Федя показал в глазок бутылку "Верхнеуральской! и дверь тут же открылась.
- Федюша! Друг ты мой любезный, проходи, проходи! А я то слышу стучит кто-то, ну думаю Федька наверно, а как в глазок то зыркнул, так сразу понял - Федька, он подлец!
- Здрасьте Алексан Платоныч.
- Сам ты Алексан Платоныч, Саша я, Са-ша.
Пока Федя раздевался в угрюмой прихожей, освещенной окрашенной лампочкой, вывинченой из соседнего подъезда, Александр Платонович уже сервировал стол, покрытый газетой.
- Алексан Платоныч, я ж запиваю, у вас что компота нет или квасу какого-нибудь?- сказал Федя, оглядев посуду с дежурным закусоном, всегда готовым у людей к которым часто заходят друзья с бутылкой за свой счет.
- Запивает, Федя, пусть молодежь на лестничной площадке поъездов черных, темной ночью, покой гаражан нарушая игрой на гитаре, а нам с тобой, как людям приличным и культуру пития соблюдающим, негоже.....- тут Александр Платонович остановился, явно споткнувшись о мудреные узлы своей речи - .... запивать. Негоже.
- Да нет, ну все таки может есть чего запить?
- Давай, давай, пора бы уж привыкнуть, - сказал Александр Платонович, протягивая Феде полную стопку - а то придешь к людям культурным и запивать там будешь, подобно салаге желторотому.
- Ну может... -продолжал канючить Федя, уже без явной надежды выклянчить запивон у своего сверхкультурного собутыльника.
- Пей давай.
Федя намотал на вилку шмоток квашеной капусты, выдохнул и влил в глотку содержимое пыльного стопаря. Закусив, уже спадающей с вилки, капустой улыбнулся Александру Платоновичу, который с раскрытым ртом, подернутым в легкой улыбке превосходства над молодым поколением, следил за действиями Феди.
- Молодец, даже не морщась.
- У меня первая всегда хорошо идет, - сказал скромно Федя - а вот потом уже хуже и чем больше пью, тем хуже идет.
- Между первой и второй перерывчик какой?
- Небольшой - подхватил Федя ожидаемую поговорку.
Тот же процесс, та же капуста, угрожающая вот-вот свалится с вилки на липкий линолеум, только лицо Феди уже не выражает равнодушия к вкусовым качествам "Верхнеуральской".
- А я ведь к вам по делу Алексан Платоныч. - сказал Федя пережевывая капустные ошметки.
- Так вижу ж ведь я, когда по делам приходят друзья. Говори, что за дело. - Сказав это Александр Платонович пошарил в переполненной окурками пепельнице и вытащив самый жирный бычок принялся искать огня.
- Я знаете ли - продолжал Федя подавая зажигалку - отравится хотел.
Федя замолчал ожидая какой-либо реакции на произнесенные им слова.
- Ну? - Раводушно спросил Александр Платонович, явно руша Федины надежды на удивление, испуг, оживление, выпучивание глаз, раскрытый рот с выпадающей из него челюстью, вобщем на какую бы то ни было реакцию со стороны собеседника.
- Что ну? - удивился Федя
- Ну как? Отравился?
- Нет, не отравился. - Раздражаясь ответил Федя на притворное равнодушие Александра Платоновича.
- Ну слава тебе Господи, давай еще по полной.
Явное издевательство Александра Платоновича над столь серьезным разговором задело Федю, он раскрывал свою душу, в надежде на взаимность, а в нее, в эту самую душу, глядели не с трепетом или благоговением, а с явным и непрекрытым равнодушием, как глядят на прищепку или ключ от двери неизвестной квартиры. Он надеялся на участие к его судьбе, надеялся на интерес к причинам, побудившим его сделать такое беспрецедентное действие как отравление, а на него вместо участливого взгляда обратились осоловелые от ста грамм, равнодушные глазенки из под колосящихся бровей. Как можно?!
Александр Платонович, уже слегка опьянев, разлил горючее по стопкам, оставившим на газете правильный круг. Федя взял стопку с каким-то грустночего-топредвкушающим выражением лица, правда еще неизвестно чего предвкушающим, но то что предвкушающим - это было ясно даже абитуриенту психфака.
- Федя - сказал Александр Платонович, поглотив пятьдесят грамм верхнеуральской водки. - у тебя грустночего-топредвкушающее выражение лица. Я, конечно, не абитуриент психфака, но даже мне твое выражение лица говорит о многом.
- Так я ж не договорил, - оживился Федя - я ж не чего-нибудь там схавал, такое, чтоб не то, я цианистый калий потребил, от него все точно дохнут. - сказал Федя и поднял палец вверх.
