Альм Лара : другие произведения.

Цепочка женских обид. Главы 3-4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Глава третья
  
   Спустя полгода после наших объяснений мои предки благополучно вернулись на Родину, в наш родной город, в нашу квартиру в панельной пятиэтажке. Я обещал скоро примкнуть к ним.
  - Как же Эля? - разволновалась мама, услышав мое заявление, которое ее обрадовало и одновременно растревожило.
  - Я буду жить на две страны - и за вами присматривать и за сестрой, - нашел я компромисс, который устроил всех.
   Я сделал вывод, что в Германии мне работалось легче, моя боль пряталась глубже и не мешала моему творчеству. Картина с изображением крепости была почти закончена, осталось только написать фигурки людей, но прежде я хотел съездить в Новороссийск и побеседовать со специалистом, который поведает мне историю этой крепости и ее обитателей. Может, его рассказ затронет и восточную красавицу... Почему-то я мысленно поселил ее в мою крепость...
   Прихватив холст с изображением крепости и портреты незнакомки, я отправился в Союз.
   Скоро исполнится три года со дня трагедии...
   Перед отъездом, прямо в аэропорту Шелефельд, сестра поведала мне тайну.
  - Я беременна, - призналась она со счастливой улыбкой и погладила свой плоский животик. Я с недоумением уставился на него, даже оценил его с разных ракурсов, переместившись из одной точки в другую.
  - Уверена? - заботливо спросил я, намекая на несовпадение желаемого и действительного.
  - Ты дурачок, мой маленький братец! - Она приподнялась на носочках и чмокнула меня в щеку.
  - Это правда, - на ломаном русском поддержал жену стоящий рядом Франц.
  - Не встревай! - оборвала его жена. Шуттлер улыбнулся, словно она сказала комплимент в его адрес. - Срок небольшой, - пояснила она мне, - только родителям пока не говори, а то начнут волноваться, рваться назад.
  - Ты изменилась. - Я с интересом рассматривал свою сестру, желая обнаружить не только внутренние изменения, но и внешние, подтверждающие её беременность. - Как себя чувствуешь? - Вновь проявил я заботу, на этот раз - ярко выраженную.
  - Нормально, только спать все время хочется. - Она сладко зевнула, чем вызвала у меня и Франца ответную реакцию.
   Надо признать, мой зять оказался неплохим парнем, несколько прижимистым, как все немцы, но это было поначалу, моя сестра научила его правильному, по ее мнению, ведению хозяйства: деньги должен зарабатывать муж и до пенса отдавать все жене, а она будет выдавать ему на карманные расходы. Сначала наш Францик обалдел от этого предложения, вернее не предложения, а приказа, и попытался взбунтоваться, но у Эльки не забалуешь.
  - Сказано отдавать, значит, будешь отдавать! - отрезала она. - Так принято!
  - У нас все не так, у нас...
  - А мне плевать! - мило парировала сестра. - Будем жить по моим законам.
   Со стороны было смешно наблюдать, как Элька, едва достающая макушкой до плеча своего мужа-великана, руководит им, как сыном- подростком, а он снисходительно улыбается в ответ.
   Сначала я пытался урезонить сестру, а потом понял, что обоих это устраивает и махнул рукой...
  - Когда ты вернешься? - спросила Элька, на ее глаза навернулись слезы.
  - Не знаю.
  - Но ты...
  - Я вернусь, - успокоил я сестру...
  
   В аэропорту Шереметьево я случайно столкнулся с Валерием Фокиным, моим сокурсником по Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества, которое мы закончили в восемьдесят третьем году и с тех пор не виделись.
   Шесть прошедших лет кардинальным образом изменили кутилу и балагура Фокина. У него были такие же длинные волосы, заплетенные в косу, как и в студенческие годы, был он таким же худым и нескладным, но исчезла искра в глазах, жажда постоянных приключений, которые зачастую выходили ему боком. Теперь в его глазах царила безысходность и отчаяние.
  - Выпьем, - сразу предложил он и с надеждой посмотрел на меня.
  - Давай, - согласился я.
   Мы зашли в кафе и заказали по сто граммов водки и по паре бутербродов. Я думал, что Валерка сразу закинет в себя эти сто грамм и закажет еще, но ошибся. Он вертел в руках стакан и рассматривал его содержимое, не предлагая выпить за встречу.
  - Как дела? - осторожно поинтересовался я.
  - Знаешь, Роб, хочется вернуться в студенческие годы и начать жизнь заново.
   Я не удивился, чего-то подобного ожидал. Сейчас он скажет, что его гениальный талант художника не был оценен по достоинству... Но ошибся...
  - Почему люди умирают! - Я молчал и ждал продолжения. - Почему умирают маленькие дети? - Он опрокинул водку одним махом и закашлялся. Я немного успокоился - процедура не стала для него привычной.
  - У тебя... произошло несчастье? - не сдержался я от вопроса, хотя, было заметно, что делиться душевными переживаниями Валерка не намерен. Ему хотелось сказать что-то пространное, он и сказал, не обозначая родственных связей, не называя имен и фамилий.
  - Я тоже знаю про твое горе, - с печалью в голосе обронил он, проигнорировав мой вопрос. Пока я собирался с силами, он успел обозреть мой багаж, и спросил. - Ты из Германии прилетел?
  - Откуда ты...
  - Ленка докладывает, - перебил он меня.
   Елена Приставка тоже училась на нашем курсе и была влюблена в меня все пять лет. Будучи желторотыми первокурсниками, я пригласил ее на танец в общаге, где мы устроили вечеринку по поводу начала студенческой жизни. Выпив портвейна я стал весел и благосклонен к противоположному полу, которого доселе боялся и старался не замечать. В разговоры с одноклассницами старался не вступать, не говоря уже о всяких шуры-муры, сердечных переживаниях и прочих ненужных, по моему мнению, вещах.
   На празднике первокурсника выпитое вино быстро ударило мне в голову. Я танцевал с Леной, трещал безумолку, а она так смотрела на меня, что я не выдержал и неумело приложился к ее губам. Девушка обняла меня за шею, а у меня закружилась голова, к горлу подступил выпитый портвейн, я быстро ретировался и остаток вечера провел в местах общего пользования.
   С тех пор я не пил портвейн и не целовался с Леной Приставкой. И не только с ней, но и с другими девушками Москвы и Московской области. А Лена... Лена продолжала ждать моего следующего шага, ловила мой мимолетный взгляд, с излишним усердием отвечала на мое ежедневное приветствие, и о чем-то напряженно размышляла, исподтишка наблюдая за мной. О чем она думала, я не знал и не стремился узнать. Мне было все равно. Я не понимал ее чувств, пока не встретил единственную любовь всей моей жизни - Яну Лейкину. Но слава богу, что она ответила мне взаимностью... Хотя, теперь я в этом сомневаюсь: был бы у нее другой муж, вполне вероятно, что она осталась бы жива.
  - Ты видишься с Леной? - удивился я и непроизвольно повертел головой: вдруг наша однокурсница пришла встречать или провожать Фокина, раз они не перестали общаться. Улетает он или уже откуда-то прилетел - спросить пока не успел. Встречаться с Леной с не желал, как не желал и других встреч с друзьями-приятелями студенческих времен.
  - Мы с ней больше перезваниваемся. Из всех наших только мы с Ленкой москвичи, - напомнил Валера.
  - Я помню, как вы смотрели на нас, иногородних, - усмехнулся я.
  - Было дело, - кивнул он и вернулся к прежней теме. - Ты прими мои соболезнования.
  - Спасибо, - тихо ответил я, боясь продолжения.
  - Я тебя... понимаю, - проглотил Фокин последнее слово, будто поперхнулся. - Я дочь похоронил восемь месяцев назад. Лейкемия.
   Я не стал произносить слов утешения, не стал интересоваться "что, да, как", просто опустил свою ладонь на его подрагивающую руку.
  - Все нормально, - вздохнул Валерка.
  - И ты прими мои соболезнования... Ты летишь куда-то?
  - В Киев к одним интересным ребятам. Они помогут мне вернуться к работе. - Он заметил мой заинтересованный взгляд. - Я после смерти Инночки и развода с женой долго думал о... себе, о работе. Я не живу, если не пишу картины. Сейчас я не могу писать, значит, я мертв. Но если я мертв, зачем тогда писать? Замкнутый круг получается. Как его разорвать? С чего начать? Я пытался работать. Силился что-то создать. Но... беру в руку кисть, стою у холста по несколько часов и не делаю ни одного мазка. И так все эти месяцы... Едва умом не двинулся. Как всегда бывает - помощь пришла оттуда, откуда ее не ждали. Однажды я увидел по ящику занятную передачку. Один парень с упоением рассказывал о новом направлении в живописи - тральфреализме. Это свобода творчества от безнравственности, аморальности, бездуховности и всяческой безобразности. Натурой для тральфреалистических образов могут быть и окружающие нас объекты, и некие фантазии, рождающиеся молниеносно в нашем сознании. Ты подходишь к чистому холсту и начинаешь писать. Тебя, словно ударяет током, озаряет на что-то такое... - Валерка даже задохнулся от волнения. - Роб, представь, ты не просто пишешь картину, ты создаешь лекарство, оно же художественное произведение, которое способно излечить тяжелобольного человека.
  - Излечить? - ошалел я.
  - Да, ты пишешь картину именно с этой целью, отбрасываешь весь негатив, агрессию, стараешься передать красоту окружающего мира в ярких, но не кричащих красках. Ты несешь добро, свет и уверенность человека в своей внутренней силе. Такие картины способны восстановить нормальную психику каждого, кто их увидит. И веру...
  - А ты видел такие картины?
  - Нет, но скоро увижу. Для этого я лечу в Киев. Там живет основоположник этого направления. Я хочу познать тральфреализм, чтобы помогать отчаявшимся людям.
  - Как ты сказал, он называется?
  - Тральфреализм, - повторил Валера.
  - Знакомое название. - Я покопался в недрах своей памяти, но ответа не нашел.
  - Помнишь, книгу Курта Воннегута про таинственный остров? - Я пожал плечами. - Мы в институте передавали ее из руки в руки, пока обложка не оторвалась.
  - Наверное, до меня она дошла без обложки... Но я что-то припоминаю, хотя, фантастикой не интересовался. Прочел, скорее всего, поддаваясь стадному чувству.
  - В этой книжице была описана таинственная планета Тральфамадор. Помнишь?
  - Ну, да, - неуверенно поддержал я.
