому что сам драконизм пропитал всю систему власти. И на то, чтобы его вытравить, потребуется немало времени.
  - Мы в вас верим, - со слезой в голосе проговорил Штосс. - Измена должна быть вырвана с корнем. Иначе империи несдобровать.
  Заикин поднял полную рюмку и провозгласил тост:
  - За успех нашего правого дела!
  - Слава Атлантиде! - подхватили мы.
  А на следующее утро я вступила в должность диктатора. Тьфу, то есть директора Агентства Государственной Информации. Уже скоро оно будет переименовано в Имперский Дозор (ИД).
  
  На рабочее место я приехала рано, едва заредела ночь. Выбралась из БМП и, пристроившись на панцире могучей машины, оцепенела. Воображение рисовало всякие ужасы. Казалось, с горы на меня с визгом несутся круглые камни. Их становится больше, и сами они становятся больше.
  Штаб АГИ был расположен в заброшенной станции подземки. Я там уже была, правда, в виде тати, а не директора. Хотя в сумочке моей была ставленая грамота и прочие причиндалы, положенные диктатору, полной уверенности в том, что моя диктатура принесёт обычным людям покой и процветание, у меня не было. Я пыталась понять себя, разобраться в том, чего я желаю людям. Так и сяк, напрашивался неудобный вывод: мой диктант потянут немногие.
  Незадолго до этого между мной и Нетой вышел спор. Она с большим интересом перебирала магические предметы, которые принесли генералы. Там была связка ключей с хитрыми бородавками. К ней ещё на шнуре крепилась флэшка в форме паука. Нета смотрела-смотрела - и вдруг с отвращением от себя отбросила.
  - Это то, что я думаю? - воскликнула она. - Кнопка?
  - По ходу, да, - сказала я. - При помощи этой связки ключей можно запустить чудо-бомбу.
  - Слушай, - взволнованно воскликнула Нета, что было для меня, в общем-то, новостью. - Это надо запретить. Люди не должны иметь такой возможности. У них нет права на самоуничтожение. Это как ребёнку дать ножик и спички.
  - Дети мы не разумные, да? - спросила я.
  Я рассказала Нете, что чудо-бомбы, возможно, имеются в арсенале ещё двух могущественных держав. Уже бывало, что они падали, немного не долетая до берега, как брошенные наугад подарки. Нета попросила меня рассказать про эти страны, потому что в географии была полный неуч.
  - Далеко на юге находится Антарктида. Про неё мало, что известно. Испокон веков местные жители топили все суда, которые туда направлялись. Но судя по тому, что доступно в эфире, это довольно мрачная, завистливая и тоталитарная культура. Известно только, что аборигены боятся воды и воздуха и поклоняются древнему льду.
  А далеко на севере есть ещё один материк, он называется Гиперборея. Там, в принципе, всё то же, что у нас. Насилие равномерно распределено в воздухе. Тоже холодно, как в Антарктиде, но зато есть большие запасы природного топлива. Про Гиперборею у нас в обществе не принято говорить. Считается, что гиперборейцы - плохие, падшие люди, а их культура выдута из нравственной пустоты. Вот с ними возможен военный конфликт. Раньше наш материк соединялся с Гипербореей узким перешейком и архипелагом островов. Но в ходе последней войны эта материальная связь была уничтожена.
  - Гиперборейцы поклоняются нефти и огню, из неё возожжённому, - добавила я. - Они пустые, чёрствые люди. А может быть, даже и вовсе не люди.
  - Поклянись, что никогда не применишь первая это страшное оружие, - потребовала от меня Нета.
  - Обязательно применю. Я ведь милитаристка, - ответила я, задетая её безапелляционностью.
  Дальше мы наговорила друг другу грубостей и сухо расстались.
  
  С верхнего конца улицы послышался грозный гул, и вскоре из-за поворота показалась колонна танков чёрно-красной драконовской расцветки. Это генерал Заикин прислали мне убедительный аргумент. Пора. Я нырнула в неприметную трансформаторную будку. В ней начинался подземный ход, ведущий в недра секретного госучреждения. Пройдя по этому коридору, я отомкнула ключом сейфовую дверь и оказалась на территории неприятеля. Даже ночью в АГИ кипели канцелярские страсти, но меня никто не заметил. Я прокралась к двери директорского кабинета и сбила с двери висевшую на ней табличку. Вместо неё я написала помадой: "Маруся. Не входить - убьёт".
  Мне не понравилась обстановка кабинета и запах. И место для офиса, в общем, тоже выбирали люди скрытные, настоящие заговорщики. Сразу бросилась в глаза стоявшая на столе семейная фотография моего предшественника. Этот человек уже, вероятно, был мёртв. И семья его, скорее всего, тоже. Я вздохнула, выбросила семейный портрет в мусорную корзину и поставила на его место фотографию своей сестрёнки Неты.
  Да уж, тяжело морально - ходить на работу в логово врага. Притворяться я не хотела, да и вряд ли б смогла. В первую очередь надо было утрясти кадровый вопрос. Убрать с глаз долой всех неприятных и ненадёжных людей вкупе с их профессиональными деформациями.
  Ровно в девять кто-то, как кошка, поскребся в дверь. И вошли сонные люди с пустыми глазами.
  - Я ваш новый директор, - объявила я, не вставая с кресла. - Знакомиться с вами я буду не раньше, чем вы пройдёте тестирование.
  Визитёры попятились, а один даже присел с разведенными руками.
  - Тесты на вменяемость, лояльность, профпригодность, - сварливо перечислила я. - А кроме того, все вы будете проверены на причастность к антигосударственному перевороту. Ваш прежний начальник - изменник родины. А сейчас идите, встаньте лицом к стене и молитесь. За вами уже идут. Кто из вас пройдёт проверку, тот сделает хорошую карьеру.
  В офис хлынули офицеры армейской разведки, и все сотрудники АГИ были арестованы оптом. Среди службистов могли оказаться праведники, да и просто полезные люди. Поэтому я приказала на время проверки поместить их в специальную тюрьму, находившуюся в другом крыле станции. Лично мне большой штат сотрудников был ни к чему. Верные люди у меня были. За минувшую ночь они уже переловили многих подозреваемых. Контрзаговор набирал амплитуду. И к вечеру почти все фамилии на большой доске в общем зале были зачёркнуты.
  Работа кипела, глаза горели, руки чесались. Тюрьма наполнялась. На каждого подозреваемого было заранее подготовлено исчерпывающее досье, в котором вина его была полностью доказана. Эти гордые и достаточные люди вели себя точно перепуганные дети, не сопротивлялись, не пытались скрыться. Разом рухнула вся масонская ложа, все её региональные подложья. Мастера, подмастерья, рыцари, мцыри, а также наиболее активные масонские холуи - все оказались под стражей. Я была настроена выдрать эту гуманитарную ересь полностью. Ведь в основе её - нестерпимая людоедская тяга. Двоедушие, двойные стандарты, скверна, фальшь и снобизм. Ничего удивительного в том, что масоны стали шпионами и агентами влияния гиперборейцев. Трудно оценить весь тот совокупный вред, что они нанесли моей родине.
  С ними всё было ясно. Оставалось только выяснить, где находится их общак и добиться от них признательных показаний. Сама я этим не занималась. Поскольку сосредоточилась на стратегической работе. Первым делом я написала декрет, с которым по всей империи вводилось чрезвычайное положение. Это значило, что всё мужское население страны должно быть готовым к немедленному призыву в армию. Потом я написала несколько циркуляров, в которых распускала все действовавшие специальные службы, кроме АГИ. Единственное исключение я сделала для подразделения по борьбе с терроризмом. Эти ребята были начеку и подготовились к рейду. Сейчас с ними велись переговоры. Ещё я упразднила полицию и переименовала министерство внутренних дел в центральное тюремное ведомство. Отныне порядок в городе должны были поддерживать отряды народной милиции и частные охранные службы. Я отменила все прежние чины и ввела новые звания. Наконец, я учредила Стражу, особый орден, которому было назначено стать маткой и сердцем Большой Государственной Идеи. Прежнего мэры я сместила и назначила генерал-губернатором своего близкого друга. Спроектировала ad ovo информационное предприятие "Кривда Дегеле". Основала банк Стабильности, специальный финансовый орган, в задачи которого, в первую очередь, входило аккумулировать на своих счетах непомерные богатства масонов. Потом я сделала несколько популистских движений. И договорилась с военными о постепенном выводе из города войск. С ними надо было что-то делать. Вояк я немного побаивалась, ведь неизвестно, что может взбрести им на ум, как переменится их настроение. Но мои опасения были напрасны. Генералитет принял мою военную доктрину на ура. Она вызревала в моей голове уже давно, подобно тому, как эпопея зреет в голове поэта или теория - в голове учёного. На поверку, генералы оказались людьми душевными и простыми. И, глядя в их честные, неброские глаза, я убеждала себя в том, что эти, по новой номенклатуре, стражи десятого уровня будут расходовать человеческие резервы осмотрительно и экономно. Да, всего я учредила одиннадцать уровней государственной службы. Разумеется, одиннадцатый - был только у меня. До окончания смутного времени и всеобщих выборов я взвалила на себя бремя главнокомандующего.
  Мой первый рабочий день продолжался около суток. Ночь я провела с монстром, воплощённым в военачальниках. Мы пили водку и обсуждали планы грядущей империалистической войны. И, соответственно, принципы нового государственного устройства.
  - Нам совсем не подходит этот дьявольский гиперборейский парламентаризм, - выразил общее мнение генерал Опохмелкин. - Нам бы чего попроще. Чтоб как у людей.
  - Царь, нужен царь, - поддержали его. - А там его как не назови. Пусть правит и взращивает своего духовного сына, восприемника.
  - А как же примат свободы? - возразила я.
  - Свобода у нас в душе, - ответил генерал Гнайзенау. - Её оттуда у нас не выжмешь. А от этой голимой математики много ли свободы? Власть большинства - это похуже геноцида.
  - Да и царь нам нужен свой, народный, - присовокупил генерал Ебакин.
  - И хорошо бы ещё, чтобы вечный был царь, не сносимый и неразменный.
  Наконец, мы прокричали "Слава Атлантиде!" и разошлись. Я сделала последние распоряжения и тоже вышла на воздух. У БМП меня поджидал Пунц. Мой старый товарищ по бандитской вольнице.
  - Ну что, всех повязали? - спросила я.
  - Три человека ушли, - ответил он, и в его голосе я с удивлением обнаружила нотку подобострастия.
  - Три масона - это не страшно, так ведь? - я ободряюще улыбнулась. - Ну и кто же эти счастливцы?
  Пунц осторожно протянул мне досье.
  - Майор Гондра, 33 года. О, этого я знаю. Действительно, скользкий тип. Профессор Змиевский, 55 лет. Художник Василиск, возраст - 44 года. Ушли, значит, пидары?
  - Да, ушли, - с ленцой отозвался Пунц. - Но мы их найдём.
  - А с тобой всё в порядке?
  - А что? - переспросил Пунц и прищурился. - Ты как-то нехорошо сейчас посмотрела.
  - А со мной, как ты думаешь, всё в порядке?
  - Не знаю. Но у тебя усталый вид. Тебя подвезти?
  - Спасибо, сама, - отказалась я.
  - Хорошая машина, - похвалил Пунц. - Только медленная.
  - Боевая машина.
  Я забралась на броню. Мой друг окликнул меня нерешительно:
  - Слушай, Марго. Мне не даёт покоя один вопрос. Зачем ты всё это замутила? Жили бы, как раньше, не тужили. Нахуя все эти хлопоты, я не пойму?
  - Отечество в опасности, - сказала я, залезая внутрь машины. - Больше не называй меня Марго.
  - А как тебя называть? - с вызовом спросил Пунц.
  - Называй меня коучем, - подумав, ответила я.
  Пунц грязно выругался и склонился в издевательском полупоклоне.
  - Тебе нужно меняться. Забыть о себе и вспомнить о существовании других, - сухо добавила я.
  Мой подельник замер, точно громом поражённый.
  
  
  
  Прошла неделя, две. И мои недоброжелатели, сидючи в своих норах, оказались посрамлены. У них появилось мало поводов для оптимизма. Хаос в столице так и не наступил. Новые кадры служили, новые службы работали. Банки стали выдавать низкопроцентные кредиты. В продаже появилась линейка сиропов, врачующих нервы. Прекратились разборки и огнестрельные квесты. В городе стремительно восстанавливалась прежняя разгульная жизнь. Однако у неё появился новый вектор, мода, новое смысловое наполнение. Эту новизну можно приблизительно описать словом "патриотизм". Число новобранцев, вступивших в Стражу, перевалило уже за две тысячи. Они принимали присягу в Пандемониуме, который официально стал называться Храм Научного Атеизма. В качестве символов веры - государственный штандарт, государственный герб, бриллиантовый кириллический алфавит и книга "Метафизика" Аристотеля. Эти вещи собранием своим учреждали сияющий пробел, в который со временем впишется имя избранника.
  Власть, она - как мощный прожектор, направленный вниз, на подданных. Когда она слаба, её лучи не пробиваются дальше ближайшего окружения. Власть - это тяжкий чугунный обруч, его надо всё время почти бессознательно раскручивать, иначе он свалится, упадёт. На кого? Да на тех же подданных. Очень скоро я поняла, что имел в виду генерал Рю. Власть выпивает силы. Она изменяет ауру человека. Власть - это малоизученная разновидность энергии, той, что идёт не изнутри, а привязывается извне. Порой я чувствовала себя так, словно по-прежнему нахожусь внутри аппарата, под жёстким излучением, кручусь как белка в колесе, словно я распята под неистощимыми лучами солнца. Казалось, что я никуда оттуда не вышла, и всё происходящее со мной - это осадный бред. Но шаг за шагом я изобретала новую конструкцию государственного аппарата, облегчённую, проницаемую, с расширенной оперативной памятью и отлаженной процедурой самоконтроля. У меня не было уверенности в том, что я создаю что-то принципиально новое или в том, что моя версия потянет. Ведь я почти все решения принимала пьяная. Более того, я балансировала на грани выпадения в беспамятство. Поэтому несправедливо говорить, что я стала забывать старых друзей. Тот же Пунц стал моим заместителем по оперативной работе. А Карачуна, старого забияку, я сделала градоначальником. Но сразу стало понятно, что они не справляются, слегка тормозят, халатны, проявляют негибкость. Эти аппаратные части были взяты из устаревших моделей и нуждались в замене.
  Что до Берковича, согласна, старый пройдоха действительно оказался в полосе отчуждения. Две недели он пробивался ко мне на приём. Но я не хотела в эти первые, самые напряженные дни сотворения встречаться с хитроумным банкиром, пусть даже он мой хороший, проверенный друг. Да и времени просто на него не было. Я предчувствовала с его стороны какие-то нюни - и как в воду глядела.
  - Марго, - по старой памяти обратился он. - Деловые круги озабочены. Даже немного потрясены.
  Вид у него как у представителя деловой элиты был и в самом деле бледный, растерянный.
  - Ходят упорные слухи, что ты социалистка. Национал-социалистка, - помедлив, добавил он.
  - А где цветы, Беркович? - с усмешкой спросила я. - Ты же всегда дарил мне цветы?
  - Извини, они завяли, - ответил он и хлопнул перчатками себя по колену. - Марго, что происходит? Может, ты мне объяснишь? Как ты вообще сюда попала? Эти стены, пропитанные насилием, полные увечных душ, они ведь не для тебя. Твоё дело - украшать собой ложу театра.
  - Национализаций больше не будет, если ты про это, - сказала я. - Она затронула только тех представителей крупного бизнеса, которые принимали участие в антигосударственном заговоре. Вполне естественно, что имущество врагов народа было конфисковано. Вот у тебя же всё в порядке, Беркович? Или что-то тебя беспокоит?
  - Я хочу узнать, - он заёрзал. - Мне поручили разузнать о судьбах некоторых людей. Которых ты арестовала.
  - А, понимаю. Община?
  - Марго, тебе лучше прислушаться к моим словам. Со своей стороны, я делаю всё, что в моих силах, чтобы твоя репутация не пострадала.
  Мне захотелось тут же выставить его за дверь. Но я сдержалась. Вместо этого я включила видеозапись, и на большом экране появилась свинчатка океанских просторов. Тяжёлые водяные барашки с разбегу бились в стальной борт корабля. Сквозь водяную пыль была видна изломанная фактура водной поверхности.
  - Это секретная запись. Только для служебного пользования, - предупредила я. - Слабонервным смотреть не рекомендуется.
  - Что это? - привстал Беркович, голос его задрожал.
  - Мы на борту линкора "Маруся". Видишь, вон там, вдали среди волн мотает? Пятнышки чёрненькие видишь? Это списанные нефтеналивные баржи. Но в трюмах не нефть. Там наймиты Гипербореи.
  Беркович посмотрел на меня с не скрываемым ужасом. В этот момент мужской голос за кадром скомандовал: "Первая пошла. Вторая пошла". Один за другим в плоть океана метнулись два продолговатых смертоносных снаряда. И через полминуты над акваторией неестественно тихо прозвучали два взрыва. Волнение океана быстро погасило в себе водяные столбы. Чёрных пятнышек больше не было видно.
  - Мне очень жаль, - произнесла я как можно любезней. - Страже нет дела до национальности. Я это гарантирую. Я всегда открыта для конструктивного диалога. Так и передай своим. Если решите меня позвать на ваше какое-нибудь мероприятие, то я ломаться не стану. Ты знаешь, что моё сознание свободно от скреп и зажимов.
  - Да? - зло бросил Беркович. - Ничего я не знаю. То есть, у меня нет исходных данных. Поэтому я не могу просчитать, что из тебя получится через год, два. Да даже если бы я тебя знал хорошо, то не в чём бы ни был уверен. Эта штука, власть, она ведь иррациональна.
  - Я просто хочу навести порядок. Всё будет честно, прозрачно, открыто. Ничего радикально менять я не буду. Кто сумеет настроиться на эту волну, тот процветёт. А тот, кто будет двурушничать, ловчить и обособляться, тот обязательно проиграет. Ну что ты так на меня смотришь? С немым осуждением.
  - Ничего. Я думал, мы по-прежнему одна команда, - Беркович сделал последнюю попытку зацепиться.
  - А мы по-прежнему. Только играем теперь в другую игру. Кстати, я велела уничтожить все документы, собранные на нашу банду. Так что, теперь мы все чисты. Можно начинать жизнь заново. А теперь, пожалуйста, оставь меня, много дел, - и я обаятельно улыбнулась.
  Отважная, искренняя, обезоруживающая улыбка стала в эти кипучие дни моим любимым инструментом. Позволю себе несколько советов начинающим диктаторам. Как только окружающие люди уверовали в вашу исключительность, вам потребуется чётко выверенная линия поведения, отступать от которой далеко я крайне не рекомендую. Подобно актёру одного амплуа, не пытайтесь объять необъятное. Для большинства людей вы уже находитесь за пределами человеческого общежития. Так что всеми средствами поддерживайте этот миф. Потому что иначе вас, скорее всего, тут же разорвут на части. Актёрствуйте, но в разумных пределах. Лучше всего сразу избрать маску и носить её на лице не снимая. Между вами и остальным миром должна существовать порядочная дистанция. Вам простят, что угодно, но только не утрату формы.
  
