Июль 1125 года. Река Пивень, База "Младшей стражи", земли боярина Журавля.
Глава 1
Ладья, оставленная купцом Никифором в Ратном для обеспечения торговых экспедиций в междуречье Горыни и Случи, медленно, немногим быстрее скорости пешехода, продвигалась вверх по Пивени. После одного из многочисленных поворотов русла, поднявшийся к вечеру ветер оказался попутным, и экипаж, поставив парус, отдыхал, пользуясь короткой передышкой - следующий поворот реки мог увести ладью в либо в "ветровую тень", либо на неподходящий для прямого парусного вооружения курс.
Солнце еще не зашло, но на реке уже стало прохладно и Мишка кутался в меховой плащ, заботливо сунутый ему перед отплытием Листвяной.
"Странно, на спортивной яхте, когда идешь курсом "фордевинд", ветер почти не ощущается, а здесь продувает, как стоячего. Впрочем, ничего странного - идем против течения, да и обводы корпуса у этого, с позволения сказать, плавсредства, те еще. Просто ложка, проминающая воду. Эх, сейчас бы на моем "драконе" - раскинули бы грот и стаксель "бабочкой", или спинакер поставили бы и... до первой же отмели, киль-то у спортивной яхты...".
Ладони горели огнем - утром Мишка для разминки подменил одного из гребцов и сумел продержаться лишь около получаса. Весло было тяжеленным, темп гребли, который гребцы поддерживали, казалось, играючи, оказался почти непосильным, а мозоли на руках, набитые воинскими упражнениями и натертые конским поводом, разместились вовсе не в тех местах, которые требовались для гребли. Мишка опасался приступа тошноты и головокружения, но, хорошенько пропотев на весле, почувствовал себя, наоборот, бодрее.
Экипаж достал еду - хлеб, сало, лук, кажется, кормщик не собирался приставать к берегу для ужина, видимо, ожидалась лунная ночь, и движение будет продолжаться и после захода солнца. Уходить в кормовую избу Мишка не хотел, там, пригревшись, дремал, завернувшись в тулуп, отец Михаил, а в каморке, изображавшей собой каюту, и одному-то было не повернуться. Переночевать можно было и здесь на носовом помосте ладьи.
Солнце, наконец опустилось за горизонт и, хотя легкие перистые облака еще подсвечивались его лучами, здесь, в русле Пивени, заросшем по берегам лесом уже наступила бы темнота, если бы из-за макушек деревьев не начал выползать огромный желтоватый диск луны. Река снова повернула, парус стал бесполезен, и экипаж ладьи взялся за весла. Их мерный плеск, едва слышное журчание воды под форштевнем, сложный букет запахов воды, мокрого дерева, парусины и веревок, чуть заметное колебание настила под ногами, даже при совершенно спокойной поверхности реки, дававшее ощущение, отличное от земной тверди, с неожиданной яркостью, пробудили воспоминания детства и молодости - яхт-клуб, мореходка, учебное судно "Зенит"...
Мишка вдруг ощутил какое-то смутное неудобство и тесноту - вокруг на сотни, даже на тысячи, километров тянулись леса, прорезанные руслами рек и испятнанные редкими вкраплениями человеческих поселений. До морей далеко, даже крупных озер поблизости нет. Почти всю свою жизнь ТАМ он прожил в Ленинграде и в Севастополе - рядом всегда было море, пусть не видимое из окна, заслоненное городскими постройками, крепко замусоренное соседством большого города, оно постоянно, множеством порой очевидных, а пророй и едва заметных признаков, напоминало о своем присутствии.
Впервые в жизни с чувством неудобства и тесноты, порожденным отсутствием рядом дыхания огромного водного простора, Мишка столкнулся, оказавшись во время срочной службы в Карпатах. Именно тогда, в очередной раз, уткнувшись взглядом в окружавшие со всех сторон горные склоны, он вспомнил вычитанное в какой-то книге описание чувства тесноты, которое испытывает в степи кочевник. Если, отъехав на рассвете от родного кочевья, степняк скачет целый день и на закате замечает на горизонте чужие кибитки, ему становится тесно в бескрайней степи. Что-то подобное, видимо, испытывает и человек, всю жизни проживший на берегу моря, оказавшись вдали от него. Мишка, во всяком случае, такое чувство испытывал.
"Почему Рюриковичи так и не вышли к морю? Хотя бы, к Балтийскому. Ведь их предки были мореходами. Момент сейчас, вроде бы, подходящий - немцы в Прибалтику еще не влезли, викинги уже не представляют из себя столь грозной силы, как два-три века назад. Шведы и датчане, конечно контролируют Балтику, а вот норвежцы уже не те, да и часть Норвегии, насколько помнится, уже захвачена датчанами.
Очень неплохо, между прочим, могло бы получиться! Пройти по Неману, заложить крепость на месте будущего Мемеля, построить флот... Флот действительно можно сделать таким, какого пока еще ни у кого нет - усовершенствовать нынешние корыта, даже руля путного не имеющие, особых трудов не составит. Вклинившись между литовцами и пруссами и расширив коридор вдоль Немана, можно в будущем не допустить объединения Литвы и Польши. Можно, пожалуй, даже вообще не допустить создания литовского государства - Миндовг и Гедемин, его создатели, еще не родились. Заодно, формируется очень глубокий тыл для противостояния татарам. Сколько будет от Турова до Мемеля? Километров семьсот или около того.
Если как следует подготовиться, татары на всю глубину не пройдут, в конце концов, Галицко-Волынское княжество они покорить не смогли, так почему бы и не воспользоваться опытом? При том условии, что немцев удастся не допустить в Прибалтику, войны на два фронта не будет. Если, до поры до времени, в степь не вылезать, то здесь, среди лесов и болот, опираясь на систему крепостей и замков, крепенько навалять татарам вполне реально. А потом, потихоньку отбивать у Орды славянские земли и брать их под руку единого государя - освободителя. Да и народец, при правильной политике, начнет перебегать из ордынского улуса в независимые славянские земли. Централизованное государство может возникнуть не в конце XV века, а лет на сто пятьдесят-двести раньше. Не будет разделения на Россию и Украину - последствия польско-литовского владычества в южно-русских областях.
Экономически тоже выгодно - свободный выход к морю, альтернативный участок пути "из варяг в греки" - через Припять с притоками и Неман. Если этот участок сделать удобным и безопасным, конкуренцию Новгороду составим запросто. А если еще создать путный военный флот и сопровождать караваны торговых судов, то и вообще красота. На берегу Балтики вырастет второй по величине город Туровской державы - резервная столица на случай захвата Турова степняками. Выигрыш сразу по нескольким параметрам!
М-да, но с Киевской Русью придется распрощаться - у Мономаха с созданием централизованного государства и царской династии не получилось, дальше пойдет еще хуже. Когда еще самая наглая и подлая ветвь московских Рюриковичей замахнется на объединение Руси? Конец XV века, а сейчас начало XII. Три с половиной столетия... Нет уж! Двести пятьдесят лет азиатского владычества и отставания в развитии от Европы будут потом сказываться еще пятьсот лет! Цель достойная? На всю жизнь, как говорила Нинея? Да! Даже если не получится, то все равно, ДА! Делай, что должен... А кому я, собственно, должен? Самому себе! Должен, потому, что могу, или думаю, что смогу. Корче: можешь - делай! Но сначала, разумеется, думай. А подумать придется крепенько...
Но почему же, все-таки, Рюриковичи в Прибалтику не пришли? Все силы уходили на борьбу со Степью? Не понимали выгоды? Боялись викингов? Или Литва уже сейчас так сильна, что через нее не пробиться? Блин, и спросить-то не у кого, такими категориями ЗДЕСЬ, наверно, никто и не оперирует...".
- Не спится, Миша?
Мишка не заметил, как подошел отец Михаил, и чуть не ругнулся от неожиданности, усилием воли подавил раздражение и ответил вполне мирным, даже заботливым, тоном:
- Отче, ты зачем вышел? Ветер, сырость от воды поднимается, не застудиться бы тебе.
- Ничего, не страшно. Меня вишь, как в дорогу снарядили, и зимой не замерзну. - Отец Михаил оправил накинутый на плечи тулуп. - Посижу немного с тобой, не помешаю?
