Ветер жил на облаках, в воздушном промежутке между твердью земной и твердью небесной. Воздушная среда, как видно из жизни, проницаема для объектов нашего физического мира, людей, животных и птиц, которые волею судеб принуждены находиться в непрестанном движении. Растения по сравнению с ними более ограничены в свободе переменять свое положение на планете. В поисках воды они углубляются корнями в почву, за светом - тянутся верхушками к солнцу, а те, что не одревеснели в негнущиеся колоды, пользуются с остальными помощью Ветра не только в том, чтобы рассеивать окрест созревшие пыльцу или семена, но еще и, как бы благодаря Господа за дарованные жизненные блага, то и дело склоняться в низком Ему поклоне. Усиленно развиваясь под поверхностью, корни, делая петли, обходят глубоко сидящие там камни, и змеящийся путь их удлиняется достаточно, чтобы они могли рассказывать цветам и листьям о встретившихся им в земле мышиных ходах и живущих в плодородном слое червях. Когда известия о проницаемости такой плотной на ощупь массы дошли до Ветра, он подумал, насколько верна услышанная им от ангелов истина "как наверху - так и внизу", ибо вестники Бога жили в небесной тверди из цельного сапфира и передвигались там, не испытывая никакого сопротивления со стороны прозрачного кристаллического вещества.
Но, знаете ли, облачные выси, образующие свою собственную сферу, обращающуюся вокруг земного шара, не всюду, в понимании Ветра, одинаковы. Как человек, выбирая подходящий участок под строительство своего будущего дома, закладывает фундамент, ориентируясь в том числе на близость грунтовых вод, так и Ветру годится под жилье отнюдь не всякое произведение этой, спору нет, квинтэссенции портновского искусства, (существующего, покуда в зеленых долинах Ирландии собиратели фольклора разыскивают героические саги о древних королях, а бессмертные эльфийские жены сидят за прялками, трудясь над утренними и вечерними туманами жемчужно-серых капель), мастерства облачных кутюрье, в секреты коего с младых ногтей посвящали племена смуглых горцев, чья родина Тибет и Гималаи, питающихся цампою, приготовляемой из ячневой муки, носимой в длинном мешочке, притороченном к поясу, молоком лохматых рыжих яков, выживающих при тамошних страшных метелях и морозах, и чаем с топленым маслом в тех сказочных и грозных местах, где температура кипения воды составляет только 70RС, где не прощают человеку расхлябанности, обычной для нас, равнинных жителей.
Каждое утро горцы, одетые во вдоль и поперек заплатанные, но чисто выстиранные и выглаженные мантии паломников, что свидетельствовало о принятом обете нестяжательства материальных вещей, собирались дружною толпой на вершине беспробудно спящего Эвереста, чтобы посовещаться тихими, иногда прерывающимися легким смехом, голосами, хранящими сны великана. И не дай бог какому-нибудь еще шуму помешать этим грезам, влияющим на общее творческое вдохновение. Ибо раскиданным вокруг на каждой пяди скалы тюкам и рулонам, обвязанным бархатной лентою с вышитыми по ней гладью зелеными трилистниками, в каких сложенною поступала сюда для работы ирландская, серебряная, тающая на глазах вуаль, предстояло быть раскроенными и сшитыми в небесные стада по одноразовым лекалам, выпадающим перепелками и манною из гипнотической субстанции, невидимо скапливающейся как бы второй снежной шапкою над Горою из гор. А затем уж непрерывный по божественному замыслу для одного себя лишь Ветер, временами, по счастью, исчезающий из виду растений, животных и людей, чтобы, уделив внимание вдохам, компенсировать количество израсходованных в нашем мире выдохов, летал на рынок для ангелов и духов всех стихий, работающий круглогодично (без выходных) где-то в загадочном Непале, поскольку он предпочитал устанавливать свой походный шатер на персидском ковре, собственноручно им сбиваемом из купленных у горцев облачных бараньих шкур с самым густым и длинным ворсом.
