Аннотация: предлагаю Вашему вниманию седьмую лекцию А.Г.Дугина из цикла Фундаментальная психология
Фундаментальная психология
Лекция 7
Ятромеханика и физиология.
Территория психологии
Здравствуйте. Вы смотрите лекцию 7 из цикла Фундаментальная психология. Сегодня мы поговорим о рождении современной психологии и психиатрии. Чрезвычайно важно понять, откуда, на каком основании, в каком теоретическом поле, в какой парадигме возникла современная психология и современная психиатрия. Поэтому для того, чтобы уточнить, что я имею в виду о рождении современной психологии и психиатрии, я добавил в название лекции Рождение современной психологии и психиатрии из физиологии и ятро-механики. Поэтому мы об этом сегодня и поговорим.
Мы поговорим о том, как формировались базовые антропологические, философские, методологические, научные предпосылки, которые привели к становлению психологии и психиатрии как современной науки, или к двум направлениям одной и той же науки, которая изучает человека под определенным углом зрения. Что это за угол зрения, как она изучает, как она понимает человека, эта дисциплина -- психология плюс психиатрия, мы с вами попытаемся разобраться.
Я закончил предыдущую лекцию 6 на том, что представление о душе, характерное для Средневековья, традиционного общества, архаического общества, в Новое время меняется совершенно новым представлением о рацио. Где из разумной души классической традиции, классической сакральной цивилизации, души бессмертной, имеющей вечную жизнь, имеющей автономное бытие в самом своем центре остается только один элемент - рацио. И вот это рацио, эта составляющая, связанная с рациональным мышлением, берется на определенный период, на период раннего Нового времени , когда формируется философия Нового времени, парадигма Нового времени, парадигма модерна, берется в качестве эквивалента души.. Рацио замещает собой душу.
Дальше я упомянул уже в конце беседы, относительно того, как это выделение рацио из представления о душе становится основой самостоятельного онтологического, антропологического поля в философии Нового времени.
Я хотел бы здесь немного чуть подробнее остановится на трех направлениях, по которым потекла мысль Нового времени, когда произошла ликвидация души. По крайней мере представление о душе в классическом традиционном понимании, которое включает в себя, как мы видели в предыдущей лекции, довольно много разных моделей, концепций, реальностей. Но все они -- и архаические представления о душе, и политеистические представления о душе, и даже такие парадоксально буддийские представления, и монотеистические, и христианские , и исламские, и иудейские, и китайские представления о душе -- все они, при всем разнообразии и оппозиции, одновременно и совокупно отрицаются рацио и представлением о человеке Нового времени. В этом совершенно уникальный и не имеющий аналогов тезис Нового времени, который ликвидирует, подвергает тотальной деструкции все представление о душе, каково бы оно ни было. В разных цивилизациях. Не только в христианстве.
Здесь очень важно. Новое время утверждает свою собственную топологию, свое научное поле, свою догматику, аксиоматику, свои категории, и не только преодолевает европейское Средневековье или христианское представление, свойственное этому периоду о душе, но ликвидирует вообще все представления о душе, которые не соответствуют этой новой топике. Где бы мы их ни встречали, в архаических , политеистических цивилизациях, в христианской до начала Нового времени, и в этом уникальность. Т.е. Новое время действительно является новым, потому что оно выбрасывает в помойку представление о душе вообще из всех цивилизаций и культур, которые когда бы то ни было существовали. За редким исключением неких нигилистических представлений, отрицающих душу, которые мы конечно отдаленно встречаем и в классической цивилизации, например учения Левкиппа, Демокрита, Эпикура или Лукреция, если мы говорим о западно-европейской традиции, о западно-европейском материализме, или в раннем буддизме. Там мы действительно имеем дело с чем-то аналогичным.
Но никогда еще такое нигилистическое представление о душе, никогда еще отрицание души не ставилось в центр цивилизации, культуры, науки, философии, вообще всего мышления, всего представления о человеке, мире, обществе, устройстве космоса, как это имело место в Новое время.
На Западе -- Новое время, это на грани 16-17 веков, начинается формирование этой совершенно новой, беспрецедентной, уникальной парадигмы построения общества на отрицании души. Такой цивилизации не было. Такие идеи возникали время от времени, оставались маргинальными и периферийными. И вдруг, по какой-то необъяснимой почти причине западно-европейское христианское общество, которое даже в эпоху Возрождения не собиралось отрицать душу, хотя относилось к ней по-другому, трактовало ее по-другому, нежели в эпоху христианского, католического Средневековья, вдруг эта вся цивилизация не то что единодушно, но постепенно отметает душу и строит цивилизацию на ее отсутствии. Вот с этого все начинается.
Первым шагом, как мы говорили, является замена представления о бессмертной разумной душе представлением о рацио. Т.е. о некой инстанции рационального, рассудочного мышления. Но такое представление о рациональности человеческого субъекта сразу же влечет за собой представление об альтернативной, противоположной онтологической реальности, что ярче и полнее всего выражено в философии и топологии Р. Декарта. Поэтому Декарт является, наряду с другими философам, фундаментальным основателем философии Нового времени. Декарт, как никто другой, предельно ясно, до мелочей, до нюансов, предвосхитил и описал всю онтологическую и гносеологическую картину философии Нового времени. Декарт есть модерн, не случайно мы называем ортогональную систему координат декартовыми координатами. Как в геометрии мы принимаем систему ортогональных пересекающихся линий, называя это декартовыми, точно так же Декарт заложил основы онтологических координат, основанных на дуализме мышления и материи, мыслящего рационального субъекта и не мыслящего протяженного объекта. Т.е. есть субъект и объект, они противоположны между собой по природе. Согласно Декарту, эти две природы не сводимы, и в этом заключается особенность его дуализм, субъект и объект не сводимы друг к другу. Но что такое объект? Что такое не-субъект, по Декарту? Это все, за вычетом инстанции, где происходит рациональная деятельность.
