Джон Барлейкорн - большой шутник: Однажды десять миль Он нес большую стопку книг, Чтоб сдать ее в утиль. При виде книг он трепетал:
- Сегодня же к вечерне На вас добуду я металл, Зальюсь вином в таверне!
Немало книг я видел там: Вот вам Альфонсов Додя, Вот незабвенный Мандельштам, Пикуль, Сервантес, Гете, "Дневник интимный Сатаны", "Последний вопль Утробы". (О, как сейчас возмущены Воронежские снобы!)
Сноб - соловей, поет нам гимн, Влачит свое кадило, Но лбами жертвовать другим Он предоставит мило. Здесь места, к сожаленью, нет И нет таких талантов - Снобы Воронежа - сюжет Для пухлых фолиантов.
- Они писали так давно, Во всем искали смысла, Что даже старое вино От их писаний скисло! - Слова такие Джон шептал, Когда, отъят от бочки, С остервенением топтал Мостки, кустки и кочки.
Не будем спорить, небу мил Тип на подмостках вечный - Сей благостный библиофил, Цветок библиотечный. На взводе Джонни был вчера, Ведь жил он по природе, И все другие вечера Он тоже был на взводе.
Изрядно Джон хлебнул винца, И разбегались куры От удалого молодца - Жреца макулатуры. Муж средь мужей, Джон был суров: Он, улизнув от Мери, Горланил марш Свирепых Львов Из африканских прерий.
Тут бог громами изошел, А молния летела, Стремясь попасть в могучий ствол Шагающего тела. Да, гром небесный задрожал! Но кто боится грома? Вот храм: в нем Дьявол совершал Моленья и приемы.
И по преданью, что хранит В семействе фермер каждый, Тот Дьявол был не инвалид, А тип вполне отважный. Церковный местный альгвазил На алтаре со страстью Его нагим изобразил С разинутою пастью.
Преданье есть, что сей зоил, Свое покинув ложе, Рогами череп раскроил Забредшему святоше. Концами длинного сука, В порядке очень строгом Торчали в пасти два клыка, Обломанные богом.
Глаза его горят огнем, Растут и крепнут рожки, Сказать по правде: все при нем, И уши - как две плошки. Собрав в кулак остатки сил, Дождя почуяв сопли, Джон, заплетаясь, затрусил К укрытью, с диким воплем.
Храм был заброшен. В нем паслись Блуждающие козы, А над стропилами неслись Огромные стрекозы.
Замрите, о народы! Вечернею порой Под дрогнувшие своды Вступает мой герой.
Есть люди на земле моей - Богатыри, не вы же, В сравненьи с ними Одиссей - Смешной мальчишка рыжий. Слегка кружилась голова, Рукам хотелось в драку, И руки уперев в бока, Джон процедил: "Однако!"
Здесь все не нравилось ему И очень, тем не менее, В стене святому одному Он отдал предпочтение. Не обожгись на молоке! Смотри, великий Боже, Как дьявол твоему слуге Смешные корчит рожи!
Заметим, прыгают гроба, И чахнет все живое При приближении попа, Собрата Аналоя. Да, требник потеснил букварь, (Затянем гимн свободе!) Былое ханжество, как встарь, Сегодня снова в моде.
К картине обратился Джон Огнем пространной речи, Но был упрямо обойден Вниманием предтечи. И снова молвил слово Джон:
- Привет! - он гаркнул, светел, И был ужасно оскорблен, Что ангел не ответил.
Хоть нарисован был святой И глух как половица, За крест витой наш Джон лихой Пытался уцепиться. - Тебе равно прописан рай, Силен ты, тем не менее. Я - друг твой, брат твой, мне отдай Ты крест на сохранение.
Гремело эхо с трех сторон... Но несмотря на это, Красноречивый Цицерон Остался без ответа. Святой главы не повернул, Джон сильно потянулся, И вдруг обидевшись, икнул, Кивнул, мигнул, надулся.
- Что смолкла, ангельская рать? Опять у черта в стане я? И Джон решился вдруг прервать Унылые скитания. Искал он тихий уголок, А гром рычал все ближе. Угомонившись, Джон прилег В пустой и пыльной нише.
Здесь он согрелся и заснул, Смешавшись с мелкой пылью, И снился Джону Вельзевул С огромною бутылью. У Вельзевула нос - коралл... Вот брызнув в Джона речью, Как скрипку, нежно он прижал Бутылочку к предплечью.
Злодей над сводами летал И плавал над хорами, А сонный Джонни лепетал И шевелил губами. Пред ним прошло немало лиц Шептал он: "Эй вы, киски!" И простиралось без границ Пред Джоном море виски.
