В понедельник утром Александр Петрович зашёл к своим подчинённым и сказал, что с зарплатой за октябрь придётся обождать ещё недельки две. Ещё он сказал, что для фирмы наступили тяжёлые времена и с сегодняшнего дня в штатном расписании вместо пяти единиц останется только четыре. И добавил, что "не хотелось бы никого насиловать", но если до конца рабочего дня не найдётся доброволец на увольнение, то придётся "решать этот вопрос командными методами".
Услышав всё это, Лидия Ивановна поджала накрашенные яркой помадою губки и уткнулась в свой монитор. Сергей Геннадьевич, у которого было двое детей-студентов, больная жена и четыре кредита, вздохнул и принялся перекладывать с одного края стола на другой сотовый телефон, сломанный карандаш и чёрную линейку на пятнадцать сантиметров. А Леночка посмотрела на начальника испуганными глазками, словно надеялась, что сейчас эти милые и добрые люди весело рассмеются и признаются, что всё это - только розыгрыш.
Мишка Попов внимательно выслушал начальника, покачался на задних ножках стула, вздохнул и щёлкнул мышкой, закрывая окошко пасьянса на большом мониторе. Отодвинул в сторону клавиатуру, потянулся за маленькой баночкой растворимого кофе и как обычно забыл предложить его всем остальным. Размешал горьковатую, со странным запахом разогретой пластмассы жидкость и вытащил из стола завёрнутые в оборванный кусочек фольги остатки вчерашней шоколадки. Украдкой посмотрел на календарь, где пять дней назад Леночка оборвала большие листы и установила красный квадратик-бегунок на первое декабря. Аккуратно разжевал шоколад, стараясь, чтобы он не забился в дырку нижнего коренного зуба, отхлебнул кофе... И только после всего этого вытянул залапанный грязными пальцами лоток принтера, достал оттуда чистый лист бумаги и, стараясь, чтобы строчки получались не очень кривыми, написал "по собственному".
Посмотрев на заявление, Александр Петрович сказал про "объективные причины" и про то, что со стороны банков было форменным свинством оставлять без поддержки малый бизнес. Выслушав это, Мишка молча кивнул. Начальник добавил, что ситуация обязательно изменится в следующем году, когда появятся новые клиенты, а старые линии сбыта заработают. Юноша согласился с тем, что "сейчас у всех кредиты и всем трудно точно так же как и тебе" и не сказал ни слова, когда Александр Петрович рассказывал, как его отдел полгода сидел без зарплаты в далёком девяносто седьмом.
Через полчаса, получив аванс за три месяца и клятвенное обещание "рассчитаться полностью до следующей пятницы", Мишка принялся укладывать в целлофановый пакет свои личные вещи: белую кружку, на пузатом боку которой была нарисована ромашка с жёлтыми лепестками и белым сердечком; деревянную рамочку для фотографий, которую ему подарили на прошлый Новый Год, и он так и не нашёл, чего же туда вставить, и колонки, которые он купил на "свои собственные". Сидеть за этим столом придётся ещё две недели, но вещи можно было унести уже сегодня.
Когда пакет был сложен и повешен на рогатую стойку-вешалку, Мишка попросил у Лидии Ивановны цветной маркер и аккуратно закрасил число "19" на календаре... И после этого в конторе всё пошло по-прежнему: Александр Петрович уехал по каким-то своим, ему одному известным делам; Сергей Геннадьевич ругался по телефону с одними людьми, Лидия Ивановна - с другими; Леночка что-то читала с экрана, и её пальчик с перламутрово-зелёным маникюром тихонько крутил колёсико мышки. А Мишка запустил "аську", и единственным отличием от всех остальных дней для него было в том, что на экране время от времени появлялось "слушай, у тебя никакой работы на горизонте нет?"
Этим вечером, впервые за всё время работы, Мишка самовольно решил уйти из офиса пораньше. Он дождался, пока погаснет экран его компьютера, снял с вешалки подготовленный утром пакет, подмигнул Леночке, пожал руку Сергею Геннадьевичу и буркнул "всего хорошего", проходя мимо спины Лидии Ивановны. Прошёл по коридору к широкой лестнице, туда, где на панелях "под дерево" была закреплена крохотная камера видеонаблюдения. Юноша не был уверен, но, кажется, запись именно этой камеры иногда просматривал Александр Петрович, контролируя, во сколько отправились по домам его подчинённые. И вот сегодня, проходя мимо, Мишке захотелось плюнуть в её сторону... или показать "фак" прямо в блестящий кружочек объектива... или сделать что похуже.
Конечно же, он спокойно прошёл мимо и ничего такого не сделал... потому что боялся.
В свои двадцать три года он боялся очень многого. Будучи разумным человеком, он ни капельки не опасался нападения инопланетян, проклятий чёрных магов и появления цунами. Зато он очень боялся машин, которые мчались прямо на него, когда он переходил дорогу по "зебре". Собак, которые быстро бежали в его сторону; и котов, которые неожиданно бросались под ноги тому, кто откроет дверь подъезда. Он боялся остаться голодным и поэтому садился за стол не тогда, когда в животе начинало бурчать, а просто, когда приходило время обеда или ужина. Он боялся девушек, потому что считал, что им нравятся совсем другие, не такие как он, парни; и дворников, которые поднимали пыль своими мётлами как раз в тот момент, когда он шёл мимо. И надо ли говорить о том, как сильно он боялся начальников, милиционеров, камер видеонаблюдения и вахтёров на проходной.
Но больше всего этого Мишка боялся свою мать. И боялся он её столько, сколько себя помнил.