  Три сбежавших масона, ловкий головоруб Амару, ритуально заколовший себя генерал Рю. Ещё где-то должны были обретаться подросток и глубокий старик. Вряд ли я смогу всех их найти и обезвредить. Да и нашла бы, и истребила - что с того? Великий маг тем и велик, что запросто его не убьёшь. Дракон занялся выжиданием, и это была мудрая тактика. Он мог забрать у меня власть так же легко, как и дал. Но ему нравилось наблюдать, как я изнываю под гнётом нерешённых вопросов. Хотелось бы прогнать из государства всё драконовское, но материал, с которым приходилось иметь дело, упирался, жил своей жизнью. Я начала понимать, что для меня сама сущность власти принципиально враждебна.
  Как-то раз в кабинет вошёл мой адъютант Колобко. Он был растерян. Доложил, что со мной хочет поговорить верховный правитель Гипербореи. Оказывается, была такая особая телефонная линия, которая связывала всех шишек Земли.
  Когда я взяла трубку, меня окатил гневный шквал чужой речи. Говорил пожилой мужчина, и по всему, он был псих. Казалось, рычит дикий зверь, зверь из бездны. Я могла понимать его без перевода. А отвечала тихим и виноватым голосом, на родном языке.
  - Хватить орать, - сказала я. - Чего вы орёте?
  Он сбивчиво сказал, что хотел бы переговорить с главным лицом страны. Я ответила, что президент сейчас подойти не может. Не стану же я ему говорить, что его просто нет.
  - А ты кто такая? - спросил этот грубиян, господин Олгой.
  - Я представляю Коалиционный Совет, - ответила я. - Это наше временное правительство.
  - А что там, мужиков нет, что ли, в этом вашем Совете?
  - Уважаемый господин Олгой, в настоящее время наша страна переживает трудные времена. Кучка проходимцев и отщепенцев попыталась устроить государственный переворот, чтобы подорвать конституционный строй. Сторонники демократии оказались под угрозой истребления. Весь народ Атлантиды с нетерпением ждёт появление национального лидера. Надеюсь, наш добрый северный сосед с пониманием отнесётся к той ситуации, в которой мы оказались, и окажет поддержку дружественному народу, отстаивающему свою свободу.
  Правитель Гипербореи снова выругался и отключился. Не стал со мной разговаривать. Потому что я баба. Ну и что, подумала я и взяла себя в руки. А он - всего лишь сменяемая марионетка. Господин одноразовый президент. Не пристало мне разговаривать с марионетками. Чтобы избежать подобных коллизий, я подобрала хорошего актёра с простуженным голосом. Пусть впредь вместо меня ведёт хитрые международные переговоры.
  И всё-таки, этот телефонный разговор меня огорчил. Я знала, что враги распускают вздорные слухи, которые, подобно ударной волне, доходят до самых краёв ойкумены. Мол, Великая Срединная Империя разваливается, в столице - анархия, а власть - в руках полоумной ведьмы. Ещё говорили, что я старая и уродливая, что у меня бешенство матки, что люди бегут от меня, как от лиха. Дракон хочет сделать из меня посмешище, отравить меня неограниченной властью, понимала я. Он не успокоится, пока мои светлые начинания не приведут к роковой ошибке. Ясно, что пока жив Дракон, у меня ничего не получится. Ведь рано или поздно, я спекусь и пущу всё на самотёк.
  Легитимность, которой меня угостил генерал Рю, оказалась с душком. Моя личная воля, по замыслу колдуна, должна была ей подчиниться и окончательно в ней раствориться. Этой подложной, или дарованной, с барского плеча, легитимности, легитимности готовой и поточной - я должна была противопоставить свою, кустарную, самоуправную, суверенную. Я должна была её созидать в любой момент времени. У диктатуры, которую я учредила, воспользовавшись самодовольством врага, был единственный предмет - сам ход времени. Всеми средствами, что были в моём распоряжении, я хотела добиться одного - создать разрыв в утверждённой системе причин и следствий, подорвать старый порядок и поддерживать социальную реальность в состоянии перехода как можно дольше. В конечном счёте, успех зависел не от моей личной воли и даже не от того воодушевления, которое исходило от моей подруги Неты. А от того, насколько удастся оттянуть реакцию и какое количество новых людей я смогу актуализовать, вставить в зазор между прошлым и будущим.
  По сути, моё призвание в том и заключается: увидеть человека, позвать его, внушить уверенность в своих силах. Нета сказала, что ей со мной хорошо. Со мной хорошо тому, у кого тренированная душа, я притягиваю одушевлённость. А у пустых, бездушных людей я вызываю злобное раздражение, зависть, аллергию, понос, протест, скепсис. Притворяться рядом со мной проблематично. Чтобы меня провести, нужно, по крайней мере, меня не бояться. Я сужу о достоинстве незнакомых людей по тому, как они на меня реагируют. Власть не ослепила меня, но напротив - бесконечно усилила мою прозорливость. Первое время я только и делала, что выбирала людей и расставляла их по местам. А чтобы они не испортились, не заразились драконизмом, я делала им оберегающие внушения. Я наставляла их, и вся моя власть выражалась в обучающих играх, которые я придумывала на ходу. Вчерашние разбойники и хулиганы становились порядочными милиционерами. Бродяги превращались в ответственных хозяйственников. Бесшабашные студенты занимали высшие руководящие посты. А те, кто и прежде честно нёс службу, вдруг с удивлением открывали в своём одиноком отчаянном упрямстве лад и благую весть.
  Только всё это были фокусы, добрые чары. Они действовали, пока замороченная История топталась на месте. И я не знала, как долго продержится этот эффект, закрепится ли он. Порой накрывало сомнение: неужели всё прахом пойдёт, неужели я трачу себя впустую? Ведь я не забыла, что сказал мне Ангел на самом первом свидании. Что-то вроде:
  "Будь экономной. Не беспокойся о людях, Маруся. Их всё равно уже не спасти".
  
  3. Молоточки гнева.
  
  Не знаю, видели ли вы, как в предельно замедленной съёмке ударная волна срывает с костей кожу и мясо? Теперь представьте себе обратный процесс: с невероятной скоростью скелет государства обрастает свежей, здоровой плотью. В первые недели после судьбоносного совета в Ваганьково мне пришлось в полном смысле слова разрываться, решать одновременно множество трудных и запутанных дел. И, что греха таить, некоторые приговоры я привела в исполнение собственноручно. Бывают, знаете ли, такие вредные люди, от которых буквально разит несовершенством. По странной закономерности, они норовят занять самые важные и роковые позиции, ибо иначе их просто невозможно бы было терпеть. Перековывать их бесполезно, а оставлять в живых - не разумно, потому что это вредители по природе своей. Самое лучшее - без сантиментов похоронить их, как радиоактивные элементы или заражённый ящуром скот.
  С теми же, кто грешил косностью, расхлябанностью, вороватостью и пессимизмом, ещё можно было работать, хотя бы на первых порах. К числу таких попутных специалистов относился мой зам по социальной стратегии бывший полковник госбезопасности Скатов. Этот прямой и бесстрашный человек был одним из немногих госчиновников, кто из принципиальных соображений отказался вступать в Стражу. Что сразу породило определённые трудности, поскольку формально ему нельзя было присвоить звание по новой табели. Получается, что он работал как бы независимым консультантом. Кроме того, Скатов был единственным из бывших, кто не считал нужным скрывать свои взгляды от рьяных молодых конкурентов. Гордыня скепсиса была его заглавный грех.
  На сороковой день моего диктаторства Скатов без стука вошёл ко мне в кабинет и уставился на меня своими заумными водянистыми глазами.
  - Я бы хотел, наконец, поговорить о ваших друзьях, - морщась, как от зубной боли, сказал он. - Ну, вы понимаете, о ком я.
  - А что с ними не так? - спросила я, оторвав взгляд от отчётности.
  - У них нет опыта государственного администрирования. Это бандиты, дорвавшиеся до власти. Они думаю только о том, чтобы им было хорошо здесь и сейчас. Раньше их ещё можно было прижать к ногтю, а теперь они совсем распоясались. Карачун вчера застрелил из ружья двух репортёров. Московиц основал финансовую пирамиду и мудрит с налогами. А ваш заместитель, этот Пунц, он мне просто не нравится, - тихо, с презрением проговорил Скатов.
  - Отчего это? Он вполне симпатичный.
  - У него руки по локоть в крови.
  - Ну ёб твою мать! - расстроилась я. - Конечно, не дело градоначальника - мочить журналистов. Я сделаю Карачуну выговор, строгий выговор. Финансиста можете принимать в разработку - ишь, ушлый какой. А насчёт Пунца, я вам так скажу: пока он прекрасно справляется с конкретикой поиска и устранения. А ваши личные склоки можете себе в жопу засунуть. Просто пожмите друг другу руки, признайтесь в любви. Можете сделать это при мне. Я его сейчас вызову.
  Когда в кабинет стремительно вошёл Пунц, между ним и Скатовым сразу взыграло физически ощутимое "поле". Воспринимая этот невидимый, но, тем не менее, важный объект, я почувствовала то, что я называю "запах истории". Вот из таких "полей", из их многократного наложения и накручивания, и кроится История, слагается её мучительно бессмысленный процесс. Этот конфликт нужно было чем-то залить, пока не рвануло.
  - А ну-ка, пожмите руки и обнимитесь! - приказала я. - Живо!
  - Ну и что? Что это даст? - резонно возразил Пунц.
  - Да! - вступил Скатов. - Мы, конечно, можем театрально поручкаться и облобызаться ради того, чтобы доставить вам тихую радость. Но это не переменит моего отношения к этому подонку.
  - Хорошо, пусть я подонок, - мрачно улыбнулся Пунц. - А ты долбоёб. Комбинатор, блядь, хуев.
  - Лодку мне, суки, раскачиваете! - в гневе подскочила я, но тут же бессильно рухнула на место.
  - Бесполезно, уважаемая Маруся, - констатировал стоявший по правую руку от меня бывший полковник. - Нас не примирить. Даже смерть нас с ним не подружит.
  - Ты очень устала, Марго, - внёс свою лепту стоявший слева Пунц. - Тебе надо бы передохнуть.
  То же самое в последние дни мне твердила и Нета.
  - Знаю, как вы меня называете за глаза. Баба. Просто Баба. Баба сказала то, Баба сказала сё. Это пиздец, какие вы остроумные! Нет, с вами, в натуре, каши не сваришь. Думаете, нет ничего страшнее, чем смерть? Как вы наивны, - медленно проговорила я. - Есть кое-что пострашнее, я вас уверяю.
  Замы присмирели и хмуро ловили мои слова.
  - Думаете, бац! - и свободен, да? - я ударила по столу кулаком. - Знаете, что страшнее смерти? Это бессилие. Когда ты не понимаешь, что с тобой происходит. Не знаешь уже - ты это до сих пор или уже не ты, а кто-то, тебя подменивший, тебя замещающий. Самое страшное - это когда ты не можешь справиться с потоком событий. Он крутит тебя и вертит, как дохлого ишака. А потом выбрасывает в совершенно левой реальности, где неведомые создания растаскивают тебя по своим норкам. Страшно, когда ты, вроде бы, поступаешь правильно, в полном согласии с собой и ситуацией. А от тебя вдруг ни с того ни с сего нос убегает. Или рога отрастают и петушиные крылья. И самое жуткое, что может быть, это когда ты уже не можешь владеть собой, своими чувствами и помыслами. Потому что всегда найдётся кто-то или что-то сильнее тебя. Обязательно всплывёт неучтённый фактор, который всю ёбаную карусель завертит в другую сторону. Вот, господа хорошие, что по-настоящему жутко. По-настоящему нестерпимо. А теперь - с глаз моих долой, оба! Если я сказала - сотрудничать, значит, надо сотрудничать! Безоговорочно принять к исполнению. Иначе всем будет страшно и тошно, я гарантирую.
  Я их прогнала, а потом, через какое-то время, вызвала, уже по отдельности. Сначала прочистила мозги Скатову.
  - Я подписала приказ и убрала его в сейф, - сообщила я упрямцу. - Приказ вступит в силу с того момента, как ты откроешь сейф. В нём твоё назначение на пост директора Имперского дозора.
  - А вы что же? - иронически прищурился Скатов. - Никак выше метите?
  - Я и так уже выше некуда. В доступной тебе реальности, - ответила я. - Нет, я займусь своими делами. На которые сейчас у меня нет времени.
  - И что же это за дела такие, которые выше интересов страны? - продолжал свою линию Скатов.
  - Тебе не понять. Магические дела.
  - А-а, - сразу поскучнел он. - Ну, и как мы будем взаимодействовать? Кому мне подчиняться?
  - Какой же ты, Скатов, нудный! Тебе лишь бы кому-нибудь подчиняться.
  - Я вас не понимаю, Маруся, - нервно воскликнул он. - Да и не хочу понимать. Объясните мне по-человечески, кем вы себя видите? Что у вас будет за статус такой?
  - У меня будет невидимый статус, - сказала я, и он взрогнул. - Я буду руководить невидимой службой, которая за всеми вами будет следить. Да, всё о вас будет знать. Ни один чиновник не сможет пукнуть без её ведома. А про неё будут знать единицы. Эта специальная служба будет называться... Пускай она называется "Народная воля".
  - Не много ли на себя берёте?
  - Да в самый раз.
  - А народ? Извините, - Скатов сконфузился. - Он, значит, получается, будет не в курсе, что у него есть своя тайная институция воли? Как-то странно выходит.
  - Ты ещё пошути мне, умник. Официально ты будешь подчиняться президенту. Который будет избран всенародным голосованием. Дату определим. После выборов восстановим парламент, и всё пойдёт прежним руслом. Если эта система худо-бедно работала раньше, то пусть и дальше ишачит. Кстати, ты не задумывался над такой несообразностью? Принято считать, что Атлантида - империя, даже великая империя. А между тем, у этой империи есть конституция, парламент и президент. Разве не странно? Может быть, будет лучше так и назвать президента - императором?
  - Не думаю, - возразил Скатов. - Это для других государств мы - империя. А для самих себя - парламентская республика. Я вас давно хотел спросить. Но всё как-то не решался. Надеюсь, вы не собираетесь менять конституцию? Она, всё-таки, старше нас с вами.
  - Не собираюсь, - заверила его я. - Пусть остаётся. Это заклятый документ.
  - Хорошо. Тогда ещё вопрос. Допустим, народ выберет президента. Ну, или императора. И какова будет ваша роль после этого?
  - Такая же, как сейчас. То есть, никакая. Ты, Скатов, задаёшь слишком много вопросов. Лично мне эта власть не нужна. Я просто плыву по течению, понял? Вниз по огненной реке на бумажном кораблике. Если хочешь попробовать вместо меня, то - вперёд.
  - Эта такая метафора, да? А что она значит?
  - Это значит, Скатов, что президент будет по-настоящему любим народом. И выборы будут чистые. За этим будет неотступно следить Народная воля. Ну, усёк, наконец?
  Он помотал головой и стал тереть губы, словно счищая с них обрывки невидимой паутины.
  - Как только главный чертила будет инаугурирован, я сразу исчезну. И ты меня больше не увидишь. Ну, разве что в кошмарном сне, - добавила я. - Так что, терпи, полковник.
  
  С Пунцем я решила переговорить вне служебной обстановки.
  - Кувшинные рыла, звонки и бумаговороты, - нараспев произнёс он и уставился чуть ниже моего подбородка. - Нет, Марго, сомнительный из меня чиновник. Скорее, я грибник.
  - Только грибы, которые ты всю жизнь собирал, оказались червивые, - сказала я.
  - Я бы хотел, чтобы всё было как раньше.
  Мы сидели у барной стойки в клубе "Церковная мышь". Во время недавних беспорядков сюда угодило несколько бутылок с зажигательной смесью. Но Пунц не торопился проводить ремонт, словно усомнился в том, что ночная жизнь когда-нибудь возродится. Прямо над головой на закопчённом потолке было написано нецензурное слово.
  - С преступным миром можешь попрощаться. Его больше не будет, - мрачно пообещала я. - Остаётся жизнь законопослушного буржуина.
  - Ну, это вообще скукота, - зевнул Пунц. - Никакой романтики.
  - Если не хочешь служить, я могу тебя уволить.
  - Так увольняй.
  - Ладно. Ты уволен.
  - Прекрасно. Значит, не надо больше туда приходить?
  - Спасибо. Ты мне очень помог, - сказала я.
  - Не за что.
  - Ты не обиделся?
  Пунц рассмеялся каким-то сыро-копчёным смехом.
  - Всё равно.
  - Понимаешь, я хочу сделать так, чтобы чиновники не занимались бизнесом. А ты ведь у нас бизнесмен.
  - Марго, ты издеваешься, что ли? - Пунц покачал головой. - Да мне насрать и на бизнес, и на службу. Если хочешь знать, мне даже на семью мою насрать. Я ненавижу своих детей, жену свою ненавижу. Мне также плевать на Атлантиду. Пусть будет война и её забросают бомбами. Плевать, на всё плевать.
  - А на дружбу тебе тоже плевать?
  - Эх, Марго, что за тупые вопросы. Конечно.
  - То есть, тебе насрать на меня, да? - удивлённо спросила я.
  - Раньше я воспринимал тебя как интересную женщину. Но когда ты превратилась в чудовище, с этими драгоценными каменьями во лбу, я потерял к тебе всякое расположение, - признался Пунц и развёл руками.
  - Что, разве диктатор не может быть женщиной?
  - Нет, не может. Это нонсенс, Маруся.
  - Это я-то нонсенс?
  - Человек, который в любую минуту может отправить на плаху, уже не имеет пола, - поправился Пунц. - Так-то вот.
  Я стала прохаживаться туда-сюда. Пунц сидел, наклонив голову, и растерянно улыбался.
  - А я-то, дура, хотела тебе довериться, - я положила руку ему на плечо; он поёжился.
  - Да неужто?
  - Да, я хотела назначить тебя начальником своей личной охраны. Ты же знаешь, на жизнь диктаторов часто покушаются. Скорее всего, и на меня уже кто-то готовит покушение. Тебе что, не интересно? А вдруг меня убьют?
  - Да, это очень вероятно. И меня убьют вместе с тобой. Ты этого хочешь? - с усмешкой спросил он и вздохнул. - Ладно, доверься. Я разрешаю.
  - Что, берёшься?
  - Да, берусь. Все равно, ничего интереснее я уже не придумаю. Только ты должна быть со мной откровенна. Если не будешь скрытничать, я пойду за тобой до конца.
  - А что ты хочешь узнать?
  - Ну, например, - он пожал плечами, - про сестрёнку твою. Откуда она вообще взялась такая? Понимаешь, мне иногда кажется, что ты... Что тебя слишком много. Как будто ты раздвоилась. А так не бывает.
  - А если я всё-таки раздвоилась?
  - Тогда, - Пунц достал из-под пиджака свой "Глок" и вложил его в мою руку, - тогда грохни меня прямо сейчас. Я не хочу жить в мире, где такое возможно. Где сказочные драконы, русалки, дервиши и ведьмы на мётлах летают. Значит, я при рождении не туда распределился.
  Я взяла пистолет и несколько раз выстрелила по бутылкам. Осколки и брызги долетели до стойки. Прибежали телохранители Пунца. Он прогнал их небрежным жестом.
  - Нета - действительно моя родная сестра, - сказала я тихо. - Во всяком случае, мне так сказали. А проверять я не стала. Не хочу проверять. Ты доволен?
  - Можно я поделюсь с тобой голым ощущением? - так же тихо спросил разрешение Пунц. - Сдаётся мне, что она скоро умрёт. У меня есть такая способность, я иногда вижу. Знаки, типы фактуры. Такие певички долго не живут.
  - Насколько скоро, а? - спросила я. - Если брать в единицах земного времени?
  - Ой! - он отмахнулся. - В общем, раньше, чем мы с тобой. Скажи, ты сильно расстроишься? Просто не хочу быть рядом, когда ты потеряешь голову. Не хочу видеть тебя безумной.
  - Это не важно, - быстро сказала я. - Скоро мы все умрём. Мы заранее обречены на полнейший провал. Всё, что сейчас происходит, это отсрочка. Ты понимаешь, о чём я?
  - Нет, не понимаю. Но чувствую, что ты знаешь, о чём говоришь. И ладно, - Пунц резко смахнул со стойки битые стёкла. - Во всяком случае, это романтично. Обречённость придаёт форму и смысл. А тупо соревноваться за ништяки - я уже не мальчонка.
  