  - На этой планете нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, а есть время для счастья и радости. Вот по аналогии с этой планетой создано направление тральфреализм. В этой живописи нет ограничений, есть только мастерские изображения на холсте чувств и мечты...
  - Эти картины пишут без эскизов?
  - Абсолютно! Я же говорю, подошел к холсту и создаешь что-то, что способно помочь человеку. Ты, мысленно, представляешь его: вот он лежит в палате, прикованный к постели, перед ним картина радости, излучающая свет, воздействующая на него, как облучение на раковую клетку, а, может, ее воздействие гораздо сильнее, но то, что безболезненно это точно. - Фокин тяжело вздохнул, наверное, вспомнил свою дочь.
  - Я бы хотел встретиться с тобой после возвращения из Киева.
  - Я не думаю, что моя поездка будет короткой, - задумчиво произнес он. - Ты, скорее всего, уже вернешься в Берлин. А хочешь, махнем вместе в Киев?
  - Я не могу, у меня важное дело, - неуверенно заявил я. Валерка почувствовал мое колебание и принялся уговаривать. Но я стоял на своем. Перед глазами встала восточная красавица и укоризненно посмотрела на меня. Ее губы сложились в трубочку, потом растянулись: мне показалось, что она произнесла загадочное название - Утриш... Я потряс головой, как делал ни раз, стараясь привести себя в чувство. - Нет, я не поеду! - Слишком громко сказал я, словно обращался не к сидящему по соседству Фокину, а к девушке-виденью, пытаясь успокоить ее. Валерка пожал плечами, и мы расстались, не забыв обменяться номерами телефонов.
   Он отправился в Киев, а я - в родной город, где меня ждали родители.
  
   Я не узнал своих помолодевших предков. Они были счастливы и полны сил, чему я был искренне рад.
   Отец таскал с рынка овощи и фрукты, а мама закручивала банки с огурцами, помидорами, варила варенье. Даже неимоверная жара ее не пугала.
  - Зачем ты над собой издеваешься?! - возмутился я, - много ли вам двоим надо.
  - Матери нравится сам процесс, - пояснил отец и с любовью посмотрел на раскрасневшуюся жену.
  - Сынок, я борща наварила, - сообщила мама, при этом покосилась мужа, призывая его к порядку.
  - Какое счастье! - без преувеличения сказал я, имея в виду не только приготовленный борщ.
   Это, действительно, было счастьем. Твои родные здоровы и полны сил, ты вернулся в родной дом после тяжелой болезни. Это уже не был наш дом с Яной, моя мамуля здесь все изменила, как чувствовала, что мне это необходимо.
  - Я хотела встретиться с Лейкиными, - осторожно сказала мама за обедом, но не знала, как ты к этому отнесешься.
  - Зачем? - односложно поинтересовался я, как это всегда бывало, когда меня утягивали в прошлое.
  - Но мы так и не успели познакомиться, - неуверенно пробормотала она.
  - Я думаю, что теперь это уже ни к чему. Нас с этими людьми ничего не связывает. Зачем бередить душу им и себе, - спокойно сказал я, хотя, это спокойствие давалось мне нелегко. Не мог же я поведать своим родителям, что Лейкины ко мне испытывают жгучую ненависть. Если Борис Андреевич это как-то скрывает, то Жанна Петровна готова уничтожить меня одним взглядом...
   Сначала я заходил к ним, стараясь поддержать, чем-то помочь, ведь они остались одни наедине со своим горем, Варфоломея и та ушла. Но родители Яны тяготились моими визитами. Лейкин еще старался поддержать разговор, то Жанна Петровна сразу удалялась из комнаты, затем оттуда доносился ее призыв, обращенный к мужу, начинались возмущенные перешептывания, а я сидел и не знал, что предпринять: уйти по-английски или сидеть и ждать возвращения хозяина, и только потом покинуть негостеприимный дом. А каким должен быть этот дом с его осиротевшими обитателями по отношению к человеку, сделавшему их такими? Радостно приветствовать каждое мое появление в нем и выражать благодарность за совершенное деяние?! Если я надеялся получить их прощение, то глубоко ошибался. Понимаю их и не виню. Я не знаю, как поступил бы сам в этой ситуации... Глупое слово "ситуация", совсем неподходящее...
  - Ты считаешь, что они не обидятся? - этим вопросом мама оторвала меня от размышлений.
  - Думаю, будут только благодарны.
   Я вспомнил свой последний визит в дом Лейкиных. Вернее, уход.
   Я вышел из подъезда и медленно пошел по двору. Вдруг я почувствовал чей-то взгляд, он жег затылок в одной точке, как тонкий луч лазера, направленный на мою голову. Я знал, что его источник находится на втором этаже, но все равно обернулся: в окне маячила Жанна Петровна. Она уничтожала меня взглядом-лазером. У меня заслезились глаза, будто солнечные лучи отразились от системы зеркал и ослепили меня. Я достал носовой платок, прижал его к глазам, защищая их от ожога. Когда неприятное ощущение прошло, я с завидным упорством снова вернулся к фигуре в открытом окне. Теперь мне вдруг показалось, что у моей экс-тещи в руках винтовка с оптическим прицелом... На моем лбу даже появилась красная точка, я ее, естественно, не видел, но отлично ощущал. Еще доля секунды и мне в лоб вопьется пуля, выпущенная из этого оружия. Пуля проделает путь через мой мозг и вырвется наружу. Я так отчетливо всё прочувствовал, что не замедлил приложиться рукой к входному отверстию, не сообразив, что подобное ранение смертельно и мне положено лежать на спине, раскинув руки в стороны, словно я хотел обнять напоследок свою дорогую тещу за оказанную мне помощь: покинуть этот мир самостоятельно я был не в силах. Моя ладонь ощутила лишь капельки пота, крови не было. Я заглянул через свое плечо, желая убедиться, что я не раздвоился: первый Роберт стоит с приложенной ко лбу ладонью, а второй - распластался на земле, на самом солнцепеке, с дыркой во лбу.
   Я снова перевел взгляд на окно, за которым притаилась "снайперша" Жанна Петровна. Она не сводила с меня глаз, оптической винтовки в ее руках не было. Привидится же...
   Мы поиграли в игру - кто кого пересмотрит. Только я взирал на бывшую тещу, как на средство избавления меня от душевных мук, которая может одним нажатием курка решить эту проблему, а она... Я не знаю, как охарактеризовать ее взгляд... Убийственным? Ненавидящим? Презирающим? Эти слова-эпитеты слишком мягки даже вкупе...
   До сих пор не могу понять: винтовка с оптическим прицелом - это мое воображение или реальность?
   С тех пор мои визиты к Лейкиным прекратились. И не потому, что я боялся смерти, я не желал зла Жанна Петровне: если она решится на убийство, то за этим последует наказание. За преступлением всегда следует наказание. Как у Достоевского... Даже если убиенный сам заслуживает сурового наказания. Зачем искушать несчастную женщину...
  
   Перед отъездом в Новороссийск я хотел повидать одного человека...
   Мы сидели с Варфоломеей Ильиничной Истоминой под раскидистым каштаном в парке, принадлежащим монастырю, который являл собой место отдыха и покоя, и мирно беседовали.
  - Я думал, что вы уже монахиня, - не удержался я, окидывая взглядом мирскую одежду пожилой женщины.
  - Думаешь, что передумала? - хитро улыбнулась Варфоломея. Я пожал плечами. - Настоятельница говорит, что я еще не готова принять монашество.
  - Вы тоже так считаете?
   Варфоломея долго раздумывала над ответом. Я сделал вид, что любуюсь ухоженными клумбами, на которых самозабвенно трудились монахини. Моя собеседница скользнула по ним взглядом.
  - Здесь говорят: "Нужно иметь другом одного Бога". Они, - Варфоломея кивнула в сторону садовниц, - почти не общаются друг с другом, следуя этому наказу, а я... хочу разговаривать с людьми о... - Она замялась, - я даже не знаю уже о чем...
  - Поговорите со мной, - предложил я, чувствуя состояние женщины.
  - Ты все равно потом уйдешь, а я...
  - Когда-то я сказал одному человеку: "Нельзя себя насиловать, нельзя все время делать то, что тебе претит. Нужна гармония в душе, только тогда ты почувствуешь себя здоровым и более-менее счастливым. Если ты в состоянии изменить сию минуту свою жизнь, то меняй, не задумываясь". - Отцу я высказал свою теорию не так ярко и раскручено - он в этом не нуждался. Я Варфоломея, ох, как нуждалась. В очередной раз хотела изменить свою жизнь, но на этот раз боялась.
  - Более-менее - это ты о себе? - не удержалась от вопроса Варфоломея.
  - И о себе...
  - Я заметила, что у тебя появилось желание жить, ты охвачен какой-то идеей? У тебя глаз стал другой. Ты работаешь? Я имею в виду, ты творишь?
  - Это долгая история. - Эта фраза была неким признанием. Истомина ухватилась за нее.
  - Я не спешу! - с вызовом заявила она, оглядываясь по сторонам, словно желая быть услышанной.
  - Узнаю прежнюю Варфоломею Ильиничну, борца и жизнелюба! - хмыкнул я. - Не пора ли, дорогая бабуля, бросить все и... - Я осекся. Услышав обращение, пожилая женщина не выдержала, ее глаза наполнились слезами. Она приникла головой к моему плечу, уткнувшись в него, и беззвучно заплакала. - Извините, я... не хотел...
   Она взяла себя в руки, промокнула цветастым носовым платочком - предметом из прошлой жизни - глаза.
  - Думала, никто ко мне так не обратиться, - прогундосила пожилая женщина, носовой платочек снова пригодился. Я молчал, не желая в очередной раз ранить ее словом. Она повздыхала-повздыхала, высморкалась и призналась, - Робик, не могу я здесь больше! Чужая я... Горько мне, что не смогла стать одной из них. Но Господь таких, как я, не принимает... Видно, не суждено мне стать невестой Христа.
  - Тогда найдем вам другого жениха, - сморозил я очередную глупость и глупо хихикнул. Что-то со мной сегодня происходит, сам не пойму что. Наверное, черт вселился... Однако, самое подходящее место для того, чтобы помянуть черта.
   Я подумал, что Варфоломея осуждающе уставится на меня, но с удивлением заметил, что ее глаза окончательно высохли, а мое высказывание женщину развеселило. Она постаралась скрыть свое неуместное веселье, снова уткнувшись в мое плечо.