Общаться с монахом не было ни малейшего желания, но не гнать же? Мишка молча, чисто символически, подвинулся, как бы освобождая место рядом с собой.
Священник слишком хорошо знал своего ученика, чтобы не понять этого молчания, но счел возможным "не заметить" Мишкиной невежливости, больше того, голос его стал еще более приветливым:
- То, что ты у себя в крепости часовню воздвигнуть повелел, весьма похвальное деяние, порадовал ты меня.
"Угу. Можно подумать, что ты поехал бы постройки освящать, если бы мы часовню не поставили".
- Это - мой христианский долг, отче.
Отец Михаил снова "не заметил" краткости ответа и холодности тона, было похоже, что ему обязательно надо разговорить Мишку, значит, по-настоящему интересующая монаха тема возникнет позже.
- Кому посвятить часовню думаешь?
- Архангелу Михаилу, отче. У нас же Воинская школа, значит, Святому Архистратигу Небесных Сил уместно будет.
- Архистратигу, да...
Мишка окончательно утвердился в мысли, что отец Михаил думает совсем о другом, впрочем, это тут же и подтвердилось:
- Миша, ты же с Нинеей часто встречаешься? Разговариваешь, как-то понимаешь ее.
"Блин! Тебе мало, что ты мне чуть крышу не снес своим наездом с превышением меры необходимой самообороны, и того, что Роська, не без твоего участия, несколько дней в горячке пролежал? Еще и агентурная информация понадобилась?".
- Встречаюсь. Разговариваем.
- Объясни мне, Миша, если можешь, как такое случиться могло, что ведьма сотника Кирилла о том же просила, что и я? Мне, сначала, даже и не поверилось - ведьма, а о милосердии для христиан просит!
- Ты о том, отче, чтобы баб с детишками из Ратного не изгонять? - уточнил Мишка на всякий случай.
- О том, Миша, о том. Ведьма, волхва языческая, прислужница нечистого, не к ночи будь помянут, и человеколюбие. Несовместно! Она радоваться должна тому, что православные друг на друга ополчились!
- Чему ж тут радоваться, отче? Нинея женщина, для нее детишек пожалеть естественно...
- Она ведьма! - Ласковость и смиренность с отца Михаила, как ветром сдуло. - Даже если деяния ее кажутся добрыми, замыслы ее черны! Всегда! Не женщина она - зверь велесов в обличье людском!
"Сам ты зверь! И этого фанатика я своим другом считал!".
- Чего ты от меня добиваешься, отче? То, что произошло, уже произошло - Нинея взывала к милосердию так же, как и ты отче. Именно это так поразило сотника Корнея, что он не смог отказать вам. Вам, а не тебе!
- Прекрати немедленно! Замолчи!
- Нет, не замолчу! - Раздражение, все-таки прорвалось наружу, и Мишку понесло. - Чего ты хочешь? Сжечь Нинею вместе с детьми, как сожгли мать Настены? Или убить, как убили наставницу Нинеи? За что? За то, что людей пожалела?
- Господи, прости его, ибо не ведает, что...
- Ведаю! Это ты никого не жалеешь - ни меня, ни Роську...
- Этого я и боялся! Сумела-таки прислужница нечистого смутить твою душу, сумела привлечь на сторону сил тьмы...
Дальше разговор пошел, что называется, "в одну калитку" - священник обвинял и увещевал, Мишка угрюмо отмалчивался, ругая себя последними словами за то, что в очередной раз забыл: есть черта, за которой отец Михаил, несмотря на всю свою образованность и широту взглядов, превращается в упертого ортодокса, в фанатика, невосприимчивого ни к каким аргументам.
Кончилось все, как и следовало ожидать, молитвенным бдением на полночи и наложением епитимьи в виде недели на хлебе и воде, с пояснением, что такое легкое наказание наложено на впавшего в ересь отрока исключительно из милосердия к не оправившемуся от ран.
" И куда вас, сэр, понесло? Оглянитесь вокруг, XII век на дворе! Да будь вы ТАМ самым, что ни наесть, красно-коричневым (как вас, собственно, и называли коллеги-депутаты), ЗДЕСЬ вы, все равно, демократичнее, гуманнее и, едрена вошь, либеральнее самых распоследних демократов, гуманистов и либералов. Короче, фильтруйте базар, сэр, особенно при общении с бойцами идеологического фронта. Как вы там, после разговора с Перваком изволили выразиться? Вера нужна, для того, чтобы отличать Добро от Зла? Ну, вот: отличили. Мало вас ТАМ носом тыкали в то, что в идеологии каждая запятая "стреляет"!".
Как назло, экипаж ладьи завтракал в то утро копченой рыбкой, запах которой разносился, казалось, по всей реке.
* * *
Произошедшие в крепости перемены радовали глаз. Уже начали вырисовываться контуры будущего равелина, имеющего форму треугольника, вершиной которого должны были стать ворота с подъемным мостом. Ворот, правда еще не было, а мост через ров пока был обычным, а не подъемным, но одна из казарм, стоящая вдоль северной стены, которая еще тоже находилась в зачаточном состоянии, уже подведена под крышу и заселена "курсантами".
Ох и намучался Мишка, в свое время, ругаясь с Сучком, по поводу проекта казармы! По его замыслу, на каждом из двух верхних этажей трехэтажной казармы должны были быть оборудованы по десять кубриков - по одному на десяток учеников Воинской школы. Все же здание Мишка хотел разделить шестью кирпичными стенами, которые на самом деле, были не сплошными, а пронизаны дымоходами, чтобы отапливать казарму можно было шестью печами, находившимися в подвале.
Сучок, брызгая слюной без конца повторял свой любимый аргумент "так никто не строит", а Мишка, плюнув на Сучка, обращался, главным образом к Гвоздю и к Плинфе(1), которые, не отвергая идею с порога, пытались понять суть мишкиных предложений.
# #1 Плинфа - так на Руси назывался кирпич. Плинфа была более широкой и плоской, чем современные кирпичи. В данном случае "Плинфа" - кличка мастера-кирпичника.
Гвоздь, в конце концов, проникнувшись идеей, заявил Сучку, что зимой будет действительно хорошо, если одна из стен в каждом кубрике будет постоянно теплой, опять же и сушилку на каждом этаже можно будет сделать. Плинфа тоже, энергично почесав в затылке, сообщил, что на первом этаже, где планировалось устроить трапезную, лазарет и другие нежилые помещения, дымоходы можно будет пропустить внутри колонн, а потолки, для того, чтобы удержать вес верхних этажей, сделать сводчатыми. Мишка понял, что из трапезной получится нечто, вроде грановитой палаты в Кремле и подвел итог, тоже уже ставшей привычной в спорах с Сучком фразой: "Да, не строят, значит, мы будем первыми!". Сучок скривился, а Мишка тихо порадовался, что русские мастера уже переняли у византийцев умение сооружать каменные арки и своды.
Часовня, скромно притулившаяся у будущей дальней стены равелина, была деревянной. Мишка сходу пообещавший отцу Михаилу, что храм в крепости будет обязательно кирпичным и с куполами - не хуже Десятинной церкви в Киеве, вместо похвалы получил упрек в гордыне и напоминание о недопустимости невыполнимых обещаний, после чего решил вывернуться наизнанку, но сбацать уменьшенную копию питерского Спаса на Крови, в его глазах ничуть не уступавшего красотой московскому храму Василия Блаженного. Как это у него получится, Мишка представлял себе весьма смутно, но его, что называется "заело", хотя он и представлял себе неконструктивность и даже опасность подобной упертости управленца по поводу побочной, отвлекающей время и ресурсы, локальной цели.
Освящение часовни, других построек и всего равелина в целом проходило на следующий день, после прибытия в крепость, торжественно, долго и бестолково. Впрочем, даже в том случае, если бы Мишка и не лежал дома, оправляясь от ран, он все равно не смог бы толком подготовить мероприятие, поскольку совершенно не имел представления о том, как это делается. Например, когда отец Михаил взялся освящать колодец, у него даже мелькнула шальная мысль: а не удостоятся ли кропления святой водой и нужники?
