Аннотация: Некоторые мысли о Вечном, изложенные в форме рассказа.
Но и так
Бывает, что ведут за шагом шаг
К овеществленью призраков ночных
Две страсти, два стремленья роковых.
Любовь и дружба - вот их имена.
Им власть над человечеством дана
Джон Китс
Что-то случилось одним прекрасным днем. Что-то произошло, и мир вдруг изменился. Впрочем, нет, не так, мир не просто изменился, он стал совсем другим. Виной тому - его глаза. Почему-то я не замечал раньше, как они удивительны, сколько в них понимания, ума, сочувствия... И сколько в них крохотных задорных огоньков.
Я не голубой. Я не гей, не гомосексуалист, не педик. Не бисексуал, не трансвестит. Хочу уточнить это сразу, потому что в последнее время извращенцев всех мастей развелось хоть пруд пруди.
Просто я вдруг понял, что испытываю очень теплые чувства к одному парню. Оговорюсь еще раз - в этих чувствах нет ничего сексуального. Лишь очень сильная симпатия, увлеченность.
Я сгораю без него. Я жажду общения. Во всем мире для меня остался только он. А для него - я.
Я небезразличен ему! О, это здорово, Господи! Это так прекрасно, я счастлив. Боже, я люблю тебя тоже - не так сильно, как его, но все же люблю. Да и как мне не любить тебя, когда ты был рядом в самые трудные минуты: ты делил со мной одиночество, ты слушал весь тот бред, что приходил мне в голову, когда я, лежа в своей постели, смотрел в потолок и думал о смерти. Возможно, ты отлучался на минутку, когда я становился уж совсем невыносимым, но вскоре возвращался, и мы снова были вместе. Ты понимал меня, прощал мои слабости. Ты пытался понять меня, хотел чем-то помочь, когда мне было совсем невмоготу, но не знал, чем.
И возможно, это ты послал мне встречу с ним, когда понял, что я нуждаюсь в друге.
Мы сгораем в теплом огне дружбы, мы поглощены друг другом. Он прекрасен - чего стоят эти бездонные глаза, эти сильные руки, этот голос. О, его голос! Возвести он о Конце Света - и это будет приятно слышать.
Мы с ним сближаемся, становимся самыми близкими людьми. Мы тихо балдеем от "Led Zeppelin", мы раскачиваем головами под "Deep Purple" и "Black Sabbath", чуть не плачем от "Uriah Heep". Мы ходим по темным улицам, сидим в полупустом баре с дымящимися чашками кофе в руках, идем смотреть какой-нибудь французский фильм со стариной Жан-Полем в главной роли, а потом гуляем вдвоем чуть ли не до рассвета. Я читаю ему стихи - Верлена или Рембо (и волшебные строки преображают заурядный мир вокруг нас), - он рассказывает мне о своей первой любви. Кажется, мимо нас проходят люди, проносятся машины. Впрочем, я не уверен в этом. Мы обсуждаем устройство Идеального мира, спорим о том, какие качества нужно приобрести человечеству, чтобы сохранить себя как вид, мы смеемся со свежего анекдота.
Мы идем, чеканя шаг по булыжной мостовой, которой уже лет сто, не меньше, мы неспешно прогуливаемся по бульвару. Мы - центр мира, все остальное не важно, все остальное не имеет значения.
Когда я задерживаюсь у него в гостях, он не отпускает меня. Мы делим с ним постель - и это тоже чудесно. Мы подолгу лежим, глядя в темный потолок, и негромко - чтобы не потревожить спящих в соседней комнате родителей - разговариваем. Иногда о чем-то важном, иногда о пустяках. Мы засыпаем на рассвете с каким-то теплым чувством в груди, с осознанием того, что в мире есть Бог, что доброго и светлого гораздо больше, чем плохого и злого. Мы спим, и нам снятся легкие и приятные сны.
Порой мне кажется, что я понимаю порывы голубых. Я не то, чтобы сам чувствую что-то такое, нет, я просто понимаю. Мне совсем не трудно вообразить нашу с ним близость... если бы не одно но: меня смущает физиологическая сторона этого. У меня возникает уверенность, что женской половине человечества легче в этом плане: акт лесбийской любви гораздо более привлекателен, чем содомия.
Уверен, что он чувствует то же самое. Впрочем, мы совсем не стремимся к близости, отнюдь. И причина не в физиологии (будь дело только в этом, мы бы, хе-хе, что-нибудь придумали). Просто мы чувствуем высочайшую степень духовной близости и невольно подсознательно задумываемся о близости физической.