- Не-е-ет, не все.
- Все, все.
- Да не-е-ет.
- Все.
- Да не-е-ет.
- Да все.
- Да не-е-ет. Ты же не подох.- наконец-то нашел Александр
Платонович веский аргумент.
- Дык, я ж не только травился, - продолжал Федя закуривая сигарету - я ж еще стрелялся.
- В смысле? - театрально затягиваясь, спросил Александр Платонович тем же равнодушным тоном каким спрашивал про отравление.
- Ну в смысле, из пистолета в висок - ШАРАХ! - и Федя показал как это он так "ШАРАХ!", в висок из пистолета, и даже скорчил физиономию, которая по его мнению изображала лицо человека, сквозь голову которого проходит пуля.
- А пистолет где взял?
Александр Платонович намеренно не задавал того вопроса, которого так ожидал Федя, почему он это делал - непонятно, но он не прикидывался, это я вам говорю как его создатель, просто мне хочется так. Хочется чтобы он был идиотом. Немножко.
- Это не важно.... - Федя уже хотел перейти к самой сути дела с которым он пришел.
- Нет уж - это не неважно, то есть важно очень это! - Не унимался Александр Платонович - Мне знаешь ли знать интересно кто это пистолетами снабжает молодежь, чтоб та себе мозги вышибала, при помощи пистолетов этих! Нет эдак негодится вовсе, эдак недопустимо такое допускать! Попустительства какие, куда милиция смотрит - непонятно! - Он уже встал и начал активно жестикулировать - Нет, ты мне скажи - кто тебе пистолеты в руки сует, так всякий пистолетов себе понаберет, что и на улицу не выйти полночному прохожему! Да я, да я... - Вдруг Александр Платонович остановился, недоговорив своих угроз в адрес мерзких распространителей оружия в рядах российской молодежи, и наконец-то понял, что пистолет не самое необычное во всей этой истории. - Подожди как ты это говоришь: "ШАРАХ?!"
- Ну да "ШАРАХ". - Федя торжествовал, точнее уже предвкушал торжество.
- Ну ка подожди, в чем анекдот?
- А анекдот в том, что пистолет вполне исправный и пули в нем самые боевые и голову мою прошибают так, что ой-ёй-ёй!
- Ты подожди, я не понимаю ни хрена: "Пули прошибают", "Ой-ёй-ей" - передразнивал Федю Александр Платонович - , умирает зайчик мой, - однако Александр Платонович был все же неплохой поэт - у-ми-ра-ет! А ты чего живой-то?! Расселся тут живой, издеваешся поди надо мной, а?
- Вот в этом то вся штука, что не издеваюсь! - С этими словами Федя указал на толстый бактерицидный пластырь пропитанный кровью.
- А-а, то-то я смотрю.... так что же это.. такое? - До Александра Платоновича начало доходить. Если честно сказать, он хоть и поэтического склада ума человек, но, как я уже сказал, порядочный тугодум. Хотя кто знает как бы повел себя другой человек, попавший в подобную ситуацию. Люди все-таки редко признают подобные факты, стараясь отбоярится от них фразой: "Этого не может быть, потому, что не может быть". Таких людей мы подвергаем яростной критике и как сказал бы какой-нибудь Зощенко: "Колем их стальным пером сатиры!".
Но пока мы тут про перья сатиры разглагольствуем, Федя, торопясь добить Александра Платоновича тяжелой артилерией, начал отклеивать пластырь, присохший к коже, с соответственным, для этого мазохистского действия, выражением лица. Наблюдая за тем как Федя издевается над собой, поняв что недавно он стрелялся травился и все ему хоть бы хны, Александр Платонович трясущимися руками начал розливать водку.
- Вот! - торжествующе изрек Федя поворачивая простреленный висок к Александру Платоновичу. Тот, не без содрогания души, заглянул, прищурив один глаз в пулевое отверстие в Фединой голове, как недавно заглядывал в дверной глазок. Перед глазом Александра Платоновича открылась панорама той части комнаты которая, по мнению Александра Платоновича, находилась на другой стороне Фединой головы. Подобно всем скептикам, которых колем мы пером сатиры, Александр Платонович, дабы уверится в том, что по ту сторону отверстия находится именно немытое окно и именно стул, спинку которого увидел он через злосчастную, антинаучную дыру, посмотрел уже поверх Фединой головы. Да. Там было именно то окно и именно тот стул, и даже отваливающийся от стены кусок обоев, который можно было увидеть если повернуть голову Феди градусов так на десять. Александр Платонович еще раз заглянул в Федину голову, повернул её градусов так на десять и действительно увидал отваливающийся кусок обоев, который ему тут же захотелось оторвать. Веруя в то, что эмпирический путь познания, в отличии от теоретического, есьм самый неопровержимый, априорный, бесспорный и вообще в излишних доказательствах не нуждающийся, Александр Платонович убедился:
1. В том, что Федя, по неизвестным причинам, бессмертен.