Кубические мили... И мыслил сонный фат:
- У женщин Брендесвиля Я буду нарасхват! Без ссоры и без свары, Как в Ватерло редут, Любые будуары Передо мной падут!
И снилось Джону, что давно Небритый и немытый, Рогатый дьявол сквозь окно Полез с ужасной свитой. Вот Кидд - пират, в руках - стилет, По шее плачет рея, А вот - скелет, сомнений нет, Изъятый из музея.
В решетку влип, едва живой От коммунальной свары, Его товарищ - домовой, Энтузиаст поджарый. Вот, Барлейкорн, настали дни, В которых мало счастья, Дождешься ты, смотри - они Отверзли злые пасти.
Со скрипом дверь пошла, держись! За все тебе награда! И с молотка уходит жизнь Посланнику из ада. Джон стал готовиться к войне, И пламенем объят, Он так ворочался во сне, Что распугал мышат.
Порывист, зол, насмешлив, груб Грозил клешней ораве, Но голоса клистирных труб Взывали к горней славе. Кто там еще?.. Знакомый стан Над пляской Злого Витта - Огромный Медный Истукан Подъял над ним копыто.
- Аврелий? Марк мой? Как давно Не видел аксакала, -
У Джона в животе вино Бурливо пробурчало. В тени гиганта - черный лес, В руке - стило, как жало... Конь высек искру и исчез, Как будто не бывало.
И понеслись со всех сторон Клыки, лохмотья, руки, Смех ведьм, ужасный плач и звон, И битв гортанных звуки. Картины мира и войны С молитвами и воем В его младенческие сны Вошли солдатским строем.
- Как на ладони Вы видны, Вас ждет большая порка! Клянусь вам гульфом Сатаны, Гузном святого Йорка! Джон! Не уйти тебе легко! Трещит и рвется платье Тролль злобный заключил его В железные объятья.
Джон выдал канифольный звук И стал, как лев, метаться - Нельзя ж без исповеди, вдруг, На небо отправляться! - Я все отдам, когда вернусь В свой дом, - тебе, весталка Своею подлостью клянусь, Клянусь своей мочалкой.
Готов поклясться всем святым, Пожертвую приходу Собачий лай, каминный дым, Вчерашний снег, свободу! Фома неверующий пусть Не верит мне на деле - Клянусь! Умом осла клянусь! Девятым днем недели!
Остановись! Известно мне Неведомое музам, Что вдохновение во сне Кончается конфузом. Лишь слово истины любя, Цены не видя в злате, Обильно оросил себя Естествоиспытатель.
Что Дарвин? Или же скорей Ньютон, Миклуха иль Линней?
Проснувшись часика чрез два, Разбитый и усталый, Джон огляделся... Но едва ль Понял, куда попал он.
Мешая с ямбами хорей, Себя спросил он с честью:
- К чему небесный дуралей Весь день грохочет жестью? Меня хотели здесь пугнуть? Ха, это не случится, Ведь только стоит мне рыгнуть, Как небо разлетится!
Откуда книжки? Что за чушь? То дьявол шутит с нами...
...Пред ним стоял заросший муж С ветвистыми рогами. Вид у бродяги был суров: У адского солдата Был черен глаз, а нос багров, И губы как томаты.
- Да, мне везет с недавних пор: Вот гость, скажи на милость! - И потускнел у Джона взор, И челюсть отвалилась.
- Так это Черт?! - подумал Джон. Черт думал: "Джон! Умора!" Черт был, признаться, поражен, Что отыскал партнера.
Еще вчера, спустившись в дол, Прибрал он душу медника, Но тот был нем - Черт не нашел В бедняге собеседника. Уже темно. Со всех сторон Тьмой скрыто Джона ложе.
- Ужо тебе! - промолвил Джон И Черт промолвил то же.
- Я ль не бутылочный Нерон? С ним надо быть построже!
- Откуда ты? - промолвил Джон, И Черт промолвил то же.
- Он невоспитанный Бурбон, Индюк с немытой рожей! -
И с силой кинул камень Джон. И Дьявол кинул тоже.
Раздался звон, пронзая тишь, И Джон свалился с полки. Лежали перед Джоном лишь От зеркала осколки. Друзья, не верьте чудесам! От них стремитесь в страхе! Ужасным Дьяволом был сам Наш Джон в своей папахе.
Джон отряхнулся. Он постиг Трагическую быль, И взяв большую стопку книг, Понес ее в утиль.
Читатель! Кратки мили, А путь и прям, и резв, Коль Джон из Брендесвиля Бредет, как стелька трезв.