Я открываю в нем глубокий ум. Он восхищается моим чувством юмора. Я поражаюсь его памяти, он завидует моему тонкому вкусу. Наговорив комплиментов друг другу, мы начинаем бороться на руках - до изнеможения.
Я счастлив. Я радуюсь жизни как ребенок, я наслаждаюсь каждым днем.
И вдруг он влюбляется. В смысле, он влюбляется в девушку. Эта новость задевает меня. Не просто задевает - бьет в солнечное сплетение. Я хочу кричать, но задыхаюсь, хочу убежать, но ноги не слушаются меня. Я падаю на кровать лицом вниз и едва не плачу. Девушка, девушка... Он не устоял, поддался чьим-то чарам. Он оказался слабым... ведь я не думал о девушках уже очень долго, не встречался с ними, избегал их, презирал: у меня был он.
Я фыркаю - он уступил низменным порывам, разрушил хрупкое чувство. Я ругаюсь, но он не слышит меня. Я с раздражением смотрю в пустоту - я успел отвыкнуть от одиночества. Я говорю сам с собою, представляя, что он рядом. Это глупо. Я чувствую себя брошенным.
Я выхожу на улицу и с удивлением замечаю, что она заполнена пустыми лицами, вонючими машинами и ночными торговцами сигарет. Я презрительно прохожу мимо них - давно бросил курить. Сажусь в троллейбус и еду до конечной. Выхожу, брожу немного и еду на следующем обратно.
Я словно спустился с небес и обнаружил, что на земле остались злоба и зависть, ненависть и презрение, что они никуда не девались, что я просто не замечал их раньше. В моей руке дымящаяся сигарета - откуда она взялась? В голове - ветер. Глаза смотрят вперед.
Я сжимаю зубы. Я отомщу.
Иду к знакомой, которая мне совсем не нравится, сижу у нее весь вечер. Она в недоумении, пытается угадать, что случилось. Я поссорился с девушкой? Влип в какую-то историю? У меня умер кто-то? Мимо, все мимо, милая. Я просто ревную.
Я выхожу в ночь, попив крепкого чая с печеньем. Ухожу ни с чем. Мне и не нужно ничего.
Мне плохо. Господи, как же мне плохо!
Какой-то бар манит меня замызганной вывеской. Я спускаюсь по заблеванным ступеням и погружаюсь в океан табачного дыма. Незнакомые лица хмуро смотрят на меня.
Заказываю выпивку, жадно опрокидываю ее в себя. Эта дрянь убивает меня, я знаю, губит мою печень. Ха! Моя печень! Кому ты нужна, печень?!
Я заказываю еще.
Рядом со мной кто-то. Мы пьем вместе. Почти не говорим. Зачем? Я и так знаю, что ему не лучше чем мне. И он знает это тоже...
...Я не подаю вида. Я по-прежнему весел и остроумен. Он смеется с моих шуток и крепко жмет руку на прощание.
Все проходит. Я чувствую это. Он чувствует это тоже.
Мы реже видимся, мы уже теряем друг друга.
И вдруг...
Новость сражает меня наповал. Ужасная новость. Я потрясен, расстроен. Еще бы! Ведь мой друг умер.
Мир замирает в этот миг. Птица застывает высоко в небе, песня где-то вдалеке звучит одной нотой. Он умер, умер, умер.
Он уснул вечером и не проснулся больше. Врачи сказали: сердце. Я и сам знал, что сердце. Сердце, сердце... только вот что сердце?
Я заподозрил бы себя и свою ревность, но у меня было алиби - в это время я спал в своей постели в другом конце города. Что касается ревности - она была со мной, она не оставляла меня даже ночью.
Это ужасно, это нелепо. Несправедливо, нечестно. Я зову в свидетели Бога, но не слышу ответа. Я снова один.
Я один, стою на кладбище. Плачу. Кто-то подходит, становится рядом. Я гневно оборачиваюсь - кто посмел потревожить мою скорбь? Это она. Нет, это она. Я в смятении. Это его новая (точнее, последняя) любовь.
Мы идем по аллее. Молчим. Нам нечего сказать друг другу. Мы сидим на скамейке в парке - сидим и молчим. Какой он был, вдруг спрашивает она. Я, мол, знал его лучше. Великолепный. Он был великолепный. Мудрый, чуткий, веселый, сильный. Она плачет. Не просто плачет - рыдает, уткнувшись мне в плечо. Я тоже сильный (как и мой недавно померший друг). Я не заплачу. При ней, по крайней мере.
Мы в кафе. Мы пьем кофе, смотрим друг сквозь друга. Нам сейчас никто не нужен...