Алевтина Николаевна искренне считала себя мудрой и несправедливо обиженной женщиной. Она говорила, что Мишка - это "её крест", и надо будет нести его столько, сколько сможет. Она частенько вспоминала своего "непутёвого супруга" и очень боялась того момента, когда в Мишеньке должны будут "взыграть гены". А что это рано или поздно произойдёт, она ни секунды не сомневалась. Отец бросил семью, когда малышу было три года, и тогда Алевтина Николаевна поклялась вырастить сына "во что бы то ни стало". И растила его, как умела. Водила мальчика за руку сначала в парк и в детский сад, потом - в школу и на каток... потом - в училище и на работу.
Даже в этот бизнес-центр, где Мишка работал до сегодняшнего дня, он устроился только благодаря стараниям Алевтины Николаевны. И подыскивая работу для сына, она выбрала офис Александра Петровича только потому, что эта работа была близко от дома. Тогда, полтора года назад, побоялся возразить матери, юноша отправился писать заявление о приёме на работу.
И вот теперь, когда "с таким трудом найденная" работа была утеряна, Мишка до холодного пота, до дрожи в коленках боялся идти домой. Он знал, что произойдёт тогда, когда признается, что его уволили. Сначала Алевтина Николаевна не поверит сыну и будет несколько раз переспрашивать, добавляя "скажи мамочке правду!" Потом она будет кричать про то, что "подняла полгорода", когда подыскивала "своей деточке" эту работу. И про то, что теперь "будет стыдно смотреть этим людям в глаза". Потом схватится за левый бок и будет лежать на диване, обмахиваясь прошлогодней газетой, и отказываться от воды, корвалола и скорой помощи. А потом вспомнит про "неблагодарную тварь", по чьей милости она осталась одна с ребёнком на руках и от которой за всю жизнь "слова доброго не слышала".
И вот теперь, пройдя три квартала от бизнес-центра до своего двора, молодой человек замер, раздумывая входить ему в подъезд или нет. Он остановился на углу дома и посмотрел на окна своей квартиры. Там, где прошло его детство и там, где сейчас Алевтина Николаевна чистит селёдку и отваривает картошку, поджидая сына. Ту самую картошку с луком и подсолнечным маслом, которую он терпеть не может, но боится сказать про это матери.
Мишка вздохнул, ещё раз потрогал языком дырочку в зубе... и пошёл прочь. Конечно же, он понимал, что не получится вечно бегать по улицам и разговор с матерью всё равно произойдёт сегодня же вечером. Но решил прогуляться ещё немного, ещё совсем чуть-чуть.
Он не торопясь прошёл до трамвайной остановки, а потом - через мостик над теплотрассой и остановился на углу парка. Потоптался на свежем снегу, оставляя причудливые отпечатки рифленых подошв. Посмотрел на высокий забор, раздумывая стоит ли пролезть сейчас в дырку - туда, где чьими-то добрыми руками были срезано несколько железных прутьев - или же пойти по тротуару и обойти вокруг парка. Мишка частенько сокращал путь, пересекая парк наискосок по неприметной тропинке. Но сегодня он ушёл с работы пораньше, времени было побольше и поэтому, особо не раздумывая, пошёл по тротуару.
Сейчас юноша свернёт за угол высокого забора и пройдёт мимо центрального входа в парк... потом дождётся, когда загорится зелёный сигнал на высоком светофоре, перейдёт через проспект и окажется на круглой площади. Там, возле большого здания с каменными буквами "Кино - Театр" на фронтоне, он присядет на краешек скамейки и будет украдкой смотреть на железную дверь дома на другой стороне площади. Туда, где висит табличка "Стоматологический кабинет" и где работает девушка, которую Мишка сейчас дожидается.
Она заканчивает работу в пять тридцать, выходит на площадь, обходит парк и садится в маршрутку на той самой остановке, мимо которой только что прошёл Мишка. А бывает так, что девушка шагает сквозь парк, к той дырке в заборе. она выходит чуть позже, а иногда юноша подолгу скучает на скамейке и уходит домой, так ничего и не дождавшись. Наверное, в эти дни девушка не работала. Вечерами Мишка частенько делал крюк и приходил сюда, на скамейку с чугунными изогнутыми ножками. А потом оправдывался перед матерью и лгал ей, говоря, что в офисе было много работы и его задержали на сорок минут.
Он не знал её имени и где она живёт. Они ни разу не разговаривали, и вряд ли эта девушка помнила их единственную встречу. Полгода назад, когда Мишка обнаружил дырку в своём зубе, он пришёл в эту поликлинику. Пришёл потому, что рассказал про эту дырку матери, и она отправила его сюда. В самую обыкновенную, муниципальную стоматологию, потому что "не надо кормить этих шарлатанов-коммерсантов". Он даже талончик тогда взял. А потом - сбежал. Позорно сбежал прямо из очереди на приём. Сбежал в тот момент, когда эта девушка вышла из кабинета и пригласила "следующего". Он так и не понял, почему тогда так получилось, и списывал всё на свой страх перед стоматологами.
Вот и сегодня, потеряв работу, юноша сидел на скамейке и ждал, пока девушка закончит свою работу. Он знал, что тогда она выйдет на площадь и, глядя прямо перед собою, зашагает к этой скамейке. Он дождётся, пока её каблучки процокают мимо, поднимется и пойдёт следом. Вокруг парка, вдоль забора, через мостик над теплотрассой...
Он будет шагать за нею след в след и думать, что же ему делать:
"Догнать и сказать: привет, как дела?.. глупо. Посмотрит на меня как на сумасшедшего... или ещё того хуже. Начать: девушка, здравствуйте?.. не то... совсем не то..."
