Гоп-компания оказалась на своем месте, на верхушке высоченной скалы в четвертом ущелье. На следующий день часть компании отбывала, а другая часть собиралась рано утром в Очамчиру, за девяносто километров - там проходило полное солнечное затмение. Мы с АГ отказались наблюдать феномен и остались отсыпаться. Рано утром я проснулся, посмотрел на часы и выглянул из палатки. Стояли сиренево-фиолетовые сумерки, стояла мертвая тишина, стояли, будто нарисованные на фоне мертвого моря, силуэты сосен, с замершими под ними кустами ежевики, самшита и прочей экзотики. Я залез в палатку и проспал до обеда.
04.09.81 Какая тишина в этой комнатке! Немного странно ощущать себя в ней, внезапно нырнув с шумной поверхности Москвы в маленькую норку. Здесь совсем тихо, гудит лампа, и заметно слышно шуршит бумага под пером. Мысли, мысли... Здесь они становятся громче, понятнее, быть может умнее.
Михаил Булгаков: "Я - Мастер!" Сильно сказано, а главное, по существу. Хорошо, что я нашел его для себя сейчас, вчера. Хорошо, что это случилось так поздно. "Я - Мастер!" Дорого можно бы заплатить за право произнести два слова про себя, очень дорого.
Как создавался "Мастер" - уму непостижимо. Я не вижу в нем даже за что зацепиться, это просто взлет безудержной талантливости, гениальности.
Осень наступила. На улице дожди. Какой ты станешь для меня, осень? Может, подаришь счастливый талисман? Тот, которым обладал Булгаков? Мне кажется, я смогу быть достоин такого доверия. Даже, наверное смогу. Как странно, как странно: не было ведь ничего, дождь, холод, осень. А из-под его пера летели такие слова, такие слова! И осталась рукопись, которая помнит как писалась каждая строчка, каждое слово. Помнит, что слова ложились постепенно, что сначала их не было, но они вдруг появлялись. Родился "Мастер". И осталась рукопись! Это поражает меня сильнее всего.
А Куприн? - спрошу я свою юношескую любовь. Что, Куприн, Куприн слабее. В нем нет силы Мастера, он тоньше, деликатнее, слабее. Слабее в том смысле, что Куприн грустит, а Булгаков безудержно хохочет над собой и проклинает свою слабость. ...Сойдитесь во мне, Сашка и Миша! О боги, помогите мне... К черту! Не буду писать, что я, де, зарвался, что у меня мания величия. Боги! Придите ко мне, дайте мне силу, если от рождения вы дали способность понимать то, что за черными, страстными строками! Боги, Боги!
Чернее неба была та... Кто же из нас не спрашивал себя отчаянно... Ну перестань, хватит, милая, это пройдет, все проходит... - К чертовой матери, - сказал он сердито, - мне надоело...
Все мешается и плывет в голове, сизый дым тает в воздухе, тишина комнатки утешает, успокаивает, дразнит...
Боги, помогите мне!
Эта комнатка была выгорожена в самом центе Дома Коммуны, и ее со всех сторон окружали закрытые строительные пространства без строителей, поэтому тишина там была, без преувеличения, абсолютной. В этой комнатке я впервые прочитал за ночь "Мастера".
После книги, дающей неожиданный поворот, освещающей жизнь с новой точки, после искренней книги, я всегда получал сознание, гармонично слитое с чувством во мне. Так было после "Поединка", после "Сколько стоит долг" Радия Погодина, после пресловутой "Дамы с собачкой" и "О любви". На день-два я попадал в острейшее ощущение подлинности мира и моего присутствия в нем. Множество вопросов, которые я всегда таскаю с собой, получали в такие дни долгожданные ответы, с помощью этих ответов я задавал себе новые, более сложные вопросы; жизнь в эти дни приобретала смысл.
Так было и после "Мастера", но сейчас, издалека, я понимаю, что произошло еще что-то. Пережженные алюминиевые спайки детства, кроме того, что отняли у меня часть моего "Я", еще открыли малозаметные шлюзы во внешний мир, во внешнее мировое сознание. Дорогу к Богу. (Прим.1) Тогда мне было рано понимать это, но, записывая свои желания на бумагу, уже тогда я почувствовал как слабое дуновение утра, таинственную связь между тем, чего я Хочу Всей Душой и того, что произойдет в будущем.
Подпрыгивая от подступивших чувств, я вышел из комнатки и направился к почтовым ящикам. В разделенном на деревянные клеточки алфавите меня ждало сообщение о том, что наш общий семейный друг Л погиб в армии на последних месяцах срочной службы.
