Крауц Татьяна Ивановна : другие произведения.

Наши годы...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Наши годы...

что ж -

они всего лишь числа...

  
  
  
   Я музейщик по рождению. Именно так и не иначе. Утверждаю это без стеснения, без ложной скромности. Ну, есть во мне такой талант. Своеобразный талант, понимаю, но он существует, этого не отнять. Я - музейщик! Произношу это уверенно и с гордостью.
   Не сразу поняла свое предназначение. Покрутила, помудрила в своей жизни много, но когда, наконец, поняла что мне нужно, то эта сторона жизни выстроилась сразу и окончательно.
   За многие годы было всякое, но в одном я была всегда уверена - никто и никогда не сможет лишить меня главного - моего музея или, как мы в шутку называем его, пузея. Пришла сюда временно и осталась навсегда. Это мое место, моя точка, если исходить из теории кастанедовского дона Хуана.
  
   С музеем связана вся моя большая жизнь, начиная с официального конца молодости. Не знаю как сейчас, но в советское время молодость кончалась четко, ровно в 35 лет и ни копейки больше. После этого срока человек считался полностью созревшим и окончательно вступившим в зрелый период, дальше шли средний и пожилой возрасты. А чем кончалось, надеюсь ни для кого не секрет.
  
   Почти 30 лет пребываю в музее Коненкова. Именно пребываю или проживаю, существую, годится любое слово или понятие, только не "работаю". Потому что, когда занимаешься любимым делом, нельзя называть это работой.
   Я пятый директор. Почти 20 лет директорствую. Вернее заведую. Заведую музеем, статус у нас такой, что только на заведующего и тяну. Принадлежим мы Академии художеств, когда-то СССР, а теперь Российской, той самой, где президентом великий скульптор и администратор Церетели.
   Десять лет из них числилась хранителем. Хранитель это человек, который хранит, то есть несет ответственность за все фонды. В больших музеях, как правило, имеется главный хранитель и множество помельче, соответственно отделам или разделам фондов. У нас пузей маленький, поэтому "хранит" все экспонаты один человек, он же и главный и старший научный сотрудник и просто хранитель, одним словом един во всех лицах
   Что такое музей? Посетители наивно полагают, что музей существует, прежде всего, для них. Никто этого не отрицает. Но существует еще невидимая для посторонних глаз, но очень важная часть, без которой не обходится ни один музей. Это фонды. Сокровищница произведений искусства. Вот без них-то действительно музей существовать не может. А как же? Что показывать, если нет экспонатов? Голые стены?
   Обработка фондов дело длительное и кропотливое. Акты приемки, книга поступлений, инвентарная... скучноватое дело, но без всего этого не обойтись. Вот этой-то частью я и занималась первые десять лет. Описывала все, что находилось на территории музея, сортировала, определяла, что к чему. Работы было много. Одних "Амбарных" книг написала тьму тьмущую.
   С гордостью могу сказать, что во многом музей моих рук дело, в буквальном смысле. Когда я пришла в музей, он только еще начинался.
   Изначально здесь была мастерская великого скульптора, которую после его смерти в1971г. превратили в музей. Мне пришлось описывать все, что находилось на территории бывшей мастерской. Кроме основного фонда, библиотеку, огромное количество фото пленок и диапозитивов и уникальных рисунков. Надо сказать, Сергей Тимофеевич имел привычку рисовать везде и всегда. Повсюду носил с собой синий карандаш. Почему синий? Один из его друзей, реставратор, долгое время работавший в его мастерской, утверждал, что Коненков не различал цветов, был дальтоником, отсюда пристрастие к синему карандашу. Что слышала - то слышала. Утверждать не берусь. Вспомним Врубеля. У того тоже превалирует синий цвет. Говорят, что у дальтоников почему-то особое пристрастие к этому цвету.
   У Сергея Тимофеевича синий карандаш всегда был при деле и, где бы его ни посещало вдохновение, он тут же набрасывал эскиз на первом попавшемся материале. На программке, если дело происходило в театре или на концерте, на оберточной бумаге от колбасы или на полях книг. Вот эти-то почеркушки, по музейному, я и собирала по всем углам музейной территории. Их набралось на приличный фонд. В 90-е годы мы их окантовали и показали интереснейшую выставку "Неизвестный Коненков", люди ахнули. Такого Коненкова никто и не предполагал.
  
   Годы были трудные. Дом, в котором находится музей, был построен перед войной, в 40-м году запущен в производство и, практически, за все годы ни разу серьезно не ремонтировался. А это означает, каждый день жди неприятностей. То канализацию прорвет, да так... хоть кричи, то с потолка штукатурка обвалится... то подвал зальет, хоть на лодке плавай. Роман можно написать. Музейный.
   Многие считают, что музейщики блаженствуют, дел мало, сиди себе чай попивай. Это тот, кто с работой в музее не связан. Когда-то, еще в советское время, был опубликован список стрессовых профессий, не помню, как он назывался на самом деле, профессии по мере их влияния на здоровье и психику человека. Так вот, музейщики были почти на самом последнем месте, после нас шли только библиотекари. Мечта, а не профессия. Судя по этому списку и благополучия и здоровья у нас навалом, а уж денег...
   Что это две самые мало оплачиваемые профессии, надеюсь, знают все. Наверное, в силу того же предрассудка, что они самые спокойные и безопасные. Только почему-то, после ряда лет работы в музее у многих случается болезнь легких, это как-то не учитывается. По крайней мере, я получила одну из них по полной программе и в немалой степени этому способствовал грибок стен, который, как правило, присутствует во всех библиотеках и музеях, в советских - уж точно. Музейная и библиотечная пыль... это я вам скажу тоже не подарочек. А уж забот, особенно в маленьком музее, который в целом никому-то не нужен. Требований много, а вот средств - кукиш с маслом. Выбивать приходится все, от веников до компьютеров. Ну, каюсь, может, я и преувеличила несколько, но очень часто слышу от главного бухгалтера сакральную фразу "денег нет". Почему нет, непонятно, ведь на фуршеты и дорогие поездки для сотрудников деньги есть, а на ремонт музея - нет.
   Но зато и положительных эмоций музей так же приносит не мало. Взять хотя бы постоянное общение с произведениями великого мастера.
   Музей, как правило, не простой организм, особенно мемориальный, тем более, такой как наш. Музей, как старинный храм, намоленное место. Со временем в его стенах поселяются сущности или духи, как в старинных замках. У нас, мы свято верим, живет дух самого метра.
   Коненков обладал гигантским потоком энергии. До сих пор, несмотря на многочисленные ремонты, она (энергия) буквально сочится из стен его мастерской, я уж не говорю о его произведениях. За много лет так привыкла к атмосфере музея, что удивляет, когда посетители поражаются аурой помещения, его особым покоем, насыщенностью, сгущенной атмосферой, которая ощутимо ложиться на плечи, излечивая людей от хандры, раздражения и даже головной боли.
  
  
  
   Сергей Тимофеевич, можно сказать, сам создал этот музей, и до сих пор сторожит свое наследие, внимательно наблюдая, что бы не дай бог какие-нибудь недобрые силы не потревожили насыщенность, собранность и стройность его мастерской. Порой кажется, что он постоянно присутствует в этом здании, словно бы и не уходил никогда. Поэтому если случается непредвиденное, когда сил уже не остается бороться и сопротивляться недобрым силам, я выхожу в зал, становлюсь рядом с любимой скульптурой Коненкова "Старенький старичок" и вслух начинаю молиться нашему патрону- покровителю:
   - Все, Сергей Тимофеевич, больше не могу. Помоги! - И что удивительно, все как-то выстраивается, черные тучи рассеиваются, и в музей снова наступает покой и порядок. Вот так, хотите - верьте, хотите - нет.
  
   Жизнь идет кругами. Старая истина. С годами все больше и больше убеждаюсь в этом.
   Говорят, ничего не проходит бесследно и ничего не исчезает. Что бы ни происходило в жизни, остается след. Только где? В чем? В душе, в подкорке или еще в чем, нам неведомом. И этот след может неожиданно вынырнуть, напомнить о себе, повергнув в изумление, недоумение. Давно все похоронено, а вот подишь ты!
   Я родилась на Тверском бульваре, ровно напротив того места, где сейчас работаю, музея Коненкова. Дома те дано снесли, там теперь бульвар с фонтаном. Но старожилы москвичи до сих пор помнят этот квартал - кино театрик "Новости дня", шашлычную, аптеку на углу.
   Долго кружила по Москве, жила то в одном, то в другом районе, но все-таки вернулась в исходную точку, на Тверской бульвар.
   Со мной вместе переехало и мое старое пианино, сделанное, как мне объясняли специалисты, из немецких трофейных деталей аж в 1947 году.
   В последние годы в моей жизни начали происходить странные вещи. Стали появляться люди, напоминать о себе события многолетнее давности, о которых, кажется, давным-давно забылось. И началось все это с одного случая.
   Неожиданно в моей жизни "возникла", словно из небытия моя учительница музыки Робеша. Не визуально, конечно, ее давно уже нет, а опосредованно.
   В музей пришла ее дочь Марго, о которой я в детстве много слышала от той же Робеши. Точнее Анны Робертовны, пианистки из ЦДТ, Центрального Детского театра, в котором 40 лет с лишнем проработала моя матушка, заведующей костюмерным цехом Лидия Федоровна.
   Марго, актриса по профессии. Причину ее прихода в музей не помню. К нам часто заходят люди просто так, что называется на огонек, даже незнакомые. Кажется, ее кто-то привел. Марго начала рассказывать о себе, о своей маме. Чувствую, что-то знакомое. Далекое, но знакомое.
  -- А вашу маму не Анна Робертовна звали? - спрашиваю. Она открыла глаза и рот от удивления.
   Это виртуальное появление Робеши всколыхнуло мою память, прошлое, и с нее начался круг воспоминаний давно, казалось, прочно забытых и похороненных.
  
   Москва. 50-е годы. Самое начало. Сталинизм и прочее, о чем мы тогда, естественно, мы не подозревали. Все привычно стандартизировано. Одежда, мебель и даже желания. Например, достать муки к празднику. Было такое. Помню ранним утром, часов в 6 жаждущую толпу под нашими окнами. Мой диван стоял рядом с окном, и я просыпалась под эту музыку толпы. Дело в том, что рядом с нашим домом, в переулке, стояла палатка, продававшая в обычное время бакалею и прочие немудреные товары, например, ириски, которые мы, дети, просто обожали. А перед праздниками, Октябрьскими или Майскими, в палатку завозили муку. Люди занимали очередь загодя, ранним утром, зная, что муки на всех не хватит. Впрочем, никто не роптал, после войны все считали, что это естественно.
   Наш дом, ввиду близости палатки и знакомства с продавщицей, которой население нашего дома оказывало некоторые мелкие услуги, получал муку вне очереди, с заднего входа.
   Почему-то этот момент врезался в память...
   Жили мы, как все в коммуналке, разнообразного, но привычного состава, из которой никто особо не выделялся.
  
   Робеша
  
   И вдруг родители приводят к нам в дом женщину, не такую, как все. Они, видите ли, желали, чтобы их дите играло на фортепьянах, но так как слуха у дитя не обнаружили даже специалисты, то чтобы оправдать купленное пианино, решили учить свое бесталанное дите, домашним способом. Тогда это было довольно распространено. И спасибо им на этом. Это я сейчас понимаю, а тогда...
   Эту женщину я неоднократно видела в театре, не ведая того, что она будет для меня значить. Робеша стала для меня своего рода окном в незнакомое, в непривычный мир.
   Уже тогда она поразила меня своим необычным видом. Не как все. В моде была шестимесячная или перманент, а на голове у Робеши красовалась короткая стрижка под мальчика. Затылок короткий, впереди чуб. Носила берет - тоже необычно для того времени, когда большинство женщин ходило в платках и только некоторые в довольно аляповатых шляпах.
   Что-то в облике ее, манере себя держать, разговоре было особенное, непривычное. Даже то, что она носила ботики поверх туфель, и, придя, всегда их снимала, удивляло меня. Мы жили в коммуналке, в одной из комнате, прихожих, даже таких, как в современных хрущебах и в помине не было. Она проделывала данную процедуру у двери, где у нас была вешалка и как бы прихожая.
   За спиной Робеши шептались, что она не из простых, что у нее отец был французом, а уж муж... тут все многозначительно умолкали. Слово "репрессирован" я узнала позднее. Анна Робертовна или как я прозвала ее, Робеша не обиделась на прозвище, наоборот, даже, кажется, пришла в восторг и, даря мне ноты, так и подписывалась "От Робеши".
   Видимо у нее был большой талант преподавания, потому что я, к радости моих родителей, вскоре заиграла. Причем, стала выступать в обязательном порядке на всех школьных праздниках. К моему удивлению, даже самые строгие учителя ласково посматривали на меня и называли Танечкой. А не по фамилии, как было принято. В результате чего, моя заклятая подруга Ирка "шипела" мне в спину - "воображала". Теперь-то я понимаю, что, видимо, играла неплохо в отличие от других школьных "вундеркиндов". Их-то по головке не гладили. Эх, не понимала я тогда своего преимущества.
   Пианисткой я, конечно, не стала, ну не дано, но музыка, как принято говорить, сопровождала меня всю жизнь. Любимые композиторы Моцарт, Шопен, из наших Рахманинов, Скрябин. Кроме классики люблю джаз. Вот такие мои пристрастия.
   Короче, с Робешой мы подружились. В перерывах между занятиями она рассказывала о своей молодости и юности, в те еще годы, о каких-то балах, галантных молодых людях. Догадаться бы тогда все это записать...но куда там, слишком юна и глупа была.
   Но один ее рассказ запомнился.
   В молодости Робеша была очень привлекательной особой, отбоя от кавалеров у нее не было. Случилось это на одном из балов. Аня была одета в воздушное розовое платье, чрезвычайно ей шедшее. Ее кавалер в восторге закружил свою Анечку в вальсе. Нет, лучше так. Пара упоенно кружилась в вальсе, забыв обо всем на свете. Вдруг, молодой человек, забывшись, не удержал свою подругу, и пара повалилась на пол. Подол розового платья зацепился за каблук, ткань треснула... порвалась. Полный конфуз.
   После бала неудачливый кавалер, умолил Анечку отдать ему это платье, чтобы он мог искупить свою вину и собственноручно привести платье в порядок.
   Где-то на чердаке, вдали от любопытных глаз, заливаясь слезами, зашивал он злополучное платье, покрывая ни в чем не повинную материю поцелуями. Разве такое возможно в наши дни?
   Робеша, несмотря на нелегкую жизнь, сумела сохранить какую-то непроходимую наивность и доверие к людям. Поле ареста мужа, она каким-то чудом сумела устроиться пианисткой в ЦДТ. Видимо, повлияло то, что была одаренной пианисткой, музыкантшей от бога, и, если бы не стечение известных обстоятельств, могла бы заниматься концертной деятельностью.
   За то и держали ее в то время, в далеко не последнем в Москве, театре.
   Среди театрального персонала о Робеше ходили, чуть ли не анекдоты. То зонтик где-то забудет, то свой знаменитый берет, то все на свете перепутает. Однажды купила в ЦУМе костюмчик для внука и, пока глазела на витрины, пакет у нее разрезали и костюмчик вытащили, а она и не заметила.
   Робеша старалась познакомить меня с этикетом, это слово я впервые услышала от нее, и приличными манерами. Как правильно вести себя в обществе. Господи, да было ли оно в то время, особенно в нашей коммуналке. Как разговаривать, не повышая голоса, как ходить и сидеть не горбясь, как носить одежду. Я слушала, открыв рот, но даже тогда не могла взять в толк, где и когда можно применять все это.
   Она приучила меня, здороваясь с людьми, правильно подавать руку. "Рука должна быть крепкой, что бы человек чувствовал ее". Каждый раз, приходя и уходя, она проделывала эти процедуру, непременно следя, что бы я не забывала о том, что она сказала. Позднее я убедилась, что в массе наши люди этого вообще не умеют подавать руки, даже мужчины вместо руки подают что-то вроде медузы, а уж женщины вообще не приучены к данному ритуалу.
   Весной и осенью Робеша подстригала мне волосы, утверждая, что от этого волосы станут гуще, так как рука у нее легкая. Может и вправду от ее руки или от природы, но косы у меня всегда были хорошими и густыми. Даже некоторые подруги признавали это.
  
   2-ой Неглинный переулок.
  
   Робеша всколыхнула во мне память. Детство во 2-м Неглинном, как он сейчас называется Звонарском переулке. Сейчас понимаю, в детстве мне крупно повезло, и то, что матушка работала в театре, где было средоточие интересных людей и даже в нашей коммуналке, двухэтажном особнячке. По слухам, в нем когда-то, до революции, жила-была не то фабрикантша, не то... Что-то упоминалось про часы. То ли завод у нее был, то ли магазин. Не помню. После революции, как тогда водилось, фабрикантша куда-то делась, а домик набили жильцами разного сорта, в буквальном смысле, сверху донизу.
   Наверху, на втором этаже, в бывших апартаментах фабрикантши, поселился какой-то профессор - так его все называли - с семьей. Какой профессор не знаю.
   На первом этаже, как говорили в бывших помещениях для прислуги, разместились мы, разночинцы, в подвале, что там было до революции не известно, но в наше время там, в двух комнатах обитали три семьи. А чего тут странного. В одной из комнат выросли два брата, которые почему-то разом решили жениться. Что делать? Где жить. Не долго думая, перегородили комнату шкафами - вот вам и двухкомнатная квартира. Правда, перед этим решением из подвала несколько дней неслись громкие крики, вопли, ругань. Хорошо, что кто-то умный догадался сбегать за водкой. Мужики выпили, покурили и пришли к мудрому решению - разделить "апартамент" шкафами пополам. На том и успокоились. Деваться-то все равно некуда.
   На среднем этаже, в шести комнатах, жило семь семей, и мы в их числе. Почему семь? А потому что в одной из комнат, та же история, что и в подвале. Но здесь уже две сестры обзавелись семьями. По примеру подвальных соседей, не долго думая, они тоже поделили комнату шкафами и дело с концом.
   Вход в особняк был единый. Через наш коридор проходили все, кто жил на втором этаже, и кто в повале. Топот и хлопанье дверью раздавались с утра до поздней ночи.
   Кухни, правда, слава богу, были раздельные, на каждом уровне своя, как и туалеты. Ванная была, но, естественно, не работала, выполняя роль кладовой. Телефона тоже не было.
   Когда мы туда переехали с Тверского бульвара, в особняке было печное отопление и керосинки с керогазами. Впрочем, в то время, после войны, такое положение было не исключением. Газ и центральное отопление начали проводить позднее, и как это происходило, помню очень хорошо.
  
   Домик наш находился рядом со старинным храмом, храмищем, он и сейчас там стоит. В том храме, по преданию, Наполеон держал лошадей. Так все и говорили "Наполеон держал лошадей". И, как водилось, рядом с храмом существовало кладбище. Поэтому, когда начали копать траншеи под газ, естественно раскапывались старые могилы, к великой радости окрестных мальчишек. Он бегали с костями, с черепами, надетыми на палки, и пугали нас, девчонок. У меня в это время был период страха перед смертью, говорят, такое бывает в определенном возрасте. Я, как огня, боялась книги Крылова "Басни". Уж чего, кажется невиннее, а вот, поди ж ты, там оказалась басня "Крестьянин и смерть". Ну и что, спросите вы. Книга была прекрасно иллюстрирована, и данную басню предварял рисунок того самого крестьянина и смерти, то есть скелета со всеми подробностями. Да я в доме одна боялась оставаться из-за этой самой картинки. Прятала книгу куда подальше, что бы никто не мог отыскать. А тут настоящие скелеты и черепа!
   Зато переустройство в нашей коммуналке, проводка газа и отопления запомнились мне на всю жизнь.
   Население не доверяло этим нововведениям. Все решили, что газ газом и отопление тоже хорошо, но, несмотря на это, все дружно решили припрятать керосинки на всякий случай. Мало ли что! Да и печи ломать никто не собирался, тем более что все были уверены, что на этих самых печах весь дом держится.
   Дело было в начале 50-х годов, взрослое население хорошо помнило войну, и новшествам не доверяло.
   Конгломерат в коммуналке был еще тот, от алкашей пролетариев, вездесущего водопроводчика Коли, раньше их так называли, сантехниками они стали позднее, до вышеназванного профессора. И все как-то уживались друг с другом.
   Но естественно не обходилось и без скандалов, особенно в начале 50-х., в догазовое время.
   После войны что-то не так было с электричеством, потому что иногда в вечернее время свет неожиданно гас. Однозначно, кто-то включил незаконные электроприборы, то бишь электроплитку. Незамедлительно в коридоре раздавался зычный глас нашей, как сейчас говорят, по умолчанию, старосты тети Тони.. Тетя Тоня или Антонина Васильевна имела все преимущества называться старостой, как по габаритам, зычному голосу, а главное, по беспрекословной уверенности, даже самоуверенности, в своих правах. Ее голос грохотал на все три этажа
  -- Свет! Плитка! - неслось по дому. - Участкового вызову!
   И что удивительно, свет тут же загорался. Видимо, нарушитель панически боялся участкового, и я, в простоте душевной, долгое время полагала, что человек по фамилии УЧАСТКОВЫЙ служит в милиции.
   Муж тети Тони Ефим Юрьевич был бухгалтер. Поэтому арифметику в первых классах я бегала решать именно к нему. Она русская, он еврей. Она крупная, горластая, он - небольшого роста, тихий и мягкий. Странная пара. Жили они своеобразно. Время от времени из их комнаты слышались зычные крики, прерываемые коротким, настороженным затишьем. Коммуналка затаивалась - супруги выясняли отношения. Вернее, выясняла тетя Тоня, а Ефим Юрьевич оправдывался или что еще - не знаю.
   Кончался "дебош", как правило, одинаково. Кто-нибудь из супругов, хлопнув дверью, шел выгуливать кошку Мурку, их совместную любимицу и ребенка - то, что их объединяло. Ленивое флегматичное существо, как тогда говорили, сибирской породы.
   Кошка выгуливалась непременно, в обязательном порядке, утром и вечером. Мурка знала команду "гулять" и отработанную годами процедуру выполняла неукоснительно. Делала во дворе свои дела и возвращалась к хозяевам, которые звоном ключей давали ей четкие команды. Ну, чем не собака! А еще говорят, что кошки не дрессируются.
   После ссоры супруги какое-то время между собой не разговаривали, молчали, затем мирились до следующего обострения. Так мирные периоды перемежались с военными, боевыми. Но в любое время не дай вам бог попытаться встрять или хотя бы принять сторону одного из супругов... Тетя Тоня ощетинивалась, набрасывалась на непрошеного заступника, утверждая, что лучше ее Фимы и человека быть не может, а ругаются они так, для профилактики и развлечения. Со своей стороны Ефим Юрьевич скромно, но твердо заявлял, что Тонечка прекрасный человек, очень хороший и добрый, только немного не сдержанный.
  
