Гриша, студент, проходивший учение уже по пятому курсу С-кого университета, молодой человек в расцвете сил, роста невысокого, сам худощавый, с жидкими бородкой и усиками, походившими на тополиный пушок, знал о существовании Пар Иваныча от своей подруги Даши, учившейся вместе с Паром в другом городе. Он знал, что где-то там, в том самом городе Нижнем Новгороде, помимо Даши обучается еще один вполне определенный человек, немногим, может быть, отличающийся от нее, который как и она сидит по целым дням за партой, отвечает по истории городов и раз, наверное, в две недели гуляет по Покровке или Белинке. Он несколько раз видел Пар Иваныча по фотографиям Даши, знал, что Пар Иваныч любил корчить рожи и подтрунивать над дашиным котенком и знал еще, что Пар Иваныч был в целом человеком мягкосердечным и не в шутку взбалмошным.
Пар Иваныч,- мирское имя: Парамонова Марианна,- это девушка девятнадцати лет, которая живет за Волгой, в Б и пять раз в неделю переправляется на пароме через реку в Нижний, в университет.
Как-то в католический сочельник Даша списалась с Гришей:
- Грини,- вещала она из Нижнего,- держи кулаки! Возможно, 29-го в С приедет Пар!!! У нас институт едет! Из нашей группы берут 5 человек, а записалось 8! Будет жеребьевка... Едут на 2 дня с 29-го по 30, идут на экскурсии, в боулинг и т.д.
Гриша сам с собой пожал на это плечами и только открестился, мол в высшей степени рад. Через три дня Даша вернулась в С; между прочим, вернулась с новостью: жеребьевка удалась! Гуляли; Гриша, Даша и ее молодой человек Дима, сказать по правде, весьма близкий Гришин друг. Даша все подтрунивала над Гришей, над его скорой встречей с Паром и было видно, что в душе у нее давно установилось накрепко чувство сладкого ожидания: когда же наконец?
И вот, как и полагалось, 29-го декабря прибыл в С автобус, наполненный студентами и несколькими преподавателями. Группе приписывалось совершить колоритное турне: краеведческий музей, подземные ходы древних монахов, спортивный дворец и не идущее в унисон всему этому застолье в одном из ресторанов. Но в ресторан по наущению Даши Пар Иванычу идти не пришлось
- Константин Андреевич, я ее только маме покажу, я город знаю, это мой родной город. Вы, ради бога, не переживайте. А в профилакторий мы как-нибудь сами. Я здесь все знаю. Все родное,- уговаривала Даша.
Константин Андреевич, осклабившись, мял пальцы своих рук и наконец, переполненный чувством ленивого довольства, разлившегося по существу его от мысли о надвигающемся вечере с шампанским и кальмаровым салатом, дал добро. В тот же вечер, наконец, встретились и пошли в кафе вчетвером. Даша села напротив Димы, а Григорий напротив Пар Иваныча. Заказали себе пива, горячих бутербродов. Разговорились мало по малу... В кафе было уютно по домашнему и отчего-то очень уж приятно всем было глядеть в маленькие оконца, за которыми воцарилась нехорошая стужа и занималась вечерняя декабрьская мгла. Гриша весело держал беседу, веселил девушек и, как это обычно бывает, для того, чтоб разыграть к себе интерес дам, шутил над другом. Лицу своему старался он придавать выражение точно такое, чтоб про него не подумали, что он рисуется,- выражение задумчивой сдержанности, холодности, суровой простоты. Он старался не смотреть на Пар Иваныча, а только украдкой, когда она сама глядела в сторону, бросал на нее скользящий, осторожный взгляд. И каждый момент он все думал, неужели это и есть тот самый Пар Иваныч, о существовании которого он так давно знал, и думал еще, а вернее себя поймал на одной навязчивой мысли, что теперь уж ему все больше и больше хочется смотреть на этого человека...
