Татьяна Александровна.. или Татьяна Романовна, не припомню уже точно отчества. Других врачих запомнил - Ольга Федоровна и Мария Ивановна, такие внушительные дамы были и тоже в травматологии работали. Бой-бабы!
Мария Ивановна очень тучная и уже пожилая была, на мой 17-летний взгляд, вероятно её на пенсию не отпускали из-за невероятной силищи - она выломанные лодыжки пациентам, нисколько не напрягаясь, сдавив двумя пальцами, на место ставила. Ольга Федоровна была помоложе и силы у нее было тоже не так, как у Марии Ивановны, но она тоже одна с лодыжками управлялась, сдавив гипсовую, сырую еще, повязку на ноге своими крупными ладонями навстречу друг-другу. А Татьяна Александровна (или уж Романовна) была самая молодая из врачей травматологии, стройная, очень симпатичная и строгая. Ну, да там все строгие были.
Я работал тогда санитаром Приемного покоя Больницы Скорой Медицинской Помощи, БСМП. Был я даже не простым вовсе санитаром, а санитаром гипсового кабинета. Когда на сутки заступал, то не только порядок после ночи наводил, но и гипсовые бинты и лонгеты заготавливал (мы говорили "бинты катал"), из обычных бинтов и гипсового порошка. За сутки обычно до 20 кг гипса в бинты закатывал. А потом уже, когда нужда будет и пациента поломанного привезут, готовые гипсовые бинты замачивались в воде и подавались травматологу, для перевязывания и жесткой фиксации ног или рук под гипсовым панцырем.
Работал я уже второй год, ждал когда заберут в Армию. Я из мед.института по вполне личным обстоятельствам ушёл, но с медициной рвать не захотел. Опыт у меня уже был - на практике учеба быстрее идет, и мне многие врачи доверяли самому повязки накладывать - кто-то рядом стоял, смотрел как делаю, кто-то одного оставлял и потом правильность повязки контролировал уже в отделении, куда, после того как гипс схватится, я же и отвозил пациентов на каталке или в инвалидном кресле. Переделывать ни разу не пришлось.
Переломы лодыжек были у нас с началом холодов самой частой травмой среди доставленных. В день по нескольку случаев бывало, что люди ноги на льду подворачивали и ломали. А перелом был это всегда сложным, и та сложность была, что отломки лодыжки (внутренней или наружной, а когда и обоих) всегда от места перелома оттягивались в сторону сухожилиями. Для успешного заживления было необходимо эти отломки обязательно к месту обратно приставить. Иначе просто перелом не срастётся. Это уже потом придумали их шурупами притягивать, а когда я работал все еще дедовской, из полевой хирургии, методикой пользовались: гипсовый сапожок накладывали на стопу и сустав, врач нащупывал ладонями отломки и давил, что есть сил, чтобы лодыжки придавить сколько можно плотнее через сырой еще гипс к месту перелома. Продолжать давить нужно было долго, пока гипс схватится, а потом уже дальше повязку докручивать, до бедра обычно.
Для самих пациентов процедура эта была невероятно болезненной. Чтобы хоть немного страдания снизить, тогда по советской системе проводилось местное обезболивание новокаином. Шприцом в область перелома по 300-500 милилитров вливали и то люди криком кричали. Про общий наркоз тогда почему-то не вспоминали. Может еще не было утвержденных методик, а может просто экономили на лекарствах.
Но не только для пациентов эта процедура была тяжела, для врачей тоже было не просто отломки на место поставить. И так бывало, что после контрольного рентгеновского снимка, приходилось "сапожок" срезывать и по-новой процедуру репозиции начинать. Такое часто у мужчин травматологов случалось. Очень они на свои силы полагалиь. И им морока и пациентам мучение, да и мне дополнительная работа. Расходный материал к утру восстанавливать.
Никогда повторные репозиции не делали только женщины-травматологи. Ну про Ольгу Федоровну и Марию Ивановну понятно - они были выдающейся силищи женщины. А вот Татьяна Романовна (всеж-таки пусть будет Романовна) придумала другой метод. После того как гипсовый сапожок уже был на месте она брала ладонями сустав пациента, упиралось в отломки, а потом звала меня и еще кого-нибудь из смены приемного покоя, чтоб помогали. Мы уже поверх её рук ухватывались с двух строн и давили, наваливаясь всем телом.
Татьяна Романовна командовала нами как в операционной: "Давим! Не резко! Постепенно! Перемести упор чуть выше, а ты стой твердо, не ерзай! Застыли! Давим сильнее! Еще! Еще! Не отпускаем! Давай-давай! Держим!", - и так минут пять. Никогда не случилось, чтоб такая репозиция неудачно прошла.
Скажу я вам, что и вторым номером стоять - руки потом отваливались от напряжения. Могу только представить, каково врачам приходилось, которые только на свои силы полагались. Позже эту её методическую хитрость с санитарами и другие травматологи переняли, но это было позже и, вообще, я о другом рассказать хотел.