   В нашем коридоре, в одной из комнат жили две тихие женщины, мать и дочь. Елена Андреевна и Раечка. По мне так Елена Андреевна была глубокой старухой, но и Раечка от нее не отставала. Так мне казалось по непроходимой молодости. Сухая, вся какая-то сморщенная, темная. Коммуналка неодобрительно шепталась: старая дева. Может быть, Раечка была не такая уж старая, просто в детстве все старше 20 лет кажутся глубокими стариками. Они тоже были окружены тайной. Поговаривали, что их сын и брат где-то там... и все многозначительно переглядывались. Иногда проскакивало слово Норильск, как я позднее узнала, город где-то далеко на севере. Как вы понимаете в те годы просто так в Норильск не ездили.
   Интересно как детские предпочтения выбирают нужных для них в определенные периоды людей. Нас в доме росло трое. Трое подружек, но почему-то только я подружилась с Еленой Андреевной, и, придя из школы, бежала к ней в гости. Она, как и Робеша, сыграла важную роль в моей жизни, по крайней мере, в детской судьбе.
   Родители целыми днями трудились на работе, тогда это было в порядке вещей. В классе почти все росли без отцов, война и прочее, матери вынуждены работать. У меня был отчим, военный, потому наша семья считалась обеспеченной. Но матушка, любившая работу, себя без нее не мыслила. Сейчас часто я слышу - женщина должна сидеть дома. Интересно, как это можно сделать с русскими женщинами, привыкшими себя чувствовать наравне с мужиками?
   Придя из школы, я отправлялась к Елене Андреевне. Делала с ней уроки, в основном русский язык, по архиметике у меня был в запасе Ефим Юрьевич, но днем он был на работе, а вечером решал мне задачки. Так что все были при деле. Самое главное, ведь никто не отказывался. Сообща растили потомство. По разговорам в классе, я знала, что у многих в коммуналках были такие Елены Андреевны и Ефимы Юрьевичи.
   Елена Андреевна поила меня чаем, проверяла что задано. Для нее это было не вновь, так как сама была бывшей учительницей, откуда-то с Украины. Она, так же как и Робеша, была и "бывших". Где-то на Украине у их семьи было имение или что-то в этом роде. Помню ее рассказы про цветущий сад, террасу, куда прислуга подавала завтрак. Как однажды прислуга накрыла еду от мух газетой, но у Елены Андреевны был такой тонкий нюх, что она, почувствовав неладное, запах печатной краски, сделала прислуге "втык".
   Что было с ней и ее семьей, кто был ее муж - ничего не помню, либо она не рассказывала, а если и рассказывала, я не запомнила, так как находилась в столь раннем возрасте, глухом и слепом для посторонних бед и сложностей, когда чужие жизни тебя мало интересуют.
  
   Как я сейчас понимаю, именно эта женщина приучила меня к книгам. Раечка работала в каком-то издательстве, не то редактором, не то корректором. Именно от них я впервые услышала эти слова. Их большой стол... почему-то в те времена коммуналок, главной мебелью в любой комнате всегда был большой добротный стол под низко висящим абажуром или люстрой со стеклянными висюльками. Так вот, большой стол у них всегда был наполовину завален той самой корректурой.
   Днем Раечка пропадала в издательстве, а вечерами что-то редактировала. Насколько я понимаю, работала она в очень солидном издательстве типа "Известия" или "Правды", несмотря на репрессированного брата. Наверное, как и Робеша считалась в определенном смысле незаменимым работником. Знала грамматику на отлично. Во всех сомнительных школьных случаях, мы с Еленой Андреевной обращались к ней за консультацией. Она, не отрываясь от корректуры, тут же говорила, как правильно написать то или иное слово. На мое возражение, что "учительница сказала", она реагировала резко "она ничего не понимает" или "она ничего не знает". И точка. Имея в виду учительницу.
   Особенно запомнилась ее работа над корректурой сказок братьев Гримм. Вторые экземпляры разрозненных листов этих сказок перешли ко мне, и я с упоением читала волшебные сказки, до которых была в те времена большая охотница.
   Раечка подарила мне эту книгу, когда она, наконец, была выпущена. Кстати, я ее в продаже вообще не видела. Братья Гримм долго хранились у меня, пока не исчезли во время одного переезда по Москве на очередную квартиру.
  
   Не помню, в каком возрасте, но где-то в первых классах, я открыла для себя мир книг. Читать любила до одури. У нас в доме была приличная библиотека. Не знаю, как это удавалось родителям, но они умудрялись подписаться не только на русских, но даже иностранных классиков.
   Как люди исхитрялись подписываться на эти издания, стояли в очереди ночами, старшее поколение помнит хорошо, а молодежи, боюсь, этого не понять.
   Тогда книги считались ценным приобретением и даже передавались по наследству.
   Иногда, покупали, как тогда говорили - на черный день, что бы продать, если потребуется.
   Помню как-то вечером, в до телевизионный период, родителей долго не было дома. От нечего делать стала лазать по полкам, в поисках чего-нибудь интересного. Получилось так, что наткнулась на "Тиля Уленшпигеля". Почему-то эта книга показалась мне "вкусной". По этому принципу я и в дальнейшем часто выбирала книги, что-то внутреннее подсказывало мне - эта книга стоящая. А тогда я раскрыла "Тиля" и уже не могла оторваться. Я и до этой книги довольно активно читала, но как-то между делом, а с "Тиля" у меня начался настоящий "запой".
   За ней последовал Марк Твен, "Том Сойер" и "Гек Финн", рассказы. Я поглощала все, что могла найти в домашней библиотеке, пока в школе меня не окатили холодной водой. Оказывается, я читала неправильные книги, я не должна была их читать.
   Наша классная устроила опрос - кто что читает. Все называли советские книги, детские, то ли хитрили, то ли на самом деле читали всю эту бодягу, я же в свою очередь сказала честно, перечислив все, что действительно прочитала. Учительница посуровела и строго указала мне, какие книги советские пионеры должны читать. Я пошла в школьную библиотеку, взяла, как сейчас помнится: "Васек Трубачев и его товарищи", и честно попыталась вникнуть в нее, но так ничего не поняв, бросила на пол дороги и больше к подобной литературе никогда не возвращалась.
   Каким-то чудом у нас дома оказался еще дореволюционный томик Метерлинка с его "Синей птицей" и какими-то рассказами. Придя в восторг от прочитанного, я не удержалась и притащила книгу в школу. Видели бы вы, как наши буквально рвали книги друг у друга из рук. Кончилось тем, что пришлось установить очередь на ее прочтение.
   О таких понятиях, как символизм, мы конечно слыхом не слыхивали, но видимо соц. реализм настолько допек, что все с упоением ринулись на прочтение не совсем понятной, но такой таинственной и привлекательной книги
   Из советских писателей мне понравился Гайдар, его два томика долго хранились в моей библиотеке. А вот когда я попыталась увлечь Гайдаром своего сына, он бросил на половине, сказав, что такую бодягу читать не будет. В остальном, прошел в книгах мой путь, начав с того же Тиля Уленшпигеля, плюс поправки на время.
  
   Почему так получилось? Начала и хотела писать о пузее, а подишь ты, залезла в такие дебри. Видимо все это живет во мне, просится наружу. Быть посему!
  
   ЦДТ
  
   Кроме дома вторым местом моего обитания был Центральный Детский театр, в котором я почти что родилась, и в буквальном смысле выросла за его кулисами.
   В те времена театр был одним из лучших в Москве, не знаю как по Союзу, но в Москве - точно. В театре работали замечательные артисты, режиссеры, художники. Имя Валентины Сперантовой было знакомо каждому. Ее голос часто звучал по радио, почти во всех детских передачах, которых в то время было множество. Телевидение только появлялось, поэтому роль радио была огромной. Сперантова много работала в кино, озвучивая мультфильмы. И сейчас, когда показывают мультяшки тех лет можно услышать ее голос. Его особенный тембр не спутаешь ни с каким другим.
   Но главное для нее была работа в театре. Помню ее Кея в "Снежной королеве", Володю Дубинина - был такой пионер герой. Рядом с ней работала Коренева, не менее знаменитая травести. Они составляли, выражаясь современным языком, звездную пару театра. Позднее их сменило молодое поколение, среди которых выделялась Риточка Куприянова, так ее все называли.
   Кроме чисто детских спектаклей "Сомбреро", "Димка-невидимка", "Сказки" для самых маленьких, в театре шли и вполне серьезные спектакли "для старшего школьного возраста": "Горе от ума", "Дубровский", "Два капитана", в котором блестяще показал себя Александр Михайлов, бессменный "капитан", кумир тогдашних девчонок.
   Но, на мой взгляд, настоящими жемчужинами можно назвать такие объемные сказочные представления: "Город мастеров", "Волынщик из Строкониц" и, конечно же "Снежная королева", как тогда называли "костюмные постановки", а сейчас, характеризовали бы, как шоу.
   В те времена очень следили за подлинностью, близостью к эпохе. Если действие происходило во дворце, то на сцене возникал почти настоящий дворец со всеми подробностями, если платье - то ровно такое же, как на старинной картинке. Все требовало высочайшего профессионализма, глубочайших знаний эпохи и даже технологии прошлого. Просто так проехаться на "приблизительном" знании в выражении образа было просто невозможно.
  
   Особенно врезался в память спектакль "Снежная королева". Прекрасное, истинно волшебное действо. Актеры играли вдохновенно. Перов - сказочник, красивый, добрый, обладатель проникновенно мягкого голоса. Когда он появлялся на авансцене и произносил: "снип снап снур-р-е...", зал замирал, казалось, все зрители тут же уносились в неведомый мир сказки.
   Сперантова в роли Кея! Снежна королева - Коренева! В белом, фантастическом наряде. Даже отрицательные персонажи - атаманша Струковой - обладали притягательной силой. Короче, оторваться было невозможно.
   Что удивительно, голоса у актеров были какие-то особенные, чарующие, с неповторимым тембром.
   Этот спектакль, к счастью был записан на пластинку, и, слушая ее взрослой, я не была разочарована.
   А музыка! Забыла сказать о музыке. Ведь все спектакли сопровождались музыкой. В те годы в театре работал композитор В. Оранский. Фантастический мелодист. До сих пор его мелодии звучат в моей памяти. Робеша по моей просьбе переписала для меня ноты и, разучив их, я с большим чувством играла "Вальс" из спектакля "Ее друзья" и пьесы из "Снежной королевы".
  
   Вечерами дома, матушка рассказывала о "зверствах", Колесаева, главного режиссера театра. На репетициях он заставлял актеров по сто раз повторять одни и те же эпизоды. Я сама была свидетелем этого. Почему-то репетиции я любила больше, чем спектакли.
   Матушка прикладывала немало усилий, что бы увести меня домой.
   - Что ты нашла интересного? Гоняют одно и то же! - причитала она, силой пытаясь утащить меня из зала. Но я что-то находила в этом. Колесаев кричал, возмущался, заставляя артистов лезть из кожи, но никто не решался возразить ему. Я же, сидя в полутемном зале, когда частично освещена сцена, да еще светлячком "теплится" лампа на столе режиссера, замерев, упивалась происходящим на моих глазах чудом создания спектакля, Непередаваемый дух и атмосфера, как сказка наяву.
  
   Самое страшное происходило, когда тот же Колесаев с художником принимали костюмы. Тут уж доставалось моей матушке, но она умела ладить с всесильным режиссером, потому что редкий показ был отрицательным и приходилось переделывать тот или иной костюм. Умела она уломать режиссера, убедить его, что так надо, так даже лучше. Больше того, Колесаев еще ставил ее в пример другим цехам театра: "Вот у Лидии Федоровны все всегда в порядке!"
  
   С детства я помню имена многих художников. Среди них особенно выделялся М.М. Курилко-Рюмин. Рисовал левой рукой, правая была парализована. "Курилко сказал, Курилко нарисовал" - эти слова матушки я запомнила на всю жизнь.
   Уже работая в музее, я встретила Курлко-Рюмина в Академии художеств. Вспомнили те годы, актеров, режиссеров, художников, слегка погрустили о невозвратном. Что поделаешь - жизнь!
   А совсем недавно в нашем музее прошла выставка театральных художников Кноблоков. Отца и сына. Отец был театральным художником, который много работал в Детском театре, и я часто слышала его фамилию и видела его эскизы костюмов.
  
   В середине 50-х. в разговор о театре, как-то естественно, вошли фамилии Эфрос, Ефремов, Розов, Дуров... я запомнила их молодыми людьми, о которых весь театр заговорил, как о талантах с большим будущем. Именно ЦДТ стал для них "взлетной полосой" в мир высокого искусства. Все-таки шли те самые 60-е годы, столь значимые для нашей совковой жизни. Период перестройки. Когда многое стало можно.
   Подумать только всего-то несколько лет, а какой след они оставили, как прозвучали. Сколько славных имен породили!
   Эфрос сменил Колесаева и с его приходом театр преобразовался, раскрепостился, стал мобильнее, получил современное звучание.
   Ушли трудоемкие постановки, изобиловавшие подробным, детальным оформлением. Система Станиславского осталась, но ее как-то незаметно стала теснить условность, вспомнили о другом великом режиссере-мученике - Миерхольде.
   Его имя впервые за долгие годы произносилось открыто.
   Сцена театра преобразилась. Вместо тяжелых декораций появились так называемые "выгородки", которые легко трансформировались, согласно действию спектакля.
   Кстати, Ефремов попробовал себя режиссером именно в ЦДТ, поставив феерический, музыкальный спектакль "Димка-невидимка", в роли которого блистала Риточка Купреянова.
   Розовские постановки "Ее друзья", "В поисках радости", "В добрый час" и другие, всколыхнувшие всю Москву, впервые были поставлены именно в ЦДТ.
  
   Не знаю, вероятно, в театре были и склоки и интриги, но меня это, естественно, не касалось, и театр мне казался идеальным организмом, фантазией, где всегда интересно, значимо и невероятно увлекательно.
  
   Деревня "Окулово". Истоки.
  
   Я родилась в Москве за 22 дня до войны, и в конце июня матушка была вынуждена вместе со мной уехать в деревню, где я прожила все свое младенчество, всю войну до 6 лет у бабушки с дедушкой. Как я поняла из разговоров взрослых, сюда, немец не дошел, хотя его ожидали и даже рыли какие-то землянки. На всякий случай.
   Для меня специально держали корову, это в военное-то время, да еще козу. Кажется. Козу не помню. А вот корова точно была. Матушка работала в Москве всю войну, изредка наезжая в деревню с гостинцами и продуктами, что могла достать.
   Деревня наша находилась и до сих пор находится, по моим сведениям, под городом Киржачом, в котором родилась моя матушка.
  
   Мои первые сознательные воспоминания связаны с нашей деревенской избой. Помню как-то утром, я проснулась и удивилась. Передо мной бревенчатая стена, старое сухое дерево, бревна в морщинах, трещинах. Я вдруг увидела ее сознательным взором, впервые осознала, что это такое. Но видела я не просто старое дерево, а чудо чудное, цветы, кусты, деревья, зверей - все что может подсказать детское воображение. Я долго водила рукой по этой стене, удивляясь ее красоте и чудесной сказочности.
   Бабушка Александра была очень доброй и особенной. Ее в деревне выделяли. Как я сейчас понимаю, она занималась знахарством, в избе всегда сушились какие-то травы и к нам часто приходили деревенские, которых она учила, как заваривать и принимать лекарства.
   Дом наш считался в деревне самым чистым и гостеприимным. На пасху священник, обходя деревню, обязательно заворачивал к нам, зная, что у Александры его ждут вкусные пироги и стаканчик вина, а может водочки, не знаю, что тогда пили. Удивительно, как сохранился этот обычай, а главное как позволили обходить деревни с крестным ходом. Но это было. Сама видела.
   Электричества, радио и прочих цивилизаций в ту пору не наблюдалось. По вечерам бабушка зажигала керосиновую лампу, а долгими зимними ночами, в переднем углу, под иконами обязательно горела лампадка. Запомнилось - просыпаясь ночью, я видела сидящую за столом бабушку, которая, тихо шепча, читала "святые книги". Так она их называла. Иногда она из своих рук разрешала мне посмотреть гравюры, осторожно и с благоговением перелистывая страницы. Эти книги внушали мне какой-то особый священный трепет, причастность к чему-то неземному, потустороннему.
   Но в доме имелись и другие книги. Видимо, матушка думала о моем воспитании и развитии, потому что только у меня были детские книги, другие деревенские ребятишки и мечтать о них не могли. Конечно же, обязательный Корней Чуковский с его "Мойдодыром" и еще какая-то, про медведя, которому не то отрезали, не то отпилили ногу, он сделал себе протез и ходил в таком виде по лесам, грозя отомстить обидчику. Опус в стихах и, похоже, как ни странно что-то вроде колыбельной. Я панически боялась этой книжки, и даже спрятала ее подальше, что бы бабушка ее не читала.
   Каким-то чудом в доме оказалась еще одна книга, поразившая меня настолько, что я не могла от нее оторваться. Большой серьезный том, кажется про войну 1812 года. Как он попал в деревню - не ведаю, в этой книге было много иллюстраций. Каких-то таинственных и чрезвычайно притягательных. Нет, не картинки с видами сражений, хотя может быть они там, и были, но их я не запомнила. Запомнились символы, знаки, глаз в треугольнике и прочее. Как я сейчас понимаю, то были масонские знаки, и, видимо, рассказ шел именно о них. Эти знаки настолько врезались в память, что, будучи взрослой, случайно увидев их, я тут же вспомнила сое далекое деревенское детство. Говорят, ничто не бывает случайно. Недавно я, читая книгу о приорате Сиона, тамплиерах и масонах, я вспоминала ту книгу, которая так рано разбудила мой детский интерес. К чему? Пожалуй к мистике.
  
   Деревня Окулово место интересное. Кстати, не знаю, как оно пишется Акулово или Окулово. Думаю, вернее будет Окулово. Акул в тех краях среднерусской полосы отродясь не водилось. Скорее всего название происходит от слова "окать". Владимирская область, север России, окающий говор, вот отсюда и Окулово. Впрочем, это всего лишь мои домыслы.
  
   В старые временя, до революции, как правило крестьяне зимой отправлялись в отхожие промыслы, в города. Водился такой обычай. Летом работали по хозяйству, пахали, косили, собирали урожай, а зимой шли в города и становились рабочими, строителями, ямщиками и даже торговали. В основном, естественно, мужики. Уходили кто куда. Шла своеобразная специализация. Были деревни ямщиков, в которых мужики занимались ямщицким промыслом, строительных рабочих, торговцев и прочая. А окуловские, в силу неизвестных причин, отправлялись в Москву и нанимались на работу в театры.
   Когда-то была очень распространена фамилия "Рыжовы". Так вот, моя матушка в девичестве тоже была Рыжовой. Знаю, что в ЦДТ работало несколько рыжовых, моих каких-то родственников. В Малом театре, как я в детстве слышала, главным по сцене был некто Рыжов, именно из Окулова.
   Когда заходил разговор о каком-нибудь театре, часто слышала - "там наши работают", имелось в виду деревенские. Они, можно сказать, составили своеобразную театральную интеллигенцию.
   Работали костюмерами, бутафорами, одевальщиками, мастерами сцены и даже актерами. Не берусь утверждать, были ли известные актеры "рыжовы" из тех краев, точно не знаю.
  
