Однажды миру стало известно, что Тамань самый дрянной городишко на юге России. Сомнений в достоверности такой оценки, данной Лермонтовым, у меня не возникало, но все равно с детства хотелось там побывать.
Тамань — от этого слова веет романтикой, что-то в нем таинственное, вольное, дерзкое. Между тем, в представлении жителей Тамань — всего лишь местность, Таманский полуостров. Местность небольшая, между крайними точками километров сто. Есть и населенный пункт, тоже небольшой, даже не райцентр. Может быть, кто-то и считает его городом, но по количеству жителей он значительно уступает многим кубанским станицам.
Нет, о Тамани так нельзя. Здесь с древности... О ней и теперь постоянно пишут, что... Позвольте, а если не пересказывать? Просто поделиться впечатлениями.
На Тамани, как и везде, бывает зима, но вспоминается она летней, солнечной. О такой и пишу.
Сразу же за Темрюком дорога пересекает бывшее болото или высохшее дно. Пейзаж своеобразный, свет слепящий, как в пустыне. Возможно, уже Тамань? Ее границы на картах не обозначены. Потом вверх, станица Голубицкая. За ней наверняка Тамань, ибо взору открывается панорама восхитительная, нельзя не ахнуть. Дали неоглядные, загадочные. Дорога полого спускается вдоль обрывистого берега моря. Море и небо — чистейшая голубизна. Такой великолепной голубизны и так много, конечно же, нет больше нигде.
А не преувеличиваю ли? Ведь Азовское море и небо не отличаются чистотой и яркостью красок. Песок местами с илом, вода мутновата. Нет, такое бывает, но у северных берегов. Здесь же вода, песок и краски чисты, хотя и смягчены, по сравнению с черноморскими.
Все это правее дороги. А левее... Под южным благодатным солнцем — хорошо ухоженные виноградники. Они до самого горизонта, там у горизонта горы. На переднем плане белокурая красавица с корзиной винограда — рекламная открытка, приглашающая туристов в Австрию. Такой же снимок, не хуже, можно сделать здесь, на дороге, если повернуться влево.
Дорога на Порт Кавказ идет сквозь виноградники, то приближаясь к морю, то удаляясь. Нет, это не моя Тамань. Эти красоты — всеобщее достояние, пока еще не оцененное.
Проект на бурение скважины, раздел — орография района. Тамань характеризуется геологами как местность пересеченная, с невысокими хребтами широтного простирания. Встречаются диапировые структуры, потухшие или периодически проявляющие себя грязевые вулканы.
Тамань начала 80-х — небольшие станицы и села без помпезных административных зданий и дворцов культуры. Скромное жилье, чистые улицы и дворы. Совхозы, выращивающие виноград, винзаводы, рыболовецкий колхоз. Промысловой рыбы почти не осталось, ее лов запрещен, но ловили, возможно, неофициально. Браконьерство же процветало. Кемпинг, пансионат, несколько пионерских лагерей. Все на провинциальном уровне.
Утреннее солнце, вода искрится, воздух свеж, песок чист, на нем затейливые узоры — художество волн. Признаки недавнего пребывания человека отсутствуют. Узкая прибрежная полоса разделяет море и обрывистый спуск к нему. Местами просто обрывы с выходами глубоких оврагов, местами протяженность спусков достигает сотен метров. Спуски, кручи, прилегающие к ним непахотные земли поросли буйными травами и кустарником, среди которого преобладают терен, шиповник, ажина, боярышник. Местность дикая, безлюдная. Где это? Да здесь же, на Тамани — побережье от совхоза Ильича и почти до Пересыпи —километров 40. В трех-четырех местах к морю можно подъехать, и все. Больше подъездов или удобных подходов нет.
От буровой по тропинке вниз, потом вдоль оврага и километра через два обрыв к морю. Морская даль, волны, одиночество, они не совместимы с житейской суетой, дрязгами, ожесточением. Море успокаивает, настроение нормализуется.
Когда-то в 50-х работал начальником участка. Буровые у моря — от Приморска-Ахтарска до Должанки. Часто в пути, море рядом, а купался редко — спешка, заботы. Подумалось: теперь так нельзя, с морем нужно дружить, тем более что купаться люблю и хорошо плаваю.
Периодически для разрядки стал ходить к морю. Потом привез на буровую велосипед. Время выкраивал вечерами или в воскресные дни. Вначале прогулки были недолгими. Однако, куда ведет эта тропа, что там дальше? Поездки удлинялись и чем больше узнавал окрестности, тем они (поездки) становились увлекательнее.
Море — такое большое и доброе. Оно всем что-то дает — настроение, здоровье, радость... взамен не требуя ничего.
Природа Тамани — наверное, это прежде всего теплое море. Море манящее, желанное и доступное. Оно неотразимо, как улыбка женщины.