После кафе поехали на вечеринку к одному знакомому товарищу. Народу собралось порядка человек десяти. На вечеринке было шумно и весело. Даша села с тремя молодыми людьми играть в покер. Дима приятно разговаривал с одним своим давним товарищем. Пар Иваныч, не освоившаяся еще, села за спиной у Даши и, положив голову ей на плечо внимательно следила за игрой. Она ни разу не подсказывала подруге и только всякий раз отвечала на ее громкий смех, когда та брала банк, умеренною улыбкой. Гриша сидел один в кресле погруженный в неведомые мысли и пил вино. Вдруг, он поднялся; пройдя в переднюю, накинул свое драповое пальто, после чего вернулся в комнату и пошел курить на балкон. Он курил очень редко и всегда потому он это делал, что, как казалось ему, вино не оказывает на мозг его должного действия. На балконе Денис, юноша девятнадцати лет, высокий и стройный, в приталенной куртке с меховым воротником и с сигаретой в левой руке вел оживленную беседу с какой-то темноволосой девушкой, которая сама почему-то была без верхней одежды, слегка подрагивала, однако же стараясь не показать этого, и которую Гриша только сегодня увидел первый раз. Он прошел мимо этой парочки и встал в другой стороне балкона. Он любил очень курить один и сейчас ждал, когда же докурит Денис, когда он уйдет, чтобы вместе с ним ушла и его собеседница и их громкий смех с пустыми разговорами. И через минуту, когда это произошло, он достал сигарету, прикурил и стал медленно пускать дым навстречу редким сверкающим снежинкам. В тот самый момент, когда он выпустил третий по счету клуб дыма, перемешанного с теплым паром, дверь на балконе заскрипела, а потом громко стукнула. Это вошла Марианна.
- Пар Иваныч, вы, оказывается, курите?!- негромко, но выражая неподдельное удивление спросил он.
- Курю. Но очень редко. А ты почему сегодня целый день молчишь и о чем-то думаешь?
- Разве я весь день молчу? Мне казалось, я в кафе был веселым и много шутил. Разве не так?- улыбнувшись сказал он.
- В кафе? Кажется... Ну а сейчас-то чего? О чем тут думать?- И у Пар Иваныча на лице приподнялась чуть-чуть правая бровь, что, показалось Грише, придает ему удивительную загадку.
- Что ж, если ты вправду знать хочешь...- Гриша замолчал на секунду и сделал глубокую затяжку.- Я просто подумал, что это очень хорошо, что мы сегодня собрались именно в такой квартире, на девятом этаже. Что? Я что-то смешное сказал?- спросил он и, увидев улыбку на лице Пар Иваныча, сам коротко и добродушно засмеялся.
- Смешное.- И лицо Пар Иваныча озарилось новой, почти ироничной, однако сдерживаемой, улыбкой, скорее даже походящей на добродушную насмешку.- А впрочем, мне даже стало интересно знать твою мысль. Ну и что в этом такого хорошего, что мы сегодня именно на девятом этаже, а не на седьмом и не на пятом?
" Невозможное дело,- подумал про себя Гриша,- какое же хамелеонство. Вот только что смеялась, а теперь вот так и с такою серьезностью "
- Ты не захочешь слушать, это мысль скучная, совсем не идущая в тон всему нашему вечеру,- с какою-то меланхолией, тусклостью в словах и нехорошей задумчивостью, не вяжущейся с ярким светом и музыкой, доносившейся из комнаты, проговорил он.
- Как предвзято, а ведь Даша мне такого никогда про тебя не говорила. Она рассказывала, что ты не такой скрытный. Что ж, если нет, то нет.
Наступило короткое молчание. Но как оно теперь не уместно, как теперь ненужно это молчание. Ведь нельзя же теперь просто так стоять, дышать этим морозным воздухом, курить,- ведь завтра же Пар Иваныч уедет и, может быть, совсем не скоро еще придется ее увидеть. И ведь как это теперь глупо, что с того, что мысль ей не понравится? Много ли от этого можно потерять сейчас, не гораздо ли меньше, чем от того, если не скажешь?
