Аннотация: Кое-что под эпиграфом из Оссиана: "Зачем воздвигаешь ты чертог; сын крылатых дней? Сегодня ты глядишь со своей башни; но пройдет немного лет - налетит ветер пустыни и завоет в твоем опустелом дворе."
ДАБЫ СТРАХУ НЕ ВЕДАТЬ
"...AND NE FORTHEDON NA..."
"Why dost thou build the hall, son of
the winged days? Thou lookest from
thy tower to-day: yet a few years, and
the blast of the desert comes, it howls
in thy empty court." -
OSSIAN
Оправданием к появлению нижеследующего текста да послужит насущность предмета, близкое знакомство с которым гарантировано каждому живому существу в незнаемый день, час и минуту.
Смею думать, что невредимо просочившаяся сквозь стены Оксфордской библиотеки Т.Бодли архаическая элегия, каковая - суть достойнейший результат обозревания "точки в конце прямой" неким безымянным автором из тех, кого циклопическое Время вынудило укрыться темным плащом в массе, текущей между пальцев истории, также привлекла Х.Л.Борхеса не одним сакраментальным названием "Могила". Ибо в узилище полоски бумаги был погребен древнейший из страхов человечества в точности так, как в полоску земли укладывается отшумевший жизнью ствол, отговорившие языками телА: века назад - древнего сакса и, сравнительно недавно, - незрячего аргентинца. Камень, отметивший пристанище последнего, судя по вступительной статье к сборнику эссе "Наставления"(1), индексирован, кроме прочего, строкой из "Битвы при Мэлдоне" ("...AND NE FORTHEDON NA..."), в переводе значащей нечто вроде "дабы страху не ведать"(2).
Итак, уже на подступах к предмету, не начав нашего анализа, - мы оказываемся наедине, нет, не с абсурдом, но с точкой сингулярности на луче творения, с этой пугающей смертью в конце прямой; а, при столь опасном сближении с оной, первой естественной реакцией живого организма будет потеря внутреннего равновесия.
Если из длинного перечня искусств, коими в состоянии овладеть и временно щеголять человеческое тело, я выбираю сейчас в качестве метафоры жизни хождение по канату, то это связано, скорее всего, с ощущениями, полученными мною в последнем ряду прихожан, откуда всегда и производились мои слабые попытки (вместе со всеми) немного подпеть божественным солистам именитого хора; где галерка, отстучав ладонями по коленям первые такты увертюры, храбрясь, бормотала за А.А.Ахматовой:
Как мой китайский зонтик красен,
Натерты мелом башмачки,(3)
а в начале третьего акта находила себя, обрушивающей станицу белых хлопков в емкую паузу, до краев заполнившую храмину после незатейливого монолога:
Переулочек, переул...
Горло петелькой затянул.(4)
Далее, опускаясь до обобщения, - "опускаясь" потому, что, как мне кажется, для Всевышнего (или Первопричины) гибель массы, вероятнее всего, не есть событие более грандиозное, чем гибель индивида, - в предложенных нами крайних обстоятельствах не лишне распространить на всех без исключения мнение, по словам И.Бродского, определяющее и сопровождающее каждодневность отдельной категории людей, а именно: "они считают уязвимость главной чертой живой материи".
Находясь в состоянии балансирования, мозг в отсутствии достоверных фактов начинает заниматься прогнозами. В том случае, если прогнозирующий мозг принадлежит поэту, можно смело предположить, что он интуитивно смоделирует ситуацию с большей степенью достоверности, чем чей бы то ни было еще. Обогатившая нас афористическая сентенция "Смерть - всегда песнь "невинности", никогда - опыта"(5) была подготовлена армией высказавшихся и смолкших пророков.
Жизнь, как известно, кончается смертью, и, очевидно, миссией любой религии было, есть и будет предложить стОящую альтернативу инстинкту сопротивляющегося разрушениям тела, то есть УБЕЖДЕННОСТЬВСПРАВЕДЛИВОСТИМИРОУСТРОЙСТВА (при том отягчающем обстоятельстве, что сплошь и рядом атрибут "справедливость" оказывается подпорченным характеристикой "сомнительная"). Как это ни парадоксально, но, по большому счету, именно за таким убеждением мы и ходим в среднеобразовательную, а потом - в Высшую школу. Ведь каким-то образом мы должны миновать сингулярность и, так или иначе, благополучно продолжиться по ту сторону смерти. (Другое дело, какой толк мы извлекаем из университетских занятий.)