Песчаное дно углубляется быстро — два десятка метров и нужно плыть. Если через сотню метров оглянуться — обрыв покажется небольшим, откроется перспектива с верхней частью буровой вышки. По мере удаления вышка как бы приподнимается, становится выше. Море неглубокое, сколько ни плыви — дно близко, в нескольких метрах. По сравнению с могучим океаном Азовское море кажется ручным, одомашненным. Но море есть море и шутки с ним плохи. В гневе жестокое. Часто штормовая волна безжалостно топит рыбачьи лодки и небольшие суда. Однажды в 70-х, гонимое ураганом, море озверело бросилось на сушу, смывая поселки, затопляя низины. Много людей погибло. Досталось тогда и Пересыпи. И снова покорное, ласковое, безответное...Для тех, кто связал свою судьбу с морем, оно, конечно, другое. У каждого свое.
Поздняя осень, в степи пусто, голо. Над самой землей летит что-то яркое, желтое. Сообразил не сразу — это же лиса. Патрикеевна не долго фасонила своей новой шубой и шикарным хвостом — скрылась в овраге. Братья наши меньшие, когда торопятся, перемещаются прыжками, а лиса рысью. Ее тело и вытянутый хвост почти не колеблются. От того и впечатление полета.
Однажды у посадки повстречал зайца, крупного, килограммов на 8—10. С минуту молча смотрели друг на друга. Я с интересом, он — равнодушно. При этом, как бы нехотя, пощипывал траву, неспешно перемещался туда-сюда. В серой пушистой шубе, совсем близко, мог бы достать его брошенной шапкой. Смотрины надоели, пошел на него. Заяц попрыгал в посадку, не торопясь.
НА БУРОВОЙ 11-ой КУЧУГУРЫ
Берег Азовского моря, село Кучугуры. На крутом взгорке за селом буровая, именуется 11 Кучугуры. Проектная глубина 4100 м, проектный горизонт — верхний мел, со вскрытием нижнего мела. Цель — поиск и разведка газовых залежей (из проекта).
При сравнительно небольшой глубине проектом предусматривалась сложная многоколонная конструкция скважины (4 колонны и хвостовик), высокая плотность бурового раствора (1,98—2,06), осложнения в виде осыпей, поглощений раствора и газоводопроявлений. Расчетная продолжительность строительства скважины 17 месяцев. Силовой привод — электрический.
Когда в 72-м Министерство нефтяной промышленности разделилось на два — нефтяное и газовое, видимо, не был учтен какой-то малоприметный человеческий фактор. Я к тому, что стоило только одному из ведомств начать разведку новой площади, как тут же появлялись буровые другого. Такое нельзя объяснить социализмом или русским характером (как теперь принято все объяснять), оно имеет глобальное распространение. К примеру: океан велик, но наши рыбаки (если верить прессе и рассказам) постоянно стремятся в американские, японские или другие воды. Американцев-японцев, наоборот, тянет в наши. Вот и здесь, на Тамани, мы забурили скважину рядом (в 500 м) от буровой 1 Кучугуры, обслуживаемую бригадой Ахтырского УБР, то есть нефтяниками.
Вблизи Кучугур наша буровая по счету вторая, что же касается ее номера "одиннадцать", то он, очевидно, связан с планами и прожектами геологов.
Коллегам не повезло. Скважина бурилась трудно, с осложнениями. При забое примерно 3500 м углубление фактически прекратилось — циркулирующий буровой раствор насыщался газом, что грозило выбросом, одновременно эти же или близлежащие горизонты раствор поглощали. В течение года было пробурено всего 4 метра, произведено 37 тампонирующих операций (закачка цементных смесей в поглощающий горизонт). Скважину ликвидировали.
11-я Кучугуры забурилась в марте 80-го. Бригадой руководил Николай Харьковский.
...Пятидесятые годы, Северская разведка. Мне пришлось работать в вахте бурильщика Харьковского. Ах, Николай — душа нараспашку! За тормозом стоял в клетчатой рубашке с засученными рукавами. Доброжелательный, улыбчивый, работал как бы шутя. Все у него получалось само собой. По пути на буровую в автобусе азартно играл в карты. Возвращаясь ночью, иногда похмелялись и пели казачьи песни. Что за чудо эти песни! Предки выразили в них душу и передали ее нам, потомкам. Слух и голос у Николая отличные. Любили его хлопцы.
Меня перевели в Каневскую. Виделись редко, мельком. Николай стал мастером, потолстел. Ко времени забуривания данной скважины он уже крепко болел — злодейка-водка сгубила сердце. Но Николай продолжал работать. На майские праздники скоропостижно умер.
Одни всю жизнь в поле, другие предпочитают контору. У меня эти виды деятельности чередовались. Последнее время ---начальник смены ЦИТС (центральной инженерно-технологической службы). Просился на буровую. Случай представился, руководство не возражало. Следует заметить, что мне тогда уже исполнилось 55. В этом возрасте буровики-полевики выходят на пенсию. Такое право имел и я. Тогда, в 80-м, максимальная пенсия буровика — 132 р. При зарплате 300 р. и более работающим пенсионерам пенсия вообще не выплачивалась.
Домики-вагончики — их много, больше десятка. Расставлены в два ряда, образуя улицу. У каждого свое предназначение —кухня-столовая, продуктовый склад, клуб, душевая-сушилка, склад-слесарка, административный "корпус"... Хотя вагончиков и много, но вахтовики живут тесно — койки в два яруса. Небольшой вагончик для начальства, такой же у женщин. В административном — документы, рация... Столовую снабжает продуктами ОРС (отдел рабочего снабжения).