Мишка шёл и мечтал, что сейчас на неё нападут трое хулиганов, а он побьёт всех и скажет ей, такой перепуганной: хай, крошка! Мечтал, что на неё помчится машина, а он вытолкнёт её из под колёс в самый последний момент. Мечтал, как у неё из кармана выпадет сотовый телефон или кошелёк. И тогда он, с полным на то правом, закричит: девушка, подождите!
Юноша был осторожен, и за всё это время она не заметила его ни разу. По крайней мере, так ему казалось. Он смог узнать про неё очень многое. Она носила обувь на высоком каблуке и предпочитала синий цвет в одежде. Серьги у неё были большими кольцами, а на левой руке - серебряное колечко с зелёным камушком. Летом на ней были джинсы со стразами, теперь - пуховик ниже колена и сапоги-дутыши с меховой опушкой. Юноше даже удалось рассмотреть сотовый телефон, а однажды осмелел настолько, что пошёл за ней на расстоянии вытянутой руки и смог почувствовать лёгкий запах духов. Он не знал этой марки, поскольку вряд ли бы смог отличить по запаху фиалку от георгин. Не знал, да и не мог знать, какие книги ей нравятся, какие фильмы она смотрит и какое мороженое предпочитает. Он даже имени её не знал. Потому что для этого нужно было сделать несколько шагов и сказать хоть что-то.
Вот и сегодня девушка села в маршрутку, а парень, проводив взглядом удаляющуюся от остановки машину, вздохнул и пошёл к своему дому.
Разговор с матерью случился в тот же вечер. И всё было так, как юноша и предчувствовал.
Были крики о том, что сыну "проще взять топор и убить мать сразу, чем так её мучить", что "бог всё видит, и тебе ещё отольются все мои слёзы", и о том, что "когда будешь подыхать с голоду, то на меня даже не рассчитывай".
Мишка не возражал. Он давно понял, что если мать начинает ругаться, то лучше молчать, лишь изредка вставляя "мам, я не виноват". Тогда она быстро выдыхается, и всё заканчивается задолго до полуночи. Вот и сейчас он решил лишь вздыхать, кусать губы и молча мыть посуду, а мать в это время говорила, говорила и говорила.
К девяти часам кухня была убрана, и тарелки расставлены в сушилке именно в том порядке, который установила Алевтина Николаевна. Пол подметён, и мусор отправлен в мусоропровод. Все восемнадцать горшков с цветами были политы из той трёхлитровой банки, которую мать держала на холодильнике, чтобы вода в ней была комнатной температуры.
Сделав всё это, Мишка устроился в кресло рядом с торшером и развернул "Бум рекламы". Там, после кроссворда, гороскопа и телепрограммы были две колонки о работе в городе: спрос и предложение.
На этой неделе там было пятнадцать объявлений, и восемь из них были для распространителей разнообразной косметики. Ещё по двум телефонам предлагали работу "молодым симпатичным девушкам", а в остальных местах искали водителей, токарей и упаковщиков.
Мишка прочитал все пятнадцать объявлений и понял, что не попадает под эти требования. Но всё равно принялся читать всё ещё раз, и повёл пальцем по мелким буквам сверху вниз... и снова - снизу вверх. Объявлений от этого не прибавилось, и другими они тоже не стали.
"Надо будет в субботу "Вояж" купить, - подумал Мишка, откладывая газету. - Там хоть программы нет, зато объявлений побольше. И своё дать: мол, сисадмин ищет работу... И во все городские надо дать, сколько их у нас? Три или четыре?"
- Ну не так быстро же... - начал было Мишка и тут же спохватился, вспомнив, что перечить матери в такие вот вечера - делать только хуже.
И Алевтина Николаевна начала всё по второму кругу. Про "неблагодарных детей, которые ничего себе не думают", про то, как она "горбатилась, чтобы его выкормить" и про то, что он "ноги о мать вытирает".
В десять часов вечера Мишка сбежал. Сбежал, как и тогда, в поликлинике: позорно оставив поле боя победителю. Прихватив газету и взяв с полки первую попавшуюся книгу потолще, он заперся в ванной. Улёгся в горячую воду и принялся читать какой-то роман, открыв книгу посередине. А поднимая голову и перелистывая страницу, слышал, как мать громко жаловалась кому-то по телефону.
"Сейчас про отца вспомнит, - подумал Мишка, бросил книгу на кафельный пол и потянулся за газетой. - Скажет, что это он во всём виноват... Хоть бы раз его увидеть, что ли? Что же там за монстр такой? Так ведь мамка тогда совсем с ума сойдёт... Она же его на порог ни разу не пустила".
Не поднимаясь из ванны, юноша выгнул спину, протянул ногу и большим пальцем толкнул рычажок смесителя, пустив струю воды погорячее. Улёгся поудобнее и перевернул страницу газеты...
"Муниципальный центр занятости", - прочитал он крохотное объявление на странице с программой телепередач. Обведённое рамочкой пожирнее, оно примостилось внизу колонки "среда". Адрес, телефон и ни слова больше. Там не было ни "приходите к нам", ни "мы решим ваши проблемы", ни "только у нас".
"Надо запомнить, - и юноша, отложив в сторону газету, потянулся за мочалкою. - Мало ли что? А вдруг повезёт?"
Когда Мишка вышел из ванной, мать сидела на кухне и плакала. Плакала по-щенячьи, протяжно скуля и вздрагивая плечами. Юноша знал, что если сейчас сунуться на кухню, то запросто можно получить пощёчину... или кружкой в голову... или ногтями по носу... Те времена, когда он получал от матери просто "по попе", давно прошли.