Я просыпаюсь среди ночи с бешено бьющимся сердцем. Подскакиваю на кровати и смотрю в темноту широко открытыми глазами. Что это - страшный сон, разыгравшееся воображение? Горло горит сухим огнем.
Занавеска колышется, словно на ветру, хотя окно закрыто наглухо. Лунный свет падает так странно, что кажется, будто за тканью кто-то есть. Кто-то есть... Кто там может быть? Складки материи облегают чей-то силуэт, на полу неясная тень.
Я замираю. Я превращаюсь в камень. Волосы на голове начинают шевелиться - это уже не волосы, а скользкие извивающиеся черви. Черви на моей голове, Господи.
Он уже ближе. Призрачный силуэт покинул занавеску, прошел сквозь нее и приблизился ко мне.
Это он! Я узнаю его фигуру. Лунный свет играет с его тенью - она то появляется, то исчезает.
- Зачем ты пришел? - шепчу я дрожащими губами.
Он разводит руками - мол, повидаться со старым корешем.
- Ты изменил нашей дружбе. - Я осмеливаюсь выразить ему свое недовольство.
Он делает жест, хорошо знакомый мне - мол, все это в прошлом, не бери в голову. Садится рядом со мной на кровати.
У меня по спине бегают мурашки, но я делаю вид, что все в порядке: мой друг не любит слабых. У меня внутри все натянулось и звенит от напряжения.
- Я скучал по тебе, - говорю я, а слезы сами текут из глаз. - Я скучал, сукин ты сын.
Я вдруг понимаю, что мне не нужно бояться. Это же мой друг. Мой старый друган пришел в гости - чего же мне бояться?
Я усмехаюсь, хлопаю ладонью по кровати.
- Это все нервы, - говорю, - извини, старина.
Он понимающе качает головой.
Через некоторое время мы уже сидим как прежде. Мы понимаем друг друга почти без слов - черт возьми, мы же старые кореша, зачем нам слова?!
Он уходит под утро, перед самым рассветом. Я падаю на простынь, счастливый - все снова стало как прежде.
Днем я встречаю его подружку. Она кивает мне как старому знакомому. Я и есть ее знакомый, догадываюсь я. Больше, чем знакомый: мы с ней теперь почти как родственники. Мы снова пьем кофе, но сейчас мы уже улыбаемся - изредка хотя бы. На прощание я несмело жму ей руку. Ее пальцы сжимают мою ладонь чуть сильнее, чем требуется, и я замираю от этого. Как же приятна ее рука! Как она нежна!
Мой кореш приходит через пару ночей.
Он чем-то взволнован - я вижу это по его походке. Я спрашиваю, что его беспокоит. Он отмахивается - типа, все в порядке, братан. Но я вижу - что-то не дает ему покоя.
Наконец, он садится рядом. Я молча жду.
Через некоторое время я начинаю рассказывать ему про его подругу, его бывшую любовь. Я говорю, что она прекрасна, она нежна и очаровательна. Говорю, что у нее красивые тонкие пальчики, изящные манеры.
Он намекает мне - все очень деликатно, без слов, - что был бы не против, если бы я позаботился о ней.
- Что ты! - возмущаюсь я. - Я не могу.
Он уверяет меня, что я просто обязан взять на себя заботу об этой девочке. Кто кроме меня сумеет помочь ей? Кто как не его друг?
Когда я снова встречаю ее, мы уже хорошие знакомые. Она издали машет рукой, улыбается мне. Я целую ее в щечку, а она смущенно опускает глаза.
Я говорю ей, что вижу нашего общего друга. Она не верит - думает у меня галлюцинации или проблемы с головой.
Мы гуляем по парку - идем неспешной походкой вдоль рядов скамеек. Вдоль дорогих породистых собачек и их дешевых плебейских хозяев. Мимо деревьев и кустов. Мы топчем сухие листья, что падают с полуголых веток.
Она нужна мне, вдруг понимаю я. Я начинаю испытывать к ней что-то вроде привязанности.
Вечером мы идем в порт - поглазеть на корабли. С моря дует холодный ветер, и мне приходится закрывать собой свою спутницу. Возле яхты с высоченными мачтами мы в первый раз целуемся.
Я признаюсь ей в любви под длинный корабельный гудок. Она очень серьезно смотрит мне в глаза, а потом неожиданно плачет.
Позже мы сидим за столиком в углу кафе. Ее рука в моей, ее глаза сияют как две звезды в ясную морозную ночь.
...Я обнимаю ее, что-то шепчу. Она закрывает глаза и плывет по течению. Я возвышаюсь над ней, я парю над миром, я взрываюсь сверхновой.