На снимке, освещенный утренним солнцем, поселок выглядит привлекательно — чистенький, бетонная дорожка, под окнами цветочные клумбы. В домиках — разное, некоторые требовали серьезного ремонта.
Одновременно на буровой живут и, чередуясь, работают две вахты. Всего их четыре. Меняются через четверо суток. Вахтовый автобус начинает свой рейс в Краснодаре, пополняется в Новодмитриевской, Афинском, Холмском, Темрюке...
В 50-х и раньше бригадой руководил один буровой мастер, в 60-е уже двое — мастер и помощник мастера. В 70-х руководитель бригады стал называться начальником буровой, ему полагались помощники — мастера: один или два, в зависимости от сложности скважины. Нам полагалось два мастера. Периодически их и было два, но в основном один — Федор Васильевич Шевченко. Опытный буровик, без претензий. Напарник нравился. Когда дела шли нормально, мы менялись одновременно с вахтами. Находясь дома, я имел возможность связываться с буровой по радиотелефону.
С людьми знакомился по ходу дела. Одним из первых подошел электромонтер Владимир. "Алексеевич, со мной не пропадешь,— говорил он непринужденно.— Оборудование знаю, как свои пять пальцев". Монтеры были в каждой вахте, но серьезные неисправности им не по плечу. Выручал Владимир. Харьковский вывел его из вахты, он находился на подхвате. Вначале Владимир выпивал слегка, потом стал набираться основательно.
Говорили, что и Харьковский не ограничивал себя по части спиртного. Пил даже во время сердечных приступов. Казалось бы, и в бригаде должны быть нравы такими же, тем более что в течение последнего года бригада не бурила — транспортировка оборудования более чем на 300 километров, затяжное строительство буровой с сопутствующей неразберихой, да и на прежней точке скважина ликвидирована из-за аварии. Нет, бригада нормальная, дисциплина на уровне, спиртным не злоупотребляли. Владимиру предложил перестать пить, вернуться в вахту или уволиться. Через некоторое время он предпочел последнее.
В день приема — забой скважины 2500 м. Предстоял спуск очередной обсадной колонны. Не повезло: после трехдневной остановки, связанной с ремонтом оборудования, ствол потерял проходимость. Выпучивание пластичных глин Майкопа. Приступили к восстановлению ствола проработками. Неожиданно выяснилось, что на базе нет утяжелителя. Поступила команда стоять. Ожидать предполагалось долго. Но просто стоять нельзя. По технологическим соображениям нужны промывки, хоть периодически, для поддержания параметров бурового раствора. Для этих целей утяжелитель понемногу подвозили. Подумал: если идет промывка — можно и прорабатывать. Так, без команды, но и без возражений, мы постепенно восстановили ствол и спустили колонну. Позже, задним числом, на эти работы оформили документы.
В один из дней, во время проработки, началось поглощение, небольшое. Циркуляция не потерялась, но в течение получаса количество бурового раствора в приемных мерниках насосов уменьшилось кубометров на 10. В подобных случаях иногда достаточно остановить промывку, приподнять инструмент и постоять несколько часов — так называемый отстой. Поры поглощающих пород глинизируются (кальмотация) и поглощение прекращается. Так и сделали. Часов через шесть смогли продолжить проработку. Наверное, следовало предварительно согласовать наши действия с руководством. Отстой, как метод борьбы с поглощением, еще не имел официального признания, его всерьез не принимали. Наша инициатива тогда понравилась руководству. Но позже оно сочло нас партизанами. В отношениях возникла и стала нарастать напряженность.
Начальство, эх, начальство! Как с ним поладить? Имеется множество железных, проверенных жизнью, рекомендаций. Среди них, конечно, водка, совместное застолье, уступчивость, дружеская услуга. Высоко ценятся личная преданность, признание безусловного превосходства шефа... Да, чуть не забыл — неплохо, если получается то, что делаешь, но нельзя выпячиваться.
Позвольте, что за примитив, возразит кто-то. Согласен. В последнее время, особенно на Западе, появилось немало публикаций, посвященных взаимоотношениям в обществе. Рассматриваются тончайшие нюансы. Получается, что начальник как бы и не начальник, а шеф, босс. Сотрудники — коллеги. Шефа заботит, как создать обстановку, при которой способности сотрудников раскрылись бы наиболее полно. Само собой, что унижать достоинство сотрудников нельзя. Давить и перевоспитывать не надо. Просто каждому — свое место. Сотрудникам по отношению к своему шефу — тоже...
Читается с интересом. Публикации такого профиля популярны. Но Россия еще не Запад. Если там поведение человека во многом определяется жизнью, то у нас начальством. С оговорками можно сказать, что такое четкое разграничение общества на начальников и подчиненных — явление российское. Унижение личности, привычку подчиняться чужой воле нам вдалбливают с детства. В школе эти тенденции усиливаются. Наконец армия. Лучший солдат тот, кто готов выполнять любые, даже самые дурацкие распоряжения, безропотно терпит унижения и оскорбления. В отличие от американской армии, в нашей пресс бесправия и подавления ничем не ограничен. Дальнейшая жизнь — продолжение армии. В результате без начальства мы не можем. Если ослабевает давление официальных структур, появляются дедовщина, бугры, паханы... В нашем сознании собственная свобода и комфортность связаны с подавлением свободы и комфортности ближнего.