Итак, Ветер жил на облаках. Когда же в нем возникала надобность на земле, то объявлялся он непосредственно вблизи поверхности вот каким образом: в своей тибетской шапке и толстом, подпоясанном шнуром халате Ветер садился у себя дома на край руна, немедленно начинавшего подниматься вокруг него струйками, закручивающимися в пушистые локончики, и так курящегося теперь тумана, и, схватившись руками за выступ, как бы взобравшийся человек взялся за подоконник, свешивал ноги в чувяках и пристально смотрел вниз, тщательно выбирая для спуска непременно безлюдную местность. (В качестве отступления надо вам сказать, что данная, вполне человеческая фигура, оживленная нами с помощью текста, станет полностью достоверной, если очень аккуратно, не касаясь никакого из ее контуров, ни даже тех, которыми прорисованы складки одежды и обуви, нанести кисточкой слой растворителя краски, каковой позаимствуем у реставраторов, на все области, откуда следует изъять любой намек на плотность, а значит - цвет, доведя ее до воплощения водянистой прозрачности.) Ветер не знал, как и почему такое происходит, но, если порт назначения казался ему безоговорочно приемлемым, то есть не чреватым встречей с охотниками, рыбаками, туристами, дачниками, крестьянами, горожанами или их детьми, то его прозрачные, как мы помним, ноги, обутые в чувяки, вытягивались до земли так, что исходя из данных о положении его коленных чашечек, - а это, конечно, было ровно посередине его пути, - те из полезных волшебников, что специализируются на предсказаниях погоды, могли бы вычислять (умножением на два) уровень нависания облачности, напрямую связанный с вероятностью дождя, над населенными пунктами, ведь его (уровня) значение приходится определять на глаз, а пользование глазомером на более низких высотах, как известно, дает меньшую погрешность измерения, так как натуральной оптике в небе без рельефов деревьев, заборов и гор, что называется, не за что зацепиться.
Но однажды Ветер только-только примерился, куда ему спуститься, как к нему подлетел большой, просто огромный королевский ворон средних лет (около ста пятидесяти с хвостиком, а вороний век-то раза в три подлиннее нашего будет), - ну, такового спесивого красавца с плебейской птицей никогда не спутаешь! одни высоко задранные костлявые плечи об эполетах из пятерки иссиня-черных, залихватски отставших (от составляющих иллюзию лаковой поверхности японских шкатулок остальных) и загнувшихся кверху перьях чего стоят, не говоря уж о золотых кольцах с алмазной обработкой на обеих лапах! - с посланием чрезвычайной важности, каковое мы, однако, оставляем лежать в нераспечатанном конверте с золотой лилией, как не получившее продолжения в нашей истории. Важно то, что тут-то наш простодушный воздуходвигатель Ветер зазевался, и с ним произошло то, что он обнаружил себя стоящим совсем не в шуршащих дикими утками, прибрежных, теснящихся плечом к плечу на мелководье тысячею сухощавых, как на подбор, братьев, изумрудных камышах, в которых квакают тоненькие, изящные, юные нефритовые лягушки и выдают арии дующиеся на худобу товарок дородные, мрачно-коричневые жабы, (и тоже ведь, не шучу, записные болотные красавицы: до одной - с индийским драгоценным камнем в мудрствующей над обрывком тины голове!), а пролетающим со свистом сквозь черную печную трубу в единственную комнату какого-то уютного деревенского домика.
Вырвавшись через маленькую дверцу для закладки дров, в дикой панике, каковой духи стихий подвержены в той же степени, что и люди, но результаты действия коей на неизученный организм природной силы отзываются нам опаснейшими катаклизмами в масштабе планеты, Ветер заполонил собою сразу все помещения, то есть его присутствие ощущалось разом как в комнате, так и в кухне, отчего выдвинутая заслонка, открывавшая сообщение пространства печи с воздухом снаружи, задвинулась, прекратив оное, и Ветер нашел, что заперт со всех сторон. Слава богу, что в доме никого не было, ведь там он перенес странный, незнакомый ему, а потому совершенно ужасный приступ клаустрофобии, не позволивший ему смириться с своей неспособностью выбить окно в отсутствии еще какого-то чуточного, ему представлялось, кубического кусочка пространства для отведения локтя назад и нанесения вслед за тем удара по стеклам.