Тут очень интересно. Этот объект складывается после вычитания Декартом из него рацио, т. е. способность к рациональной ментальной деятельности, в этом акте Декарт отождествляет душу с рацио. И получается, что объект, находящийся перед лицом субъекта, утрачивает душу в любых случаях. Т.е. мы имеем дело не только с человеческой душой, у которой вытащили одну часть, рациональную, отняв бессмертие и другие аспекты, но мы имеем дело с миром, из которого душу тоже изъяли. И в строгой процедуре разделения двух областей, двух онтологических зон на субъекта и объекта, под объектом в картезианской системе координат мы имеем дело с чем-то, лишенным души. Иными словами, мир теряет душу. Причем мир теряет душу радикально. Не может отныне быть представления ни о душе мира, ни о душах животных, растений. Аристотель утверждал наличие растительной души у растений, животной души у животных. И всякое представление об автономной душевной жизни, о той силе, о том ветре, который двигал в традиционном представлении внутренний и внешний мир, уже не идет речи.
Т.е. операция по лишению объекта души проведена строго и с самого начала. Но тем не менее, как мы видели, душа еще сохраняется, как некий условный синоним субъекта. Но если в данном случае из объекта душа изымается строго, и на этой строгости и основана топология интерпретации объекта и мира, то в отношении человеческой души происходит редукция души к рациональному элементу. В отрыве от всех ее остальных и фундаментальных свойств, которые существовали на предыдущих этапах и во всех остальных культурах, кроме культуры картезианской, дуалистической, культуры Нового времени.
Т.о. Декарт описывает нового человека, двигающегося в новом мире. Новый человек -- это только рассудок. Поэтому человек есть уже не душа, как у Сократа в "Алкивиаде", а человек есть рассудок. Т.о. рациональность является фундаментальным онтологическим аргументом. А вот мир объектов, в котором движется это рациональное начало, представляется совершенно бездушным. Т.е. это некий рассудок, передвигающийся в мире обездушенном и механическом. Отсюда и возникает представление о механичности мира. Т.е. объект рассматривается как машина. Это принципиальный момент.
Декарт говорит: есть рассудок, это субъект, и есть машина, это объект. Объект становится машиной. Здесь возникает закономерный вопрос: а как же животные, которые движутся сами, у них есть определенная самостоятельность, спонтанность в их реакциях. Декарт говорит: да, но это тоже машина, животное тоже машина. Декарт пока еще не говорит , что тело -- это машина, но уже тоже подразумевает.
Иными словами, мы приходим к картине, из чего складывается мир. Он состоит из действия некоторой рациональной программы, т. е. рацио, - и механизмов. Потому что в этой картине, в этой декартовой системе координат весь мир представляет собой рациум, действующий в среде машин. Есть рассудочное начало, программа, которая функционирует в некотором машинном мире, мире, состоящем из механических взаимодействий и закономерностей. Это уже Декарт. Т.е. это не то что наша современная технологическая виртуальная цивилизация, Декарт обосновывает этот бездушный мир, в котором рассудок отождествлен с рациональным алгоритмом построения определенных рассудочных моделей, дифференциалов, и эти программы действуют в среде машин. Добро пожаловать в пост-модернистскую виртуальную реальность в контексте 17 века.
Дальнейшее направление этой топологии мы видим у Канта. Но Кант сосредотачивается на рассмотрении исключительно софтвер. Его критика чистого разума показывает, что проблема механистического мира вне нашего сознания является довольно трудно разрешимой, мы даже не можем твердо сказать, есть этот хардвер, материальный мир, или нет. Потому что процессы рационального устройства, чистого разума, рацио уже самодостаточны. Потому что все, что мы знаем о мире, мы знаем через наше сознание.
Поэтому от Декарта можно пойти в сторону постановки под сомнение значимости этой механической внешней объектной конструкции. Потому что если весь мир -- машина, то он нам ничего, кроме того, что мы и так можем понять в рамках разумной деятельности, сообщить не может. Это мы воспринимаем его как машину, это мы должны научиться этой машиной управлять, это мы должны понять, как она устроена, как устроены вещества, частицы. Дальше остается только превратить окружающий нас мир во все более послушную и пластичную среду. Это и является программой науки Нового времени Ф.Бэкона, который говорит, что природа является преградой для человеческого сознания и человеческого мышления, для рацио. Когда мы начинаем разгадывать и познавать этот механизм, мы можем его изменить, перестроить, и им управлять.
И начинается война с природой. И эта война становится возможной за счет того, что природа теряет душу. Природа ничего не может нам сообщить, природа есть механизм, который надо распознать и которым надо научиться управлять. Вот программа Ф. Бэкона. Это главная научная программа философии и науки Нового времени. К этому ведет Декарт. И в принципе в каком-то аспекте развитие философии Нового времени строится именно так.
А Кант уже сосредотачивается на автономности рацио как таковой. В этом же духе, но в другом контексте, строится монадология Лейбница, которая рассматривает рацио как самодостаточную монаду. Эта монада представляет собой некую совокупность кибернетических операций, как такой расчетный центр. И если различие между разными уровнями бытия, то с точки зрения Лейбница, это различие между степенью активации монад. В единой монаде Бога действуют одновременно все элементы. Т.е. Бог знает все, поэтому Бог управляет всем, поэтому Бог такой главный программист, даже главный компьютер. В котором задействованы все слоты, и который осуществляет одновременно все возможные типы операций.
Человеческая монада, человеческое сознание, человеческое рацио -- это точно такой же компьютер. Но у него действуют не все составляющие. Поэтому он чего-то не знает.
А маленькие монадки, по Лейбницу, о которых писал очень остроумно Делез, в книге "Лейбниц и барокко", они совсем тупые, у них действует какая-то одна операция или две, как у клеща, ползающего по ветке и различающего свет и тьму, стараясь переползти больше к свету, чем в холодную тьму. Эти простые различения характеризуют минимальные монад. И эти минимальные монады, мнению Лейбница, крючками присоединены к какой-то телесности, которая вообще не играет никакой роли.
Здесь и Декарт с его рациональной автономией, причем Декарт считает, что содержание этого рацио является врожденным, отсюда спор об априори, о том, что существует до опыта. Эти врожденные представления Декарт считает идеями. Они ничего общего с идеями Платона не имеют. Это некие врожденные концепты или представления, как бы загрузка в программное обеспечение, которая дается вместе с программой. Это есть программа, есть рацио, и в нем уже есть не только операции, не только правила взаимодействия, не только алгоритмы, но и одновременно содержание того, с чем эти алгоритмы работают.