   Приехав из деревни, матушка начала работать в театр одевальщицей. Видимо имела способности, сноровку, хватку и, главное, желание, потому что через некоторое время стала заведующей костюмерным цехом, и на этой должности оставалась почти до своей смерти. Общий рабочий стаж ее составлял 40 с лишнем лет, сколько это " с лишнем", даже не берусь вспомнить. И все на одном месте. За долгую жизнь в театре удостоена звания "Заслуженного работника культуры".
   Матушка моя не получила специального театрального или какого бы то ни было верхнего образования. Какое так образование в 20-е годы 20-го века для девчонки из деревни. Рабфак и еще какие-то курсы. Все что могла она получила на практике, на рабочем месте.
   Начала она работать в театре практически со дня его основания. А основателем или организатором ЦДТ считается Наталия Сац. Та сама Сац, которая затем создала знаменитый детский музыкальный театр на проспекте Вернадского. Во времена репрессий, когда Сац попала под подозрение, а затем была арестована, матушка одна из немногих не отвернулась от нее. Этот случай Сац помнила всю жизнь. На все праздники присылала Лидочке Рыжовой поздравительные открытки и телеграммы. Одна из них, поздравление на случай получения Засраба хранится в домашнем архиве.
   В молодости матушка была высокой и чрезвычайно привлекательной блондинкой, чувствующей себя хозяйкой везде, в том числе и в театре. К ней постоянно бегало население по разным причинам, зная, что у Лидии Федоровны всегда можно "перехватить" до получки. Женское население, да и не только, рыдало в ее обширную жилетку о своих горестях и проблемах. Практически со всем театром она была на "ты", потому как даже такие маститые затем актеры, как Ефремом, Дуров, Ануфриев, для нее были мальчишки и девчонки.
  -- Ты все пьешь? - гудела она, допрашивая Олега Ефремова при встрече.
  -- Что вы, Лидия Федоровна! - пугался тот, оправдываясь. - Давно завязал!
  -- То-то же! Не пей больше! - приказывала Лидия Федоровна.
   Я сама была свидетелем этого разговора и за свои слова отвечаю. Кстати, когда Ефремов со товарищами отпочковался, организовав свой театр, ныне знаменитый "Современник", именно Лидия Федоровна оформляла ему первый спектакль "Вечно живые", подбирая из объемных театральных сундуков подходящие костюмы. Я имела честь присутствовать на том спектакле, поразившем всю Москву.
  
   Ее подруга, как она ее называла Тонька Елисеева, одна из ведущих актрис театра часто жаловалась ей на своего мужа известного актера Алексея Консовского, за его постоянные измены. Матушка не раз разговаривала с ним лично, он обещал исправиться - ей всегда и все это обещали - но продолжал грешить. Она свято верила, что если человеку правильно и главное во время объяснить его ошибки, он все поймет и исправится. Если это не помогало, она использовала самое грозное оружие, имеющееся в ее распоряжении, писала ослушнику письмо. Ну, уж если и это не помогало...Люди - есть люди. Неисправимые грешники.
   Дело прошлое. Их давно всех уже нет.
  
   Исторический или как тогда говорили, стильный костюм матушка знала в совершенстве. Любую эпоху, время, спектакль... Стоило только назвать пьесу, как маманя тут же принималась называть все детали одежды, включая нижнее белье, обувь и даже прическу. Расскажет все: какую ткань лучше употребить для данного костюма, как и где лучше покрасить, в какой цвет, где и как расшить шнуром, галуном, кружевами или другими необходимыми в данном стиле деталями.
   Матушка была человеком увлеченный, впрочем, в то время, кажется, в театрах другие люди и не работали.
   Перед премьерой весь театр, как сейчас говорят, стоял на ушах. Мне особенно запомнилась постановка "Бориса Годунова" по Пушкину. Спектакль сложнейший, труднейший, трудоемкий. В те времена признавалась только система Станиславского и больше никаких, это "когда на стене висят ружье, то в конце оно должно выстрелить", кажется, это Чехов сказал, а может Станиславский. Все должны были придерживаться этой системы. Декорации, костюмы делались почти один в один с историческими. Имитация парчи, дорогих тканей почти полная, не говоря уж о крое.
   В костюмерном цехе, на столе у матушки, кроме эскизов, появились книги по истории данного периода, иллюстрации картин известных художников. Дома только и разговоров было на тему "зашиваемся, зашиваемся". Кончилось тем, что матушка стала приносить домой детали костюмов, и мы всей семьей вечерами расшивали их стразами, блестками, галунами и прочими необходимыми деталями. Расшивали мы с матушкой, а вот что делал отец, не помню, но тоже что-то делал, кажется, размечал, где надо эти детали пришивать, или, то ли нитки в иголки вдевал, то ли оценивал сделанную продукцию.
   Так сообща, потому что другие служащие по домам занимались тем же, мы способствовали тому, что бы спектакль вышел во время.
   Для матушки театр был вторым, а может и первым домом, а все его население родственниками, поэтому с актерами не церемонилась, чего со своими-то церемонится.
   Сценка в ее примерочной. Актер примеряет фрак:
  -- Лидия Федоровна тянет под мышками.
  -- Не должно тянуть.
  -- Но тянет же!
  -- И должно тянуть. Тогда так носили.
  -- Но я руки не могу поднять.
  -- А ты и не поднимай.
   Или еще. На примерке Струкова, давнишняя подруга матушки:
  -- Лида, лиф криво пришит.
  -- Ничего не криво, это ты кривая.
  -- Я не кривая, это пришито криво.
  -- На, надень пояс. Теперь нормально.
  -- Ли-и-да, но...
  -- Ладно, не кричи, переделаем.
   Струкова уходит.
  -- Будете переделывать? - Наивно спрашиваю я.
  -- Еще чего! Кто ей будет переделывать, у нас срочная работа. Сойдет и так, со сцены все равно не видно.
  
   Очень любила отправляться с матушкой в "экспедиции". В те времена в Москве и ее окрестностях, жило множество всяких старушке "из бывших", у которых в сундуках чего только не хранилось. Охота за стариной только начиналась, так что купить за дешевку можно было удивительные вещи. Старинные платья в приличном состоянии, туфли, парики, накидки, пояса, украшения, кружева, тесьму - и все настоящее, подлинники, так сказать. Я, естественно, рот разевала, когда такой сундук открывался только для нас.
   Выбирай что хочешь. Матушка придирчиво отбирала все, что могло пригодится для театра. На закупку. Но иногда и мне кое - что перепадало. Обрадованная старушка, что ей выпала такая удача продать барахло, не веря своему счастью, с благодарностью дарила "милой девочке", дешевые украшения, тряпочки, лоскуточки, колечки со стразами, кружавчики.
   Все подруги мне иззавидовались, но, не будучи жадной, я и их снабжала кое-какими не очень нужными мне вещичками. Приятно было видеть, как они радуются этим подачкам, ведь у них же не было такой волшебной мамы.
  
   Однажды мы попали в не совсем обычный дом, буквально заполненный стариной. Тут были старинные диваны, стулья, шкафы, но больше всего меня поразил клавесин 18 века. Я прямо влюбилась в него! Главное, он продавался, и хозяева просил не такие уж большие деньги. Я почти на коленях просила купить его, и, наверное, выпросила бы, но родителей остановило то, что в нашей комнате совершенно не было не то что лишнего, ну вообще никакого свободного места. Пришлось бы чем-то пожертвовать, либо моим пианино, чего я совсем не желала, либо матушкиной зингеровской машинкой - тут уж маманя встала стеной. Продать кормилицу!!! В войну она ее серьезно выручала. И хотя в то время матушка ей, практически, не пользовалась, хватало машинок на работе, но продавать не собиралась. Еще пригодится. Мало ли что!
  
   В этих "Экспедициях" состоялась и одна, как мне сейчас видится "судьбоносная встреча". Где-то уже в старших классах, кажется в классе восьмом. Однажды мы попали в дом к одной очень ученой даме. Перед тем как пойти туда, матушка долго внушала, как себя прилично вести, что это очень ученая дама, очень уважаемая, работает в Историческом музее. Для меня это было очень весомо. В музее, который на Красной площади! Огромном! Мы, конечно, бывали там на экскурсиях с классом. Музей поразил меня своими огромными, гулкими залами, хотя экспозиция и не показалась особенно интересной.
   Боюсь соврать, но, кажется, это была сама Барановская, а может и не она, и зачем к ней ходили, тоже не осталось в памяти. Дама рассказывала про какие-то раскопки, позднее я поняла, что археологические, показывала, как мне тогда казалось, редкие прекрасные, кажется иностранные, книги с цветными иллюстрациями, с дворцами, таинственными развалинами старых, очень старых городов с картинами и скульптурой. Особенно поразили меня мозаика, которую я увидела впервые. Но когда дама подарила мне несколько кусочков смальты, составляющих мозаику - это, кажется, окончательно решило мою судьбу. Кубики смальты переливались у меня на ладони. Сверкали! А главное они были самыми, что называется, настоящими, не бутафорскими, к чему я давно привыкла.
   Я даже положила их рядом с диваном, на котором спала и ночью осторожно гладила чудесную поверхность кубиков.
   Неожиданно передо мной открылся неизведанный мир. Я и до этого любила историю, особенно древнюю. Без конца читала и перечитывала Куна "Легенды и мифы Древней Греции", многие эпизоды знала наизусть, а тут оказалось, что весь этот мир существует реально! Для меня это было открытием.
   Казалось бы, и мне была уготована та же участь, что и матушке - работать в театре. Но тут судьба дала какой-то крен, потому что с детства я полюбила музеи. Почему? "Ктоегознает". Единственный, кто в нашем православном государстве действительно все знает.
   Почему не пошла по стопам матушки, хотя имела для этого все возможности, не стала театральным работником? Любила театр, но не любила бутафорию. Вот представьте себе, именно этот момент сыграл в моей судьбе, если не решающую, то значительную роль. Постоянно бывая за кулисами, даже чаще, чем в зрительном зале, видела всю подноготную театра, спектаклей. Бутафорскую мебель, такую красивую со сцены, но при ближайшем рассмотрении грубо сделанную. Все эти фрукты на блюдах, которые нельзя есть, пианино, которое не может играть. Этот момент меня особенно обескуражил. Дело в том, что в тогдашней жизни, я, завидев инструмент, невольно устремлялась к нему, что бы попробовать, а как оно звучит - был у меня такая тяга, выработалась в результате обучения у Робеши - а здесь, как сейчас говорят, такой облом. Все как взаправду - а подишь ты - не играет. Нет, я не могла перенести этой фальши. Этого обмана. С детства мне нравилось все настоящее, поэтому я полюбила музеи. Я и театр любила за то, что он располагался в настоящем если не старинном, то в старом здании, где еще сохранились старые интерьеры, ложи со старой обивкой и старинной мебелью, двери со старинными ручками. Каким-то чутьем я чувствовала старину. Не знаю почему. Видимо во мне жило нечто, что позволяло угадывать, вернее, чувствовать дух времени. Именно эта дорожка и привела меня в искусствоведение, а позднее в музеи. Запах музеев, их таинственность, прикосновение к вечности через подлинные, подлинные, а не бутафорские вещи. Конечно, понимание этого пришло ко мне позднее, и, как в случае переездов по Москве, я тоже покрутила и в смысле профессии, пока не попала в музей Коненкова, мою основную точку, откуда никак не могу выбраться до сих пор.
  
   Еще немного о театре.
  
   Работали замечательные, удивительные актеры.
   Струкова: Высокая, чуть сгорбленная, какая-то вся высохшая, великолепно подходила под роли старух, лешачих и прочей нечисти. Своеобразная Раневская ЦДТ. Голос яркий, колоритный, чуть с хрипотцой. Могла осмеять любого. Была очень остроумна и вместе с тем страшно рассеяна. Все теряла и забывала, не хуже Робеши. В 50-е годы полным ходом шла борьба за дисциплину, впрочем, она никогда не кончалась, за неимением другого, весь народ гнобили на так называемой дисциплине. Говорили, что за пять минут опоздания, можно было схлопотать даже срок. Все боялись опозданий, как огня. Главное, прибыть на службу во время, дальше делай что хочешь, но ровно в 9.00 или 10.00, у кого как, будь добр быть на рабочем месте.
   Все просто. Только не для Струковой. Извиняюсь, что не называю имен, большинство актеров знала исключительно по фамилиям. Почему-то так было принято.
   Однажды Струкова проспала. Проснулась под завязку. Надо бежать, потому что промедление смерти подобно. Обязательно находились люди, которые зорко следили за опоздавшими и докладывали, кому следует.
   Струкова хватает платье со спинки стула, впопыхах натягиваете его, и рвет на работу. И ведь успела, прибежала в последний момент, без опоздания. Гордо входит в театр, и тут начинается всеобщий хохот. Дело было летом. Оказалось, она натянула летнее платье на голое тело, забыв про нижнее белье. Ну и что, скажете вы! Повторяю, дело было летом. Старшее поколение помнит тогдашнюю моду на крепдешин. Легкую, полупрозрачную материю, которая ничего под собой не скрывала. В таком полупрозрачном виде Струкова ехала через всю Москву. Думаю, что пассажиры и прохожие вряд ли заметили что-либо аномальное. Все заняты собой, своими заботами и проблемами, но в театре - другое дело, там всюду глаза и уши. Выручила все та же Лидия Федоровна, дала ей надеть что-то под платье, какое-то белье из запаса. Долго в театре рассказывали эту историю.
   Зубоскалов хватало всегда и во все времена. Со мною тоже был случай, который прославил меня на весь театр.
  
   Живя у бабушки в деревне. Владимирской области, я, естественно, усвоила местный диалект разговора, на "О". В Москве мама, строго предупредила меня:
   - Говори на "А", по московски, а то над тобой будут смеяться. - И не правильно она сделала, потому что я вообще замолчала, стараясь не разговаривать вовсе. Это моя особенность, молчаливость, была тут же замечена, ребенок - и не говорит. Такого не может быть. Группа актеров решила допытаться, в чем дело, вроде бы и не глухонемая, а подишь ты, молчит. Посадили меня на какое-то возвышение, окружили плотным кольцом, и ну выпытывать.
  -- Ты почему молчишь? - Я тут же раскололась, что говорю на "О" и потому молчу, что мама запретила мне так говорить. Последовал совет.
  -- А ты говори на "А".
  -- Не хочу.
  -- Почему? - Я знала, что мне предстоит вернуться еще на год в деревню, и потому не хотела привыкать к новому говору.
  -- Почему? - Я долго и стойко молчала, как партизан на допросе, но надо знать приставучих актеров, которые к тому же решили развлечься за счет ребенка. Пришлось рассказать, что если в деревне я буду говорить на "А" меня задразнят. Этим я только подогрела интерес. Актеры оживились.
   - Как тебя будут дразнить?
  -- Не скажу! - Не тут-то было. Опытные лицедеи, почуяв, как сейчас говорят, скандальную сенсацию, вклещились в меня мертвой хваткой. Я не выдержала натиска, тем более мамы рядом не было и меня некому было защитить, а было-то мне, кажется, лет пять с хвостиком, не более того, так что куда мне было тягаться с этими акулами разговорного жанра.
  -- Москвичка, в жопе спичка! - выдала я и разревелась. Что тут началось не передать словами!
   Матушка, узнав о том, как опростоволосилась ее дочь, подлила масло в огонь:
   - Ты хотя бы сказала "в попе"! -- Но было уже поздно, слово не воробей. С той поры, как только я появлялась в театре, впереди меня неслось: "Москвичка пришла!" Став взрослее, я поняла свой промах, но ничего поделать уже не могла, прозвище "Москвичка" закрепилось за мной навсегда, причем все произносили его с ударение на букву "О".
   Я, конечно, была не единственным ребенком в театре, но кажется, единственная, кто ходил туда чуть ли не ежедневно, после школы, особенно в старших классах, благо мы жили территориально не очень далеко от него, даже транспортом не нужно было пользоваться. В те времена все творческие организации были обязаны бесплатно обслуживать детские дома, домоуправления, как тогда назывались ЖЭКи, и прочие организации. Это называлось: шефские концерты. Большинство детей, кроме школы чем-то занималось. Играли на различных инструментах, читали стихи, танцевали. Мудрые сотрудники театра сообразили сбить из нас, детей сотрудников и из нескольких не первой важности актеров не очень занятых в спектаклях, своеобразную бригаду. Надо сказать, наши выступления имели успех. Я, естественно, с удовольствием принимала участие, и была одной из "ведущих" этих концертов. Правда, меня привлекало не столько продемонстрировать свой "талант", а скорее сачкануть школу. Театр писал специальное письмо на имя директора школы с просьбой освободить столь важного участника на этот день от занятий. Законно прогулять школу, кто бы отказался!
   Живя практически в театре, я таскала туда и своих подружек. На все спектакли мы ходили, естественно, бесплатно, как к себе домой. Персонал знал нас в лицо. Садились на свободные места, но при отсутствии оных не брезговали и ступеньками, а то и стояли.
   Была еще одна выгода от театра. В старших классах, когда в школе начались вечера, я выпрашивала у матушки стильные, как она их называла, то есть исторические платья. Конечно, новые, идущие в спектаклях она нам не давала, а те, что давно пылились в сундуках, да еще списанные - за милую душу.
   В школе мы блистали в платьях с корсетами, длинными юбками с воланами и фижмами, с кружевами, расшитыми блестками. Что еще девчонкам 13-14 лет надо? Сейчас удивляюсь, как мама шла на такой риск! Но ведь шла же! И, надо сказать, мы ни разу ее не подвели. Все сдавали в целости и сохранности, чистыми и аккуратными.
  
   Каждый год, в детские зимние каникулы, весь театр, почти без исключения, отправлялся, на так называемую "халтуру". Актеры, одевальщицы, гримеры и прочий театральный народ весьма охотно принимал участие в Новогодних елках, которые широко проводились по различным клубам, школам, Дворцам культуры. Кремлевский дворец был задействован позднее, это уже не в мое время, а тогда главной елкой страны была елка в Доме союзов, или Колонном зале, напротив ЦДТ. Естественно, все кто мог, принимали в ней участие. Хотя сам процесс был не из легких, потому что в день бывало по 2-3 елки, что требовало основательного физического напряжения, но зато и платили прилично, Можно было заработать значительно больше, чем в театре. Вот из-за этого-то все старались подрядиться в Дом Союзов, или другие какие места. Моя матушка принимала в этом процессе активное участие, помню даже самолично шила нужные костюмы, какие не удалось найти в подборке, котов, зайцев, снегурочек и прочих непременных персонажей, отчего у нас дома, под знакомую песню "зашиваемся", на полу, диване, даже на столе - повсюду лежали лоскуты, ошметки меха, блестки и всяческие куски и отходы нашей деятельности.
  
   От зимних каникул остался дух "елок". Дух, запах свежести, хвои и непременных мандаринов, потому что только в это время мы получали их, в прочие дни почему-то мандарины и апельсины не покупались. Не знаю почему. Может их было трудно достать или потому что многим не по карману - не помню, но в зимние каникулы они обязательно присутствовали в подарках, какие выдавались на елках. Конфеты, печенье и обязательно мандарины. Этот запах остался на всю жизнь. Особая атмосфера праздника, полутемные залы, освещаемые специальными фонарями, которые изображал падающий снег, приглушенные звуки, какая-то мягкость, разлитая в пространстве залов. Музыка, сказочное новогоднее представление. Такого никогда и нигде больше не наблюдала. Детство и молодость впечатлений - не знаю. Так не похоже на обычную, довольно серую жизнь. Праздник - одним словом, у многих детей того времени, так называемого "выбитого поколения", жизнь была не самая сытая. Война кончилась недавно в, семье одни матери, зачастую работавшие на тяжелой и низкооплачиваемой работе - не до разносолов. А здесь и подарок и праздник. Конечно, все не бесплатно, но родители расшибались в стельку, лишь бы достать для своего чада билет на елку.
   Естественно, я была непременным зрителем всех этих постановок, потому что меня и там персонал знал, как свою. Прихватив кого-нибудь из подружек, я оправлялась на целый день в Дом Союзов. Билетов у нас не было, так что подарков нам не полагалось, зато по несколько раз в день мы могли смотреть представления и в кулуарах, где был установлен большой экран, мультяшки. Мультяшки мы любили до одури, готовы были смотреть их бесконечно.
   Другой не менее привлекательной точкой был ЦДРИ. Тот, старый, с шикарной чугунной лестницей, и старинными интерьерами. Очень любила этот дом.
   Там тоже работали "наши". Поэтому сценарий был тот же. С утра мы с подружкой, как правило, одной, тащить с собой двух или трех мне совесть не позволяла, поэтому они покорно устанавливали очередь. С утра мы закатывались в ЦДРИ и присутствовали там целый день, без перерыва на обед. В маленьком буфете, если были деньги, мы покупали себе что-нибудь перекусить, как правило, запретное пирожное, хотя родители строго на строго наказывали купить бутерброд, и скоренько его съев, мчались на горки. Без очереди и суеты. Эти искусственные горки мы очень любили. Берешь коврик, поднимаешься по лесенке и скатываешься. И только- то - спросят современные дети. Согласна. Немудреное развлечение. Но сколько радости и удовольствия оно нам доставляло - не передать. Детство - одним словом!
   В ЦДРИ точкой притяжения для нас было выступление клоуна Олега Попова. Молодого, только начинающего свою карьеру. Впервые увидев его, мы были очарованы им навсегда. Так хотелось, что бы он не уходил со сцены. После его выступления, все остальное казалось пресным и ненужным.
   А какое удовольствие было видеть в перерывах актеров, перекусывающих в том же буфете, что и мы. Меня они почти все знали, спрашивали как дела, а когда мы видели в том же буфете самого Олега Попова и могли перекинуться с ним парой фраз, восторгу не было предела.
  
   Из ярких детских воспоминаний.
  