Утверждая, что в элегии сакса "нет ничего христианского", Х.Л.Борхес, конечно, подразумевает, что разлагающееся в земле тело - не что иное, как вырожденный вариант уравнения Тело+Душа (+Дух)=Человек.
Вот и текст самоё "Могилы", взятый из "Наставлений":
Тебе возведен был сей дом, до твоего рожденья;
Тебе предназначен кусок земли прежде, чем ты покинул утробу матери.
Дом сей ныне еще не достроен, глубина еще не известна,
Неведомо ныне, каков он будет в длину.
Сейчас перенесу тебя к твоему наделу,
Сейчас измерю тебя, наперво, а землю потом измерю.
Дом твой не слишком высок, тесен он и приземист.
Успокоишься там, где тесной будет ограда, где низкими станут стены.
Крыша упрется тебе прямо в грудь. Теперь будешь жить средь праха, будешь чувствовать холод.
Дом этот - без дверей, свет в нем не горит.
Там ты окажешься взаперти, а ключ - у Смерти в руках.
Ужасен сей дом земляной, жутко в нем обитать;
Там тебе быть, и черви тебя поделят.
Там ты будешь лежать вдали от своих друзей.
И ни один не придет навестить, не спросит - по вкусу тебе жилье?
Никто не откроет дверей.
Лишится гривы своей голова и померкнет краса твоих влас.(6)
Никто не спустится вниз - ненавистен ты станешь вскоре для их очей.
1982-й год в копилке случившегося на планете располагает небольшим стихотворением И.Бродского, на которое мне пришло в голову опереться не позднее второго предложения читаемого вами текста:
Точка всегда обозримей в конце прямой.
Веко хватает пространство, как воздух - жабра.
Изо рта, сказавшего все, кроме "Боже мой",
вырывается с шумом абракадабра.
Вычитанье, начавшееся с юлы
и т. п., подбирается к внешним данным;
паутиной окованные углы
придают сходство комнате с чемоданом.
Дальше ехать некуда. Дальше не
отличить златоуста от златоротца.
И будильник так тикает в тишине,
точно дом через десять минут взорвется.
Опасно приблизившаяся "точка в конце прямой", судорога угасающей функции - хватающий пространство глаз, помутнение зрения, сдвижение стен по сторонам одиноко стоящего - а, поскольку прямых указаний нет, возможно, и лежащего на кровати - человека. Людей часто интересует, какими были последние слова большого писателя. Нисходящая метафора, "Абракадабра", думается, покрывает два варианта речи на смертном одре: а) собственно, Офелиеву невнятицу; б) вообще, нечто, утаиваемое за приспущенным занавесом, стертое гашением софитов при абсолютной невозможности прервать сцену и удалиться; в рассматриваемом варианте - удалиться поэту, притом, что он в самоидентификации "орудия языка", осознает, что для него все слова изрядно "скомпрометированы". Думаю, что подвернувшийся "чемодан" наилучшим образом выражает, неоднократно озвученную в интервью, неприемлемую для данного конкретного автора зависимость, окончательное нарушение пространственного императива (уж конечно, не для одного лишь тела, отдельно от сознания взятого); в то время как сужающееся пространство для умирающего героя А.Платонова оказывалось "теснотой внутри его матери", в которую он "не может пролезть от своего слишком большого старого роста"(7). Кому-то покажется, что с позиций психоанализа разница невелика, и "чемодан", как ни крути, символизирует материнскую утробу. Но что, если мы поставим монету, чьи стороны все равно не покажут ничего нового, за исключением старинных вензелей "О" да "Р" (орел/ решка), на ребро?
Выделяя из массы стихов, написанных в мире по поводу многообразных жизненных событий, те, которым предпосылается название "На смерть ...", нельзя не заметить, что для начала автор понуждаем многоточием вписать имя и фамилию, а следом, составить договор с Вечностью, в строгом соответствии с которым он с большим или меньшим талантом распоряжается памятью об усопшем в сердцах последующих поколений. Подвох, подкарауливающий в юридических делах подобного масштаба, поистине трагикомичен. "Ибо смерть как тема всегда порождает автопортрет"(8).
Располагая найденной аксиомой, мы и возвращаемся к "чемодану" героя И.Бродского и "тесноте внутри матери" героя А.Платонова. В точке сингулярности, коей мы обозначили смерть, полярность состояний поэта и прозаика непременно должна достичь предельно возможных величин. Памятуя об убежденности первого в том, что "литература началась с поэзии, с песни кочевника, которая предшествует писанине оседлости"(9), мы понимаем, что строчка "дальше ехать некуда" в наивысшем ключе отражает положение поэта в "точке в конце прямой": могильный холм у обочины степной дороги; невозможность взять под седло своего Пегаса, если угодно. Что до прозаика, то мы имеем дело ни с чем иным, как с юдолью вечного сна за оградой сельского кладбища.