  Вуди-Айленд, соединённый с центром чудесным стеклянным мостом, до мятежа имел репутацию самого фешенебельного района столицы. Это была образцовая выставка жизненного успеха и неутомимого потребления. И, разумеется, во время недавних событий он чувствительно пострадал. Множество дворцов, особняков и социальных объектов были разграблены и преданы красному петуху. Извилистая и хрупкая на вид подвесная переправа - взорвана в двух местах. В первый же день своего правления я подписала указ о государственной поддержке для крупных страховых компаний, которые попали на серьёзные бабки. Деньги пошли, но ничего не произошло. Бизнес безучастно взирал на изувеченную недвижимость. Допускаю, что такая заторможенная реакция определялась тем немаловажным обстоятельством, что некоторые из собственников страховых компаний, банков и строительных фирм, которым государство, в моём лице, пошло навстречу, оказались не готовы к такой удаче. Они всецело были поглощены тем, что кормили собой рыб. А те, кто пришли им на замену, были людьми не слишком отважными и расторопными. Но что-то назойливо подсказывало мне, что всё может быть проще, подлее. Новый мэр города не достаточно убедительно воодушевлял деловых людей на освоение выделенных капиталов. Короче, сам их осваивал, тратил на пиры и на шлюх. А виноват в этом был, прежде всего, тот, кто его поставил. С горечью и сожалением я была вынуждена признать, что блестящий теневой менеджер Карачун - совсем не подходящий человек для легальной работы. Ненадёжный, ошалелый, без внутренней мотивации.
  Поздно вечером мы тихо подходили к резиденции мэра на катере береговой охраны. Со мной были четыре стража, мой секретарь Колобко, двое репортёров, вооружённые видеокамерами, председатель холдинга "Кривда" Пальметто, а также красивая темноокая девочка с хмурым личиком Катя Поспелова. Журналисты были тщательно проинструктированы, что можно снимать, а что нельзя. Пока мы не спеша пересекали мрачно поблескивающее водное пространство, отделяющее Вуди-Айленд от остального города, Катя давала им интервью. Говорила чётко и взвешенно, без жестикуляции, глядя прямо в мёртвые очи хроники. Собой - изящная роковая отличница, она выглядела ледащей, но я-то знала, что у неё алмазное сердце и ясная головка, и невольно любовалась моей воспитанницей. Катя Поспелова была выпускница магического факультета, моя лучшая аспирантка. И надо сказать, что лгала она превосходно. Ледяным тоном, без запинки и заторинки, она, силой одних только слов, набрасывала, рисовала новую реальность. Такую, какой реальность должна быть. В данный момент, она рассказывала журналистам о том, как много делает мэр для восстановления города, как хладнокровно и неукоснительно он исполняет свои нелёгкие обязанности, возложенные на него божественным предопределением.
  - Ну как? Что думаешь? - спросила я у Пальметто, плюгавого, скучного, колючего старца, который зачарованно смотрел в шуструю тёмную воду.
  - Очень убедительно говорит, - не сразу ответил он. - Как станок печатает.
  - Э, говорить это полдела, - сказала я. - Она ещё и не то умеет. Что приуныл, а?
  Пальметто взглянул на меня с недоумением схваченного за руку шпиона, но быстро отвёл взгляд и скривил выцветшие губы.
  - Марго, скажи мне, по старой дружбе, - надтреснутым голосом произнёс он. - Что происходит?
  От своих друзей я уже далеко ни в первый раз слышала этот беспомощный вопрос, похожий на прощание. Но жалости моя душа больше не принимала.
  - А что происходит? Ты просто стал стар и скоро умрёшь. Только и всего.
  - Не хохми. Я куда старше тебе, - строго высказал он. - Моя смерть - это моё личное дело. Я совсем не про то.
  - А про что? Хочешь, чтоб я сама догадалась?
  - Не нравится мне всё это.
  - Ну вот, опять. Всё это. А что именно, что конкретно тебя не устраивает, старый ты ёж?
  - Молодёжь эта твоя. Стражи. И эта фарфоровая куколка, - он кивнул на корму, где продолжалось интервью, - мне тоже не нравится.
  - А что с ними не так, а?
  - Души в них не чую, - зло глянул он из-под непрореженных бровей.
  - Всё дело в том, что они чистые, - подумав, ответила я и сплюнула в воду. - Тебе не понять. Тебе не понять, как это так - честно и бескорыстно служить своей родине. Ты просто колода трухлявая, понимаешь? Тебе не доступна их мотивация, поэтому они представляются тебе бездушными.
  - Ну хорошо, - он тяжело вздохнул. - Я много думал об этом. Пусть так. Ты права, мне нет дела до так называемой родины. И этот город я, честно сказать, ненавижу, хоть и прожил в нём всю свою жизнь. Но ты о нас-то подумала? О друзьях своих? Нас тоже пустишь на дно?
  - Ох! - вздохнула я и схватилась за сердце. - Хочешь сказать, я к вам безразлична, не справедлива? Вы что, потеряли что-то? Стали жить хуже?
  - Да, хуже, - кивнул Пальметто. - Вот именно. Раньше мы принадлежали себе. А теперь мы пешки в твоей мутной игре.
  - Итак? - я выжидательно уставилась на него.
  - Ты все рамсы попутала, Марго. Наплевала на все понятия. Связалась с легавыми. Тьфу!
  - Думаешь, я не знаю, - я наклонилась к самому его уху, - что и ты, и Московиц, и Беркович, и Пунц - вы все были масонами?
  Пальметто вздрогнул и отодвинулся.
  - Это не правда, - бесцветным голосом возразил он. - Это была формальность. Пустое членство.
  - А что бы сказала на это Стража? - шепнула я. - Я тебя не пугаю, Пальметто. Я знаю, что ты ничего не боишься. Но надо быть искренним до конца. Я не желаю вам зла. Просто хочу, чтобы вы вошли в новую форму, восприняли новое содержание. Усёк?
  - Ладно, мы старое и бесполезное говно, мироеды, - проворчал он. - А Барнабас? Твой жених? Помнишь его или уже забыла? Он ведь не был масоном. Не состоял в тайных кругах. А ты его погубила. Ты его, как телка, под нож подвела.
  - Али ты видел его тело? Али ты хоронил его, моего ненаглядного? - процедила я.
  В висках у меня застучали молоточки гнева. И нацокали, настрекатали странную идею, блажь. И как-то само собой из меня проговорилось нечто тёмное, собранное в кулак.
  - Я тебе сейчас сообщу страшную тайну. Эксклюзивную информацию. Во-первых, как своему товарищу-мафиози. А во-вторых, как бывалому журналюге. Хочу, чтобы ты знал. Мой жених, Барни, он жив. Жив и здоров. Работоспособен.
  Пальметто в изумлении вытаращился, и кадык его заходил ходуном.
  - Всё, что я делаю, - продолжала я, - всё это - исключительно с его ведома и по его воле. Как могу, я реализую задуманный им план. Неужели ты думаешь, что я, простая, хоть и резкая девчонка, сама это всё придумала? Нет, конечно. Ты разве забыл, в каком скверном и мутном положении мы находились совсем недавно? А сейчас? Всё перевернулось, мы на коне, а наши враги - на дне. А ты говоришь...
  Пальметто пришибленно молчал, и было похоже на то, что ему на голову со всего размаха нахлобучили невидимый цилиндр. Только в углу рта поблескивала капля слюны.
  - Но мне не надо вашего признания и вашей справедливости. Думайте, что хотите. Мне достаточно будет, если я окажусь по плечу величию моего возлюбленного. Достаточно того, что он просто поблагодарит меня, когда мои функции будут исполнены.
  - А почему же? Почему же он сам тогда не объявится? - хрипло спросил Пальметто и резким движением вытер слюну. - Где он, а?
  - А как ты думаешь? - я пристально посмотрела прямо в прожжённую репортёрскую душу. - Ещё много врагов и неприятелей. Да и просто ленивых, вздорных, вороватых людей. Я должна расчистить для него место. Чем, собственно, и занимаюсь. Понимаешь теперь, что ты должен сделать, Пальметто? Чего ждёт от тебя Барни? И я.
  - Нет, - он замотал головой. - Что? Говори!
  - Как что? Ты ещё спрашиваешь? Ты должен подготовить ему торжественную встречу. Самый тёплый и радушный приём, какой только может быть в человеческом обществе. Потому что Барни не намерен размениваться по мелочам. Он должен прийти и взять то, что ему принадлежит. Как если бы это что-то специально для него было подвешено в воздухе. Теперь всё ясно?
  - Д-да. Я, кажется, понял, - влажным, дрогнувшим голосом проговорил Пальметто. - Если бы это было так. Если бы это было правдой. Тогда мы спасены.
  - Ты ещё сомневаешься? - грозно спросила я. - Хочешь сказать, что я вру?
  - Нет, но... Хотелось бы убедиться, - он откашлялся. - А когда он будет сам?
  Я стояла, взявшись двумя руками за борт, не обращая к нему головы. Пальметто сопел и топтался.
  - Как только - так сразу, - наконец, обещала я.
  Катер заглох. Подошёл Колобко и сообщил, что пора приготовиться к высадке.
  
  Мы нагрянули в гости к градоначальнику без предупреждения. На берегу я лично убедилась в том, что видеокамеры у репортёров зачехлены. Мало того, я затупила их критическое восприятие действительности особыми мановениями и таблетками. Таким образом, эти засланные обществом опытные разведчики спали теперь с открытыми глазами. Мне самой показалось, что я плыву во сне, напущенном коварным полуночным зефиром. Потому что уже на причале я почуяла дух бессовестного упадка и до упора завинченного разгула. Так, охранники, которых мы повстречали, были мертвецки пьяны. В парке стояли вереницей столы с нескромной закуской. Лакеи шумно озорничали в кустах. Над лужайкой висел воздушный шар, в кабинке которого трепыхались заголённые малолетки, выкрашенные в серебристый цвет. Мы увидели тир с беспризорными дробовиками, виселицу, на которой болтались то ли куклы, то ли трупы клоунов. Из батареи нудно лупил фейерверк. В фонтане плескались голышом. Мусор, конечно, и непотребное скотство повсюду. Просто удивительные случаются перемены. Сравнительно недавно в этом расфуфыренном поместье цвела фамилия одного нефтяного магната. А ныне здесь буйствовала ватага урок во главе с назначенным мною лично мэром города.
  - Ребята, давайте, - сказала я стражам.
  Парни убрали за спину автоматы, перехватили городошные биты и стали жестоко избивать всех мужчин, которые попадались на нашем пути. Это было не сложно. Наконец, мы увидели залитую белым светом веранду с двумя столами и большим экраном, на котором сияла тяжёлая порнография. Тут же была эстрада, где кривлялся известный блатной шансонье. Я подняла булыжник и запустила его точно в рот этому мордовороту. Мерзкая разудалая песня захлебнулась фонтаном крови. Гогот, возня и шум голосов за столами умолкли. Только трескал салют.
  Днём позвонила жена Карачуна и пожаловалась, что её муж с этой новой работой совсем перестал появляться дома. Этого ещё не хватало - чтобы мне плакались чужие жёны! Я знала, что Карачун укрывает нескольких сбежавших из мест заключения отчаянных головорезов. Но такой бескомпромиссной воли представить себе не могла.
  Мне навстречу поднялся мужик с адской рожей, весь в наколках и шрамах.
  - Так это ты, что ли? - хрипло произнёс он. - Ты - Баба?
  Мне понадобилась примерно минута, чтобы сокрушить его остов. После чего, я села ему на грудь и лезвием отхватила язык.
  - А где мэр великого города? - громко, чтобы перекрыть предсмертные хрипы, спросила я.
  Никто не отозвался. Карачуна я в этом застолье не приметила.
  - Катя? - позвала я. - Подойди ближе.
  Моя воспитанница вышла из тени и вопросительно на меня посмотрела. Её лицо было совершенно безмятежным, хотя я угадывала в девушке яростную борьбу между отвращением и возмущением.
  - Бляди, в сторону отбежали, - снова резко воскликнула я, и с веранды тотчас прыснули размалёванные горячие девицы. - Запомни, Катерина. Пока в твоём городе будет гнездиться всякая шваль, робингуды, раскольниковы и соловьи-разбойники - мира и порядка не будет. В обычной жизни этих развязных типов нужно ловить и судить по закону. Но сегодня - особый день, можно сказать, пир духа. Обычная жизнь с её законом и необходимостью прервалась. И настала гиблая пауза беспредельной воли. Зодиак разрешает. Чувствуешь это?
  - Да, - тихо, но твердо ответила девушка.
  Колобко подал мне автомат. Я подержала его в руках и протянула Кате.
  - Ну а вам, - я обратилась к загулявшим мужчинам, - лучше и вовсе не трезветь. И не надо меня благодарить, я этого не люблю.
  Несколько человек, самых быстрых и трезвых разумом, успели нырнуть во тьму. Но почти вся честная братия зачарованно полегла под беззвучным свинцовым шквалом. Стреляли все, кроме журналистов, конечно. Крови было много, она буквально хлестала с веранды. А старичку Пальметто сделалось плохо. Мне пришлось его отхлестать по дряблым щекам.
  - Теперь работайте, - сказала я репортёрам. - Это недобитая банда, ну, вы всё поняли.
  Я нисколько не преувеличила. Почти у всех расстрелянных были с собой стволы. Фактура была убедительная.
  - Не понимаю, - прохрипел Пальметто, положив под язык успокоительную пилюлю. - Как так? Почему они не отстреливались? Как скоты, честное слово.
  - Что тут не понятного? - ответила я. - Не хотели. Ты не чувствуешь этого, старик.
  Карачуна мы обнаружили в покоях. Мэр валялся в полном бесчувствии, голый, с задранным и помятым лицом. Ответственность сразила его наповал.
  - Вот, Катерина, знакомься. Твой начальник, - строго сказала я и указала на золотой крест, запутавшийся в клочьях рыже-седой шерсти у него на груди. - Видишь, он верующий. Да и вообще, человек неплохой. Но ему нужен кто-то рядом, чтобы было кого стыдиться, чтобы кто-то его окормлял. Иначе он быстро обращается в свинью. Ну, не в свинью, ладно. В дикого вепря. Вот, видишь на пузе шрам? Получил на дуэли. А этот ожог на ноге - со службы. Он был военным лётчиком. Да, не сомневайся, он герой.
  С каминной полки я взяла одну из бутылок и отхлебнула. Катя через плечо бросила на меня укоризненный взгляд.
  - Что?
  - Он похож на моего отца, - ответила Катя.
  - Смотри и запоминай, - я мизинцем прочертила воображаемую кривую от левого плеча до правого бедра мускулистого тела. - Воля начинается здесь и проходит вот так, через сердце, желудок и мошонку. Держать лучше всего вот за это, чуть ниже пупа и левее. Здесь такая излука, точно в руку ложится. Ну-ка попробуй сама. Чувствуешь? Только крепче держи.
  Катя сделала всё, как я сказала. Побледнев от напряжения, она потянула рычаг на себя. Карачун вздрогнул и резко сел. Веки его поднялись, но в открытых глазах переливалась белёсая пустота.
  - Я твой заместитель, - медленно и сурово проговорила Катя. - Слушайся меня, верь мне во всём. Ты больше не пьёшь, не убегаешь из семьи. Ты больше не общаешься со старыми друзьями.
  На короткое время глаза внушаемого стали осмыслены, он сфокусировал взгляд на маленькой колдунье, дотронулся до её щеки и одним тяжким выдохом произнёс:
  - А где пацаны?
  - Нет пацанов, - так же тихо дохнула в ответ Катя.
  Я резко обернулась - у меня за спиной оказался Пальметто, и вид он имел жалкий, не подобающий миллионщику. Пришлось снова уделить старику время. Пока моя ученица закрепляла свои внушения тайным обрядом, я перебрала и смазала дряхлое сердце бывалого журналиста, извлекла из него кривую занозу религиозного ужаса. Однако на обратном пути, когда мы возвращали тело блудного Одиссея его семье, старикан вдруг поперхнулся какой-то гуманитарной мыслью и произнёс:
  - Я понял, как озарило. А ведь никого над тобою нет. Как же так, Маруся? Как же так можно-то?
  
  4. Былинка.
  
  - Мы должны переехать, - объявила я Нете. - Здесь становится небезопасно.
  - Где это здесь? - моя сестричка насупилась и наигранно взметнула брови. - Ты имеешь в виду этот дом? Или этот город? Или эту страну? Или... всё вместе взятое?
  - Это просто смена обстановки, - сухо пояснила я. - Здесь уже заебало.
  - Жаль, - Нета поджала тонкие бледные губы. - Мне нравится эта избушка. Я тут привыкла. По-моему, именно таким должен быть земной дом. Да в подвале, к тому же, хорошая акустика.
  - Мы переедем на остров, - сказала я. - Там очень красиво.
  - Тебе виднее.
  Я взяла небольшой отпуск за свой счёт. Не потому что устала. А потому что мне надоел страх, который люди источают в моём присутствии. От этого у меня стала зудеть кожа. Кажется, я подурнела.
  - Настоящий земной дом, - сказала я, - сооружают из песка. Потому что счастье человеческое эфемерно. Дунул ветер, наступила нога - и нет его как ни бывало.
  - Настоящий дом - это вера, - обмолвилась Нета. - Молитва - парадная дверь.
  Что ты хочешь этим сказать? Постой, я догадаюсь. Та хрупкая постройка из человеческих отношений, которую я упорно воздвигаю, едва выдерживает сейчас мой собственный вес. И если я погрузнею хотя бы на грамм сомнения в правоте затеянного дела - она сразу завалится. Так, что ли? Или ты просто важничаешь, Нета, ссылаясь на свой непостижимый духовный опыт? Чему ты там служила, чему поклонялась? Здесь твоё счастье, плотское и живое. Я - твоё счастье. Разве ты больше не веришь в это? Ответь.
  - Там, на острове, я познакомлю тебя со своим женихом, - вслух сказала я.
  - О! У тебя есть жених? - Нета взглянула на меня с интересом. - А я и не знала. Почему ты про него никогда не рассказывала? Расскажи.
  - Да ничего интересного.
  - Нет, расскажи, расскажи. Ты его любишь?
  - А как же, - отстранившись, с гордостью ответила я. - Ведь столько сил на него потратила.
  - И кто же он?
  - По жизни он выдающийся бизнесмен и благотворитель. А по натуре своей - говнюк, каких поискать. Его зовут Барнабас. Барни.
  Моя подруга изобразила, что ждёт продолжения.
  - Толком уже не помню, когда с ним познакомилась. Он ничем не выделялся из своей среды. Гнусный, отпетый ублюдок. Может быть, самый гнусный из всех, кого я знала. К тому же, уродливый и похотливый. Жил за счёт женщин, торгующих телом. Барни вобрал в себя всё плохое, что только могло быть в живом мужчине. Воплощённый бес. Да, кажется, вспомнила. Он избивал проститутку, жирную старую негритянку. Бил её страшно, да ещё напевал при этом. Вытащил нож и хотел изуродовать ей лицо. Тогда я ударила его сзади по голове обрезком трубы. А когда он пришёл в себя, хотела отрезать ему нос и яйца.
  Нета сдвинула брови, но снова сделала знак - продолжай.
  - Что ты можешь сказать насчёт переселения душ? - спросила я.
  - Оно возможно, - с комичной важностью ответила она, и мы рассмеялись.
  - Когда я была в одном миге от того, чтобы пустить этому ублюдку кровь, моя рука замерла, перехваченная странной фантазией. Барни уже не вопил, не трепетал, не дёргался - он просто, выпучив глаза, ожидал страшной боли и унижения. Вся его душа вывернулась в этот момент передо мной, и на её прогнившей подкладке я как будто бы различила бледную тень флёрделис, геральдической лилии. И тут меня пронзила затея. Может быть, бредовая, не спорю. Я подумала, что где-то в глубине души, у самых её истоков, любой мужик - король. Даже такой апофеоз вульгарности, чувственности и криминального реализма. Я не стала его убивать. Но не из жалости. Барни являл собой прекрасный образчик подопытного животного.
  - Погоди, - прервала мой рассказ Нета. - Лучше не продолжай. Я уже всё поняла.
  - Да что ты поняла? Что ты можешь понять? - прикрикнула я.
  - Это будет волнующая история о том, как ты сотворила себе мужчину. Я права?
  - Ну, ты опять за своё. Мне не нужен мужчина!
  - Тебе что, не нравится быть женщиной? - я ручаюсь, в её левом глазу блеснула искорка ненависти.
  - Мне-то это по кайфу. А вот тебе? - огрызнулась я. - Одинокой и привлекательной женщине тут не легко. Ты знаешь об этом, принцесса?
  - Неужели всё так плачевно?
  - А ты думала. Вот я и сварганила себе крутого телохранителя. Слепила почти из ничего. Хотя - тут я не совсем справедлива. Барни отличается твёрдым характером и живым умом. Он не инфантилен, не трус и не прожектёр.
  - Гомосексуалист? - спросила Нета. - Твой жених, он пристаёт к тебе? Домогается?
  - Ха!
  - Может, мне с ним поговорить? Я ему объясню.
  - Не получится. Он мертвец, - я решила внести полную ясность.
  - Это как? По-настоящему, что ли?
  - Не дышит. Околел. Но не тлеет, благодаря науке и технике, - усмехнулась я.
  - Ой, мне очень жаль, - промямлила Нета. - И это... Это из-за меня?
  Она потрясла меня за плечи. Я оттолкнула её грубовато.
  - Ответь, только честно, - попросила она со строгой миной. - Если бы я не запретил тебе спать с мужчинами, ты бы вышла за него замуж?
  - Я не уверена, что твой запрет ещё что-то для меня значит, - резко ответила я.
  - А я для тебя ещё что-нибудь значу? - тут же спросила Нета. - Ты любишь меня? Или ты любишь того мёртвого мужика?
  - Давай не будем, а? Тупой базар. Барни в коме - и точка.
  Я прикрыла ей рот ладошкой и рывком притянула к себе. Как обычно, моя сестрёнка целовалась, стиснув зубы. Но через пять минут она уже стонала, закатив глаза, точно припадочная.
  