   Смерть Сталина, март 1953 года. Горе было не поддельным, по крайней мере, насколько я могла судить. Помню толпы людей, прорывавшихся в Дом Союзов, где находился гроб с его телом. В школе, возле непременного бюста Сталина выставлен почетный караул, где дежурили лучшие ученики школы. Я в эту когорту не входила, поэтому была лишена подобной чести.
   С похоронами нам повезло, потому что в какой-то день к вящей радости всех школьников, уроки отменили.
   Весь центр оцеплен - грузовики и солдаты. Пройти в Дом Союзов нереально, правда, моя матушка и некоторые сотрудники театра сумели - таки пробраться к гробу любимого вождя, театр-то напротив Дома Союзов. Дежурные милиционеры их знали и пропустили без очереди. Я ей искренне завидовала.
   Сталина я ни разу живьем не видела. На первомайских и октябрьских демонстрациях я обычно проезжала по Красной площади, сидя на плечах отца, но мне ни разу не удалось увидеть вождя мирового пролетариата. В толпе говорили, что он был, но только что ушел, то еще не пришел - в общем, не везло. Так что увидеть отца народов хотя бы в гробу, был для меня последний и единственный шанс.
   Сталин публично практически никогда не показывался, увидеть его воочию, была мечта для многих. Это сейчас, по происшествии стольких лет, подобное желание кажется, мягко говоря, странным, но тогда было другое время. Было! Обожал народ своего вождя! Это ничуть не преувеличение. И верил в него, как в бога и искренне любил, считая его непогрешимым, знающим, что нам надо, а недостатки и прочие неурядицы и трудности - магазины пустые, живем в коммуналках, в каждой комнате по несколько человек, получаем мизерную зарплату - так все это временно. Любимый Сталин знает как надо, только надо подождать. Нас так воспитывали. Наше поколение во всю эту бодягу верило и дружно вступало в пионеры с именем товарища Сталина на устах. А кто будет отрицать это - оставляю на его совести.
  
   Мы жили в центре, даже по масштабам той Москвы. В дни похорон все улицы и переулки вокруг были перекрыты. С трудом можно было пройти даже в школу. Продолжалось все это, не помню, но дня три - это точно. Мы, ребята, естественно, знали все проходные дворы и черные входы и выходы. Нас собралось несколько подружек. Решено было пробираться любыми способами к гробу любимого вождя. Легко достигнув Трубной площади, мы застряли - путь перегорожен. Огромная толпа стояла между троллейбусами и машинами. Пользуясь тем, что маленькие, мы ввернулись в толпу, протиснувшись несколько возможно и все - остановка. Вдруг, толпа медленно и как-то угрожающе двинулась, вернее, зашевелилась, трудно было разобраться каким образом, вбок, вперед, назад, но движение было. Затем, меня стиснуло, провернуло вокруг оси возле троллейбуса, и какая-то сила словно выбросила вон, как пробку, к вящему моему неудовольствию, потому что снова ввернуться в толпу уже не представлялось возможным. Тут подбежали и мои подружки, им тоже не удался подобный маневр. Солдаты погнали нас прочь и правильно сделали. Через несколько дней, уже после похорон великого вождя, по Москве поползли страшные слухи о сотнях раздавленный толпой, сотне жертв, которые собрал этот Молох и после смерти. Причем на Трубной площади, именно на Трубной, мясорубка случилась наиболее жестокой. Позднее через много лет я, вспоминая этот случай, начинаю верить, что что-то схранило нас тогда от гибели.
  
   Оттепель
  
   Принято считать, что хрущевская оттепель началась после 20-го съезда. Может быть. Но ощущение, что что-то сдвинулось с мертвой точки, у меня лично, несмотря на возраст, появилось еще в 53 году. Кроме знаменитого "Дала врачей" - вдруг оказалось, что все ошибка - помню еще такую деталь. Каждый год первого апреля объявлялось снижение цен. Копеечное, но все равно народ ждал и радовался. В тот год неожиданно цены были снижены значительно. Чуть ли не на 50%. Такое не забудешь. Единственный раз в моей жизни и не только в моей. Почему никто и никогда об этом не упоминает, но я помню точно. Отец утром читал вслух "Правду" и почему-то с усмешкой комментировал данный факт.
   Сейчас мы знаем почти всю подноготную того периода, а в те времена большинство народа ведать не ведало о подковерных играх, имевших быть в верхах.
   Короче, наступила хрущевская оттепель.
  
   Первым признаком стали приезды иностранных актеров. Одним из первых был Ив Монтан, знаменитый французский актер и певец. Для нас, не пуганых совков его приезд был событием. Билеты где-то продавались, но где? Наверное, парт и прочая номенклатура их имела в свободном доступе, а мы устраивались - кто как может.
   Дело было перед Новым годом и школьными каникулами. Я училась, кажется, в восьмом классе, на детские елки давно не ходила, но на этот раз не просто пошла, а побежала. "Наши" работали в Зале Чайковского. Днем там во всю шли репетиции, и я делала вид, что помогаю одевальщицам. Работы на всех хватало. Мы сидели там с утра и очень устали, но домой никто не торопился, так как знали, что вечером в Зале должен выступать Ив Монтан.
   К вечеру прошел слух, что помещение будут тщательно обыскивать, что бы не дай бог никто из посторонних не просочился за кулисы. Чего боялись? Шпионов, наверное. Наше желание побывать на концерте было так сильно, что мы были готовы на все. Матушка пыталась увести меня, но не на ту напала, так и ушла домой, строго предупредив, что если что - она знать ничего не знает. Тоже мне напугала!
   Несколько человек, в том числе и я, спрятались за кулисами, среди каких- то декораций.
   Сколько мы там находились, не знаю. Долго слышались какие-то шумы, приглушенные разговоры, шаги. Потом все затихло. В общем, нас к счастью не обнаружили, а может быть и не больно-то искали. Вылезли мы только тогда, когда послышался характерный шум публики из фойе, к которой мы благополучно присоединились.
   В первом отделении мы сидели наверху, на ступеньках, а после антракта спустились в партер и где-то там притулились. Выручило то, что тамошние билетерши принимали меня за свою.
   Впечатление - потрясающее! Такого я никогда больше не испытывала.
   Красивый элегантный человек, распевая дивные песни, свободно двигался по сцене, непринужденно общаясь с залом. Казалось мелодии лились сами по себе без всякого усилия певца, и звучали они только для тебя и не для кого больше.
   А какие мелодии!
   Когда на другой день я явилась в школу и рассказала своим, где была - они ахнули, а Ирка пропела свой постоянный речитатив - "воображала".
   Ива Монтана и его жену, прославленную актрису Сеньору Сеньоре, привез в Москву Сергей Образцов. Вернее, при его посредничестве, те приехали к нам на гастроли. Совсем не уверена, как пишется фамилия актрисы, что Симона - это точно, а вот насчет фамилии не уверена. Так как они были первыми ласточками, залетевшей к нам с запада, с ними носились как с писаной торбой. Помню большое интервью знаменитой французской пары по телевизору, которое вел все тот же Сергей Образцов. Такого мы никогда не видели. Восторг, без преувеличения, был всеобщим. О чем шла речь не могу сказать, видимо задавались стандартные вопросы. Но мне запомнилось недоумение на лицах французов, когда Зыкина запела какую-то русско-советскую песню, которая им была просто непонятна. Они даже не пытались скрыть это.
   Как отклик на всю эту опупею, в самиздате появилась сатирическая поэма, не помню автора, где Образцов представал в неблаговидном свете. Через некоторое время пошли слухи о неблаговидном поведении самого Ив Монтана... что-то там было с женским бельем, которое он якобы закупил в московских магазинах и устроил в Париже выставку, в чем ходят советские женщины. Белье, которое мы тогда носили, действительно было, мягко говоря, не того! Как говорится страшнее войны и по фасону и по расцветке. Хотя я была девчонкой и другого не видела, но даже меня коробило от его вида.
   Все это так. Единственно, что меня удивляет, как позволили певцу свободно ходить по нашим магазинам, да еще покупать женское белье. Странно все это. Но выставка в Париже, как стало известно в перестройку, действительно имела место быть. Позорище, одним словом!
   Тогда мы всего не знали, а перед нами предстал прекрасный, талантливый человек, который очаровал, буквально очаровал, почти все советское население.
   Я заболела Францией и французской песней. Умничка Робеша, поняв мои чувства, купила мне сборник "Французские песни", который каким-то чудом вышел в нотном издательстве, тех самых песен, которые пел Ив Монтан, а затем еще и сборник "Поет Ив Монтан". Я о таком и мечтать не смела! Вскоре я играла все песни из сборника, что невероятно повысило мой рейтинг среди соучеников, к вящему неудовольствию все той же Ирки.
  
   А летом еще один подарочек. Молодежный Фестиваль 1957 года. Яркое заключение моего детства и юности. Ждали мы его с каким-то трепетом. Замечу, иностранцы для нас в то время, можно сказать, были почти инопланетянами. Мы их никогда не видели, разве что пробегая к метро мимо Метрополя, можно было мельком увидеть представителей зарубежья, в то время существовало только дальнее. Даже Монголия была дальним зарубежьем, не говоря уж о Болгарии, Чехословакии и прочих Югославиях. Об остальных больших западных странах мы и не мечтали.
   А тут - Фестиваль. Ожидалось, что приедут представители молодежи всего мира, повторяю ВСЕГО мира! Аж из Африки и Латинской Америки! Мы все спешно бросились учить английский. Разговорники в книжных магазинах уходили в драку. Зубрили нужные выражения. Правда, проку от разговорников было мало, так как в них, по советской привычке, внимание уделялось в основном идеологии. Вопросы про работу, учебу и, кажется какие-то партийные, уже не помню. Еще, пожалуй, про еду, что почем и как проехать.
   Школа бурлила. Еще бы, летом ожидалось такое событие!
   Мы усердно изучали историю Москвы на английском, почему-то именно нашей школе выпало дежурить у памятника Первопечатнику Ивану Федорову, где мы должны были отвечать иностранцам, ежели такие найдутся, на вопросы по поводу истории Москвы или данного памятника. В чьей голове родилась данная идей - не знаю, но в те времена без всяческих райкомовских руководителей подобные дела явно не обходилось. Мы были молоды и для нас, все было развлечение. Так или иначе, но мы честно отдежурили у памятника, я сама там присутствовала почти каждый день, и мы действительно - таки отвечали на вопросы иностранцев, просто так, сами по себе без руководителей и чьей-либо слежки. Для нас, по молодости, вообще никаких проблем не было, все интересно и все просто. До сих пор в старом альбоме хранятся фотографии того периода, где мы с подружками сняты с какими-то зарубежными гостями.
   Но все это было позднее. А прежде я, как положено, отсидела первую смену, кажется в лагере или где-то на даче, сейчас уже не помню, но загнать меня куда подальше от греха, на период фестиваля, родителям не удалось никакими силами. Да они и не старались, понимая, что упустить такой случай - просто грешно и не простительно. Сейчас я понимаю, что мои родители, были чрезвычайно либеральными и гуманными людьми. Меня ни в чем не угнетали и даже помогали по мери сил и разумения в большинстве моих даже дурацких выкрутасах, и особенно не гнобили воспитанием. Давали мне разумную свободу, самой решать свои дела, но по возможности, оберегая от уже совсем какой-либо подростковой глупости.
  
   Конечно же, в день открытия фестиваля вся Москве была на улицах. Помню очень хорошо, как по Садовому кольцу шли бесконечные колонны грузовиков набитых иностранной молодежью. Восторг полный. Свободно подбегай, дари открытку и получай в ответ какой-нибудь сувенир, пустячок на память.
   Мне тогда показалось, что колонны шли почти целый день до вечера, что многих удивило. Позднее, много позднее, кажется уже в перестройку, знающие люди рассказывали, почему могло случиться такое. Когда Хрущеву, который в то время возглавлял ЦК партии и государство, доложили, что весь народ высыпал на улицу и пора кончать этот разгул, он ответил, за достоверность не ручаюсь, но смысл был такой: они так долго ждали всего этого праздника, путь продолжают! Или что-то в этом роде.
   Конечно же, фестиваль был завязан на ЦДТ. Там имели место быть выступления различных коллективов. Особенно мне запомнились выступления Мексиканского балета. Не помню, как он точно назывался, но у этого балета была одна особенность, все артисты танцевали босиком.
   Я, как водится, в основном паслась за кулисами, поэтому имела редкую для того времени возможность общаться с артистами непосредственно. Я смотрела во все глаза. Необычные люди в экзотических одеждах. Экзотических для нас. Мы все ходили в простеньких ситцевых платьицах или что-то в этом роде. Непременный рукав фонариком, длинная юбка до середины икры. О мини юбках еще даже и разговора не было. А в это время в европах входили в моду накрахмаленные нижние юбки, обтягивающие блузки, туфли на шпильках и волосы, завязанные в хвосты. Все для нас удивительно и почти недостижимо. Ну, волосы в хвост завязать можно, тем более что волосы от моды не зависят, а вот относительно шпилек или нижних юбок... в магазинах достать было почти невозможно. Так что все одевались - кто как мог. Жалкое зрелище, надо сказать. Тем более, что нас, девчонок, воспитывали в строгости, внушая, что главная добродетель девушки - скромность. Главное, что бы душа была красивая. Некоторые дуры, такие как я, во все это верили. До сих пор терпеть не могу всяческих тургеневских и прочих барышень, а заодно онегенскую Татьяну, что в свое время была ими очарована и верила во всю эту фигню. Они-то, естественно, не виноваты. А все мужики и дурацкая русская литература! Самой нужно быть умнее и различать что фантазия, хотя бы и писательская, а что здравый смысл и живая жизнь. А эта самая жизнь у нас была - ой, не малина! Все приходилось добывать с бою. Вся моя молодость прошла в этих "добываниях". Особенно туго бывало с обувью. Что бы купить приличные сапоги на зиму - отстой огромадную очередь, если не имеешь блата в магазине... Ладно, дело прошлое, что толку вспоминать.
   А тогда в театре со мной произошел прямо-таки удивительный случай.
   Неожиданно ко мне подошел молодой человек и, что-то сказав по-испански, поцеловал в щеку. Что со мной было - передать невозможно. На всю жизнь я запомнила его имя - Хуан Касадос - солист мексиканского балета. Красивый, стройный. Лето было дождливое и, для приезжих, особенно из жарких стран, очень холодное Он очень мерз в нашем климате, даже простудился, поэтому зябко кутался в пушистый мягкий плед, слово пончо тогда еще не было в обиходе.
   Видимо в моей внешности было что-то, что все средиземноморские и латиноамериканские народы принимали меня за свою. Я осмелела настолько, что попросила разрешения сфотографировать его, жестами, естественно. Но в то время не было современных фотоаппаратов и мой ФЭД, хоть и с цейсовским объективом, не потянул, тем более что я не сумела достать пленку с нужной чувствительностью. Все было в дефиците. О вспышке тогда никто и не мечтал, они были только у профессионалов.
   Эта мимолетная встреча была знаковой. Говорят же, что ничто мире не происходит просто так. Наверное, именно тогда я заболела Латинской Америкой. Мой интерес подогрел еще один случай. Зимой в театре, прошла лекция о древних культурах Латинской Америки. Для меня это было равносильно открытию мира - скорее вселенной. Взрыва такого интереса я не испытывала никогда. И меня потянуло куда-то в неизвестность.
   Кажется, я упоминала, что с детства бредила космосом. История культуры Латинской Америки стала для меня, неожиданно, реализовавшимся космосом. К сожалению, в те годы найти хоть какие материалы, литературу, людей, было практически невозможно. Дальше Европы - никаких связей. Ни книг, ни сообщений. Поэтому многие годы я как бы плавала в пустоте, не ощущая ни поддержки, ни хоть какого интереса со стороны друзей и знакомых в данном вопросе. Потом судьба почему-то вынесла меня на Бразилию. Но это уже отдельная тема.
   Тогда я впервые услышала волшебные слова ацтеки, майя, инки... На тогдашнее детское сознание это произвело... не могу подобрать нужного слова... в общем, я заболела чудом под название "неизвестные цивилизации", как до этого болела космосом, скупая в книжном всю популярную литературу о планетах, галактиках и прочих мудростях вселенной. Почему? Ктоегознает!
   К тому же, опять же необъяснимо, чисто интуитивно, я связала эти две темы воедино. Космос и Древние культуры южной Америки. Сейчас, по прошествии стольких лет, начинаю понимать, что интуиция меня не подвела. Прочитав кучу литературы, которую сейчас можно достать почти в любом книжном, узнала, что многие города и оставшиеся от них строения, такие как Тиуанако, Колососайя и прочие были построены за много даже не лет, а тысячелетий до нашей эры, исчезнувшей по каким-то причинам неизвестной цивилизацией богов, прилетевших на нашу планету из глубин космоса, и подаривших землянам первые цивилизации в различных регионах земного шара от Месопотамии, Египта, Китая до Центральной Америки.
  
   Что-то меня повело не в ту сторону. Надо остановиться, ведь хотела писать о музее, а вот подишь ты, расписалась о детстве. Так вот, судьба ходит кругами. Начала свою жизнь на Тверском - кончаю тоже, похоже, там же, на Тверском бульваре. Значит так суждено.
  
   Что заключено в желании описать свою жизнь.
   К своему удивлению совсем недавно поняла, что множество, не хочу сказать большинство, людей вообще не обладают долговременной памятью. Это относится не только к старикам, а, что удивительно, к достаточно молодым людям. В лучшем случае помнят кое-какие эпизоды из своей жизни, причем, эпизоды выгодные исключительно для своего образа, а все что касается неудобоваримых случаев или успехов ближних - напрочь исчезает из памяти. Свое окружение, друзей, родственников, места, где происходила их жизнь, ощущения, впечатления... да что говорить, оказывается, многие не помнят себя в детстве! А это очень опасно, потому что, воспитывая своих детей, просто необходимо помнить себя ребенком. Свое тогдашнее отношение к жизни. Необходимо понимать что ребенок - это уже человек, полноценный, настоящий, а не будущий. Со своим сложившимся, на данном этапе миром, взглядами, привычками, желаниями. Без этих воспоминаний не воспитаешь своего отпрыска, не составишь с ним целое, не передашь свое духовное (ой, как у нас любят рассуждать на тему "духовность").
   И вот люди без памяти, грубо и без сомнений пытаются вести по жизни своих детей, очень удивляясь, что у них ничего не получается. А что может получиться у людей, не помнящих даже свое прошлое, не говоря уж об историческом, великом историческом прошлом страны, где им суждено было родиться.
  
   К чему это я? Уже забыла. Вот надо же, забываю вчерашний день, зато помню все, что происходило давно. Все, вплоть до ощущения среды, до запахов, до состояния погоды. Так устроена. Очень плохая память на лица, зато помню впечатление от человека, от места, внутреннее ощущение места действия, группы, содружества, действующих людей в данном месте, их внутренние взаимоотношения, сочетания различных "я", сведенных воедино волею случая надолго или накоротко.
   В молодости пребывала почти в постоянном испуге. Боялась новых мест и почему-то "взрослых". Почему? Мне кажется, они нарушали мое внутреннее равновесие, которое мне с большим трудом удавалось держать. Всякое прикосновение к чему-то новому, непривычному, нарушало этот баланс и довольно болезненно отражалось на моем состоянии. Особенно в первый момент, когда еще не знаешь, не ощущаешь, что принесет это новое. Правда, вскоре удавалось снова достичь равновесия, тем более, если таковое проникновение являлось длительным, и все равно деваться было некуда, приходилось мириться и стараться понять, что же это такое.
   В музей вписалась как-то сразу, тем более что моя тогдашняя начальница сломала ногу, и мне пришлось на какое-то время взять руководство на себя, так как волею судеб я оказалась в то время ее естественным заместителем, исполняя роль, и.о. хранителя музея.
   Мне очень понравился музей. Незадолго до этого я почему-то продумала мысль, не знаю, откуда взявшуюся, что очень хотела бы работать в маленьком музее. И вдруг моя эта мысль, мелькнувшая невзначай, осуществилась. Увы, до этого произошло очень нерадостное для меня, событие, И видимо, чтобы как-то подсластить пилюлю, судьба послала мне мой музей.
  
   Итак, привела меня в музей судьба в виде моей университетской подруги Марины. Я была как раз не у дел, и она пристроила меня временно, на место временно ушедшего на длительную операцию хранителя. Устроила временно - оказалось на всю оставшуюся жизнь.
   Марина, рыжеволосая красавица, поражавшая всех своей необычной внешностью и каким-то удивительно уравновешенно-ровным характером и внутренней мудростью. Мы много лет идем по жизни почти параллельно, не то чтобы всегда вместе, но и не упускаем друг друга из вида.
   Вообще подруг у меня было много, но все как-то ушли. Даже не вспоминаю о них. Остались несколько самых проверенных и стойких из различных периодов жизни.
   Из самых "древних", еще со школьной скамьи, Нелька, пардон, Нелли Андреевна. Для меня она всегда была Нелькой. Верный и теплый человек из породы чрезвычайно редкостных "добрых" людей. Вот есть такие в природе. Ей никто не говорил, не учил, что надо быть доброй, проявлять доброту к людям. Ей это не требовалось, поелику доброта у Нельки в характере и во всем естестве от природы.
   - Ты почему мне не позвонила? - искренне возмущалась она, когда я, тяжело заболев, не поставила ее в известность. И не дожидаясь приглашения, приехала ко мне, привезя нужные лекарства. Она до сих пор "ведет" меня, вытаскивая из очередной "ямы". Нелька медик и по профессии и по призванию, стоматолог - высокий профессионал, не узкий специалист, а как человек творческий, постоянно интересующийся и другими направлениями (отраслями) медицины. Стоит ли говорить, что всю свою жизнь я пасусь в ее зубоврачебных кабинетах, где бы они не находились, и где бы она не работала.
   Происходило это порой следующим образом:
  

Повесть о том, как Нелька мне зуб вырывала.

Почти документальная, записанная по горячим следам.