По завершении всех положенных ритуалов, священник выглядел утомленным и, кажется, чем-то недовольным. Этого нужно было ожидать - почти бессонная ночь, недовольство беседой с Мишкой, бестолковое поведение паствы во время церемонии освящения. Однако, предполагая, что этим список причин и ограничивается, Мишка, как выяснилось, ошибался. Во время торжественного ужина, предваренного длиннющей проповедью, отец Михаил буквально засыпал старшину Младшей стражи вопросами и упреками. Почему в крепости всего одна икона - в часовне, почему ученики, кроме "Отче наш" толком не знают ни одной молитвы, где собираются разместить девиц, дабы не создавать соблазна для отроков? И так далее, и тому подобное.
Мишка, за компанию с монахом, вкушавший исключительно хлеб и колодезную воду, смотрел голодными глазами на столы, за которыми угощались "курсанты" и с трудом сдерживался от непарламентских выражений. Терпение у него, в конце концов, лопнуло и он поведал монаху, что иконы пребывают там же, где и священники, которых отец Михаил должен бы привести в Ратное и в крепость, а Воинская школа не монастырь, а потому никаких катаклизмов появление в ней особ женского пола вызвать не должно.
Несмотря на то, что высказано это все было в достаточно сдержанных выражениях, в ответ старшина Младшей стражи получил кучу упреков, чуть ли не во всех смертных грехах, и предписание прочесть тридцать раз "Отче наш", сопроводив сие воспитательное действо пятьюдесятью земными поклонами. Как, в данном случае сочетались между собой числа тридцать и пятьдесят, для Мишки осталось совершенно непостижимым, тем более, что исполнением наказания он решил, по возможности, пренебречь.
Жизнь человеческая полна соблазнов и одним лишь решением сачкануть, Мишкино грехопадение не ограничилось - проснувшись посреди ночи от голодного бурчания в животе, он, поворочавшись с боку на бок, оделся и, по-воровски озираясь, пробрался задами вдоль казармы, а затем злодейски проник на кухню. Там, после непродолжительных поисков, обнаружились: остатки копченого мяса, несколько моченых яблок на дне кадушки и добрый шмат сала, умопомрачительно пахнущий чесночком. Презрев, с истинно коммунистической бескомпромиссностью, церковные предписания, старшина Младшей стражи, интенсивно и с удовольствием (а какой же грех, без удовольствия?) предался пороку чревоугодия. Хлеба, правда, не нашлось, но, пошарив безрезультатно по кухне, Мишка решил, что и без того съел его достаточно. Через некоторое время, сыто рыгнув и пробормотав что-то про опиум для народа он покинул пищеблок и отправился досыпать.
Кара Божья постигла старшину Младшей стражи перед самым сигналом "Подъем". Рысью преодолев расстояние до отхожего места, Мишка засел там, как пулеметчик в окопе, и, для того, чтобы не терять зря времени, оттарабанил шепотом "Отче наш" около тридцати раз, а согбенное из-за рези в животе положение тела, счел возможным засчитать за предписанные пятьдесят поклонов. Время оставшееся до того момента, как Матвей начал поить его какой-то лечебной гадостью, Мишка посвятил размышлениям о том, что даже четкое знание границы между реальностью и виртуальностью, по всей видимости не освобождает его от соблюдения таможенных правил на этой границе действующих. Разбой, творящийся у него на пищеварительном тракте подтверждал этот вывод с однозначной беспощадностью.
* * *
То ли Мишка еще не выздоровел окончательно после ранения и применения дурманного зелья, то ли накопилась чисто нервная усталость, но он ощутил необоримую потребность "забить на все" и поваляться хоть пару дней, вообще ни с кем не общаясь и ни о чем не думая. Матвей отнесся к желанию старшины с пониманием и выдал диагноз, после которого ложись да помирай.
Оказалось, что в результате телесных ран и многочисленных душевных потрясений в организме старшины Младшей стражи произошла форменная катастрофа: те соки, которым надлежало быть жидкими, загустели, те же, которые должны быть густыми, разжижились. Мало того, они оказывается еще и течь стали не туда, куда надо - то ли не в ту дырку, то ли в противоположную сторону, этот пункт диагноза у Матвея прозвучал как-то туманно.
Зато лечение ученик лекарки назначил наирадикальнейшее - полный покой, в сочетании с сытной и вкусной пищей. Все! Теперь оставалось положиться только на милость Божью и крепость молодого организма.
Отец Михаил навещал "больного" каждый день и по лицу его можно было читать почти обо всех событиях, происходящих в крепости. После прибытия "нинеиного контингента" - семидесяти четырех отроков, собранных по дреговическим селищам и дружно выразившим готовность принять христианство, священник был светел и благостен, рассуждал исключительно о возвышенном и, как показалось Мишке, втайне торжествовал по поводу победы над Нинеей.
В день приезда в Воинскую школу мишкиной матери с полутора десятками девиц, отец Михаил выглядел озабоченным, но, отчасти, удовлетворенным, поскольку сумел, на пару с Анной-старшей, выселить плотничью артель из построенного ей для себя "общежития" и разместить в нем невинных дев, подальше от мужской части гарнизона.
Еще через день монах пришел встревоженным и недовольным, и Мишка, выслушав его сомнения, вынужден был согласиться с тем, что в вопросе подбора наставников был упущен весьма серьезный момент. К Алексею, бывшему десятнику Глебу, охотнику Стерву и бывшему обознику Илье претензий не было, но вот остальные...
Бывший десятник Филимон ходил, опираясь на клюку, потому, что из-за давнего ранения не мог полностью разогнуть спину, у бывшего ратника Тита не было левой руки - отрублена почти по самое плечо, бывший ратник Прокоп имел вместо кисти правой руки железный крюк весьма зловещего вида, а бывший ратник Макар шкандыбал на негнущейся левой ноге. В эту же компанию попал и Немой, хотя уже доказал, что может вполне успешно исполнять обязанности наставника.
Отец Михаил вполне резонно усомнился в пользе наглядной демонстрации новобранцам того, что в первом же бою может случиться и с ними самими. Спорить с этим было трудно, но других наставников все равно не имелось, и Мишка надеялся, в основном, на специфику мировоззрения подростков: "беда может случиться с кем угодно, но только не со мной".
Поскольку "больному" был предписан абсолютный покой, отец Михаил сам строго следил, чтобы старшине Младшей стражи не докучали (сам он, видимо, считал, что своими посещениями мишкиного покоя не нарушает), поэтому Дмитрий с докладом о текущих делах пробирался в лазарет, в то время, когда монах молился в часовне или занимался просвещением новообращенной паствы.
Принимая пополнение, Дмитрий, не мудрствуя лукаво, просто повторил мишкины действия в отношении купеческих детишек - показательно отлупил по очереди каждого из десятников семи новых десятков, которых назначила сама Нинея. Получилось не столь эффектно, как у Мишки, в двух случаях он даже ощутимо получил сдачи, но высказывание относительно боевого духа аккуратно озвучил все семь раз. Дальше надо было налаживать учебный процесс, приучать новобранцев к воинскому порядку, решать, оставлять ли назначенных Нинеей десятников или назначать новых и прочее, и прочее. Короче, Мишке пора было "выздоравливать", а он не хотел, дожидаясь, пока отец Михаил вернется в Ратное.
Священник, неожиданно воспылав усердием на ниве воинского обучения, совал нос во все дыры и Мишка боялся, что рано или поздно опять нахамит ему. Однажды отец Михаил уже нарвался, когда сунулся поучать Плаву, как и чем надо кормить учеников Воинской школы. "Гарнизонный шеф-повар" была женщиной энергичной, языкастой и не признающей авторитетов. Этакая одесская "тетя Соня", отличающаяся от классического эталона лишь несколько меньшей упитанностью, светлой мастью и отсутствием специфического акцента - коня на скаку, может быть, и не остановит, но хулигану передние зубы хозяйственной сумкой вынесет запросто, а потом еще и заговорит до полусмерти прибывшую на место происшествия милицию.