2. У Феди в голове сквозная дыра, а не камера обскура.
3. Что чудеса все-таки бывают и он стал только что свидетелем одного из них.
4. Что он, от волнения, сильно вспотел и пахнет от него, вместо пота, какой-то кислятиной.
- Выпьем. - Несвоим голосом сказал Александр Платонович и выпил заждавшуюся стопку.
Молчание повисло как сигаретный дым в непроветриваемой комнате.
Первым заговорил Александр Платонович.
- Ты б Федя в больницу сходил. - откашлявшись сказал он отечески-заботливым тоном.
- Да не, вы что Александр Платонович. Да меня ж там по запчастям разберут. Скальпелей понатыкают, отрежут чего-нибудь, да расчленят еще чего доброго. Они ж эти ученые такие, захотят проверить, как я в разобранном виде работаю, чего там у меня функционирует, а чего нет. Или еще хуже - в армию заберут, я ж, ё, универсальный солдат.
- А тебе как, это самое, больно было, ну когда стрелял?
- Дык, конечно, - сказал Федя тем тоном, каким дети хвалятся о прошедшей операций или о том как им удаляли зуб - время при этом каким-то образом замедляется и каждая микросекунда - говоря это он показал промежуток между большим и указательным, дабы просвятить Александра Платоновича насколько мала эта микросекунда - фиксируется в памяти и ты в эту микросекунду прямо вот чувствуешь как свинцовый конус проходит через голову, разрывая мозги, пробивая себе путь наружу, как хрустит височная (она ведь так называется?) кость, как кусочки этой кости впиваются в мякоть внутри черепа, как пулей изнутри прорывается кожа, как то, что недавно было частью тебя, твоим содержимым, вылетает размазывая красно-коричневые брызги по стене и существует уже вне тебя и внутри башки чувствуешь кошмарную прохладу. Ведь никто не чувствует мозгов, а вот когда их вышибает пуля, оставляя ожог на виске, ощущаешь их отсутствие. Парадокс, вроде должен чувствовать присутствие, а ощущаешь отсутствие.
- Ощущаешь наверное присутствие внутри тебя отсутствия.- сказал Александр Платонович, о чем тут же пожалел, потому что Федя глянул на него как на самого отъявленого идиота, несущего черти-что.
- Но самое страшное - продолжал Федя - когда я увидал свои мозги на стене. Я на какое-то время отключился, точнее нет, не отключился, а в глазах вдруг потемнело, боль так знаете голову схватила, зажала, две дыры в черепе чувствовались так, что как будто я был этими двумя дырами и был одновременно кровью растекающейся по телу и чем больше растекалась по мне кровь, тем я яснее начинал себя ощущать. Как бы это выразить по точнее, кровь заливала тело и я ощущая её на себе, постепенно начинал ощущать и себя. А потом когда уже полностью опомнился, боль уже отошла и я увидел красно-коричневые брызги на обоях, и себя увидал полуголого в кровище, сидящего на полу. Уродливая картина, мне потом представилось, как меня бы нашли такого вот, раскоряченого на полу, в дурацкой позе и на мне трусы и эти, знаете, мягкие тапочки, совершенно нелепые и неидущие к делу, и что выглядел бы в подобном виде крайне смешно. Вот, когда представил я все это, так даже обрадовался, что не помер, но обрадовался я потом много времени спустя, а по началу я просто ни черта не понял и первым делом начал кровь с пола стирать тряпкой а потом сел и заплакал. - Федя замолчал, видно было, что он углубился в воспоминания.
- А сейчас то тебе не больно? - осторожно спросил Александр Платонович - Такая дыра в башке - больно наверное?
- А, сейчас нет - отряхнулся Федя от воспоминаний - только иногда, когда дождь собирается, голова слегка гудит и уши закладывает, а так ничего. Забавно было по началу, когда растрескавшийся череп расковыривал, знаете, такие кусочки в мясо врезались и вроде бы как и небольно, но опять это преславутое ощущение отделения кусков того, что когда-то было тобой. Это ощущение вроде того, когда зуб под наркозом удаляют и вроде боли то нет, но как то не по себе, когда нет её, боли этой. - после этих слов Федя взял бутылку и розлил остатки по стопкам, прилипшим к газете. Александр Платонович поднес стопку к губам и нервными глотками начал пить, косясь краем глаза на Федину голову. У Феди водка шла легче , он наконец рассказал то, что так долго его тяготило, то о чем он так долго молчал.
