Аннотация: Финнеган был не зван, прошмыгнул, как таракан.
Финнеган был не зван, прошмыгнул, как таракан.
Рэй Брэдбери
Денег у Саши не было. Пока широкая женщина-кондуктор - апофеоз неправильного питания и затяжного стресса - несла громаду телес в конец салона полупустого автобуса пригородной линии, он на счет "и один, и два, и три..." задерживал дыхание и сидел, повернувшись затылком к центральному проходу между креслами. Невозможно было предугадать заранее, сработает стремление остаться незамеченным или нет.
На этот раз невидимкой он стать не сумел. Кондуктор потребовала оплатить проезд.
Саша, окончивший четвертый класс средней школы с хорошими отметками, не принадлежал к числу зубрил, которые, и будучи подготовленными, в ожидании вызова к доске не контролировали неверных рук и судорожно скребли пальцами учебник. Он не был особенно послушным ребенком. Именно сейчас ему полагалось находиться под домашним арестом за очередную провинность. (Поход в кино на Уилла Смита без уведомления родителей. Его и Тани Лакизиной.) Лакизину на следующее утро увозили на четырнадцать дней отдыхать на базу Яльчик в Республику Марий Эл.
Вчера отец пришел в ярость: уголки его губ сильно опустились вниз, и рот так и оставался похожим на стальной серп, пока он бил Сашу шнуром от утюга. Саша не знал ничего хуже этой гримасы, потому что она была предвестием. Не означай гримаса превалирования эмоций над рассудком, не содержи гримаса заряд унижения, - возможно, он и согласился бы с отцовским правом выражать неудовольствие по поводу. Дрянной мальчишка, вместо того, чтобы терпеливо отбывать наказание, ехал к другу Ардалиону Жучкову в Матюшино.
Ему пришлось спуститься с балкона второго этажа на кирпичный выступ и добраться, плотно прижимаясь к стене, до козырька над выходом из подъезда. Стекло в коридорном окне было разбито футбольным мячом в начале весны, и дворник затянул проем мутным полиэтиленом. Раздвинув полиэтиленовую бахрому, дело буянивших рук и ветров, Саша уселся на окривевшую по выслуге лет раму и осторожно сполз ногами вперед на батарею, утыканную измятыми стаканчиками. Под окошком, на лестничной площадке, разноображенной лужами и плевками, а также парой пустых пластиковых бутылей из-под пива, он высмотрел сухое место и спрыгнул вниз.
Задержав дыхание, он пробежал мимо забора туберкулезного диспансера. Там, под вековыми деревьями сидели и бродили люди в халатах и спортивных костюмах. Он знал, что снаружи ничем не пахнет, а внутри здания стоит запах лекарств и высохшей мокроты. Наверняка такой же, как в спальне, где больше месяца болел Сашин дедушка. После того, как дед, выздоровев, уехал к себе домой, Саша с мамой долго еще находили свернутые квадратиками, "кислые" клочки газет. Дед отхаркивался, как только ему приспичивало, прямо в комнате в бумагу, чтобы лишний раз не тащиться в туалет. И в груди у него все свистело и хрипело. А кашлял он так, что, казалось, от гниющих легких отрываются сочащиеся сукровицей кусочки.
Намеренно замедлив шаг, Саша прошел мимо пустыря, заросшего высокой желтоголовой пижмой, прутняком цикория с наколками небесно-голубых цветов и здоровенными метлами невзрачного, ароматного донника. В стороне, бесцеремонно подмяв все это июльское травяное буйство под плешивые бока, разлеглись большие бродячие собаки с вываленными на нижние челюсти языками. Ему удалось, сильно сжавшись внутри до размеров корюшки (маленькая такая рыбка), проследовать незамеченным. Псы озверело клацали желтыми зубами на мух.
А вот кондуктор его заметила:
- Мальчик, ты с кем?
Он не хотел оборачиваться, но женщина дотронулась рукой до его плеча.
Он посмотрел на ее толстый подпоясанный живот с сумкой-кошельком, баранкой исчерканных фломастерами билетов и машинкой для проверки пенсионных удостоверений и неопределенно помотал головой.
- Мальчик, проезд надо оплатить, - взяла его в оборот кондукторша.
И хотя пальцы у нее были железные, Саша сказал тихо:
- Нет.
Он знал, что все в автобусе на него уставились. Поэтому он повернулся лицом к окну и, мельком уловив свое прозрачное отражение поверх мчавшихся назад зеленых кустов, ушел в бездумное пространство внутри себя. Он надеялся, что она отстанет. Он не разобрал ни единого слова из тех, что кондукторша вопила, склонившись над его головой и давя животом, увешанным жесткими предметами.