Я был достаточно далек от него и подумал: "Ну, вот, кто-то умер, кто-то родился..."
В октябре мы с друзьями сходили в Карелию на три недели, получили великолепный заряд бодрости и здоровья, но по возвращении в Москву и с началом учебы на меня снова навалилась тяжелая депрессия. Взрослеть - очень больно. Больно!
--
Черная пятница.
Пять шагов от тоски к надежде,
От надежды полшага к тоске,
А любовь моя та же, что прежде -
Тихий голос и смех вдалеке.
Говорить и молчать - бесполезно,
Я не верю тебе, прости.
Да и сколько еще друг любезный
У тебя под бочком прогостит?
Нелюбим, обожаем - не знаю
И так хочется позвонить...
И т. д.
...Да скорее всего и мог.
Отчего ж, как дворняга в ошейнике
Я улегся у маленьких ног?
Я люблю как впервые, как прежде
И не больно жить на поводке.
Пять шагов от тоски к надежде,
От надежды - полшага к тоске.
Размах чувств и переживаний достиг по-настоящему опасной амплитуды. Поступки, которые я совершал, были достойны поэта. (Прим. 2) Со скоростью света я влюбился в девушку З. На какой-то свадьбе, где мы работали со своей дискотекой, я рассказал ей об этом романтическими словами и получил в ответ удивительную историю типа "я другому отдана и буду век..." Причем, какая-то надежда мне была оставлена. В роли ее суженого выступал знакомый студент, родителями которого были деловые люди из Узбекистана, а кто-то из ее родителей был крупным московским начальником ума, чести и совести той эпохи. Их сговор мешал нашему счастью. Эта совершенно банальная история подарила мне новое, тренировочное страдание.
- Ты жестока, Судьба.
- Да.
- Но ответь: разве ты справедлива?
Год прошел как три дня, без следа
Хвост селедки, бутылка пива.
- Ты жестока, Судьба.
- Да.
- На вопрос не ответишь?
- Нет.
- Отчего так прозрачна вода,
И рассвета прозрачен цвет?
- Замолчи!
- Я не буду молчать!
Я прекрасно знаю ответ,
Отчего так прозрачна вода,
Что бежит на закатный свет.
Вот и все, Сережа. Еще немного - и ты е...шься. Свихнешься. Сопьешься. Это - сильнее тебя.
Спокойно, дружище. Не надо джаза.
С другой стороны рациональная составляющая также вела свою подрывную работу. Неожиданно я накатал рассказ "про войну". Возникла интересная идея - авиацию времен Великой Отечественной я знал досконально. Рассказ вполне можно было пытаться публиковать. Он был выдуман и мертв. Когда я его писал, возвышенные, дежурные чувства то и дело захлестывали меня. Я пробовал ручное, выгодное "вдохновение" - особое состояние как бы правды - крест русской нации. Думаю, что в таком состоянии совершены все революционные подвиги нашей странной истории и написано большинство проходных книг социалистического реализма. Книг хороших, но, по большому счету, лживых насквозь. А значит - плохих. Я понял это и - замер, увидев, что тень истины совсем рядом.
11.01.82
Трефовая дама, игральная карта,
Начало весны и начало марта.
Предчувствиям верить? - Предчувствий нет.
Стасован в колоде туманный ответ.
"Сыграем?" - Судьба предлагает, -
"На счастье", - моею рукою
Колоду сдвигает
И на запястье
Чуть-чуть проступает
Ниточка пульса.
Мы праздновали праздник собственного изобретения под названием "За полчаса до весны". Компания разбавилась "пожиже" - то есть было много веселых девушек. Ближе к концу праздника я предложил Англии связь прямыми словами. Она спросила: "Зачем?" - я ответил: "Вдвоем легче терпеть одиночество", - и она согласилась.
Эта связь была иной, чем все предыдущие. В ней была правда. Эта девушка была для меня кем-то вроде друга, точнее, приятеля. Далекого, вежливого и надежного. Хотя, о какой надежности я говорю! Англия беспрерывно врала, химичила, подводила (термин "подставляла" появился позже) меня. Она была исключительно слаба душой - совсем ребенок, но ее ребенок был честен. Парадокс простителен, потому что связь тоже была парадоксальной.
Пил я в то время очень много, мой личный рекорд - двадцать шесть дней пьянки подряд - установлен в те времена. Но я искал, упорно искал ключ, открывающий выход из тупика.