  На что похож гигантский, разросшийся вширь и вкось город, а точнее будет сказать, агломерация? С высоты птичьего полёта он напоминает тень от гигантской птицы. Я не птица, я смогла рассмотреть его корж с вертолёта. Раз в месяц я несколько часов кружу над городом в стеклянной капсуле, к которой приделан бесшумный пропеллер. При ярком свете дня машина почти сливается с блекло-голубым небом, а ночью вертолёт похож на стремительный китайский фонарик, на искру божьего разумения. Так мне сказала Нета. Обычно я летаю одна, парю в невесёлых мыслях, посвящённых моим личным неразрешимым проблемам. Почему я живу, почему я тело и из меня течёт кровь, тяготится ли Нета этим миром и мною, его принадлежностью? Другого времени на эти глупые вопросы у меня нет. И лучше их унести подальше от людей, в открытый воздух.
  Лишь однажды Нета согласилась разделить со мной кабинку летучей машины. Стояла душная звёздчатая ночь, где-то вдали погромыхивало, и в необъятный бесчувственный океан впивались кривые молнии. Прежде чем взять курс на остров Моро, я подняла машину высоко-высоко, так что огни ночного города слились и оформились в созвездие. Нета затрепетала, и я угадала в ней расцвет какого-то глубоко сродного ей чувства, которое я бы определила как блаженство полёта.
  - Не на птицу. На рыбу. Дегеле похож на рыбу, - с весёлым видом уверяла меня она.
  - Где же на рыбу-то? Вон видишь - крылья.
  - На летучую рыбу тогда.
  - На электрическую летучую рыбу.
  Перебоев с током больше не было. Я удешевила энергию, и город вспыхнул с новой силой. А если бы мы взлетели ещё выше, к самому небесному куполу, то город стал бы похож на раскаленную сигнальную лампу, которая помечает жизнь. Видит ли её Господь?
  - Конечно, видит. Не сомневайся, - ответила Нета. - Он зоркий.
  - Наверное, зоркий. Но может, рассеянный, а?
  - Не надо так шутить.
  - Может, я очень легковесная для тебя? Смешная? Дурилка такая из ваты? - спросила я спустя минуту.
  Приморская часть города имела сходство с пышным хвостом, раздробленным на несколько больших островов. Они были соединены сияющими мостами. Остров Моро, самый дальний из них, тускло мерцал сквозь пелену, сотканную из океанид. Он был похож на отщёлкнутый от костра уголёк, который вот-вот погаснет. Туда и лежал наш воздушный путь. Мне было приятно летать с Нетой. И она тоже выглядела счастливой. Только мы снова поссорились.
  - Как завораживающе красиво может быть зло, - подумала она вслух. - Этот город...
  - А что такое зло? Оно есть? - спросила я.
  Нета в ответ только поморщилась, чем и вывела меня из себя.
  - Мой мир - это зло? - настояла я. - Я сама - это зло?
  - Ах, Маруся, ну брось. Ты - не зло. Но ты сношаешься со злом. Я это знаю.
  - Как это? Как это я с ним сношаюсь? - опешила я.
  - Чёрная магия, - тихо ответила Нета и отвернулась, словно оборвала разговор.
  Я дёрнула какую-то ручку, и вертолёт стал плавно заваливаться в бездну. И только когда показалась малахитовая стиральная доска океана, у самой его поверхности я выровняла машину. От такого манёвра Нета расхохоталась.
  - Да ну тебя! - и я едва было не сболтнула площадное ругательство. - Если считаешь, что я пошлячка или обманка, только моргни - и я тебя отпущу.
  Сказала, а сама испугалась. А что если действительно - возьмёт и попросит её отпустить? Как же криво подвешен мой бедный язык! И Нета примолкла, словно и вправду взвешивала мои слова.
  - Да как же я тебя брошу? Ты ведь без меня пропадёшь, - наконец, сказала она.
  - Да и пусть. И не жалко!
  - Как же? Ещё как жалко, - возразила она.
  - Так ты из жалости со мной сожительствуешь?
  - Давай так. Оставим этот нелепый разговор, - вполне резонно предложила моя подруга. - В урочный час ты отпустишь меня без сожаления. Ты не уронишь себя.
  
  Если бы я сочеталась с Барни законным браком, то было бы мне превеликое счастье носить на спине ярлычок самой богатой вдовы Атлантиды. Едва только Барни выключился из игры, как на его фишки сразу нацелились другие хищники. И не известно, чем бы это закончилось, кабы в этот подлый раздрай не вмешалась история. Акульи пляски вокруг состояния Барни прекратил социальный взрыв, известный как Серый мятеж. Он был не такой яростный и кровопролитный, как Белый, и не такая чудовищно беспощадная гекатомба, как Чёрный. Скорее он был похож на живучий пузырь, на затяжную и переменчивую зубную боль. Его остановила не армия, не политики и даже не я. Он выдохся сам, прошёл, как топорный наркотический морок, в который проваливается всё вредное и отжившее. Хотелось бы верить, что древнее зло потеряло силу и принцип воспроизводства. Но Нета, конечно, была права: подобные перерывы в истории не меняют знак реальности, просто зло изобретает себя заново. А история - это и есть зло.
  В Сером мятеже принимали деятельное участие не больше ста тысяч человек. А подавляющее большинство граждан впало в ступор. Люди стали, что называется, "давить массу". Вот эта самая серая масса уже одной своей неподвижностью произвела благотворный эффект. Она задавила собой пожар и зверства. Физических жертв было сравнительно немного, как ни кощунственно это прозвучит. Для историков, которые измеряют масштаб событий в единице человеческой жизни, Серый мятеж был пародией на предшествующие мятежи. Однако это странное и рационально необъяснимое общественное оцепенение предполагало какой-то разительный духовный переворот. И здесь мы снова возвращаемся к наследию Барни. В серые дни мятежа фармакологический гигант "Пробирочная палатка" сделался флагманом экономики. Стоимость акций этого предприятия возросла в несколько раз. И это при том, что львиную долю своей прибыли корпорация стала отстёгивать в казну. Я постаралась оградить её структуры от самозванцев и бесноватых. И, в подходящий момент, особым указом национализировала, сделала достоянием республики. Барни ведь всё равно этот разросшийся бизнес был уже ни к чему. Да и не бизнес это уже был по сути своей, а новая общественная формация. Мой мёртвый жених был не просто преуспевающий магнат - даже в коме он оставался патриотом.
  "Пробирочная палатка" была монополист на рынке потребительских эвдемоноидов. Это такие вещества, которые помогают людям прожить долгую и счастливую жизнь. Кроме того корпорация выпускала линейку "спиритусов". Так назывались средства глубокого воздействия, предназначенные для убогих. Привязанные к "Палатке" научные институты - Институт Психофизики и Институт Позитивной оценки - стали казёнными учреждениями, костьми в формирующемся теле государства. А курируемые "Палаткой" реабилитационные центры из обузы превратились в источник ответственных и патриотически настроенных кадров, которые, благодаря вмешательству науки, смогли одолеть в себе рабскую слабость и задрать свою личную планку. Они-то, в основном, и подхватили ношу, которую сбросил с себя уставший Дракон.
  Самая крупная "кузница директоров" базировалась на острове Моро. Над самой верхней точкой острова, в столпе света вознесся фирменный знак: две квадратные буквы "П", тёмная и светлая. Он был виден издалека и отовсюду. Где-то там, под этими гигантскими буквами, похожими на двери, я хотела устроить привал, свить берлогу, разбить дом. А в доме самое главное - это чтобы было кого мучить.
  Даже по ночам на острове Моро не прекращались строительные работы. Это был уже не просто кусок скалистой суши, а стратегический объект, полный тайного смысла. Я хотела посвятить этот остров Нете.
  
  В химерическом свете магической антропологии, гордость человека - самоценна. Все человеческие мотивы имеют одну цель: прожить достойную, внятную жизнь, не больше, не меньше. Достоинство, честь, совесть - это своего рода двигатели внутреннего сгорания, нередко - они ручной сборки. Что позволяет человеку нести бремя своей неполноценности, а также уживаться с другими такими же неполноценными существами? В общем, это некий внутренний идеальный образ, по отношению к которому осуществляется служба соответствия. Чтобы хорошо выглядеть, питаться, получать одобрение от других, человек выполняет определённую работу и несёт определённую ответственность. Носит узнаваемое лицо.
  В сущности, белая магия ни чем не отличается от чёрной. Только в присутствии человека магия начинает мерцать и двоить. Белая магия даёт возможность сохранить или реконструировать внутренний образ, которому человек служит и желает соответствовать. Чёрная магия, в свою очередь, разрушает этот образ, разбирает его на части. Зачем? Наверное, чтобы разблокировать что-то другое, чему этот внутренний образ мешает себя проявить. Но, повторяю, между белой и чёрной магией нет никаких противоречий, это по сути - одно и то же. Всё дело тут - в человеке. Он - двойственный объект, неустойчивое соединение. Взрывчатка. Пожалуй, больше сказать о нём нечего. Обычно, маги не знают, куда направляется энергия, получаемая из двойственности. И только великий солярный колдун каким-то образом связывает эти единичные взрывы с Всеобщей Фабрикой Света. Люди живут, потому что солнце светит. Но есть и обратная петля. Солнце светит, потому что люди живут. Для меня это всё было слишком сложно. Легко понять, почему Дракон отнёсся ко мне так снисходительно. Он был колдун-технолог, колдун - высокий профессионал. А я - всего лишь любительница острых ощущений, озорница без идеи и метода.
  В самом деле, меня интересовала не общая технология, а чистые и различимые штуки. А что будет, если сделать так? А вот так? Насколько велика прочность этой конструкции? Какие в ней сокрыты возможности и в чём состоит её главный порок?
  
  У прозрачного гроба, в котором крепко спал Барнабас, бдела медицинская бригада из трёх человек. Это была шведская семья, сектанты, они жили здесь же, в бункере. Две сестры отвечали за физическую форму тела: разминали, массировали, натирали ожоги заживляющей мазью. Был ещё анестезиолог, который колол витамины и стимуляторы. Он регулярно сканировал душу больного и его мозг. Сканы, с одной стороны, обнадёживали, а с другой, были неутешительны. Мозг Барнабаса был жив, он постепенно возвращал себе контроль над телом. Но душа его выглядела, как душа мертвеца. А это значит, что надежды на то, что он вернётся в себя, не было никакой. Некому уже было возвращаться. Выглядел мой жених тоже не здорово. Кожа у него были цвета красной глины. Он сильно похудел и, кажется, даже уменьшился в росте. При жизни его лицо было рыхлым, уродливым, плотоядным, оно несло печать деградации и, вместе с тем, создавало образ чего-то дикого, необузданного. А сейчас оно закоснело, осунулось, и в нём как бы наметилась красота, проглянула какая-то благородная идея. Это было лицо смеренного и просветлённого человека, который окончательно обрёл свой внутренний образ и поэтому мог от него отказаться в любое мгновение, слиться с вечностью, раствориться в ней.
  От химии у Барнабаса отросла борода. Со слов очевидцев, не страдающих дальтонизмом, у неё был насыщенный лимонный цвет, точно такой же, как цвет фона в фирменном логотипе "ПП". Со своим женихом я проводила не так много времени. С момента страшного покушения прошло уже девять месяцев. И с каждым моим визитом, покойник скачкообразно менялся и словно бы хорошел. Он уже не был похож на глиняную пустышку, но по-прежнему вид имел устрашающий. Казалось, вот-вот откроет глаза и глянет так, что кожа полопается. Зарычит. Вид Барнабаса меня отрезвлял. Нередко я думала о том, а не принять ли его предложение, которое он высказал мне незадолго до своей ужасной кончины? Не провести ли мне жутковатый обряд бракосочетания? Разве он - не идеальная партия? Строгий, непроницаемый, грозный. Жалко, жалко его будить.
  Всё ждала - а не очнётся ли сам, самочинно, по волшебству своего организма. Я взяла на пансион двадцать шесть чёрных богомолок из глубинки, чтобы они, в две смены, молились за исцеление Барни. Из наушников на его голове в него непрерывно лилась электронная музыка, сочиненная Нетой. Мне привезли авторитетного шамана из тайги, но мне не удалось найти с ним общий язык. Во-первых, этот невысокий мужичок меня боялся. А во-вторых, поборов страх, он заявил, что Барни надо отключить от системы, дать его телу остыть, потому что душа его уже смешалась с толпой предков, и её там всё устраивает. Когда я наорала на шамана, он сказал, что есть особое средство, микстура, способная поднять мертвеца. Я спросила, умеет ли он готовить страшный коктейль? Индеец долго щурился и с хитрой усмешкой потирал седые усы.
  - Сама сделай, - наконец, сказал он и предложил купить у него какие-то редкие корешки.
  Я поблагодарила оккультного работника тундры, осыпала его золотом и велела отвезти туда, откуда его взяли. Он не знал, как готовится будоражащее мертвецов зелье, только слышал о его существовании. Да, колдуны старой школы вымерли или деградировали. Между тем, в отдалённые времена, мёртвые не были так отделены от живых. Мёртвые и живые могли переговариваться, даже кооперироваться. А современного мертвеца это средство почти не брало. Я уже проверяла на Барни. Это было жестоко. Так страшно, что даже немного смешно. Возможно, место было неподходящее или время. Или заклинание как-то пообтесалось. После инъекции тело Барни гальванически дёргалось, но душа оставалась шлаком, потёмками, а мозг - беспробудно спящим на дне океана чудовищем. Думаю, со временем химики нащупают ударную формулу и синтезируют чистое вещество, побуждающее покойников двигаться и говорить. Учёные - люди упорные. Только вот какой смысл в этом фокусе?
  Док, доктор Тэб, был единственный, не считая дежурных врачей, кто был вхож в затвор Барни. Док был главный на острове, ему подчинялся комендант, его слушались офицеры из морского патруля. Вот как он рассуждал:
  - А вот представьте, Маруся, - как-то раз сказал он, когда мы прогуливались по острову, - что многие люди обмирают, мертвеют в полном здравии. Они словно бы погружаются в один неизменный скверный сон. От этого и здоровье портится, даже у молодых. А ведь есть ещё ужасные болезни, когда люди начинают гнить заживо. Обычные методы против них не действуют. Эти заболевания тоже ведь вызывает что-то не до конца материальное, что-то неотмирное. За последние годы наука существенно продвинулась в изучении жизни. Но что мы знаем о смерти, кроме того что можем наблюдать со стороны?
  Подозреваю, что док, как и приглашённый шаман, не верил в пробуждение Барни. Но своё мнение держал при себе. Он испытывал к Барнабасу большую симпатию. Может быть, они даже были друзья. Два этих клоуна, подонка, как-то спелись, несмотря на то, что были людьми разной закваски.
  - Скажите, Док, а вот Барни - он жив или мёртв с научной точки зрения?
  Доктор Тэб тяжело вздохнул на мой рогатиной поставленный вопрос.
  - Научно это можно установить только одним способом, - после минутного размышления ответил он. - Демократическим. Надо собрать как можно больше экспертов. И вот как это собрание экспертов проголосует...
  - Нет, левый народ нам здесь ни к чему, - сказала я.
  - Тут, видите ли, фактор веры. Он как бы для науки избыточен. Хотя многие удивительные открытия делались только потому, что исследователи начинали что-то хорошо себе представлять и верить в это. Так же и с глубокой комой. Бывали случаи, что говорить. Вроде, всё безнадёжно - и на тебе, лицо усопшего трогает пылинка, и оно озаряется изнутри светом разума. А вот вы, Маруся, - поинтересовался он с позиции иронической отстранённости, - разве сами не знаете какую-нибудь такую ловкую штуку? Поцелуй? Вода, живая и мёртвая, например? Ну, хоть про какой-нибудь животворный прутик-то, наверняка, знаете?
  - Это всё сказки, - сказала я, немного злясь на доктора.
  - То есть, вы ничем помочь своему жениху не можете? Или не хотите?
  - Док, ты же учёный человек. Тебе полагается знать, что всякая компетенция ограничена.
  Меня беспокоила какая-то мелочь, промелькнувшая в этом недавнем разговоре. И вот настала пора к нему вернуться.
  Доктор Тэб с недовольным видом ждал меня у входа в островную больницу. От кирпичного трёхэтажного здания, которое стояло на полпути от пирса до психлечебницы, был прорыт подземный ход, по которому мы покатились на травяном автомобильчике. В последнее время Док заметно оборзел и забронзовел, осмеливался мне перечить, давал скудоумные советы.
  - Зря вы, Маруся, полезли в эту радиоактивную кучу. Я имею в виду политику. Публичность выпивает соки. Эфир деформирует, вносит свой порочный ген. Тут нужен особый талант, защитный панцирь. Лично на меня это очень плохо подействовало, хандра, знаете ли, замучила, - говорил мне Док, цветущий и, в общем, не старый ещё мужчина, богач, телезвезда и вполне вероятный кандидат в президенты.
  - А ведь ты, Док, лжёшь, - одёрнула я его. - Тебе нравится успех. Ты на седьмом небе от счастья. Даже, я слышала, заимел собственную спецслужбу.
  - Это внутрикорпоративные дела, - болезненно поморщился Док. - Но я на полном серьёзе собираюсь создать политическую партию. И в то же время, мне хочется удалиться, хочется исчезнуть, чтобы обо мне все забыли, и дожить жизнь только для себя.
  - Что ж, это вполне нормальное желание. Создай-ка партейку. А потом - в анахореты.
  Дока мои слова, кажется, уязвили. Он почесал затылок.
  - Что, неужели отпустите? На покой?
  - Да. Только Барнабаса на ноги поставим. А потом катитесь ко всем чертям.
  - Я только за! - радостно воскликнул он. - Но разве это возможно? Конечно, сам эффект снадобья поразителен, никогда прежде с таким не сталкивался. Но... Вы уверены?
  - Нет, Док, я не уверена. Предприятие это безрассудное. И смертельно опасное. Для меня, не для вас. К чёрту снадобье! Все равно, оно не возвращает личность. Помнишь, ты говорил про пылинку? Ну, или былинку? Которая способна вывести из комы?
  - А, да-да, что-то припоминаю. Но я имел в виду чудо. Былинка - это метафора.
  - Нет, это не метафора, - возразила я и стукнула Дока по колену. - Смотри, голова. Нужна такая былинка. А Барни лежит в стерильном помещении. Надо вынести его на свет божий. Сам-то не догадался?
  - Но как его вытащить вместе с системой? Что вы такое говорите?
  - Во сколько рассветает? В семь утра. Надо вытащить его на носилках, предварительно вкатив ему лошадиную дозу снадобья. Носилки надо поставить на возвышенной площадке, доступной всем четырём ветрам. Потом ты, Док, поставишь мне смертельную дозу морфия.
  - Что? - доктор подпрыгнул. - Чтобы меня потом запытали твои стражи?
  - Нет, - сказала я. - А как, по-твоему, ещё можно проникнуть в потусторонний мир? Но ты, Док, меня откачаешь. Через пять, нет, через семь минут. Ты же меня откачаешь?
  - А если не получится?
  - Получится. Семь минут. Нет, даже десять. Мне нужно будет разыскать Барни.
  - Там? - он испуганно мотнул головой. - А что там?
  - Там что-то вроде невольничьего рынка. Очень много народу. Если Барни ещё там, я его приведу.
  - А если его уже и след простыл? - безжалостно спросил доктор.
  - Тогда мы отключим его от системы.
  - Это очень благородно с вашей стороны, - он горячо на меня посмотрел и склонил голову. - Попытаться. Я, разумеется, сделаю всё возможное. Но подумайте, это опасно.
  - Я рассчитываю на помощь одного духа. Или силы, не знаю, - задумчиво проговорила я. - Хотя он никому не должен. Это ему все должны. Все живые.
  - А что за дух-то? Добрый? В смысле, положительный? - с беспокойством спросил доктор. - Или страшный, как паук?
  - Называет себя Большой Белый Брат. Он не добрый. Далеко не добрый. С его помощью я найду Барни. Если, конечно, дух вообще снизойдёт до такой жалкой мухи, как я. Ради того, чтобы отыскать смехотворно малую былинку. Короче, Док, если я помру, распорядись похоронить меня вместе с Барни в саду, что за психлечебницей. Мавзолея не надо. Скромный камушек, табличка, на ней "Барнабас и Маруся", только это, больше ничего. Понял?
  Мои слова точно загипнотизировали доброго доктора.
  - Ты понял меня или нет? - повторила я.
  