В этот раз, отец Михаил попал на роль, слава богу, не хулигана, а милиционера, и выставлен был с пищеблока, хотя и вежливо, но в состоянии обалдения средней тяжести. Потом черт (не иначе) дернул монаха воззвать к гуманизму Немого, высказывавшего "курсантам" замечания щелчком кнута. Немой, в отличие от Плавы отличавшийся радикальной неразговорчивостью, просто-напросто, заставил объясняться с попом вместо себя Первака. Пока Первак пытался донести до святого отца принципы сочетания мер убеждения и принуждения, применяемые при обучении будущих воинов, Немой, убедившись, что диалог наладился, развернулся и был таков.
Не оставил без внимания присутствие на объекте священнослужителя и старшина плотницкой артели. Сучок не был бы Сучком, если бы не придумал какой-нибудь развлекухи, на грани приличия и здравомыслия. Однажды вечером к отцу Михаилу заявился один из плотников для получения ценных указаний по устройству, как бы это поделикатней выразиться... дамской комнаты. Попытка отца Михаила отговориться некомпетентностью в данном вопросе, не прошла, и, пока подчиненный Сучка изводил монаха вопросами о количестве "посадочных мест", размерах и форме отверстий, деталях интерьера и экстерьера а так же наилучшем месте расположения объекта, вся артель корчилась со смеху, подслушивая и подглядывая за происходящим в часовне.
Девиц, прибывших для обучения в Воинской школе, отец Михаил буквально изводил длинными и нудными поучениями о надлежащем поведении благонравных дев, попавших в окружение такого количества молодых людей. Кончилось это тем, что Анна-старшая устроила скандал, но не монаху, а Илье, слишком медленно перемещавшего имущество Воинской школы из Нинеиной веси в крепость. Из-за этого ладья, перевозившая это самое имущество, не могла вернуться в Ратное, а надежды на то, что священник отправится домой посуху, не было - вряд ли ему очень хотелось еще раз, хотя бы проездом, оказаться в селении волхвы.
Мишка, правда, сильно подозревал, что нравоучения отца Михаила адресованы были не только девицам, но и матери, из-за ее "неформальных" отношений со старшим наставником Воинской школы Алексеем. За это-то, видимо, и поплатился Илья, ни в чем, кроме скрупулезно-неторопливого исполнения своих обязанностей, неповинный.
Мать тоже навещала Мишку каждый день, но было похоже, что она сильно подозревает сына в симуляции, во всяком случае, о симптомах заболевания Анна Павловна выспрашивала очень дотошно. Выглядела она прекрасно - помолодевшей, посвежевшей, веселой, временами напоминая студентку старшекурсницу, смывшуюся с лекций. По всей видимости роман с Алексеем, без дедова пригляда, развивался без проблем, разве что, отец Михаил добавлял ложку дегтя в бочку меда.
Мать можно было понять - постепенно начала вырисовываться опасность того, что монах, озабоченный недостаточным благочестием "гарнизона" засядет в крепости очень надолго. Во всяком случае, в одно из посещений, он не выдержал и пожаловался Мишке на трудности работы с новообращенными отроками, придав, правда, жалобе форму поучения.
- Будь бдителен, Миша! То, что они вызубрили Символ Веры и несколько молитв, еще ничего не значит! Дух их с младенчества отравлен поклонению языческим демонам, паче же всего, Велесу. - Обычно сдержанный в мимике и жестах отец Михаил, при упоминании языческого божества, передернул плечами - не то знобко, не то брезгливо. - Он царствует в подземном царстве, а ты знаешь, как по-настоящему зовется тот, кто владеет подземным миром! Но это еще не все, сын мой, сие порождение мрака еще и владычествует над тварями бессловесными. Не обольщайся мирным названием "скотий бог", в его власти пребывает не только домашняя скотина, но и хищные звери, в том числе и те, что не от мира сего.
В каждом из новообращенных отроков таится "Зверь Велеса", таинством Святого Крещения он будет изгнан, но останется стеречь упущенную добычу, дабы водвориться в нее вновь! Помни об этом! Помни и о ведьме, которая не успокоится, пока не поможет сим чудовищам снова овладеть неокрепшими душами! С болью и смятением вернусь я в Ратное - не надо бы мне оставлять здешнюю паству, но и там я нужен, может быть, даже больше, чем здесь. Здесь - десятки душ требуют неустанного пастырского надзора и поучения, а там - сотни!
- Так ты что, отче, крестить новобранцев не собираешься?
- Нет, рано. Пусть походят оглашенными хотя бы до Рождества Христова. Каждое воскресенье будешь присылать их в Ратное, там я с ними буду заниматься, а может быть, выберу время и еще несколько раз сюда наведаюсь. Потом посмотрю: кто из них к принятию таинства Святого Крещения готов, а кто...
- Полгода тянуть с крещением? Отче, да ты что?!
- Умерь голос, отрок! Со служителем божьим разговариваешь!
Ох, и неподходящий момент выбрал монах для проявления строгости! Мишка уже в течение нескольких дней размышлял о причинах повышенной активности отца Михаила, обычно ведшего себя достаточно скромно. Вывод напрашивался сам собой - в Ратном, на протяжении нескольких поколений, выработали некий баланс отношений между духовной властью и светской (считай, военной). Ратнинцы, на полном серьезе считавшие себя воинами божьими, к беспрекословному подчинению попам, были не склонны, плюс, сказывалось традиционное презрение ратников к "нестроевым". Уже давно, если не с самого начала, для священников была очерчена незримая граница, переступать которую им не дозволялось, а при нужде, ратнинские мужи не стеснялись показать своим пастырям, кто кого на самом деле "пасет". Вспомнить, хотя бы, сотника Агея, выбивавшего попу зубы, или разборки со священником, пытавшимся изгнать из села лекарку язычницу.
В крепости отец Михаил ощутил волю - у него, видимо, создалась иллюзия того, что здесь незримой границы, существующей в Ратном нет, и он попытался начать выстраивать жизнь "гарнизона" таким образом, какой представлялся ему единственно правильным. Месяцем раньше, Мишка такое, может быть, и стерпел бы, но история с Роськиной болезнью и собственной "комой" (как правильно назвать то, что с ним случилось, Мишка не знал), сломала что-то в отношениях между ним и монахом. Что-то очень важное и, что самое печальное, окончательно и бесповоротно.
Окрик отца Михаила возымел действие, обратное задуманному - Мишка почувствовал, что из глубин подсознания лезет даже не мальчишка Лисовин, уже ставшим привычным, а кто-то покруче, как бы и не сам прадед Агей. Усилием воли сдерживая рвущееся наружу бешенство, Мишка попытался воздействовать на монаха словесно:
- Но холопов-то в Ратном ты крестил!
- Мне виднее, когда и кого...
Договорить отец Михаил не успел - Мишка (а, может быть, Агей?) сорвался с постели и, ухватив священника за грудки, легко оторвал тщедушное тело от лавки.
- Ты!.. - Мишка встряхнул бывшего друга и учителя так, что у того мотнулась голова. - Палки мне в колеса вставлять?! Забыл, где живешь?
С грохотом упала опрокинутая лавка, монах, цепляясь за мишкины запястья, что-то неразборчиво хрипел, а старшина младшей стражи, будто открылись где-то внутри неведомые шлюзы, брызгая слюной выдавал в полный голос "перлы изящной словесности", почерпнутые в молодости на причалах и палубах Ленинградского торгового порта и Балтийского морского пароходства.
Что удержало уже занесенный для удара кулак, Мишка потом с уверенностью не мог понять и сам. То ли остатки здравомыслия, то ли воспоминания о прежних отношениях, то ли выпученные глаза застывшего на пороге соляным столбом Матвея... А возможно, ужас в глазах отца Михаила. Не страх - монах не боялся ни боли, ни смерти, а именно ужас от осознания того, что в любимом ученике проснулся тот самый берсерк, которого священник надеялся обуздать.
Так и не ударив, Мишка опустил занесенную руку и отпихнул монаха от себя, тот отлетел в угол и сполз на пол, заходясь в приступе чахоточного кашля. Мишка молча смотрел на отца Михаила, искал в себе жалость и не находил, думал, что надо бы устыдиться и не ощущал стыда.
"Идеалист... Честный, бескомпромиссный и фанатичный. Живет в выдуманном мире и мечтает загнать туда всех остальных. Получил на несколько дней даже не власть, а только намек на нее, и сразу же все наружу и полезло. Сколько таких было и сколько таких еще будет? Одни гнали людей в царствие небесное огнем и мечом, другие подталкивали к светлому будущему стволом нагана в спину. Нельзя им власть давать, ни над телами, ни над душами людскими... А шахматы я ему так и не выточил...".