- Отсюда очень хорошо виден город, и это совсем не наводит меня на мысль о его красоте.- Нарушил тишину Гриша. В голосе его с этими словами, да и во всем лице его, почему-то равнодушном теперь, но оттого располагающем к себе, притягивающем какою-то тайною силою,- во всем этом обозначилось непонятное расстройство.- Нет. Напротив, когда я смотрю на весь этот город отсюда, с этой высоты, то мне почему-то кажется, что человек все-таки был и остается самым надменным и, что самое главное, наивным существом. Как хорошо виден отсюда город... Тысячи фонарей, автомобилей, горящих окон, рекламные гигантские щиты, неоновые лампы, гирлянды... да что там гирлянды, если позволишь, электрический ток в целом, топливный двигатель, подводные, воздушные и космические корабли, энергия атомов и вакцины,- так много изобрел человек, что ему от этого непременно кажется, что он овладел природой, земным шаром, а между тем, ему за две с половиною тысячи лет так и не удалось овладеть самым главным- самим собой. Да, быть может, он достоин уже называться хозяином мира, но, боже мой! Почему его всегда тянет в даль, а не в глубь самого себя? Знаешь ли, Пар Иваныч, две с половиною тысячи лет, а самая простая и, вместе с тем, важная мудрость хилоновская: " Познай самого себя",- эта мудрость словно бы стерлась на фоне всех этих изобретений. Но человек все же никак не хочет по ленивой природе своей осознать этой утери, он наивен. Он чувствует себя правителем, когда угадывает погоду, предотвращает течение в речной стремнине, но когда нужно ему последовать мудрой сдержанности от того, чтобы ударить или наорать на соседа и подчиненного, когда нужно подавить пламя сладострастия, когда нужно избежать чревоугодия и обжорства,- он прибегает к помощи всех этих гадостей; в сущности, он так и остался рабом своих страстей и пошлости... Я говорю сейчас, может быть, мысль совсем не новую. Я даже совсем уверен, что не один и не десять, а гораздо больше писателей, ученых, философов утверждали, что цивилизация разрушает человеческую душу, красоту, нравственность... Взять здесь хотя бы Руссо, Шпенглера. Но почему мы не хотим понять этого, почему не можем ужаснуться чудовищным веяниям нашего века, преодолеть материальное и потребительское отношение к нашей жизни. Или, во всяком случае, если не преодолеть, то развивать душу наравне с бытовыми богатствами. Нет, я не против прогресса, ты не подумай, я только хочу, чтобы нам прогресс не затемнял самое главное- жизнь человеческую. Мы, к примеру, наотрез отказываемся даже предполагать на каких основах должен развиваться в наше время человек. Но ведь столько всего нам дано: разум, сила, воля,- чего же еще надо? Нам дано искусство, но мы давно задушили уже самое красоту. Что такое эта красота для современного человека, да и есть ли она у него в том виде, что ради нее хочется жить, страдать, плакать, творить... А задуматься о нравственности,- боже мой, какой это непосильный труд, как сложно отделить в себе начало животное от начала человеческого. И как мы подвержены мнениям, предрассудкам, приметам, дешевой литературе, гороскопчикам по двадцать рублей в засаленной подземной лавке. Как мы все еще наивны и глупы, когда только потому беремся за дело, что на апрель месяц водолею благоприятно этим заняться, а не беремся за него из-за того, что козерогу лучше избегать этого дела. Жизнь свою мы не хотим сами строить, скидываем со счетов нашу ответственность, сами себе придумываем призраков наших несчастий и невзгод. Ах, как бы мне хотелось, чтобы хотя бы в одном из всех этих сотен горящих окон, в одном из них, стоял сейчас человек и думал о том же, о чем думаем теперь мы с тобой. Как бы мне хотелось, чтобы такой человек теперь посмотрел в наше окно... Пар Иванович, тебе наверное стало совсем скучно! Зря я затеял этот разговор, я уже жалею об этом. Да и холодно уже. Пойдем- ка лучше к друзьям в тепло, и выпьем по глотку вина...
Когда Гриша рассуждал, Пар Иванычу показалось почему-то, что этому человеку, выглядевшему совсем еще как мальчишка, а не как настоящий двадцати двух лет мужчина,- показалось, что этому юноше с его совсем моложавым, незрелым станом не соответствуют воззрения им высказанные. И она, в самом деле, подумала, что воззрения эти может и глубоки и полезны для всякого человека, но что они немного, а может и вовсе не уместны теперь в этот вечер. Но виду она не подала к тому никакого...
Когда же, наконец, оба они вернулись в комнату, то разошлись в разные ее части. Гриша стал как будто веселее, бодрее прежнего. Он стал говорить громким, исполненным живости и неподдельной радости голосом, пил больше вина и даже в шутку раз боролся с одним своим поддатым товарищем. Пар же Иваныч, напротив, точно потеряла бывшую в ней некогда суетливость, проявляющуюся в разговорах с Дашей. В поведении ее, в ее манере отвечать на вопросы и реагировать на шутки словно произошла необъяснимая перемена: на смену всему тому, что еще недавно обнаруживалось в ней, как способность к непринужденному общению, пришла какая-то тщетно скрываемая ею сомнительность ко всему и равнодушие, вдруг отчего-то нахлынувшее на все ее существо.