Опять кто-то возражает: сгустил краски, исказил действительность. Возможно, живем по-разному.
Ну а как с вышеприведенными рекомендациями по отношению к начальству? Все зависит от характера. Одни их не знают, но действуют в соответствии с ними. Другие знают и даже ценят, однако взаимоотношения с начальством оставляют желать много лучшего.
Подчиненных нужно учить, требовать с них, контролировать выполнение, что я и делал, в меру необходимости, находясь в роли руководителя. Сам же работал эффективно, с интересом только при полной самостоятельности, когда предоставлен был как бы самому себе. Работать на начальника, даже либерального и умного, не получалось, терял инициативу и лицо. С начальством больше не везло, чем везло. Может быть, поэтому в конце концов пришел к банальному выводу — все же лучше быть самому на-"чальником...
Принимая склад на буровой и бухгалтерскую документацию, убедился в абсолютной пробивной способности предшественника, его неограниченных возможностях. В бухгалтерии и у снабженцев Николаю все улыбались. И он улыбался. Улыбалось и руководство. Работалось легко, не замечалось или не придавалось значения многим упущениям, ошибкам, неэффективной работе бригады и даже запоям. Мне не прощалось ничего.
Особенно трудно приходилось с главным инженером. Видимо, он подозревал меня в самых что ни на есть смертных грехах —инакомыслии, самонадеянности и даже в критическом отношении к нему. Это было уже слишком, но предпосылки для таких подозрений имелись. В Каневской начинали, можно сказать, вместе: я мастером, а он начальником ПТО (производственно-технического отдела), вскоре стал главным инженером.
Он немного моложе меня, но к тому времени уже имел опыт руководящей работы и авторитет. Тогда немало изумлял неутомимостью, преданностью делу и умением работать. На спусках колонн, цементажах, аварийных работах чувствовал себя уверенно. В сложных, напряженных ситуациях, когда мы сосредоточивались на происходящем здесь, на данной буровой, он не забывал обзвонить другие буровые, контролировал работу конторы в целом. Взаимоотношения с людьми зрелые — с одними резкий, требовательный, с другими спокойный, снисходительный. Коллектив признал его довольно скоро. Позже — реорганизации, перестановки, работали то вместе, то на разных предприятиях. Когда вместе — я подчинялся ему.
Отношения сложились своеобразные. С одной стороны — на праздниках в одной компании с семьями, с другой, на работе, требовал с меня жестко, порой несправедливо. Однажды утром зашел к нему в кабинет:
— Разговаривая со мной, ты придираешься, кричишь, выворачиваешь меня наизнанку. Возвратясь домой, не нахожу себе места. Как же работать?
Он был немало удивлен. Полегчало. Его желчь и раздражительность стали изливаться на другого начальника смены, тоже собутыльника и добросовестного инженера.
Главный все больше употреблял спиртного и это отражалось не только на его характере. Неделями, а то и месяцами ожидали утверждения бумаги, среди которых были составленные мной и нужные мне. В наших отношениях теплота уже отсутствовала. Временами его хамство приводило в ярость, едва сдерживался.
Выходит — недруг, зловредный начальник? Не все так просто. Когда судьба поступала со мной круто, он помогал по-крупному. Вот и недавно, с полгода назад, работая в науке (работал напряженно, на пределе возможного), стал неугодным патрону. Тогда же очень опасно заболела Клара. Трудно пришлось. Сдавала психика. Не стал воспринимать юмор, ведомственные публикации вызывали отвращение. Работа и все связанное с ней казалось чуждым, враждебным. Желанными остались только Клара, друзья и природа. Природа представлялась чем-то большим, добрым, прекрасным.
В этот критический момент руководство УБР решительно протянуло мне руку. Я был приглашен на прежнюю должность, мало того (видимо, с подачи того же руководства), в объединении мне предложили технологический отдел. Но тогда было не до отдела. Думалось — дальнейшая работа должна быть связана с природой, с буровой.
Первая моя зима на Тамани выдалась холодной. Временами крепкие морозы со жгучими ветрами. Стылые поля под хмурым небом выглядели безжизненными. Замерзло море, но не блестящим гладким льдом. Сколько видел глаз, поверхность представляла собой нагромождение торосов. Казалось, что море замерзло мгновенно во время хаоса, неистового шабаша стихий. Ну как здесь не вспомнить о медузе Горгоне? Ах, море, мой любезный друг, мне известны многие твои проделки, но о такой не приходилось слышать. Я не поленился — вторично явился к морю и запечатлел его на пленке.
После спуска 12-дюймовой колонны (диаметром 324 мм), как и предусматривалось проектом, бурение сопровождалось осложнениями. Их интенсивность можно оценить как умеренную. О проводке скважины в условиях осыпей я уже писал. Затяжки-посадки не прорабатывали. Технологи в УБР смотрели на дрилограммы молча и, видимо, думали — если этот наглец влипнет, тогда уж мы ему покажем.