  - Идти мне некуда, - после недолгого молчания сказала она. - Квартиру я продала, деньги пожертвовала монастырю, думала, что останусь здесь до конца своих дней. А смерть не приходит...
  - Радоваться надо!
  - А куда мне идти?
   - У вас есть сын, - напомнил я, - у него для вас местечко найдется.
   Зря я это сказал: если Варфоломея станет жить с Лейкиными, то нашим встречам придет конец. Не думаю, что они будут рады нашей дружбе, а встречаться инкогнито, как-то противно. Мы же не разведчики на вражеской территории...
  - Жить с Жанной! - обалдела от моего совета Истомина. - уж, лучше жить в собачей конуре!
  - Не с Жанной, а со своим единственным сыном, - доложил я, понимая, кто в семье Лейкиных заводила, и как этот заводила относится к собственной свекрови.
  - Борис - бесхребетное существо, - прочла мои мысли Варфоломея. - Жанна им вертит, как хочет. А я должна на это спокойно смотреть?
  - Знаете, что меня радует? - задал я вопрос и сам на него тут же ответил. - Что вы ничуть не изменились! Я смотрю на вас и начинаю любить жизнь заново. Я верю, что можно восстановиться от... потери. Не окончательно излечиться, а заглушить боль. Как будто принял большую дозу антибиотиков и теперь можешь расслабиться до следующего приступа... Увы, ничего нельзя вернуть. Но пока мы живы, живы и наши близкие, которых больше нет рядом, потому что жива наша память.
  - Ты... правильно сказал, Робик! Я всегда знала, что ты сильный!
   Я был рад этой похвале, но меня мучил вопрос: Как ей помочь?
   Пока я размышлял над его решением, Варфоломея как-то странно посмотрела на меня, будто раздумывала: доверить мне тайну или нет.
  - Госпожа Истомина не томитесь и признайтесь, что вас мучает? Снимите груз с души. - Меня веселила ее детская непосредственность. Так ведут себя детсадовцы, узнав, что Вася любит Лену, о чем он поведал Кате под большим секретом, а та торжественно пообещала хранить эту тайну и не проболтаться, ни-ни, своей подруге Ленке. Но Катю переполняет желание рассказать о Васькиной любви, если, уж, не объекту его страсти, то, хотя бы, всей старшей группе детского сада, про которую Катька с Васькой не договаривались...
  - Уж, не знаю, Робик, говорить о своих подозрениях или нет? - Я молчал, к признаниям не подталкивал, но и не отказывал себе в удовольствии услышать тайну несостоявшейся монахини. - Жанна совсем того, - Варфоломея покрутила пальцем у виска.
  - Проблема с... головой, - постарался подобрать я обтекаемую формулировку заболевания бывшей тещи. Хорошее настроение мигом улетучилось. Виной заболевания Лейкиной был я.
  - Не иначе! - подтвердила мою догадку бабуля и придвинулась ко мне ближе, словно боялась быть подслушанной. - Где-то с полгода назад они приехали ко мне и заявили, что хотят... взять ребенка из детского дома?
  - Лейкины? - обалдел я.
  - Да, Борис и Жанна. Только говорила больше она, а Борька сидел и кивал, как болванчик. Я говорю: "Вы, что с ума сошли? Вам сколько лет, забыли? Так я могу напомнить! Ребенком надо постоянно заниматься"... - Варфоломея перевела дыхание.
  - А они? - встрял я с вопросом.
  - Не они, а она, это полностью решение невестки, а мой сын ей поддакивает, - поправила разбушевавшаяся фурия. - Тогда я пошла в наступление на Бориса и говорю ему: "Тебе сейчас сорок пять лет, твоя жена на год моложе. Возникает вопрос - сколько тебе стукнет, когда приемный ребенок пойдет в школу и сколько, когда он ее окончит?" Борька сидит и молчит, только на Жанку свою пялится. Под шестьдесят! - Ответила я за него. А мужчины, как утверждает статистика, и до пенсии не доживают!
  - Это вы как-то... резко высказались, - покачал я головой.
  - С ним иначе нельзя! - Варфоломея вдруг мгновенно сдулась. - Но мои уговоры, ни к чему хорошему не привели, каждый остался при своем мнении, - уже совсем тихо констатировала она.
  - Так они... взяли девочку! - Я почему-то решил, что Лейкины возьмут новорожденную девочку, совсем кроху, и назовут ее... Яной. Или Бертой. Нет, скорее Раей, им так больше нравилось...
   Душитель протянул руку к моему горлу. Еще пару секунд и он примется за свое грязное дело.
  - Почему девочку? - удивилась Истомина. - О девочке разговор не шел. Они сразу сказали, что возьмут мальчика, который родился летом 1986 года.
  - П.. почему? - заикаясь, спросил я, заранее зная ответ. И зачем спросил?
   Варфоломея сочувственно посмотрела на меня и незаметно кивнула, подтверждая мою догадку. Крутить у виска не стала, как это проделала, рассуждая о "любимой" невестке.
  - Слушай, Робик, - заискивающе начала она, словно хотела переключить внимание тяжелобольного человека с его заболевания на обсуждение какого-то незначительного события, произошедшего накануне и о котором она вдруг вспомнила. - Ты хотел мне рассказать о своей работе.
   Я не знаю, почему я выложил ей все. Может я давно хотел открыться кому-то, да не было подходящих ушей. Или на меня так подействовала новость об усыновлении Лейкиными какого-то детдомовского мальчика.
   В общем, я начал с открытия памятного знака на мысе Дооб, рассказал о мужчине, потерявшем свою дочь, о черной точке, едва заметной в глубинах моря. Потом нес какую-то ерунду, боясь приблизиться к самому важному - рассказу о встрече с восточной красавицей. Варфоломея терпеливо меня слушала, даже не задавала вопросы, стойко выдерживала затянувшиеся паузы и терпеливо ждала продолжения. Она знала, что меня нельзя торопить.
   Про девушку я рассказал очень быстро, как зубрила выученный урок. Он тараторит, но ничего не понимает из того, что произносит. Так и я. Говорил, говорил, но не мог понять - была это явь или мое воображение художника нарисовало эту девушку после всех переживаний? Или она мне послана свыше? Чтобы облегчить мою боль, чтобы дать понять, наконец: ТЫ НЕ ВИНОВАТ!
  - Утриш! - повторила за мной Истомина, когда я пересказал мой диалог с незнакомкой. - Ты был там?
  - Нет.
  - Нет? - дернулась она, как от удара. - Но почему?
  - Не знаю. На следующий день я сразу уехал.
  - Сразу? - не поверила Варфоломея. - Мне кажется или ты что-то недоговариваешь? - Я молчал. - Надеюсь, портрет этой девушки я увижу?
  - А с чего вы взяли, что я написал ее портрет! - наигранно возмутился я.
  - Давно живу, много знаю, - усмехнулась бабуля и взяла меня за руку. - Я хочу, чтобы ты открылся мне полностью, легче станет...
  - Баш на баш! - предложил я сделку.
  - Не поняла, - передернула плечами Варфоломея. - Что ты требуешь взамен?
  - Самую малость: я хочу, чтобы вы исполнили, - я сделал театральную паузу, - свое и мое желание и ушли из монастыря!
  - Куда? - сразу последовал вопрос, на который я знал ответ, но не знал, согласится ли Истомина.
  - Вы переедите к моим родителям!
  - В неметчину?! - скривилась она, словно я предложил ей переночевать у ближайшего мусорного бака.
  - Почему... в неметчину, они уже полгода живут здесь, в своем старом доме. Я разве не говорил?
  - Я не знала, - задохнулась она от новости. Потом увидела мое напряжение и заявила. - Я им совершенно чужой человек, своему сыну не нужна, а им и подавно.
  - Вы, - я не удержался и ткнул в нее пальцем, за что мне в детстве здорово попадало от мамы. - Вы, - повторился я, - любимая бабушка Яны и моя тоже. И вы нам не чужая...
   Варфоломея замерла, пристально посмотрела на меня, с трудом сглотнула застрявший в горле ком и прошептала. В голосе затаилась надежда.
  - А они... меня примут?
  - С радостью! Им вдвоем скучно, крутят банки на зиму и скучают, - рассмеялся я.
  - Ладно, будем считать, я свой... баш выполнила. Теперь твоя очередь...
   Пришлось мне сдержать обещание и рассказать бабушке о разрушенной крепости, о чайке, о картине и о портрете незнакомки.
  - Я поеду в Новороссийск и постараюсь что-нибудь выяснить, - подвел я итог длинному повествованию.
  - Я с тобой! - вдруг заявила Варфоломея. - Я хочу побывать на мысе и увидеть... теплоход.
  - Может, это всего лишь мое разыгравшееся воображение, - еле слышно произнес я...
  
   Мои родители приняли Истомину с распростертыми объятиями. Мама расцеловала ее в обе щеки, отец проделал тоже самое. Затем ей показали приготовленную к ее приезду комнату.
  - Может, хотите отдохнуть с дороги, - предложила моя Катя.
  - Я еще достаточно молода, чтобы уставать, проехав сто с лишним километров. Мне всего, - она прикинула в уме, сколько ей лет и загадочно произнесла, - мне два возраста Христа плюс два.
  - Но выглядите вы на полтора возраста Христа без всяких прибавлений, - сделал комплимент отец.
   Разницу в возрасте Варфоломеи и моих родителей посчитали незначительной, и все трое приняли решение: сразу перейти на "ты" и обращаться друг к другу по именам.
   За что и подняли бокалы с шампанским за обеденным столом, сервированным заранее моей любимой мамочкой. Я был рад, что снова обретаюсь в семье, а не сижу в своей берлинской норе, закрывшись от всех.
   Варфоломея поведала о Лейкиных, причем говорила она совершено спокойно, словно не она совсем недавно буквально задыхалась от странного желания сына и невестки усыновить ребенка.
  - Так они взяли мальчика? - вскользь поинтересовалась мама, делая вид, что новость ее нисколько не удивила.
  - А, правда, ты мне не сказала, взяли или нет, - поддержал я.
  - Роберт, - с укоризной в голосе сказала моя Катя, - когда мы говорили, что переходим с Варфоломеей на "ты", тебя в расчет не принимали.
  - Почему? - по-детски удивился я, словно мне отказали в обещанном петушке на палочке.
  - Почему не принимали?! - вмешалась бабушка, - договор касается всех присутствующих! - Заявила она, а я показал язык.
   Мне приятно было сознавать себя ребенком, которого пустили за "взрослый" стол. Когда страсти улеглись, Варфоломея продолжила.