Была в Татьяне Романовне такая цельность, стержень, сила несгибаемая, что её все в больнице уважали необыкновенно. Наверное и побаивались даже. Среди медсестер и санитаров был ее авторитет даже больше, чем у других врачей или даже главного. Она никогда не ругалась, всегда объясняла, что от тебя требуется, очень внятно. Очень разумно. Всегда было понятно, что любое действие, которое она совершает сейчас, направлено на пользу пациенту. Она делала сложнейшие операции, на которые и мужики не отваживались (как сами потом нам и рассказывали) и всегда добивалась успеха. С ней все хирурги любили дежурить и, часто по ночам, если одна за другой шли тяжелые травмы, она закончив дела у себя в отделении шла помогать другим хирургам в операционных. Не помню такого, чтоб в ее дежурство кого-то из травматологов из дома в ночь вызывали, а вот она была частым гостем в чужие ночные дежурства.
Я, стоявший тогда еще у самого начала медицины, только начинавший свою самостоятельную жизнь, смотрел на нее как на богиню, как на идеального врача - умная, бесстрашная, справедливая, самоотверженная, несгибаемо принципиальная. Да еще и довольно красивая.
Я любил дежурства, когда она бывала в отделении. И она учила меня многому из практической медицины. Почти все повязки я делал под ее контролем самостоятельно, а во время несложных репозиций (сопоставления отломков), часто был её "третьей рукой".
Кто работал по ночам, тот знает, что какой-бы ни был коллектив смены, а все равно всех воспринимаешь своими, почти родными. Может, потому что все подчинены одной цели и работают вместе, как один организм. Может, от усталости меньше скрывают свои чувства, бывают более открыты перед своими коллегами. И в ответ возникает ощущение близости, почти семейной. Тогда в приемном покое больницы тоже так было. По крайней мере я себя так чувствовал.
В тот день (кажется это был праздник или просто воскресенье) к нам в приемное отделение позвонили, что везут пациента из Зоны. Такое иногда случалось. Возили их всегда с конвоем, и редко когда они оставались надолго, обычно после оказания первой помощи, заключенных увозили куда-то в их зоновскую больницу. Дежурила Татьяна Романовна, она была уже в приемном, когда охранники вывезли пациента-зека из рентген-кабинета и уложили на стол в гипсовой.
Личность заключенного была малопримечательной, волосы короткоострижены, роба черная, лицо ничем не выдающееся, глаза бегают, ни на кого прямо не смотрит, невеликого росточка, щуплый и несло от него мочой. Ну да в приемном отделении всякое случалось, уж таких бомжей другой раз привозили, что на того несчастного грех было за запах жаловаться. Я только пожалел, что не успел простыню со стола снять, обычно пациентов на клеенку укладывали, а тут охранники не спрашивали, вкатили каталку, перевалили пациента с носилок на стол и ушли курить во двор. Больной-то явно убежать не смог бы, нога у него была сильно раздута над стопой, было похоже на перелом лодыжек.
Татьяна Романовна вошла в кабинет с мокрыми еще снимками, повесила их перед окном и показала мне на разбитый голеностоп. Действительно был двухсторонний перелом лодыжек. Она меня еще и рентгеноновские снимки учила читать (в смысле видеть). Я, как водится, показал линию перелома большой и малой берцовых костей и высказался, что должен быть еще и подвывих стопы (ну, это я врал конечно, подвывиха там не было видно). Она усмехнулась и подтвердила, что да, правильно показал. Будем на место ставить.
Я свои обязанности знал, уже и воды в таз горячей налил, бинты горкой удобно расположил, чтоб не далеко тянуться и ждал, когда она как обычно об аллергии на новокаин спросит, чтоб потом пойти в процедурный кабинет и взять у медсестры уже приготовленный лоток с шприцами и бутылку раствора (зарание уже сбегал и предупредил, что скоро понадобится).
Иньекции Татьяна Романовна сама делала, я ей только бутылку подавал с уже воткнутой иглой, чтобы в шприц раствор снова набирать.
Но Татьяна Романовна с вопросом об аллергии медлила, посмотрела во вновь заведенную историю болезни и спросила больного что-то тихо.
Мужчина на столе стонал и скрипел зубами, видно было, что страдал и едва сдерживался. Когда он отвечал, то не очень голосом владел и почти выкрикнул: "Сто семнадцатая..".
Татьяна Романовна переспросила: "Сто семнадцатая?"
"Да!", - он прокричал и захрипел.
Я не понял, о чем они разговаривали, но зная заведенный порядок, подумал, что может это про лекарства было и спросил: "Новокаин?"
Татьяна Романовна спокойно повернула ко мне лицо и твердо глядя мне в глаза (ах, какие у нее были чудесные лучистые глаза!) сказала: "Не надо новокаин. Позови лучше... кто с тобой дежурит? Федор? Позови Федора. Будем ставить".
Без обезбаливания? Я такого не помнил, чтоб лодыжки без анастезии вправляли и застыл, может переспросил, а может и просто с открытым ртом стоял, когда она меня подогнала: "Давай быстрее, зови Федора!"