- Минь, - донесся от двери голос Матвея - ты чего натворил?
- Что надо, то и натворил! - огрызнулся Мишка не оглядываясь. - Не стой столбом, помоги его на постель уложить.
Монах был столь субтилен, что Мишка прекрасно справился бы и сам, но ошарашенного увиденным Матвея надо было чем-то занять. Ребята подняли сотрясаемого кашлем монаха с пола и уложили на мишкину постель. Отец Михаил хватался за грудь, с сипением втягивал в себя воздух и пытался что-то сказать:
- ... Силам сатанинским... руку поднял... я знал, не пройдет бесследно...
- Минька, он же тебя проклянет! - Матвей, почему-то не выглядел особо перепуганным, скорее удивленным. - От церкви отлучит...
- Я ему прокляну! Я ему так прокляну - на карачках до Ратного ползти будет! - Мишка понимал, что сжигает за собой мосты, но одновременно, чувствовал: так и надо, сделан первый шаг на пути расставания с детством, и сделан он именно в лисовиновском стиле - туда, где, как говорил дед, ты остаешься один, жаловаться некому и оправдываться нечем. - Ступай, Моть, приготовь ему теплого питья с медом.
Матвей, еще раз, как-то очень внимательно глянул на Мишку, пожал плечами и убрался из горницы. Мишка хотел было предупредить его, чтобы помалкивал о случившемся, но все то же чувство начала движения к одиночеству первого лица, заставило промолчать.
"Пусть знают! Пусть считают берсерком, пусть, наконец, имидж внучка сотника начинает сменяться имиджем Бешеного Лиса. Когда-то надо было начинать, вот пусть это и начнется сейчас! Хотя, нет - первым шагом, наверно, был "расстрел" Сучка. Или штурм усадьбы Устина? Неважно! Движение уже началось, и останавливаться на этом пути нельзя - подомнут и сломают. Только вперед, как бы трудно ни было, какие бы потери на этом пути не ждали. Только за тем, кто готов принять на себя этот крест, люди признают право руководить и простят многое... очень многое. Прадеда Агея, например, никто не посмел обвинить в убийстве прежнего сотника, потому что у него уже была соответствующая репутация. И проклятия тогдашнего попа он не боялся, потому-то никакого проклятья и не было".
То ли Мишка слишком глубоко задумался, то ли на кухне сразу нашлось все необходимое, но запыхавшийся Матвей появился на пороге как-то слишком быстро. К груди он прижимал закутанный в тряпье кувшин.
- Пои! - Мишка кивнул на лежащего монаха. - И так, вроде бы, отпускает, но лишним не будет. На ночь пусть остается здесь, я себе место найду, а ты за ним присмотришь.
- Угу. - Матвей склонился над монахом, поднося к его побледневшим губам чарку с питьем. - Выпей, отче, полегчает. Выпей, вот так, потихонечку, по глоточку, сейчас в груди потеплеет, дышать легче станет, кашель уймется. Давай-ка я тебе голову приподниму, удобнее будет. Вот так, хорошо, еще глоточек...
"Смотри-ка ты, начинает учиться успокаивающим голосом говорить, не зря его Настена хвалит, рано или поздно выйдет из Мотьки лекарь!".
Постепенно приступ пошел на убыль - кашель утих, отец Михаил задышал, хоть и сипло, но ровно, синюшная бледность сменилась нездоровым румянцем, на лбу выступили бисеринки пота.
- Минь, пойдем отсюда, ему сейчас поспать бы...
- Нет!
- Минь...
- Заткнись! Мы недоговорили, ведь так, отче?
Монах не ответил и не открыл глаза, но было понятно, что он все слышит и понимает.
- Ну, а раз недоговорили, то продолжим. - Мишка поднял опрокинутую лавку и уселся, чуть склонившись вперед, уперев правую ладонь в колено и отставив локоть в сторону. - Итак, отче, ты сказал, что тебе виднее, кого и когда крестить. - Старшина Младшей стражи сделал краткую паузу и гаркнул в полную силу: - Врешь!!!
От неожиданного крика Матвей вздрогнул так, что чуть не потерял равновесие, а у отца Михаила дрогнули веки и стало заметно, что он, едва приоткрыв глаза, косится в мишкину сторону.
- Виднее, что здесь, что в Ратном, только одному человеку! - продолжил Мишка, чеканя слова - И человек этот не ты, а сотник Корней! Он посчитал нужным крестить язычников быстро, и приказ этот будет выполнен, желаешь ты этого или не желаешь! Сроку тебе - три дня, считая сегодняшний. Если послезавтра к вечеру обряд не будет проведен, ладья уйдет в Ратное без тебя, а ты пойдешь пешком через Нинеину весь! Потом сотник погонит тебя обратно, ты его знаешь - даже не задумается. А чтобы бодрости тебе придать, тетку Алену к тебе приставит!
Отец Михаил, по-прежнему лежал не шевелясь и прикрыв глаза, но румянец начал расползаться у него со щек на все лицо, и мишкины губы, помимо его воли, начали растягиваться в улыбке - похоже, тетка Алена могла воздействовать на отца Михаила сильнее, чем вся ратнинская сотня.
- Буде же ты и дальше пожелаешь упрямиться, - продолжил Мишка, подавив улыбку - то на тебе свет клином не сошелся - привезем попа из Княжьего погоста, он посговорчивее будет. Ты же задумайся: как после всего этого будешь жить в Ратном. Мы - воинские люди, мы не только сами приказы исполняем, но нам еще и обидно бывает, когда другие приказы исполнять отказываются. Гнев сотника бывает страшен, но многократно страшнее обида всей сотни!
Мишка хлопнул ладонями по коленям и поднялся с лавки.
- Лежи и думай, отче! Очень крепко думай, что значит в воинском поселении не исполнить приказ военачальника. Пошли, Матвей, потом болезного навестишь.
* * *
Угадал Мишка правильно - через день весь "нинеин контингент", с надлежащими обрядами и песнопениями был загнан в воды реки Пивени, подобно тому, как были загнаны в Днепр киевляне за сто тридцать семь лет до этого. Артемий дирижировал хором, Роська суетился, указывая, кому куда идти и что делать, Петька с двумя помощниками записывал новые имена отроков (запросто могут забыть или перепутать), а Мишка возвышался в седле, начальственным оком озирая торжественное действо.
Потом пришлось спешиться и троекратно облобызаться с каждым из семидесяти четырех новообращенных, называя их братьями во Христе и новыми именами. Анна Павловна оправила на каждом из отроков надетый на шею крест, нашла для каждого ласковое слово и пообещала, что девки вышьют новым братьям во Христе их имена на рубахах. Девки, все в новомодных платьях и мантильях, пребывали тут же, вгоняя новообращенных отроков в краску пламенными взглядами. Мишка готов был поклясться, что парни согласились бы еще хоть десять раз окунуться в Пивень, лишь бы после этого их лобзал не старшина, а кто-нибудь из "бабьего батальона".
Пока длилась процедура поздравлений, ладья отчалила и двинулась вниз по течению, увозя с собой отца Михаила заодно со всеми создаваемыми им проблемами. Попрощаться монах не счел нужным.
- Ты чем, сынок, так своего друга изобидел? - Анна-старшая ловко организовала тет-а-тет, жестом отправив своих подчиненных в крепость и "тормознув" собравшегося подойти Роську. - Службу правил без радости, а напутственное слово, и вообще, говорил, будто не на крещении, а на похоронах. Из-за чего повздорили-то?
Несмотря на строгий вид матери, Мишка догадывался, что поспешным отъездом монаха она вовсе не огорчена. Скорее ее обеспокоила размолвка сына со священником, дружеские отношения с которым она всячески приветствовала.
- Пришлось объяснить ему, мама, что здесь не монастырь, и приказы сотника надо исполнять так же, как и в Ратном.
- И он из-за этого так обиделся?
- Ну... погорячился я немного, когда объяснял.
- Немного? Да ты его чуть не убил!