Остается добавить, что приведенные строки стихотворения И.Бродского, фактически, способны посвятить нас в самое важное, что может быть на этой земле, - в таинство перехода в бестелесное существование, давая нам Человека в сингулярности, и, для получения полной картины происходящего, будто требуют дополнения, состоящего, как минимум, из двух частей; и то, что касается первого слагаемого нашего уравнения, т.е. материи, будь она полнокровной, обветшавшей или же получившей увечья, - сфокусировано в восемнадцати строчках англосаксонской элегии "Могила".
Как нельзя вовремя погасив свет, на этот раз нам вместе с поэтом удается ускользнуть со сцены. Неудивительно, что И.Бродский думал написать свою "Божественную комедию". Данте, вошедший в заповедный лес, сделался главным действующим лицом "Комедии". А нам, для того, чтобы доискаться истины о Душе, потребовалось бы слиться с - предпочтительнее зимним - пейзажем, заняв позицию наблюдателя в точке, достаточно удаленной от его центра. Что оказывается совершенно в духе поэтического кредо И.Бродского. Составленное им в 1995 году "Письмо Горацию" подсказывает один из возможных вариантов предпочтения в выборе Вожатого: Публий Овидий Назон, чьих портретов история из неясных соображений так нам и не оставила. Но, предположив, что корпус стихотворений всякого гениального поэта может быть возведен в ранг "странствия по душам", задумаемся, не склонила бы нас к мысленному принятию подобного решения в отношении поэтического наследия И.Бродского уже одна его "Большая элегия Джону Донну"? Так, по крайней мере для меня, звучат четыре строчки, в которых трудно не распознать Песнь:
Нет, это я, твоя душа, Джон Донн.
Здесь я одна скорблю в небесной выси
о том, что создала своим трудом
тяжелые, как цепи, чувства, мысли.
Элегия сакса, "Могила", привлекшая внимание Х.Л.Борхеса в том числе своим грубым материализмом, снабжена всего-то двадцатитрехстрочным (в масштабах карманного издания) комментирующим текстом. И завораживающий эффект от прочтения, по его мнению, мало оправдывал бы ее откровенное, неприемлемое для уха христианина содержание, если бы за строчками не ощущалось присутствие неизвестной Тени, с такой силой почувствовавшей бренность, кратковременность и конечность человеческого существования. Кстати, Данте был руководим именно языческой Тенью, - Тенью, сродни автору "Могилы". Процентная доля захватывающих путешествий, начавшихся с пожатия руки какой-нибудь великой Тени, по части качества даров, привозимых на родину путешественником, не оставила бы никаких шансов туристическим агентствам, если бы Тени являлись нам на каждом шагу.
Мне кажется естественным заключить, как в ореховую скорлупу, затеянный разговор о Человеке в его незнаемой встрече на земле со смертью в стародавний отрывок из Оссиана (см. эпиграф к настоящему тексту). Джеймсу Макферсону, выступившему в 18-ом веке под маской барда 3-его века, принадлежит любимая мною цитата из поэмы "Картон", которою великий Дж.Г.Байрон открывает "Прощание с Ньюстедским аббатством". "Зачем воздвигаешь ты чертог; сын крылатых дней? Сегодня ты глядишь со своей башни; но пройдет немного лет - налетит ветер пустыни и завоет в твоем опустелом дворе."
(3) - см. стих. "Меня покинул в новолунье..." А.А.Ахматовой, 1911;
(4) - см. стих. "Третий Зачатьевский" А.А.Ахматовой, 1940 из цикла "Черный сон";
(5) - см. "В тени Данте" (1977), пер. Е.Касаткиной: в кн. Бродский Иосиф "Письмо Горацию"/ пер. с англ. - М.: Изд-во "Наш дом - L'Age d'Homme", 1998. - 304с.;
(6) - пер. Н.Горелова;
(7) - А.Платонов "Чевенгур";
(8) - см. (5);
(9) - см. "Как читать книгу" - речь на открытии 1-й книжной ярмарки в Турине 18 мая 1988г., пер. Е.Касаткиной: в кн. Бродский Иосиф "Письмо Горацию"/ пер. с англ. - М.: Изд-во "Наш дом - L'Age d'Homme", 1998. - 304с.