   - Борис с Жанной усыновили мальчика. Больше я ничего не знаю.
  - Как это? - не сдержался я от эмоционального выпада. Отсутствие интереса с ее стороны и безразличие Лейкиных к своей ближайшей родственнице меня поразили. Ладно, я, но бабуля в чем виновата? Что попыталась отговорить их?
  - Вот так! - развела она руками. - Но я к ним обязательно наведаюсь и все выясню.
   Повисла пауза. О чем думали мои родители, я не знал, лично я представил разведчицу Варфоломею, готовящуюся к заброске в тыл врага...
   Отец захотел прервать затянувшее молчание и, как всегда, задал вопрос, выпадающий из темы нашей беседы.
  - Варфоломея, а почему у вас, извините, у тебя фамилия не Лейкина, а Истомина?
  - Владимир! - призвала к порядку мама. - Что за невоспитанные мужчины меня окружают! - Возмутилась она и окинула испепеляющим взглядом упомянутых мужчин.
  - Ничего, - успокоила ее та, к которой был обращен вопрос, - у меня часто об этом спрашивали, особенно в школе у Бориса: Вы родная мать Лейкину или мачеха? Мать, - коротко отвечала я, не вдаваясь в подробности. Раньше было не принято, чтобы жена не брала фамилию мужа после регистрации брака... А все вышло так. В 43-ем мой одноклассник после ранения приехал на побывку. Всего на семь дней. Мы пару раз сходили в кино... - Взгляд Варфоломеи затуманился, будто она перенеслась в то военное время. Мне представился молоденький... Боря Лейкин, словно это не он сам, а его отец.... Вот они идут под руку по разрушенной улице... Оба молодые, счастливые... - Потом он предложил мне расписаться, и я согласилась. Только одно обстоятельство не давало мне покоя - фамилия моего будущего мужа. Я шла под руку с Андреем и мысленно произносила: Варфоломея Лейкина, Варфоломея Лейкина... на каждый шаг. Перед входом в ЗАГС я затормозила, Андрюша испуганно уставился на меня, наверное, решил, что я передумала, а я заявила: Распишемся только в том случае, если оставлю свою фамилию, быть Варфоломеей Лейкиной я не намерена. Мой будущий супруг облегченно вздохнул и принял мое условие.
  - А потом? - спросила мать. Я не успел ее остановить, зная историю этой семьи из уст Яны.
  - Потом... он погиб, через год пришла похоронка. Мы остались с сыном одни, без мужа и отца. Борис - вылитый Андрей, я смотрю на него и представляю, каким мог быть его отец. Мне под семьдесят, а ему всегда двадцать два...
  - Ты больше не выходила замуж?
  - Нет. Так как-то все сложилось... Вроде бы и замуж вышла без любви, мы с Андрюшей в школе не встречались, сидели за одной партой, просто дружили, жили неподалеку, в школу вместе, из школы вместе, отношения закадычных друзей. Он со мной делился любовными переживаниями... У нас в классе девочка училась, Аня Верховцева, так Лейкин был в нее безответно влюблен. В нее все мальчишки были влюблены. А она ни на кого не смотрела. Девчонки ее не любили, завидовали, а мальчишки толпой до дома провожали... на расстоянии: впереди Анька, а за ней вереница поклонников. А она такая вся чистенькая, хорошо одетая, по тем временам мы очень скромно были одеты, а она отличалась от всех. Идет по улице с высоко поднятой головой и коса сзади покачивается в такт. Волосы у Анны были очень красивые, русые с золотым отливом и густые... Перед уходом на фронт она обрезала свои косы. Анна медицинский окончила, говорили, хирург от бога, скольким раненым жизнь спасла, а сама погибла в начале мая сорок пятого... У нас в классе было двадцать человек, из них восемь мальчишек. Только один остался в живых, его на фронт, вообще, не взяли из-за сильной близорукости. Семь молоденьких мальчиков погибли и красавица Аня Верховцева...
  
   Через несколько дней мы с Варфоломеей отправились в Новороссийск. Она наотрез отказалась от перелета, поэтому мы поехали поездом. Хорошо, что расстояние было не слишком большим, через пятнадцать часов мы прибыли в город - герой.
   Я выбрал ту же гостиницу, в которой останавливался два года назад. Хорошо, что места забронировал заранее: время было отпускное - конец августа, город переполнен отдыхающими. Но по сравнению с тем же Геленджиком или Анапой, Новороссийск пользовался меньшей популярностью. Сюда приезжали по большей части родственники местных жителей или те, кто собирался отправиться из города-порта в морское путешествие.
   В первый день мы послонялись по городу, посидели в кафе. Я все время ждал, когда моя спутница предложит отправиться на мыс, но она выжидала.
  - Завтра пойдем, - заметила она, словно прочитала мои мысли. Я с интересом посмотрел на нее, как на медиума, который сию минуту начнет вещать мне правду-матку обо мне и о грядущих событиях. - И не надо сверлить меня взглядом! - Пригрозила бабушка.
   Вернувшись в гостиницу, мы остановились у стойки администратора.
  - Девушка, - неожиданно обратилась к ней Истомина с вопросом, который я никак не ожидал услышать из ее уст. - Вы знаете что-нибудь о местечке Большой Утриш?
   Я дернулся, будто мне дали тычка, и дал понять взглядом, что мне ее любопытство не импонирует.
   Девушка-администратор не удивилась вопросу не по существу, клюнула на милую приветливую улыбку старушки и пустилась в объяснение.
  - Да, я знаю этот поселок. Его еще называют рыбацким. Он находится недалеко от Анапы.
   Истомина скользнула взглядом на установленную перед ней табличку на стойке, где было написано - администратор Анна Вячеславовна Пехота.
  - А скажите мне, милая Анечка, как нам добраться до этого поселка?
  - Можно морем из Новороссийска. Или сначала добраться поездом до Анапы, а там от центрального рынка ходят автобусы в нужный вам поселок. Или на такси. - услужливо поведала девушка со странной фамилией Пехота. Для жительницы этого города больше подошла бы другая - Морская Пехота. Нет, это два слова, а фамилия содержит одно. Или два, но через дефис. Значит, что получается: первый вариант - Морскаяпехота, второй - Морская-Пехота. Первый вариант мне нравится больше.
   Я не сошел с ума, просто, намеренно отвлекся от диалога администратора Анны и моей бабули. Не хочу слушать об этом Утрише! И ехать туда не собираюсь ни морем, ни автобусом, ни вплавь добираться...
   Варфоломея косо поглядывала на меня, правильно оценив мое подозрительное поведение: чем скорее, тем лучше, меня надо изолировать от общества. А что можно подумать о человеке, который стоит в холле приличной гостинице, сунув руки в карманы брюк, и нагло насвистывает мелодию неизвестного композитора. Скорее всего, собственного безумного сочинения.
  - Ведешь себя, как капризный мальчишка, - выговаривала она мне в лифте, а я рассматривал ограниченное окружающее пространство, словно ничего интереснее в своей жизни не видел. - Почему, - она потрясла меня за рукав, призывая обратить на нее внимание, - почему бы нам...
  - Перестань меня уговаривать, - мягко прервал я поток вопросов, готовых вот-вот обрушиться на меня, как ливень во время грозы после жаркого летнего дня. И пресек следующие "почему", - я не знаю, почему! Наверное, не готов... Пока не готов...
  - А если потом будет поздно? - прошипела она.
   Мы расстались весьма недовольные друг другом: Варфоломея - моим ослиным упорством, а я - ее напористостью и желанием изменить мои планы.
   Как бы я не уверял окружающих в своей русской национальности, в душе я был немцем. Я любил порядок, однообразие и жутко бесился, если кто-то мешал намеченному распорядку. Вот и сейчас, у меня в голове все разложено по полочкам. На первом месте - наведение справок о разрушенной крепости и ее обитателях. О восточной красавице тоже хотелось разузнать, но у кого? Не буду же я метаться по городу, показывать выполненный мною портрет и расспрашивать каждого встречного.
  - А не видели ли вы эту девушку? Я не знаю ее имени, но горю желанием разыскать ее и задать несколько вопросов. Она при нашем последнем и единственном свидании пригласила меня в поселок Большом Утриш, а я не успел спросить, какого черта мне туда переться?
   Признаться честно, я желал этой встречи и... боялся: было в этой красавице что-то пугающее. Похоже смотрела на меня сегодня Варфоломея. Но по сравнению с ее взглядом, девушка им пронзала, будто видела все внутренние органы и невидимым скальпелем вскрывала твою душу...
  
   Я быстро принял душ, растянулся с книгой на кровати и предался предсонному томлению, когда голова уже отключается, книга выпадает из рук, а ты зачем-то борешься и с тем, и с другим, словно испытываешь свой организм на стойкость. Я обозвал себя оловянным солдатиком, отбросил чтиво, выключил настольную лампу у изголовья кровати и начал погружаться в сон. Вдруг тишина моего номера взорвалась звонком телефона. Я снова зажег лампу и посмотрел на аппарат уничтожающим взглядом, раздумывая: выдернуть сие изобретение Александра Белла из розетки или поднять трубку и "накрыть медным тазом" звонившего посреди ночи человека. Но я считал себя человек воспитанным, передумал "накрывать тазом", поднял трубку и произнес протяжное "алло", удалив из голоса хриплые сонные нотки.
   Звонила мама. Она взволнованно сообщила, что моя сестра желала со мной переговорить. И чем скорее, тем лучше. Родителям она ничего не объяснила, только сказала, что хочет посоветоваться. С каких пор Эльке нужны мои советы? Мама тоже была удивлена и обеспокоена.
  - Ты обязательно ей позвони, сынок, - попросила она.
   Мы еще немного поболтали, я постарался свернуть поскорее нашу беседу, чтобы позвонить в Берлин и дать совет моей старшей сестре.
  - Роб, я так рада тебя слышать, - невесело произнесла Эля, будто я был последним человеком на этой земле, с кем ей хотелось бы пообщаться. Это несоответствие сказанной фразы и голоса усилило мое беспокойство.
  - Как дела? - начал я издалека, вопросы о погоде я опустил.
  - Все хорошо, - сквозь слезы заявила она.
  - Эля, не юли, что случилось?
  - Я... потеряла ребенка, - безучастно сказала она, будто сообщала о чем-то незначительном. Даже носом не захлюпала. Меня снова взяли сомнения, как тогда, в аэропорту.