Так происходит у Декарта. У Лейбница эта картина приобретает характер глобальной вычислительной машины, которая существует автономно от сферы объекта. Потому что монада содержит в себе все, что можно себе представить. Где-то сходно мыслил и Бэкон, не доводя эти принципы до полной прозрачности, ясности и контрастности. И уже в 19 веке Кант посвятил себя исследованию функционирования этой программы как таковой. Это одно из направлений современной науки, современной философии, которое сосредотачивается на рацио.
Это нам важно, потому что современная психология строится на изучении той сферы, которая является промежуточной между рацио и материей. Психология обретает свое проблемное поле и свое место среди других наук, выделяя в качестве предмета проблематизации все, все, что связано с областью промежуточной между сферой рацио и сферой материи.
Но эта промежуточность мыслится в уже заложенных онтологических картезианских координатах. Иными словами, психология не изучает структуру самого по себе рацио, по крайней мере на первых этапах, полагая, что это дело скорее программистов, философов, таких как Лейбниц, Кант.
В Новое время философией занимались те, кто изучал структуры рацио. И психология, особенно на первых этапах, не стремилась так уж активно вторгнуться на территорию философии и выносить свои радикальные суждения о том, как устроено мышление, сознание, т. е. рацио, ограничиваясь сферой взаимодействия этого рацио, исследуемого философами, и сферой объектных механизмов, с которыми психология тоже имела дело, но опосредовано. Потому что это стало сферой физики, химии, биологии, ботаники, естественных наук, которые изучали жизнь механизмов. Важно понятие механика. Обездушенный мир уже становился машиной.
И это направление является фундаментальной топологией современной науки, современной антропологии, в рамках которой и ищет свое место наука, которой мы хотим посвятить максимальное внимание, но никак не удается на ней сосредоточиться, в силу необходимости предварительного досконального и тщательного исследования контекста, в котором эта наука (психология, психиатрия) возникает.
А возникает она в мире, где нет души. Где есть рацио, где есть предметный мир, и то, как организуется взаимодействие между рацио и предметным миром, это и является сферой преимущественных интересов будущих психологов, которые как раз и появятся лишь в 19 веке, в то время, когда эта картина мира начинает складываться с 16 века.
Исчерпываются ли этим картезианским дуализмом все представления о устройстве соотношения рацио и мира объектов, с тем механическим полюсом, который находится по ту сторону рассудка? И если картезианская линия движется с точки зрения исследования автономной структуры этого рассудка, вынося за сферу своего внимания механику, т. е. устройство объекта, но есть и другое направление.
Но здесь очень интересно слово механика. Мы должны понять, какое великое значение имеет слово механика, понятие механика, машина, в философии и психологии Нового времени. Когда объект становится машиной? Ведь объект в широком смысле это то, что находится перед. Это брошенный перед. То, что метнули перед нами. Но то, что есть объект, совершенно не значит, что у него нет души, нет жизни, что у него нет трансцендентного творца, который действовал в начале, и опекает в настоящем. И совершенно не значит, что в нем не живет тот маленький человек, о котором мы говорили, разбирая чукотские представления.
Т.е. тот факт, что нечто находится перед нами, а не внутри нашего рассудка, не значит, что это -- машина. Это может быть человек, это может быть дух, это может быть душа, животное или растение. Философия Нового времени в системе координат Декарта такого сомнения не допускает. Все, что находится перед нами, является механизмом. Не организмом, а механизмом. И даже организм, то, что имеет органы, внутреннюю цельность, связность, все это атрибуты машины.
Иными словами, механика как наука, которая появилась еще в традиционном обществе, выходит на первый план тогда, когда механическим становится все. Все, что не есть рассудок, есть не просто объект, а есть машина. Есть рассудок -- и есть машина. Протяженность -- главное свойство объекта, но для будущей психологии, к которой так и не можем толком подойти, принципиальным является нечто иное. Не то, что это протяженность. Протяженность -- это философская категория, пусть специалисты, например Кант, выясняют характер этой априорной формы чувственности. Это, конечно, очень важно. Но гораздо важнее не то, что объект пространственен, как у Декарта, а важнее то, что он представляет собой машину.
Иными словами, объект Нового времени -- это машина. Это не просто что-то другое, нежели рацио, она подчиняется тем же законам, по которым структурировано рацио. Это составляет возможность изначального перехода между рацио и объектом. Сфера, которая будет занята психологией, область промежуточного взаимоотношения между рес когенс и рес экстенс, эта область изначально является сферой механического. Т.е. механическое есть та сторона объекта, которая максимально приближена к субъекту, и та сторона субъекта, которая максимально приближена к объекту. За счет этой механичности и складывается вся модель отношения субъекта и объекта в философии Нового времени. Поэтому психология приходит не на пустое место. Она приходит в область механического. Т.е. изначально психология приходит на пространство механики. Она приходит во дворец механики, и изначально имеет дело именно с этим механической территорией, в которой субъект встречается с объектом. Потому что если объект -- машина, то у него есть код, он познаваем, его можно понять и починить. И соответственно если это машина, значит, у нее есть алгоритм, значит, у нее есть программа, мы можем ее воспроизвести, улучшить, изменить, починить.
Это и есть базовая предпосылка онтологии Нового времени. Мир = это машина, которую можно воспроизвести. Дальше, отталкиваясь от этой базовой механистичности объекта, строится представление о воспроизводстве мира на основаниях рацио.
Иными словами, в 17 веке мы находимся в виртуальной реальности, в пост-модерне. Проект перехода нашего сознания на облачный сервер, создание виртуальной среды или кибер-пространства -- это не новый тренд науки конца 20 начала 21 века, это замысел. Вся наука Нового времени и была ориентирована именно в этом направлении. Если мир -- это механический аппарат, то рано или поздно он будет не только разгадан, но и воспроизведен. Т.е. воспроизводимость мира открывается через его механичность. А его механичность открывается через его обездушенность. Это один из принципиальных моментов, который позволяет нам описать ту область, в которой воцарится психология.