Во время бурения (или после спуска долота) в растворе иногда появляется газ, процентов до 10—15. Газ (метановый) сам по себе раствор не покидает, верней, выделяется, но плохо. На буровой уже имелась новинка — вакуумный дегазатор. С его помощью процесс дегазации значительно упростился. С газом особых хлопот не было, но он зловещий симптом выброса. Признак того, что имеются газонасыщенные породы и их пластовое давление близко к гидростатическому в скважине.
Скважина периодически поглощала. Интенсивность разная. Существует множество рекомендаций по предупреждению поглощения. Среди них первейшая — снижение плотности раствора, но здесь рискованно — скважина проявляет газом. Далее идут уменьшение скорости спуска, промежуточные промывки, ввод в раствор наполнителя... Борьба с поглощением — дело трудоемкое, дорогое, чревато другими осложнениями.
Чтобы сократить время на профилактику, нужно хорошо понимать, чувствовать скважину. Мои хлопцы таким чувством не обладали. Постоянно уличал их в том, что вовремя не заметили начало поглощения, что уменьшился выход раствора при спуске, увеличилась разгрузка по дрилометру... и не принято надлежащих мер. За невнимательность и пассивность часто тут же расплачивались поглощением.
Непривычные требования, плотная опека, много замечаний... Не всем такое нравится. Пожалуй, понимание началось с вахты бурильщика Гражданки.
ГРАЖДАНКА И ДРУГИЕ
Николай Васильевич Гражданка — тогда ему было лет пятьдесят, — среднего роста, кряжистый, взгляд серьезный. К хлопцам строгий и добрый. Как-то в начале нашей совместной работы Васильевич допустил оплошность. Я сделал замечание, так вскользь, без морали. Чуть позже подумал: либеральничаю, а люди разные. Надо быть строже, соблюдать дистанцию, по крайней мере пока не узнаю кто есть кто. Жизнь безжалостна. По неписаным законам за каждую травму или аварию кого-то наказывают. В объяснительной (докладной) руководитель обвиняет исполнителя, исполнитель же ссылается на обстоятельства, неисправности или нехватку чего-либо, то есть винит руководителя. Ответственность несет чаще тот, у кого слабей характер. Начинать с либерализма не стоит. Васильевич, видимо, воспринял мою снисходительность по-другому — как признак порядочности, аванс доверия. И больше не ошибался. Отношения вскоре стали хорошими, доверительными. В отличие от некоторых, Васильевича не заносило на пьянки, стяжательство, на треп о победах над женщинами в годы лихой юности. С уважением относился к самому себе и общепринятой морали. Наверное, его черты характера могли бы быть использованы сторонниками социалистического реализма для , портрета передового рабочего, даже партийца. Но партийцем Васильевич не был, долго работал помбуром, прежде чем стать бурильщиком. Мои представления о Васильевиче складывались постепенно, по его отношению к делу, к людям.
На снимке он и его вахта возле бурового насоса. Все в касках и брезентовках. Лица спокойные, серьезные. В группе первый помбур П. Деревянко — невысокий, скромный, добросовестный рабочий. Верховой Н. Литвин — мужчина видный, немного горластый, но дело знал. Электромонтер Сергей Моторин. О нем подробней. В бригаду пришел после увольнения Владимира, того самого, который предпочел остаться верным себе и водке. Сергею лет тридцать, в бурении новичок. Профессией электрика овладел в армии и там же получил (как считал) неплохую практику. Подумалось о нем с сомнением, но группа допуска высокая. И потом... взгляд карих глаз такой спокойный, доверчивый, наивный, что, разговаривая с ним, нельзя не улыбнуться. Вскоре стало ясно: Сергей запросто разбирается в сложной аппаратуре. Электромонтеры признали его лидером. Организацию профилактики оборудования в буровой и на подстанции он взял на себя. Простоев по вине монтеров не стало. Сергей оставался таким же, без претензий на привилегии. На работе всегда при деле, не пил, не прогуливал, не хамил. Иногда вахта приглашала его поработать у ротора. Сергей не отказывался. Правда, приглашали редко. Как часто мы не отдаем должного скромному, но ценному работнику. Такие, как Сергей, определяют эффективность труда целого коллектива. Но наше внимание, а иногда и пряники, достаются не Сергеям, а тем, кто способен тормозить, вредить, людям с гонором, самомнением.
* * *
На Тамани работали две наших бригады. Их объединял РИТС. Раньше такое подразделение называлось участком бурения. В его составе начальник Дьяков Геннадий Пантелеевич и инженер по сложным работам Гуща Николай Сергеевич. Были и другие, но вышли на пенсию. Оба в бурении с молодости. Я их знал с 50-х. Уважаемые люди, в свое время мастеровали, бурили глубокие, сложные скважины. Я им очень благодарен за то, что здесь, на Тамани, оказавшись моими ближайшими начальниками, они не стали в руководящую позу, не предлагали свой опыт, стиль и взгляды. Когда было трудно, советовался с ними, мнения совпадали.
Странное образование этот РИТС. Он не располагал промежуточными складами, рацией и даже административным вагончиком, хотя управление и базы снабжения — более чем за 200 км. Его сотрудники — вольные специалисты, подключались к делу, когда считали нужным. Жилье — на обеих буровых, но находились больше у соседа.