  - Ты уверена? - ляпнул я.
  - Ты совсем ничего не понимаешь или прикидываешься? - промямлила она. Я живо представил ее перекошенную физиономию.
  - Извини, - нашелся я. - Ты... как себя чувствуешь? - Я понимал, что говорю не то, спрашиваю не то, но я не знал что сказать. Надо как-то поддержать сестру. - Я люблю тебя, - признался я в трубку, - ты должна быть сильной, у тебя все еще впереди...
  - Доктор сказал, что шансов забеременеть мало, - так же безэмоционально сообщила Элька.
   Мы о чем-то болтали, признавались друг другу в любви, обсуждали никому ненужные новости, больше не касаясь темы, которая подвигла сестру попросить моей помощи через маму. Мы забыли, что нас разделяют границы. Мы будто сидели рядом в моем номере в Новороссийске или в ее квартире в Берлине и разговаривали. Между нами никогда не было такой идиллии.
   Элька уже попрощалась, а потом вдруг добавила.
  - Роб, это месть за грехи!
  - Все бы были таким грешницами, - горько усмехнулся я.
  - Нет, я точно знаю! - не унималась она. - Когда у тебя... В общем, когда погибли Яна и Роберта я осталась... безразличной к твоему горю. Надо было приехать к тебе, поддержать, а я...
  - Перестань, - оборвал я ее. - У каждого человека своя реакция на чужое горе.
  - Ты мне не чужой, - вставила Эля.
  - Я не про это. Понимаешь, кто-то может спокойно выразить соболезнование, развернуться и уйти, забыв и о тебе, и о твоем горе. А кто-то не говорит пустых слов, поддерживает тебя поступками, делами, даже мысленными флюидами.
  - Последним высказыванием ты намекаешь на меня. - По ее голосу было заметно, что сестра озадачена моим заявлением. Она с чувством заверила меня. - Роб, я очень переживала, я сочувствовала тебе!
  - Я в этом никогда не сомневался. Зачем ты говоришь о какой-то мести?!
  - Не знаю.
  - Ищешь причину?
  - Наверное...
  - Только не вымещай зло на муже, он любит тебя, - предостерег я, зная ее характер.
  - Я знаю, я тоже его люблю. Я тебя люблю и родителей.
  - И мы тебя любим.
  - Не говори им ничего... Пусть не знают о моем несостоявшемся материнстве.
  - Если один врач сказал - это еще не диагноз.
  - Ты так считаешь? - встрепенулась сестра, впервые за все время нашего телефонного разговора...
  
   На следующий день я посадил Варфоломею в автобус, совершающий обзорную экскурсию по Новороссийску, а сам отправился в центральную библиотеку имени Горького, расположенную, как подсказала мне Анна Пехота, на улице Советов.
   Я прочел табличку, прикрепленную на стене симпатичного двухэтажного старинного особняка, в котором располагалась библиотека. Судя по имеющейся надписи, заслуга в ее открытии полностью принадлежала профессору Баллиону Эрнесту Эрнестовичу еще в конце девятнадцатого века. Я мысленно поблагодарил этого уважаемого человека и переступил порог здания.
   Внутри оно выглядело так же мило, как и снаружи. Прошел по широкому коридору и оказался в читальном зале. За столом сидела приятная женщина средних лет, она приветливо улыбнулась мне, как старому знакомому.
   За несколькими столами, расположенных стройными рядами, восседала группа школьников, явно почувствовавших приближение нового учебного года и усердно наверстывающих чтение литературы, заданной на лето.
   Я не стал напрямую спрашивать про развалины крепости, сначала решил посмотреть подшивки местных газет. Библиотекарь мне их предоставила, я сел за стол у открытого настежь окна и начал перелистывать печатные издания.
   Мое отчаяние достигло апогея через три часа. О крепости я не увидел даже малюсенькой заметки. А я так надеялся, что именно здесь найду статью, которая раскроет тайну. Пусть даже это будет ничтожный намек на человека, посвятившего жизнь изучению этой старой крепости.
   Должен же в этом городе жить человек, чьи интересы совпадают с моими, и который продвинулся в своих исследованиях значительно дальше, чем я... Если, конечно, изображение крепости на холсте можно считать исследованием. Я обругался себя за потраченное зря время и уже хотел закрыть толстую подшивку газет, которая была третьей по счету, когда мои усталые очи выхватили интервью журналиста В. Мурашко с сотрудником местного музея - заповедника.
   Сначала я выхватил из беседы научного мужа и корреспондента ключевое слово "крепость", а потом окунулся в чтение, не забыв зафиксировать в памяти имя, отчество и фамилию собеседника Мурашко - Лев Александрович Спирин.
   Проглотив одним махом напечатанное интервью, я хотел мчаться на поиски этого человека, но потом решил поговорить с библиотекарем.
  - Меня заинтересовал рассказ научного сотрудника музея-заповедника Льва Спирина, - сдерживая рвущиеся наружу ликование, сказал я. - Вам, случайно, он не знаком?
  - Знаком, и очень даже хорошо, - великосветски заявила библиотекарь, вздернул подбородок, будто мы находились на балу в ее особняке, и я просил ее об услуге - быть представленным господину Спирину.
  - Вы не подскажете, как мне его найти? Я тоже интересуюсь крепостью Суджук - Кале. - Теперь я знаю, как ее назвали турки, и могу расспрашивать о ней, как о существующем сооружении, пусть и разрушенном, но не нарисованном в моем нездоровом воображении. Ура, это не мираж!
  - Я с удовольствием вам помогу! - тотчас откликнулась дама- библиотекарь...
  
   После разговора с Робертом Эльза немного успокоилась. Она решила немного отвлечься, походить по магазинам, закупить уйму разных вкусностей и закатить пир.
  - Пир во время чумы, - пробубнила Эля себе под нос.
   Она подошла к зеркалу, критическим взглядом окинула свою располневшую фигуру.
   Закупки вредных вкусностей откладываются, - подумала она, - Францу я что-нибудь приготовлю, а сама "сяду" на жесткую диету.
  - А не обновить ли мне гардеробчик, - снова продолжила она диалог со своим отражением, теперь уже вслух. - Куплю несколько обтягивающих платьев, чтобы не было соблазна поправляться.
   Элька обтянула двумя руками свободный сарафан, не забыв втянуть животик.
  - Конечно, так значительно лучше! И, вообще! Должна я себя радовать или нет? - спросила она у своего отражения, словно отражение упорствовало. Но оно не упорствовало, согласно кивнуло вместе с ней. - Вот и отлично! Только позвоню Ильзе, а то одной заниматься шопингом не интересно.
   Ильзе Айгнер работала секретарем в строительной компании. Сегодня у нее был выходной день, поэтому приглашение подруги она приняла с удовольствием. Сам шопинг ее мало интересовал, она хотела поговорить о Роберте, который ей понравился с первой встречи. После этого они встречались несколько раз, инициатором, конечно, выступала его сестра, легко находившая повод. Ильзе тщательно готовилась. Она придумывала тему предстоящего разговора, даже набрасывала на бумаге возможный диалог, но при встрече забывала свою отрепетированную роль, замолкала и выглядела абсолютной тупицей, которая не умеет связать двух слов, будто не Роберт был выходцем из Советской России, а она сама. Айгнер была нормальной неглупой девушкой, на работе легко общалась с коллегами-мужчинами. Но то коллеги, которые ее не привлекали. Другое дело - Роберт Зепп. Ильзе еще не разобралась в своих чувствах к нему, но в голове он засел основательно. Да так засел, что почти каждую ночь являлся ей в снах эротического содержания. Как ей этого хотелось, чтобы все произошло наяву! Целый день Ильзе прокручивала в голове откровенный сон и густо краснела при этом. Ненужные воспоминания мешали сосредоточиться на работе. Роберт Зепп стал ее наваждением...
   Ильзе Айгнер решила пойти на курсы русского языка, чтобы понимать диалоги Эльзы и Роберта. Причем, сделала она это, не поставив в известность подругу. Очень интересно слушать диалог людей, которые считают, что ты не понимаешь ни единого слова. Еще ей хотелось удивить мужчину, который ей не безразличен, знанием его родного языка, привлечь его внимание, хотя бы, таким способом.
  
  - Зачем ты снова купила себе сотые по счету джинсы! - выговаривала Элька подруге, когда они расположились за столиком уличного кафе. - Купила бы коротенькое платьице!
   Эльза скривилась, словно фрау Шуттлер предложила ей прогуляться совершенно голой по Унтер-ден-Линден, дойти в таком виде до Бранденбургских ворот и замереть там, как изваяние.
  - У нас все так одеваются, - отмахнулась она.
   Элька огляделась по сторонам, будто впервые оказалась в столице ГДР. Она всегда удивлялась безразличию немецких фрейлейн и фрау к своему внешнему виду. Особенно ее поражали молодые девушки: в плохо сидящих джинсах, в странных кофточках и в растянутых маечках, нуждающихся в утилизации, они ходили на работу, в бары, посещали выставки... В Советском Союзе, несмотря на дефицит всех товаров, женщины были одеты гораздо интереснее.
   На работу, как на праздник! - гласил коммунистический призыв, намекая не так на радость в душе, как на приличный внешний вид работника. Кто как хочет, тот так и трактует известный лозунг. Наши дамы цокали каблучками, шелестели сшитыми своими руками платьями, гордо несли свою голову с аккуратной стрижкой или уложенной волосок к волоску прической. В ушах поблескивали сережки, на шее - неизменная цепочка, в руках - элегантная сумочка. Женщина - праздник!
   А здесь... Примером может служить Ильзе Айгнер. На вид вполне симпатичная девушка, но кто из мужчин захочет проводить ее взглядом, не говоря уже о желании познакомиться. Длинные русые волосы висят сосульками, совершенно бесцветное лицо без косметики создает впечатление, что обладательница сего лика неизлечимо больна. Далее одежда... Про джинсы уже было сказано. Нет, они известной фирмы, но уже настолько поношены, что больше подходят или для дома, или для презента бомжу. Нет, бомж, скорее всего, такому подарку не порадуется. Ему что-нибудь новенькое подавай! Вон идет один такой с независимым видом, будто он и не бомж вовсе, а генеральный секретарь Социалистической единой партии, сменивший на посту ее бессменного лидера Эриха Хонеккера.