Осторожно ступая босыми ногами по холодному линолеуму, он пробрался в зал, разобрал раскладушку, взял стопку белья из старого комода... И лёжа мокрою головою на свежей наволочке, юноша мечтал, что завтра Александр Петрович порвёт его заявление и повысит зарплату в три раза... Что у него и той медсестры окажутся общие знакомые, которые без труда их познакомят... Что у мамки вдруг отыщется одноклассник, который любил её всю жизнь; и как он, большой и важный, сделает предложение и купит для них всех огромную квартиру в пентхаузе многоэтажного дома...
Две недели пронеслись быстро, и девятнадцатого декабря Мишка пришёл в офис к Александру Петровичу в последний раз.
Конечно же, за это время не удалось найти новую работу. Потому что нужно было сидеть в офисе с восьми до пяти, потому что в газетах не было других предложений, и потому что его объявление должно появиться только в субботу.
Начальник не обманул, и действительно выдал зарплату срезу за два месяца и девятнадцать дней. Сумма оказалась настолько большая, что Лидия Ивановна, услышав про это, как-то странно вздохнула, а Сергей Геннадьевич рискнул попросить в долг "до лучших времён". Но Леночка всех перебила, сказав, что чайник уже давно закипел, и сейчас самое время съесть пирожные. Те самые, за которыми Мишка сбегал в кондитерскую на первом этаже, когда ему намекнули "насчёт отходной".
И вот, когда от прощального обеда остались лишь крошки; когда Леночка в очередной раз сказала "ты обязательно заходи" и ушла мыть посуду; когда у Лидии Ивановна зазвенел телефон, а Сергей Геннадьевич потянулся за пачкой сигарет, собираясь в курилку; когда пустая банка из под кофе была брошена в мусорную корзину... именно тогда Мишка почувствовал, что теперь - всё... в этом офисе он больше не работает. Юноша постоял на пороге, раздумывая, нужно ли сейчас сказать что-нибудь ещё. Пожал протянутую руку Сергея Геннадьевича и посмотрел на спину Лидии Ивановны. Прошёл по коридору мимо глазка видеокамеры, перебрался через проспект на остановку... и поехал в центр занятости.
И пока маршрутка несла его на другой конец города, Мишка раздумывал, что же его может ждать в этом центре. Воображение рисовало длиннющую очередь из безработных, которая протянулась настолько, что ей не хватило места в здании, и она вывалилась из широких дверей с табличкой "Биржа" и, петляя на перекрёстках, тянулась по улицам. И люди в ней стояли, глядя в затылок друг другу, и все как один, были с недельной щетиной на подбородке, с голодными глазами и в мятых серых плащах.
Всё оказалось совсем по-другому, и уже совсем скоро юноша протянул сидящей за компьютером тётке свой диплом и трудовую книжку. Хозяйка стола была толстой женщиной "за сорок" с крашенными в какой-то тёмный цвет волосами, и на её пальцах-сосисках было два огромных золотых перстня.
- Сколько вы уже не работаете? - был первый вопрос.
- Я только сегодня уволился, - пробормотал Мишка.
- Хотите встать на учёт как безработный?
- Да мне просто работу какую-нибудь найти.
- Какую-нибудь, говорите... а вы по специальности кто будете? - тётка отодвинула в сторону какие-то бумажки и раскрыла протянутый диплом. - Электрик. Разряд какой?
- Третий. Только, понимаете, я больше года работал системным администратором, - начал было объяснять юноша.
Тётка подозрительно посмотрела на него, отложила в сторону диплом и раскрыла трудовую книжку.
- Тут написано просто "сотрудник", - произнесла она через секунду.
Мишка растерялся. Как сейчас объяснить, что в офисе Александра Петровича не было сисадминов, менеджеров и секретарей, а были просто сотрудники. И что в городе нет учебных заведений, где бы готовили "компьютерщиков", и поэтому он послушал мать и сдал документы в ближайшее училище. А системным администратором стал, можно сказать, самоучкой, черпая информацию из интернета.
- Значит так, - произнесла тётка, и юноша понял, что спорить сейчас бесполезно, - вот вам список предприятий, которые прислали заявки на электриков... пройдётесь там по отделам кадров... - тётка что-то набирала на клавиатуре и изредка поднимала голову, чтобы, прищурившись, взглянуть на экран. - А если ничего не получится, то будем думать, что делать с вами дальше.
Мишка представил лицо матери, когда он скажет, что придётся устроиться на какой-нибудь завод по специальности... вздохнул и взял протянутый листок.
Мишка даже не успел понять, как всё получилось. Он приехал на этот завод, чтобы пройти в отдел кадров и сказать, что работать у них не сможет. Потому, что завод был дальше от дома, чем офис-центр; потому, что зарплата электрика меньше, чем он получал у Александра Петровича; потому, что училище он окончил несколько лет назад и с тех пор по специальности не работал.
Но женщина в отделе кадров так мило улыбнулась, а прибежавший на её зов начальник цеха сказал: ну, слава богу. И Мишка, сам того не понимая, как же это всё произошло, написал заявление о приёме на работу, и вместе с начальником отправился принимать "свою вотчину".
В большом цехе было тридцать светильников по две лампы дневного света в каждом... на лестницах и в кабинетах - пятьдесят четыре лампочки и шестнадцать розеток... шесть станков с разводным щитком возле каждого из них... два маленьких прожектора на крыше и один большой - на воротах.
Начальник сказал, что если всё это будет работать, то "можешь делать всё, что захочешь". Он отвёл юношу в раздевалку и указал на свободный ящик со сломанной задвижкою. Ткнул пальцем куда-то в сторону и сказал, что за стенкою душ и сортир. Рассказал, что приёмная и директор на третьем этаже, а все приказы вывешивают в цехе на школьной доске. Спросил, есть ли карточка сбербанка и рассказал, как пройти в бухгалтерию.