Когда Сашу высаживали из автобуса посреди леса, кое-кто из пассажиров предлагал заплатить за него сорок рублей. Такова была цена билета. Но кондукторшу и водителя душила ярость, а в салоне не нашлось никого, кто смог бы с ними справиться.
Он закинул брезентовую сумку на плечо, сунул руки в карманы штанов и от души пнул гравий с обочины вслед покатившей от него надежды на легкий путь. Обойдусь и без вашей помощи.
День был очень теплый, около двадцати пяти градусов. Несколько ослепительно-белых облачных башен патрулировали выцветшее небо. Солнце играло в прятки с сонной землей. Через нейтральные полосы травы и нежного березового молодняка по обе стороны трассы высились огромные сосны. Особенный, смолистый дух шел из сумрака, из прогретых целебных внутренностей, с неизвестного дальнего лесного края от ствола к стволу до мальчика в футболке с принтом ящерицы и в линялых джинсах, который оглядывался, принимая решение.
Находиться на открытом воздухе было гораздо приятнее, чем в автобусе, где пространство, как по волшебству, в который раз сузилось на жизненной проблеме по имени Саша Токмачев. Позорит отца и мать. Настоящим другом был дедушка, но переезд в другой город сделал связь между внуком и дедом зыбкой, пунктирной, как пересыхающие реки на физических картах материков. Дедушка был заядлый рыбак и однажды поймал на удочку преизрядного карпа. В день удачи ему, семидесятипятилетнему, завидовали молодые парни, они так и щелкали языками, столпившись вокруг пыхающего жабрами золотистого бревна с выпученным на мир круглым глазом и толкая друг друга в бока. А дедушку распирало от счастья, и он возбужденно носился там и сям по неважным делам, в комбинезоне, в высоченных рыбацких сапогах, смеющийся, радостный. Отец мальчика, Борис Токмачев, никогда не бывал простым, человечным. Да, человечным, - за что люди любят Рэя Брэдбери, вспомнил Саша Ардалионовы слова. В сумке на правом плече лежала обернутая в бумагу книжка фантастических рассказов Брэдбери. Ангелы и демоны Его воображения.
Дорожное покрытие походило на раскатанный точным движением рулон технического материала. Легковые автомобили, тяжелые грузовики на скорости пролетали мимо мальчика, и шум от них раздавался такой, что, казалось, из-под колес разбрызгивается обильный асфальтовый пот.
Около получаса мальчик шел вдоль кромки леса, но когда облака пропали с неба, солнце начало палить немилосердно, и Саша с осторожностью вошел в молчаливый сумрак. Шум от дороги стих. Под ногами пружинила опавшая розовая хвоя. Легкий ветер чуть колебал верхнюю истонченную часть красноватых стволов, и если он поднимал голову, то тотчас поддавался ощущению, что летит туда, в зеленое море ветвей с движущимися по нему лазурными островами моря небесного.
Дерево за деревом, местность принялась изменяться. В сосняке появились длинные, тонковатые березы, прорезались тропочки, узенькие - в одну стопу - и пошире, они сбегались и разбегались, желтенькие, песчаные, и хвойный, смягчающий шаг, ковер захватывала поросль земляничного листа, а дальше мелкотравчатый покров густел и уплотнялся, все выше поднимаясь, пока не взорвался фонтанчиками и веерами мелкоузорчатых папоротников, хлещущих по коленям и бедрам, и вот уж разлился по пояс взъерошенный изумрудный пруд, в котором, присевши, можно было наблюдать наклоны и перекрестья папоротниковых суховатых ног, вцепившихся в землю.
Саше хотелось есть, а он едва добрел по морю разливАнному папоротников до березняка. Мальчик понял, что на автобусной остановке, откуда за двадцать минут быстрым шагом по грунтовой дороге попадаешь в детский трудовой лагерь "Матюшинский", он окажется только к вечеру. При благоприятном стечении обстоятельств. Он пожалел, что не прихватил с собой пачку печенья "Юбилейное". Она осталась лежать нетронутой на кухонном столе рядом со стаканом молока. Из чувства внутреннего протеста Саша позавтракал по-своему: чай и хлеб с маслом.
Ардалион Жучков, - человек двумя годами старше, друг и кумир, - бродяжных гостей, определенно, не ждал, но голодным бы Токмача не оставил.
Саша тихонько ступил одной ногой, обутой в китайскую кроссовку, на крутой склон оврага, а затем - второй, в кроссовке, зашнурованной тремя обрывками, бывшими когда-то единым целым, и, цепляясь за кусты, полез вниз, к ручью, осматриваясь, нет ли поблизости ужей. Неядовитые, с желтыми пятнышками, но все равно неприятно, хотя еще никто не называл его неженкой. Со дна оврага тянуло сыростью и гнилыми листьями, стоячей водой.