   И что же делать с Ильзе? Как его переубедить? - подумала Элька. - Я знаю ее четыре года и никогда не видела на каблуках. На ногах неизменные кроссовки, это в летний период, зимой - ботинки, больше подходящие для лыжных прогулок. Нет, туфли на ее ногах я видела... на моем бракосочетании. Только это были какие-то лапти. Именно лапти, потому как каблуки не наблюдались, а при ходьбе она странно похлопывали задниками этих самых лаптей, будто ей эту обувь одолжила соседка, у которой нога на пару размеров больше. Нет, туфли, скорее всего, принадлежали Айгнер. Здесь не принято ничего просить, о предметах одежды я уже не говорю, дело касается элементарной соли, а в СССР это повод наведаться к соседке и поболтать. В Германии полно бывших соотечественников, но от своих прошлых привычек они стараются избавиться, придерживаются установленных правил. Я не собираюсь перевоспитывать аборигенку этих мест, но хочу ей внушить, что внешний вид немало значит для завоевания мужчины. И туфельки нужны на каблучке, и чтобы задники не клацали, и платьишко удобоваримой длины. Была же она на моем бракосочетании в платье и не умерла от стыда, что ноги видно. А ноги у Ильзе стройные и длинные! Не я одна в этом убедилась.
   Эля не удержалась и заглянула под стол, желая убедиться в наличии этих самых ног, которые были в данный момент спрятаны под грубой джинсовой тканью. Фрейлен Айгнер тоже устремила туда свой взгляд. Рядом с их столиком вырос официант и поинтересовался странным поведением двух молодых особ. Упомянутые особы вынырнули из-под стола и заговорщицки переглянулись.
  - Я ложку уронила, - заявила Эльза и приемом фокусника извлекла откуда-то ложку, не забыв продемонстрировать ее официанту. Он извинился, забрал ложку из рук посетительницы кафе, ненадолго испарился и вернулся с двумя чашечками ароматного кофе на круглом подносе.
  - Как Роберт? - не выдержала Айгнер. - Когда он вернется из России?
   Эльке не нравилось отношение подруги к ее Родине, пусть и бывшей. Вот и сейчас, она произнесла последнее слово с неприкрытой неприязнью.
  - Вот в этом еще одна твоя ошибка! - Фрау Шуттлер не упустила случая поучить уму-разуму Ильзе. - Ты неуважительно относишься к России, а Роберт любит ее.
  - Я хорошо отношусь к России, только немного ревную его к этой стране. Она притягивает к себе твоего брата.
  - Это не повод. Ты должна больше знать о Советском Союзе, заниматься русским языком. Хочешь, я помогу тебе?
   Айгнер чуть не выдала свою тайну.
  - Нет, не хочу, - отрицательно покачала она головой.
  - Ладно, - не стала настаивать Эля. - Тогда вернемся к твоему внешнему виду...
   Эльза долго рассказывала подруге, как одеваются женщины в России. Та вставила всего одну фразу.
  - Меня не поймут, если я приду на службу, как на великосветский раут.
  - Будто ты знаешь, как ходят на приемы, - отрезала Элька. - Если ты хочешь завоевать сердце моего брата, то слушай меня...
  
  Глава четвертая
  
   Три панельных дома, стоящих буквой "П", с помощью четвертой живой стены - густо росшими пирамидальными тополями - образовывали замкнутое пространство, закрытое от шумной улицы. Внутренний двор был тоже засажен деревьями. Поэтому даже в самую жаркую погоду здесь было тенисто и комфортно благодаря раскидистым каштанам и ивам, а детские голоса звенели на протяжении всего дня. Одна ребятня уходила, им на смену приходила другая, никто из старшего поколения не призывал скрыться от навязчивых солнечных лучей в прохладе квартиры с закупоренными окнами.
   Жанна Петровна все три года после несчастья с дочерью и внучкой наблюдала за чужими детьми, за счастливыми мамочками и вспоминала прошлое.
   Когда родилась Яночка, ей было девятнадцать лет, а Борису - двадцать. Они учились на одном курсе, Лейкин после окончания школы завалил физику при поступлении в институт, потом год работал, усердно готовился и влился в ряды студентов технического вуза вместе с Жанной Гориной. Тогда она была еще Гориной. Молодая девчонка, с отличием окончившая деревенскую школу и приехавшая в большой город.
   Позже никто не догадывался, что эта интеллигентная женщина имеет крестьянские корни. Жанна не скрывала свое прошлое, не стыдилась его, просто не рассказывала. У них в семье было четверо детей: трое сыновей и дочь, которую назвали в честь национальной героини Франции. Редкое имея по тем временам, тем более, в деревне.
   После службы в армии братья вернулись в родное Колязьево. Все трое стали работать механизаторами на комбайнах, как и их отец. Много работали, но и получали соответственно. Потом обзавелись семьями, каждый заимел по трое детей, и были вполне счастливы. Жили они в своих домах, неподалеку от родителей.
   Жанна с мужем и дочерью приезжала всего пару раз, потом стала наведываться к родителям одна. С годами эти визиты превратились в двухдневную побывку "для галочки". Она привыкла к комфорту и уюту, удобства во дворе ее раздражали. Поэтому Жанна, повидавшись со всеми родственниками, быстро возвращалась домой.
   За год до гибели Яны и Раечки, умер её отец. Здоровый, еще крепкий мужчина никогда не жаловался на здоровье. Умер от сердечного приступа за рулем своего комбайна. Жанна с Борисом приехали на похороны, побыли три дня и уехали. Перед отъездом дочь предложила матери перебраться к ним в город.
  - Тебе тяжело одной управляться по хозяйству, - привела веский аргумент Жанна. Мать поправила на голове черный траурный платочек и заявила:
  - Я поздоровее вас всех буду! А если будет нужна помощь, то мне есть, кому помочь. - Она окинула взглядом свою дружную семью, расположившуюся за большим столом.
   На том и расстались...
   Когда случилась трагедия в семье Лейкиных, старший брат Жанны позвонил, выразил соболезнование от всей родни и спросил:
  - А когда похороны?
   Этот вопрос окончательно добил женщину, потерявшую единственную дочь и единственную крохотную внучку, чьи тела так и не были найдены. Она передала телефонную трубку мужу, чтобы он все объяснил деревенским родственникам.
   С тех пор Жанна закрылась от всех. Три месяца она безвылазно сидела дома. Муж уходил на работу, оставлял ей приготовленную пищу, а когда возвращался, то видел свою жену перед включенным без звука телевизором, а еду нетронутой.
   Потом она приняла долгожданное для Бориса решение - вернуться на работу. Всё будто бы пошло по-старому, только без дочери и внучки. Они забывали, что их больше нет. Жанна покупала любимые фрукты Яночки - абрикосы, приходила домой, тщательно мыла их, выкладывала на тарелку и ждала... Ждала, когда придет дочь, улыбнется и скажет: "Обожаю абрикосы!" Тарелка стояла несколько дней... Потом Борис незаметно выбрасывал их. Жанна заходила на кухню, замечала пустое место, где совсем недавно стоял презент для дочери, и спокойно заявляла.
  - Ой, Яночка приходила, а я и не заметила. Она с Раечкой была? - В затылке Бориса Андреевича моментально появлялась нудная постоянная боль, в груди, напротив, болело сильно и с короткими перерывами. Но он кивал, не в состоянии произнести ни звука. Пусть лучше живет самообманом...
   Визиты Роберта Зеппа возвращали ее к жизни: Жанна сбрасывала оцепенение, потухший до этого взгляд загорался открытой неприязнью. Сначала муж не обращал внимания на резкие перепады настроения, потом стал тяготиться. Постоянные упреки в адрес зятя заставили Бориса стать его адвокатом.
  - Жаннуся, но он не виноват. Ему тоже тяжело, не меньше, чем нам.
   Попросить Роберта не приходить к ним, Лейкин не мог, но и выслушивать проклятья жены в его адрес, было невыносимо.
   Когда Борис Андреевич, наконец, принял решение поговорить с зятем, тот пропал. Он больше не приходил и не звонил. Потом Лейкины узнали через его доверенное лицо - Варфоломею Ильиничну, что Роберт уехал к родителям. Новость оставила Бориса равнодушным, а Жанна вспылила. На голову Роберта и всех его родственников посыпались витиеватые пожелания. Лейкин взирал на свою супругу и удивлялся: сколько ненависти у нее к бывшему зятю. И при чем здесь его родители?
  - Если ты не смог отомстить ему, то я найду человека для этой благородной миссии! - выдала она в конце своего монолога, отбросила со лба упавшую челку и безумным взглядом посмотрела на мужа.
  - Жанна, тебе надо показаться врачу, - вкрадчиво предложил Борис.
  - Это тебе надо к врачу! - взвилась она.
   Лейкина удивляло резкое перевоплощение жены из разъяренной фурии дома в спокойную и собранную женщину на работе. Она четко выполняла свои обязанности, была приветлива и разговорчива. Сослуживцы восхищались ее выдержкой и мужеством, о чем неоднократно говорили Борису Андреевичу. Тот кивал в ответ и тяжело вздыхал. Одному ему был заметен постоянный нездоровый блеск в глазах жены...
   Однажды она заявила, что отправляется к матери в Колязьево.
  - Я с тобой, - сказал встревоженный супруг. Он думал, что Жанна начнет отговаривать его, но ошибся.
  - Хорошо, - сразу согласилась она.
   Старушка очень обрадовалась приезду дочери и зятя. Жанна заметила, что мать сильно постарела.
  - Как ты себя чувствуешь? - забеспокоилась дочь.
  - Нормально, - отмахнулась та.
   Они прошли в дом. Посередине комнаты, прямо на дощатом крашеном полу, сидел мальчуган и доламывал игрушечный грузовичок. Оторванные колеса валялись рядом с ним, а он с завидным упорством отрывал кабину.
  - Васька! - воскликнула хозяйка, - что же ты творишь, изверг! Только вчера тебе купили, а ты... - Выхватила из рук мальчика остатки грузовика. Тот сразу зашелся криком, причем его вой напоминал сирену пожарной машины. Пришлось вернуть поломанную игрушку, "изверг" сразу замолчал. - Замаялась я с ним, - пожаловалась она и тяжело вздохнула.
  - А кто это? - спросила Жанна, рассматривая "автолюбителя" и "изверга" в одном лице.
  - Это Колькин сын.
  - Какого Кольки?
   Мать укоризненно посмотрела на дочь.
  - Нашего Кольки, моего внука, а твоего племянника.