Но здесь есть один момент. Наша картина будет неполной, хотя уже близкой к полноте, если мы не обратим внимание на английскую философскую линию, уходящую к номинализму, в Средневековье, к Оккаму, к оксфордскому богословию, тоже окрашенному номинализмом, и соответственно к тому направлению философии Нового времени, которое мы устойчиво связываем с Ньютоном, и английской частью основателей Нового времени.
Ньютон, во многом соглашаясь с Декартом, со структурой рацио, с механичностью объекта, тем не менее, в духе номинализма, ставит под сомнение автономность и самодостаточность рацио. Здесь Ньютон дает интересный прорыв в еще более далекие перспективы, уже не просто разработки виртуальной реальности, а открывает путь к разработке объектно ориентированной онтологии. Потому что в духе номинализма Ньютон говорит: а с чего мы взяли, что происходит автономное функционирование врожденного содержания рациональной программы, которая и предопределяет, или проясняет структуру объекта, делая видимым его механистичность. А нельзя ли посмотреть наоборот? Не есть ли мир предметов, того, что находится за пределом рассудка, не есть ли это -- рацио? А наше человеческое сознание, наше рацио, наше мышление, не есть ли просто инстанция, где заложен в мире объектов алгоритм, где механистичность устройства мира лишь находит свое наиболее концентрированное выражение?
И здесь очень важно. Т.о. Ньютон предлагает другой взгляд на этот дуализм. Дуализм это не отменяет. Но если картезианский дуализм как-то повисает в своем неопределенном отношении к онтологии объекта, механика здесь безусловно является промежуточной сферой, но само представление о том, что такое рес экстенса, рес когенс может с трудом сказать. Мы на новом этапе возвращаемся к трудной проблеме материи, или пространства, в "Тимее" Платона, когда он говорит, что понять материю, пространство с помощью нормального ума невозможно. Трудная проблема материи требует особого разума, разума помутненного, вырожденческого.
Здесь в рационалистической традиции, которая ставит акцент на самодостаточности разума, тоже проблема рес экстенса, проблема объекта является трудной. Отсюда феномен, вещь в себе у Канта. Хотя может быть Лейбниц и не замечает, ограничиваясь понятием крючок. Но тем не менее эта проблема остается. И трудность этой проблемы для рационализма, который больше обращает внимание на программное обеспечение рассудка, эта трудность как бы подхватывается на другом конце номиналистами, которые изначально, еще в Средневековье, ставили под сомнение какую бы то ни было реальность эйдетического начала вещи. Они считали, что объединение вещей в роды, или наличие у вещи смысла или духа является проекцией субъекта, и что бытие вещи первично по отношению к смыслу этой вещи.
Развивая и лишая всякой теологической подоплеки эту интуицию, это направление мысли, Ньютон приходит к эмпирической философии, к принципу эмпиризма, к принципу опыта. И утверждает тезис, что только опыт, в опыте, и ничего кроме опыта. Все, что не дано нам в опыте, то сомнительно.
Можно сказать, что это то же самое, что говорит Декарт. Декарт говорит, что когда мы распознали механический закон устройства объекта, то мы демонстрируем как это действует, Разлагаем его, собираем. И воспроизводство разложенного перед нами предмета, его новая работа, расчлененный анатомированный заяц начинает прыгать, шевелить ушами, убегать от волка... Если мы это докажем, в полной мере разобрать и собрать, когда мы продемонстрируем, что мы мастера воспроизводства, мастера механики, вот тогда это рациональное наше заключение будет действенным.
Это как-то похоже на Ньютона. Но Ньютон подходит метафизически с другой стороны. Он подходит со стороны объекта. Он говорит, что опыт -- это проверка справедливости и правильности рационального заключения не потому что рассудок правильно разгадал механичность объекта, а именно потому, что объект правильно транслировал знания о своем устройстве субъекту.
Т.е. здесь субъект приобретает статус и характер зеркала. Субъект Нового времени, рацио, становится некой инстанцией, в которой собирается, пополняя себя, некий архив опытных данных. Т.е. субъект сам творится через систему объекта. И эта система объекта, т. е. механичность мира, является не столько утверждением силы рассудка над объектом, сколько силой объекта над субъектом. Т.е. механичность мира, наличие в нем закона, например закона всемирного тяготения, страшный совершенно закон, кстати, ложный с точки зрения аристотелевской истины души, с точки зрения Средневековья, с точки зрения сакральной традиции. Такой закон может возникнуть только в очень больном сознании. В сознании, в котором тяжесть, о которой говорит Платон еще в "Тимее", оказывается не просто демонстрацией слабости ума, но неким активным началом. Эта слабость захватывает ум. Если Платон, уверенный в могуществе духа, говорит, что трудно понять материю, потому что Логос в ней гаснет, он смешивается с не логическими, бастерными элементами. Бастерный -- это значит, что логос частично логос, а частично и не логос, он к чему-то примешивается. Эта примесь, это смешение, эта тяжесть, этот инородный элемент заставляет ясный логос утрачивать самого себя.
Эти сложные отношения с рес экстенса у Декарта решаются с помощью механики. У Ньютона мы видим заход еще более глубокий, авангард будущего научного развития. Потому что Ньютон говорит: а не является ли все наоборот? Здесь обратная логика постижения мира и формирования рацио. Не является ли это захват тяжестью, глиной железа, а не железом глины. Не является ли платонический трудный бастерный логос, логос-полукровка, логос, рожденный от правильного логического отца, и не-логической матери, не является ли это не просто трудной задачей по линии отца, не является ли это выходкой, агрессивным броском материнского начала, который стремится этот промежуточный полукровочный логос подчинить второй половине его генезиса. В данном случае это материнское начало само по себе не является ли активной инстанцией, активной силой, это очень важно. Не просто пассивной преградой. Логос не просто смешивается... У Платона, например, в происхождении Эроса Диотима рассказывает Сократу как рождается Эрос на свадьбе Афродиты. Полнота сочетается с пустотой, рождается промежуточный эрос. Ведь эрос -- это как и философ, это тоже бастер в каком-то смысле, это тоже полукровка. Потому что у него отец полный, а мать -- не богиня, не из тех богинь, что восседали на том же пиру Афродиты, а пришедшая откуда-то из периферии. Это очень принципиально. Это недостаток, это привация, которая порождает эрос. Эрос -- полукровка, потому он не так красив, как описывает Диотима.