И напоследок, ведя Мишку через цех обратно к проходной, сказал, что "прямо сейчас надо зайти в нашу поликлинику на медосмотр". И подробно объяснил, куда и на чём надо ехать, кого и где спросить в поликлинике, чтобы не стоять там в очереди. А на проходной кивнул охраннику, чтобы тот разблокировал вертушку турникета, и взмахнул рукою "до завтра".
Юноша представил глаза матери, когда он скажет ей, что устроился на завод электриком... вздохнул, и поехал в поликлинику, по дороге втайне мечтая о том, что эту комиссию он не пройдёт и не придётся ехать на завод снова.
Через полчаса Мишке измерили давление, спросили, на что он жалуется, и взяли кровь из вены. И после этого, согнув голый локоть и прижимая большим пальцем ватку, он сидел возле стола и отвечал на вопросы медсестры:
- Двадцать три полных... нет, здесь на учёте не был... по месту жительства... хорошо, принесу... всем болел... правда-правда, всем: коклюш, корь, воспаление лёгких, желтуха... нет-нет, что вы? сифилисом не болел...
Вытянув шею, Мишка смотрел, как девушка, слушая его ответы, проставляет галочки в квадратиках какого-то большого бланка. Стандартные вопросы и ответы, которые здесь не проверяют. Юноша очень боялся, что здесь придётся пройти стоматолога, который заглянет в рот и обнаружит дырку в нижнем, шестом, правом.
- Скажите, а у вас зубы можно вылечить?
- Тридцать второй кабинет, - не поворачивая головы, ответила медсестра.
- А там бесплатно?
- По заявке от завода - бесплатно и даже без полиса. Да мы тут почти всё бесплатно делаем. Кроме ДНК.
- Чего? - переспросил Михаил, думая, что ослышался.
- Анализ ДНК, - девушка наконец-то подняла голову от анкеты и посмотрела на юношу. - Сейчас его многие стали делать.
- Зачем? - искренне удивился Мишка. - Он же нужен, чтобы отцовство признавать.
- Не только для этого. По нему любое родство установить можно, в любом поколении. Это модно стало. Закладываешь свой анализ в Интернет, и тебе говорят, был у тебя в предках какой-нибудь великий человек или нет.
Мишка вспомнил рекламные баннеры, которые частенько попадались на глаза в Интернете. Что-то вроде "проверь, может быть, что ты - потомок Чингиз-хана".
- Скажите, а вы для себя такое уже сделали?
Девушка взглянула на Михаила ещё раз, и в её взгляде промелькнуло что-то вроде интереса.
- Нет... А зачем? Чтобы потом разочароваться?
Картошка в этот вечер была сварена, но не почищена, а купленные Мишкой хлеб и селёдка так и осталась лежать на столе. Рядом с початой бутылкою подсолнечного масла, варёными яйцами, половинкой луковицы и приготовленной для салата зелёной маргеланской редькой. Ужинать в этот вечер так и не пришлось.
Скандал, который случился, когда Алевтина Николаевна узнала, что её сына "забрали на завод", был большим, долгим и громким. Он был затяжным, заняв собою весь вечер, то затихая, а то разгораясь с новой силою. Скандал вытеснил ужин и не позволил включить телевизор на время обычных сериалов.
Мать кричала. Кричала о том, что завтра же пойдёт вместе с сыном на завод и заставит порвать заявление. Кричала, что его дед сто раз перевернулся бы в гробу, если бы знал, как внук обращается со своею матерью. Кричала, что двадцать лет назад только Бог спас её от "непутёвого". И что лучше бы она тогда наложила на себя руки, чем сейчас терпеть всё то, что делает с нею "его щенок".
Слушая мать, Мишка сначала молчал и заставлял себя думать о чём угодно, лишь бы ничего не слышать криков матери. Он думал о том, что скоро Новый Год и надо будет выбрать время и зайти в офис к Александру Петровичу. Размышлял о том, купить живую ёлку или установить ту, что спрятана в целлофановой мешок на антресолях. И гадал, а можно ли вот прямо сейчас встать и уйти из дома, чтобы через дырку в заборе парка добраться до скамейки с изогнутыми ножками.
Потом он не удержался и начал отвечать. О том, что на одну пенсию им вдвоём не прожить. О том, что кому-то надо работать, а устроиться в офис сейчас очень трудно. О том, что завод - это только временно, и о том, что никто и ни о кого ноги сейчас не вытирает...
Услышав возражения сына, Алевтина Николаевна разожгла притихший было скандал по второму кругу. И довела себя до того, что в ответ на один из её криков соседи стукнули по батарее. Коротко, требовательно и привычно. И только после этого мать убежала на кухню и принялась там плакать и что-то шептать. То ли молитвы, то ли проклятья.
А Мишка включил компьютер. Он давно подметил, что самый лучший способ прийти в себя после криков матери - сложить сотню пасьянсов. Или запустить "Минёра". Или поставить в аське "свободен для общения". Вот и теперь, глядя, как загружается система, как выскакивают на экране значки программ, как устанавливается связь с провайдером, Мишка привычно попытался стереть из памяти всё, что было в последние дни. Увольнение, центр занятости, завод и разгневанную мать.
Вспомнив разговор с медсестрою, юноша набрал в поисковике слова "Потомки Чингиз Хана" и удивился, когда компьютер предложил заменить их на "потомки чингисхана"
"Чингиз или Чингис? - думал юноша, глядя на количество найденных страниц. - Да всё равно. По мне - что так, что эдак..."
Нужный сайт нашёлся быстро, и юноша начал мельком просматривать его странички, читая мелкие строчки "по диагонали". Фотография набора для сбора пробы, рисунок сертификата, красивые завитушки, рекламные квадратики. А вот и описание того, что же такое анализ ДНК.