Он присел на корточки.
Над вытянутой черной лужей, выстланной кругляшами опавшей листвы, низко нависала ржавая труба, роняющая серебристую струйку воды. Слюнка, текущая из железногубого круглого рта земли, дремлющей в густых тенях. Сложив ладони ковшиком, мальчик подставил руки под воду. Левым ухом он продолжал прислушиваться к приглушенному дорожному шуму, проверяя, не заблудился ли. Глотнув обжигающего зубы напитка, пламенеющего льда, он снова подставил руки. Дашь что-нибудь поесть, Ардалион? - прошептал он в никуда, просто так, размягчившись, словно маленькое животное на водопое, отставив в сторону напряжение и страхи чреватых злом встреч с незнакомцами, предвосхищая конец утомительного пути. Дашь поесть? Дашь? Ашь?
Ашь?
Мальчик поднес "ковшик" с ледяной водой к лицу и, подивившись ее прозрачности и своим слегка увеличенным, розовым ладоням, потянул губами, направляя глотки в нёбо, чтобы питье не касалось реагирующих на холод зубов. Следующая фраза, что он принялся повторять на разные лады (скороговоркой, растягивая слова, съедая гласные и т.д.), звучала довольно дико: это жена моей смерти. Жена моей смерти жена моей смерти жена... Борис Токмачев позаимствовал изречение певца Клода Нугаро. Клод Нугаро адресовал шокирующие слова жене, она де у него последняя, до конца дней. Если с Клодом Нугаро случился припадок философствования, то судить тут не о чем. Пусть его. И потом, он умер, царствие ему небесное. Нечестно цеплять жуткую цитату к ЖЖ Токмачевых.
На другом склоне оврага Саша обнаружил несколько капелек земляники, выспевших лишнего и состарившихся на арочках коричневых плодоножек. Нажевавшись невкусностей, он, тем не менее, повеселел и, опираясь на руки и колени, штурмом взял оставшийся путь наверх. Слушая дорогу, пролегающую за деревьями слева, быстро взглядывая по сторонам, он то припускал вперед, то плелся, потеряв счет времени. Тени удлинялись. Слежка за собственной, теперь уже больше его роста, тенью помогала ему пару сотен шагов справляться с унылыми мыслями. Солнце неуклонно пододвигалось к закату. Порядком устав, он не углядел паутины и вынужден был остановиться, чтобы утереться краем футболки. Ничего не видя, он пошатнулся и едва не наступил на прятавшегося здесь же зайца и, облизывая сухие губы, равнодушно смотрел, как тот спасается бегством.
Уже не было смысла скрываться от солнца и он побрел выбираться к дороге.
Он споткнулся, чуть не упал, но пробежкой выправил равновесие. Незнакомец лежал неприметно под нижними разлапистыми ветвями в хоровод собравшихся взрослых елей. Выпростанная из темного прибежища красная рука с синеватыми пятнами дернулась и исчезла. Мальчик шарахнулся за подвернувшийся чахлый кустик. В голове помутилось от страха; сердце прыгало, ударяясь в ребра. Куст предательски просвечивал. Через решето мелкой, нечастой листвы Саша наблюдал выход паукообразного существа из ловушки, расставленной им в чрезвычайно подходящем для злого дела месте. Эх, черные вы, черные ели - мороку сподручницы. Уж так ему подумалось, когда почувствовал подреберный тычок инстинкта самосохранения. В трусах и телогрейке, кошмарный Финнеган старика Брэдбери выползал наружу, высоко поднимая на четырех красно-сине-пятнистых конечностях несоразмерно куцее тело. Круглая голова на тощей шее под собственной тяжестью свешивалась вниз, озирая изножье. Выбравшись, существо село на землю, уставив в небо острые колени. Оно долго поглаживало лысую голову шлепающими движениями обеих рук.
Саша согнулся и присел на корточки.
Никаких действий, направленных на поиски потенциальной жертвы, Финнеган не предпринимал. Покончив с гигиеническими процедурами, застонал, настраивая голосовые связки. Разложил колени в стороны; ухватившись за большие плоские стопы, никнул головой к земле, складываясь пополам, а после откидывался назад, и, задав себе ритм, раскачивался туда-сюда; расшатав горловой запор, выпустил наружу дикий выкрик, уничтожив намечавшееся было сходство с молящимся. Призывал Силы, жаловался неизвестному Покровителю, просил; и всё это - бессмысленным для ушей мальчика однообразным криком. Серебристо стеклилась слюна, стекающая по раздутому лицу, и оттого Саше становилось все жальче исходящего неведомыми болями существа, и отвратительного, и страшного, так что он почти готовился расположиться к нему душой.