   Есть у меня подруга Нелька. Со школы с ней дружим. Хороший человек. Добрый и все такое. Она зубной врач, и я всю жизнь, естественно, зубы только у нее и лечу. Других врачей просто не признаю. Но выходит так - раз зубной врач свой в доску, то все как-то недосуг к ней заскочить. Чего спешить. Успею. Когда время придет. Все равно не записываться. Талончика не брать, в очереди не сидеть. Приходишь, как к себе на работу. С Нелькой потреплешься. Она очередного клиента с кресла сгонит, тебя посадит, и все зубы разом починит. Удобно. А самое главное - свой человек. Если что не так, можно и локтем пихнуть, что бы не так нахально в зубах копалась. Одно неудобство. Нелька меня в кресло посадит, рот мой раскроет и начинает со мной беседу вести. Она-то говорит, а я не моги. У меня рот занят, Нелька в него какие-то железки вставляет или дупло сверлит. А она рада, что меня увидела, и ну мне про свои дела рассказывать. То да се. Я только и слышу "как ты думаешь", "как ты считаешь?" - а что я могу ответить? Мычу что-то невразумительное, даже головой кивнуть не могу.
   Но надо сказать, я к ней не часто ходила. Хоть и своя в доску, а все - таки стоматолог, а кто их любит, стоматологов-то?
   Так и вышло, что года два я у Нельки не была. Потом, что называется, приперло. Все зубы в дуплах в приличном месте есть стесняюсь. Пришлось идти. Прихожу. Все как обычно. У кабинета два-три человека тоскуют. Я, даже не спрашиваясь - шасть в кабинет и к Нельке. Она мне обрадовалась, быстренько с клиентом закончила, меня в кресло упаковала. Все, как всегда.
   Нелька щебечет и зубы мои чинит заодно. Вдруг замолчала. Нахмурилась.
  -- Да, этот зуб мы с тобой упустили. Свищ образовался. Кажется, чистить надо. Пломбу высверливать. Возись с ним...- Рассуждает сама с собой Нелька.
   Я. натурально, молчу, что тут скажешь? Рот у меня занят, к тому же Нелька все равно меня и слушать не будет.
  -- Постой, а зачем он тебе нужен? Давай его вырвем. А?
   Я вздрогнула. Мысленно, конечно. А про себя думаю, что мне лишний зуб не помешает, но вслух, как смогла, промычала:
  -- Вырывай, если он тебе не нужен.
   И Нелька меня тут же в хирургический кабинет потащила. У него, у кабинета, какое-то хитрое название есть, но этого я сроду не выговорю.
   Посадила меня в кресло и как-то многозначительно на меня посмотрела:
  -- Этим мы с тобой еще не занимались. - Говорит, и раз мне в челюсть несколько уколов новокаина понавтыкала.
  -- Теперь - говорит - посиди минут 15 пока заморозится, а я пока больного приму.
   Сижу. Голова кругом. В глазах некое мерцание. Жду когда заморожусь. Чувствую, что всю правую часть физиономии куда-то повело, а что бы она замерзла - так не очень.
   Тут Нелька прибегает и меня опять в кресло тащит:
  -- Замерз язык? - спрашивает.
  -- Нет - говорю.
  -- Не может быть. Пятнадцать минут прошло - значит должен замерзнуть.
   Я свое:
  -- Не замерз!
  -- Не ври! Должен замерзнуть!
   Ну, думаю, Нельке виднее, пущай рвет. И тут началось. Нет, не могу. Нелька щипцы взяла, на мою губу ими оперлась, в зуб вцепилась и ну тянуть. У меня искры из глаз. Мычу и руками знаки подаю, что бы сжалилась. Согласилась:
  -- Ладно, отдохни! А хочешь, я тебе еще укол сделаю?
  -- Нет! - я даже руками замахала. - У меня и так всю физиономию перекосило от твоего новокаина. - Но Нелька непреклонной оказалась:
  -- Разевай рот! - командует. - И шасть еще один укол в челюсть. - Терпи! - говорит - Я тебя потом пожалею.
   Словом, с грехом пополам, она из меня зуб вытянула и коридор отдыхать отправила, меня, конечно, а не зуб. На диванчик посадила, "отдыхай", а сама дальше лечить пошла.
   Сижу - ни жива, ни мертва. От наркоза оттаиваю. Вдруг, к ужасу своему чувствую, что я вроде наоборот замораживаться начала. Правой нижней челюсти совсем не чувствую. Языком по губе провожу, а там провал - нет ничего. В ужасе к Нельке в кабинет влетаю и к зеркалу. Все вроде бы на месте, только лицо какое-то не мое. Ну, не мое - и все! Я к Нельке. Смеется:
  -- Ничего, оттаешь и узнаешь! Ладно, у меня больных много, некогда мне с тобой возиться, иди отсюда. Если ночью плохо будет - позвони! Привет! - и снова в свою бормашину вцепилась.
   Я еще минут пять в коридоре потосковала, но делать нечего, поплелась домой с чужим лицом и с провалом вместо губы. На прощание Нелька приказала не есть 2 часа. Какие там 2 часа! Я два дня ни на пищу, ни в зеркало смотреть не могла. Все от наркоза оттаивала.
  
  
   Музей.
  
   Пришла в музей случайно, временно, а осталась на всю жизнь. Маргарита, вдова Коненкова, была еще жива. Видела эту величавую даму, старухой ее как-то язык не поворачивается назвать, хотя в конце 70-х она по возрасту догоняла своего покойного мужа. Родилась в 1895. Ровесница С.Есенина
   Первый раз я ее увидела 12 апреля - день космонавтики. В светское время 12 апреля начиналась "Неделя изобразительного искусства". Было такое. Говорили, что эту самую "Неделю" придумал Коненков. Поэтому 12 апреля художники по традиции возлагали цветы на могилу скульптора, а заем посещали его мастерскую, то есть наш музей.
   В этот день, после смерти мужа, Маргарита Ивановна принимала уважаемых персон, как своих придворных, снисходительно и сдержанно. Улыбаясь и величаво кивая головой. При этом никто, кажется, даже не замечал, что "королева" сидела в неглиже в плохо убранной постели, и все радовались, что она допустила их к своим рукам, пропахшим табаком, вслух восхищались ими, которые, надо признать, оставались прекрасными даже в глубокой старости.
   Я имел счастье лицезреть "королеву" раза три или четыре, а очень скоро пришлось принимать участие и в ее похоронах.
  
  
   Маргарита
  
   Ухаживала за ней сестра Валентина, или Тина, как ее называли родственники,
   Младшая из сестер.
   Валентина занималась всеми делами Маргариты Ивановны, она же нанимала домработницу, как тогда называли прислугу. С домработницей в те годы было трудно. Нанять няньку - целая проблема, вспомните миниатюру Райкина. И это не шутки. Прислуги сменялись одна за другой, но никто не уживался с Маргаритой. Поговаривали об ее невозможном характере. Привыкшая за границей к вышколенной прислуге, она не терпела разгильдяйства, неряшливости, лени, свойственных нашим простым бабам, говорят, что она давала волю рукам. В последние годы Маргарита не спускалась вниз, говорили, что она больше не хотела жить, устала. Все было в прошлом, все ушло. Блестящая жизнь и убогий конец. Печально. Но сколько таких концов знает история.
   Чехарда с прислугой продолжалась. Последняя вообще была чудовищем. Неряшливая, наглая баба, хитрая и самоуверенная. Откуда и как появилась никто не знал. Такую пустить в дом можно было только при полном отсутствии конкуренции или с отчаяния.
   Часто болтала с сотрудниками музея, в основном одинокими бабами, хвастала своими победами на любовном фронте, хотя внешне была страшнее войны, но говорила столь красочно и уверенно, что те, разинув рот, ей верили. Наверх никого, кроме Тины и уборщицы не пускала. Всем рассказывала, как она кормит Маргариту, холит, лелеет, но когда Маргариту поместили в больницу, врачи сказали, что они редко получают пациентов из дома в таком истощенном виде.
   Исчезла эта прислуга накануне смерти Маргариты. Исчезла и все. Больше мы ее никогда не видели. Тогда, вспомнив ее поведение, администрация музея начала что-то соображать. Вызвали милицию. Милиция все взяла на заметку, велела нам быть начеку, и на всякий случай поменять замки. На этом история и кончилась. Поговаривали, что эта прислуга издевалась над Маргаритой Ивановной, зажигала бумагу и, поднеся ее к лицу, будила несчастную. Все это шло от уборщицы, которая тоже любила пофантазировать. Думается, что в каком бы виде не была Коненкова, у нее еще были силы, что бы потребовать у Валентины Ивановны убрать мерзкую бабу, что Тина сделала бы немедленно. В этом я уверена. Видно не хотела. Или было уже все равно. Жизнь кончена, впереди...
   В последнее время о Маргарите много говорят и пишут, в противовес устоявшемуся ранее мнению, что она представляла из себя этакую серую мышку, являясь тенью своего мужа. И вдруг открылось, что Маргарита была личностью, причем, личностью сильной и довольно интересной. Это была женщина! Да, женщина, каких не так уж много в мире, впрочем, как и настоящих мужчин. Мир, по моим наблюдениям, по крайней мере, в последние годы, этак лет 50, а может и поболее, населяет устойчивая масса из мужиков и баб. А это далеко не то, что мужчины и женщины - две большие разница, как говорят в Одессе. По моему разумению, мужчина и женщина - высшие проявление существ под названием человек и человечество, а мужики и бабы - биологическая масса, заполняющая пустоты. Суетящаяся, метельшащая и довольно неприятного вида. Имя им легион, а вот мужчин и женщин катастрофически мало.
   Мне кажется, что Маргарита относилась именно к разряду редких женщин, каких мужики чувствую нутром. Вокруг нее, как вокруг магнита, роилась мужская энергия. Она ее притягивала, позволяя себе играть с ней в любые игры. И ее еще благодарили за то, что она нисходит до них, прощая все, в том числе измену, которую простой бабе никогда никто не прощает.
   Как говорил Базаров, герой Тургеневского романа "Отцы и дети" о героине, в которую он был влюблен, кажется Одинцову, что она "баба с мозгом". За точность цитаты не ручаюсь. Маргарита, мне кажется, была так же "баба с мозгом". Она умудрялась удерживать в своих мягких женских ручках таких мастодонтов, как сам Коненков, Эйнштейн и не только. Причем, похоже, все были довольны, и на все согласны, лишь бы Маргарита была рядом. Такой талант, именно талант, никак не менее, нужно получить от природы, такому не научишься.
  
   В последнее время тема Маргарита - Коненков - Эйнштейн стала модной, даже были сделаны многочисленные полу и документальные фильмы об отношениях данной троицы, написаны многочисленные статьи и книги, даже, говорят, сочинена опера.
   Кое - что в этих опусах правда, но много и откровенного вранья, в угоду "красного словца". Словом, был у женщины талант - быть женщиной чрезвычайно привлекательной для мужчин. Дано ей было от природы очаровывать вторую половину человечества. Это не отнять.
   И Маргарита пользовалась своей слабой силой. Не знаю, действительно любила ли она сама кого-нибудь. По моим наблюдениям, подобные мужчины и женщины, как правило, сами не испытывают сильных чувств, а лишь позволяют себя боготворить не более того. Может быть, именно в этом заключается секрет их почти неограниченной и неосознанной власти над их жертвами.
  
   Маргарита Коненкова, в девичестве Воронцова, родилась в Сарапуле. Ее отец был известным в городе адвокатом. Происходил из крестьянской семьи. Иван Тимофеевич окончил сельскую школу, через некоторое время ушел пешком в Казань, где поступил в земледельческую школу, затем в учительский институт. Слушал лекции в Казанском университете. В 1879 году приехал в Сарапул, где стал заниматься адвокатурой, а, уйдя в отставку, занялся публицистикой. Полагал, что процветание города зависит от разумного руководства и единения всех сил. Отмечал, что заграничные города отличаются благоустройством, чистотой, дешевизной. Можно сказать, боролся за экологию, сетуя на то, что берега реки Камы представляют собой свалку всяких отбросов.
   Вот такая интересная и не ординарная судьба. Помнится, в школьные годы нам, как сейчас говорят, вешали лапшу на уши, по поводу полного бесправия крестьян и разночинцев в царской России. А как начинаешь касаться тех или иных аспектов и особенно жизни более или менее известных людей так, что ни судьба - в основе либо крестьянин, разночинец или сын лавочника. Видимо в той самой России, в те годы, это было в порядке вещей, вспомним Горького, Шаляпина, Есенина... список можно продолжать. Да и сам Коненков из крестьян. Кстати, не он один выбился в люди. Среди его близких родственников есть и врачи, и инженеры, и адвокаты. Вот тебе бабушка и гнет царизма.
   Со стороны матери у Маргариты родственники тоже были людьми интересными, сестра Тина рассказывала, что их дед приехал в Россию из Швейцарии, а бабка и по-русски не говорила. Жалею, что в свое время не записала ее рассказ.
   Семья Воронцовых была в Сарапуле очень уважаема. Активно принимала участие в общественной жизни, занималась благотворительностью
   Мать Маргарита Васильевна заведовала яслями-приютом для брошенных детей.
   В семье Воронцовых из многочисленного потомства выжили три сестры, Маргарита, Тамара, Валентина и брат, о котором почти ничего не известно, кажется, он тоже умер молодым.
   Еще в Сарапуле, цыганка нагадала Маргарите, что она станет счастливой и объездит весь мир. Так оно и получилось.
  
   И вот та самая Маргарита, 12 апреля 1979 года, принимала гостей в своем доме на Тверском бульваре.
   Пришло много художников, скульпторов, искусствоведов, среди них известный в то время скульптор Н.Б. Никогосян. Он считал себя учеником Сергея Тимофеевича Коненкова, рассказывал, что именно Коненков дал ему путевку в жизнь.
   Это сейчас Коненкова слегка подзабыли, а в советское время слава скульптора и почитание были на должном уровне. Поэтому быть знакомым с мастером при жизни, а тем более, быть вхожим в его мастерскую, было почетно, придавало в обществе вес и ставило в исключительное положение претендента, даже если сам по себе он ничего не представлял. Сколько раз мне приходилось слышать рассказы о том. Как "мы с Сергеем Тимофеевиче работали вместе" или "я был учеником Коненкова", что и говорить не хочется. А уж скульптуру в последние годы... можно сказать сам мастер ничего и не делал, а лишь его "ученики" и "приближенные". Показываешь такому запасник, и, вот чудо, одну-две скульптуры делал именно он или его ближайший друг. Поначалу я всему верила, но потом перестала обращать внимания, мало ли кто что говорит. Одних "рук", на которых он умер, насчитывалось штук десять, не менее. Своеобразный синдром "Ленин и бревно". По самым скромным подсчетам, пресловутое бревно на субботнике, вместе с Лениным тащило аж 800 человек.
   Но были исключения.
   Среди многочисленного окружения Коненковых была одна персона, в справедливость слов которой не приходилось сомневаться. Это скульптор и очень интересный человек Галина Петровна Левицкая. Вот о ней хочется рассказать особо. Заслуживает она того. Когда-то я даже пыталась написать о ней что-то вроде монографии, еще при ее жизни, но не получилось, что-то не стыковалось, но записки у меня сохранились, вот они.
  
   Левицкая.
  
   Когда судьба посылает нам знак, мы порой этого даже не осознаем, принимаем происшедшее, как должное. Знак может прийти совершенно случайно. От случайных людей и событий. Если знак правильно истолкован, жизнь человека выстраивается в правильном порядке - где не будет места крупным сбоям и неудачам. Воистину, можно позавидовать таким людям.
   Ничто не предвещало в детстве Гале Левицкой, что ее жизненный путь приведет ее в мир искусства. Выросла в семье врачей. Мама была детским врачом, и с детства, сколько себя помнит, всегда видела людей в белых халатах. Окончив школу десятилетку, собиралась поступать в Медицинский институт. Казалось, все предрешено, если бы не одна случайность. Как много в жизни решают подобные случайности. Галя была дома одна, вдруг в дверь позвонили. Пришла соседская девочка с куском пластилина. "Сделай мне куколку!" почему они пришла именно к ней, что ее толкнуло на это - неизвестно. Но именно эта случайность стала той отправной точкой, ниточкой, которая круто изменила жизнь молодой девушки.
   А время было суровое, военное, шел 42 год. В доме холодно. Кусок пластилина застыл. Но Галя взяла его и начала лепить. Получилась голова старушки. Почему - опять же загадка. Вечером вернулась домой мама и, увидев произведение, которое слепила дочь, удивилась
   - Как у тебя хорошо получилось!
   И опять же случай, будь мама менее чуткой, менее доброй, скажи дочери другие слова - и не было бы вероятно, скульптора Галины Петровны Левицкой. Но мама, видимо сама, была человеком талантливым, и как детский врач обладала чуткой душой и добрым сердцем.
   - Доченька, тебе же надо учиться! - воскликнула мама, и дочь поверила, что действительно надо. С этих пор она уже больше не могла ни о чем другом думать.
   Но что делать? Зимняя военная Москва, большинство институтов эвакуировано. По совету мамы, Галя отправилась на Кузнецкий, раздобыть хоть какую-нибудь книгу, что бы научиться лепить. И тут произошла знаменательная встреча, которая дала кардинальное направление в жизни молодой девушки. У продавца книг, на каком-то лотке, Г.П. увидела книгу Глаголя "Сергей Коненков". Купив ее за три рубля, она отправилась домой, в надежде, что эта книга научит ее самому главному, как стать скульптором, и не ошиблась. Именно с этой книги, со скульптур замечательного мастера и начался долгий творческий путь скульптора Галины Левицкой.
   Потом были училище им. Дейнеки в Москве и Академия художеств в Ленинграде. Годы ученичества у замечательных художников и педагогов, таких как Синайский, Опекушин.
   Годы были чрезвычайно трудные. Приходится только поражаться тому мужеству, настойчивости и горячему желанию студентов тех лет, с какими они преодолевали все эти трудности, в своем желании посвятить себя высокому искусству.
   Левицкая почти с благоговением вспоминает своих первых учителей, которые помогли раскрыться ее таланту, утвердиться в желании стать художником. Видимо, она выбрала верный путь в своей жизни, угадала свое предназначение, потому что обстоятельства, друзья и родные, а порой и случайные встречи - все было направлено на то, что бы утвердиться Галине Петровне в своем намерении.
  
   Левицкая скульптор от природы, от бога, но обстоятельства, царившая атмосфера, не дала развиться ей в полную силу. Господствующая тогда идеология, правила и указания свыше, которым необходимо было следовать, убивали всякую инициативу, в том числе и творческую. Следовали строго узаконенным образцам и образам. Левицкая, как и большинство, попалась на эту удочку. Быть членом союза художников - значило подчиняться определенным правилам, не только жизни, но и творчества. Придерживаться общепринятой идеологии образов, тематики и приемам. Но зато законопослушным художникам гарантировались определенные права и преимущества перед "не членами" всяческих союзов. Член союза получал путевки в дома творчества для художников. Мог купить в специализированных магазинах кисти, краски, холсты. И, наконец, мог получить вожделенную мастерскую, о которой многие могли только мечтать. Участвовать в выставках, я уж не говорю о персональных, могли тоже только члены Союза.
  
   В начале 50-х годов, закончив Академию художеств, Левицкая возвращается в Москву. В эти же годы она вместе с друзьями студентами посещает в мастерскую Коненкова, рассказывает о своей виртуальной встрече с его творчеством в военной Москве. Сумев тем самым заинтересовать мастера, она получает приглашение бывать у него и постепенно становится другом четы Коненковых.
   Обладая природными актерскими способностями, Левицкая увлекательно рассказывала о Маргарите, Сергее Тимофеевиче, о своих встречах с ними. Особенно запомнился рассказ о том, как однажды в мастерскую приехал Н.С.Хрущев, в то время генеральный секретарь КПСС. Передать это на бумаге просто невозможно, нужно слышать голос Левицкой, ее интонацию, манеру говорить.
   О приезде Хрущева предупредили заранее. Впрочем, Коненкова это не удивило, он воспринял приезд лидера, как естественный эпизод в своей жизни. Кто такой был для него Хрущев - так один из многих, в то время как себя он считал избранным. Но Маргарита всполошилась. Она ходила по мастерской, без конца повторяя - "нас выгонят, нас выгонят". Куда выгонят, за что?
   Коненков сидел в своей мастерской, в любимом плетеном кресле, в руках у него, как всегда, была самодельная трость, палка с которой он не расставался в последние годы.
   Наконец, появился эскорт и в дом вошел сам Хрущев. Такой чести удостаивались очень немногие. Неизвестно кто подсказал генеральному секретарю идею посещения мастерской скульптора и знал ли он вообще о его существовании раньше, но факт остается фактом - Хрущев посетил мастерскую Коненкова. Левицкая лично присутствовала при данном посещении. Коненков, как сидел в кресле, так с места и не двинулся. Хрущев поздоровался и принялся осматривать скульптуры. Потом подошел к Сергею Тимофеевичу.
  -- Сергей Тимофеевич, как хорошо! Как хорошо! Я бы так не смог!
   По словам Левицкой, что тут началось! Коненков вскинулся, застучал тростью и запричитал!
  -- Маргарита! Ты послушай, что он говорит! Он бы так не смог! Он бы так не смог! - мастер был вне себя от возмущения.
   Хрущев перепугался самым натуральным образом и срочно ретировался вон, подальше от рассерженного скульптора.
   Маргарита была вне себя. Он заламывала руки и причитала:
  -- Теперь нас точно выгонят! Точно выгонят!
   Конечно же, их никто никуда не выгнал, авторитет Коненкова был, пожалуй, не менее высок, чем у самого Хрущева, но похоже, что страх Маргариты перед властями был нешуточный.
   Другой рассказ. В гости к Коненкову пришли космонавты, кто - Левицкая не уточняла. Все сидели в холле на знаменитых коненковских креслах. Сергей Тимофеевич расспрашивал их о полетах, о космосе и вдруг задал неожиданный вопрос:
  -- А бога ты видел? - надо сказать, Коненков со всеми, не стесняясь, был на "ты".
  -- Нет, Сергей Тимофеевич, - усмехнулся космонавт - не видел!
  -- Ну и дурак! - припечатал Коненков и больше не стал с ними разговаривать.
   Был случай, когда он буквально выгнал из мастерской студенток полячек, которые пришли к нему в брюках. Брюки только что начинали входить в моду и были большой редкостью. Коненков, будучи человеком старой закалки, естественно, это нововведение не признавал. Он выгнал девчонок со словами, "вот переоденетесь - тогда и приходите".
   Да, не простой был человек Сергей Тимофеевич, с норовом, укротить который могла только Маргарита, которая звала его "Детка". Но и ей доставалось под горячую руку. Когда порой из окошка наверху мастерской раздавалось:
  -- Детка, иди обедать!
   В направлении окошка летела бутылка, а что бы не возникала не во время.
  