06.05.82 Пили все эти праздники, сегодня первый день, как очнулся. Вчера с утра напоролись пивом до потери пульса, потом проспался, сходил в школу в четыре часа, потом пытались играть в баскетбол. Потом вечером, в двенадцатом часу, поехал к ЛП за машинкой. На улице стояла летняя ночь, висела в небе луна, было очень тепло. Неожиданно пришло новое время года - самое любимое, долгожданное. В теплую летнюю ночь хочется обнять весь мир, хочется носить любимых женщин на руках и рассказывать им прекрасные истории так, чтобы они слушали широко открыв глаза и затаив дыхание.
Засовываю руки в карманы и мотаюсь из стороны в сторону в несущейся под землей электричке. Яркий свет, электрический свет, грохот колес на стыках рельсов, магнитофонный голос: "Осторожно..." - миру не нужны мои объятия - ему нужны деньги. Женщинам не нужны мои истории - вот если бы "Шевроле"...
Все достижимо в жизни, но одно невозможно - никто никогда не сможет утолить этот изнуряющий душевный голод, который мучает меня. Это обостренное видение мира каждый день причиняет боль: то острую и внезапную, то несильную, но долгую, долгую, долгую... Эти проклятые всевидящие глаза, что мне даны - это они мучают меня. Дураки всегда счастливы, и они не мучаются. Это дураки говорят: "Убери свои руки", это дураки спрашивают марку моей машины и смотрят на задницу - какая там наклейка? Но ведь не легче от этого, не легче, не легче...
Руки - в карманы, глаза - в пол, гремят колеса на стыках рельсов.
Во время одной из пьянок, по-моему, на стадионе Парка Горького, меня охватило новое, очень сильное чувство свободы, и я в прямом смысле убежал от налитых стаканов, закуски и друзей. Я поехал в Беляево, где жила еще одна девушка, которая мне нравилась. У нее было красивое имя и мурлыкающая фамилия, она была высокого роста и прекрасно сложена. Она была красива, и меня все в ней привлекало: цельный характер, нежная фамилия, строгая одежда... так казалось тогда. Иногда на лекциях я садился сзади нее и мурлыкал, заставляя трястись от смеха студента Какина. Мне доставляло эстетическое удовольствие просто смотреть на нее издалека, наблюдать реакцию красивой и грациозной девушки на безобидные шутки дебильного студента. Это был период "Неотправленных писем", сверхвозвышенных чувств и простейших естественных надобностей, раскол.
Так вот тогда, на стадионе, меня вдруг охватило чувство цельности мира, чувство свободы, и я, боясь растерять его, боясь ошибки, помчался на встречу с ММ - так ее звали. Чего я хотел от нее? - Меньше всего физиологии. Больше всего - подтверждения нового для меня ощущения мира, ощущения счастья. Я искал гармонии, искал ключ к жизни и совершал дикие поступки. Самому трудно поверить, но было, было...
...Она сидела за пишущей машинкой и обернулась к открывшейся двери. Она сказала, что пишет диплом, торопливо убрала отпечатанные листы, и я подумал: "Тоже пишет кому-то грустные письма?" Удивительно, но она восприняла мой поздний визит совершенно спокойно. Я был очень сильно пьян, и первые, самые трудные минуты встречи стерлись в памяти. Потом я пришел в себя, и мы долго говорили с ней обо всем. Я предложил ей выйти за меня замуж - сказал, что она нравится мне, а я, мол, человек хороший, и все у нас будет прекрасно. Это была правда. Я впервые говорил с женщиной искренне, я впервые ощущал чудесную связь всего того, что происходит с нами, с тем, о чем мы думаем.
Улыбаясь грустно и очень мило, она промолчала на мое более чем смелое предложение и рассказала в ответ... вы угадали. С третьего курса она была любовницей какого-то сорокалетнего человека. Он был очень хорошим, принимал в ней большое участие и обладал прочным положением в Москве. Передо мной сидела красивая уставшая женщина с практичным складом ума и унылой, застарелой сексуальной связью - светом в окошке. Поэзия обратилась в прозу, возможность любви растворилась в иронии, и я ощущал любовь и сострадание уже просто к человеку. По имени ММ.
Потом я вышел покурить на балкон, который в таких общагах находится в конце коридора. Было четыре часа утра - единственное время, в которое я люблю Москву. Ярчайшая заря полыхала в небе и свечи домов были окрашены в прозрачные цвета. Пахло березовыми почками и тупо наносило изредка мусоропроводом. Жизнь была полна. Жизнь была полна! Я спустился с третьего этажа по "вертолету", (Прим. 3) выдержал злобный взгляд замершего дворника и ушел навсегда от возможного поворота собственной жизни.
