Аннотация: рассказ как приключенческий, так и юмористический...
PANEM ET CIRCENSES-2
Солнце по ячее параллелей и меридианов шагает на запад, и выясняется, что слой материи, каковой украшает бассейн, приютивший плавсредство, выгорает в каждой бусинке соленой и пресной воды, торопливо превращаясь в маслянистую жидкую субстанцию, как бы заботясь о том, чтобы слиться с чернотой побережья, дабы деревянные и железные детали и части судна ничем бы не обнаруживали своего присутствия в пейзаже, какового как бы неотъемлемою сутью теперь была антрацитовая тьма, и лишь тонкие плавники звезд, каковыми перебирали ангельские души, парящие наверху в часы, отмеряемые корабельными склянками тихо, дабы не перебудить деревенских петухов, распадаясь на бледные лучи и заволакиваясь вуалевою дымкою, свидетельствовали о бытии Вездесущего, будучи Господу глашатаями и вестниками, ибо на таковых зоркость и мудрую бдительность Бог надеялся и полагался, когда отлучался от телескопа, дабы прильнуть слухом как бы к трубам морского органа, гудящего глубокими нотами симфонии человеческой молитвы, чья сила возрастала, когда мольбы были достойными, ибо люди просили Всевышнего о хорошем, и убывала, когда побуждения имели источником гнев, ненависть или эгоизм.
Палуба была уставлена рядами клеток, предназначавшихся для перевозки рабов и диких зверей из Африки, в основном Египта, по Красному морю в Иудею, в места расположения преторианцев и прочих войск Римской империи, дабы устраивать сражения гладиаторов между собой и схватки пленников императора с животными, чьими когтями и пастями, ощеренными клыками, разрывались жертвы интереса рода человеческого к зрелищу увечий и смертей, причиняемых себе подобными и пойманными в пустынях и саваннах прочими детьми природы, каковая одела таковых в шкуры, покрытые полосами и пятнами. Попав в эпицентр шторма, корабль выстоял, но не так произошло с путешествовавшими властителями и живым грузом, правда буря, не причинив вреда солдатам цезаря, кроме смытых за бор двух раззяв, не освободивших себя от доспехов и пошедших ко дну, как и метательное орудие, чьи цепи порвались, принесла свободу рабам, чьи клетки лишились засовов, и те, не упустив своего счастья, повыскакивали наружу, на ходу выпуская из своих тюрем товарищей, кому не так повезло, и перед прыжком за борт открывая узилища хищников. Битва легионеров с последними, то бишь, с узниками не владеющими человеческой речью, оказалась неравною, ибо римляне были измотаны буйством волн, притащивших суденышко на восточную оконечность малонаселенной страны, чьи жители промышляли, между прочим, пиратскими вылазками, и тех, кого не удалось прикончить природным хищникам, ожидали воинственные группы аборигенов, осваивавших воды Индийского океана с рвением, пробудившимся в душах диких охотников и скотоводов, когда цивилизация, оснащенная флотом, начала наведываться в края, весьма удаленные для европейцев и не очень удаленные для финикийцев, дабы поживиться плодами черного материка.
Посеребренные слабым блеском луны громоздились ряды опустевших тюремных камер, где иногда поскрипывала распахнутая дверь клетки с узлом тряпья на полу или обглоданной костью буйвола, скормленного тигру. Странным элементом сцены казался лишь погонщик, шатавшийся, как тень, в поисках своего верблюда, каковой, как оный надеялся, мог избежать гибели в зубах жестокого противника, торжествующего на бесконечных просторах выжженной солнцем травы над стадами антилоп.
Раздавшийся в гробовой тишине скрежет уключины заставил человека присесть и подкрасться на четырех конечностях к борту, откудова оный предпринял героические усилия разглядеть, не высовываясь, но поднимая лицо вверх подбородком и отклоняясь лбом такового назад до того предельного положения, когда скошенные к носу глаза еще способны видеть объекты и предметы вдалеке, притом что поверхность лица оказывается почти параллельной небу, ибо изменение наклона откинутой головы на градус привело бы к тому, что созерцаемой вещью были бы собственные щеки и скулы, лодку, перегруженную людьми, вооруженными копьями и топорами, одежду каковых, впрочем, составляли не куски шкур, но домотканые рубахи и штаны, носимые повсеместно.
Вскарабкавшись, как обезьяны, на борт, вся орава, а сие были, конечно, пираты, кинулась обегать клетки, а затем рассыпалась по каютам и трюму, рассчитывая найти невиданные сокровища, и, вскоре, преисполненная разочарования, ибо всем богатством судна были пленники, люди и звери, устроилась на дощатом настиле палубы переживать неудачу с бочонком некоего горячительного напитка, каковой удивительным образом содействовал возвращению к дикарям веселья и желания громогласно распевать, надо думать, охотничьи гимны, после чего все погрузились в беспробудный сон.