  
   Перестройка.
  
   Я пришла в музей в конце 70-х, а в середине 80-х началось интересное время под всем известным названием "Перестройка".
   За эти годы произошло много хорошего и плохого. В целом было интересно и, не в пример советскому периоду, разнообразно.
   Помните этот период? Казалось, что время, а может быть что-то еще сдвинулось куда-то...ну, не знаю, как определить, всю жизнь повело куда-то не в ту сторону или наоборот, она до этого была какая-то перекошенная, а здесь стремительно стала выпрямляться, становилась более естественной.
   В моей практике, еще советской, имел место такой случай. В те времена, всеобщей цензуры, и всеобщего запрещения, интересных событий было маловато. Приветствовалось только положительное. Положительный образ советского человека и более ничего. Успехи, достижения и прочее, никакой чернухи. Поэтому такое событие, как возобновление коненковского кабинета после ремонта, было воспринято средствами массовой пропаганды, как значительное событие. Пришли корреспонденты из "Вечерки", одной из любимых и читаемых газет того времени. Долго снимали, кабинет и все, что в нем находилось. А находились там простые и естественные вещи. Письменный стол мастера, диван, книжные шкафы. Единственное исключение - голова Христа возле одного из шкафов. Кто помнит те времена, знают, что религия была запрещена, и выставлять скульптуру Христа в экспозиции считалось актом "идеологически невыдержанным", поэтому мы и задвинули, прекрасную деревянную голову Христа, сделанную Коненковым в Америке, в кабинет, между шкафами, там ее не так было заметно. Все-таки хотелось, что бы посетители могли полюбоваться на этот шедевр коненковского творчества. Фотограф и журналисты ушли, а через пару дней в одном из номеров я увидела статью о нашем кабинете с фотографией интерьера. И ахнула. Все на месте, а головы Христа нет как нет. Я глазам своим не поверила. Вот он шкаф, окно, письменный стол и тут же должна быть голова... а головы нет. Отретушировали гады!
   И вот началась перестройка! Стало все можно! С каким удовольствием мы убирали ленинов и прочих колхозников и, наконец, выставили прекрасную евангельскую серию, которую Коненков создавал в Италии в 20-е годы, и столько лет хранившуюся в запасниках.
   Казалось - мы заживем по другому. Пошли разговоры о свободе, свободе самовыражения и, главное, свободе хозяйствования. Возможности зарабатывать деньги. Но как? Мы полностью подчинены Академии, т.е. являемся как бы одним ее из подразделений. Высокое начальство прямо требовало - зарабатывайте.
  -- Не можем.
  -- Почему?
  -- У нас нет на это права, мы не юридическое лицо и у нас нет своего счета. - На что следовало непредвзятое удивление.
  -- Как так?
  -- А вот так. - И тут же следовал приказ, правда, в устной форме:
  -- Создать счет! - Через пару дней "приказ" забывался, и все возвращалось на круги своя.
   Почему-то выйти из этого круга никак не удается до сих пор. Но до сих пор высокое начальство, в данном случае наш уважаемый президент, очень удивляются, почему мы не зарабатываем денег на свое существование.
   На вопрос, какие у нас деньги, я отвечаю, что Академия получает из бюджета на музей определенную сумму и все.
   А дальше, как раньше:
  -- Зарабатывайте!
  -- Не можем!
   В общем, читай выше.
  
   Арендаторы.
  
   Где-то в начале 90-х годов к нам косяком потянулись потенциальные арендаторы. Каждый обещал, естественно, златые горы. В целом, разговор сводился к одному: вы нам дайте место, ну, самое ма-лень-кое, а вот когда мы развернемся... то уж тогда непременно озолотим.
   Были и такие, кто откровенно предлагал закрыть музей, "кому он нужен". Всем сотрудникам сидеть дома и получать зарплату просто так. Мы над ними посмеивались, пока в один прекрасный день не явились солидные арендаторы, от которых отделаться оказалось не просто. Они нашли ход в Академию, тогда еще СССР, и мы попали в тиски.
   Несколько записей тех лет:
  
   "На музей претендует "Магнум". Фирма занимается аукционами, продает антиквариат. Хотят отхряпать у нас пол зала. Я пустила слух по Москве, что музей Коненкова в опасности. Удачно. В ЦДХ ко мне подошел молодой человек:
  -- Скажите, это правда, что музей Коненкова продают, так как произведения, которые там хранятся, не имеют художественной ценности?
   Вот так ко мне вернулся мной же пущенный слух. Ничего, любые преувеличения нам на руку. Иного средства отстоять музей у нас нет. Слухи дойдут до РАХ непременно. Пономарев, президент, вздорный и капризный старик, очень трусливый. Не пойдет против общественного мнения. Испугается. По крайней мере, очень хотелось бы.
   Узнала об аренде зала случайно. Прибежала к Коробкову:
  -- Что вы волнуетесь, ведь договора еще нет.
  -- Когда подпишут договор, волноваться будет поздно. А куда мы денем скульптуру?
  -- Да кому нужна ваша скульптура!
   Вот так. Это заместитель президента РАХ, правда по хозяйственной части, но это дела не меняет.
  
   Приходил "Магнум".
   Кажется, поняли, что с самого начала нужно было со мной не ссориться. "Академия решила..." - подумаешь академия. И на академию есть управа. Они не подозревали, что в РАХе все живут, как пауки в банке. Главное знать расклад - кто есть, кто - и можно управлять ситуацией, как хочешь. Коробков, зам. президента по хозяйственной части, имеет полную власть над Пономаревым, зато остальные в аппозиции. Ненавидят Коробкова и Пономарева. Я апеллировала к этой части, и все сработало. Теперь академики ни за что не согласятся сдать музей в аренду. Впрочем, меня это больше не волнует. Надоело. Пусть делают что хотят. Хоть публичный дом здесь устраивают. Все валится, и никому до нас дела нет. Копейки не выпросишь. Один ответ - в Академии денег нет. А на свои командировки по заграницам деньги находят.
  
   11 октября 1993г. понедельник.
   Сижу в музее. Затопило подвал. Мотор насоса сдох. Жду - кто придет из Академии. Осипов обещал отвезти мотор на завод. Ой, обманет!
   Никому ни до чего нет дела. Особенно сейчас, после октябрьских событий. 3-5 октября. Штурм БеДе. Так зовут в народе Белый дом.
  
   Все началось вечером 3-го, в воскресенье. Я включила TV - первая программа не работает - захвачено Останкино. Россия передает обращение Ельцина. Полная растерянность правительства. Ничего не поймешь. "Эхо Москвы", "Молодежка" - все в ужасе. Всю ночь слушали, почти не спали. Гайдар по TV - выступил с призывами прийти к Моссовету поддержать правительство. Как? Голыми руками?
   К утру что-то изменилось, но первая программа не работала.
   Перешли на запасные выходы в эфир. Вещала "Россия" с Шаболовки, потом подключилась Си Эн Эн. Вели репортаж из посольства США, откуда виден БиДе.
   Москвичи, привыкшие к теле шоу, потащились смотреть штурм БиДе. Дамы с собачками, школьники, бабушки с внучатами гуляли на мосту. Интересно, что им и в голову не пришло, что стреляют-то по настоящему.
   Утром в понедельник меня вызвали в музей - сорвалась сигнализация. Что делать? Филевская линия метро не работает, так как метромост может простреливается. Поехали с Сашкой через Октябрьское поле, кружным путем. Доехали. На Тверской что делается! Баррикады, фургоны, железные загородки, мусорные контейнеры и прочая дребедень. "Защитники, сидя посередь улицы на лавках, жгут костры и жарят что-то вроде шашлыка. И все это посередь мостовой, аж самого центра Москвы. Благолепие полное. Никогда бы не поверила, кабы не увидела собственными глазами. Гуляет народ!
   Сигнализацию проверила, но поставить под охрану пульт отказался. Оказалось, что в "подобных условиях" наша доблестная охрана охранять объект не имеет возможности.
   Удивительное дело, но в эти дни в Москве вмиг исчезли все милицейские посты и гаишники. Но едва все успокоилось - они тут - как тут!
   В Москве комендантский час продлили до 17 октября. По ночам тишина, как в деревне, говорят, что краж-ограблений и прочих бесчинств тоже поубавилось.
   Что-то дальше будет. Поговаривают, что Ельцин в ту ночь продался военным, поэтому они его поддержали, а Руцкого предали. Похоже, что это так.
   Народу в целом, до лампочки все эти игры. Поразвлекались, посмотрели "шоу" по TV - взятие БеДе, а на окраинах тишь да гладь. Все по рынкам и магазинам.
  
  
   Далее об арендаторах:
  
   Арендаторов просто так не запугать, тем более что в это время Академия в очередной раз испытывала наскоки неприятелей, которые в который раз пытались свалить этого монстра, пользуясь моментом всеобщего шатания. В начале 90-х годов академия испытывала трудности с деньгами, как все, в той еще стране. Нам они естественно наобещали златые горы. Музей расцветет, запахнет, сотрудники будут получать жуть какие деньги. Сделают ремонт помещения и прочая. Нет, мы не были уж такими наивными дурочками и уши под лапшу не подставляли. Просто нам некуда было деваться, вернее, нас особо никто и не спрашивал.
   Мы люди государевы, подневольные, пришлось соглашаться. Я тянула до последнего, но... Арендаторы попались не простые, хитрые. Музей целиком не требовали. Они претендовали на подвал. Всего лишь. Подвал для нас был всегдашней головной болью. Вода, почти постоянно, тараканы, комары и даже блохи. Как это все уживалось - трудно сказать. В довершении всего, в залах музея постоянно пахло сыростью, говорить о температурно-влажностном режиме было просто смешно. Жуть, одно слово. Так что когда они заявили, что берут подвал, я даже обрадовалась. Пока дело не дошло до дела. Решили сделать отдельный вход и, правда сказать, сделали, но ходить через него они не собирались, как ходили через музей - так и продолжали ходить.
   Да, главное. Прежде чем началась вся эта катавасия, произошло вот что. Пошла я за чем-то в подвал, вероятно на предмет присутствия воды. Сухо в подвале. Удивительно. Вздохнула, обозрела уже почти чужое помещение и, о чудо, на противоположной стене узрела автопортрет С.Т.Коненкова. Точь-в-точь, только в зеркальном отображении. Головой тряхнула, сама себе не поверила. Зажмурилась. Портрет на месте. Побежала к своим. Так, мол, и так, говорю. Сам в подвале проявился. Население на меня посмотрело, как на ... сами знаете на кого, кое-кто даже у виска покрутил, но все же седалища от стульев оторвало и со мной в подвал отправилось. Глядь, и вправду сам Тимофеевич, собственной персоной на стене нарисовался. К чему бы это, ломали голову мы. К добру ли? Оказалось, что это действительно был знак, но не к добру. Мы это позднее поняли. Знак был такой, дескать, я здесь хозяин, мой это дом! Мы даже засняли этот портрет, но тут, как в фантастических фильмах, объектив, что называется, не взял, не заметил изображения. Мы многих водили в подвал, как на экскурсию и демонстрировали это изображение, так то свидетелей много.
  
   Вскоре арендаторы захватили практически весь музей. Экспозиция все еще оставалась на месте, но периодически экспонаты задвигали в аппендикс, угол, где их закрывали, а в зале размещали аукционные картинки, делали пред аукционную выставку.
   Мы старались приспособиться, но Тимофеевич не угомонился. Мстил арендаторам, всяким способами. То компьютер у них выйдет из строя, да так, что весь каталог окажется вырубленным. Вроде бы и интернета у них не было, а подишь ты, вирус и тут как тут.
   А однажды и вообще случай случился, который я до сих пор не знаю, как расценить.
   Пришла утром в музей, открыла двери, сдала сигнализацию. Надо сказать, много глупостей мы сделали, но от одной все-таки бог уберег... Ключи от музея мы арендаторам не отдали, несмотря на их усиленные предложения. Ключи были только у наших сотрудников.
   Так вот, открыла музей, впустила сотрудников. Они поднялись наверх, в бывшую спальню Коненкова, которую они арендовали, вместе с бывшей кухней, ванной и пр. коридором. Через минуту бегут ко мне:
   - Вы не закрывали нашу комнату?
   - Нет,- говорю,- я туда даже не поднималась.
   .
   Представьте себе довольно массивную, 50-х годов дверь, которая открывается во внутрь. Изнутри, со времен Самого, был вставлен ключ. Массивный, железный, как было принято в те годы. Все про него давно забыли, ну, торчит и торчит, кому он нужен. На ключ эту дверь никогда не закрывали. По крайней мере, я этого не помню. Толкаемся все вместе, дверь, напоминаю, открывается во внутрь, и ключ торчит изнутри. Закрыто. Что за чертовщина? Кто и как мог повернуть его в замочной скважине. Пошли предположения, про сквозняки и прочее. Но какие, скажите сквозняки, когда каждый вечер тщательно закрываются все окна и двери. А тут такое! Короче, кроме того, что это постарался САМ, ничего в голову не приходило.
   Пришлось ломать дверь, вернее замок. Только так и открыли комнату.
   Вообще, за многие годы работы в музее, у меня сложилось впечатление, что наш патрон вовсе и не уходил из своей мастерской, постоянно присутствует здесь, строго наблюдая за всем, что происходит в ЕГО музее.
  
   Я пережила двух начальниц. Уж на что вторая была ушлая, но он и ее выжил. А все потому, что она его не любила. Так и говорила: "Не люблю Коненкова". Он ее буквально преследовал. Дошло до того, что она панически боялась оставаться в музее в одиночку, утверждая, что Тимофеич ее пугает. Постоянно слушала какие-то стуки, шаги и даже старческое покашливание. Когда заливало подвал и приходилось по ночам, откачивать воду, она наотрез отказалась дежурить. Боялась. Я понимала, что это не игра, она действительно ощущала присутствие С.Т., который всячески пугал ее и, в конце концов, и, как мне кажется, отчасти способствовал ее уходу из музея.
   Даже не понимаю, как такая, в общем-то очень не глупая женщина, попалась на мякине. Что-то там было с ее пенсией. Уж не помню что, но какая-то чепуха в разнице. Почему-то по тем законам, получая повышенную пенсию, нельзя было оставаться на руководящей должности. Она, естественно, выбрала пенсию, не ожидая, что на освободившуюся должность назначат меня. Ей пришлось уйти. Все вроде бы просто. Но мне показалось, что эта история - происки САМОГО. Уж он точно приложил свою энергию, затуманив в нужный момент ей мозги. Не, не терпит он всех, кто порицает его творчество, нанося хоть какой урон его авторитету, хотя бы словесный.
   Самое забавное, что после ее ухода началась перестройка и все, в том числе и повышенные пенсии, сами знаете куда подевались.
   В общем, вредил НАШ арендаторам, как мог, всеми силами и выжил таки.
   В общем-то, арендаторы оказались людьми очень приличными и помогали музею чем могли. Нас не обижали, ремонт сделали, косметический, за подвалом следили, что бы воды не было, тем более что у них там была багетная мастерская.. Но сама зависимость "от дяди", и по пол года закрытие экспозиции музея, нас не на шутку беспокоило. Все-таки музей, а не галерея.
   Пришло в Академию новое начальство, президентом стал сам Зураб Церетели. И тут-то и началось. Два грузина не смогли договориться. Нашу фирму тоже возглавлял грузин, князь по происхождению. И, вот когда Церетели потребовал главу фирмы к себе на ковер, тот оскорбился. Как же так его, князя... составил пространную докладную, на которую смотреть-то тошно, не токмо что читать, и отправили меня с этой докладной на ковер к Церетели.
   Мне все равно надо было подписать какие-то докладные, я согласилась заодно подать и эту бумагу. Доказывать что-либо и умолять Церетели за данную фирму я, естественно, не собиралась. Церетели взглянул на нее одним глазом и спросил, почему сам не пришел, "что он князь что ли". Присутствующие академики засмеялись и подтвердили, что да, действительно - князь. А Церетели сказал, что он тоже князь и назначил им такую аренду, что те ретировались из нашего музея молниеносно, к вящей нашей радости, под наше молчаливое улюлюканье, тем более, что другие арендаторы подвала (именно подвала) нашлись мгновенно.
  
  
  
  
   О президентах:
   В 70-е годы президентом был Томский. В то время очень известный скульптор, автор памятнику Гоголю на Гоголевском бульваре. Очень скоро, после смерти Томского на роль президента был избран Борис Угаров. Средне хороший художник, и как администратор тоже среднего уровня. Впрочем, в те годы, что бы быть администратором большого ума можно было не прилагать. По крайней мере в Академии. Тогда еще АХ СССР. Главное что бы академикам было удобно, что бы они имели мастерские, непременно участвовали в выставках, руководили идеологией и периодически отправлялись за рубеж. За бугор в те поры стремились все. Выгодно! Можно мир посмотреть, кое что купить и, по возможности, себя показать,
   О состоянии самой Академии ее подразделений - музеи, выставочные залы, школы, институты - об этом может быть и думали, но ввиду того, что Академия являлась и является бюджетным организмом, на который государство выделяет сравнительно небольшие деньги - никто особенно не то что бы не думал, просто не на что было все это богатство содержать. Академия при советской власти, являясь мощным идеологическим органом, и каким-то образом, ни от кого не зависела. К Министерству культуры Академия не имела и не имеет никакого отношения, несмотря на все попытки министерства подчинить ее себе. А бюджет ей выделяет аж само государство. Ладно, не хочу об этом. Не мое это дело.
   После смерти Б.Угарова президентом стал Н. Пономарев. Когда-то "великий" советский график. Вздорный старик, причем почти совсем глухой, так что разговаривать с ним была сама мука. Ничего не слышит, кричит... В общем, всю власть забрал его заместитель по хозяйственной части, некто Коробков. Дело было в самом начале перестрой, и тут-то мы хлебнули по полной программе.
   Коробков распоряжался в Академии как у себя дома. Именно он и привел к нам арендаторов, тот самый "Магнум".
  -- Что вы сопротивляетесь, они будут платить аренду, которая пойдет на ваш музей. - Было мне сказано, и я, наивная, подписала приказ. Но когда через некоторое время пришла со своими бедами к тому же Коробкову - протечка потолков, срывы сигнализации и уж не помню что еще - на мою просьбу принять меры, он ответил, что денег у Академии нет. Когда же я напомнила ему про аренду, он возмутился, сказав, что это деньги Академии, а не музея и нечего на них рассчитывать. Вот так!
   . Президенты долго на должности не задерживались, поелику попадали на должность в очень почтенном возрасте.
   Умер Пономарев. Академия загудела. Кто будет назначен, кого выберут? Пошли слухи, что Коробков прочит Церетели. Какое поднялось возмущение! "Российская Академия! Грузин возглавит!" Но как только Церетели был "избран", все тут же заткнулись, тем более что все академические бабы, которых в Академии большинство - обслуживающие академиков, естественно - получили от нового президента ценные подарки, кажется, не то духи, не то еще какую-то мелочь. И тут же Академия запела совсем другую песню на тему "ах, какой необыкновенный скульптор, художник, администратор!" и иже с ним.
   Надо признать, однако, что это действительно гениальный администратор и не просто администратор. Хозяин с большой буквы! Церетели воспринял свое назначение на полном серьезе. Начал с того, что на свои деньги отремонтировал здание Академии и завел в ней свои порядки.
   Прежде всего, заседания президиума стали проходить в парадном Белом зале. Все действо фиксировались современными фото, теле и кино средствами. В основном, естественно, это касалось Самого. Присутствовать на данных заседаниях стало делом почетным. Даже массовка, вроде меня, и то должна чувствовать себя осчастливленной допуском на подобные мероприятия. С тех пор вторники, когда проходили президиумы, стали для меня тягостными из-за необходимости непременно присутствовать в Белом зале.
   Помещение, изначально предназначенное для танцев, не приспособлено для ораторов. Устаешь ужасно. Несмотря на микрофоны, разобрать, кто, что говорить почти невозможно. Особенно трудно понимать Самого. У него и так с дикцией беда, а уж тут... Среди обслуги даже появились "толмачи", переводчики Церетели с Церетели.
  