Через много лет я стал встречать имя и фамилию ММ в одной известной газете. Кто-то подписывал так свои прекрасные статьи. И я подумал - а вдруг? Хотя, вряд ли. - А вдруг? - думал я. Если это она, то встретиться и поговорить через двадцать лет - это здорово. Это лучше, чем денежная песня про облепиховое вино, это - искусство.
...Я пишу свою книгу, кончается век вокруг, что-то бормочут манекены на экране, глохнет девушка в "Мерседесе" на Садовом кольце и я, отвернувшись от телевизоров, обгоняя блестящие создания на мятом "Жигуле", тороплюсь на встречу с людьми, чтобы передать им свой бесценный, данный Богом дар - искусство жизни.
Мой адрес в редакции.
12.05.82 Умение терять - вот что отличает мужчину от мальчика. Вчера впервые почувствовал себя в новом качестве - смогу прожить без поддержки, ничего не имея и ничего не желая.
П о ч у в с т в о в а л , а н е п о н я л.
Это разные вещи. Понял я все это давно, а почувствовал вчера. Сменилась система ценностей. Холодный огонь познания заменил теплую звезду юности. Угадал...
Я могу писать хорошо тогда, когда самому мне очень плохо. Не просто плохо, а очень плохо, видимо, это и есть зерно.
Если рыбалка мешает работе...
30.05.82 Сколько, сколько еще можно терпеть эту боль? Водка, пиво, нелюбимые женщины, водка, пиво... Сегодня курил анашу. Не берет. Снова все под контролем, снова боль, боль, боль... Читал ночью стихи женщине, она плакала. Почему? Я слишком хорошо знаю ответ. Сколько будет продолжаться эта боль? Почему?! Почему жизнь так слепа?
"Милые, усталые глаза", - и циничные слова, циничный разговор. Эта боль, когда же она кончится? Боже мой, как я устал. Как я устал говорить, цедить слова сквозь зубы. Милая, прекрасная, любимая женщина отдана волей случая другому, и я снова у обочины дороги, и дороге нет конца.
09.06.82 Вернулся в Коммуну после бессонной ночи. Плотское спокойствие возвращает душевное. Правда, ненадолго. Мне уже никогда не написать "Маленькие сказки" - идеалы позади, осталась только работа и интерес к жизни, к настоящей жизни.
Может, даже точно, это - к лучшему. Впереди - жизнь. Ставка сделана на то, чтобы эта жизнь была большой. Настоящей жизнью.
Евреи всегда интересовались мною, а я всегда интересовался евреями. Они находили во мне подтверждение своим жизненным принципам, которое при более близком знакомстве вдруг выворачивалось логической плюхой. Тогда плохие евреи отскакивали, затаив обиду, а хорошие начинали дружить, с тем, чтобы привести в порядок пошатнувшуюся систему.
Меня евреи интересовали потому, что среди них попадались очень интересные люди, кроме того, я много раз проверял определенную заданность их поведения - и всегда удачно! Их поведение очень, очень стабильно, а это - прекрасная точка отсчета.
Мой приятель АГ через нашу компанию познакомился с В - подругой из компании Болгарки - высокой, красивой и сильной женщиной. АГ решился на брак (это было рассчитано), и в августе позвал нас с Англией еще раз съездить в "Пицунду", на старое место. Вчетвером мы без приключений добрались до знакомой горы и устроились там отдыхать. С самого начала все у меня пошло наперекосяк. Денег было мало, Англия действовала отталкивающе, я сразу подцепил какую-то простуду; потом у нас украли паспорта с обратными билетами и деньгами (думаю, Англия), потом паспорта с билетами, но без денег подкинули, потом жопа у меня покрылась какими-то прыщами-чирьями, и я чесался как сучонок, и подставлял свой голый зад попеременно то родниковой воде из устья ущелья, то горячему солнцу...
У наших друзей, напротив, все было прекрасно. Они веселились, купались, любились. АГ как-то рассказал мне историю про женитьбу своего брата: тот выбрал себе девушку, а перед тем как сделать ей предложение, пошел в институтский медпункт, договорился с кем надо и прочитал от корки до корки карточку своей будущей жены. Братья были похожи, и я слегка жалел В.
...В то утро я проснулся рано, вылез из палатки, сел у входа и предался размышлениям. Самое любимое мое занятие - когда все еще спят - разводить потихоньку костер, или просто курить под моросящим дождем и ждать начала общественной жизни, и смотреть на мир, просто жить...