Мишке не надо было это объяснять. Такой анализ ему сделали пятнадцать лет назад, когда Алевтина Николаевна решила, что бывший супруг платит ей меньше, чем это положено по закону. Она подала в суд на алименты, и кто-то посоветовал сделать такой анализ. Мишка не помнил, как это всё происходило, но листок с заключением экспертизы сохранился до сих пор. Вместе с остальными документами, корешками коммунальных платежей и старыми открытками он лежал в старой коробке из под обуви. Там же валялись техпаспорта на то, что уже давно сломалось или было выброшено за ненадобностью.
Тест Y-хромосомы - той самой хромосомы, которая передаётся только от отца к сыну - оказался положительным. Мишка не помнил, но знал, что суд признал отцовство и назначил выплату алиментов. Знал, что мать поначалу радовалась, а потом ругалась, потому что она стала получать меньше, чем было до суда. Знал, что экспертиза тогда стоила бешенных денег и делали её лишь в столице.
Мишка не знал, да, в общем-то, и не интересовался, признавал ли отец своего сына до этой экспертизы. И не знал, отказывался он платить алименты и просил ли о встречах со своим сыном.
"Пробная база данных" - увидел юноша на экране. Ткнул мышкой в эту ссылку, прочитал заголовки, ткнул ещё раз... и ещё... Зарегистрироваться? Да без проблем. И пальцы привычно стали набирать имя - Michael85, регион и адрес электронной почты.
Прежде чем зарегистрировать Мишку, компьютер сообщил о том, что это - всего лишь эксперимент. О том, что если нужно будет получить сертификат, то придётся отправиться в офис компании. И о том, что этот сертификат не имеет юридической силы в делах о наследовании имущества. И вот, когда на экране появились надписи "маркеры теста ДНК" и окошки для ввода данных, Мишка повернул голову и посмотрел на ящик старого комода. Туда, где лежала коробка с документами.
Названия возле окошечек на экране совпали с заголовками столбцов на ксерокопии с тремя большими печатями и подписью нотариуса. И Мишка, боясь ошибиться, по три раза проверил каждую циферку, прежде чем отправить результаты теста.
Результат появился на экране сразу же, и никаким "потомком чингисхана" юноша, конечно же, не оказался. Компьютер выдал "к сожалению" и предложил сохранить данные в своей базе, сообщив о том, что "для первых 50000 это будет сделано бесплатно".
Мишка пожал плечами, кликнул по кнопке "сохранить", выключил компьютер и повернулся к раскладушке.
После этого жизнь покатилась дальше, по новым, непривычным для Мишки рельсам.
Ему надо было подниматься пораньше, потому что до офиса он обычно ходил пешком, а теперь приходилось ехать на маршрутке почти через весь город. И Алевтина Николаевна, провожая сына, ворчала, что теперь приходится тратиться на дорогу. Ему приходилось обедать в заводской столовой. Переодеваться в рабочую одежду. Сидеть в курилке. И мать говорила, что рано или поздно сын посадит свой желудок, и что теперь его не полюбит ни одна девушка. Потому что он стал пахнуть какой-то дрянью.
А работа на заводе, действительно, оказалась несложной. По крайней мере, Мишка не встретил там ничего такого, с чем он не мог бы справиться. За неделю были изучены все схемы, найдены все разводные коробки, проверены все рубильники и даже осмотрены все прожектора на крыше. Хозяйство оказалось, в общем-то, в исправном состоянии, и уже к Новому Году Мишка почувствовал себя на этом заводе "своим".
Как и всем остальным, ему даже выдали премию перед праздниками. И вручая конверт, где лежала купюра в пятьсот рублей, начальник цеха сказал, что это - за будущие заслуги. А Мишка искренне ответил, что "отработает".
Тридцатого декабря на заводе вывесили приказ о порядке работы на новогодние праздники. Все дни были объявлены "не рабочими", а ниже был напечатан список дежурных. И Мишка, к своему большому удивлению, обнаружил свою фамилию напротив даты "1-е января". Прочитав приказ ещё раз, юноша вздохнул и отправился искать начальника цеха. И тот ему подробно объяснил, что на первое января он был назначен дежурным "как самый молодой", что никуда приезжать не надо, а просто надо "быть на телефоне". Чтобы "в случае чего" быстренько приехать на завод. И ещё начальник добавил, что в этот день надо быть трезвым. Обязательно.
Мишка ещё раз вздохнул и отправился в курилку. Думать, как он вечером расскажет про всё это матери.
Услышав это, Алевтина Николаевна пожала плечами и сказала, что если он "такой лопух", то пусть сам за всё и отдувается. Новый скандал из этого, впрочем, не получился; удивлённый Мишка отправился за компьютер, а мать включила свои сериалы.
"Для Вас есть личное сообщение на сайте "Потомки Чингисхана" -обнаружил юноша, как только проверил свою электронную почту. Удивился, щёлкнул по ссылке, набрал своё имя и пароль...
Полученное письмо оказалось на английском языке; "Dear brother!" стояло на первой строчке текста, а прокрутив письмо до конца, Мишка увидел подпись - "Michael Mac a' Phersain". В школе Мишка Попов изучал немецкий. Он, конечно, мог перевести с английского несколько, известных для всех слов, досчитать, загибая пальцы до семи и сказать о том, что Лондон - это столица Великобритании. Но, положа руку на сердце, Мишка признавал, что и в немецком языке его познания были не намного больше. И поэтому, глядя на непонятные строчки письма, парень вздохнул и принялся разыскивать электронный переводчик.