Видя что Александр Платонович не на шутку забздел от его проишествия, Федя решил развеселить старика. Добрый мальчик!
- Зато гляньте, Александр Платонович, чего я умею теперь! - вялым, от выпитого, языком проговорил Федя и с этими словами достал карандаш, предусмотрительно запасенный, видимо, как раз для такого случая.
Александр Платонович, цепляя капусту черными пальцами, наблюдал за Федей и ожидал, что еще выкинет этот "безмозглый" паренек.
Федя взял засаленый карандаш и вставил его в дырку в виске, затем наклонив голову, поймал карандаш, вывалившийся, по всем законам физики нашего мира, с другой стороны. Проделав весь этот фокус Федя залился пьяным хохотом, от которого тараканы разбежались по своим щелям, а мухи взлетели со стола, приняв Федин хохот за сигнал воздушной тревоги.
- Так Алексан Платоныч вы можете мне трубку в голову вставить и в прохожих, ха-ха, плеваться, ха-ха-ха!
Федя не видел, как изменился Александр Платонович во время этого фокуса, как он бледнел, как пытался захватить воздуха ртом, сквозь пережеванный мякиш кислой капусты, как наконец надул он щеки пытаясь остановить желудочные спазмы внутри своего бренного тела, которое он, как и Федя, называл собой. Но вот, плотина прорвана! Капустный мякиш летит на пол, нагоняемый блевотиной, предательски бежавшей из чрева Александра Платоновича и казалось бы так и кричащей: " Ура! Свобода! Даешь свежий воздух! Долой удушливые стены желудка! Долой желч!"
Блевотина хоть и выглядела тошнотворно, и крайне неприглядно, но в ней все же можно было узнать когда-то кислую капусту и водку, от вкуса которой спасался несчастный Александр Платонович, теперь уже когда-то, кислой капустой.
Воздух сотрогнулся от мощного шлепка, который издала ударившаяся об пол блевотина, взорвавшаяся миллионами маленьких брызг и похабно облепившая ими тапки, край халата и волоски на ногах Александра Платоновича.
Второй шлепок, на этот раз более скупой, но более неприятный для Александра Платоновича, желудок которого в это время так сильно съёжился извергая продукты, что у того потемнело в глазах и потекли слезы. Желч обжигала горло и текла через ноздри, растворяя слизистую оболочку и причиняя горемычному старику все больше боли, злобы, жалости к самому себе и еще много каких эмоций, так переполнены которыми люди блюющие от вида карандаша, пролезающего через голову человека.
Третий спазм изверг какой-то комок, который Александр Платонович на секунду задержал во рту и затем выплюнул, распробовав вкус этого комка.
Федя уже прибежал с тряпкой, найденной им в ванной и накрыл ей нелицеприятную лужу. Александр Платонович сидел и сплевывал вязкую слюну, тянувшуюся серебристой ниткой изо рта. Запах блевотины начал разносится по комнате, приманивая мух, уже шевеливших своими круглыми глазами и искавших - откуда разносится запах.
- Ладно, - тихо сказал Федя, поняв, что причиной всему - он - я пойду пожалуй. До свиданья.
- До свиданья Федечка, дверь там захлопни получше.
Федя вышел стараясь на ступить на тряпку, прикрывавшую кошмар брезгливого человека.
Когда дверь за Федей захлопнулась, Александр Платонович встал и пошел в ванну, смочить, обожженное желчью, горло. Вдруг взгляд его остановился на топоре, который он давно украл у пьяницы спящего в трамвае. "Топор - голова - Федя - Дункан Макклауд - смерть." - Примерно в таком порядке проносились мысли в голове старого пьяницы, лепясь при этом в одну цельную мысль.
Федя вышел из подъезда, ноябрьский ветер дунул ему в незалепленную пластырем голову. " Как бы минингит не подхватить" - подумал Федя и вдруг еще одна глупая мысль, вместе с новым порывом ветра, пронеслась у него в голове. Он вспомнил, что у Александра Платоновича есть топор. Федя быстро поднялся обратно, дверь ему открыл, улыбающийся до ушей, Александр Платонович.
- Федечка, друг ты мой любезный! Что я придумал, я такое придумал! Ах Федечка, хорошо, что ты вернулся! - Задыхаясь от своей смекалки трещал он.
- А я то что придумал, я то что придумал! - начал перебивать его Федя.