   Президиум - внешняя картинка - презентация Академии и Самого. Все серьезные дела решаются где-то там, за облаками, а на так называемых президиумах - лишь незначительные или какие уже решены и для проформы их выносят на публику.
   Академики в основном глубокие старики, которых Церетели активно призывает идти
   "в народ", то бишь заниматься студентами, активно представлять академию, писать статьи, давать интервью и пр. Жалко и смешно смотреть, когда-то известные и признанные художники, тщатся подладиться под Самого и пытаются создать видимость деятельности.
   Говорят, что Церетели двужильный. Энергия из него буквально бьет фонтаном, вываливается кусками, клубиться, пенится. Он не знает, что такое усталость. Прилетев рано утром в Москву, после бессонной ночи, он может приказать шоферу заехать за ним в 10 утра и начать рабочий день, как ни в чем не бывало. Имеет каждый день по несколько встреч, заседаний, открытий выставок. При этом занимается творчеством. Можно только позавидовать подобной энергии. Так что куда до него нашим академикам.
  
   С приходом Церетели Академия преобразилась. Ушла убогость, непрезентабельность. Кулуары украсились мягкими диванами и креслами. Преобразился даже гардероб.
   Правда, многие помещения поменяли свое назначение. Кое-кому пришлось переехать из хороших в менее удобные. В одном из них открылась пиццерия, и теперь все фуршеты и банкеты, в ознаменовании всяческих событий, в том числе и открытия многочисленных выставок в залах Академии, стали проходить именно там. Народ, естественно, активно принимает участие и в выставках и тем более в фуршетах.
   Но самое оно началось, когда Церетели выбил для себя, но как бы для Академии, соседнее здание, кажется, в последние годы его занимал военный архив. Как ему это удалось - знать не нам. Отремонтировал, отреставрировал, надо видеть, как все это происходило, и теперь оно называется "Галерея Церетели". Там и музей, что-то вроде повтора Пушкинского с его гипсовыми античными копиями и выставочные и персональные залы Самого. В перекрытом дворе бронзовые рельефы и, ставшее знаменитым, "Яблоко", пустотелое внутри, вроде небольшой пещеры, сплошь украшенное рельефами эротического содержания. Фигуры мужчин и женщин в различных сексуальных позах. Имеется там и ресторан, расположенный в так называемом Зимнем саду. Деревья в кадках привезли аж из самой Голландии. Фуршеты, да нет, скорее банкеты даются по самому высшему уровню с вышколенными официантами, дорогой едой запеченной лососиной, икрой и прочими деликатесами.
   Все это кладут тебе из-за плеча официанты по чуть-чуть. Все делают вид, что они не голодны и вообще, зашли так, ради интереса - не более того. Когда же дело доходит до заключительного кофе, наши бабы сидят до последнего, несмотря на то, что обслуга явно тянет, рассчитывая, что те не выдержат и уйдут. Кто - кого! Но нашим терпения не занимать. В конце концов, официанты сдаются и приносят кофе с пирожными.
  
   Из дневника:
   Идет президиум. Академикам выдают новогодние подарки, какие-то грамот. Я немного опоздала, но когда вошла в зал - ахнула. За столом сидят невообразимые персонажи. Все академики в красных мантии и черных четырехугольных, шапочках. Зрелище преуморительное. Еле сдержалась от смеха. Что твои петухи на насесте! Как дети в игрушки играют.
   Процедура длилась целый час, затем еще часа полтора обсуждали какую-то ерунду. Белый зал очень тяжелый. Предназначенный изначально для танцев, он абсолютно не годится для заседаний. Устали все страшно. Кто дремлет, кто болтает, но никто ничего не слушает. Акустика жуткая, несмотря на микрофоны понять ничего нельзя.
   Наконец, все кончилось, и все отправились в "Тифлис" - еще один ресторан неподалеку от Академии, на углу Остоженки.
   Там нас ждали накрытые длинные столы. Вот тут началось самое интересное. Уважаемые, почтенные академики так лебезили, льстили и изгилялись перед З.К., что порой становилось, нет, не неудобно, об этом давно никто не думает, а скорее надоедливо. Один 98 летний Б.Ефимов чего стоил. При помощи жополизов взмахнул на стул и читал самоиспеченные кричалки - угадайки: Он и художник, и скульптор, и дизайнер, "угадайте - кто такой!". Под конец каждого куплета мы хором и с восторгом подхватываем: "Зураб! Зураб! Зураб!"
   Но надо отдать должное, кормит он хорошо. Закуски, вина, водочка - все на грузинский манер. Я, правда, больше уважаю русскую кухню. Под конец стали раздавать шашлыки. Пользуясь жуткой теснотой, народу набилось пропасть, официанты тянули с шашлыками и все норовили оттащить их в другую сторону. Но не тут-то было, наши бабы перехватили таки одну партию, а тут и я подсуетилась, надыбыла себе шампур, за что была наказана жутким обжорством так, что еле домой доехала.
  
   Борис Ефимов. Имя довольно известное в изобразительном искусстве. Карикатурист. Человек - легенда. Перемахнувший 100-летний рубеж, в 2007 году ему исполнилось 107 лет. Невероятная цифра. Искренне желаю ему дожить хотя бы до 110. в полном уме и светлой памяти. В последний раз видела его на банкете, кажется по случаю дня его рождения. Поговаривают, что Церетели приказал отмечать каждый день рождения Ефимова, как юбилей. Так на очередном "юбилее", кажется 105-летнем, он читал стихи, причем без бумажки, на память. Пел романс и даже танцевал. Удивительная личность. И все это с шутками, остроумно.
   Про него в Академии рассказывают нечто вроде анекдота. Однажды он с помощником спускался по академической лестнице. Навстречу поднималась весьма импозантная девица. Б.Ефимов, увидев ее, воскликнул: "Эх, где мои 80 лет!" Вот так. Не знаю, правда было так или нет, но, зная самого художник, его оптимизм, в это верится.
  
   Болячка:
   Дневник - 16.02.04.
   Я в 57-ой больнице. Кафедра от Института пульмонологии или что-то в этом роде, где изволит трудиться сам знаменитый Чучалин. Ни за что бы сюда не попала, если бы не случай в лице самого З.К.
   26 января было в РАХе совещание по поводу нашего музея и юбилея С.Т.К. в кабинете Самого. Между обсуждением различных вопросов З.К. вдруг меня спрашивает:
  -- Вы болеете?
  -- Да, болею. - Продолжаем обсуждать дальше. И еще через некоторое время.
  -- Что у вас?
  -- Что-то с легкими.
  -- ?
   - Врачи никак не поставят диагноз.
   Церетели, похоже, утратил ко мне всякий интерес. Ну, думаю, слава богу, на этом допрос закончен. Не тут-то было. Через небольшой промежуток:
  -- В 4 управление поедете лечиться? - и, не дожидаясь моего ответа, начинает кому-то звонить по мобиле. Затем что-то пишет на бумаге и протягивает мне.
  -- Немедленно позвоните по этому телефону. Вас ждут.
   Я так и сделала. Позвонила некой Антонине Сергеевне и договорилась о встрече.
   Так я познакомилась с личным врачом самого З.К. она же врач, проработавший 25 лет в 4-м управлении, то бишь, бывшей Кремлевке, как ее называют в народе.
   И машина завертелась. Меня в один день прогнали по всем мыслимым кабинетам и установили диагноз - редкая болезнь легких. Я не помню, чтобы когда-нибудь кто-нибудь так со мной возился. По приказы З.К. Антонина Сергеевна от меня не отходила, а в то время пока меня изучали различные медики, Церетели названивал ей и проверял, как я там, а в заключении дал приказ, чтобы она подобрала для меня стоящую, но не дорогую, то есть бюджетную больницу.
   Вот такой человек З.К. Все в один голос говорят, что он очень отзывчивый и добрый. Похоже, так, но когда надо он может быть твердым и даже суровым.
  
   Музей
  
   Вжилась настолько в музей, что сам Тимофеевич и Маргарита изредка стали сниться. Вот один из снов. Спускаюсь по лестнице в холл, а там, на креслах сидит Сам и Маргарита, как на фотографии. Сергей Тимофеевич сказал мне что-то очень важное, но что, как часто бывает во снах, не запомнила. А ведь надо было. Может быть, от его слов многое зависело в моей или в музейной жизни, но вот поди ж ты - пустота. Так обидно.
   Зато последний сон помню отчетливо. Видела его в больнице.
   Иду по залу. У окна в плетеном кресле сидит Тимофеич со своей любимой палкой. Подхожу и говорю:
   - Сергей Тимофеевич! Больше не могу, очень плохо, простите, но я должна уйти из музея. Очень болею.
   Тимофеич отрицательно покачал головой и погрозил мне пальцем. Проснулась.
   Как это понимать?
  
   У музея сложное, я бы сказала, даже двойственное положение. Официально мы являемся филиалом Научно-исследовательского музея при Академии, того самого, который находится в Питере. Поэтому все отчеты и планы, а также руководство и указания мы получаем и отправляем именно туда. Но в силу удаленности непосредственного начальства, завязаны на Президиуме РАХ, что располагается в Москве, на Пречистенке. Именно здесь я подписываю все докладные, особенно денежные, у самого Церетели, получаю хозяйственные принадлежности, а главное, зряплату.
   И те и другие хозяева охотно бы отделались от нас, только не знают как. С одной стороны мы им не нужны, а с другой - жалко бросить, как в анекдоте про чемодан без ручки.
   У музея в Питере и без нас своих проблем хватает, к тому же у них там несколько своих, близких филиалов, в том числе такой значимый мемориальный музей, как репинские "Пенаты". Московский Президиум такую мелочь, как мы, вообще предпочитает не замечать, поэтому нам достаются даже не крохи с барского стола, а то, что другие не смели.
   Когда я являюсь с очередной докладной, от меня стараются отмахнуться, как от назойливой мухи. Зная это, не первый год живу, я выработала свою тактику. Не кричу, не надрываюсь, не настаиваю, а стараюсь заходить издалека, экивоками, намеками, когда нужно прося, когда...в общем, смотря по ситуации. Нужно угадать момент, когда оно, начальство, в духе, расслабленно или благосклонно, именно в данный момент или даже минуту. Не спорю, порой и уйдешь не солоно хлебавши, но зато в другой раз, получается "выбить" вдвое больше, Главное не отступить, не опустить руки - все равно будет по моему - куда они денутся.
   Многие годы в борьбе с Академией хорошим подспорьем был для меня Орехов Юрий Григорьевич, который возглавлял отделение скульптуры и под чьим непосредственным ведением мы находились.
   Талантливый, известный скульптор, академик и прочая, но на удивление легкий и добрый человек. Во всех даже неразрешимых случаях я звонила Юрию Григорьевичу и всегда получала поддержку.
   Когда я приходила в Академию с докладной, касающейся какой-либо инициативы музея - очередной юбилей, значительная дата или другое какое событие, он, как сейчас принято говорить, озвучивал ее на президиуме и даже предоставлял мне слово с более подробным объяснением. Что очень важно, потому что получить слово на Президиуме не так то просто. Пробиться к самому Церетели практически невозможно, он окружен плотным кольцом просителей, друзей и другими персонами, иногда приходится дожидаться нужного момента не один час, а Орехов академик, у него прямой ход к метру.
   Когда Орехова не стало, тут-то я поняла, что значит иметь руку и опору в Академии. Бичуков, сменивший его, тоже довольно известный скульптор, автор памятника Есенину на Тверском бульваре, в упор меня не видит. Он занимается более важными проблемами, зачем ему какой-то музей.
   С этого времени мне пришлось крутиться одной. И крутилась.
  
   Во времена Орехова, академики время от времени приезжали к нам в музей и даже устраивали у нас выездные сессии, на которых обсуждали и музейные проблемы.
   Орехов, Кербель, Цигаль - имена в советское время знакомые каждому. Маститые скульпторы, признанные, лауреаты всяческих премий, когда-то вершившие всем советским искусством. Сейчас о них почти забыли. Молодежь даже не подозревает кто сваял Карла Маркса на бывшей площади Свердлова.
   В особые музейные дни - День рождения, День памяти - академики, как правило, возлагали цветы на могилу скульптора на Новодевичьем кладбище, а затем приезжали в музей, где мы устраивали торжественную встречу. Все они в свое время общались с Коненковым, не раз бывали в его мастерской, помнят его и любят. Слушать их рассказы - само удовольствие.
   К сожалению, время берет свое. Старики уходят. Нет Ю.Г. Орехова, ушел Л.Е. Кербель - кто-то следующий.
  
   Музей место не простое. Сейчас много рассуждают об энергетике. Что это такое - знают немногие. Чувствуют только те, кто дает себе труд задуматься над этим вопросом и хотя бы изредка прислушаться к миру, к окружающей среде. Все, что нас окружает, с чем мы имеем дело: люди, дома, деревья, камни и прочее - все излучает энергию, начиная с матушки нашей Земли, поскольку все, что есть в мире и космосе - это и есть энергия, среда, в которой мы обитаем.
   Коненков изначально обладал гигантским потоком энергии. Привораживал, притягивал к себе, как магнит все, что попадало в орбиту его действия. Когда посмотришь на круг его общения, поражаешься значимости персон, входящих в его ареал. Шаляпин, Горький, Рахманинов, Эйнштейн... список можно продолжать и продолжать. Мне кажется, эту способность мастер передал и музею. Потому что к нам идут люди, даже в самые "темные", самые не музейные периоды истории. Глухой период 90-х годов, когда все музеи и библиотеки буквально стонали от отсутствия посетителей, к нам и тогда приходили люди. То ли потому что место у нас золотое, то ли потому, что до сих пор действует энергетика великого мастера.
   Снимают фильмы "Поющая Россия", о Пятницком - как обойтись без Коненкова. Бывал Пятницкий у него вместе с Вяльцевой, знаменитой, всенародно любимой певицей начала ХХ века.
   Недавно была попытка снять фильм о Есенине. Не телевизионный сериал, а настоящий полнометражный кино фильм. Что-то у них не получилось, или деньги кончились, не знаю, но и здесь, не обойтись без Коненкова, ведь дружили оба Сергея, тем более что и судьбы в целом похожи, оба из крестьян, оба пробивались талантом.
   А уж когда стала известна вся подноготная истории романа Маргариты и Эйнштейна, на музей навалилась просто лавина интереса. И вот что примечательно, не гений мастера, его скульптуры или эксклюзивные, как сейчас принято говорить, рисунки на тему космоса, привлекли всеобщее внимание, а именно душок адюльтера. Вот что подавай современному человеку, современной публике. А творчество, искусство и прочее - кому оно интересно.
   Век информатики. Когда-то мы вяли без этой информатики, пытались добыть ее всеми способами, законными или незаконными. Сейчас же вон ее сколько. Ешьте ложками, хоть половниками. Но не нужно столько, люди устали от излишней информации. Оказывается человеку не так уж много и нужно.
   Тоже было и с барахлом, которое наводнило рынки во время перестройки. Бабы набросились, как изголодавшиеся, почему "как", мы и были изголодавшимися, советские магазины были пустыми, и вдруг - море тряпья... А сейчас... носы воротят. Оказалось, дома полно барахла, а носить, как всегда нечего. Так и тут. Телевизионщики уже не знают, чем привлечь наше внимание, а мы все недовольны. "Смотреть нечего" - в этой фразе весь современный потребитель, что рынка, что телевизора.
  
   С началом 90-х годов начали проводить в музее, так называемые "Коненковские пятницы". Ох, и трудная эта работа... Возникли они стихийно. Здесь я столкнулась с совершенно неожиданным явлением. Начинается с того, что все друзья и знакомые кролика жалуются на отсутствие общения, "некуда пойти", "жизнь заедает", "так хочется чего-то красивого" и прочая и прочая. Когда же на деле предлагаешь, давайте устроим "посиделки" в музее, пригласим интересных людей, поговорим, пофантазируем, у всех находятся неотложные дела. Одна, вот непременно, именно в тот час и в тот вечер, должна погладить белье, у другой внуки, которые ну, никак без нее не обойдутся, у третей муж..., короче, я поняла, что рассчитывать на так называемых друзей пустой номер.
   Помог случай. Как-то раз позвонила мне женщина и представилась президентом клуба "Москвички", Луиза Петровна Савинская. Что хочет. Ищет помещение, где бы можно собираться творчески настроенным личностям.
   Я согласилась. Вскоре состоялся наш первый вечер. Пришли очень милые женщины, которые привели с собой и мужчин, видимо, что бы те служили для них выгодным фоном. Действительно, был тут и певицы и поэты и журналисты, и просто дамы приятные во всех отношениях.
   Так началась наша общественная деятельность.
   Вечера устраивались раз в месяц, в последнюю пятницу месяца, когда у нас по расписанию санитарный день, и музей закрыт.
   По Москве прошел слух о наших вечерах и нам оставалось только отбиваться от жаждущих и страждущих.
   Кроме "Москвичек" прибились к нашему музею и другие "творческие личности". Оказалось в Москве множество неприкаянных людей, ищущих единомышленников.
   Вскоре меня познакомили с еще одной женщиной, Людмилой Когтевой и ее объединением "Мир музыки". Я музыку, как вы помните, люблю с детства, поэтому с радостью приютила и этот коллектив в наших стенах.
   Когтева в своей деятельности опиралась в основном на учеников музыкальных школ, училищ и консерватории. Не просто студентов, а наиболее талантливых, молодых лауреатов различных конкурсов. Она с этими концертами объехала... пол Европы - это точно, и везде имела успех. Имена не очень громкие, но зато с перспективой. Для них наши концерты были что-то вроде хорошего тренинга, где они привыкали к публике, набирались сил и мастерства, перед тем как выйти на большую сцену.
   Вот тут-то и пригодилось мое старенькое пианино, которое, благодаря Когтевой, было перевезено в музей.
   К 120-летию со дня рождения С.Т.К. и 20-летию его музея, мы устроили целый цикл, серию концертов под названием "Коненков и музыка". Действительно, скульптор очень любил музыку, имел хороший слух и в творчестве создал целую галерею музыкантов и композиторов прошлого и своих современников, шедевром которой является знаменитый "Бах" и "Паганини".
   Концерты прошли на ура. 10 концертов за одну зиму!
  
   Я уже упоминала - музей особое место, который буквально притягивает к себе неожиданные и порой невероятные личности. Видимо, это свойство мы унаследовали от Коненкова.
   Непонятно каким образом прибился к нашему музею японец. Как будто материализовался в стенах музея. Он стал являться к нам почти ежедневно. Садился за мое пианино и, аккомпанируя себе, пел русские романсы. По-русски. Мы ему в этом не препятствовали, да и посетителям нравилось. В первых, приятно, что в музее звучит музыка, а во вторых любопытно - японец и вдруг русские романсы. Небольшого роста седенький старичок, похожий на японского божка. Когда кто-либо с ним здоровался, он складывал руки на груди, как это делают японцы, ладонями вместе, и начинал усиленно кланяться и издавал шипящие звуки. Забавно. Чем-то он мне напоминал Чебурашку японского происхождения. В результате обучения, его жена Кее, за написание не ручаюсь, начала таки говорить по-русски и служила ему переводчицей.
   Японец оказался не простым. В прошлом оперный певец из Саппоро, ни слова не понимавший по-русски, полюбил русские романсы еще в Японии, там же при помощи персонала из нашего посольства начал разучивать и исполнять на концертах.
   Его заметили и пригласили учиться русскому языку в Москве. Где и как он учился, мы так и не поняли. Он тщательно записывал все незнакомые слова, просил объяснить, что данное слово значит, и, кажется, даже научился кое - что понимать, но не говорить.
  
   Иногда он приводил в музей и своей друзей, в основном, почему-то, китайско подданных, которые то ли проживали, то ли учились в Москве, но по-русски говорили хорошо, не в пример самого Мацусаки.
   Иногда приходила и его жена Кёе. Приятная японочка, по манерам поведения, почему-то очень похожая на наших баб, только молчаливая и сдержанная в проявлении чувств. Когда мы устраивали совместные чаепития на антресолях, она первая вскакивала, когда требовалось убрать посуду. Чисто по бабьи по полной программе, обслуживала своего мужа.
   Ни один вечер в музее не обходился без Мацусаки. Он был гвоздем программы.
   Мы были ими очень довольны. Еще бы, любое событие в музее сопровождалось мини концертом Мацусаки. Бывший оперный певец, он обладал очень хорошим басом и охотно откликался на любую нашу просьбу исполнить что-нибудь. Любимыми его романсами были: "Утро туманное", "Отцвели уж давно..." и прочие, то, что поем мы все во время застолий. Да и на концертных площадках они не перестают звучать. В последнее время его "коронкой" стала "Дубинушка", которую он выучил уже живя в России, и исполнял А-капелла, не знаю, как правильно пишется это слово. Единственно от чего отказывался на отрез, это на просьбу исполнить что-нибудь японское. Почему, мы так и не поняли.
   Однажды, кажется, в День художника, к нам в музей, по традиции пришли академики, среди них Цигали, отец с сыном, Бичуков, правая рука самого Церетели, тогда еще живой Кербель и непременный Никогосян. Увидев нашего японца, академики обомлели, особенно, когда услышали его "Дубинушку". Японец "пошел по рукам", каждый старался затащит его в свою мастерскую, и непременно сделать с него портрет. Не знаю, вышло у кого-нибудь что-то подобное, но японец приходил к нам сияющий и очень довольный, надо думать, после очередного сеанса.
  