Но что нам хочет сказать Ньютон, если мы расшифруем его научные взгляды в контексте этого платонического мифа. Он хочет сказать, что этот брак Пороса и Пении, рождение Эрота -- это есть определенная стратегия пустоты, стратегия материи, которая идет в наступление на логос. И поэтому Эрос в таком случае, он занимает здесь место механики, Эрос является территорией наступления материнского начала, материнской пустоты, на полноту отеческой линии. Эрос -- это не движение от Пороса к Пении, чтобы понять ее, а это попытка Пении проникнуть в структуры Логоса, отцовской полноты, и разложить их и внутри, сделать их похожими на себя.
Тогда механика Ньютона приобретает совершенно иное значение. Механика -- это не то, что постигает рациональный субъект, а механика -- это способ мира вещей, или закона самих вещей как таковых транслировать через эту механичность, через свою структурированность, транслировать свою собственную природу - воспринимающему их рациональному сознанию.
Т.е. здесь меняется представление о приоритетах. И рацио превращается не в самодостаточную, не в автономную, или в каком-то смысле первичную, как у Лейбница, или у Канта, инстанцию, - а в строго вторичную, в духе последовательного номинализма, полностью лишенного религиозного креационизма. У Ньютона еще действует Бог-часовщик, который подправляет вещи, еще деистский момент присутствует. Но этот Бог-часовщик действует через природу, и если он как-то и действует, то это просто закон природы, или может отступление от этого закона. Но это присуще именно миру материальных вещей.
Отсюда закон тяготения, гравитации, тяжести. И это закон, это -- сила. Смотрите, какие сильные слова!
Что является законом для Платона? Движение вверх. Откуда растут законы? Из подражания душе. Законы традиционного общества связаны с вертикальным измерением,. с бессмертием, с божественным.
Тут же возникает закон природы, закон предметов. Который не просто разгадывается автономным разумом, но он дает себя разгадать. И этот закон природы, который дает себя разгадать, он конституирует этим соблазном разгадки -- разгадывающего. Т.е. конституирует само рацио, самого субъекта. В этом модель Ньютона, в этом -- эмпиризм, в этом -- последнее слово метафизики Нового времени, которая смещает центр тяжести, онтологический полюс в сторону объекта.
Но все это -- и смещение в сторону софтвер, объекта, эмпиризма в английской традиции сциентизма, - все это по большому счету вписано в картезианский дуализм. И поэтому нельзя сказать, что современным и соответствующим парадигме Нового времени может и должен считаться только островной эмпиризм Ньютона. А, мол, континентальный французский рационализм, картезианский, немецкий, с уклоном в автономию идеализма, как у Лейбница, - это является менее современным. Нет. Оба подхода формируют границы территории современности. И в одном случает придается значение самостоятельности рациональной программы, в другом случае -- нет. В случае Ньютона речь идет о том, что мир предметов, или материи, вещи как таковые, объекты, - они уже несут в себе определенную механистическую закономерность, которая становится эксплицитной в человеческом познании, дает о себе знать в человеческом сознании. И человеческое сознание есть не что иное как продукт такого осознания механичности мира. И, соответственно, значит это сама машина.
Тут мы двигаемся еще дальше. Потому что и так уже в картезианстве и кибернетической метафизике монад Лейбница явно можно уже видеть признаки искусственного интеллекта. А Ньютон хочет сказать, что ИИ построили машины. Т.е. ИИ -- это не то, что создали люди, воспроизводя себя в машинах, а то, что создали объекты, временно воспользовавшись людьми. И человеческая рациональность по сути дела элемент эмпирической стратегии мира объектов или законов природы.
Итак, здесь нам надо искать место для психологии. В мире, где души и след простыл. Там не только ее забыли, потеряли, и что мы ее сейчас где-то найдем. Если только немного изменим взгляд на эту карту онтологическую, гносеологическую, которая перед нами обозначилась. И где-то будет забытая затерянная душа, упавшая под стол.
Нет. Эта сама карта и в картезианском дуалистическом ключе, и в кантианском, делающем акцент на субъекте, и в ньютоновском, эмпирическом, ставящем акцент на самой материи, - здесь души не только нет, здесь ее и не может быть. Более того, карта возникает, когда душа ликвидируется. Само построение такой модели отказывает невидимому могущественному вектору души, спонтанно движущему все структуры мира, отказывает ему в праве на существование. Эта спонтанность разгадана, она ликвидирована, она распалась на два полюса, и теперь в наше время Бруно Латурн назовет это конституцией Нового времени в науке. Т.е. не-запрет на смешение двух рядов сущего того, что происходит в рассудке и того, что происходит в мире предметов. Эта конституция Нового времени и есть конституция, первым пунктом которой говорится: души нет. Не то что Бога нет. Бог как закон, рациональная структура, как механизм, как часовщик, или часы -- может быть. Нет души. Номер один. И мы, нижеподписавшиеся, верны научной картине Нового времени, мы даем согласие кровью, что душу мы отдаем научному познанию. И дальше -- печать, кровавое пятно.
И те, кто присягает модерну, те, кто ходит в школу, те, кто признает нормативы Нового времени, осознанно или принудительно, они находятся по знаком этой конституции Нового времени, в основе которой лежит распад интегрального единства души на две части -- на рациональную часть и объектную часть. Это и есть правило конституции Нового времени.
Дальше мы уже можем выбрать -- либо акцентировать на рес экстенса, как англосаксонская эмпирическая традиция, либо больше акцентировать на рес-когенс, как рационализм, или как иногда говорят -- интеллектуализм, хотя это неверно, это именно рационализм. Выбор у нас остается. Но правила мы должны принять. Правила распада души на два полюса.
Теперь мы переходим ко второй части. Как формируется и уточняется карта, которую мы описали. Одним из элементов такого базового отношения является пересмотр отношения к человеческому телу. Отныне тело -- это механизм, это объект, и у Декарта он сопряжен с рацио, с субъектом через шишковидную железу. Шишковидная железа - это часть мозга, которая в 17 веке считалась непарной. А остальные части мозга были более-менее симметричны.