Когда Мишке удалось справиться с настройками программы, то оказалось, что письмо не было рекламным проспектом, а предназначалось именно для него. Какой-то Майкл Макферсон из города Эдинбург, называя Мишку своим братом, писал, что результаты анализов их ДНК полностью совпали. Это говорило о том, что когда-то, давным-давно у них был общий предок. Майкл писал, как он был удивлён, когда получил сообщение "из далёкой, снежной России". Как он обрадовался этому известию, потому что считал себя последним мужчиной клана Макферсонов в Эдинбурге. Он рассказал своему "найденному брату" о том, что "должно гордиться своею кровью", потому что "их клан имеет длинную и славную историю". Потому что их предки впервые были упомянуты ещё при Якове IV. И потому что "для всех, кто принёс клятву цветам Макферсонов, играет волынка". А в конце письма Майкл извинялся, что не сможет приехать в Россию прямо сейчас, поскольку очень занят на работе.
Прочитав всё это, Мишка Попов посмотрел на два ряда абсолютно одинаковых цифр с подписями: Michael85 и Mac_a_Phersain. После чего пожал плечами и удалил полученное письмо.
Мишка мало что знал про шотландцев. Он помнил, что они носили клетчатые юбки и береты с большим помпоном. Был какой-то фильм, где шотландцы размахивали длинными мечами и громко кричали, когда шли в атаку. Еще юноша знал, что в Шотландии есть своя футбольная команда, которая выступает отдельно от сборной Англии. Что шотландцы и англичане живут на одном острове, но вряд ли он смог бы показать на карте границу между ними. Он помнил названия двух городов: Глазго и Эдинбург. Помнил, что у них играют на волынках и пьют водку, которая называется "скотч".
Но, даже под страхом смертной казни, Мишка не смог бы вспомнить что-то ещё.
Волынка Макферсонов заиграла на Старый Новый Год.
Её звуки раздались в Мишкиной голове неожиданно: требовательно, громко и настойчиво. Эти переливы разбудили юношу, и он долго не мог понять, что же такое происходит, пока не сообразил, что в голове крутится одна и та же мелодия. То затихая, а то возвращаясь вместе с какими-то новыми нотками. Мишка не разбирался в кельтской музыке, да и вообще, не смог бы отличить звук гобоя от флейты... Но волынка продолжала звучать.
Она играла тогда, когда юноша ехал на работу. Когда у него спрашивали "ну, как отметил?". Когда он писал заявку начальнику цеха, чтобы тот выпросил деньги для новых ламп и бухты провода. Когда на обеде разглядывал меню, выбирая между тефтелями с картофельным пюре или пловом.
Музыка не прекращалась тогда, когда Мишка ехал обратно с завода, и когда быстрым шагом шёл через парк на круглую площадь. Она не замолчала, когда он уселся на ту самую скамейку, дожидаясь выхода "своей" медсестры. И продолжала звучать, когда он поднимался по лестнице в подъезде.
И самые высокие, самые требовательные и зовущие звуки прорезались у этой волынки, когда Мишка мыл посуду после ужина, а мать, сидя рядом на табуретке и ругалась. Ругалась она не на что-то особенное, а просто так... по ходу жизни. Волынка в голове у юноши вздохнула ещё разок, вздрогнула, старательно выводя какое-то замысловатое коленце...
И любимая Мишкина чашка - та самая, с неправильной ромашкой на боку - была с размаху брошена об стенку. Так, что осколки мелкими брызгами разлетелись по сторонам. Под холодильник, за микроволновку и старый кухонный шкафчик, который стоял под столом.
Мать вздрогнула, испуганно охнула и замолчала на середине слова, а Мишка начал кричать. О том, что ему двадцать три года, и о том, что он работает, а не сидит у кого-то на шее. О том, что ему надоели придирки и скандалы матери, и о том, что "всё! хватит!". Что он уходит из дома и будет жить сам по себе.
Волынка заиграла снова, когда Мишка схватил ещё одну чашку... повертел её в руках... и сунул в сушилку, поставив её "не на своё место". Не на то, которое было отведено Алевтиной Николаевной. И после этого, бросив фартук прямо в раковину, отправился в зал. Шагая в такт волынки, звуки которой стали какими-то... победными?
Схватив телефон, Мишка плюхнулся в кресло под торшер, развернул последний "Вояж" и, найдя нужную страницу, набрал первый номер:
- Здравствуйте, я по объявлению. Скажите, а в каком районе комната, которую вы сдаёте?
Выслушал, кивнул, дал отбой и тот же принялся набирать следующий номер, спрашивать, делать пометки карандашом. Тот самый Мишка, у которого краснели уши, перехватывало горло и холодело где-то в груди, если приходилось обращаться к кому-то незнакомому: к кондуктору в трамвае, к вахтёру на проходной, к медсестре в поликлинике - звонил, обращался, расспрашивал.
Уже третье объявление было обведено в кружочек, когда в зал осторожно заглянула мать. А волынка в голове у Мишки продолжала свою песню. Важно, победно и настойчиво. И парень продолжал звонить...
Музыка клана Макферсонов не давала Мишке уснуть почти всю ночь. Большую часть времени он пролежал на своей раскладушке, рассматривая игру пятен света на потолке. Внизу, во дворе был фонарь, и Мишка до этого ещё ни разу не замечал, что его свет, проходя сквозь тюль, падал на потолок такими интересными пятнами. Пятнами, которые были похожи на носорога. А когда парень всё же проваливался в полусон, волынка взрывалась громкими переливами.
"Макферсоны, Макферсоны, Макферсоны... - затихала музыка, когда Мишка снова открывал глаза. - Шотландия, Шотландия, Шотландия... Эдинбург, Эдинбург, Эдинбург..."
- Мам, у тебя адрес отца есть? - спросил Мишка утром, когда мать поставила перед ним крохотную сковородку с глазуньей из одного яйца.