   Длилась эта наша японо-русская дружба года три, а может быть и больше.
   Мы так привыкли к этой своеобразной паре, что когда услышали об их предполагаемом отъезде, сильно огорчились. Мы почти не представляли музей без нашего японца. А как он огорчился и не пересказать, говорят, даже плакал. Причина оказалась банальной. Японское правительство спохватилось. Как это, двое граждан одной семьи, супруги живут слишком хорошо. Аж на две пенсии! Подумать только, проглядели чиновники! Две пенсии на одну семью! И не долго думая, взяли да отняли одну. Чью, я не знаю, но существовать вдвоем в чужой стране на одну пенсию оказалось невозможным. Пришлось Мацусаке и его жене паковать вещи. На прощанье он подарил нам милые сувениры, мы ему тоже что-то в этом роде и несчастные, да действительно так, старики подались в свою Япончину. С тех пор он поздравляет нас со всеми международными праздниками, присылает посылки, какие-то странные японские, то ли конфеты, то ли пряники, но почему-то все пахнущее морем и рыбой. Мы со своей стороны тоже прилежно отдариваемся посылками на русский лад, конфеты, сувениры...
   Сейчас, когда иду по залу и вижу осиротевшее пианино, с грустью вспоминаю Мацусаку. Как-то он там в своей Японии. В письмах пишет, что скучает и активно пропагандирует русские романсы и Россию, в целом. Вод подишь ты, и почему они у нас так приживаются. Вроде ничего медом не намазано, но уж если кто из иностранцев попадет в Россию, ругает, проклинает, но почему-то никто уезжать не спешит. Наоборот, уезжают и вскоре возвращаются. И что тут такого?
  
  
  
   Мои друзья.
  
   Бытует расхожее мнение, что друзья заводятся только в молодые годы, в зрелые и старше - никогда. Уж позвольте не поверить.
   Даже в зрелые годы продолжают появляться новые знакомые, и некоторые, не все конечно, остаются рядом, становятся близкими людьми.
   Как-то я мысленно провела ревизию всей своей жизни. Оказалось, что от каждого периода у меня хоть один человечек, но идет со мной по жизни параллельно. Несомненно, этому во многом способствовал мой музей.
   Но я не об этом. Идут к нам люди. Идут! Конечно, зарабатываем мы гроши, но где и какие музеи могут себя окупить полностью? Разве что такие монстры, как Третьяковка или Лувр. Да и то я не уверена.
   Интересный факт, но многие, придя к нам в музей, находят не только единомышленников, но и бывших друзей, знакомых, которых давным давно потеряли по жизни, а тут через много лет встретились и, как бы заново, познакомились.
   Да я сама встретила многих, о которых даже думать забыла. Друзей и знакомых молодости, зрелого возраста. Оказалось, что жили где-то рядом и занимались приблизительно одинаковым делом, а вот встретиться привелось только в музее Коненкова.
  
  
   С Ефимом Друцем мы познакомились в музее, в начале 80-х годов. Меня вызывала к себе начальница. В ее кабинете сидело двое в то время еще молодых людей. Принесли фотографии Коненкова. Эка невидаль, подумалось мне, нам эти фотографии несут пачками. И не только фотографии, а так же автографы и даже мелкую пластику мастера, которую он когда-то подарил им или их родственникам. Была такая привычка у старика, одаривать посетителей тем, что под руку попалось. Одни жаждали продать, имеющийся у них раритет, другие, зная наши ограниченные возможности, просто дарили их музею.
   Неожиданно, принесенные фотографии заинтересовали меня. Коненков и Маргарита были сняты в цыганском таборе. Было известно, что принимая участие в строительстве театра в Петрозаводске, живя там какое-то время, Коненковы посещали табор цыган, где слушали цыганские песни и даже хотели удочерить цыганскую девочку.
   Ефим Друц увлеченно рассказывал об этом случае, не по наслышке, а от очевидцев, так сам хорошо знал быт цыганского народа, изучал их культуру и даже некоторое время сам жил в таборе. Он мог часами рассказывать о цыганах, под звуки их песен, записанных в таборе на магнитофон, которые у него имелись во множестве, причем, песен, которые больше нигде и никогда не исполнялись.
   Приходилось лишь удивляться, откуда такой интерес к жизни странного народа. Вероятно, в натуре самого Ефима имелось нечто, что влекло его к ним, к необычной жизни, своеобразной таинственности и даже странности, своеобразной романтике, непонятной для большинства населения земного шара.
   Свои приключения, вернее, историю существования в столь необычных условиях, Ефим описал в книгах, которые вышли еще в советские годы, что крайне удивительно, поскольку в те времена подобные темы, мягко говоря, не приветствовались, по причине все той же "идеологической невыдержанности". Но, тем не менее, книги опубликованы, они есть, и те, кого интересует столь необычная литература, могут познакомиться с ними.
  
   По жизни я люблю людей активных и творческих. Творческих в любой области, даже в быту. Одна из них Инночка или, как я ее называю Подружка. Случилось так, что однажды она пришла в музей показать свое творчество. Мы понравились друг друга, почти сразу же перешли на "ты" и пока она не уехала в Дюссельдорф к дочери, практически не расставались. Ходили на концерты, выставки, творческие встречи, просто друг к другу в гости, гуляли в Коломенском - она живет рядом с парком. Вот и не верь гороскопам. Мы обе змеи по году рождения.
   Подружка в прошлом преподаватель ВУЗа. Преподавала не что-либо, а сопромат, блин! Для меня просто немыслимо, я даже выговариваю слово с трудом, не томко что больше. Во как! Что это такое знать не знаю, ведать не ведаю.
   История ее такова. В один не прекрасный момент заболевает муж. Что такое тяжело больной человек в доме - не дай бог узнать лично. Постоянная тревога и бессонные ночи. Что бы не заснуть и как-то отвлечься, Инночка принялась рисовать. Просто так, фломастером на простой бумаге. Словом, что было под рукой. В результате нарисовала картинок не целую выставку. Да не просто так, а изобрела свой стиль, который получил название энергетический пуантилизм.
   После смерти мужа, состоялось несколько успешных выставок в Москве, во Франции и Германии. А в Дюссельдорфе, Подружка начала писать рассказы, повести, эссе.
   В общем, талантливый человек - талантлив во всем. Избитая истина. Но против нее не поспоришь.
   Еще одна знакомая, даже подруга Галина Яковлевна. Она появилась в музее в начале 90-х годов, не помню, по какому поводу, да так и "прописалась" в нем. Стала приходить к нам на все вечера и встречи и не просто приходить, являясь энергичным и творческим человеком, предлагала свои варианты, приводила интересных людей. Именно, благодаря ей я познакомилась с Л. Когтевой.
   Галина Яковлевна талантливый журналист, театровед, много публикует в периодической печати стати об артистах, литераторах и просто интересных людях.
   Каким-то образом мы шли по жизни параллельно, например, оказалось у нее тоже связи с детства с ЦДТ. В школьные годы она состояла в активистках театра. Было такое. Общие впечатления, воспоминания нас сблизили.
   Я благодарна Галине Яковлевне за то, что в трудные годы она конкретно и существенно помогала мне и в моем творчестве и в публикации книг.
  
   Галка. Подруга из "новых". Сравнительно. Время так быстро летит. Не замечаешь, когда десять лет промелькнуло. Познакомились с ней в середине 90 - х, еще аж в 20 века, а сейчас уже середина первой десятки 21 века. Во как!
   Бывают в жизни так называемые судьбоносные встречи, и Галка одна из них. Как только ее увидела, подумалось: вот с этой дамой я хотела бы дружить. Так оно и получилось. У нас много общего и в судьбе и в характере. Хотя нет, характер у нее более независимый и раскрепощенный. Галка прирожденный лидер - любую проблему решит мгновенно или хотя бы попытается решить. Нужна помощь - Галка мгновенно найдет выход и, если надо, сама приедет и поможет. Она не будет рыдать, и убиваться по поводу твоей судьбы злодейки, сочувствовать впустую. Она действует и действует целенаправленно.
  
   Да, я хвастаюсь своими друзьями и знакомым! А что здесь плохого? Это, по существу, единственное богатство, которое мы наживаем в жизни.
   Случилось так, что каким-то образом музей объединил всю мою жизнь. Многочисленные ее части. Как бы подвел итог и показал - вот что получилось из твоих метаний и поисков.
   Действительно, все куски мозаики слепились воедино, и вдруг неожиданно для меня самой выстроилась четкая картина того, что я делала. Что переживала, чем жила и на что надеялась. Все соединилось в единую картину - ничего не убавишь, ничего не прибавишь. И произошло это именно в музее. Видимо, изначально он и был моей точкой, моим местом в этой действительности.
   Пришло время и потянулись люди из прошлого, глубоко, казалось, забытого и похороненного. А вот подишь ты, они все есть, существуют, помнят и даже тянутся ко мне. Каким-то образом мы все между собой связаны - энергией, воспоминаниями, временем, местом или даже не знаю чем еще.
   Почему, откуда, зачем? Бесполезно задавать вопросы! Принять как данность? Пожалуй, другого выхода нет. Значит так нужно.
  
   Как давно я закончила школу. Наш выпуск всего два класса - военное поколение, детей мало. Мы очень дружили и после окончания школы раз в год, осенью, обязательно, собирались в школе. На эти встречи приходили все кто помнил школьные годы, выпускники прошлых лет. Затем нашу школу упразднили. А сейчас и вовсе разрушили, так как она находилась на территории Рождественского монастыря, который в последние годы активно восстанавливается.
   Не знаю как другие выпуски, но наш продолжал встречаться и после этих событий. Всегда находились энтузиасты обзвонить всех желающих и договориться у кого свободная квартира или заказать столики кафе, пока это было возможно.
   В последние годы народ расчухал, что лучшее место для подобных встреч мой музей. И не спрашивая особого разрешении, собирались в назначенный день, спасибо, что хоть ставили в известность, "мы придем тогда-то, имей в виду!" Приходилось соглашаться.
   Не скрою, мне было приятно, что именно ко мне приходили бывшие одноклассники, что я их принимаю на правах директора далеко не последнего, и не только в Москве, музея. С гордостью показываю им экспозицию, рассказываю о Коненкове. Согласитесь, приятно, что ты не последняя спица в колеснице. Даже Ирка воздержалась от своей "воображалы", может, повзрослела, или за многие годы забыла сакральное слово.
   Но еще приятнее было, когда Геннадий Петрович Яркевич - наш всеми любимый историк и учитель, стал приводить в музей своих учеников "к Танечке", как он выражался и откровенно хвалился своей ученицей.
   О ГПЯ, как мы его называл, хочется сказать особо. Не только о нем, вообще об учителях наших 40-50 годов. Мы принадлежали к, так называемому, выбитому поколению, безотцовщина была практически поголовной, отцы погибли на войне, матери целый день на работе, не мудрено, что роль учителя была очень важной и ответственной. Учителя с нами возились, не только учили, но и воспитывали. Они уделяли нам большое внимание, не знаю по собственной ли инициативе или их обязывали. Водили нас в театры, музеи, устраивали экскурсии на природу. Мы воспринимали подобное поведение как само собой разумеющееся, нам казалось, что так и должно быть.
   ГПЯ был один из таких энтузиастов. Мы кучковались вокруг него, как цыплята вокруг наседки. Он придумывал невероятные экскурсии или кружки. Например, кружок по изучению истории Москвы или "Золотого кольца", какие-то спортивные игры, для чего мы отправлялись за город. Устраивал дебаты, встречи.... ГПЯ был, я говорю, был, потому что он уже ушел из жизни, прирожденным учителем и педагогом. Личностью яркой и, как сейчас принято говорить, харизматичной.
  
  
   Все! Иссякла! Я еще тлею, но только тлею, гореть больше нет сил. Не знаю, смогу ли когда вернуться к этим запискам...
  
  
   В заключение предлагаю небольшой опус о событиях, происходивших в Музее в последнее время.
  
  
  
  

Большой плач по небольшому музею.

Древне-советский документальный эпос.

   Было то на планете старой,
   Старой и беспокойной.
   В глубинах космоса
   Среди миров и планет
   Затерянной и незаметной.
   Давно ее боги покинули.
   Покинули и забыли,
   Путь живет, как хочет,
   Детей неразумных родивши.
  
   И жила она, как умела,
   Как могла детей учила,
   Непослушных, дерзких, упрямых,
   В мире жить они не хотели,
   Мучили мать-планету,
   Взрывали, истязали живое тело.
   Заплодили все ее пространство.
   Ей самой и места не осталось.
   Города построили, села, деревни,
   Автопарки и аэродромы.
  
   И стоял там город большой и славный,
   Средь множества городов, таких же
   Великих, он выделялся
   Храмами, дворцами,
   Театрами, стадионами и
   Музеями тот город гордился.
   Среди них один -
   Не размерами, величием, а
   Нутром необычным Музей,
   Своими скульптурами, да рисунками,
   Славился, выделялся -
   Мемориальным назывался.
  
   Многие люди сюда ходили,
   Любовались, хвалили великого мастера.
   Да мастер давно помер,
   Оставил Музей,
   Как наследство оставил.
  
   Шли годы!
   Музей не старел -
   Становился все краше.
   Сотрудники только менялись.
   Что скажешь! Время неумолимо!
   Не остановишь, не прикажешь.
   Оно не подвластно людям. Человекам.
   Пришла пора для Старшей Завши.
   Много лет что в Музее трудилась,
   Вторым домом своим называла,
   Ни днем, ни ночью покою не знала.
   Завша новая ее сменяет.
   Полная сил и молодая.
   Новые песни, новые танцы.
   Молодые приходят на смену старым.
  
   Радуйся Великий мастер
   Музей твой не умирает.
   Наполняется смыслом новым,
   Преобразуется и молодеет.
  
   Не было врагов у Музея,
   Не было недругов или злодеев.
   Но зависел Музей от
   Академии - большой и главной -
   Мачехи славного Музея.
   С Великим Президентом вместе,
   Что овладел Академией безраздельно.
   Он подобрал ее сирую и убогую,
   Обогрел, накормил,
   В одежды одел новые.
   Академия ему сердцем-душой
   покорилася,
   Преданной стала.
   Что ни прикажет - исполнит,
   Не спросит зачем ему надобно.
  
   Текст испорчен. Видимо речь идет о Славной истории Академии, о ее великом прошлом и, увы, ущербном настоящем, ее природной и необъяснимой неприязни к Музею великого Мастера.
  
  
   Они Музей невзлюбили.
   Не поощряли его, не кормили,
   Как извести его, долго думали,
   Какую причину отыскать неотвратимую.
  
   Президиум - отец музея
   Стар и немощен -
   Он не защитит сына
   Пред Академией и
   Президентом - Великим Магом.
   Кому подчиняются силы
   Могучие.
   Он Мастера при жизни помнил.
   Встречался с ним, слышал его голос.
   Мастер его хвалил искусство,
   Большой путь ему предвещал.
  
   Великий Президент слова эти помнил,
   Но не простил их - хотел быть первым,
   Единственным.
   Что бы и воспоминаний о
   Других не осталось.
   Задумал он черное дело.
   Закрыть Музей, что б и следа не осталось.
  
   Наслал на музей клевреток тайных и
   Вредных,
   Которые ему преданы были,
   За него в огонь и воду готовы.
  
   Они на музей налетели,
   Терзают и рвут его на части.
   Две прислужницы малые
   Каждый день в музей,
   Как на работу.
   Мучают Завшу молодую,
   Не дают ей покоя и отдыха.
   Целый год, ежедневно терзают.
   Документы, архивы - все переворошили -
   Не могут найти криминала.
   Великий Президент недоволен,
   Прислужниц корит и ругает,
   Хоть те ни в чем не повинны -
   Нет в том Музее криминала.
  
   Собирают комиссию другую,
   Ее возглавляет Черная Дама.
   Уста ее полны яда,
   От которого ничто не спасает.
   Много власти дал Президент
   Той Даме.
   Она вольна приказать и уничтожить
   Кого захочет.
   Но и ей не поддалась Завша молодая,
   Видно Мастер с того света помогает,
   Охраняет Музей от хульбы и
   Злых наветов.
  
   Ни с чем пришла Дама к Президенту.
   Не сумела справиться с вредным Музеем.
   Задрожал Президент,
   Лицо налилося кровью.
   Приказал вредную Замшу
   К себе на ковер доставить.
   И немедленно.
   Доставили.
   К ногам Великого привели.
   Покорно она пред ним стояла.
   На все вопросы, как могла, отвечала.
   Ни молодость, ни покорность ее
   Великого не усмирили,
   А только еще сильнее разозлили.
   - Почему Музей стоит закрытым,
   Почему не сдаете деньги за билеты,
   Иль вы живете на эти деньги,
   Богатеете и веселитесь.
  
   Ничего не сказала молодая Завша -
   Показала лишь платежки от продажи билетов,
   Что бухгалтерия от нее принимала.
   - Музей был закрыт - это правда -
   Почти год Комиссия проверяла, а потом
   Подоспел ремонт неотвратимый.
   Неотвратимый и необходимый.
  
   Те слова Президенту, как
   Нож по коже, разъярили.
   -Как ты смеешь, ничтожная Завша,
   Перечить мне, президенту!
   Ты откуда взялась,
   Кто тебя назначил?
   Отвечай по полной форме!
  
   -Не сама я пришла,
   Из неоткуда не появилась,
   Приказ о моем назначении
   Ваша рука подписала.
   Приказ тот в отделе кадров хранится.
  
   Грозно повел Президент бровью -
   Возникла пред ним Почтенная Дама,
   Которую годы не старят и
   Красоту с лица не стирают.
  
   - Покажите мне подпись на приказе,
   Знать хочу, кто тот дерзкий!
   - Ваша подпись. - Отвечала Почтенная Дама-
   Один вы вольны ее ставить.
   - Нет! - кричит. - Не моя там подпись!
   Кто посмел ее подделать?
  
   Президиум безмолвно на Президента смотрит,
   Завша еле жива - никто ее не поддержит.
   Клевретки, верные президенту,
   Молча глаза опустили,
   Они не защитят Завшу,
   Слова за нее не вставят.
  
   - Вы! - кричит Президент. - Подвал сдаете ресторану!
   На деньги эти жиреете и богатеете,
   Академию лишаете прибыли законной!
  
   - Нет. - Робко отвечает Завша.
   Музей в сем не повинен.
   Денег от Ресторана не получает!
   То Академии решение.
   Она с Рестораном дружбу водит.
  
   - Кто посмел! Почему я не знаю?
   Доставить срочно Бухгалтерию-даму.
  
   Бухгалтерия-дама пред ним предстала,
   Мелко дрожат колени -
   Не привыкла к Президента крикам.
   Верно правдой и неправдой ему
   Много лет служила.
   За что такая немилость.
  
   - Вспомните! С вами мы говорили,
   Сами вы советы давали.
   Помрачнел Президент, словно черна туча.
   Указал на дверь Бухгалтерии-даме.
   Рыдая, она удалилась.
  
   Устремил взор свой на Завшу снова:
   - Как отдали подвал - так и верните!
   Ничего не хочу больше слушать!
   Указал и ей на дверь молча.
  
   Совсем пригорюнилась Завша,
   Наняла троллейбус, что везет до Музея.
   Отправилась в Ресторан соседний,
   Директора она искала.
   - Ничего не знаем!- Отвечали в Ресторане.
   Кто у нас директор не знаем.
   Мы его в глаза никогда не видали,
   В глаза не видали, слыхом не слыхали.
  
   - Ну, я директор! - вдруг мужик,
   Что рядом стоял, отозвался.
   - Что вам надо и что знать хотите?
   - Знать хочу, кто подписывал договор,
   Кто, когда и как его расторгнуть.
   - Не было договора никакого,
   Мы бескорыстно Академии помогали.
   Поддерживали ее по возможности силе.
   Расторгать нам ничего не нужно.
  
   Лишь глаза распахнула Завша,
   От удивления рот раскрыла.
   Да и правда, чего тут скажешь.
   В глубине души лишь вздохнула
   И ушла себе молча в глубины музея.
  
   Не успел одна гроза умчаться -
   Глядь, другая беда уже близко.
   Посерьезней Комиссия явилась,
   Государственной она прозывалась.
   Государство, наконец, очнулось.
   Поняло кто в его бедах виновен.
   То музейщиков род коварный,
   Обеднил государство обманом.
   Разорил, беспардонно ограбил!
   Государство родное обездолил.
  
   Решено было на Большом Совете
   Все музеи призвать к порядку,
   Что хранят они строго проверить,
   И отнять неправедно нажитое.
  
   Саранчой налетели слуги
   Государству верные свято.
   - Отвечайте, о вы, коварные,
   Где богатство свое храните-прячете?
  
   Не допросами и не пытками
   Ничего от музейщиков не добилися,
   - Не повинны! - Твердят коварные,
   Выдавать не хотят награбленное.
  
   И в Музей те сатрапы явилися,
   Мертвой хваткой в Завшу вцепилися.
   Но и тут она не сдалась,
   В прегрешениях своих не раскаялась.
   - Много лет я в Музее работала,
   Сберегла добро в ущерб себе.
   Ничего у нас не утеряно,
   Разве кое-что ненароком спутано.
  
   Ничего сатрапы не слушают,
   Только пишут, строчат на компьютерах,
   Недостатки, замечания придумывая,
   Обвинения неправедные фиксируя.
  
  
   На сем эпос обрывается, по причине больших утрат текста из-за вреда различных грызунов, тараканов и прочих паразитов.
   Ученые продолжают свои изыскания в надежде отыскать аналоги в других музеях, библиотеках и прочих вредных для общества заведениях. Что очень трудно и даже опасно из-за природной вредности и коварстве этой многочисленной части электората.
   Если что станет известно, издатели обещают благородным читателям немедленно сообщить и представить весь материал на их обозрение.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   25
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"