Тогда было очень ясное утро, самое синее море уже сияло на горизонте, и восхитительная дымка морского воздуха стремительно уходила в небо, за моей головой опрокидывалась на горы и спускалась к нам в ущелье нежно дышащей прохладой юга. И снова взгляд мой уходил в море, и снова грустные в то утро мысли шли по кругу. Сзади в палатке сопела унылая Англия, чесался зад, и я вспоминал один из эпизодов дружбы с АГ.
Их комната в общежитии носила реноме нехорошей квартиры. Там обретались совершенно одиозные личности, спившиеся гении, барыги и просто всякий сброд. С ними нужно было держать ухо востро - хозяева всячески поддерживали свою репутацию. Однажды там произошел у нас с АГ сложный разговор, тяжелый базар на порнографическую тему. Я выступал с одной стороны, АГ и моральные уроды - с другой. Это была как бы дискуссия на тему "Ты - тоже (то же) говно". Они сами задели меня, посчитали легкой добычей. В ответ я нанес точный и сильный удар, сказал все, что думаю о подобных вещах, показал на простом примере, что у любого человека существует верхний предел диапазона приемлемости, еще для верности обосрал всех и ушел. Хотел чайку у мужиков попить, называется.
Глядя на море, я думал о том, что АГ просто учится у меня некоторым вещам. Потом он научится их применять и потеряет интерес ко мне. Он будет безусловно успешен в жизни, потому что умеет использовать людей. Почему он берет от меня только практическую часть моего интеллекта? Почему меня отталкивает такой подход к жизни? Ведь АГ, пока действует контракт, хороший, надежный друг.
- Против ябеды и подлости защиты нет, - думал я. - Даже теоретически они сильнее. Почему же декларируется сила добра? Вот я, такой хороший, сижу без копейки на своих прыщах и занимаюсь бесплодным мудрствованием. Это что - дело? С другой стороны: АГ заключает контракт с женщиной. Что, он будет счастлив в этой жизни? Она будет счастлива? А сколько нужно счастья без денег и денег без счастья?
И вдруг что-то изменилось в окружающем меня пейзаже. Я увидел, как вдалеке, на самом краю обрыва начала раскачиваться палатка, в которой должны были спать объекты моих размышлений. - Ветер, что ли, - подумал я, и тут же, без паузы понял, что в палатке уже проснулись. Она была далеко от меня, та палатка. Стояла утренняя тишина и на фоне разгорающегося моря отлично смотрелось размеренное и веселое качание. И тут же, без паузы, я вспомнил прошлый год и печальную любовную историю моего друга Музыканта, которая развивалась на фоне затмения. Тогда палатки стояли в другом месте и мертвый фиолетовый пейзаж только намекал на что-то, молчал, дразнил. Тогда морской пейзаж был пуст, в нем не было палатки. Так вот же оно! - и я вскочил на ноги, готовый взлететь от урагана чувств и мыслей, слившихся в смерч. Рухнула плотина рациональных мыслей, и открывшийся за ней новый сияющий мир был откровением Бога. Могучий, чистый водопад мгновенно разнес все мое существо на мелкие сверкающие брызги, я был в воздухе, я был воздухом и видел издалека скалы и море, и еще что-то без названия, без формы, бесконечность... Чувственный обморок кончился внезапно, я снова стал собой, собравшись из осколков за одно мгновение, мир вокруг меня стремительно твердел, но он становился ярче, глубже, полнее, в тысячу раз лучше, чем был только что. Из далекой палатки вылезли веселый АГ с раскрасневшейся подругой, Англия хриплым голосом попросила спички. Снизу донесся заманчивый шум моря, и я очнулся, машинально почесал задницу, потом голову.
Жизнь продолжалась.
Примечание 1
Только, ради всего святого, отвалите от меня разнообразные оккультисты, астрологи-КГБешники, колдуны, и прочая человеческая шваль. В этом маленьком примечании я раз и навсегда обзываю вас паразитами, сосущими хорошие идеи и ЗАСЕРАЮЩИМИ МОЗГИ слабым людям.
Примечание 2
Кто-то из великих современников Блока сказал о нем, что "это очень глупый человек". Сказал, то, что было очевидно, отдавая безусловную дань великолепным блоковским стихам.
Примечание 3
Балконы первого и второго этажа закрывались сеткой-рабицей в металлических рамах - берегли нравственность. При известной сноровке и силе можно было по этой сетке лазить, цепляясь пальцами рук и упираясь ногами - точно макака. Иногда студенты срывались и бились, иногда - насмерть, отсюда - "вертолет".