- Он меня тоже, недавно, чуть не убил!
"Чего спрашивать, если и так уже все знает? В воспитательных целях?"
Анна Павловна немного помолчала, огладила морду Зверя, которого Мишка держал под уздцы и огорошила сына вопросом:
- Почему Матвею молчать не велел? Не подумал или намеренно?
Мать снова немного помолчала, и опять ее реплика оказалась совершенно неожиданной:
- Взрослеешь, сынок. Как тебе Алексей?
"А как мне Алексей? Хрен его знает. Чего она услышать хочет? Комплимент, хулу? Догадывается, что я оцениваю его, как будущего отчима? А может быть, это извечное женское желание понять: чего же ей самой хочется? Не-е-т, в этих делах я вам, маман, не советчик. В оценках, даже такой опытной и разумной женщины, как вы, все рано, доминируют эмоции, и рациональные аргументы на них влияют слабовато".
- Не знаю, мам, он у нас недавно, да еще и в непривычном для себя положении пребывает - беглец, одиночка, от милости деда зависящий. Алексей же к другому привык - людьми командовать, самому себе хозяином быть. Сходила б ты к Нинее, она с Алексеем разговаривала, как-то поняла его - она же умеет.
- И правда, сходить, что ли? - Было непонятно, довольна мать ответом или нет. - Ладно, Мишаня, ступай, вон Роська весь извелся, а там, вон гляди, Стерв чего-то машет. Всем ты нужен... воевода.
Интересно: материн вопрос про Алексея означает, что тянуть с замужеством она не намерена, или я что-то не так понял?".
- Минька! - Роська так и кипел от возмущения. - Мне Матвей сейчас сказал... как ты мог? На святого человека...
- Ты меня учить собрался? - Ответ получился резким, даже злым, чего Роська, разумеется не заслуживал.
- Виноват, господин старшина! - Роська не на шутку обиделся. - Дозволь идти?
- Рось, не обижайся. - Мишка постарался максимально смягчить тон. - Так надо было, пойми. Командир может быть только один.
- Так точно, господин старшина! Дозволь идти?
- Перестань, Рось! Ну, что ты, как чужой? Я думал, что как раз ты-то первый все правильно и поймешь. - Мишка положил крестнику руку на плечо и почувствовал, что Роська с трудом удерживается, чтобы не стряхнуть ее. - Приходи вечером, поговорим, ты сам поймешь, что иначе нельзя было. Придешь?
- ... Приду...
- И всех наших приводи, надо посидеть, обсудить многое... Ты смотри: наставники новые появились, семь десятков новобранцев, крепость строим. У каждого же из вас какие-то мысли есть, что-то подсказать, посоветовать можете, или спросить, поспорить. Понимаешь меня?
- Угу.
- Ну, тогда я жду вечером!
- Угу.
"Вид, все равно, обиженный. Хам вы трамвайный, сэр Майкл. Нельзя ближников обижать, вообще никого обижать нельзя... без необходимости. Всем мил, конечно, не будешь, но вот так, без причины... М-да, нехорошо получилось".
Стерв, в отличие от Роськи, был невозмутим, как индейский вождь. Сидя на бревне, спокойно дождался, пока Мишка подойдет к нему сам, вежливо поднялся навстречу и, вроде бы безразличным голосом, поинтересовался:
- Михайла, пленного допрашивать сам будешь или Алексея позовем?
- Какого пленного? Дядька Стерв, ты что, за болотом "языка" добыл?
- Ну. Ты же сам велел. Он уже неделю в погребе сидит - Алексей не велел попу показывать. Так звать Алексея-то?
- Погоди, ты сначала расскажи, что сам видел. Давай-ка тут на бревнышке посидим, а потом уже решим, что делать будем. Болото широкое, перейти трудно?
- Широкое, чуть не полдня перебираться пришлось, - принялся обстоятельно отчитываться Стерв - но трясин особых нет, дно почти везде неглубоко и твердое, хотя, если дороги не знать, можно и с головой окунуться. Ближе к тому берегу островок есть, и на нем избушка поставлена. По всему видно, что постоянно в ней не живут, а устроено там все так, как нужно для людей, возвращающихся издалека и после непростых дел. Дрова запасены, два котла - большой и маленький, запас еды, чистое полотно для перевязок, кой-какие лекарства. Одновременно могут разместиться человек шесть-семь, а если потесниться, то и десяток. И запасов на десяток человек, даже если есть несколько раненых, хватит дня на два-три.
Я так думаю, что эту избушку для того и держали, чтобы те, кто возвращается, могли передохнуть, раненых перевязать, заночевать, если темнота на болоте застанет. Но в последнее время там никого не было, похоже, что после того, как они на нашем берегу в ловушку попали, больше там не ходили.
- А дальше, за болотом?
- Дальше, не на самом берегу, а чуть поодаль, настоящее жилье. Но мы на него только издали посмотрели, близко было не подойти - собаки учуяли. Похоже на хутор: два больших дома, разные постройки, огород, пашня - все добротное, подворье тыном обнесено, только хутор какой-то странный. Понимаешь, Михайла, сена и места для скотины там гораздо больше приготовлено, чем на таком хуторе может быть. Как будто приезжают туда, на время коней оставляют и куда-то уходят, а потом возвращаются, забирают коней и уезжают.
- Думаешь, это те, кто к нам через болото шастал? - озвучил Мишка первую пришедшую в голову мысль. - Специально для них и избушка на болоте, и хутор этот, вроде постоялого двора.
- Может и так, - Стерв пожал плечами - но не думаю, чтобы все это только для нас городили, может быть с того хутора в разные места пути начинаются? Больно уж все солидно устроено и с размахом. От того хутора дорога уходит, так она наезженная, видно, что не только верхами, но и в телегах ездят.
- Вы ту дорогу проверили?
- Нет, сначала мы вдоль берега болота сходили. Оно, вишь, не совсем стоячим оказалось, вода, хоть и медленно, к западу течет, особенно в одном месте чувствуется, там и поглубже - наверно, старое русло проходит. И еще одно. Тот берег заметно выше нашего, опять же и островок там, да не один. Кроме того, на котором избушка стоит, еще несколько маленьких есть. Получается, что, если то место залила перегороженная речка, вода должна была в нашу сторону разливаться, вот я и решил глянуть, почему не разливается? Недалеко - меньше дня пути - нашли плотину. Никакие это не бобры, людскими руками сделано, но сделано без ума - вода разлилась, обход плотины нашла и вернулась в русло. Поэтому болото больше и не разливается... а может, так и задумано было, не знаю.
Плотина та совсем сгнила, если бы не всякий сор, который вода натащила, давно бы прорвалась, а раньше-то за плотиной следили. Избушка там рядышком брошенная. Уже лет пять, как хозяин либо помер, либо ушел. Так что, если надумаем болото спускать, туда человек десять с инструментом прислать, и за один день плотину разнести можно.
- А надо спускать? Для чего?
- Ну, не знаю... вдруг воевода решит, ему видней. Я так только, посмотрел.
- Ну а дальше?
- Дальше пошли мы вдоль той накатанной дороги, но ушли недалеко - к мосту выбрались. Река пошире Пивени будет, не такая, конечно, как Случь, но пошире. Мост добротный, видно, что давно поставлен, но содержится в порядке и, при нужде, обновляется, а за мостом крепостца не крепостца, а знаешь, мне Корней объяснял, есть такое слово "острог" - укрепленное место для малого числа воинов. Для стражи, к примеру.
- И много там воинов?
- Вроде как, и вообще нету. Вышка стоит, а дозорного на ней нет, ворота раскрыты, а около них никто на страже не стоит, зато внутри белье на веревках, куры бродят, бабы, детишки. Одним словом, опять хутор, тем паче, что и снаружи за тыном еще четыре избы стоят, две - совсем новые. Растет потихоньку селище.
- А дальше?
- А дальше мы не пошли. Переночевали, а перед рассветом засели в одном интересном месте на берегу. Я еще в лесу приметил - ходит кто-то к реке, но так, чтобы следов не оставлять. Если бы редко ходили, то и не оставили бы, но ходят часто, так что, я приметил. Нашли и место, к которому ходят, а вот, зачем ходят, я так и не понял. То есть, понять можно было бы, но если покопаться, а я сам следов оставлять не хотел.