Раскачав, он разбил люстру об потолок, отодвинул от стены тяжеленный диван и побросал за спинку дивана все имеющиеся стулья, перевернул вверх тормашками обеденный стол, отломив при этом три из четырех его ножек, сорвал занавески вместе с гардинами, вылил воду изо всех ведер на пол и оставил их валяться тут же катающимися с грохотом, чтобы наддавать им, когда попадались под чувяк, хорошенького пинка. И это все, на что ему хватило времени ломать и крушить до прихода хозяев, а то, сколько бы еще бед он учинил, маясь взаперти, боюсь представить и вам не советую.
Когда чудом подоспевшие к антракту в этом революционном, до сих пор шедшем в отсутствие живого зрителя спектакле ничего не подозревающие хозяева открыли дверь, ополоумевший, сверхчувствительный к тому, с какой стороны от него находятся скрежещущие железом замки, деревянные засовы, чиркающие задвижки, брякающие крючки и щелкающие шпингалеты, специально отделяющие у нас для работы и отдыха уютные, светлые, сухие и теплые пространства от темной, сырой и холодной бесконечности, бедняга, любящий всё людским понятиям о доме абсолютно противоположное, в силу своей природы не могущий быть увиденным, выскочил через проем наружу, по дороге сбив с ног целую семью (несколько человек), прежде чем кто-либо успел войти в дом, возвращающуюся с покупками, за которыми все в деревне временами наезжали по мере надобности в близлежащий город. А поскольку Ветер случайно вынес на себе, словно чемпион - финишные флажки, три взрослых и два детских пальто, сорванные с вешалки, и, вдобавок еще, папин черный зонтик с деревянной ручкой, все, конечно, решили, что в доме побывал вор, и папа с сыном подростком бросились за ним в отчаянную погоню, ориентируясь преимущественно на шевелящиеся сбоку деревенской площади кусты сирени, под прикрытием коих кто-то явно очень быстро удалялся в направлении пристани, а мама побежала к жившему через две улицы бургомистру подать заявление о краже со взломом.
Бургомистр с трудом оторвал от своего занятия, присовокупив к собственному крику, очень похожему на медвежий рев, еще и дубовую затрещину, соседского мальчишку, с упоением бросавшего (под углом в двадцать градусов, чтобы получалось по десять-двенадцать касаний, называемых "блинчики", без погружения в воду) плоские камни в вытянувшееся вдоль забора гусиное озерцо, в ширину бывшее не более трех метров. Мальчишку посадили на велосипед и отправили к начальнику стражи, рыбачившему с двумя стражниками в известном бургомистру рыбном (прикормленном) месте на реке Безымянный Ручей.
Уж как мы бываем разочарованы, уронивши на землю кусок сладкого штруделя, только что распробовав тающее на языке, присыпанное сахарной пудрой с корицею, замешанное на чистейшем сливочном масле тесто, ломко окутывающее плывущую наружу словно река из-под истончившегося по весне хрупкого льда, будь вода в ней чуточку погуще, нежнейшую яблочную начинку! Шибко пошедший клев, вознесший стражников на волне радости рыболова к низвергающейся из рога изобилия струе, каплями в коей были гибридные бойкие караси в полторы ладони, выразился в материальной форме заполнившегося наполовину картофельного мешка. Два часа опечаленные стражники ехали обратно в деревню на телеге, запряженной тяжеловозом, в гробовом молчании, прерванном начальником стражи, небесследно для себя и других учившемся в детстве в музыкальной школе, лишь однажды, когда он, наклонив голову вправо, не глядя, но кожей чувствуя, где именно притулился злополучный мешок, напоминавший голову хитрого старика в длинном, пустом, свесившимся на бок, до складок век нахлобученном ночном колпаке, сказал часто применявшуюся им фразу: "Смейся, паяц!" Вобщем, все почти что плакали, весьма недовольные видом неоконченного, обещавшего быть грандиозным, улова.