   Николай был сыном Степана, старшего брата Жанны Петровны, у которого было две дочери и упомянутый сын. Девочки, теперь уже замужние женщины, выросли работящими, послушными, а Колька с детства озорничал и верховодил такими же хулиганами, как сам. То в чужой сад залезут, то поросенка украдут, то еще хуже - сарайчик подожгут. Отец старался загладить вину сына перед соседями, компенсировать урон материально или своим собственным физическим трудом, который выливался в строительство нового сарая или ремонта поломанного любимым чадом чужого забора. Говорила мать, что его слепая любовь к единственному сыну до добра не доведет. Так и вышло...
   День своего восемнадцатилетия Николай отметил на деревенском пруду в компании таких же оболтусов. Выпив изрядное количество вермута, парни отправились на танцы в клуб. Им сразу не понравилась группа молодых ребят-стройотрядовцев, которые, не спросив разрешения у вожака стаи, бойко приглашали на танцы местных девчонок. Колька призвал соратников к действию, завязалась драка. Большинство, конечно, было на стороне местных жителей. Когда предводитель понял, что, несмотря на явное превосходство, они терпят поражение, то привел последний довод - стукнул одного парня бутылкой по голове. Тот оклемался, и все бы ничего, да, отец у него оказался секретарем горкома большого города, из которого прибыли стройотрядовцы.
   Николаю Горину дали три года.
   Отсидев срок от звонка до звонка, он вернулся в Колязьево. И не один, а с шустрой девахой Лидкой. Отец хотел спровадить пару в районный центр, как говорится, с глаз долой, но Колька с Лидкой наотрез отказались. Тогда Степан поселил их во флигеле, стоящем во дворе, и взял сына к себе на работу помощником комбайнера. Но вскоре понял: толку из парня не будет. Колька мог запить на неделю, причем, вместе с подругой жизни. Потом "завязывал" на несколько дней и снова срывался. А как не сорваться, если в их доме всегда праздник.
   Вскоре родился Васька, но Лидка при родах умерла. Внука Степан взял к себе, так как Колька справлял поминки по жене, да с таким усердием, что не просыхал целый месяц, пока не заснул в поле и его не переехал комбайн.
   Родители только перекрестились, как не ужасно это говорить.
   Васька родился слабым и недоношенным. Врачи заявили, что мальчик не жилец на этом свете. Но жена Степана махнула рукой на диагноз докторов и взялась выхаживать внука с помощью козьего молока.
   Забота бабушки благотворно сказалась на ребенке: он стал прибавлять в весе, реже просыпаться по ночам, и реже закатываться плачем. Но чем старше становился, тем сильнее отличался от сверстников, и не столько умственным развитием - а какой еще мог родиться ребенок у двух алкоголиков, а недетской озлобленностью, которая больше присуща людям с покалеченной судьбой, не способных решить собственные проблемы.
   При каждом удобном случае Васька бил ногой домашнего кота Рыжика, гонялся за разгуливавшими по двору курочками, за что неоднократно получал от петуха. Однажды Степан нашел защитника кур забитым камнями. Он догадался, кто это сделал, но Васька вину отрицал и зло поглядывал на деда.
  - Волчонок, - вынес вердикт Степан и поставил внука в угол. Тот на наказание отреагировал подобающим ему образом: пинал ногой стену, верещал, как поросенок, размазывая по щекам слезы.
   Бабушка не вынесла крика и попыталась успокоить ребенка, но он отогнал ее ударом маленького, но сильного кулачка.
  - Да, отец, - сокрушалась она, обращаясь к мужу, - мы еще немало слез прольем из-за этого ребенка. Колька нам сердце рвал, а этот его за пояс заткнет.
   На помощь пришла мать Степана. Нрав она имела крутой и была скорой на расправу. Но ее шлепки и затрещины не действовали на Ваську. Он еще больше ожесточался и норовил дать сдачу своей прабабушке, которая совсем отчаялась перевоспитать малыша...
  - Вот так и воюем, - закончила она пересказ недолгой жизни маленького Васьки. - Но жалко его, сироту. - Пожилая женщина погладила малыша по стриженой голове.
   Васька оторвался от раскуроченного грузовика и прозрачно-голубыми глазами посмотрел на Жанну. Ей стало не по себе. Не может ребенок на всех взирать с такой ненавистью. С необъяснимой опаской она протянула ему коробку конфет. Тот оценил подношение взглядом, отбросил грузовичок и взял коробку. Повертев ее в руках, он отдал коробку прабабушке и поднялся на ноги. Снова окинул взглядом гостей, остановился на Жанне, подошел к ней и протянул маленькую ладошку.
  - Василий, - громко назвал он свое имя.
  - Он... умеет разговаривать? - удивилась гостья. Опомнилась и ответила рукопожатием. - Жанна Петровна, - почему-то сказала она, не тетя, не бабушка, а именно - Жанна Петровна.
   Васька проделал ту же процедуру знакомства и с Борисом, который представился дядей Борей.
  - Конечно, разговаривает, - прошептала мать, - мы с ним занимаемся, книжки читаем, только он неусидчивый очень... Но сейчас, - она стала говорить еле слышно, - от сверстников уже не отличается, только агрессивный чересчур. Недаром Степка зовет его Волчонком.
   Жанна внимательно посмотрела на Ваську, будто хотела увидеть короткую шерсть на теле малыша или выявить наличие волчьей пасти.
  - Вась, - обратилась к нему прабабушка, - помнишь, мы с тобой стихотворение учили? Расскажи гостям. - Потом обратилась к дочери. - Вообще-то, он парень сообразительный, а то, что плохо запоминает, так это... наследственность плохая: Колька с Лидкой пили беспробудно.
  - Она и будучи беременной, пила? - решила уточнить Лейкина, нисколько не сомневаясь, что упомянутая Лидка своим увлечениям не изменяла в любой период своей короткой жизни.
  - Пила, - покачала головой мать. - Вась, ну расскажи, - снова обратилась она к правнуку, который не отводил взгляда от Жанны.
  - Иди ко мне, - позвала она его.
   Васька не заставил себя упрашивать, приблизился к сидящей на стуле родственнице, та подхватила худенькое тельце и усадила к себе на колени.
  - Так расскажешь нам стихотворение? - мило улыбаясь, спросила Жанна. В ее голосе проскользнуло заискивание.
  - Не-а, - отказался малец.
  - А почему? - не сдалась Лейкина и пригладила вихры на его голове.
  - Мура все это, - философски выдал Васька. - Я люблю танцевать, только у нее, - он кивнул в сторону прабабушки, - кроме радио и телевизора нет ничего. Вот у деда Степы есть проигрыватель, он мне ставит пластинки, а я танцую.
  - Это не танцы, а кривляние одно, - не удержалась хозяйка дома. Васька не удостоил ее ответом, только свел брови на переносице, выказывая недовольство ее словами.
  - А сказки на пластинках у тебя есть? - встрял в разговор Борис.
  - Не люблю! - отрубил мальчик и резко махнул рукой, разрезав ладонью воздух.
  - Почему?
  - Это надо сидеть, слушать, а я ЭТОГО не люблю! - терпеливо пояснил он. Последнее слово произнес по слогам, чтобы гостям было понятнее.
  - А чем ты еще любишь заниматься кроме танцев? - не унимался Борис Андреевич.
  - Еще? - Васька задумался. Он хотел рассказать, что любит кидать камнями по воробьям, тянуть за хвост зазевавшегося кота Рыжика, драться с соседскими пацанами, но почему-то решил об этом умолчать. Ему захотелось быть перед гостями таким же, как Васютка, который жил через два двора от прабабушки: тихим и послушным. Вроде они тезки, но он Васька, как кот, а тот Васютка или Васюточка, как ласково называла его мама. От этого сюсюкающего обращения и от зависти, что у того есть и отец, и мать, Васька Гордин своего тезку не любил больше всех местных ребятишек.
  - Ну, что-то тебе нравится? - вмешалась Жанна. Ей стал интересен этот ребенок. Недавний испуг прошел, а агрессивность малыша она списала на невнимательность со стороны родственников, которые считают, будто воспитание заключается в подзатыльниках и шлепках.
  - Мне нравится, когда на меня не кричат, разрешают все делать, - произнес он, хитро поглядывая на гостью.
   Жанна убедилась в своих недавних выводах относительно воспитания ребенка-сироты.
  - Если тебе дать волю, то ты мне дом спалишь! - возмутилась прабабушка.
   Васька презрительно посмотрел на нее и тяжело вздохнул, показывая всем видом, как ему трудно.
   Лейкины пробыли в гостях несколько дней. Васька не отходил от Жанны ни на шаг. Борис съездил в районный центр и накупил много детских книжек. Женщина читала мальчику вслух, он внимательно слушал, хотя, смысла не понимал, но считал такое поведение правильным. Надо сидеть и слушать, не капризничать, не драться...
   Мать Жанны не могла нарадоваться на мальчика.
  - Нам ребенка подменили, - веселилась она.
   Лейкин приглашал Василия на рыбалку, тот соглашался, если с ними шла полюбившаяся тетя. Он так привязался к ней, что даже спать укладывался с гостьей, а Борису ничего не оставалось, как отправиться в соседнюю комнату, где ему заботливо постелила теща.
   Когда дед Степан хотел забрать внука, чтобы дать возможность сестре и зятю насладиться тишиной и покоем, Васька уже открыл рот, чтобы огласить прилегающие окрестности своим воем, но резко передумал: что подумает о нем тетя? Поэтому взял деда за руку, заглянул ему в глаза и тихо спросил:
  - А можно я останусь у старенькой бабушки?
   Степан удивился. Он ожидал другой реакции истеричного внука и уже был готов схватить его в охапку и быстро покинуть дом своей матери. Жалобный взгляд мальчика решил все: Василий остался рядом с полюбившейся Жанной Петровной.
   Накануне отъезда гостей малыш был задумчив и молчалив. На вопросы встревоженных домочадцев не отвечал, только с укором поглядывал на собирающих вещи Лейкиных.
   В доме матери собралась вся многочисленная родня. Все сели за стол. После обеда гости собирались отбыть в родной город.
   Васька сидел на коленях Жанны и водил ложкой в тарелке с супом.
  - Ты не хочешь расставаться? - спросила она, наклонившись к самому уху мальчика. Тот кивнул. - Но ты остаешься с бабушкой, с дедушкой...
  - Они... меня не любят, - промямлил Василий.
  - Почему ты так решил? - осведомилась женщина.