Ну, сидим, ждем. Как туман на реку пал, подплывает лодка, в ней двое сидят, по всему видать, рыбаки. Один в воде под берегом пошарил, вытащил конец веревки, потянул за нее - наклонилась ветка ивы, а на ветке мешок висит! Совсем интересно стало. Рыбаки тот мешок сняли, а на его место другой пристраивать принялись, а от их мешка так копченой рыбкой и понесло, у меня аж слюнки потекли.
И тут, откуда ни возьмись, другая лодка! В ней трое сидят, вроде, как рыбаками одетые, но не рыбаки, как потом оказалось. Один как заорет: "Хватай татей!", а двое других прыг на рыбаков! Опрокинули лодку, а глубины там по пояс, и как пошли рыбаков лупцевать! Умельцы - сразу видно, что к драке привычные. Потом связали рыбаков, в лодку покидали, оба мешка забрали и уплыли. Вторую лодку за собой уволокли.
Больше на том месте ждать стало бесполезно - шум, крики, драка, если кто невдалеке и хоронился, то к берегу уже не вышел бы. Тогда мы, пока туман не спал, на тот берег и переплыли. Пошастали там немного, но место, чтобы человека скрасть, неудобное - кусты только вдоль реки, да и то не везде, а так все поля, огороды, баньки у воды стоят. На открытое место не выйдешь - люди в поле работают, если бы поодиночке, то и с поля человека взять ухитриться можно, но одиночек не нашли.
После полудня приметили, что крайняя банька топится, решили там счастья попытать, засели в кустах, глядим, а воду-то в баню аж трое таскают - опять не то! Хотели уж уходить, но те трое, что воду таскали, да топили, собрались и ушли. Выходит, не для себя баню готовили. Опять ждем.
"Чего он так подробно все расписывает? Ну подождали у баньки, хапнули "языка" и все. Нет, Стерв не болтун, раз в подробности ударился, значит, они имеют какое-то значение, да и обидеться может, если перебью. Послушаем".
- Через какое-то время, глядим, идут к бане три девки, несут чего-то в мисках и на подносах, полотенцами покрытых, а с ними двое тех самых мордоворотов, что рыбаков утром вязали! Один бочонок тащит, вроде бы, с пивом, а второй - тот самый мешок с рыбой. Совсем непонятно - вроде бы загулять собираются, но баня-то тут причем? И у девок вид смурной - не то, чтобы их подгоняли, но и идут, как-то без охоты.
"Да, у тебя в Куньем городище о таком мероприятии, как "баня с телками" и не слыхали, а этим "повезло" - предшественник "цивилизацию" внедряет".
- Девки в баньку зашли, а мордовороты неподалеку уселись, а через какое-то время подходят еще двое - тот, который "хватай татей!" кричал и еще один мордоворот, ну прямо, как родной брат тех двоих, только не бочонок несет, а кувшин. Зашли они в баньку, мордоворот почти сразу наружу выскочил, но уже без кувшина, и к тем двоим подсел.
Стали они, значит, пивко попивать, да рыбкой закусывать, а в баньке визг девичий, хохот мужицкий... Эти трое на баньку поглядывают и посмеиваются, по рожам видно, а чего говорят не слышно - далековато. Снова ждем. Больно уж мне захотелось этого кобеля блудливого скрасть, вот только как? Пока раздумывал, так и эдак прикидывал, он мне сам способ и подсказал - выскочил из бани и плюх в воду. Побултыхался немного, остыл, и обратно в баньку побег, дальше куролесить.
Ну, думаю, тут-то я тебя и возьму, никуда не денешься, и мордовороты твои не помогут. Изготовили мы с Яшкой, что требуется, я поднырнул и засел под мостками, с которых блудодей в воду сигал.
"Смотри-ка ты, сына христианским именем зовет, специально для меня, что ли?".
- Долго сидел, замерз, аж зубы стучать стали, наконец, слышу ноги над головой топочут. Как посыпались в воду! Он, оказывается, не один, а с девками выскочил, я и растерялся - кого хватать?
Стерв сделал паузу и Мишка понял, что последняя фраза была шуткой. Пришлось улыбнуться и спросить:
- Ну и как же ты разобрался?
- А очень просто! - торжествующе возгласил Стерв. - У блудодея-то ноги волосатые, а у девок-то нет!
- Хитро! - восхитился Мишка. - Я бы и не догадался.
- Ну! - воодушевившись, продолжил Стерв. - На ноги-то я ему петлю и накинул! Яшка тянет веревку, а я блудодея за бороду держу, всплыть не даю, так до наших кустиков и добрались. Кобель этот, с перепугу, воды нахлебался, надо откачивать, а я боюсь - начнет кашлять, да перхать, кто-нибудь услышать может. Зря, оказалось, боялся - девки визг подняли: "Водяной, водяной!", мордовороты тоже чего-то орут. Двое в воду попрыгали, ныряют, ищут, а третий, видать плавать не умеет, по берегу скачет и указывает, где искать.
Дурни! Мы же его против течения на веревке вытаскивали, а они до самого вечера вниз по течению искали - рыбаков на реку выгнали сети закидывать, вдоль берега по кустам и камышам шарили, а нас-то уже и след простыл.
Полоняник, правда, когда проблевался, да прокашлялся, орать собрался, да Яшка его так ловко по горлу стукнул, что тот только сипеть и мог. Хорошо вы, все-таки, опричников учите, я такого удара не знал.
"Смотри-ка ты, приживается название "опричники", и никакого негативного смысла в него пока не вкладывается. Ну, так и неудивительно, полицейских-то функций они не исполняют. Хотя, как посмотреть, бунт именно опричники подавляли, по крайней мере, на заключительном этапе. Но, все равно, в устах Стерва "опричники" прозвучало, пожалуй, как "спецназ" или "гвардия".
- Обратно без приключений добрались?
- Как сказать... - Стерв пожал плечами - вроде бы, без приключений, только намаялись - полоняника на себе тащить пришлось, идти своими ногами отказался, и заставить не вышло, да и непривычен он босиком-то. Когда мимо того хутора проходили, который возле болота стоит, хотел шум поднять - начал биться, мычать, пришлось кулаком угомонить. А еще, когда на островке ночевали, он чуть не всю ночь, веревку о край лавки перетирал, пока Яшка ему сапогом по ребрам не напихал. Упорный, словом, полоняник попался. Вот, вроде бы, и все. Хотя нет! Уже на этом берегу рысь встретили - хороший признак.
- Почему хороший?
- Значит, что не зря дозор с болота сняли, не шастает там никто, уж больно спокойной рысь была - просто подождала, пока мы пройдем. Поскалилась, пошипела, конечно, но видно было, что сытая и уходить с этого места не хочет. Может котята где-то недалеко были, а в неспокойном месте, где люди шляются, рысь с котятами не встретишь.
- Угу. - Про рысь Мишке было неинтересно. - По всему видать, вы какого-то начального человека изловили. Допрашивали его? Что говорит?
- Ничего. Алексей немного поспрашивал, побил слегка - молчит, я же говорю: упорный попался. Алексей его пытать не стал, а велел кормить одной солониной, но воду давать через день. Сказал, что отмякнет, потом и поспрашиваем.
- А Нинея?
- Что, Нинея? - удивился Стерв.
- Ты ей ничего про полоняника не говорил?
- Так она и сама все знает, раз не спрашивала, значит, неинтересно. - Уверенность Стерва во всемогуществе и вездесущности волхвы была непоколебима.
- Хорошо, дядька Стерв, а что ты сам обо всем увиденном думаешь?
- Ну... - Охотник полез чесать поясницу.
"Что за привычка у него? Все либо в бороде, либо в затылке чешут, а он спину скребет".
- Неужто сам не понимаешь, зачем он девок в баню таскал?
- Да не об этом я, дядька Стерв! Общее ощущение у тебя какое?
- Чего?
"Блин, для него, конечно, "баня с телками" штука впечатляющая, но не до такой же степени!".
- Ты зачем за болото ходил? За банным непотребством подглядывать? Что ты понял о хозяине "пятнистых"?