- Пар Иваныч?- Вдруг шепотом спрашивала Даша, сгибая карточный веер сильнее прежнего, чтобы игроки не видели ее комбинации.- Ты как думаешь, будет у меня здесь флеш на бубях? Или лучше сохранить две двойки?
Пар Иваныч в полном недоумении хватала Дашу за запястье руки, в которой та держала карты и подносила эту руку к себе.
- Сохрани двойки,- тихо шептала она. Но вдруг, она бросила мимолетный, едва замечаемый взгляд на Гришу, который от вина ли, или от комнатной духоты порядком уже раскраснелся, стал речистым, с непонятною бравурностью в голосе и прибавила с ребяческой восторженностью, однако так, чтобы никто кроме Даши ее не мог слышать:
- Хотя бог с ними, с двойками. Меняй две! Сегодня идем на журавля!
Даша послушалась и поменяла две. Но карты пришли совсем плохие. Флеш не состоялся.
- Эх ты, Пар Иваныч-Крузинштерн, человек и пароход,- в шутку журила Даша.
В двенадцать часов все стали расходиться по домам. И распрощались, как водится. Сначала Дима целовал обеих девушек- они уходили ночевать в профилакторий. Потом Гриша целовал Дашу и... Пар Иваныча...
Первые десять минут Диме было по пути с Григорием. Они шли поддатые по тротуару, часто переходили накатанные дороги, силясь справиться со скользкою их поверхностью и всё неуклюже, с лихвою наддавая, бились друг другу в плечо и всё глупо шутили. Наконец, когда дошли до дома Дмитрия, друзья распрощались, и Гриша пошел дальше один.
Чудесная, ясная, точно от мороза, январская полночь. Развалистые, по бокам лежащие, с причудливыми неровностями сугробы ярко бьют в глаза, искрясь, полученным от ночных фонарей, светом. Блестят и низенькие заборишки и карнизы домов, покрытые твердым инеем и деревянные, всегда неказистые, а теперь преобразившиеся лавочки и особенно заметно, настолько уныло и взывающее, что от этого ноет сердце,- особенно переливаются в еле пробивающихся через суровую мглу лучах ветви дремлющих деревьев. А вот и сквер... И здесь все тихо, уныло... Ах, как хороша, невыразимо притягивающа эта ночь. Но отчего так? Не оттого ли, что в жизнь Гришину вдруг вошла сегодня неподдельная, давно чаемая им красота? Что за явление? Призрак ли только?.. Да и было ли оно? Или только показалось и кажется теперь... Нет! Пускай нравственного миропорядка не существует, пускай люди забыли красоту и перестали познавать себя, пускай они все еще остаются надменны и наивны, пускай они в руках своих страстей, подчинены предрассудкам, дешевой литературе, гороскопчикам по двадцать рублей в засаленной лавке, но если есть та, что была сегодня на вечеринке, если теперь она там, в профилакторие, лежит с закрытыми глазами под одеялом и видит сказочный сон, то как? как можно поверить в существование хоть какой-нибудь гадости? В самом деле, сколько было в ней жизненной силы, располагающей к себе душевной красоты, доброго, некорыстного кокетства, незнания общества, в котором она вдруг появилась, и оттого, сколько почти наивной открытости, которую хотелось оберегать, ревновать ко всякому непонимающему в ее сторону взгляду, глупой улыбке, сладострастной гримасе. И почему теперь весь этот образ, все существо ее, ее открытый лоб, небрежно почти сваленные на плечо волосы, ее глаза, словно говорящие о несуществовании всякой неправды и лжи, ее манера поднимать удивленно правую бровь, ее маленькое родимое пятнышко чуть выше правой щеки, ее цвета белого фарфора зубы, ее нос, длинный, изящный, ее губы, тонкие, изломанные в выражение какой-то бессознательной смущенности, непритворного самосохранения,- почему и откуда такое взялось, что все это сейчас опрометью ходит в голове Гриши? И где, интересно знать, теперь вся эта красота? Существует ли она в мире, в ней, в профилакторие в этот поздний час, под одеялом, или это все только надуманные вихри, переживания, психические процессы, носящиеся в сознании?
