В воскресное утро старик Анатолий Иванович проснулся в самом обыкновенном расположении духа, проследовал в убогую ванную комнатку, умылся, вставил челюсть и посмотрел в зеркало. Так же, как и пятнадцать последних лет, он еще раз проклял себя за то, что за семьдесят лет не завел ни жены, ни детей, еще раз вспомнил "О старости" Гессе и вышел из ванной. По дороге на кухню старик потрепал за ухом своего верного и такого же по собачьим меркам старого дворового пса Ваньку. "Ну, малыш, пойдем, прогуляемся, что ли" - сказал Анатолий Иванович больше себе, нежели собаке, поставил на плиту чайник, зажег спичку и поднес к конфорке. Через три минуты чайник закипел, старик заварил себе чай, перед этим насыпав в миску Ваньки собачьего корму. Выпив стакан крепкого чаю, старик закурил мятую-перемятую папиросу и выругался на не по-весеннему холодную погоду и на правительство, которое, по его мнению, не поддерживало нормальную температуру в квартире в зависимости от температуры на улице, а топило когда вздумается. Затем Анатолий Иванович зашел в единственную в квартире комнатку, надел старый шерстяной свитер, выключил радио и направился в коридор. "Ну, Ванька, ну, иди сюда" - скомандовал хозяин.
Весна и вправду выдалась очень холодной. К концу марта температура ни разу не поднималась выше семи градусов мороза. Снегопад, прошедший несколько дней назад, оставил после себя громадные кучи снега. Анатолий Иванович нахлобучил кепку пониже и поуютнее укутался в свое старенькое пальтишко. "Давай, давай, беги" - отстегнув ошейник пса от поводка, сказал старик, будто бы Ванька, не произнеси хозяин этих слов, стоял и ждал бы. Пес тут же метнулся в кусты, на веточках которых давно уже присмотрел озябших воробьев. Птицы разлетелись в разные стороны, и довольный своей работой пес побежал по своим делам дальше. Старик одиноко плелся далеко позади. Остановившись, чтобы закурить, Анатолий Иванович вдруг о чем-то задумался. Закурив такую же, как и дома, помятую папиросу, он не двинулся с места, а продолжал смотреть, как возвращаются воробьи на те же веточки, откуда минуту назад его собака их согнала. Старик пошарил в правом кармане пальто, пошарил в левом, достал какую-то бумажку, аккуратно сложил ее пополам, и крикнул: "Ванька, ко мне, - а потом себе под нос буркнул, - хватит". Пес тут же примчался к старику, тот прицепил поводок к ошейнику и оба они пошли в направлении убогого строения с надписью "Продуктовый".
В магазине Анатолий Иванович попросил четвертинку черного хлеба. К старости он уже почти лишился возможности слышать, и из-за этого своего недуга был обсыпан ругательствами жирной и в грязном голубом халате продавщицы. Ругательств этих старик, слава Богу, не услышал. Вернувшись на то же место, где пять минут назад старик искал деньги, он обнаружил, что воробьи никуда не улетели и сидят там же, что и прежде. Анатолий Иванович аккуратно достал кусок хлеба из кармана своего пальто, и, отрывая по щепотке, стал бросать на землю. Но ни один воробей не слетел со своей ветки. Через две минуты Анатолий Иванович исчерпал запасы хлеба, но клевать его так никто и не стал. "Да что ж это, Господи" - прошептал старик, постоял еще несколько секунд и, позвав Ваньку и снова прицепив поводок к ошейнику, грузной походкой пошел к своему подъезду. Через десять метров старик остановился, обернулся и увидел, что практически все воробьи уже дрались за еду на том месте, где он только что покрошил хлеб. Старик улыбнулся. Впервые за день робко выглянуло солнце. Старик улыбнулся и этому погодному явлению. "Во-от, - проговорил старик, обращаясь и к себе и к псу одновременно, - и так теперь каждый день". Пес несколько раз гавкнул, по-доброму испугав старика. Старик рассмеялся, потрепал Ваньку за ухом и повторил, точно заклинанье: "Каждый день теперь вот так вот... Да-да, Ванька, каждый день".
Зайдя домой, Анатолий Иванович отстегнул поводок от ошейника, снял пальто, разулся, прошел на кухню и закурил. Затушив бычок в стакане-пепельнице, старик выпил воды и шаркающей походкой потянулся в жилую комнатушку. Пес плелся следом. По дороге в стариковскую, как в шутку сам для себя называл старик единственную свою жилую комнату, он остановился и, постояв на месте несколько секунд, неуклюже зашел в ванную комнату. Там он еще раз посмотрел в зеркало, еще раз проклял себя и для утешения еще разочек вспомнил портрет Гессе 52-го года и его рассказ "О старости". "Да-да, - тихонько сказал собаке Анатолий Иванович, - и у нас есть свои функции, уважаемый коллега Иван. И не менее почетные, чем у молодых". При этих словах старик на секунду улыбнулся. Затем выражение его лица снова приняло трагический вид. И вдруг старик заплакал. Совершенно неожиданно для себя он заплакал, хотя не плакал уже, насколько сам помнил, лет эдак пятьдесят. Верный его пес, чувствовавший каждый вздох хозяина, начал тихонечко поскуливать, периодически похлюпывая языком. Выйдя из ванной, Анатолий Иванович проследовал в стариковскую, сел на диван, снял тапочки, лег и умер. Через три дня умер и Ванька.