Осенний кладбищенский туман - это, дамы и господа, вещь совершенно необыкновенная. Ничто не может напоить душу романтика той особо изысканной светлой грустью, хмельную чашу которой подносит нашему брату молочный свет, рассеянный в наполненном влажной взвесью воздухе среди проржавевших оград и покосившихся надгробий. Ах, старые кладбища древних городов! Похожие на спящих чудовищ, на цветы зла, какая сладость чувствуется в темных нечеловеческих тайнах, что они хранят.
На одном из таких старых кладбищ я встретил Эллу. Элла, медовое имя для медовоокой красавицы... Элла! Бледное лицо, длинные ноги, угольно-черные волосы, длинные тонкие пальцы. Ее хрупкий силуэт в черном платье с корсетом выплыл из тумана прямо в мои объятья. Так мы познакомились.
Элла, дамы и господа, не была в полном смысле тем, кого называют готом. Музыку она слушала самую различную, отдавая предпочтение кул-джазу, людей из готической тусовки знала, но сама в ней не крутилась. Однако ей нравился образ готической героини, Темной Леди, он был ей близок, и Элла с удовольствием надевала на себя эту маску. Она не боялась смерти, хоть и не жаждала ее, любила мрачную поэтичность в духе Эдгара По и, как и я, ценила красоту старых кладбищ. Так мы сошлись.
Знал ли я, что будет дальше? Разумеется, знал. И я должен был уйти, раствориться в тумане, исчезнуть навсегда. Должен был и не мог. В глубине моей проклятой души вновь проснулся ненасытный зверь, овладевший моим естеством, парализовавший волю. Алчность, черный ядовитый эгоизм, тьма, такая простая, такая человеческая, что ей нельзя сопротивляться - вот богохульные имена этого зверя, начертанные на рогах его.
Есть особое очарование во зле. Обрекая свою любимую, я испытывал невероятную боль... и находил в этом наслаждение. Вместо того чтобы исчезнуть, я закурил. Я люблю курить в туман или в дождь, когда воздух влажный. Сигареты в пачке быстро пересыхают, особенно в теплую погоду; сухой табак горит как порох, и вкус имеет соответственный. Влажный воздух воскрешает его, возвращая сигарете благородство аромата, дыму - насыщенность. Я угостил мою Элли сигаретой - о, горький поцелуй Иуды. Моя рука протягивала пачку, мои глаза молили: "беги!". Она взяла сигарету. Мы обменялись телефонами. Мы стали встречаться.
Самая жаркая осень моей жизни пылала горячкой любви. Прогулки за ручку среди надгробий - все очень прилично, дамы и господа. Я провожал ее сквозь залитые лунным серебром улицы до дома. Редкие запоздалые прохожие огибали нашу странную, вычурно одетую парочку по широкой дуге - они чувствовали печать проклятья, незримо пылающую на моем челе. Моя леди тоже ее чувствовала, но проклятье не пугало ее, не отталкивало, не заставляло кривиться в отвращении. Она любила меня, проклятого. Наши объятья становились все более пылкими. Наши прощальные поцелуи длились все дольше. Элла стала беспокойна. Она, не решаясь спросить вслух, задавала вопрос глазами: почему я не зову ее к себе? А я обижал ее, делая вид, что не понимаю этих взглядов.
Наша любовь сжигала ее заживо. Элли похудела, ее стали сотрясать приступы кашля после каждой сигареты. Мне совестно было мучить ее, я жаждал положить этому конец, но слишком боялся. Впрочем, сколько не оттягивай неизбежное, оно все равно наступит.
Начинался ноябрь. Ветер шарил по ночному городу холодными щупальцами, серп убывающей луны прятался за облаками. Мы делали десятый круг по широким пустынным улицам. Элла грустила, ей совершенно не хотелось идти домой. Я посмотрел в ее глаза, ясные глаза цвета гречишного меда и мной овладело непонятное спокойствие. Будто замерз какой-то участок моего сердца.
- Если останешься со мной, погибнешь, - сказал я. И услышал ответ, который ожидал:
- Я знаю.
Мы пошли обратно на кладбище. Зашли в мой склеп. Я откинул крышку саркофага, скрывавшую лестницу вниз и помог Элле спуститься в мое подземелье, тускло освященное свечами. В парадной зале не было никакой мебели, кроме канделябров и огромного мраморного стола. На этом столе мы и познали друг друга.
Чем горячее были ее ласки, тем больше жизни я выпивал из ее хрупкого тела. Но остановиться было уже невозможно: она отдавалась вся, до конца. Издав яростный крик, полный боли, горечи и звериной радости, я поцеловал мою Темную Леди в последний раз. Ее нежные алые губы не ответили, ее медовые глаза застыли: Элла была мертва. Выпив досуха ее душу, я принялся за тело. Я ел ее мясо сырым, оно было сладковатым на вкус. Это было очень приятно, очень интимно и в тоже время отвратительно. Я рыдал от стыда, давился, урчал и снова рыдал. Я мертвец, дамы и господа. Я должен есть, чтобы жить. Окончив трапезу, я покинул свой склеп - покурить и прогуляться по кладбищу.