Когда Гриша проходил по мосту, он остановился вдруг на самой его середине. Небрежно сняв варежку с правой своей руки, он потянулся ею во внутренний карман пальто и достал сигарету. Он, облокотившись локтями на периллу моста, зажав сигарету губами, чиркнув спичку, стал всматриваться в мглистую даль, в черную замерзшую реку и склонившиеся над нею руцы-ветви, мертвенно застывшие, усопшие от нещадящей изморози... Чудесная, ясная январская полночь... Но что за явление вторглось сегодня в гришину жизнь? И зачем это получилось? Зачем этот Пар Иваныч? Да и может ли теперь такое быть, чтобы не пришлось больше ни разу в жизни ее увидеть? Как же, однако, жалко, что завтра ей уже уезжать. Гриша влюбился...
2
Пар Иваныч! А ведь как это звучит! Право, как складно звучит! Но есть ли предел у навязчивости слов? Какая рациональная сила может сдержать их напор, ломящийся на нас в наших мыслях?
Пять дней к ряду это звучное, приятно наигранное "Пар Иваныч" жило в голове Гриши своею жизнью. Пять дней его тормошило это имя, вкрадывалось в каждое его действие, затрагивало всякий поступок. Пять дней подряд его сновидения посещала Марианна. Она являлась в них, точно морская пена, на миг родившаяся от бурлящей волны, бесформенная, тающая вместе со всею белизною своего образа... И если бы Гриша не виделся каждый день с своими друзьями, если бы он не кутил с ними на вечерах, не пил бы Сальвадор с лимонадом и не осаживал бы их своими просьбами играть ему на гитаре, тогда его фанатизму, пожалуй, суждено было приобрести форму маниакальной навязчивости. Потому-то именно он и смог удержать себя изнутри, что он смог раствориться в жизни, в своих книгах, приятелях, сигаретном дыме, сальных шутках.
Как-то у русского философа Льва Карсавина он вычитал, что всякая любовь должна быть раскрыта, что не может быть любовь замолчена и что она гибнет, не выходя наружу. И одержимый этой идеей он дал себе зарок: скопить побольше денег, отправиться в Нижний, во всем ей признаться. Он, по правде сказать, уже давно взял у Даши телефон Пар Иваныча и имел с Пар Иванычем на свое счастие кое-какую связь. В своих сообщениях, выдержанных в эпистолярной форме, с выспренностью и тоном напускным он намекал Пар Иванычу на свою тоску, восхвалял ее красоту, обещал приехать в конце января. Он не один раз, в телефонных разговорах, по целым часам разрисовывал ей свои переживания(характера не любовного), раскрывал мало по малу ей свой душевный мир. Так дело шло, покуда не подошел к концу январь.
В Нижнем наметился Гриша жить у Шуньковского, по-дружески говоря, Шуни, хорошего его товарища, студента родом тоже из С. Шуня, на тот момент остававшийся в родном С, зная положение дел друга своего, сам предложил Грише ключ от квартиры, и тот охотно согласился. Гриша приехал днем, быстро основался в квартире. На вечер уже было запланировано встретится с Марианной на площади Горького, которая приезжала из Б. Ожидание... Томительных три-четыре часа. Душа как словно дробится на части,- она и жаждет и боится. В предвкушении чего-то сладкого, вожделенного- как не испытать тот страх, что будешь не понят, осмеян невидимою усмешкой, нелюбим...
Он встретил ее в семь часов вечера. Все та же живость во взгляде, эмоциональная непосредственность, открытость, которой безудержно и невольно хочется идти навстречу. Уже почти целый месяц прошел, но в ней ничего не изменилось. Может это оттого, подумал Гриша, что вечное не меняется. Он слегка небрежно обнял ее за талию, нежно поцеловал в щеку, взял под руку и они пошли вдоль по Покровке. И уже потом, когда они сидели в кафе и ждали счет, он смело взял ее руку, нежно гладил ее. После кафе они купили коробку вина, пошли гулять к откосу. Вечер был теплый, ветра почти не было, валил снег большими хлопьями. Они стояли возле перил, смотрели на открывшуюся им панораму, на речную низину.