  Ещё один подземный ход вёл от крипты в противоположном от больницы направлении. Весь в основном состоял из неровных ступенек. Он был предусмотрен на случай побега и выходил на поверхность у подножия скалистого кряжа. Здесь начиналась тропа, которая обежав вокруг каменистой громады, обрывалась у замаскированного причала. Раньше в больнице скрывались разные тёмные личности. Не знаю, пришлось ли кому-то из них отступать этим пожарным ходом. Люди покорно отсоединили тело моего жениха от установки, которая девять месяцев механически нагнетала в него жизнь. После инъекции стимулятора Барни стал дёргаться и метаться. Перемещать его пусть осунувшееся, но по-прежнему грузное тело было не просто. Коридор тесный, извилистый. Рыжая пыль, которая вздымалась от каждого шага, казалась живой. Когда ход закончился, доктор Тэб проверил состояние Барни.
  - Не дышит. Сердце не бьётся, - констатировал он, отвернувшись.
  - Хорошо бы вон туда, - я показала на небольшой холм, заросший жёлтыми цветочками.
  Прошло ещё четверть часа, прежде чем моё пожелание было исполнено. Лучи надменного светила хлынули в мир людей, как в пустую, специально заготовленную чашку. От холма, где мы остановились, до скалы, которая заслоняла от солнца, пролегла глубоко синяя тень. Слабый северный ветер шевелил волосы. Мне хотелось, чтобы всё поскорее закончилось.
  - Посадите его лицом на север, - приказала я врачам. - Носильщики, отойдите на сто шагов. Доктор, ставь.
  Со стороны лагеря на другом конце острова донесся сиплый звук горна.
  Я села рядом с Барни на удобный плетёный стул и протянула руку. Доктор Тэб наложил жгут. Выглядел он торжественно, словно снимался в кино. Промелькнуло синее небо, крапчатый камень, яркая белизна медицинского халата. Я беспомощно отвалилась на спинку стула и закрыла глаза. Яд медленно покорил моё тело, оно сделалось подобно скале - громоздкое, неподъёмное. Но где-то в самой серёдке густеющего, остывающего, неподвижного, вдруг что-то с шипением вспыхнуло и начало разгоняться. Тогда в несколько мазков вокруг меня нарисовалась обжигающе яркая известковая равнина. Она была похоже на шахматное поле. Я очутилась по ту сторону. Чёрно-белое. Вдова-невеста. Порожняя Эвридика.
  По ней, по этой гладкой равнине, покачиваясь, размеренно трусили не слишком радостные на вид люди. Все они были построены в звенья. Рядом с каждой человеческой гусеницей шёл отдельно могучий надсмотрщик с плетью и палкой. Один такой вертухай, в рваной тоге, с золотой цепью на бычьей шее, остановился и подозрительно посмотрел на меня. Я тоже обратила на себя внимание. На мне было золотистое короткое платье, кожаные сандалии, руки и ноги мои украшали браслеты с крупными драгоценными камнями. На голове оказалась высокая остроконечная шапка. Я была не похожа на тех жалких оборванцев, что связками по двенадцать человек хромали мимо в одном направлении. Они были измождённые, босые, грязные, палимые солнцем, и глаза у них были закрыты, а у кого - и вовсе запечатаны смолой. А я была чистая, свободная и нарядная, да ещё - за рулём длинной, похожей на иглу машины.
  Вдали дрожали очертания какого-то города, и все направлялись туда. Я повернула ключ, машина вздохнула и сорвалась с места. Я разгонялась всё больше и больше, пока скорость не размазала по белизне фигуры людей. Но сколько я не гнала, город продолжал тёмным пятном пульсировать на горизонте. Скорость захватила меня, я точно бы снова заснула и вышла на какой-то иной предел, за которым движение просто перестало ощущаться. Тогда я неожиданно увидела прямо перед собой деревянную избушку, вроде той, в которой жила с Нетой. Она казалась наклеенной на белый пустынный фон. Из избушки вышло человекоподобное существо с длинными исхудалыми руками и ослиной мордой. Оно вспрыгнуло на нос автомобиля и, балансируя, направилось ко мне. В нём было что-то блуждающее, трухлявое. Я хотела встать, но поняла, что пристёгнута к сиденью ремнями. Мне стало жутко.
  - Большой Белый Брат! - закричала я. - Как мне его найти?
  Тело существа надломилось, как сухой стебелёк, и пропало. А я поняла, что сижу в лодке-байдарке, которая несётся по искрящейся, сыпучей реке. Весла у меня не было. Потом я заметила, что лодка объята не водой, а жидкой лавой. И что лавопад, бабахающий где-то поблизости, - на самом деле, что-то живое, склизкое и с глазами. Таких устрашающих видений было ещё много.
  - Ты сказал, что мы должны помочь друг другу! - кричала я, порываясь вырваться из топи кошмара. - Эй! Большой! Белый! Брат!
  Какая-то мерзкая влажная пелена скользила по моему телу. Словно кто-то меня вылизывал и пытался развести в стороны мои намертво сцепленные колени. Стыд, как елей, стал заливать мне лицо, а в груди содрогнулись колокольчики бешенства.
  - Сгинь, пропади! - охнула я, пытаясь зарыться во что-то тёмное и вязкое, пряча голову, глаза.
  И тут - страшный удар. От таких ударов рвутся мышцы и лопаются внутренности. И острая пыль брызнула в лицо.
  Открыв глаза, я увидела, что зажата в покорёженной машине. В одной пяди от меня, в сплющенной части кабины, брезжило страшное лицо моего отчима Варфоломея Потапыча. Оно перекривилось от куска железа, вошедшего точно под лоб.
  - Ты жива? - я услышала слева звонкий мужской голос.
  Из дыма и языков пламени возникло приятное лицо, с большим лбом, тонким носом и умными, необычного отлива глазами. Оно было оторочено золотистой бородкой. Парень протянул мне руку и рванул на себя. На нём был джинсовый костюм, какие уже давно не носят. На вид - из той редкой породы людей, которые не могут пройти мимо чужой беды. Обязательно остановятся и потратят своё время. Он меня спас, потому что через несколько секунд машина от страшного взрыва подскочила на месте и завращалась в воздухе. Когда она переворачивалась, сорванная крыша её хлопала, и из дыры выпадала то рука, то нога моего отчима.
  - Он пытался меня изнасиловать! - крикнула я и показала рукой.
  Но всё вдруг снова переменилось. Я и мой спаситель сидели за почернелым столиком, на котором стояли пивные бутылки и валялись куски вяленой рыбы. Кровь сочилась у меня из порезов, болела грудная клетка, но парень, ничуть не смущаясь, говорил мне ужасные вещи. При этом он с аппетитом налегал на пиво.
  - До недавнего времени я тут был самый крупный откупщик. У меня очень большой бизнес, - говорил он, помогая себе левой рукой. - Работаю я по христианам. Но кроме утилизации, у меня есть ещё куча интересов. Например, одарённые души. Что-то вроде контрабанды. Они, в общем, не должны попадать туда, куда попадают. У меня есть крутой поставщик. Поставщица, вернее. Она мне про тебя рассказала. Что меня удивило, потому что к воплощённым людям она относится прохладно. Брезгливо, я бы даже сказал, - он перевернул лежащую на столе табличку, и я увидела две квадратные буквы "Л", очень похожие на две "П", фирменный знак "Пробирочной палатки". - Что скажешь? Ты поняла, о ком я говорю? Не будем произносить её имя.
  У меня вдруг начался сильный насморк и чих. У этого парня был красивый, внушительный голос, который я уже слышала во сне о Гиперборее. Большой Белый Брат протянул мне платок.
  - Два "Л" - это Лилит, - высморкавшись в платок, сказала я. - Она моя подруга.
  - Ах, вот даже как? Подруга? - он расхохотался. - Ха-ха, Маруся. Я не знаю, что тебя сюда привело, но ты сильно рискуешь. Я ведь могу тебя и не отпустить.
  - Мне нужен мой жених, - сказала я с мольбой в голосе. - Вы же сказали, что поможете?
  - Он христианин? - спросил он сквозь добродушный смех.
  - Кажется, да. Но я не уверена, - кротко ответила я.
  - Мой товар вообще быстро расходится. Может, его уже перепродали несколько раз. Приметы какие-нибудь есть особые?
  - У души? Приметы?
  - Ну, какой он был? Людей убивал?
  - Да, много.
  - Везучий?
  - Очень везучий.
  - Любил тебя?
  - Не знаю. Вряд ли. По-настоящему, не любил.
  - Скорее всего, он зацепился где-нибудь в городе, - предположил Брат. - Если бы у вас были общие дети или хотя бы тесная близость, его было бы проще найти. Но ведь ничего такого, да?
  - Мне нужен настоящий муж. Мудрый руководитель, - потупившись, промолвила я.
  - Постой, да нужен ли тебе этот твой жених, в самом-то деле? Ведь сама говоришь, что любви между вами особой не было?
  Я ничего не ответила. Мне стало ясно, что Барнабас мне и в правду не нужен. Я просто выдумала какую-то игру и заигралась. А вот, что умер человек, умер окончательно, взять в толк не могла. Стало противно и горько, на языке появился привкус химии.
  - Значит, не поможете? Ладно, - сказала я и встала.
  - Давай покружим по городу, - предложил Брат и вскочил, опрокинув бутылки. - Быть может, повезёт. Увидим твоего жениха. Да просто так покатаемся.
  Мы вышли из кабака и сели в машину, похожую на божью коровку. Людей на улицах города было множество, но они никуда не спешили. Стояли, толклись, на что-то глазели. По проезжей части медленно текли велосипедисты. Машина поднялась на высоту человеческого роста и вдруг поехала прямо по головам. Дома выглядели очень странно, тёмные, аморфные, с рваными краями. Я заглядывала в окна и повсюду видела овалы лиц. Из ущелья улицы выехали на площадь, тоже заполненную людьми. Они держали над головой транспаранты с какими-то неразборчивыми каракулями. В одном месте была огороженная сеткой площадка, на которой играли в мяч. Игроки были статичны, они просто перебрасывали мяч через натянутую верёвку туда-сюда. Одежда на людях была по преимуществу серая и опрятная. Смотрелись они, в массе своей, бедняками, бездельниками и были совсем не похожи на целеустремлённых и расточительных граждан моего Дегеле.
  А над городом, стоптанным и усталым, над городом, лишённым излишеств и воображения, над его покосившимися башенками и изломанными шпилями, застыло самое интересное: глубокая, налитая тьмой, ветвящаяся трещина.
  "Как же тут можно кого-то найти?" - в панике подумала я.
  - Да, сейчас много народу, потому что кончается цикл, - сказал Брат, управляя машиной при помощи рычага. - Периодически сверху начинает засасывать. Тяга очень сильная. Даже из домов может вытянуть. Давай будем действовать методом исключения. Твой жених, на кого он был похож? Говори первое, что приходит в голову.
  - На злобного клоуна, - незамедлительно ответила я. - На такого рыжего, бесстыжего, с большим лбом и длинными руками.
  Брат что-то сделал - и толпы сразу пропали, развеялись. На улицах остались только редкие единицы. Все они были одного типа, с несуразными животными лицами и полнотелые. Машина стала непринуждённо перелетать от одного столбика к другому. Я высматривала Барнабаса, но тщетно.
  Мы рухнули в какую-то впадину, потом полетели под бетонным сводом. С рассеянной улыбкой Брат посматривал на меня, на мои голые колени. Мне было неуютно. Чужой город, в потроха которого мы нырнули, обладал властной аурой. Из него надо было бежать, пока не поздно.
  - Я никому не помогаю, - со значением проговорил дух. - Я заключаю сделку.
  - То есть?
  - У тебя что-то есть для меня, я знаю, - развязно произнёс он и почесал бородку.
  - Ничего у меня нет, - ответила я.
  - Ну, будешь должна.
  Брат ласково потрепал меня по щеке и слегка дотронулся до моего живота. Сразу остро захотелось спать. Перед глазами закружились нарисованные карусели.
  - Маруся, не спи!
  Я разлепила глаза и сразу увидела человека, очень похожего на Барнабаса. Он крутил ручку шарманки и производил хриплый, парализующий скрип. Рядом с ним стоял унылый мальчик в белом измятом костюмчике, в руке он держал деформированный воздушный шарик.
  - Барни! - воскликнула я и бросилась к этой парочке.
  Но что-то меня не пускало, я увязла. Шарманщик даже не посмотрел на меня. Свободной рукой снял с головы мушкетёрскую шляпу с пером и протянул в мою сторону. Я содрала с себя кольца и браслеты и бросила их в шляпу. Бледный мальчик просквозил меня ненавидящим взглядом и подал мне свой шарик. Ящик снова заскрежетал.
  - Барни! - снова крикнула я.
  - Боюсь, Маруся, ты обозналась, - Брат поддержал меня одной рукой. - Я знаю этих двоих. Они тут старожилы. Известные городские сумасшедшие.
  Да, пожалуй, он прав. Барни был ростом повыше и не любил маскарадов. Я села на паперть, зевнула, легла.
  - Эй, Морфей никак уже потащил тебя за собой.
  - Нет, - я попыталась встать, мои движения были точно нарезаны на множество ломтиков.
  - Забирай этих, - сказал Брат. - Они хорошие. Старого зовут Генрих, а мелкого - Дмитрий.
  Мальчик усмехнулся, достал из-за спины остро заточенный четырёхгранный штырь и метнулся ко мне. Скованная дремотой, я не успела отреагировать. Этот пацан проткнул мне сердце.
  Снова - полная смена обстановки. Тёмная, очень тёмная комната, только в дальнем углу мерцает экран старинного чёрно-белого телеприёмника. Сам похож на луну, он показывает трансляцию с лунной поверхности. По усыпанному камнями склону ходят неуклюжие, заторможенные люди в скафандрах. И тут из-за гребня поднимается, грядет славный парень с бородкой и участливым взглядом. Он идёт, не касаясь земли, и дальновидно шарит перед собой руками. Вкруг его головы двойной обережный круг тончайшей работы. Космонавты падают с ног и медленно катятся вниз. Я вишу перед ним, точно кукла, повешенная на гвоздь. Вижу себя со стороны.
  - Ты умерла, Маруся, - объявил мне Большой Белый Брат. - Поздравляю.
  Тело его было закутано в кусок ослепительно белой ткани. Я оглянулась и узрела множество зеркал, из которых стали выходить насупленные люди. Молча они обступили, затёрли. Показалось - вот-вот бросятся и растерзают.
  Мой спаситель по-братски обнял меня за плечи и повёл сквозь расступающуюся тьму людей. Его рука налилась тяжестью.
  - Помни, Маруся. Я делец. Ты мне должна, - он сел на корточки и приложил ухо к моему животу. Стеклянно посмотрел на меня снизу, закрыл глаза и поцеловал в лобок.
  Мы находились на краю овального бассейна, заполненного тёмной, густой жидкостью. Я почувствовала сильный толчок, боком упала в бассейн и сразу стала тонуть. Так я скользила, потеряв представление о времени, вниз между ровных стен, и среда вокруг начала проясняться, стала просто водой. Никакого дискомфорта не было. Мне было все равно, куда я плыву или падаю. Жемчужные пузырьки поднимались снизу и освещали мраморный мох на стенках колодца. Я размышляла о том, какой интерес во мне Большому Белому Брату. Я ведь ему и без того должна. Мои мысли позли змеями, а моё тело всё глубже ввинчивалось в толщу воды. Дно приближалось, и в какой-то момент, превратилось в серую комнату, в которой стояло белое ложе. Способность различать цвета стала бледнеть. На кровати лежала женщина, закрытая одеялом до самого подбородка. Её правильное, но едва ли красивое, костистое, посиневшее лицо было мне знакомо. Я узнала Нету, и выглядела она паршиво. Сердце моё рванулось навстречу сестре. Я стала маленькой, микроскопической, и падала, падала...
  С высокого бетонного потолка лился гудящий тяжёлый свет. Я поняла, что нахожусь в крипте, на том самом месте, где лежал подключенный к системе Барнабас. Машина жизни жадно прилипла ко мне и задавала свои пресные ритмы. На мне была та же одежда, в какой я заснула, и сумочка с причандалами власти, которую я носила на пояснице, лежала на столике, на расстоянии руки.
  