Открыв глаза, вижу темный силуэт, исчезающий за занавеской.
Он приходит и следующей ночью. Мы лежим в постели втроем. Моя любимая словно чувствует что-то, напряженно вглядывается в темноту, неуверенно отводит взгляд.
Я вдруг понимаю, что мы трое - одна семья. Больше чем семья: мы достигли гармонии в наших отношениях, мы стали выше ревности. Почему-то это возбуждает меня.
- Любимая, - шепчу я в темноте.
И когда она лежит с закрытыми глазами, не только моя рука касается ее тела. Она понимает это, и понимает, чьи холодные пальцы трогают ее.
На рассвете он уходит. Она плачет. Я пытаюсь утешить ее.
Днем все становится просто и ясно. Всем очевидно: у нас роман. Мы ходим, держась за руки, не видим ничего вокруг.
Ночью все гораздо сложнее. Ночью нас трое.
Она разговаривает во сне, разговаривает с ним. Я просыпаюсь и жадно ловлю каждое слово. Я не ревную, нет, это низменное чувство, я просто пытаюсь лучше понять ее.
Вечером мы сидим у нее в комнате. Я скольжу взглядом по корешкам книг, читаю надписи на кассетах и компактах. "SADE". Боже мой, она слушает "ШАДЭ" (так она называет эту слегка чернокожую мадам). Она слушает Тони Брекстон. Отпад!
Я убеждаю ее, что "Therion" - просто супер, что "Cradle Of Filth" очень мелодичны, только их мелодичность весьма специфическая, что "DIMMU BORGIR" открывают своим последним альбомом новую грань black-metal'а. Она равнодушна. Более того, она совсем не понимает меня.
Она читает Урсулу Ле Гуин или как там ее. Она обожает Толкиена и его гномов или эльфов, или кого-там-еще. Она любит и Кинга, но в нем она ценит лишь легкость восприятия да отсутствие глубоких идей - сукин сын сам признался как-то, что его вещи строятся не на идеях (ха! как будто мы сами не видим, что идеи как таковые в его романах отсутствуют), что они пишутся не головой, а сердцем. Она не понимает Желязны и Шекли, она называет бредом творения Стругацких.
А ночью, когда я делаю свое дело (о, как быстро Наше Великое Таинство превратилось в мое дело), к нам приходит наш друг. Иногда я уступаю ему место - когда я так делаю, она замирает и лежит с закрытыми глазами словно спящая царевна...
Ночами я брожу по Мрачным Коридорам. На самом деле это не коридоры вовсе - это я так мысленно называю то место, в котором часто оказываюсь (с таким же успехом я мог бы назвать их Путями Страха или Нитями Познания). Оно реально. Это место так же реально, как моя квартира, а может, и реальней ее. Я не знаю, как и почему попадаю туда, но вполне возможно (подозреваю, что это действительно так), путь мне открывают мои чувства - взаимные и неразделенные, высказанные и нет. Я шагаю по металлу, из стен сочатся капли, вдалеке то ли вой, то ли пение. Я иду, сворачиваю там, где требуется. Я прохожу мимо каких-то комнат, иногда заглядываю в некоторые. В них спят люди. Одни лежат, свернувшись калачиком, другие вытягиваются во весь рост. У меня такое чувство, что я должен найти кого-то, сделать что-то очень важное... Утром я просыпаюсь в холодном поту, подолгу смотрю в потолок. Рядом спит последняя любовь моего друга.
Это не то. Это все не то. У меня такое чувство, что я трахаю резиновую куклу (никогда в жизни не трахал надувных девочек, но чувство есть). Это все неидеально. А значит неправильно. Я максималист, я старомодный и наивный, но я хочу Любви, настоящей Любви, а не выпускания струи. Я вдруг понимаю, что в наших отношениях с помершим корешем было гораздо больше чистоты и чувства... пока он не увлекся этой сучкой, я имею в виду.
Я расстроен, я пишу глупые стихи поздно ночью. Мне снова плохо, мне больно. В голову лезут дурацкие вопросы, странные мысли.
Я бреду один по мокрым улицам. Мне нужен друг, понимаю я. Не такой, что приходит только ночью, а настоящий, реальный. Я мучаюсь от одиночества, меня гнетет груз невысказанных идей, неуслышанных советов. Шекспир как-то заметил, что если у вас есть хотя бы один друг, держитесь за него мертвой хваткой. Хм, мне показалось, что великий классик знал толк в одиночестве, что он понял бы меня. Мертвой хваткой. Я повторил словосочетание вслух и улыбнулся наступающим сумеркам: поэт знал, о чем говорит. А вот по поводу сладострастия он высказался критично:
Издержки духа и стыда растрата -
Вот сладострастье в действии. Оно
Безжалостно, коварно, бесновато,
Жестоко, грубо, ярости полно.