И эта непарность, которая потом оказалась парностью, только более трудно различимой, и эта непарность шишковидной железы заставляет Декарта считать, что в этой шишковидной железе мозга происходит пересечение рассудка, рацио и тела. Это и есть главный механический рычаг, процессор, переводящий сферу рационального в сферу материального. Человеческое тело становится механическим объектом, и лишь одна его точка, Декарт предполагает, что это -- шишковидная железа, является неким интерфейсом между программным обеспечением и процессором, и собственно функционированием самой машины.
Что такое ятро-механика? Все это и является основой ятро-механики. Ятрос по гречески -- это врач. Механика -- это механизм. Соответственно мы вступаем в сферу нового понимания медицыны, потому что мы вступаем в сферу нового понимания человека, нового понимания человеческого существа, человеческого я, мира как такового, и врач отныне, любой врач, а потом и психолог, психиатр -- это врачи. Психолог -- это полу-врач, полу консультант, а психиатр должен быть в полном смысле слова врачом. Психи-ятрос, психи-атр -- это то же самое, что и ятро-механика. Ятрос по-гречески -- врач.
Итак, ятро-механика -- это подход к излечению человеческих болезней, основанный на представлении анатомии, что человеческое тело является объектом. Т.е. механизмом. И соответственно Декарт прямо говорит, что животные -- это механизмы, мир -- это механизм, и человеческое тело, имеющее протяженность, является частью рес экстенса, т. е. протяженной вещи. И значит человеческое тело является механизмом. А если это механизм, то мы должны рассматривать человеческое тело как машину. И обращаться с ней мы должны тоже как с машиной. Если у машины что-то не работает, мы можем исправить, нарастить, подточить, накачать шину, поправить колесо.
И представление человеческого тела как машины является базовой аксиомой уже для Декарта, не только для эмпириков, ньютонианцев. Они уже походят к тому, что и человеческий рассудок для них тоже машина.
Но Декарт говорит: мы про рассудок не будем, рацио оставим пока в покое, но то, что тело наше -- машина, в этом нет никаких сомнений. И следовательно лечить его, ятрос, а отсюда психиатрия, педиатрия, - это лечение, ятрос -- это врач, ребенок -- пайдос, педиатрия -- это лечение детей. Ятрос -- это лечение механизма. Значит врач есть механик. Значит, врач и инженер, строитель сооружений, изобретатель -- они становятся типологически единой фигурой. Отсюда представление о человеческом теле как об аппарате, который и следует так изучать. В основе ятро-механики, такого подхода к человеческому телу и его изучению стоит Декарт. Т. Е, мы находимся в самом центре пандемии Нового времени, которая очень серьезно ликвидирует душу. За это дело взялись серьезно, и относятся к этому делу очень ответственно. Занимаются этим 500 лет и очень упорно, ежедневно заставляют этим заниматься всю цивилизацию, погрузив ее в эту матрицу, в матрицу ятро-механики.
Мы живем в мире механизмов не когда мы стали смотреть фильмы про матрицу, или про киборгов. Мы -- киборги, начиная с 17 века. Потому что наше тело в рамках ятро-механики, все анатомические, физиологические, медицинские, клинические практики, с которыми мы имеем дело, все лекарства, больницы, институализация отношения к нашему телу, представление о здоровье и болезни, возводимо к представлению, что наше тело -- механизм. Т.е. ятро-механика.
Соответственно дальше мы можем проследить, как ятро-механика конституируется с другими авторами. Другой яркий представитель ятро-механики, который является одним из основателей современной медицины -- это Санторио Санторио,. итальянский врач, изобретатель, анатом, физиолог. Он был другом Галилея, еще одного творца современной картины мира, который занимался полной ликвидацией наследия Аристотеля в физических науках. Мы видим, что все это тесно связано. И Санторио предлагает строить огромный аппарат для измерения давления, занимавший целый современный завод. И его представления о ритме сердца, о работе нашего тела, подходит к конструкции некого физического механизма, чьи законы Санторио предлагает изучать так же, как изучают механики. Это и есть один из бросков в сторону био-механики.
Это не значит, что био-механика изучает сочетание биотического, живого, с механическим. Био-механика означает, что всякое био и есть механика. И ятро-механика -- это как форма медицины, как основа современной медицины, заведомо уже видит в человеческом теле механизм. Дальше уже начинает его исправлять и исследовать.
Кстати, до прихода такого отношения вскрытие трупов было либо запрещено, либо ограничено. По трупам гадали только животных, и только в древности. В христианстве вскрытие трупов считалось черной магической операцией, которой занимаются все эти ятро-механики, потому что они занимаются не с тем, где жила бессмертная душа, не с остатками этой души, они имеют дело не с тем, что воскреснет по воскресении мертвых, о чем настаивало средневековье и христианство, ислам, но они имеют дело просто с неким механизмом, который почему-то утратил возможность двигаться, бегать, улыбаться. И они исследуют, как он был устроен. Чтобы в дальнейшем улучшить его функционирование. И ясно, что когда они с Санторио вскрывали трупы, изучали с увеличительным стеклом, что у человека внутри, они не могли не задуматься о построении искусственного человека. Когда они видели, как механистически устроено человеческое тело, им не могло прийти в голову, что то, чем оно оживляется, имеет тоже механическую структуру. Т.е. их инстинктивно вело в британское королевское общество, к англосаксам, где "ничего кроме опыта", к экспериментальной науке Ньютона. Кстати, они между собой действительно были связаны.
Еще одним ярким представителем ятро-механики был Джованни Борелли, медик 17 века. Он провозгласил идею биомеханики, был создателем таксономии, которая предполагала различать движение животных и людей по степени механических аппаратов. Т.е. с одной осью симметрии, с двумя, как устроены человеческие кости, как они движутся конечностями, частями. Т.е. это рассмотрение человеческих перемещений как совокупности биомеханических изменений и подчиняющихся строгой логике аппаратов. Борелли предлагал рассматривать кости в человеческом организме как рычаги, мышцы как движущие силы, сосуды он называл трубами. И в его мире человек представал просто неким аппаратом, у каждой части которого имелся механический образец. Т.е. не трубы водопроводные создавались по образу вен и сосудов, а вены являются образом водопроводных труб, легкие -- образ кузнечных мехов, и т. д. Т. е. речь идет о том, что человек -- это некая машина, сконструированная из разных машин. И поэтому необходимо расчленить эти отдельные органы, рассмотреть отдельно, а потом сложить заново и посмотреть, как они будут действовать.