  Склейки между реальностями всегда оставляют желать лучшего. Хотя реальность, по правде сказать, всегда только одна. Так же, как дом бывает один, главный. Люди, которые этого не понимают, лишены ощущения собственной идентичности, а значит, ненадёжны, двуличны и подвержены искушениям. Нередко меня посещают причудливые видения, цветные фантазии. Не раз я переживала состояние клинической смерти, когда в мозгу начинает побеждать анархия, в результате чего рождаются некие символические протяжённости, которые не с чем даже сравнить, настолько они нагружены непередаваемым смыслом. Но всё это было чушью, небылью. Реальность всегда одна. Она растяжима, но до известной степени. Эффект от магического действа всегда лежит здесь, по эту сторону. А его объяснение находится по ту. У чуда нет объяснения, если это действительно чудо, а не фокус, обман чувств.
  Когда я пришла в себя, доктор Тэб упросил меня не совершать резких движений. Оказывается, мой улёт длился около десяти часов реального времени. А Барнабас вышел из комы где-то через четверть часа после того, как я отрубилась. Доку пришлось рассказать начальнику моей личной охраны Пунцу о тайной палате и о моём недомогании. Надежды на то, что я восстану, уже не было никакой. Даже опытные реаниматоры-сектанты признали очевидность моей смерти. Тем не менее, очевидность - ещё не факт. Док с Пунцем решили не торопиться с выводами. Им ведь ещё нужно было как-то отсчитываться перед Стражами. Откровенно сказать, я их очень серьёзно подставила. Так повелось, что диктатор тащит за собой в могилу всю элиту. Скорее всего, моих друзей расстреляли бы Стражи. А потом, наверное, и самих Стражей кто-нибудь бы перебил. Вот чем диктатура плоха. Эта спиралевидная пирамида вся утыкана лезвиями, она обязательно кого-нибудь режет, сечёт. Кому-то приходиться платить последним, что у него есть, за чью-то непомерную гордыню, выраженную в исключительных привилегиях. Порядок диктатуры в неоплатном долгу у хаоса. Вокруг пирамиды власти образуется пустыня из распылённых жизней.
  Я попросила у Дока ручку и блокнот и набросала несколько соображений. Потом выпила много водки, и алкоголь, мой верный помощник, постепенно привёл меня в норму.
  - Всё тихо? - с трудом спросила я и поразилась тому, каким сдавленным, истошным прозвучал мой голос.
  - Ну, и как там? - осторожно поинтересовался Пунц, выпучив свои белёсые гольштинские глаза.
  - Туннель, - ответила я. - Со светом и свистом.
  - А Барни сказал, что там ничего, - хмыкнул Док. - Он сказал: Rien de plus.
  - Неужто очнулся? - я рассмеялась смехом стареющей примы. - Невероятно!
  - Да, это невероятно, - Док прослезился. - Настоящее чудо. Сейчас он на обследовании. Так, на первый взгляд, опасности для жизни нет. Главное, кровообращение восстановлено. В общем, для покойника выглядит он превосходно.
  - Только чудной какой-то стал, - добавил Пунц. - Надеюсь, мозги у него не спеклись, а?
  - Пока не знаю, - ответил Док. - В любом случае, такое не проходит без последствий.
  - Да. Это же ёбнуться можно - столько пролежать в отключке, - Пунц пощёлкал пальцами перед моим лицом и этим фривольным жестом выразил своё отчаянное недоумение. - Эй, Марго, что с тобой случилось? Я и не знал, что ты наркоманка. Этот лепило, - он досадливо покосился на Дока, - сказал, что у тебя передоз. Вот так новость!
  В отличие от доктора Тэба, Пунц был суровым, последовательным реалистом. Это была для него первая в жизни серьёзная коллизия с необъяснимым.
  - Нет, конечно, - хрипло сказала я. - У меня был пророческий обморок.
  - О! Как же хорошо, что я не страдаю ничем подобным! - воскликнул Пунц и протянул мне армейскую рацию. - Слушай, поговори со своими архаровцами.
  Ещё одно существенное неудобство: диктатор не может исключаться из круга забот дольше, чем на десять часов. Иначе в народе с неизбежностью родятся слухи, возникает сама собой будоражащая тревога, которая с силой наркотика принимается воздействовать на общественную среду. Возникает растерянность, и почти наверняка, в такой размягчающей атмосфере кто-то покушается на власть. Став диктатором, я обязалась быть доступной. Работа диктатора - это беспрерывная профилактика государственных переворотов. Такой нечеловеческий режим притупляет чувства, начинаешь говорить голосом чёртовой куклы. А у окружающих людей проявляются черты монстров. Это когда смотришь на человека прямо и понимаешь, что это вовсе не человек, а рептилия или гигантское насекомое.
  Я позвонила Кругляшу, члену Политбюро, которому подчинялась вся Стража, потом связалась с Колобко, своим адъютантом. Он отвечал за идеологическую линию и постоянно нуждался в моём наставничестве. В довершение, я поздравила с чем-то генерала Печёнкина из военной верхушки. Генерал был моим крёстным отцом, иногда он давал мне полетать на истребителях. Этих трёх звонков было вполне достаточно, чтобы призрачная тень узурпатора отползла куда подальше.
  
  Покушение, потом кома. Барни очень изменился, пройдя сквозь эту давильню. В его увядшей, точно сухофрукт, плоти жизнь шевелилась пока неохотно. Он сидел в полосатой пижаме и тянул через соломинку сок. Глаза его были выпучены. Допив сок, он медленно поставил стакан на стол и почесал грудь. Посмотрел на свой кулак, подержал его напротив лампы. Стал двигать рукой вперёд-назад, словно колол кого-то. В целом, выглядел Барни неплохо, если не считать того, что на спине у него сидела какая-то конструкция. Доктор сказал, что это аккумулятор жизненной энергии.
  - Вот что, господа, - закашлял Док. - В остальном, всё очень не плохо. Через неделю будет, как огурчик.
  - Может, так даже лучше, - подумала я, - что он нас не узнаёт.
  - Почему это лучше? - спросил Пунц.
  - Можно писать на нём всё, что угодно. Мне кажется или нет, но в его лице появилось какое-то величие? Вы не находите?
  - А действительно, - согласился Док.
  - Да ну! - выругался Пунц. - По-моему, он на зомби похож. Словно мешком его ёбнули.
  - Не мешком. В том-то и дело, - сказала я.
  - С ним надо больше общаться, разговаривать. И чтобы самый близкий человек, - доктор Тэб взглянул на меня со значением.
  Я показала ему кулак. Подходить к Барни мне решительно не хотелось. Что-то неприятное я чувствовала в нём, что-то чуждое и непонятное.
  Всё-таки, я взяла себя в руки и зашла за стеклянную перегородку. Главный пациент острова Моро встретил меня с равнодушным, сонливым видом. Однако что-то внутри него передёрнулось. Лицо побурело, и Барни стошнило чёрной смолой.
  - Эй, - ласково позвала я. - Ты меня помнишь, бродяга?
  Я надела на руку рыжий парик и потрясла перед ним.
  - С тобой я обычно была рыжая.
  Барни отшатнулся, закрылся руками. В его лице, поведении угадывался незнакомый человек. Растерянный, ороговевший человек-свистулька. Да человек ли?
  А у меня сразу в памяти всплыл недавний разговор с Нетой. Она была категорически против моей затеи. Почти ничего не сказала такого, что бы меня расстроило или вывело из себя. Но мне пришлось её отключить. Никогда прежде не возражала мне Нета так нудно, так яростно. Она была невыносима.
  - Убивать, значит, можно, а воскрешать - нельзя? - спросила я у неё.
  - Убивать тоже не хорошо, - ответила Нета. - Но не противно порядку вещей, природе. Ты просто закомплексованная девчонка, от которой иногда всё отскакивает, как от стенки горох.
  - Эй, полегче!
  - Это ни кому не под силу. Кроме, сама знаешь, кого...
  - Понимаешь, я должна это сделать. Попробовать. Ведь интересно.
  - Не затыкай мне рот, - упиралась она. - Мне не нравится, как ты со мной обращаешься.
  - Как ещё? Да я пылинки с тебя сдуваю.
  - У тебя появился кто-то другой? Признайся!
  - Заткнись, - ласково прошептала я и перекрыла канал.
  Нета ушла из вахтенного городка. Какие-то добрые люди поставили ей обычную туристическую палатку, в которой не было даже печки. Она сама нашла для этого место, пядь, закрытую скалами со стороны острова. От океана этот пляжик, был отгорожен косой. Когда я её там отыскала, Нета в романтической позе созерцала шипящий и ухающий прибой. Пыль от водных ратей, разбивавшихся об естественный мол, рдела в подсветке заката, и я отчётливо различила над русой головой Неты золотой обруч.
  Усталость косила. Я забралась в палатку и рухнула во влажный сказочный рёв, в запах её.
  
  5. Кровавые тени.
  
  "Прошло девять месяцев, и в столице проросла новая военно-научная демократия. Население города сократилось за счёт изнеженных и робких мужчин, не желающих служить в армии. Но в целом, всеобщая мобилизация проходит успешно. Воинственность высока, особенно среди женщин и молодёжи. Был специально разработан донельзя обаятельный образ врага. Это уже пожилой мужчина, с усами и лукавыми морщинками у глаз. Его боевой дух обозначали крупные кулаки. Немного насмешливый взгляд убийцы ищет тех, кто отлынивает от воинского дела. Трусы вздрагивали, когда из рекламных щей появлялась значительная физиономия солдата Ивана. Она была срисована с покойного генерала Рю, мёртвая голова которого продолжала недобро лучиться. С помощью великой армии мы построим великое будущее. Из опилок создадим полено. Такая тема.
  Даже в мирное время армия - довольно полезная штука. Если она устроена должным образом, то способна не только кормиться сама, но и содержать своих шлюх. Война - это главное, но не единственное предназначение армии. Плохая, деморализованная армия только спит и ест, а хорошая, народная армия - бдит, служит. В военное время плохая армия становится камнем на шее, а хорошая - источником богатства. Народная армия входит в каждую семью, род, в каждую душу как нечто незыблемое и дорогое. По сути, правильная армия - это контролируемый процесс по созданию рабочих мест. Разумеется, не все хотят работать. В столице немало мужчин среднего возраста, которые уже построили свою карьеру, карьеристов. Вот они-то и распускают вздорные слухи, мол, страной управляет железная баба, она хочет всех мужиков загнать в казармы. А что плохого в казармах? Если ты не говнюк и не уклонист? Не желаешь пожертвовать хорошим самочувствием? Тогда плати, реально плати.
  Хорошее самочувствие больше не представляется единственной истиной. Хорошее самочувствие, которое построено на социальном конфликте. Все конфликты выносим за скобки. И вступаем в эру всеобщего замирения и покоя. Мне ещё нужно время, чтобы добавить его к тому, которое у меня уже было. И я хочу, чтобы это было мирное время, время всеобщего мне послушания".
  Ненадолго я прервала свою речь и окинула взглядом собрание Стражей. Мой голос проходил через устройство, а лицо со стороны казалось маской. С напряжённым вниманием аудитория ловила каждое моё слово. И если бы в стройные ряды Стражей затесался предатель, он бы легко мог меня застрелить. Пусть и ценою собственной жизни. Да, число Стражей достигло критической отметки, и вероятность того, что среди них есть предатель, перестала быть мнимой.
  "Теперь вы самостоятельно можете решать вопросы и писать сценарии. Я вас родила, - произнесла я и сделала долгую паузу; в гигантском Дворце Съездов, переполненном делегатами, стояла полная, всеобъемлющая, гробовая тишина. - И пока это будет в моих силах, я буду вас воспитывать жирным молоком свободы. Вы видите, как набухли мои соски? Я вся переполнена свободой и нежностью, и хочу отдать её вам, до последней капли. Но я не вечна. Я слышу в воздухе шелест смерти, я вижу слева от себя её серебристый отблеск. Близок день, когда вы останетесь одни. Без защиты от стрел солнца. Тогда всё будет зависеть от вашей сплочённости, от вашего настроя, от вашей духовной трезвости. Я понимаю, каких нравственных усилий вам стоит ваша работа. Поэтому, в первую очередь, я завещаю вам не щадить врагов. Тех жалких выблядков Истории, которые снова постараются ввергнуть человеческий мир в пучину животных страстей, распалённого тщеславия, иррациональной жадности и религиозного самоубийства. Отсекайте, не жалея. Режьте по живому, с запасом. Новь утвердится не сразу. Может быть, и никогда. Скорее всего, никогда. Но мы должны попытаться остановить абсурд и насилие. Чтобы умереть с чистой совестью. Чтобы умереть достойно. Как свободные и созидающие особи. А не как рабы в клетках коллективного тела. Если не сможем - так попытаемся. Вот, что я хотела сказать".
  Некоторое время стояла подлинная тишина. А потом разом все поднялись, и я почувствовала, что моя короткая и неподготовленная речь достигла цели. Три тысячи стальных кулаков (а столько человек вмещал зал) в едином жесте пробили гнилую оплётку реальности. Что было там - за ней? На одно мгновение ясно представилось безмятежное лицо Большого Белого Брата. Его девственно чистое облачение, гостеприимно разведённые руки. Его иронично-одобрительные аплодисменты. Аккуратно подстриженная бородка, волнистые волосы и безумные глаза богатея и модника. Он один аплодировал мне из своего занавешенного райка. Как же захотелось разбежаться и со всей дури залепить пяткой в его открытый и гладкий лоб, над которым двигались, сливаясь и распадаясь снова, еле заметные нимбы. Я приветственно взмахнула рукой и осторожно улыбнулась.
  Делегаты восприняли это движение как команду "вольно". Торжественная часть была закрыта. Предстояла большая работа. Неоконченный чертёж будущего требовал непогрешимой руки.
  