- А вот и огни моего Б.- Она указала пальцем на ту сторону исполинской реки, где и в самом деле виднелось множество светящихся точек, точно образовавших единый безличный организм.- Там, наверное, сейчас мои малыши бегают вокруг папика по двору. Мальте еще совсем только два месяца.
Гриша обхватил ее за талию и поцеловал в щеку.
- Я в тебя влюбился в самый тот момент, когда тебя увидел первый раз. Ты смеешься? И я раньше смеялся и не верил в эту глупость, называемую "c первого взгляда". Но пойми,- лицо Гриши тут приобрело выражение наивное, глуповатое,- пойми, что теперь уже ничего не важно. Ты меня прости, я сейчас опять начну философствовать.
И она снова, совсем как в тот раз в кафе, приподняла в удивлении правую бровь.
- Начнешь? Философствуй, мне нравится, когда ты это делаешь. Я в тот раз много думала над твоими словами. На балконе, помнишь?
- Помню, но сейчас другое. Сейчас мне только двадцать два, а тебе девятнадцать. Еще целая жизнь впереди, но все равно почему-то хочется плакать. Глупая сентиментальность лезет в голову. Я только то хотел сказать, что самое важное то, что я сейчас и здесь тебя люблю, и что никогда больше этого момента не будет. Никогда в жизни мы больше не встретимся здесь, никогда ты так красива не будешь, как сейчас. И уже теперь совершенно не важно, что будет дальше, важно то, что сейчас есть. Обещай мне, что ты на всю свою жизнь запомнишь, как мы здесь с тобой были, как я мальчишески тебе признался в любви. Обещай, что этот момент для тебя будет святым и ты пронесешь его через всю жизнь.
- А ты,- с упреком ответила она,- обещай, что раньше чем через три дня не уедешь!
Не допив вина, они побрели по Верхневолжской медленно, раскатывая обувью тротуар. Время от времени она покачивалась, теряла равновесие и тогда крепче схватывала его за локоть обеими руками, подаваясь в его сторону, упираясь лбом в его плечо. Он поддерживал ее, улыбался, когда обнаруживал ее почти детскую неуклюжесть, хотел всеми силами помочь. Вот, в медлительном потоке всех тех зданий, мимо которых они шли и которые незаметно для них сменяли друг друга, стала вырисовываться лениво, нехотя, но все же с силой бросаясь в глаза, серая громада, издалека походящая на скалу, политехнического института. И когда подошли ближе к нему, исчезла вся его грузная, довлеющая над взглядом сила, а вместо этого появились, хоть местами и обшарпанные, заброшенные балюстрады, да потерявшие уже давно оттенок первозданной белизны алебастровые статуи. Гриша все смотрел на эти статуи, ограды, фронтоны и вспоминал, как он здесь гулял несколько лет назад и теперь тайно благодарил судьбу, что пролетел тогда с поступлением, что не оказался в стенах этого молчаливого гиганта, что какой-то там Иван Иванович не зачислил его и он остался учиться в своем родном С. Вдруг из темноты из-за угла выскочила черная кошка и перебежала перед ними тротуар.
- Нет, не пойдем туда!- Столько было в голосе ее боязливости, столько ранимости приняло на себя существо ее.- Как же я могла забыть? Это же глупая примета, предрассудок... Ты что, совершенно не признаешь существование потусторонних сил?
-" Кто они, куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?"
- Но правда?
- Правда? Домовые , русалки, лешие, приметы, порчи, сила судьбы, гадания,- не знаю, может быть. Но все же глупо. Мы ищем необычного только в том, чего боимся. Но почему не отыскать потусторонние силы в том, к чему мы привыкли? Скажем, человек со всею его развитой нервной системой, психикой,- какая палитра чувств, идей! И разве он не потустороннее явление на фоне безжизненной природы и безрассудных зверей? А красота? Когда я вижу красоту,- разве может во мне еще таится сомнение в том, что она не от мира сего? В меня как будто вселяется бог. А свобода, любовь?
- Ты снова рассуждаешь попусту.
- Может быть. Тогда объясню проще. Я влюбился в тебя, как только увидел первый раз. Но что такое это "влюбился"? Почему именно ты, а не десятки других девушек? Как это объяснить физиологически? Никак! Но как объяснить другое: почему я, студент далеко не при первом финансовом достатке пустил в ход все свои последние деньги, чтобы приехать сюда, увидеть тебя, хотя и знаю, что в следующий раз увижу не скоро. Где здесь здравый смысл, где трезвый рассудок? "Палите из пушек по воробьям",- напрашивается рациональный вывод. И что после всего этого, разве этот мой поступок нельзя назвать явлением потусторонним?