  - Потому! - привел весомый аргумент мальчишка. Подумал и все-таки расширил свое объяснение. - Одна ты ко мне хорошо относишься, а другие... - Он смачно шмыгнул носом и потер кулачком сухие глаза, - а другие меня ругают и бьют. Постоянно бьют. - Слезы все-таки закапали в тарелку с супом. Любой профессиональный актер мог позавидовать маленькому "самодеятельному" артисту, способному "вызвать слезу" в любой момент.
   Расчет на жалость себя оправдал.
  - Васенька, успокойся, - пожалела ребенка Жанна и чмокнула его в затылок. Но Васенька упорно ревел, молча, без причитаний. Слезливый поток усилился, обещая пересолить суп в тарелке. Женское сердце разрывалось от сострадания. Решение проблемы родилось само собой. - Васенька, ну, не плачь, успокойся и ответь мне на вопрос: ты... хотел бы жить... с нами?
  - С тобой? - Он с удивлением взглянул на нее своими прозрачными глазами.
  - И со мной, и с дядей Борей.
  - Очень бы хотел... А можно? - Слезы моментально высохли, мальчик преданно посмотрел на Лейкину.
  - Давай договоримся так: мы уедем ненадолго, а потом вернемся и заберем тебя. Договорились? - Малыш кивнул. - Ну, вот и хорошо. Только пока никому не говори, это будет наша с тобой тайна. Ты умеешь хранить тайны? - Он снова кивнул.
   Компания за столом была увлечена обедом и разговорами, никто не заметил слез мальчика и не услышал его доверительного разговора с Жанной.
   Вскоре Лейкины уехали. Горины думали, что Васька снова вернется в свой образ драчуна и разбойника, но ошибались: мальчик был спокоен, строил во дворе домики из кирпичей, помогал прабабушке по хозяйству и не проказничал. Только часто выходил за калитку и смотрел на дорогу, словно ждал кого-то.
  
  - Я хочу забрать Василия к нам, - заявила Жанна через два дня после возвращения домой.
  - Что значит - хочу забрать? - опешил Борис. - Он не игрушка и не вещь. Это во-первых.
  - А во-вторых? - поторопила жена, которую меньше всего заботили рассуждения супруга.
  - А во-вторых, в семье надо принимать решения сообща, тем более решения по серьезным вопросам.
  - Одно решение мы уже приняли... сообща - отправили Яночку... - Она не договорила и скрылась в спальне.
   Борис не пошел за ней, он знал, что все слова давно сказаны, больше слов утешения у него нет, как и нет желания их произносить. Почему Жанна считает, что потеря любимой дочери - это только ее горе? Она поинтересовалась хотя бы раз, каково ему? Если он не рыдает и не ругает последними словами зятя, то это не значит, что его несчастье ничтожно по сравнению с ее несчастьем. Конечно, она мать, но он отец, который все двадцать два года боготворил свою доченьку. И всего два месяца Раечку...
   Он заметил, что жена привязалась к мальчику, да, и он к ней, но взять чужого, пусть и внучатого племянника, в свой дом - это выше его понимания. Он не будет заменой дочери, ее никто и никогда не заменит, лучше жить воспоминаниями о ней. Доживать...
   А ребенок требует постоянной заботы и внимания, он не может расти, как цветок в горшке: полил, полюбовался и забыл до следующего полива...
   Борис Андреевич больше не желает ни растить кого-то постороннего, ни ухаживать за ним, ни проверять уроки и водить за ручку в спортивную секцию. Не желает! Он хочет жить воспоминаниями...
   Ко всему у Василия плохая наследственность. Лейкину показалось, что резкая перемена в характере ребенка не связана с их появлением в доме тещи и воспылавшей в маленьком сердце любви к доброй тетеньке. Было в поведение Васьки что-то наигранное, неестественное, словно он исполнял чужую роль - роль хорошего мальчика, подсмотренную сквозь щели забора в соседнем дворе.
   Первый раз он почувствовал это несоответствие, когда Жанна читала Ваське сказку Пушкина "О рыбаке и рыбке". Он внимательно слушал, а глаза... не восторженные, а пустые-пустые, как у наемного убийцы. Борис понимал, что такое сравнение неуместно, если не сказать, ужасно, но это было так. Потом в комнату зашла теща, и глаза мальчика превратились в колючие глазки волчонка. Затем он уловил пристальный взгляд Лейкина и сразу уткнулся в книгу.
   Борис Андреевич вспомнил детство Яны, когда она была ровесницей Васи. Она открыто смотрела на мир с удивлением и радостью. Они с Жанной только-только окончили институт и устроились на работу на предприятие, на которое получили распределение. Им предоставили место в детском саду, и они отдали туда трехлетнюю Яну, так как сидеть с ней было некому: Лейкины работали, Варфоломея тоже, не в деревню же ее везти. Сначала дочь покапризничала для вида, а потом стала с удовольствием ходить в детсад. Каждый вечер она пересказывала прожитый день: чем их кормили на завтрак, обед и полдник, чем они занимались, показывала поделки, выполненные под руководством воспитательницы, декламировала стихи, приготовленные к предстоящему празднику. Она была искренним и добрым человечком...
   Трогательные воспоминания о детстве любимой дочери ушли с возвращением Жанны.
  - Боря, пожалуйста, выслушай меня!
   Ему не хотелось разговаривать с женой и выслушивать ее доводы. Он не мог понять, почему они, не совсем здоровые и не далеко не молодые люди, тяжело пережившие ужасную драму, должны вытравливать душевную боль с помощью чужого ребенка с плохой наследственностью? Именно так он расценивал желание Жанны. И чем труднее, тем для нее лучше.
   Жанна приняла молчание мужа, как согласие, и пустилась в объяснения.
   Но муж ее не слушал. Он знал, что она поступит по- своему. Она говорила о чем-то, он смотрел на ее шевелящиеся губы и понимал, что больше не любит ее. Он не знал, когда ушло это чувство, а ему на смену пришло безразличие.
   Сначала он жалел жену, терпел ее выходки, успокаивал и мысленно приводил доводы в ее защиту. Потом от жалости осталась только видимость, вскоре испарилась и она. К безразличию изредка примешивалось тупое раздражение и желание навсегда остаться одному. Просто жить, без эмоций, без сухих рыданий, но с постоянными воспоминаниями о живой Яне. Но как оставить несчастную Жанну? Борис не мог с ней так поступить.
   Он понимал, что жена больна, что ей нужна его поддержка, необходимо его участие, его терпеливое выслушивание.
   Ей надо то, ей надо это.
   Борису обрыдло слово "надо". Оно применимо к ребенку - любимому чаду: надо подготовить к школе, надо дать лекарство, надо сделать все, чтобы поступил в институт, надо помочь разобраться с чертежами, надо выслушать, надо пожалеть, надо посоветовать, надо предостеречь, надо осторожно вмешаться, если свернул не туда, и не надо вмешиваться, когда стоит перед сложным выбором.
  Ребенок и надо - идут параллельно... До тех пор, когда жив родитель.
   Почему он жив, а Яночки и Раечки больше нет?
   Кровь прилила к голове Бориса, когда он вспомнил расставание у трапа "Нахимова"... Яна несет на руках Раечку...
   Почему он не настоял, чтобы внучка осталась с ними?!
   Значит, они с Жанной тоже виноваты в гибели девочек. Нельзя винить одного Роберта. Удивительно, что свекрови не досталось от невестки. Только один раз Жанна высказалась по этому поводу, когда Варфоломея решила уйти в монастырь.
  - Она хочет замолить свой грех! - Жанна сказала это безучастным голосом, без скрытой ненависти. Видно, всю ненависть жена хранила для зятя.
   Ненависть - для зятя, для мужа - словесные тычки.
  - Ты тряпка, ты не можешь отомстить за свою дочь! - выговаривала она ему и смотрела так, что он удивлялся, почему до сих пор еще жив: не способен на месть, тогда выход один - самоубийство. Презрение быстро сменялось коротким перемирием, признанием в любви и вбиванием в голову одной и той же фразы: у меня, кроме тебя, Боренька, никого нет!
   А Боренька мечтал освободиться от любящей супруги.
   С появлением в их доме мальчика Васи его желание может исполниться: теперь Жанна не будет одна.
   А это выход! - мысленно порадовался Лейкин...
  - Боря, ты слушаешь меня, - теребила его жена. Он рассеянно кивнул. - Ты не волнуйся, мы не будем его усыновлять.
  - Не понял, - вернулся в реальность Лейкин.
  - Он просто будет жить на два дома: и здесь, и в деревне.
  - То есть надоела тебе кукла, вернула ее хозяйке, потом поняла, что у тебя такой нет, снова пошла и забрала. Так, что ли?
  - Ты все неправильно понимаешь! - скривилась Жанна.
  - Да, все я понимаю, - отмахнулся Лейкин, лелея свою мечту, казавшуюся до сей поры несбыточной. - Значит, поступаем по всем правилам или...
  - Я не хочу, чтобы все знали о моем родстве с Васей, - не дала ему договорить Жанна.
  - Почему? - хмыкнул Борис.
  - Тогда... мне придется рассказать все.
  - И что в этом страшного?
  - Я не хочу, чтобы окружающие знали о его родителях-алкоголиках, а сочинять на ходу историю его сиротства я не в силах.
  - Тогда какой ты видишь выход?
  - Мы скажем, что взяли ребенка из детского дома.
  - А в детских домах дети без патологии?
  - Разные. Бывают и нормальные. Большинство нормальные, - поправилась она.
  - Ты проводила исследование?
  - Боря, не ерничай! Решается серьезный вопрос...
  - Я уже высказал свое мнение.
  - Ладно, мы усыновим Васю, но... Прошу тебя, давай не будем всем рассказывать, что он мой внучатый племянник.
   Лейкин согласился...
   Василия поместили в детский дом. Прежде бабушка с дедушкой выполнили просьбу Жанны: отказались от опекунства. А она пообещала мальчику, что скоро заберет его оттуда, нужно потерпеть всего пару месяцев.
  - Зачем такие сложности?! - возмущался Лейкин.
  - Так надо, - отмахивалась жена.
  - Ты хочешь, чтобы все восхищались твоим благородным поступком?
   Жанна промолчала.
  - Я могу узнать о твоих истинных мотивах усыновления? - не сдавался супруг, заподозрив неладное.
  - Мне жаль сиротку. В деревне он не получит той заботы и внимания, которыми я окружу его здесь, у нас.
  - Будем считать, что я тебе поверил.
   Лейкина передернула плечами: то ли возмутилась недоверием, то ли дала понять, что его мнение ее не волнует...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"