  Мне слегка нездоровилось, и только присутствие моих ребят держало меня в тонусе после долгого перелёта. Я пролетела всю Империю, справа - налево, вдоль и поперёк. Честно сказать, покойный генерал Рю оставил её в крайне запущенном виде. Думаю, что и Империей её называли по недоразумению или по привычке. Я только что погасила два мятежа в отдалённых провинциях - в одной при помощи бомб, в другой - при помощи денег. Напугала, обольстила, подкупила, разбомбила. До меня доходили сведения, что Гиперборея вынашивает реваншистские дерзновения. Центром международной напряжённости стал остров Буян, независимое государство, которым управляли банкиры. Умные люди объяснили мне, дуре, что именно там осуществляются всевозможные обмены между замкнутыми экономическими системами. А по-моему, это было змеиное гнездо. Я подозревала, что именно там скрываются здравствующие воплощения Дракона. Известно, что космос - это на изнанку вывернутая земля. Известно, что у Дракона - семь тел, и каждое принимает участие в сретении с Солнцем. После смерти генерала Рю Солнце убавило своё светозарное шоу на одну седьмую накала. Известно, что без банков современная экономика непредставима. Банкиры с острова Буяна во всеуслышание заявили о гигантском долге империи Атлантида. Они стремились подорвать нашу национальную валюту эсперадо. Поэтому я решила упразднить частные банки острова Буян. До него - больше четырёх часов лёта на самом быстром истребителе. Я уже несколько раз проделала этот путь. А последние три дня я и вовсе провела в империалистическом угаре. Вид у меня был несвежий, замкнутый, немного напуганный.
  Заседание Политбюро собрало за одним столом двенадцать самых приближенных ко мне Стражей. Сначала я вкратце пересказала им историю несчастного царя Солтана, который сорок лет вынужден был жить вдали от родины, в изгнании. И вот наступил предсказанный день, когда народ острова Буяна с радостью встретил своего дряхлого, но по-прежнему похотливого монарха. Реставрация прошла без единого выстрела. Все банкиры бежали на своих роскошных яхтах кто куда. Вольные люди Буяна давно вынашивали эмоцию, для которой я подобрала некое выразительное средство. Однако теперь мир повис на одном грязном волосе. Началась поляризация человеческой массы. Разность потенциалов непрерывно росла. Одну партию можно условно назвать оптимистами, а другую, соответственно, пессимистами. Мда, футуристы и пассеисты, фашисты и анархисты. Если прислушаться, в воздухе можно было разобрать сладкий звон предвоенного напряжения. Такие дни, тягучие, чистые от мелочных дрязг, тихие, странные, навсегда остаются в памяти.
  На заседании Политбюро речь шла о проекте магического оружия. Долгое время он вызревал в самых недрах нашего новорожденного государства. Названия у него пока не было. Мы показывали его особым жестом - симметрично соединяя кисти рук, так что внутри образовывалась круглая пустота. Невольно я залюбовалась своими ребятами - они выглядели внушительно, словно уже успели прожить несколько жизней. И вместе с тем, от них шёл и распространялся дух молодости, новизны. Было видно, что они виртуозно ступают по самой кромке реальности, где хрупкий лёд прошлого соединяется с тёмной, колючей водой будущего. А всё потому, что я их научила отключать человеческие мозги и узнавать, исследовать свою душу. В обычном случае душа - устройство отставленное, слишком громоздкое и затратное, чтобы пользоваться им постоянно. Я смогла разглядеть в этих ребятах талант к отрешённости, врождённую чистоту и стройность душевной организации. Я сделала всё от меня зависящее, чтобы у них была возможность иного вождения. Если бы не я, у них было бы мало шансов даже на то, чтобы стать просто жизнеспособными особями. Их бы двоило, дёргало в разные стороны. Их бы метало и било об углы. Половина сошла бы с ума. Другая половина, с большой долей вероятности, вступила бы в фатальное противоречие с обществом. Без меня они были обречены, и причина у этой их обречённости была одна - внутреннее сопротивление. Они не могли быть другими до такой степени, что были почти бессмертны. Моя душа привела меня к ним и подсказала, что нужно сделать, чтобы помочь каждому в отдельности. Точно так же, как их души сейчас диктовали им нужные действия, мысли и чувства. Рядом с ними у меня возникало тревожное ощущение, что я, Маруся Гартман, диктатор Атлантиды, себе не принадлежу. Словно я грандиозный, но изначально пустой план, таблица, а они беспрерывно заполняют меня непонятными знаками в ходе сдачи какого-то дико трудного экзамена. В особые минуты растерянности (да вот хоть сейчас), прямо-таки обжигала мысль: а не они ли это вообразили меня, вызвали из небытия совместным усилием? И была эта мысль горячей, щекочущей и исполненной сладострастия, к которому невозможно было привыкнуть.
  Магическое оружие придумала не я, а парень по имени Кругляш. Ему было уже за сорок, и он был самый старший в Политбюро. Несколько лет назад я натолкнулась на него в сумасшедшем доме. У него была своя, отдельная палата. Все её стены были обклеены то ли рисунками, то ли чертежами. Кругляш сразу открылся мне. Он обвёл рукой пространство своей каморы и прошептал, что всё это для отвода глаз. А настоящие изобретения он держит в своей голове. Кстати, о голове Кругляша. Она была какая-то несимметричная, что ли. Нос был свёрнут набок, рот перекошен, один глаз гораздо ниже другого. Кругляш был физик, а среди них много нелепых людей. Не только по внешности, я имею в виду. Чудаков. Но даже в этой чудаковатой среде Кругляш выделялся. Обычный физик одновременно пишет два диктанта, поэтому уровень этой науки не высок. Кругляш отверг диктат разума, отрёкся от математического языка и всецело сосредоточился над тем, чтобы правильно написать диктант, исходящий от природы. А она, во многом, выражает себя на языке нераздельных чувств. Мало кто знает, как устроен разум, и может представить его жизнь хотя бы в общих чертах. Но душа и вовсе непроглядна. Древний её язык позабыт и растрачен. Поэтому любой колдун вынужден начинать даже не с нуля, а с большого минуса. Женщинам-ворожеям в этом смысле немного легче, чем мужчинам, потому что они способны утекать от разума в мелкие вещи. А мужчина носится с острыми осколками своего разума до последнего. Главная работа ложилась, как раз, на нас, женщин. В составе Политбюро их было семеро, не считая меня. Но независимо от пола и специализации, все Стражи буквально учились разговаривать заново. Это был трудный язык, трудовой, это был новояз, хотя ничего нового в нём, по существу, не было. В нём имелось дополнительное наклонение, какого нет ни в одном другом языке мира. К сожалению, я не могу рационально описать эту встроенную в языковую систему причуду. Когда она включается в речи, разительно меняется само содержание слов. Кажется даже, что изо рта говорящего с шипением вырывается белёсый дымок, а в нём дрожат картинки из будущего. Для постороннего наши кружковые разговоры и совещания показались бы птичьим бредом. Отобразить, запротоколировать их было нельзя. Когда принималось решение, оно сразу становилось решением с большой буквы и неукоснительно исполнялось. Сам подступ к решению мог быть многоступенчатым и кружным. Но текущая ситуация всегда подбрасывала какие-то знаки, намёки, мостки. И только головокружение от успехов порою мешало распознать эти подсказки. Вопреки мнению скептиков и злопыхателей, Стражи не собирались что-то кардинально переделывать в человеке, что-то к нему добавлять. И без того, природа человека была смята, искажена, изолгана, даже убита. Я не имею в виду несовершенство как таковое, против которого волшебство бессильно. Я говорю о долговременной деформации, которая из постороннего и случайного воздействия превратилась в самое существо человеческой жизни. Мы только хотели дать человеку распрямиться, позволить ему быть собой, выразить себя душевным образом, а не так, как это диктует глубоко въевшийся драконизм.
  Конечно, кому как не мне было видеть насквозь моих ближайших соратников. В каждом из них была какая-то сюжетообразующая слабость. Наверное, и во мне что-то такое было. Взять хотя бы моё пагубное пристрастие к спиртному. Но также я видела, что мои подопечные работают над собой. Отважно изменяя окружающий мир, они изменяли себя. Хотелось бы верить, что в лучшую сторону. Смирение и терпимость, вёрткость и жёсткость. Прежде всего, мы были командой. Даже, я бы сказала, боевой группой. Забрось нас на территорию противника, и он взвоет от наших организованных действий.
  В общем, Кругляш доложил, что магическое оружие, наш главный козырь в предстоящей войне, почти готово. Оно состояло из двух одинаковых половин, которые были изготовлены на противоположных концах Империи. Осталось только доставить их на территорию государств, представляющих для нас угрозу. Я имею в виду Гиперборею и Антарктиду. С первой было проще, поскольку какой-то обмен информацией и людьми между нашими странами сохранялся. Что касается Антарктиды - гигантского материка в форме скорпиона, то никаких контактов с ними не было со времён последней мировой войны. Однако было известно, что несколько лет назад они испытали рекордную по мощности чудо-бомбу. Они же первыми вышли в космос, то есть поднялись над землёй так высоко, что вокруг просто не осталось воздуха, который, по всей вероятности, всплывает гигантскими пузырями из океанской пучины. Несколько раз антаркчане запускали к Луне запаянные железные банки с приборами, и те просто зависали в пустоте, come over, когда выталкивающий импульс чах. Но самых больших успехов они достигли в защите своих границ. Ни по воде, ни по воздуху подойти незамеченным к берегам недружелюбной державы было нельзя. Ходили странные слухи, что они похищают наших лучших учёных. Значит, они знали о нас больше, чем мы он них.
  - Это совершенно недопустимо, - со значением произнесла я.
  - Они ж никогда не высовывались со своего горбатого острова, - осмелев, сказал Лимон, здоровый веснушчатый парень, который заведовал разведкой.
  Я посмотрела Лимону в глаза; он сразу смутился и нервно сцепил руки в замок. Слабость Лимона была в излишней самоуверенности. Это был своего рода побочный эффект от его дара.
  - Тогда как это понимать? - я потрясла листком, на котором была докладная записка Лимона. В ней сообщалось о том, что между Гипербореей и Антарктидой завязались довольно интимные отношения. - Несуразица выходит, товарищ.
  Эти сведения пришли от нашего агента в Читае. Читай, или Фарфоровая страна, был большим государством, смежным с Империей. Формально читайцы были наши союзники. Но мне не удалось наладить с их аппаратчиками общий язык. Да и не больно-то я к тому стремилась. Читай был страной отсталой и перенаселённой. Его население находилось под игом нашей популярной культуры. Приходилось держать у границ с Читаем большую армию, чтобы блокировать поток мигрантов и опасных наркотиков.
  - На наших глазах образуется военная коалиция, - сказала я со смешком. - Приближается год Дракона. Солнечная активность скоро достигнет своего пика.
  - Я настроился на эфирный канал, - с таким же смешком произнёс Лимон. - Ту линию, через которую они общаются.
  - И что ты можешь сказать о южанах? - спросила я, имея в виду Антарктиду.
  - Они производят странное впечатление, - с готовностью ответил Лимон и включил в своей речи то самое волевое наклонение, о котором было сказано выше. - Но вы не волнуйтесь. У меня всё под контролем. Мы решим проблему с доставкой полушария.
  - И как же?
  - Через навь, - вместо Лимона мне ответила Калька.
  - Отставить, - недовольно сказала я. - Навий лабиринт вам пока не по зубам. Сначала научитесь использовать его в мирных целях. Придумайте мне какую-нибудь хитрую военную операцию с физической доставкой. Перехитрите технику. Ясно?
  Все закивали. Одна только Калька, поджав губы, вильнула пучком своих золотистых волос. Я нашла Кальку в публичном доме, её туда пристроили родители. Это была красивая, вешняя, полногрудая девушка, чуждая всякого жеманства. Она была похожа на скалу, с которой срывается вниз освежающий каскад оранжада. Ей нравилось заниматься сексом, влажным, липким, тягучим. Сладострастие и лень были заводилами её изворотливого ума. Калька умела действовать во сне, но не придавала этой способности большого значения. Пока я не научила её пробираться в сознание клиентов и ныкать там свои вещи. Она могла бы стать богатой потаскухой, но предпочла борьбу.
  - Какие ещё хуновости? - спросила я у Колобко, который сидел справа от меня.
  - Да ничего примечательного, - невозмутимо ответил мой секретарь. - Беглый зэка по кличке Спартак поднял в Биробиджане фашистский мятеж. Есть жертвы среди мирного населения. В Чёрных горах снова проклюнулись повстанцы. А на севере, в краю молочных озёр, объявились какие-то крестоносцы. Эти религиозные фанатики проповедуют, что вы - дочь Дьявола, а может быть, и он сам. Население реагирует на их пропаганду неоднозначно.
  - Ха-ха, - мы дружно рассмеялись.
  - Вообще, - мягко сказала я, потирая нос, - всех бунтарей надо бы под ноготь. Мы последние бунтари. А те, кто бунтует против нас - это масоны. Предложите этому Спартаку, раз он такой храбрый вояка, генеральский чин. Банду его следует распределить по штрафбатам. Насчёт Чёрных гор, - я поморщилась, и седевшая напротив меня Таня Краснова, или Краса, скопировала мою брезгливую гримаску, - оставим в покое эти дикие народности. Главное - сделать так, чтобы горные йети не спускались на равнину, - я посмотрела на Кругляша. - Это хороший случай для испытания твоего Великого Гребня. К тому же, популяцию повстанцев можно регулировать. Есть очень гнусный, но действенный обряд. Надо эксгумировать труп повстанца, сжечь и развеять его пепел над антисептиками. Время от времени, надо ловить повстанцев и топить в говне. Этого будет достаточно.
  Колобко, развалившись на стуле, с небрежным, скучающим видом, делал записи. Я схватила его сзади за шею, как рака, и прошептала:
  - Изловите мне парочку крестоносцев. Я лично их допрошу. Чую в них что-то.
  После этого я перевела разговор на мирные темы. Всё-таки, мирное нам удавалось лучше.
  - Мы здесь для того, чтобы максимально облегчить жизнь простого народа, - напомнила я. - Никакие враги нам не будут страшны, если у нас будет правда. Если мы с вами наладим добычу правды, - в этот момент я взяла самый серьёзный тон.
  - А в чём заключается правда? - спросил любознательный Полимрак. Его лупоглазая любознательность порой действовала мне на нервы.
  - А это не важно, в чём она заключается, - ответила я. - Уважаемый, не включай мозги.
  - Ага, - тут же согласился он и потупился.
  Я встала и, заложив руки за спину, медленно обошла Колонный зал. Эхо моих шагов прыгало по углам помпезной храмины. Встав напротив окна, разрубавшего зал от пола до потолка, я подставила лицо красноватому свету солнца. Мне показалось, что оно о чём-то молило меня.
  Незаметно, на цыпочках, ко мне подошла самая младшая ведьмочка из Совета по прозвищу Тихушница. У неё было множество косичек, и на конце каждой висел талисман из дерева. Тихушница никогда не смотрела мне прямо в глаза. В ней угадывалась зависть к моей высокой судьбе. Она ещё не успела разобраться в себе и инстинктивно отвергала то зло, которое было в неё заложено от природы. Это была тёмная ведьма в пору своей невинности.
  - Шришри, - сглотнув, неуверенно обратилась ко мне Тихушница. - Может быть, выйдем в лес? Сегодня же годовщина.
  Я не смогла удержаться и поцеловала девушку в холодные, влажные губы. Ответный импульс на пару секунд вскружил мне голову, и я почувствовала томление в низу живота.
  - А гостинец-то есть? - спросила я.
  - Конечно. Ещё какой, - радостно отозвалась Тихушница.
  
  Через четверть часа мы уже находились в лесополосе за чертой города. Пролетая по набережной руки Сухой и по Свободному проспекту, неудержимый правительственный кортеж распространял ужас и восхищение. В лесу мы нашли чистую поляну, сели прямо на землю и, взявшись за руки, образовали круг. От меня пошла волна тихого ликования. Не встречая сопротивления, она вернулась ко мне и принесла двенадцать отчётливых слепков. Я убедилась, что с моими ребятами всё в порядке. Предателей среди них не было.
  По моему знаку все надели на головы белоснежные треуголки с остроконечной верхушкой, натянули на кисти такие же белые перчатки с сенсорными подушечками. Охранники вытолкнули на середину круга высокого мужчину в заляпанном костюме светлого цвета. Руки у мужчины были связаны за спиной, на голове его был чёрный мешок. Охранник поставил его на колени и поспешно удалился. Наш круг снова сомкнулся. Я посмотрела на Тихушницу, и она слегка мне кивнула. Её приоткрытые бледные губы привлекали моё внимание. Я посмотрела на влажное пятно, которое расползлось по брючине у поставленного на колени мужчины.
  - Пора, - сказала я и протянула руки в обе стороны.
  За правую ухватился Колобко, за левую - Катя Поспелова, Поспелиха. Все уставились в центр, где замер гостинец.
  Поляна вздрогнула. И я почувствовала, что у меня точно камень с души свалился. В отпадающем сознании возникла иллюзия, которая быстро становилась реальностью. Не сходя с места, мы закружились, словно под нами была не лесная поляна, а карусель. Человек в мешке, бывший осью вращения, стал проседать, словно его поглощала почва. Наконец, он полностью провалился и потянул нас за собой - такое ощущение, что кружишься и одновременно съезжаешь с горки. В этот момент надо три раза сморгнуть.
  Когда лихоманка прошла, вокруг был уже другой лес. Я бы даже сказала, лес другого уровня. Тот был нищий, затравленный, выдохшийся, пригородный, а для меня - ещё и бесцветный. А этот лес выглядел так, как его рисует детское воображение. Он был сразу и красивым на загляденье, и жутковатым. Тишина в нём стояла густая, звенящая. В воздухе трепетали крылышками какие-то золотистые создания. Деревья казались запредельно большими. У травы на опушке был бледно-рыжий шелковистый оттенок, и по ней скользили тени от облаков. Было вкусно дышать. На другом краю поляны сиял березняк и манил белизной с чёрными крапинками. Но мы двинулись в другую сторону. Я напомнила ребятам о почтении и осторожности. Этот лес не был предназначен для пикников и бойскаутов. Ведь это был русский лес.
  Мы углубились в чащу. Тихушница успела сорвать на поляне прядь ковыля и чёрный цветок. Человек в мешке ковылял между Полимраком и Иночкиным. От него шёл пар и назойливый звук скороговорки. Саня Фирсова по прозвищу Фря зацепилась за низкий сук и сделала подъём-переворот. Я хотела одёрнуть эту гимнастку, но тут Колобко, идущий во главе нашей группы, поднял правую руку. С того места, где он остановился, в просвете между деревьями был виден чёрно-зелёный колодезный сруб. До него было саженей двадцать. Вокруг колодца реяла какая-то серебристая субстанция, похожая на колышущуюся занавеску. Колобко вопросительно взглянул на меня и пригладил вихор.
  - Я думал, будет дерево или муравейник, как в прошлый раз, - тихо сказал он.
  - Русский лес всё более откровенен, - торжественно объявила я, когда все подошли ближе. - Колодец - это уже не дерево-голововёрт, не осиное гнездо и не мишка-шатунишка.
  - Да уж, - протянул Кругляш. - Это что-то сделанное. Да?
  - А когда же мы встретим лесовиков? - звонко спросила Фря.
  - Итак, кто тут у нас? - я рывком сдёрнула мешок с головы пленника.
  Когда его личность была раскрыта, я невольно охнула. В Империи образ этого человека знал едва ли не каждый. Популярный тенор Никола Грот, исполнитель жестоких романсов и корпоративных гимнов, был носим на руках. Моя Нета даже как-то раз спела с ним дуэтом. Красавец гренадёрского роста, с мясистым и наглым лицом, с руками, похожими на ковши, Никола был иконой мужественности. Но на мой вкус, его выморочная мужественность отдавала гнильцой. Вот интересно, сколько подобных Николе упырей мы перебили за год? Я оглядела лица товарищей - ведёт ли кто-нибудь такую статистику? Ада, по идее, должна, у неё в голове волшебные счёты.
  Сейчас Никола выглядел жалко, точно был своим бедным родственником. Страх превратил его сознание в квашню. Едва только Полимрак и Иночкин оставили его без поддержки, верзила сложился и, упёршись передними лапами в землю, стал выделять слюну.
  - Я не поняла, - сказала я, - а этот чего натворил? Он же просто подержанная шлюха.
  - Не убивайте, - заскулил он.
  - Пусть сам расскажет, - сказала Тихушница и ударила его в бок острым мыском туфельки.
  - Стой, - я дёрнула её за одну из косичек. - Я тебе что говорила? Здесь - никакого насилия! Кто его так разукрасил? А?
  - Это менты, - вперёд выступил Иночкин. - Но вид, по-моему, у твари вполне товарный.
  Я присела на корточки и взяла Николу за его лошадиную челюсть.
  - Ну, ты что натворил, мудак?
  - О! - в его сладких, как курага, глазах пробежала тень узнавания. - Нет! Я не хочу!
  - Знаешь, если бы мы не были жестоки, мы бы не были людьми, - сказала я, приблизившись к нему вплотную.
  - Это он. Легендарный убийца с Чёрной речки. Прежняя полиция не могла его изловить больше десяти лет. Пока за дело не взялась наша народная милиция, - сказал Колобко. - Вот он, макабрик. Скажи, чего тебе не хватало, маньячище? У тебя же всё было?
  Никола Грот посмотрел на свои перемазанные в земле руки и приосанился. Я с удовольствием наблюдала, как некий злой дух разгибает его тело, как в его глазах загорается презрительное превосходство. Он встал на ноги и сразу стал всех выше, выше меня, выше Полимрака, даже выше сестёр Лады Адовой и Ады Ладовой.
  - Любая женщина, - проговорил он, отерев рот, - мне отдаётся. Любая нормальная женщина. Мне пришлось сделать из себя чудовище, чтобы женщины перестали меня вожделеть и домогаться. Убийства зажигали во мне радугу творчества. Убивать было легко, потому что убийцу никто не ловил. Жертвы шли мне навстречу, всегда шли мне навстречу.
  - Сколько женщин ты убил? - спросила я.
  - Больше сотни. Это точно. Потом я просто сбился со счёта.
  - Ты убивал определённый тип женщин. Кобылы тебя не интересовали, - продолжала я. - Скажи, кого из нас ты бы сейчас убил?
  - Тебя бы точно не стал. Этих бы тоже вот, - он с опаской покосился на сестёр. - Её! - наконец, выпалил он и показал пальцем на Тихушницу.
  Моя девочка очень натурально зашипела.
  - Было бы прикольно устроить вам спарринг, - сказала я и положила руку на плечо Тихушницы. - Но, к сожалению, у нас на тебя, Никола, другие планы.
  - Да какие там планы! - он махнул рукой и изогнулся. - Убьёте - и всё. Вы же нелюди! Безбожники! Проходимцы! Вам бы только кровь лить.
  - Ну ты дурак! - сказала я. - Мы не сторонники насилия. Тем более, тринадцать на одного.
  - А что тогда? - с надеждой спросил он.
  - Мы просто оставим тебя здесь. Забудем тебя, как дурацкую игрушку. Ты очень плохой человек, Никола. Неудачный. Жизнь твоя совершенно не удалась. Такого, как ты, противно помнить. Мы изгоняем тебя. Поищи другой мир, других людей. Дайте ему кто-нибудь сигарету.
  - Я не курю, - дрогнувшим голосом сказал Никола.
  Серебристая дымка, реющая над замшелым колодцем, вытянула нам навстречу широкий рукав. Никола её не видел, не воспринимал, потому что был туп и глух.
  - Не куришь? Ну и пидарас, - сказала я. - Пошли, ребята.
  Организованно мы вышли из тёмного хвойного леса, перешли прекрасную поляну с двумя рыжими скирдами, углубились в праздничный березняк. Неожиданно, далеко позади, раздался короткий, но страшный вопль. В последнем звуке, который издали голосовые связки Николы Грота, содержался как бы мгновенный срез гибнущего в недоумении мозга. И тут же волшебный лес, нас окружавший, отмер и наполнился обычными лесными звуками, словно в пустой стакан налили воды. Гостинец были принят.
  