- Умеешь ты выкрутиться из любой ситуации. Скоро уж мой последний автобус. Надо идти...
Они свернули на освещенную открытую улицу и, ускорив шаг, пошли вдоль по ней. Было уже девять часов, когда Гриша с нею прощался, целовал коротко в губы, отпускал ее руку...
- Я завтра приеду,- устало обещала она.
И через час уже Гриша сидел в квартире Шуньковского, в тихой комнате, один, пил горький кофе, а потом через каждые сорок минут ходил на балкон курить. Сигарету он держал всякий раз как-то неестественно, по-детски неуклюже и всякий раз пальцы рук его судорожно сгибались, когда он сбивал пепел, да и все существо его было словно покороблено чем, чем-то томилось; невидимый червь грыз ему душу изнутри. Он хотел читать, достал том Бунина в золотистом переплете и отыскал в нем знакомый рассказ. Но бесполезно. Сколько бы правдив, жизнен не был стиль автора, сколько бы страстна, ревнива, возвышенна не была описываемая им любовь,- все только останется стилем и описанием в сравнении с живым опытом, с чувством, переживаемом наяву. Да и как тут уловить смысл, проникнуться словом, как можно теперь думать о каком-то корнете Елагине, страдающем, обожающем, раскаивающемся в убийстве, когда сам любишь, страдаешь, не можешь понять... Гриша откинул книгу на подушку.
"Нет, нет, не понимаю, не могу понять. Что означают эти усмешки, кто я, в конце концов, для нее? Мальчишка, философ, оторванный от соков жизни? Может быть, допускаю! Но зачем это показывать? Неужели нельзя несколько дней играть в игру, изображать чувство нужды, тяготения? Что она этим хочет сказать: что я забавный, что со мной можно провести время? Как обходительно."
На следующий день они встретились еще днем. Договорились пойти в кино. И снова все те же ласки, поглаживания пальцев, поцелуи... И снова недоумение, непонятное выражение ее губ, ее ни о чем не говорящая инфантильность...
А уже после кино, когда они пошли на экскурсию по кремлю, когда остановились в Коромысловой Башне, когда нельзя было больше держать внутри томление, Гриша в разыгравшемся бессмысленном разговоре холодно и быстро перевел тему:
- Я все понимаю. Ты можешь ничего не отвечать. Я хорош как человек, собеседник, друг,- я все это понимаю, вижу. Да и что я могу требовать? Да и нужно ли что-то требовать? Твоя смущенность, хоть и не так-то выявлено, все говорит. Что бы ты не сказала, что бы не чувствовала в отношении ко мне, твои слова будут правы, твои чувства,- естественны. Ты меня не любишь. Я для тебя мальчишка, я это знаю. И если я тебе не интересен,- скажи. Зачем нужна обуза в любви? Любви нужна свобода, выбор... Скажи честно, я переживу. Прибегну к морали стоиков, почитаю "Житейскую мудрость" Шопенгауэра, наконец.
Она подалась к нему, схватила двумя руками за волосы, собрав их в копны, и прильнула губами к правому его уху.
- И это тебя спасет от разлуки со мной?- Чувственно зашептала она.- Как ты до сих пор наивен со своей философией, не имеющей ничего общего с настоящей жизнью.
Боже! За это, как хотелось ее лобызать, касаться ее щек, шеи, больно обнимать, гладить волосы... Это болезнь, неизлечимая податливость, разлившаяся по всему существу лихорадка... Это то, чего никогда больше не будет...
- Мы сегодня пойдем ко мне? Ответь таким же голосом, как ты сейчас говорила. Прошу, не повышай тон...- Изможденный, судорожный сам прошептал он
Вместо ответа она запустила свои руки в карманы его пальто, касалась кончиком своего носа его носа, целовала в губы...
И на сегодня, уже вечером, они ехали на квартиру к Шуньковскому, сначала в автобусе, в тесноте, прижимаясь друг к другу в толпе, не стесняясь теперь уж ничего, а потом в метро, в поезде, зло скрежетающем им в уши. И всегда этот ее парфюм, всегда перемешанный с ним сладкий аромат неведомо каких женских косметических принадлежностей и вместе с тем, от всего этого,- нарождающееся ощущение того, что городской воздух, воздух транспорта и подземки наполнен не тяжестью, затхлостью, источениями гадкой резины и мужского табака, а жизненной легкостью, свободою...