* * *
Несмотря на сложности, бурение шло в довольно высоком темпе. Интервал 2518—3325 пройден за два месяца и перекрыт следующей технической колонной, диаметром 245 мм.
Вышесказанное означает — подготовлен ствол, спущена и зацементирована обсадная колонна. На устье смонтировано новое противовыбросовое оборудование. Заменены бурильные трубы, так как предстояло бурить долотом другого, меньшего диаметра. Ответственные, трудоемкие работы продолжительностью примерно в месяц.
После спуска колонны условия бурения оставались сложными. Учитывая их, месячное задание не превышало 100 м. Примерно такие же' скорости предусматривались и проектом. Производя в месяц по 12—15 долблений, мы бурили по 130—150 метров. Но, странное дело, наши успехи раздражали управленцев. Все же по итогам соцсоревнования нам присудили второе место. Неплохо. Но тут же, в информационном бюллетене приводились показатели, из которых следовало, что у нас они самые высокие. В следующем квартале — на третьем месте и опять при самых высоких показателях.
Как-то ночью, перед подъемом инструмента, раствор оказался перебит нефтью и газом (газа процентов 15). Опасное дело, неизвестно, что за этим последует. Срочно приступили к дегазации и утяжелению. На буровой имелась техника, облегчающая данную работу, но она не гарантировала равномерную плотность раствора. Неравномерная плотность —одна из причин поглощений, а они случались часто. Утяжеляли через воронку гидросмесителя, лопатами. Положение осложнялось тем, что утяжелитель заканчивался.
Озабоченный обстоятельствами, я не заметил, что уже полночь и появление на баритной площадке сменяющей вахты показалось неожиданным. Заступившие двигались вяло, словно еще не проснулись, даже покачивались. Боже, они же пьяны! И больше других — бурильщик. Дорога была каждая минута, каждый человек — нужно наблюдать в буровой за выходящим раствором, кому-то обслуживать желоба и дегазатор, насосную и утяжелять. В перспективе возможен выброс, а он развивается так стремительно... Если бы сразу заметил состояние буровиков, не отпустил бы сменяемых, а теперь попробуй собрать. Бывают минуты эмоционально и психологически очень напряженные...
— Хлопцы, пошевеливайтесь, выше темп!
— Так ведь нечего бросать, барит кончился.
Как кончился?! Я повысил голос и сам взялся за лопату.
— Берите носилки, вон его сколько по краям и за пределами площадки!
Там можно было насобирать еще тонн 10. Темп возрос. К счастью, минут через 30 раствор стал выходить без газа. Опасность выброса миновала. Официально обвинить вахту в пьянстве уже не мог, так как допустил к работе. Сказал, чтобы промыли скважину по циклу, проконтролировали раствор (замером параметров и обработкой занималась женщина-коллектор), подняли инструмент в обсаженный ствол и вычистили приемные мерники. Чистка мерников — грязная, тяжелая и в данном случае незапланированная работа. Задание выполнили полностью.
ШЕПЕЛЕВ И ДРУГИЕ
Звали его Николай. В бригаду пришел помбуром. До этого работал бурильщиком. Лет сорока, крупный, спокойный, в гневе решительный. На судьбу не жаловался, у ротора работал добросовестно. Бурильщик Комиссаров иногда доверял ему тормоз. За тормозом стоял уверенно: чувствовался профессионализм. Хлопцам нравился. Комиссаров скоро собирался на пенсию. Кем заменить? Я знал, что Шепелев разжалован за пьянку. Так ведь работает хорошо, не пьет. И я часто в немилости у начальства, хотя чем хуже других? Мерить людей своим аршином рискованно. Уже приходилось расплачиваться за подобные эксперименты, но наука не пошла впрок. Тогда еще не читал докладной его бывшего мастера. Прочитал позже — это был крик души человека, замученного пьянками Шепелева.
В чем смысл жизни? "В работе и водке, — убежден Николай. — Работа позволяет уважать самого себя. Хорошо работать, когда напарники дружны, понимают тебя и дело. Задания, указания ни к чему — сами во всем разберемся. Но жизнь без водки лишена радости. Водка, друзья, компания — как без них? Свое отработать можно и после выпивки, так зачем же мешать? Те, кто мешают, — недруги". Нет, он не желал им зла, но они не дают жить как хочется. А жизнь по чужим правилам — что за жизнь?
На перекрестке дорог молодежь. Одеты модно, пожалуй, даже элегантно. С ними миловидная девушка Оля. Держатся с достоинством, лица риветливые. Кто они? Научные сотрудники, специалисты, командированные для обмена опытом? Нет. Вахты бурильщиков И. Кучера и Н. Шепелева в ожидании своего автобуса. Здесь же Александр Проничев — слесарь Божьей милостью. Когда Александр на вахте — не страшит выход из строя компрессора, певмоприборов или ключа АКБ. Александр все может и делает быстро. Он и у ротора работает охотно. Николай Полещук первый помбур, опытный и толковый буровик, кстати, скромный и непьющий. Николай Точило — электромонтер с дипломом техника. В бригаде недавно. Приходилось ему бывать и секретарем райкома комсомола. Парень видный, крепко скроенный, но моральных задатков за ним не замечал. К обязанностям монтера относился прохладно, однако не сачок. Во время спуско-подъемов предпочитал находиться на полатях — помогал верховому или подменял его. Оба (он и Александр) друзья, единомышленники и собутыльники естественно.