Утолено, - влечет оно презренье,
В преследованье не жалеет сил.
И тот лишен покоя и забвенья,
Кто невзначай приманку проглотил.
Безумное, само с собой в раздоре,
Оно владеет, иль владеют им.
В надежде - радость, в испытанье - горе,
А в прошлом - сон, растаявший как дым.
Все это так. Но избежит ли грешник
Небесных Врат, ведущих в ад кромешный?
Я смаковал строки сонета, шагая по ночному городу. Написанные четыре века назад (переведенные на русский, правда, в двадцатом веке), они не утратили актуальности и сегодня - вечная тема. Строки эти ясно указывали на разницу между актом истинной любви и утолением сексуальной прихоти, несмотря на то, что о самой любви речи в сонете не идет.
С шумной улицы я свернул в какой-то переулок, где машин и народу было поменьше. Мне вдруг захотелось стать маленьким червячком, букашкой, забиться куда-нибудь поглубже в узкую щель и не вылезать оттуда. Мне захотелось быть настолько маленьким, чтобы я мог придти к кому-то домой, незаметно посидеть в гостях и так же незаметно уйти.
Я свернул в подворотню, пересек мрачный двор и вышел в тесный проулок. Мои шаги звучали гулко - словно я шагал по металлу. Не знаю, как у других, но у меня время от времени назревают какие-то душевные ревизии, переоценки ценностей. В такие моменты мне неизбежно становится плохо.
Прошло немало времени, прежде чем я заметил, что сверху нависает низкий потолок. Куда это я забрался?
Из стен сочилась влага - капли набухали до тех пор, пока не становились слишком тяжелыми, и тогда они срывались вниз и скользили по ржавой поверхности стены.
Я вспомнил ее. Что-то стало не так в наших отношениях в последнее время, что-то из них исчезло. Мы по-прежнему проводили ночи втроем, но истинного чувства в них становилось все меньше и меньше. Это было плохо, но я ничего не мог предпринять, потому что совсем не знал, что именно нужно сделать.
Я прошел мимо приоткрытой двери, из-за которой доносились приглушенные голоса. Заглянул внутрь. Незнакомый парень втолковывал что-то молоденькой девушке, держа ее за руку. Та смущенно улыбалась. Слова парня - типичный, стандартный бред - явно нравились ей. Возможно потому, что она слышала их впервые в жизни (в подобной обстановке). Когда-нибудь ты вспомнишь этот вечер, милочка, и презрительно улыбнешься. А может, вычеркнешь из памяти сомнительные места в его речи и будешь вспоминать свою первую близость с трепетом.
Впрочем, мне не сюда.
Я иду дальше.
Еще один поворот. Что-то влекло меня вперед, какая-то неведомая сила.
И вдруг я остановился. Повертел головой.
Где-то рядом. Я не знал цели моего визита сюда, но чувствовал, что она близка.
Вскоре я почувствовал запах. Это был странный запах (или, точнее, вообщене запах), мне казалось, что я не столько обоняю, сколько вижу его - он висел, медленно клубился подобием дыма. В нем угадывались какие-то образы, смутные силуэты. Некоторые из них показались мне знакомыми.
Я свернул в узкий проход, протиснулся в невысокий проем. Остановился перед дверью, немного помялся в нерешительности.
Набравшись храбрости, шагнул внутрь. Разумеется, за дверью находилась она. Она лежала на постели, широко раскинув ноги в стороны, а какой-то тип с широченной мускулистой спиной ритмично двигался на ней. Я замер на пороге с отвисшей челюстью. Не может быть! Этого просто не может быть! Да, у нас троих в последнее время не все было идеально, но все-таки и не безнадежно.
Я плотно сжал челюсти. Она оказалась обычной потаскушкой, моя возлюбленная. Она разрушила хрупкое чувство. Я вытянул вперед руки с растопыренными пальцами и пошел на нее...
...Я подскакиваю на своей кровати посреди ночи. Как я здесь оказался? Мои пальцы скрючены, словно совсем недавно они сжимали что-то. Я пытаюсь вспомнить вечер, но в голове туман. Отчего-то бешено колотится сердце. Лунный свет играет с тенью от шторы. Она слабо колышется, словно от ветра. Только вот никакого ветра нет и в помине. Волосы на моей голове шевелятся.