В квартире они ужинали сначала, и во время ужина Гриша, после всех своих признаний и излияний чувств, преград для того, чтобы беспричинно целовать ей пальцы рук, в шутку дуть ей в ухо, игриво щипать за талию иногда рассказывал скабрезные короткие истории, случавшиеся на вечеринках в С, чтобы уж совсем не казаться идеалистом. После ужина охмелевшие, но не сильно, они прошли в одну из комнат( в другой, через стену, жила квартирантка) с бутылкой недопитой мадеры, с двумя бокалами и сыром-косичкой. Марианна улеглась поперек тахты, жесткой, обтянутой дешевой тканью из сизого ворса и стала, проводя против направления ворсинок, что-то рисовать. Гриша, первое время лежавший на диване, стоящем недалеко от тахты, наблюдал за движениями ее пальцев, за каждым поворотом ее головы, каждою усмешкой, прикусыванием губы, поднятием,- это особенно сводило его с ума,- правой брови. Она как будто не замечала его, погруженная в свои мысли, не уловимые по выражению ее лица. Гриша, кривляясь, извиваясь точно змея, сполз с дивана, медленно пополз по ковру к ее ногам. Он обнял их, тонкие, стал, ехидничая, кусать их в икры прямо через джинсы. Она смеялась, запугивала его, что страстно боится вампиров, и потому, не будет ночевать в комнате с нечистой силой.
- Я стелю только диван?- вдруг пытливо спрашивал он.
- Для меня. Ты спишь на полу,- подтрунивала она в ответ.
- Но это, знаешь ли, совершенно не дает никакой гарантии, что я не приползу к тебе в логово...
Ночью она говорила ему шепотом, жалуясь:
- Мне снятся страшные сны
- Прости, я больше не стану изображать вампира.
- Нет, я серьезно.- И опять все та же надломленность в голосе, душевная слабость, переходящая в бессознательный крик отчаяния.- Научи, мистер философ, как бороться?
- Что в них? Убийцы? Монстры? Демоны?- И он резко замолчал, приняв, что застращает ее пуще прежнего.
- Да ты еще и предсказатель? На этой неделе, во вторник кажется...- Тут она остановилась, сжала его локоть.- Какой-то странный образ... Сам весь черный, даже и не черный, а как будто бесцветный, молчаливый... Все ходит за мной, все молчит. И даже не понятно, что ему нужно. И что бы это могло означать?..
- Что никаких демонов не бывает, кроме самого человека. Демон,- и есть безнравственная сторона человека. И зло существует только оттого, что мы сами впускаем его в наш мир. Все ночные кошмары- следствие неверного выбора, явление нам самим нашей же гадливости. Но я не хочу здесь иметь в виду тебя. Ты должна раскусит себя сама, сама сделать выбор.
- Ты опять говоришь отвлеченным языком,- недовольно вмешалась она.
- Прости. Главное, наша любовь- свободный выбор, и в ней нет ничего демонического. Скорее наоборот, в ней- изжигающая неправду сила.
Она стала кусать его в шею, больно. Он схватил ее за щеки, оттащил ее голову от себя, стал целовать, целовать, целовать...
На другой день Гриша уехал в С. Больше он уж никогда не видел Пар Иваныча.
3
Потустороннее явление? Да разве же, и в самом деле, эта любовь не была потусторонним явлением?..
Разве же во всем этом нет какого-то бунтарского посыла, противления разуму, не здравомыслящего действия? Разве во всем мире можно отыскать такую жгучую силу, такой всплеск, вспышку всего естества человеческого; разве же можно в любом другом случае, в случае, не имеющем отношение к любви, познать, прийти, обрести, наконец, тот недостаток, в самых основах наших, терзающий нашу душу, коробящий сердце; разве же можно, не любив, заполнить ту блуждающую в нас извечно пустоту, которая лишь наполнившись нектаром двух сердец, придает каждому из них подлинное основание биться во всю мощь?
Пар Иваныч, Пар Иваныч... Кто была такая эта Пар Иваныч?.. Да и где она теперь?..