ПОГЛАЩЕНИЕ РАСТВОРА И ОТСТОЙ.
Дела давно минувших дней. Чтобы освежить память, зашел в геологический отдел и попросил дело скважины. Оно сохранилось. Даты, глубины, краткие записи. При забое 3601 м во время бурения выход раствора прекратился, уровень ушел. Попытки долить скважину до устья оказались безуспешными. Подняли инструмент в обсаженный ствол. По окраске свеч раствором уровень определен (приблизительно) в 150 м от устья. Отчетливо прослушивалось шипение и пробулъкивание газа, которое часов через десять прекратилось.
Отстой скважины — каковы его возможности? Теоретических обоснований нет. В ведомственной печати на эту тему была статья. Писал научный сотрудник из Туркменистана. Получалось, как и у нас — небольшие поглощения могут быть ликвидированы с помощью отстоя. Сопротивление пласта увеличивается, но до определенного предела, после которого поглощение возобновляется. Данный случай выходил за пределы нашей практики. И все же получилось. Часов через 40 скважину удалось заполнить до. устья, а через 52 циркуляцию восстановить. Бурение продолжили.
"Почему при поглощениях вы всегда прибегаете к отстоям? Не лучше ли закачать в пласт цементную смесь?" — говорили скептики. На первый взгляд, так. Но, чтобы приступить к тампонажу, нужно восстановить циркуляцию, что тот же отстой. Затем спуско-подъемы, геофизические исследования, тампонаж, ОЗЦ (ожидание затвердевания цемента), разбуривание его... Времени уходит кратно больше, а результат сомнительный. Здесь можно спорить, но опыт соседей (37 тампонажных операций) не в пользу тампонажей. И мы провели одну закачку цемента — после разбуривания поглощение возобновилось. Плотность раствора... На эту тему шли постоянные дискуссии с геологами. Ее уменьшили до 1,92—1,90, но периодические поглощения продолжались. Мы придерживались нижней границы, иногда перебарщивали и фактически бурили на 1,88. Помогало, но мало. Думалось: зачем насиловать скважину, надо снижать еще. В конце концов нам узаконили плотность 1,90— 1,88. Далось такое нелегко. Наши соседи на буровой 1 Кучугуры тоже были склонны снижать плотность — не разрешала Москва. Слишком большой риск. В разрезе высоконапорные горизонты — газ да и соленые воды. Вода — рапа, соли магниевые — уничтожающие все живое, а рядом Азовское море.
Опять о буровом растворе. Стоил он недешево. Утяжелитель — барит (рублей по 60 за тонну) из Казахстана, бентонитовая глина из Армении или Донбасса, химикаты... Если учесть, что для проводки скважины требуются тысячи, а чаще десятки тысяч тонн барита, то станет ясно, что значительная доля стоимости бурения приходится на раствор. С другой стороны, в разрезе много бентонитовых глин, при бурении они частично растворяются. Раствор разжижают водой и химикатами, а для поддержания плотности утяжеляют. Раствор прибавляется, его сливают в емкости и земляные амбары. Раствор и расходуется —на виброситах, при чистке емкостей... И, конечно же, при поглощениях. По техническим нормам, запасного раствора должно быть не менее двух объемов скважины (кубометров 500) на случай выброса и других непредвиденных обстоятельств.
Целая система трубопроводов и механизмов предназначена для поддержания раствора в текучем состоянии и подачи его в приемные мерники насосов. Казалось бы, с раствором нет проблем. Но они есть и не простые. Несмотря на механизацию, чтобы взять из амбаров и подготовить к закачке в скважину несколько десятков кубометров раствора (обработать реагентами, подутяжелить), нужно много часов. Хорошо, когда запас достаточный, приготовлять его из сыпучих материалов значительно дольше.
Я жестко требовал бережно относиться к раствору и при поглощениях ни в коем случае не увлекаться закачкой его в пласт. Исходя из здравого смысла, придерживались следующего — если поглощение превышает 10 кубометров в час, бурение прекращать и поднимать инструмент для отстоя. Может быть, поэтому наши осложнения в сводках выглядели не очень серьезными. Некоторые полагали, что мы осторожничаем. Однако именно такой подход позволял много бурить за месяц.
При забое 3653 м, как и в прошлый раз, выход раствора прекратился, уровень ушел куда-то на трудно определяемую глубину. Подъем в обсаженный ствол, безрезультатные попытки долива и т. д. Однако теперь пробулькивание и клекот газа слышались сильней и все нарастали. Поглощение произошло в первой половине дня, а к вечеру клокотало уже у устья. Встревоженные происходящим, на буровую приехали начальники ЦИТС и нашего РИТС. Хмурились, задумчиво молчали. Видимо, каждый размышлял, что предпринимать, если начнется перелив — явный признак того, что заработал пласт. На устье мощное, по тому времени, противовыбросовое оборудование, рассчитанное на 350 атмосфер. Если герметизировать устье (закрыть превентор), под ним станет скапливаться газ, буровой раствор будет задавлен в поглощающий горизонт. Скважина опорожнится, давление возрастет до пластового, а оно порядка 600 атмосфер.