  Несмотря на радость, меня объявшую, мой мозг продолжал нудно штамповать одни и те же невесёлые мысли. Я подумала о том, что, пожалуй, убила гораздо больше людей, чем Никола. И сделала это в спокойном, а не в аффективном состоянии. Моя кажущаяся неуязвимость, на самом деле, была продукт безграничной веры в свои возможности. Понимают ли мои ребята, на какой путь они встали? В какую тему вписались? За какой гуж взялись? Если они ещё не совсем это понимают, русский лес даст им такую возможность: отключить мозги и полностью ввериться другому, более совершенному оператору тела. Для кого-то из ребят это был первый урок в лесу, а для кого-то, возможно, последний. Но лес уже признал их, запомнил и снабдил каждого, кто ему доверился, особой, для каждого - своей, тайной отмычкой, которую не смогла бы отнять никакая сила. Смерть для них уже стала чем-то другим.
  В березняке мы отыскали премилую лужайку и расселись на ней, разлеглись, развалились. Чёрные крапинки на стволах берёз были отчётливы, как типографский шрифт. Иные из них напоминали спирали, иные - свастики, иные - буквы. Для человека сведущего лес представлял собой раскрытую книгу. Но куда приятней было глядеть на крошечных существ, которые деловито шныряли в гуще травы. Или на раскачивание ветки на фоне ободряюще пустого неба.
  - В этих берёзах есть очень вкусный и полезный сок. Но мы пока не являемся жителями леса, - сказала я и достала из рюкзачка бутылку водки и гранёный стопарик. - Лес позволяет нам провести свой обряд, обряд чужестранцев.
  По очереди, передавая друг другу стаканчик, Стражи до капли выпили бутылку водки. Я выпила последней, и мне досталось грамм двадцать пять. С тонким и мелодичным звуком на мой локоть спланировал комар, и я почувствовала в том месте сладкое жжение.
  - А когда мы станем жителями леса? - спросила Фря.
  - Много лет назад, - сказала я, устремив взгляд в гущу прошедших времён, - наши предки жили в другой реальности, похожей на эту. Я не вру. Они жили небольшими селениями, между которыми пролегал нехоженый лес. Однако они умели летать или же могли перемещаться мгновенно. Поэтому жили они не разобщённо. Лес был бескрайний. Он уходил вдаль во все стороны света. С верхушки самой высокой ели открывалась хорошенькая панорама. Круг, обведённый небом. На небе, значит, жили горние существа. Они редко спускались вниз. А помимо людей, в лесу жило ещё очень много диковинных тварей. И никто не мешал друг другу. Систематически, я имею в виду. Наши предки были людьми вольными, искусными в магии и ремёслах и дружественными по отношению к своим соседям. И, главное, они жили в другом времени. А по нашим, современным меркам - и вовсе вне времени. Жили по двести-четыреста лет и не скучали. Ну, а когда кто-нибудь умирал - он присоединялся к лесу, вливался в него. Жизнь и смерть не были так однозначно разделены, как у нас. Мда, были промежуточные формы.
  - А потом? - спросил Лимон. - Что случилось?
  - Да не знаю я, честно говоря, - призналась я. - Пришли другие народы. Со своими порядками. Лес вырубили под пашни и города. Пустили на глупые книги и на растопку. Ну и ладно. Началось что-то другое, короче. Люди стали покидать материковые глубины и селиться по берегам океанов. Они стали поклоняться кресту, символу точного местоположения. А колесо приспособили под практические нужды.
  - А наши предки? - спросила Краса, - куда они делись?
  - Они стали нами, глупышка, - ответила я. - Но какая-то часть, самые, наверное, упрямые, ушли с захваченных территорий. На север или на юг. Не важно. Они растворились в воздухе. Но они есть, хотя их нельзя вернуть и уже нельзя за ними угнаться. Я хочу, чтобы вы сразу отбросили пустые надежды. Тот русский лес уже не вернуть. Хотя мы можем туда попасть после смерти. Но не все. Только тот, кто смог себя вспомнить, кто не поддался.
  - Значит, Атлантида - не наша родина? - прямо спросил Полимрак, сдвинув густые брови.
  - Мраки, ты снова пытаешься всё запихнуть в рациональную схему, - со смехом сказала ему Краса и заглянула в мои глаза в поисках одобрения.
  - Мы только пытаемся реконструировать, - сказала я. - Воссоздать достоинство наших предков. Воскрешаем их гордый дух и миролюбивый нрав. Год назад мы сломали прогнивший государственный аппарат и отстранили от власти воров и убийц. Но настоящая борьба происходит внутри нас. И она не имеет отношения к календарю. Вы ведь все это чувствуете?
  Мои ребята молчали, перебрасываясь короткими озорными взглядами. Золотистая пучеглазая стрекоза, как стройная бригантина, проплыла мимо моего лица.
  - Тихушница? Ты же девственница? Ты хочешь отдаться мужчине? - быстро спросила я.
  Девушка вспыхнула, закусила губу и с гордым видом кивнула.
  - А ты, Лимон, ты же хотел бы овладеть Тихушницей?
  - Да, но это моё дело. Извините меня, Шришри, - в кулак ответил Лимон.
  - Ада и Лада? У вас в руках все финансы Империи, всё её проклятое золото, все предприятия и активы, - я подмигнула сёстрам. - А год назад вы топтали плац на военке. И сбрасывались, чтобы купить бутылку. Нехилая перемена?
  - Извините, Шришри, - откашлявшись, сказала Ада. - Мы уже отложили себе на старость. Правда, Лада? Ну, совсем по чуть-чуть. Нам просто нравятся брусочки золота. Душа рядом с ними поёт.
  Лада, в отличие от сестры была непрошибаемой блондинкой. Она нахмурилась, тряхнула головой и нагло посмотрела мне в глаза.
  - Ну, мы же элита, - сказала она, и я заметила в её глазах крохотные бегающие циферки. - Вы знаете, эта работа дорогого стоит.
  - Сами видите, у каждого из вас есть порок. И он просит жрать, развивается. Те, кого мы выбросили на свалку истории, вместе с их банками, биржами, трастами и фондами... А ты, Колобко, - я обратилась к своему адъютанту, - я знаю, стихи пишешь. И хочешь навялить их общественности. Это зря. Не надо.
  - Не то, чтобы пишу, - поражённый моей осведомлённостью, Колобко ожесточённо почесал затылок.
  - Ты пиши то, что я говорю. Понял?
  - Да понял я, - ответил он по-мальчишески дерзким тоном.
  - Так вот, эти гниды у власти запустили свои пороки. И всё пришло в негодность. Всё пришло в смущение. Потому что стало неясно, куда идти, - продолжала я негромким голосом. - У нас, в отличие от них, есть идеология. Я называю это так затем, чтобы вы поняли, что любая идеология вторична по отношению к духу, наполняющему человеческий мир. У нас есть кое-что покруче идеологии. У нас теперь есть чувство леса. И это единственная наша гарантия. Гарантия того, что мы не скурвимся, не оскотинимся, не озвереем. Хэй, Калька, девочка моя, скажи, что ты чувствуешь, когда несёшься под правительственной мигалкой по перекрытым улицам города? Ответь. Или твоя врождённая скромность не позволяет?
  Калька еле слышно рыкнула и отвернулась.
  - Маруся, - обратился ко мне Кругляш по имени и наклонился в мою сторону. - Разрешите, я вас так назову? Вы всё правильно говорите насчёт внутренней борьбы. Но мне кажется, мы не должны на ней слишком зацикливаться. Те же предки наши обладали практической сметкой и чувством природного ритма. Мы должны что-то делать в реальности, а не уходить в грёзы по золотому веку. Мы должны работать с живыми людьми и направлять их в нужную сторону.
  - Хм. На то они и живые, чтобы никуда не ходить и стоять на своём. К чему ты ведёшь, Кругляш?
  - Давайте сделаем так. Создадим отдельную страну и попробуем в её пределах, - Кругляш оглядел всех по кругу и вновь посмотрел на меня, - возродить русский лес. Да, мы создадим идеальную страну и огородим её как следует. А остальной мир пусть живёт как раньше. Точнее сказать, пусть он меняется без скачков, но меняется к лучшему.
  - Это ты сейчас придумал? - спросила я.
  - Да, - кивнул Кругляш и почесал под бородкой. - А что?
  - Можно назвать эту страну Маруссией, - предложила Таня Краснова.
  - Да? А её столицу - Фак ю Сити, - я включилась в игру.
  - Таким образом, у нас получается не один, а два шанса что-то изменить, - с энтузиазмом добавил Кругляш. - Один - медленный, эволюционный. А второй - разительный, с чистого листа.
  Ребята стали оживлённо переговариваться. А Полимрак и Иночкин даже вступили в шуточную рукопашную. Я постаралась отключиться от звуков человеческой речи и вскоре меня обступили неясный зелёный шум и сбивчивый стрёкот кузнечиков. Захотелось зарыться лицом в траву и зарыдать. Отчего? Да мало ли у меня причин зарыдать? Я ведь баба, а бабы рыдают. Рыдают наглухо. А ещё они рожают. Рыдают и рожают. Бабам кто-то подмигивает из углов, путается под ногами. Бабы нагибаются и гладят кошек. Колодезный ворот медленно выбирает цепь. Слышится плеск воды. Из тьмы появляется круглое деревянное ведро, полное до краёв. И там, под серебристыми бликами, я различаю смеющееся лицо возлюбленной Неты. И становится так спокойно и хорошо, как бывает только под крылом птицы Сирин.
  Но вот ворот начинает вращаться в другую сторону. И ведро падает в темень.
  - Кажется, я задремала, - сказала я, открыв глаза.
  Передо мной стоял Иночкин. Он держал в руках кусок бересты. Остальные стояли у него за спиной в смирных позах, образуя торжественную дугу.
  - Шришри, - обратился ко мне Иночкин и, упав на одно колено, протянул кусок бересты. - Мы решили сделать тебе подарок. Это будет страна отдыха и невинности. Это будет волшебная страна. Твоя страна.
  Я взяла бересту и прижала её к груди.
  - Сказано - сделано. Сказано - сделано, - стали вразнобой повторять Стражи.
  - А теперь все вместе, - сурово проговорил Иночкин, оглянувшись и присев, точно приготовился к прыжку.
  - Сказано - сделано! - хором воскликнули остальные.
  Снова всё закружилось. Но на этот раз головокружение продолжалось недолго и не сопровождалось визуальными эффектами. Лес быстро поблек и стал обычным пригородным лесом. На глаза попалась торчащая из земли перекрученная проволока. И гул гигантского города напластовался на хрупкую лесную тишину.
  
  Конечно, моё слово возвышалось над другими словами, как последний бастион человечности, на границе разнузданной тьмы. Всё, всё в этой стране зависело от меня и на мне висело. Какой-то идиот из левой прессы назвал новое благополучие "фармакологическим". Это мнение разделяли люди завистливые, жадные, жестокие, развратные и коварные. Среди них было немало религиозных фанатиков, а так же всех тех, кто выпал из истории на твёрдое место, кто что-то потерял вместо того, чтобы что-то обрести. К этому стоит добавить несметное количество заключённых бывшей Империи, а также её многочисленные армии, нередко конфликтующие между собой - стихию смутную, иррациональную и плохо поддающуюся управлению. Но в целом, процент недовольных и несогласных оказался даже ниже, чем мы предполагали. Стражи пришли во власть не с пустыми руками, они в неё много чего привнесли, и натащили бы в неё ещё больше, если бы над ними никто не стоял с длинной палкой, чтобы стучать по наиболее буйным головам. В общем, у нас была внятная философия и довольно подробная программа реформ. Но ничего бы этого не было, если бы не я, если бы моё слово не стояло перед другими словами, как волнорез на переднем краю земной обороны.
  Так в чём же заключался пресловутый "фармакологический эффект"? Скажу прямо, у всякой власти находятся критики, и это нормальное явление. Но критики всегда расположены снаружи власти и не разделяют её тягот. Во-первых, они не понимают, как устроена эта самая власть и почему она стоит. Согласна, её вид вызывает глубокое недоверие и ропот разума, как не слишком удачный фокус. Во-вторых, у критиков нет и малейшего представления насчёт того странного объекта, над которым стоит власть. Они даже и не догадываются, какие объёмы безумной тьмы содержат головы миллионов. Ведь каждый критик видит только свою голову, да и то не в правильном срезе. И я вот, что скажу. Так называемый "фармакологический эффект" состоял в том, что "безумная тьма" удержалась, осталась внутри рамок "здравого смысла". Не разорвала его к чёртовой матери, а напротив, стала проясняться и выстраиваться внутри себя. Она становилась устойчивой, эта непробиваемая человеческая тупость. А Стражи были только её инструментами, её мерилами и резцами. Я так всегда и говорила своим ребятам. Вы - никто, вы просто стоите в точке преобразования тёмной энергии в светлую. Если хотите быть богатыми, знаменитыми, узнанными - присоединяйтесь к стаду. А если хотите раздавать пиздюли и пряники, то должны умереть для себя, стать своими тенями.
  И хотя в жилах моих продолжала звенеть кровь, я чувствовала, что и сама становлюсь тенью.
  
  Предположим, что организм человека перестал вырабатывать наркотики, дурь. И вот окружающий мир предстаёт в истинном свете. Он блеклый, покосившийся, ненадёжный. Чужой. И в нём нечем заняться. Заклинаю, не срывайте маску реальности с окружающего вас мира. Реальность - это то, что позволяет нам царить в чужом мире. И она имеет, в основе, наркотическое происхождение. Мы можем переносить жизнь наяву только благодаря тому, что частично спим, частично забылись. Если взглянуть несколько шире, человек и создан для того, чтобы спать, бредить, мечтать, мнить, обманываться, видеть то, чего нет. Он наводит на мир морок культуры, науки или религии. Пускает корни. Тем и живёт.
  Непрестанное бдение - вот в чём крест мага. Кто-то должен знать, насколько мы чужие и случайные в этом мире. Чёрные маги впадают в отчаяние и начинают распространять своё знание на неподготовленных, непричёмных людей. Они начинают яростно жрать друг друга, как пауки в банке, и втягивают в свою кровавую чехарду всех, до кого могут дотянуться. В итоге, остаётся один, самый отчаянный, Великий Выживший. Он нарекает себя Драконом и выдумывает себе Хозяина. Выдумывает долго, изо всех своих сил человеческих, выдумывает всеми людьми, до кого может дотянуться, всем доступным ему человечеством. Но всё это он делает от отчаяния, поскольку не может вынести одиночества. Ему кажется, что он защищает людей от чудовища. И что Солнце - это одушевлённое существо, которое в любой момент может убить, а он держит его под контролем, не даёт ему взорваться или остыть. Заплетает в его свободно текущие сквозь пространства лучи свою шизоидную паутину. А когда отчаяние главного колдуна доходит до предела, он действительно начинает управлять Солнцем. В какой-то момент я поняла, что веду себя как чёрный маг. Мне оставалось только принять у предшественника вожжи. Сияющие ослепительно вожжи.
  Белые маги поступают иначе. Но я не знала, как они поступают. Есть такое самовнушение - "не верь, не бойся, не проси". По сути, оно перешло в мир уголовников от последних колдунов, истребляемых солнцем. И там, и тут - голая, костлявая правда и заключение, изоляция. Подозреваю, что белые маги не совершают чудес, они ни чем не выдают своё присутствие в мире. Придумывают сказки и рассказывают их детям. И улыбка у них всегда такая добрая, и глаза мечтательные. Наперекор древнему гордому завету, они верят, боятся и просят. А ещё они лгут и дают надежду. Сколько их? Трудно сказать. Может их миллионы.
  Когда я нахожусь рядом с Нетой, мне кажется, что я создала потешный мир, что всё, что я затеяла в реальности - всего только бредовая дымка. Вот сейчас войдёт режиссёр и скажет: "Стоп, снято! Маруся, ты свободна. Гуляй, Маруся!" И я сниму свой окровавленный фартук, отложу в сторону топор и паяльную лампу. Мы поедем с Нетой на берег океана, поставим палатку и будем до усрачки смотреть на прибой. К сожалению, таких минут, когда мы сидели на одном камне, становилось всё меньше. После того, как я воскресила своего жениха Барнабаса, Нета стала со мной холодна. Она часами сидела на берегу океана в своих хипповых широких платьях. А ветер трепал её волосы, украшенные жемчугами.
  Я спросила у Неты, не скучно ли ей так вот сидеть, беспечно растрачивая земное время. Она ответила, что нет ничего прекраснее океана. И ещё сказала, что океан наполнен жизнью. В рёве и грохоте волн она различает голоса. Я смотрела в её бледное лицо, грела своим дыханием её холодные руки. Океан вызывал во мне чувство протеста. А его однообразный навал вгонял меня в панику.
  - Не волнуйся за меня, - вдруг сказала она и пожала мне руку. - Ты дала мне самое лучшее, что есть в этом мире.
  - Рада слышать, - сказала я. - Значит, ты на меня не в обиде?
  - Нет, - глухо ответила она. - Конечно же, нет.
  - И что же я тебе дала?
  Нета с недоумением повела плечами и вытянула руку. Там, куда она указывала, не было ничего примечательного. Безбрежный океан тупо колотил понты. Но мне показалось, что свирепые буруны чуточку присмирели, точно их пригладила невидимая рука.
  - Ты мне тоже до фига чего дала, - сказала я Нете и показала за спину, где на возвышении стояла палатка. - Ты мне дала чувство дома, которого у меня не было.
  Нета натянуто улыбнулась и еле слышно произнесла:
  - Прости.
  Она не хотела видеть людей, и я настрого запретила к ней приближаться. Жратву, курево, горючее я приносила сама, раз в несколько дней. Там никого не было, кроме отвратительных чаек. Нета разбрасывала им продукты, которые я принесла и часто курила, втягивая и без того впалые щёки. Под глазами у неё образовались синие бляшки. Как-то раз, я, спускаясь по петле тропинки, застала удивительное зрелище. Нета стояла в воде, лицом к суше, и океан вокруг неё был гладким, точно биллиардный стол. Её руки лежали на глади, она смотрела вниз, где дрожал бриллиантовый огонёк. Увидев меня, она медленно отвернулась и пошла вперёд, пока вода не скрыла её с головой.
  В надежде как-то её растормошить, я предложила Нете возобновить так удачно начавшуюся карьеру певицы. Моя прекрасная отшельница отблагодарила меня сострадательным взглядом.
  - Да ну, - сказала она, поджав губы. - Это всё такая хуйня.
  - Ты разочарована в людях? - спросила я.
  - Да ну. Что за хуйня?
  - Хочешь, я сделаю так, что весь мир будет лежать у твоих ног? - спросила я на всякий случай.
  - Хуйня, - в третий раз проговорила Нета.
  Раньше она никогда не ругалась матом. Конечно, моё сердце не было близоруко, чтобы не знать, что с ней происходит. Мы были вместе уже почти два года. Нета давала свой последний концерт, предназначенный лично мне. Я поняла, кого она мне теперь напоминает. Вольных каменщиков высокого разряда. Выше стропила, плотники. Что видать с вашей вавилонской каланчи? Один за другим вставали из океанской пучины тени убитых масонов. Сам океан дышал мне в лицо кислой надменностью сутенёра. Всё правильно: они сами хотели оторваться от людей и выйти из тела человечества как новая раса. И все они были помешаны на своём Боге. Что-то он не помог, не пришёл к вам на выручку, когда я дала знак топить баржи.
  Что ж, получается, я должна её отпустить. Пусть возвращается. Или нет, пусть ещё немного помучается.
  Я не жалела Нету, я не испытывала перед ней чувство вины. Душевное расстройство, которое у неё наблюдалось, по-научному называется дереализация. Мне рассказал о нём доктор Таблеткин. Правда, на примере совсем другого человека, у которого была значительно более тяжёлая форма дереализации. Я говорю о своём, теперь уже бывшем женихе Барнабасе. Вот к нему я действительно чувствовала что-то вроде вины. Меня извиняло то, что Барни, будучи влиятельной фигурой теневого мира, всегда ходил по краю. Я знала, что на него готовится покушение, но ничего не сделала, чтобы его предотвратить. Знала, что воскрешать практически умершего человека - затея пустая и страшная, и, тем не менее, я воскресила Барни, едва не погибнув при этом сама. Почему всё так вышло? Должно быть, я не всегда владею собой в мере достаточной для того, чтобы ясно представлять свои побудительные мотивы.
  Вот ещё один красноречивый пример. Мне было известно заранее, что медицинские препараты, выпускаемые "Пробирочной палаткой", все эти эвдемоноиды, хелперы и спиритусы, ставшие добрыми и отзывчивыми друзьями для целого поколения граждан, при всём своём позитивном значении, имеют один побочный эффект. Они резко умаляют возможность естественного зачатия. В моём понимании, в этом ещё один плюс маленьких химических друзей человека. Когда это всё начиналось, я честно думала, что помогаю людям. А теперь, когда продукция "Пробирочной палатки" проникла едва ли не в каждый дом, у меня стали открываться глаза на некоторые внутренние моменты, присущие моей природе. Я обманывалась, ибо никакого желания помочь, даже из эгоизма, в сердце моём не было. В душе я не люблю детей. Не люблю перенаселённых городов, которые пускают в трубу и вминают в грунт излишки населения. Должна ли я была принимать в расчёт тот факт, что для большинства людей деторождение до сих пор является единственной формой искупления?
  Думаю, я всё сделала правильно. И теперь с радостью осознаю свою врождённую жестокость и прямоту. Не нужно ничего искупать, перед кем-то оправдываться. Потому что вины нет. Никто не виноват перед Богом. Никто не обязан рожать и трудиться. Только тот, кто в сердце своём разделяет эту идею, может быть истинным, а не названным Стражем.
  
  Весна 2013.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"