Еще через час стражники нашли все украденные вещи. Сначала одетое в три взрослых пальто огородное пугало перепугало их до смерти, как нарочно, шумно упав на волнистый железный забор под тяжестью зимней одежды, в тот самый момент, когда они шли мимо гуськом по узкой протоптанной тропинке по другую его сторону. В остальной части целины, плотно оккупированной тысячелистником, зверобоем и заколосившейся редковолосыми рыжеватыми метелками травой, улицу узнавали благодаря возникавшему у проходивших по ней ощущению погруженности в большой фарватер, обрисованный стенами заборов (без просветов между досок или рябящих полуспрятанной за собою огородной зеленью штакетников), выросших на всюду одинаковом расстоянии параллельно друг другу. Пугало охраняло гороховую грядку на участке земли, славящемся высокими, одиночными, загадочными башнями дельфиниума, (буквально с головой) плотно закутанными в фиолетово-синий, мерцающий искорками тех же оттенков, сотенный велюр (предположительно, по числу объединяющихся в хвостатое соцветие звезд из темных лепестков и ледяной снежинки в середке) и веснушчатым, купеческим ситчиком, к которому прикипели сердца барышень турецкой гвоздики, коим мыши-полевки не смогли причинить того ущерба, что от них несли на себе цветник трубача, игравшего на валторне в оркестре городской филармонии, и зимняя оранжерея грациозной, большеглазой миссис Вальдшнеп, жены охотника на (водоплавающую) птицу, прозывавшегося мистер Вальдшнеп, принадлежавшем скромному учителю музыки, для знатоков - многообещающему композитору, не столь часто пересматривавшему свой серенький гардероб для привнесения в него модных перемен, сколь серьезно интересовавшемуся приведением своего превосходного классического музыкального багажа в порядок, скорректированный для шествия голова в голову с мировыми тенденциями, преподававшему днями основы композиции в городе, а ночами сочинявшему у себя дома, для чего бывало и так, что ему требовалось собрать всю свою волю в кулак, драматическую оперу "Рыцарь Гвильем де Варвик".
Резко повернув вспять, две заметные издалека фуражки, одна из которых только что как бы чуднО вытягивала с собою вертикально вверх стражника вполовину его роста над забором, дабы тот, перегнувшись в поясе, вырвал из земли покосившееся пугало, двинулись к дому бургомистра, неся поделенные между собою Страшилу и три пальто. Одновременно с ними с противоположного конца деревни выдвинулась коричневая замшевая, с серебряной пряжкой и пучком длинных красивых перьев, выдернутых из хвоста красного петуха, шляпа начальника стражи с двумя детскими пальто через руку, снятыми им со спины теленка в черных и белых пятнах, обиравшего сочную, выросшую на избытке воды от полива знаменитой оранжереи, траву, будучи привязанным к колышку, глубоко врытому в низине, примыкавшей к участку мистера и миссис Вальдшнеп.
Бургомистр в зеленой замшевой шляпе с золотой пряжкой и парой фазаньих перьев, в охотничьем костюме со складками на широких рукавах в районе плеч, отчего они, казались раза в два шире против итак естественно присутствовавшей в них мощности бывшего дровосека, с золотыми пуговицами с гербом деревни и в ботфортах с гигантскими отворотами, появившийся на крыльце с папиным зонтиком, конфискованным у мальчишки, ездившем на велосипеде за рыбаками на Безымянный Ручей по его приказанию, сказал, что пострел выловил свой трофей из гусиного ручья, где тот лежал полузатопленный у самого берега. Тут все выразили единое мнение, что вместо кражи со взломом просто напрашивается быть заведенным на кого-нибудь дело по факту хулиганства.
Оставим их стоять в задумчивости с выражением подозрения в тяжелом взгляде, устремленном на мальчишку, опять принявшегося за прежнее занятие - отработку броска камнем на гладь гусиного ручья под углом в двадцать градусов.