- Какого отца?
- Моего отца, - спокойно сказал юноша, - я хочу с ним встретиться. - И Алевтина Николаевна по тону сына поняла, что сейчас лучше не возражать.
"Макферсоны, Макферсоны, Макферсоны..." - бурчало где-то в моторе маршрутки, когда Мишка ехал на работу. И волынка в его голове отзывалась на эти звуки своими переливами.
"Шотландия, Шотландия, Шотландия..." - компрессоры в цехе подпевали этой музыки.
"Эдинбург, Эдинбург, Эдинбург..." - клацал турникет на проходной, выпуская с завода отработавшую смену.
"Ну, если у меня брат шотландец, - думал Мишка Попов, пока стоял на остановке и рассматривал маленькую бумажку с адресом отца, - то отец, стало быть, тоже. Эти гены-то от него. Представляю, как он удивится... двадцать лет меня не видел... Интересно, какой он?.."
Он остановился возле старой, обтянутой потёртым дерматином двери и ещё раз взглянул на адрес, который написала Алевтина Николаевна. Только бы отец никуда не переехал. Он представил, что сейчас нужно звонить, представляться, рассказывать "зачем и почему". До боли знакомый холодок проснулся было где-то возле шеи... но волынка в его голове взревела требовательно и обиженно, и тогда Михаил протянул руку к кнопке звонка и на вопрос "кто там?" ответил - "Попова Александра Николаевича!"
Дверь ему открыла девушка. Её звали Олеська, и она жила в этой квартире со своей матерью, которая сейчас работала в ночной смене. Девушка недавно закончила школу, и провалилась на вступительных экзаменах филфака. Она была сводной сестрою Михаила, и он только что узнал, что у отца была ещё дочь.
Они просидели на кухне часа полтора, и волынка за всё это время ни разу не потревожила Михаила. Они пили чай, который был заверен из пакетиков с жёлтыми ярлычками, и разговаривали. Потом Олеська принесла большую коробку из под шоколадных конфет, в которой хранилась толстая пачка фотографий.
- Вот это я в первом классе, - и Мишка покорно рассматривал протянутое фото, на котором была девочка с огромными бантами и испуганными глазами. - Здесь мы все в Москве, в Макдональдсе. А это мы с папкой на море ездили... он тогда ещё не болел...
Олеська рассказала всё. Что отец почувствовал себя плохо и отпросился с работы. Что на такси приехал домой, где никого не было. Что сам вызвал скорую, сам открыл дверь и сам спустился по лестнице и дошёл до машины. Но вот спасти больное сердце врачам так и не удалось.
А потом начал говорить Мишка. Рассказывать про училище, про офис Александра Петровича и про завод. А потом - про Новый Год, про подарки, о которых он мечтал, но не получил, про поиски квартиры.
Он поднялся из-за стола, когда шум городских улиц за окнами стал понемногу затихать. Когда все шесть пакетиков чая остались истекать в маленьких лужицах коричневого сока. Когда в очередной раз в кармане завибрировал телефон, и Мишка, узнав номер матери, снова дал отбой, не говоря ни слова.
Олеська проводила его до двери, и он, обмотав шею шарфом и застегнув молнию, замер на пороге, раздумывая, что же сказать на прощанье. Ничего не придумал, и уже собрался повернуться... как девушка шагнула к нему и ткнулась лбом в меховой воротник куртки. Словно кошка в протянутую руку хозяина.
- Бра-а-атик... - чуть слышно пропела она и осторожно погладила кончиком среднего пальчика клапан Мишкиной куртки. А потом приподнялась на цыпочках, обвила его шею рукой и потёрлась тёплым носом о колючую щёку. - Ты приходи... ты обязательно приходи, слышишь? Тебе мама очень рада будет.
Волынка напомнила о себе, тихонько переливаясь, когда за Мишкой закрылась железная дверь подъезда.
"Надо будет Майклу написать, - усмехнулся парень, шагая к остановке. - Что теперь у нашего клана ещё и сестра появилась".
Следующим утром Мишка отпросился с работы "на после обеда".
Начальник цеха подозрительно посмотрел на него и спросил: не нагулялся за праздники? Парень усмехнулся, потом вздохнул, потрогал языком дырку в зубе и сказал: мне к стоматологу. Начальник пожал плечами и махнул рукой, добавив, что в ведомости эти часы всё равно проставят "так, как есть". Мишка не возражал.
Звуки волынки запели у него в голове, когда он проходил через проходную. Неслись вслед за маршруткой, когда он ехал домой. Растекались по подъезду, шумели в открытом кране, когда Мишка мыл руки перед обедом.
Алевтина Николаевна молча смотрела, как сын мажет горчицей кусок хлеба и трясёт перечницей над тарелкой плова.
- Мам... я никуда не уеду... только давай с тобой вот о чём договоримся...
Он не обманул начальника и действительно пошёл после обеда к стоматологу. Вышел из подъезда, дошёл до остановки. Потом - через мостик над теплотрассой на угол парка. Пролез в ту самую дырку в заборе, прошёл по неприметной тропинке.
"Ну, что, Михаил Александрович? - подумал он, перчаткой расчищая снег со знакомой скамейки. - Тот самый, который из клана Макферсонов в Эдинбурге? Посидим, на дорожку?"
Он присел, закинул ногу на ногу и посмотрел через площадь. На ту самую железную дверь под вывеской "Стоматологический кабинет". Мишка не знал, как всё сейчас произойдёт, когда он поднимется, перейдёт через площадь и зайдет в эту дверь. Он не знал, что он скажет той девушке, как к ней обратится и что будет потом. Он даже не догадывался, что она скажет в ответ на его слова.