Новая буря началась быстро и неожиданно. Будучи до сих не обнаруженным, погонщик, каковой, бросив искать верблюда, во все время празднования пиратами захвата трофея в виде римского судна, пролежал в лодке римлян, специально прикрепленной снаружи к борту такового, дабы солдатам курсировать от берега к кораблю или спасать свои души при кораблекрушении, с великой осторожностью полез обратно на судно, опасаясь упасть в булькающую, как в преисподней, воду залива Негро, но внезапно на оного отлетел с палубы римский легионер, какового вместе с товарищем еще раньше пленили пираты и доставили с собой, очевидно, выловив из волн или схватив на побережье, дабы, вероятно, потребовать управлять кораблем, ибо, как видно, какой-то тип из толпы пробуждающихся от блеска молний и треска раскатов, заметив, что римляне, освободив друг друга от пут, тянутся подбирать себе мечи из оружия, валяющегося вокруг, с безжалостной ловкостью швырнул топором в несчастного. Снова очутившись в лодке, почувствовав себя почти задавленным весом панциря и прочих лат, погонщик почел за лучшее не предпринимать других попыток переместиться на корабль, всецело положившись на судьбу, и правильно сделал, ибо огромные волны вздымались и падали как бы гневом Господним на головы пиратов, перелетая через лодку. Полагая, что другому легионеру пришел безвременный конец в неразберихе копий и топоров, каковыми вращали захватчики, как бы видевшие повсюду врагов, оный крепился духом, дабы перетерпеть катаклизм человеческий и природный еще раз, и только закрывал глаза и морщил лоб между бровями, когда возвращавшаяся в океан взбесившаяся волна тащила над лодкой в бездну четверых-пятерых охотников на зебр и гепардов, а потому весь передернулся от испуга, когда неожиданно свесившиеся за борт руки в налокотниках латинян взялись втаскивать назад из лодки мертвого легионера, свалившегося на погонщика, и затем, зорко углядев, что кто-то живой моргает от брызг и вспышек молний, схватили погонщика за плечи и заволокли на корабль, поняв, что сей не похож по виду на местное коренное население. Далее, также стремительно внезапно римлянин толкнул погонщика в угол борта и кинул в оного сетями с протухшей рыбой, из-под каковых тот ухитрился осознать скорее, чем узреть, что два пирата волокут сего римского солдата в трюм. Тут бедняга еще плотнее укутался неводом и приготовился долго ждать часа своего освобождения или смерти.
Внизу, под палубой легионер был посажен врагами в клетку, в каковой уже сидел некий человек, по первому взгляду на какового можно было определить, что пленник - человек не военный, в общем, как бы неизвестно кто, у какового на коленях стояла клетка с обезьянкой. На самом деле, человек с обезьянкой был плотник, какового пираты приняли за командующего судном или владельцем такового, ибо сей был весьма упитан и выглядел, по мнению дикарей, очень солидно вследствие выражения спокойствия на лице, каковое происходило от контузии несколькими обломками весел, попадавшими в шторм оному на голову.
Едва пираты удалились наверх по ступенькам лестницы, разломанной и чуть сохраняющей форму, дабы быть смытыми за борт чудовищным валом воды, латинянин, узнав, что заключенный сносно разговаривает на языке легионеров, велел плотнику выпустить хвостатую и кривляющуюся живность, предварительно попытавшись внушить обезьянке, что следует открыть засов камеры и освободить людей. Как ни странно, мартышка поняла, что от таковой требуется, и, протиснувшись между прутьями ограждения, отщелкнула штырь, так что оба вырвавшихся человека побежали вслед за животным, кинувшимся спасаться на палубу, каждую секунду ожидая, что лестница не выдержит и разрушится. Пиратов на палубе не было ни одного, но зато произошло вот что: следующая волна, ударив в борт судна, выкатила под ноги легионеру и плотнику погонщика, облепленного вонючими сетями, каковой вскочил на ноги живехонек и в ужасе ткнул пальцем в свечение, возникшее на мачте, каковое ныне известно, как огни Святого Эльма. Так как сей тоже разумел язык римских граждан, то оному было понятно, что легионер крикнул: "Берегитесь!", ибо латинянин при сем свете узрел лодку с сидящими пиратами, плывущую к берегу, и, вот, обоим, и плотнику, и погонщику, в странном свечении мачты пираты, оставшиеся в живых, были видны с корабля, как на ладони.
Для плотника и погонщика уже прояснилось, что римский легионер был не того корабля, где оные плавали с гладиаторами и зверями, и вдруг в темноте высветилась еще дальше мачта другого судна, ранее скрытого тьмой, к каковому направляли лодку аборигены.
- Что, разве у пиратов есть собственный корабль? - воскликнул в страхе погонщик, мучаясь мыслью, что разбойники настигнут оных опять.
- Да, - прокричал легионер. - Мой корабль!
Засим нахлынула волна, дабы сбить всех с ног, и оторвала два рулевых весла с кормы.
- Что делать? Что нам делать? - завопил плотник вслед готовящемуся прыгнуть в яростные волны легионеру, каковой собирался спасать рулевые весла.
Римлянин показал пальцем на огни Святого Эльма, думая, что оба перестанут торчать на виду и спрячутся в тень, дабы не попасться на глаза врагам. Плотник, решив, что свечение надобно потушить, поведал о сем погонщику. Проявив недюжинное рвение, оба оставшихся на судне ринулись исполнять "приказ", для чего плотник приступил карабкаться на мачту, сочтя правильным и легким решением проблемы вариант отпиливания загоревшихся негодным пламенем концов мачты, тогда как погонщик нашел бадью, из каковой поили хищников, наполнил водой, просто подставив под волну, упавшую на палубу, и полез на верх клетки, думая раскачать и добросить воду до ближайшей к оному реи, но, к счастью, не единожды промахнулся, так что вынырнувший из залива легионер криками заставил оных обратить внимания на себя, немало подивившись глупости, каковую оба придумали исполнить.
Далее, прилаживая на корме судна выловленные легионеров весла руля, плотник удерживался обеими ногами на палубе, поскольку легионер и погонщик каждый, вцепившись в какую-нибудь деталь судна одной рукой, второй держали один - правую, второй - левую ногу работника.
Меж тем свечение прекратилось само собой, и корабль, погрузившись в кромешную темноту, и корабль под одним маленьким клочком паруса поплыл прочь из залива Негро, притом никто не рисковал и словом обмолвиться, ибо шум океана стихал, и всякий звук начинал далеко разноситься в ночи.