От разнообразия мыслей, подцепленных с полки для головных уборов в доме, который на беду Ветру посетила тетушка Клаустрофобия в период временного его заключения в нем, вследствие чего Ветер, потеряв природный разум духа, коим он являлся, натворил там достаточно неприятных хозяевам дел, а именно: разбил люстру, разлил воду, побросал ведра на пол и тому подобное, у него все время гудела голова, что никуда, как вы понимаете, не годилось, так как взобраться на облака у него получилось бы лишь по освобождению своего сознания от людских помыслов в отношении абсолютно всего, что людей окружает в нашем мире, в том числе и воображаемом. Этой особенностью понимать только язык природы, вроде того как ангелы понимают только святую речь, я и объяснил бы привычку Ветра спускаться на землю, выискивая местечко из безлюдных. Теперь вы поймете, почему Ветер очень долго приходил в себя, оставив как бы на самотек процесс самоуспокоения вздыбленных волн, возмутивших присужденное ему от Бога рождением в духе озеро покоя, когда, забираясь на крыши деревенских домов, он следил за дефиле народа по чуждым ему всяческим человеческим нуждам или, сложив ладони особым образом, наклонялся, чтобы погудеть в печную трубу.
В конце концов, деревенские жители поделились друг с другом опасениями, что в их домах поселилась нечистая сила, и наперебой стали приглашать священников для их очищения и освящения силою ПречестнОго Животворящего Креста Господня. В канун одного из церковных праздников все собрались на площади, которую по этому случаю красиво выкосили по скругленному периметру для зрительских скамей и в ее центре, где установили круглый стол со стульями, за коим, пробравшись к нему с старательным соблюдением важности в полномочных к исполнению дел фигурах, высоко поднимая ноги, обутые в ботфорты (бургомистр) и сапоги (стража), по высокой траве, поместились теперь бургомистр и начальник стражи (в замшевых шляпах с перьями, пришпиленными к ним: у первого - золотой, у второго - серебряной пряжками) и оба стражника (в фуражках), дабы распределить между желающими, (я принужден воодушевленно ввернуть, что горячо желали абсолютно все, то есть даже от мала до велика), обязанности по уборке и украшению храма и деревни.
Наступил момент, когда все поднялись на ноги, чтобы стоя прослушать торжественную речь своего бургомистра, очень достойно выглядевшего во время ее произнесения в своем охотничьем костюме с золотыми пуговицами, в шляпе с двумя предлинными, качающимися на резких кивках головой или при поведении подбородком в сторону, (если предмет выступления требовал от оратора, так сказать, жеста), фазаньими перьями. А Ветер, стоявший за спинами людей тут-то и пошел куда-то прочь, поскольку деревенские улицы были пусты, как порожние винные бочки, которые как-то в урожайном на лозу районе Франции он катал по земле, развалив немалую гору из них во дворе винодела, озаботясь, чтобы каждая упала на бок, и взобравшись на них с ногами в подражание цирковым артистам.
Выйдя к деревенской пристани, Ветер, чувствуя некоторое облегчение, рассмотрел с деревянных мостков, выдающихся в воду для удобства полоскания в ней белья, от чего до сих пор никак не могли отказаться приверженцы здорового образа жизни, железную горку, поставленную неподалеку в удовольствие купавшейся здесь, (конечно, не сейчас), детворе. Он влез на нее, считая каждую ступеньку, сел в желоб и скатился, недолго думая, в реку. (Если вам приходит на ум мысль, что ему захотелось принять душ, то вот, что произошло далее.) Он был Ветер, и его падение с размаха в воду, сияющую божественным светом в глазах духов природы, повлекло в этом случае за собой не погружение с головой, что типично было бы для любого из нас, а начавшееся в продавленном спиной продолговатом углублении медленное скольжение с серебристым, тихим течением (не могущей быть нами увиденной), хрустально-прозрачной, всюду испещренной тоненькими, переливающимися бесцветными контурами фигуры в тибетской шапке, в халате и в чувяках.
Ветер снова становился в душе, каким хотел и был всегда, - все более близким к Богу.