Еще один яркий представитель ятро-механики -- Больиви, тоже 18 века, который развивает эту тему, отождествляет сердце с насосом, говорит, что насос -- это прообраз сердца. А сердце -- это насос-штрих. Т.е. по сути это некая механическая инстанция, которая разгоняет кровь по телу, железы подобны ситу, грудная клетка представляет собой кузницу. И это не просто метафоры, это выяснение кода анатомии. Т.е. приравнивание человеческого тела к машине является базовым элементом ятро-механики, основой медицины как таковой.
Резкий рывок в сторону еще большей механистичности совершает философ Жюльен де Ламетри, уже 18 века. Он является представителем механического материализма. И вопреки Декарту отрицает какой бы то ни было автономии рацио. Он даже более последователен, чем Ньютон. Отрицает Бога даже в качестве часовщика. Это уже чистый материализм. Человеческое тело он рассматривает как организованную материю. И важно: способность мыслить он уже просто выводит из неких механических действий тела, как продолжение этих действий. Т.е. у Ламетри мысль становится формой телесной деятельности, подчиняется тем же законам, что и законы механики. И здесь мы видим то, что мы читали у Ньютона, уже здесь полностью возведено в статус философской научной ятро-механической концепции. Что не только человек в его объектной стороне является механизмом. К 18 веку это уже стало некой догмой антропологии. Но и человеческое сознание есть не что иное, как продолжение этих механических законов. Соответственно он уже не дуалист, шишковидная железа не имеет для него большого значения, тем более что постепенно выяснилось, что она так же симметрична и двойственна, дихотомична, как и другие части мозга. Потому она потеряла свою уникальность, которую имела в конструкциях Декарта. Процессорами было что-то другое. Да и потребность в этих процессорах, постепенно отпала. Ламетри пишет свой труд, который называется Человек -- это машина. И больше ничего. Человек -- это машина, которая имеет потребности, потому что всякая машина имеет потребности. Именно в этом заключалась проблема вечного двигателя. С точки зрения науки эмпирической Нового времени если все -- машина, то она имеет потребность быть заведенной заново. У часов должен быть часовщик, который заведет часы, когда пружина исчерпает свой потенциал. Эта необходимость в часовщике привела Ньютона к представлению о неком материалистическом Боге. Который заправляет бак бензином, заводит часы, дает некий импульс функционированию материальным предметам. А иначе предметы исчерпали бы свои возможности.
Интересно, что в материалистической картине Ламетри потребности организма остаются (как и у Ньютона), но часовщик пропадает. Если потребность не удовлетворяется, машина разрушается. И ее место занимает какая-то другая машина.
Интересно, как Ламетри определяет ум. Что такое рацио для него? Это мера потребности. Когда он понимает, что надо заправиться, значит умный. А еще более умный знает, что в какой-то момент возникнет потребность в бензине, поэтому он заправляется заранее. И с точки зрения Ламерти, ум его безмерен. А кто вспоминает, что необходимо заправиться, когда бензин кончился, и машина встала, мера его ума меньше. Потому что он не определил потребность.
Дальше можно расширить номенклатуру потребностей, но мы не выйдем принципиально за ятро-механическую установку.
Ламетри по-другому, как и Ньютон, описывает поле механического, куда будет вступать наша психология. Здесь кроме объекта, кроме мира материальных предметов ни для какой промежуточной сферы места не остается. В данном случае если принять тезис Ламетри, или модель чистого материализм Ньютона, то психология просто станет разделом учения о физиологии, по большому счету частью механики. И идеология тоже станет естественной наукой, изучающей природу.
В принципе изначально были идеи поместить некоторые типы психологии в раздел о природе. Т.е. в раздел об объекте, о материи, причислить ее к естественным наукам, изучающей мертвые бездушные предметы. Такая ирония: якобы наука о душе, псюхэ, психиатрия как изучение души, мыслится либо как промежуток между рассудком и телом, либо как просто изучение отдельных функций телесного проявления мира объектов. Это очень серьезное наследство, с которым психология и психиатрия имеет дело до нашего момента.
Говоря о ятро-механике, можно сказать еще о Бернардино Рамаццини, который так же настаивал на том., что механика является основой медицины.
Им какое-то время противостояли так называемые ятро-химики, врачи-химики, школа Парацельса. Они отказывались рассматривать человеческий организм как совокупность механизмов, а считали, что это скорее алхимическая магическая субстанция, где происходят движения и трансформации веществ, элементов и стихий. Но этот взгляд был признан не научным, и стал маргинальной медициной. И это совсем другой подход. Ятро-химия была отброшена в пользу ятро-механики.
И дальше ятро-механика развивается параллельно физиологии. Физиология -- это представление о том, что человек в целом есть механизм, физио -- учение о природе. Человек есть явление физическое, и как физическое явление человек есть рес-экстенса, элемент природы. И именно так его и надо изучать.
Термин физиология был введен Жаном Фернелем еще в 16 веке, одним из ярких врачей-физиологов. Врачи-физиологи просто рассматривали человека как физическое явление, как аппарат. Это было очень близко к ятро-механике. Да по сути врачи-физиологи и были ятро-механики.
Был Уильям Харви (конец 16 -- начало 17 века), один из пионеров анатомии, распознавший насосную функцию сердца. Раньше считали, что кровь пульсирует из печени.
Любопытно, что уже в 19 веке мы встречаемся с такими физиологами как Анри Мильн-Эдвардс, французский физиолог английского происхождения, как видно из фамилии. Он предложил в духе новых веяний индустриализации рассмотреть человеческий организм как фабрику. Т.е. это не просто какая-то отдельная машина, а это уже настоящая фабрика, в которой происходит разделение труда между органами. Анри Мильн-Эдвардс был последователь Адама Смита. И он применяет к человеческому телу метафору капиталистического производства. Заказ, производство разных функций, нервы, железы, сердце -- все занимаются определенным видом деятельности, в рамках разделения труда на человеческой фабрике.