- Думаю, что хозяин "пятнистых" боярыню раньше знал и немного опасался, а потом стал сильно бояться - то ли прогневал ее чем-то, то ли еще что. Был от него сюда сухой путь, его стража берегла, с тех пор там мост и острог остались. А потом он речку перегородил, болотом закрылся, но людей своих через болото посылал. Только что-то у него пошло не так - плотина без пригляда уже много лет, острог в селище превратился, потом воины хорошие кончились, или они чем-то другим заняты. Хорошие-то, даже в ловушку попавшись, так бы не убегали, мешки побросав. Одним словом, размолвка с нашей боярыней на пользу ему не пошла, все стало как-то наперекосяк. То, что мы на той стороне болота видели - остатки от прежнего порядка, а не сам порядок.
- Ну что ж, пойдем, посмотрим, дядька Стерв, на твоего полоняника. Как думаешь, "отмяк" он?
- Да, кто ж его знает? Но больше недели в погребе, да соленая пища, да вода через день...
- А почему в погребе? У нас же темница есть.
- Темница учениками заполнена, к воинскому порядку приучаем.
Мишке показалось, что последнюю фразу Стерв произнес не то с насмешкой, не то со злостью.
- Что, так много наказывать приходится? За что?
- Не знаю, наставникам видней.
- А ты что, не наставник, что ли? - Деланное безразличие в голосе Стерва Мишке не понравилось. - Сам-то не наказываешь?
- Я лесной науке учу, там в лесу никого наказывать не приходится, а здесь воинские порядки, я их не знаю.
"Похоже, с обучением новобранцев у нас проблемы. Ладно, разберемся с пленным, потом займемся этим. Блин, ну надо же было попу здесь столько проторчать! А стоило ли, сэр, так долго больным притворяться? Или уже привыкли быть хозяином в Воинской школе и терпеть любой надзор стало в лом? Что есть, то есть, приходится признать, но, кажется, дело не только в этом. Похоже, сэр Майкл, что природный Лисовин, с которым вас "скрестил" Максим Леонидович, изрядным чревоугодником был. Вы спросонья не уследили, вот он вас "на автопилоте" на кухню и привел, с соответствующими последствиями, так сказать. После такого позорища конфликтовать с отцом Михаилом было просто стыдно, пока он совсем не оборзел. Не обгадились бы с чревоугодием, не пришлось бы "прятаться в болезнь", были бы все время рядом с попом, возможно все удалось бы разрешить в более мягком варианте. Вот вам и полная замена личности, промахнулся Максим Леонидович в этом пункте. Надо за собой следить, сэр, впрочем, это мы уже обсуждали".
В погребе было довольно прохладно, лицо узника выглядело нездоровым, даже если не обращать внимание на синяки.
"Да, холод, соленая пища, нехватка воды - почки запросто посадить можно. Морду разукрасили... и это называется "побить легонько"?
- Ну что, надумал разговаривать, или вообще воду перестать давать? - Чувствовалось, что Алексею допрашивать пленного не впервой, и способов добывания информации он знает много. - И не надейся, что так и будешь тут спокойно сидеть! Если сейчас не заговоришь, отволочем в кузницу, а там сам знаешь...
По лицу пленника было видно, что намек Алексея он понял, но голоса так и не подал.
"Что заставляет его так упорствовать? Преданность моему предшественнику? Грамотное промывание мозгов, по поводу живущей за болотом страшной колдуньи или (чем черт не шутит?) специальная подготовка по тактике поведения на допросах? Сыграть в "плохого и хорошего полицейского"? Сомнительно - я рядом с Алексеем смотрюсь сущим молокосом, изобразить из себя альтернативу не получится. Или получится? Молокосос молокососом, но я ведь еще и боярич! Пожалуй стоит попробовать".
- Стерв! - Мишка попытался придать своему голосу максимум властности. - Его сегодня поили?
- Нет.
- Воды! И побольше!
Стерв полез из погреба, Алексей стоял молча, возможно догадался, что начинается какая-то игра. Мишка сделал вид, что ищет, на чтобы присесть, не нашел и скомандовал тем же тоном:
- Пошли наверх!
- Слушаю, Михайла Фролыч! - дисциплинировано отозвался Алексей, видимо, даже не понимая мишкиной затеи, счел нужным подыграть.
- А ты глаза прикрой! - обратился Мишка к пленнику. - После недели в погребе, на солнце ослепнешь.
Сидя на завалинке, Мишка смотрел, как пленник жадно пьет воду прямо из ведра, принесенного Стервом и раздумывал о том, как построить разговор, одновременно пытаясь понять хоть что-нибудь по внешнему виду "языка".
Внешность была какой-то непонятной. Отличить смерда от воина Мишка сумел бы легко, слишком заметный отпечаток накладывали на людей крестьянский труд или воинская служба. Крестьянином пленник не был - ни некоторой сутулости, ни загоревших дочерна рук и шеи, ни характерных мозолей. В то же время, не было в этом мужчине, присущих воину собранности, немедленной готовности к действию, которые почти всегда были заметны у мужей ратнинской сотни. Не был пленник и ремесленником. Руки кузнеца всегда в следах от ожогов, во въевшейся в кожу металлической пыли, руки гончара, наоборот, всегда чисты, пальцы чуткие, умеющие обращаться с податливым материалом. Не кузнец, не гончар, а какие еще ремесленники могут быть в таком маленьком поселении? Может быть рыбак? Нет, у рыбака суставы припухшие от постоянной возни в воде, с мокрыми сетями, а на руках следы от многочисленных порезов и уколов. Ноги тоже не такие, как у привыкшего ходить босиком. Судя по тому, что рассказал стерв, пленник был каким-то начальником, а судя по тому, что его внешность не носила следов прежней трудовой деятельности, поднялся в начальники он не из "низов".
Не худ, что называется, "в теле", даже, кажется, есть некоторый намек на брюшко. Еще не старый, тридцати, похоже, нет. Широкоплечий, осанка без следов сутулости, держится, если не с достоинством, то и без подобострастия, и, кажется, верно оценил тон, которым Мишка отдавал распоряжения. Еще одно подтверждение того, что привык общаться с высшим сословием, и сам не из простых.
- Напился? - Мишка кивнул на ведро, которое пленник все еще держал в руках. - Не бойся, не отберем, захочешь еще, попьешь, а пока ставь на землю и садись-ка вот сюда - погрейся на солнышке.
"Подействует или нет? Должно подействовать - отяжелел от воды, сейчас разомлеет у нагретой солнцем стены, от недельного сидения в погребе, конечно же, слегка заторможен, спать в холодном погребе, наверняка, как следует, не мог. Должен расслабиться и задремать".
- Алексей, а чего это у нас темница переполнена? - обратился Мишка к старшему наставнику, демонстративно не обращая внимания на пленника. - Неужто так все плохо с учебой обстоит?
- Плохо, не плохо, а сказать, что хорошо, не могу. Новичкам тут все непривычно, на прежнюю жизнь не похоже, стариков, которым они привыкли подчиняться нет...
Пленник шумно вздохнул и Мишка, скосив глаза, заметил, что он расслабился, привалившись спиной к теплой стене. Алексей тоже зыркнул на пленника, понимающе кивнул Мишке и принялся описывать ситуацию нудным, монотонным голосом.
Дела, со слов Алексея, действительно обстояли из рук вон скверно. Учеба шла через пень-колоду. Дисциплина - ни к черту. Драки, хамство, мелкое, но частое неповиновение, отлынивание от работы и тренировок, разгильдяйство урядников и командиров пятерок. Девятый десяток откровенно саботировал обучение грамоте, причем сам урядник, не стесняясь заявлял вслух, что воину грамота нужна, как зайцу дудка. Отношение к вере... Роську бедного аж трясло, когда посреди молитвы из толпы вдруг раздавалось козлиное блеяние.
Лазарет переполнен. Битые, ломанные, порезанные. У иных такие повреждения, что и вообразить-то трудно. Ну как, скажите на милость, можно умудриться холостым выстрелом из самострела хлестнуть себя самого тетивой по гениталиям? Чуть не помер, дурень. Или зацепившись бармицей за стремя, тащиться за скачущим конем, пока рожа от удушья не посинела? За что там цепляться-то? Потом специально пробовали повторить - ни черта не получилось.