Был я вполне растерян, но Федора привел. Когда мы вошли, Татьяна Романовна уже уложила бинты в воду и отжимала первый. Расправили первый виток, работа пошла. Быстро, в два бинта, закрыли всю стопу и голень, она привычно взялась за сустав с двух сторон и кивнула нам: "Взялись!"
"Но ведь без...?" - начал было я.
"Взялись живо! Гипс стынет!" - голос её зазвенел и видно было, что сил ей давить явно не хватает. Мы взялись.
"Давай, дави!" - почти выкрикнула она и я стал давить тоже. Гипс уже действительно застывал. Я сделал слишком горячую воду в расчете на то, что еще минут 10-15 потребуется на новокаиновую блокаду. А теперь нужно было торопиться, чтоб не начинать работу с самого начала.
Когда я давил, навалясь телом на стол и упираясь ногами в плинтус, я не мог видеть лица пациента, я был повернут к Татьяне Романовне, она могла его видеть, но не смотрела, она была сосредоточна на сдавливаемом суставе и глаз не поднимала. Смотрел ли второй санитар на пациента, я не знаю. Но я чувствовал, как он мелко безостановочно затрясся на столе и потом вдруг страшно, сквозь зубы, со сжатыми губами, завыл. Он не кричал, он страшно выл...
Я понимал, что это от моих рук так страшно воет человек. Это от моих рук ему такая дикая страшная боль, которую невозможно никак выдержать... Но я продолжал давить, наваливаться вперед, на левую руку и тянуть, что есть сил правой, прижимая узкую кисть Татьяны Романовны к гипсу. Фёдор тоже давил на мои пальцы. Было неудобно стоять, руки соскальзывали и уже не хватало сил давить, ныли мышцы...
"Еще нажали!" - скомандовала Татьяна Романовна и зек заорал в голос, резко, пронзительно и громко, что невозможно было слышать. Он дергал уже сильно ногу на себя, вырывал её из наших рук. А мы держали, давили... Потом он ослабел и только хрипел, протяжно воя.
Я отпустил руки и не мог давить дальше, но уже и не надо было. Гипс взялся твердой коркой и можно было накладывать повязку.
Я отжимал и вкладывал в руку врача бинты, не глядя ей в лицо. Татьяна Романовна молча брала их и сосредоточенно укутывала ногу одним слоем за другим. Она довела повязку до средней трети бедра, укрепила еще одним бинтом голеностоп, потом разгладила перчаткой на поверхности твердеющей повязки гипсовую кашицу и, как часто делали врачи, нарисовала химическим карандашом по мокрому еще гипсу схему двухстороннего перелома лодыжек, как раз в самом его месте. Она делала все не торопясь, аккуратно, а закончив, стянула с кистей резиновые перчатки, швырнула их в мусорный бак под столом и вышла из кабинета. Не глядя на нас с Федором. Не сказав ни одного слова.
Я запомнил, что когда зек, ухватившись за край стола, бился и орал, откуда-то из его робы выпрыгнула уродливая алюминевая ложка с короткой ручкой, брякнулась на кафельный пол и задребезжала под шкаф с инструментами где-то у моих ног.
Фёдор вывозил зека из рентген-кабинета после контрольного снимка, говорил с ним и потом пришел ко мне искать ложку. Очень зек беспокоился, что без ложки останется.
Я рассказал Федору, отчего больной так кричал, и что я не понял, почему репозиция была без обезбаливания.
Федор ответил, что "сто семнадцатая" это статья за изнасилование, вот наверное потому и без новокаина...
"Но почему? Как это можно?", - я не понимал, я просто не мог увязать воедино тот ужас, который мы сейчас учинили над человеком и статью по которой он сидел.
"Дурак ты, а если и Романовну изнасиловали, как она должна тогда..? Ты сам подумай",- Федор был старше меня и научился уже объяснять чужие поступки. А я как не умел, так и не научился.
Без малого сорок лет прошло, я до сих пор помню чудесные лучистые глаза Татьяны Романовны, когда она смотрела на меня и ровным голосом говорила "Не надо..", я до сих пор помню, как взахлеб выл и бился на столе невысокий зек в черной робе и как скакала по полу его алюминевая ложка.
С Татьяной Романовной я больше не мог как прежде работать. Конечно здоровался. Конечно, когда она дежурила, я делал все что надо было делать. Но уже не так, как прежде. Я не мог понять жестокость, не мог найти объяснение, не мог с ней даже просто заговорить. Вероятно она это понимала. Мы редко потом совпадали по дежурству, а потом меня забрали в Армию. Когда после демобилизации я вернулся в БСМП, Татьяна Романовна там уже не работала. Да и я тоже не задержался - поступил снова в медицинский.
Случай этот еще не раз мне вспоминался, а однажды в совершенно конкретных обстоятельствах, очень круто развернул меня в понимании жестокости, ответственности и врачебной этики. Но об этом в другом рассказе и про другого насильника.