Лишившись возможности передвигаться открыто, Саша вдавился в траву, навалившись на согнутые в локтях и сведенные вместе, под грудь, со сжатыми кулаками руки. Голова была втянута в задравшиеся плечи и приподнята с тем, чтобы не прерывать зрительного контакта с враждебным объектом.
Финнеган, должно быть, довел ритуал до завершающей точки. История творилась абсолютно ненормальная. Порядок дел нарушился до того, что не звук, а тишина взорвала пространство.
Погодя, враг встал на колени, пошкрябал предплечья (очевидно, искусанные насекомыми) и с головой и руками полез шарить под еловым шатром, откуда вскоре вынырнул с узелком тряпья, на поверку оказавшимся вывернутыми наизнанку штанами. Потрусив своим добром на воздухе, Финнеган для верности ударил два раза ладонью, избавляясь от налипшего на ткань цепкого лесного мусора. Взвинтившись полным баскетбольным ростом, он старательно облачался в костюмные брюки, прыгая на одной ноге.
Саше надоело смотреть, нетребовательно, по-коровьи, ожидая приведения смертного приговора в исполнение, и он взялся отступать. Он закусил губу для придания себе сил и начал отползать, сдвигая тело почти без участия ног, предплечьями и локтями отталкиваясь от земли.
Прервавшись, Финнеган крикнул ему:
--
Эй, дружок, подожди-ка ты меня!
Точно ему - Саше, - ведь поблизости, кроме них двоих, никого не было! Саша вскочил на ноги и побежал что есть духу к спасительной трассе. Сумка металась на спине, как заяц. За ним, булькая горлом, свистел в траве и листьях скоростной, наадреналиненный (охотой!), с порожним животом (голодный!), товарный состав вонючих костей и ядовитой паучьей слюны. Финнеган!!!
--
Домой-то тебе сегодня не попасть, - сглотнула пасть.
--
Гад! - заплакал Саша. - Гад!
Боясь, что откажут ноги, он летел вперед, понукая готовое сдаться тело силой воли, в пику ощущаемой детской беспомощности, сопротивляясь кроличьему позыву прошагать маленькими лапками в раззявленную глотку. Сушеная земляника. Финнеган высосет кровь и соки и бросит его валяться на склоне оврага вместе с сушеной земляникой. Ветка, отведенная рукой мальчика, пребольно хлестнула приблизившуюся сзади морду, распухшую от укусов мошки. (А! с рыком). Всхлип. Всасывание набежавшей слюны. Преследование продолжалось без существенной заминки. Дорога замаячила и полетела Саше навстречу, когда Финнеган прицеливался к прыжку. Шестое чувство подсказало мальчику изменить тактику борьбы за жизнь. Нескольких зигзагов по пересеченной местности хватило для того, чтобы получить крохотное преимущество и выскочить на нейтральную полосу между лесом и машинами. И снова гипнотическое влияние голодного хищника попыталось заполучить его, повелевая замедлиться на пороге двери в будущее, в лето, осень, зиму, весну. Мальчик скомандовал предательским своим ногам - "давайте!".
С обочины Саша, которого всего колотило от ужаса, зорким взглядом обводил край леса. Шел он спиной вперед, лишь бы не стоять на месте. Приближался КАМАЗ. Он голосовал, нимало не задумываясь о том, что смущало его прежде. Об отсутствии денег, что проедут мимо, что наорут, что поколотят, что засмеют. И ничего с ним не случится плохого. Снаряды в одну и ту же воронку второй раз не падают.
Пусть его увезут от Финнегана, притаившегося за ветвями.
Свет! Свет! Финнеган не вышел на свет!
***
Мозг развивается, знакомясь, узнавая, воспроизводя реакции на мир. Поведенческие механизмы стремительно усложняются в соответствии с прибывающим опытом.
Вопрос первый: сколько трудных ошибок скапливается в десятилетнем человеческом сосуде при условии максимальной открытости приключениям? (Решать по аналогии с математическими задачами о трубах и бассейнах.)
Вопрос второй: понимает ли новоявленный член общества, что в будущем ему предстоит заменить другого, выбывшего из строя по смерти? (Ответ скорее положительный.)
***
Под влиянием звезд или прочитанных книг он догадывался, что для полноты мироощущения ему недостает новых и новых деталей и, наверно, недостанет их никогда. Многое так и не будет познано.