Т.е. представление о человеке индустриализируется. Оно остается механистическим, как и в ятро-механике, но физиология приобретает индустриальный характер. Т.е. человека уже мыслят как серийный аппарат. Даже производство людей становится не таким, как производство инструментов в раннее Новое время, когда кто-то с трудом делает колесо, долго выпиливает какую-нибудь втулку, Декарт и Спиноза всю жизнь шлифовали линзы.
Когда мы подходим к человеческому организму индустриально, забрезжит идея улучшить, усовершенствовать, или народить новых людей, и сделать так, чтобы они не гибли в юности. И физиологический подход к медицине ставится на индустриальный поток.
Очень важную роль сыграл Клод Бернар, французский физиолог 19 века. Он занимался более подробным и детальным описанием человеческого организма.
Собственно, на этом мы можем завершить обзор более прикладных сфер в ятро-механике, подойдя вплотную к созданию психо-физики. Собственно, психология появляется в этом контексте. Она появляется в картезианской и ньютонианской системе координат. Поэтому психология изучает либо то, как рес-когенс соотносится с рес-экстенса, причем не залезая глубоко в структуры рацио, как делают это философы, и не залезая глубоко в структуры рес-экстенса, как это делают физики или химики, представители других естественных наук, но ища себе место в переходных моментах. Где рацио становится наименее рациональным, отсюда интерес к сбоям в работе рацио. Декарт считал, что эмоции, которые становятся объектом изучения психологии, это просто плохо продуманные мысли. Декарт отказывался признавать какое-то другое значение эмоций, тройственность души Платона он отрицал, считая, что существуют какие-то механические потребности, которые выполняются по логике механизма, по логике рес экстенса.
И психология начинает заниматься периферией рацио. И одновременно, а особенно в случае физиологов, при переходе к психофизике, происходит исследование того, как потребности телесного организма сублимируются и превращаются в структуры сознания. Т.е. наоборот наиболее высшие аспекты физиологической деятельности механического человеческого организма попадают в сферу внимания психологов. И периферия разума, там, где рассудок становится все более и более сумрачным и все менее и менее рассудочным. Рассудок как бы глупеет. И это пересечение очень умного механизма и очень глупого сознания и описывает предметное научное поле современной психологии.
Поэтому важно, что философия изучает разум как он функционирует правильно. И его погрешности, сбои, примеры идиотизма, глупости не попадают в сферу философии. Философия не занимается тематически дебилами. Но кто-то должен ими заниматься. Кто-то должен обращать внимание на ту сферу, где человеческое сознание дает сбой. И как раз эти погрешности функционирования этого программного обеспечения, сбой машины, когда она зависает, и оказываются приоритетным полем внимания психологов. Т.е. когда программа дает сбой. Это с одной стороны. А с другой стороны их интересует как из компьютера, из хард-диска как такового рождается его содержание. Это еще более загадочная тема.
И это та область, где потребности машины, если говорить языком Ламетри, становятся столь интенсивными, столь гибкими, столь разнообразными, формирующими нейро-сети, почти автономными, отрываясь от базовых желаний, там, где они становятся разумными, там, где тело становится разумным, а разум становится телесным, эта сфера становится областью современной психологии. Поэтому изначально она называется психо-физикой. Или экспериментальной психологией, которая занимается принципиально этой зоной.
При этом конечно в этой психо-физике можно сделать акцент на то, что мы принимаем топологию Ньютона и Ламетри, и погрузиться в догматику материализма. Тогда нас больше интересует, именно как машина, механизм человеческой фабрики, как она превращается во владельца с помощью усложнения своих внутренних операций, подстроек, компенсаций, как организм конституирует нечто напоминающее мысль, пусть в своих зародышах. Кстати, отсюда физиологи и психофизики внимательно изучали животных. Потому что с их точки зрения (мы подойдем к этому в следующей лекции) люди -- это и есть животные, только более высокого уровня. Соответственно, изучая животных, мы можем проследить, как утончается мера ума, структура потребностей (у Ламетри структура потребностей и есть мера ума). И как рождается ум из механических машинных потребностей. А с другой стороны -- как происходит угасание рассудка. Угасание рассудка тоже может обнажать некоторые механизмы того, как происходит конституирование этого рассудка с механической стороны. Поэтому психические заболевания, отклонения, проблемы психики, механизмы формирования эмоций, чувств, или наоборот -- все это становится сферой приоритетного внимания психофизики.
Итак, мы подошли уже к моменту рождения самой психологии. Психология появляется здесь, в этой топике, когда души нет и в помине, о ней забыли. И многие психиатры 20 века, особенно советские, говорили, что нельзя использовать слово психиатрия. Потому что никакой псюхэ, души -- не существует. Они предлагали френологию, френоятрию, т. е. как лечить мозг, как лечить структуру сознания. Потому что само употребление слова псюхэ, психиатрия -- оно раздражало психиатров. Психиатры имели дело с двигающимися механизмами, а название дисциплины отсылало к миру, который вообще не имел ничего общего с той топологией, которую они считали абсолютно достоверной, единственно возможной и само собой разумеющейся.
В психологии -- меньше, но психология может и не претендовала на такую строгость, как психиатрия. Когда имеешь дело с совсем клиническими случаями, надо отвечать за свои слова и свои эксперименты. Психология менее строгая, поэтому она, хотя и конституировалась в науку, но все же изначально психология считалась промежуточной. То ли наукой о сознании, то ли наукой о теле, под разделом анатомии и физиологии. Но все же психология сохранила определенную дистанцию и при необходимости перебежать на сторону философии, если какие-то моменты с человеческой механикой и физиологией создавали проблемы. В то время как психиатрия была жестко привязана к этому каркасу человеческого организма, и в общем тяготела к тому, чтобы быть естественной наукой.
Вот так, в этом меж-предметном пространстве, в этой онтологической, антропологической и гносеологической нише созревала современная психология. Дальнейшие этапы ее становления мы проследим в следующих лекциях. Всего доброго.