Закачивать раствор? Но скважина его поглощает. Пустить скважину на отработку газом через превенторные отводы? Но техническая колонна не рассчитана на значительное снижение внутреннего давления, ее сомнет, скважина погибнет, и это еще не самый худший вариант. Худший — открытый неуправляемый фонтан.
Думалось: превенторы не закрывать до последнего, пока не начнется перелив. Если начнется, закрыть, периодически стравливать газ и закачивать раствор в затрубное на поглощение. Обвязка позволяет. Выиграем время до прихода цементировочных агрегатов. Дальнейшее неясно, по обстоятельствам.
После полуночи пена вышла в желоба, но это еще не перелив. Несколько напряженнейших часов. К утру скважина стала понемногу успокаиваться. Долили скважину и восстановили циркуляцию через 81 час.
Для разобщения и изоляции пройденных горизонтов проектом предусматривалось на этой глубине спустить 8" хвостовик (спустить и зацементировать обсадную колонну в интервале открытого ствола). Казалось бы, хвостовик облегчит дальнейшее углубление. Однако известно и другое — в сложных условиях (а они сложные) не удается качественно зацементировать хвостовик. Те горизонты, что поглощали до спуска, поглощают и потом. Кроме того, в стволе уменьшенного диаметра усугубляется вероятность поглощений и проявлений. Хвостовик на 1 Кучугуры не решил проблем. Зачем же с ним связываться? Хорошо бы снизить плотность до 1,80 цифра получается расчетом, исходя из падения уровня при поглощении.
Мне казалось, что взаимоотношения со скважиной трудные, но складываются. Только бы не мешали, Бог даст — прорвемся к проектной глубине.
Кто-то, умудренный жизнью, в этой ситуации постарался бы переложить ответственность на начальство и обстоятельства, подчеркивал трудности, доказывал невозможность дальнейших работ. Я же проявлял инициативу и тянул ответственность на себя. Логика в такой позиции есть — нельзя довести скважину до ума, перекладывая ответственность на других...
* * *
Неожиданно на буровую приехала комиссия во главе с заместителем генерального директора объединения по бурению. По традиции вначале слово предоставили исполнителю. Когда излагал предложения, главный инженер УБР прервал меня:
— Что ты плетешь?.. Ты, ты же инженер! — казалось, он возмущен до предела.
— Не надо давить, пусть говорит! — и его, в свою очередь, прервал зам. по бурению.
Наш высокий шеф не знал специфики данной площади, но с ним два начальника отделов — производственного и технологического — авторитетные буровики. Главный больше не выступал. Решили продолжить бурение без спуска хвостовика, плотность раствора снизить еще на две сотки. Судьбоносное для скважины решение...
Протокол этого совещания в деле скважины я не нашел. Был другой — при главном геологе объединения, в спокойном тоне, без эмоций. "По данным бурения геологи сочли возможным снизить прогнозный коэффициент АВПД (аномально высокого пластового давления) до 1,80, на основании чего и определена плотность раствора для дальнейшего углубления 1,85—1,86".
ВЫХОД НА ПРОЕКТНУЮ ГЛУБИНУ И СПУСК КОЛОННЫ
Скорости бурения возросли. Скважина еще капризничала, сопротивлялась, но больше для видимости, понимая, что ей не устоять. Наконец — проектная глубина! Победа!
Несмотря на значительные потери времени из-за осложнений и оргпростоев (особенно в начале бурения, при восстановлении ствола), мы укладывались в установленный нарядом срок. Однако... геологи увеличили глубину еще на 20 м, потом еще и еще. Бурение сверх проекта можно сравнить с бегом спортсмена, которому после финиша вдруг увеличивают дистанцию. Приближаясь к финишу, спортсмен выкладывается полностью, до конца и морально, и физически. Возможно ли его заставить бежать еще? Так .и бригада на заключительном этапе, стремясь к проекту, работает на пределе возможного, пренебрегая профилактикой, ремонтами, мирясь с упущениями и недостатками. Наконец можно с облегчением вздохнуть, но нет, давай еще!
Всего сверх проекта пробурили 58 м (до 4158 м), но эти метры, эти шесть долблений сопровождались тремя каротажами и каждый раз в полном объеме. После каротажа — ожидание решения. Я присутствовал на одном из таких совещаний при главном геологе объединения. В пятницу оно не состоялось — кто-то отсутствовал. В субботу и воскресенье управленцы, естественно, не работают, а буровая ждет. Запомнились надменные физиономии геологов. Ожидание каротажников, ожидание решений... Такое бурение ни к чему — одни убытки и огорчения. План на спуск эксплуатационной колонны уже на буровой и сама колонна тоже. Трубы разложены на стеллажах в соответствии с расчетом. Скважина и буровая готовы к спуску. Правда, не совсем. По издавна заведенному порядку мера труб представляла собой обширную ведомость. По каждой трубе в графах записывается множество данных — марка стали, толщина стенки, завод-изготовитель, номер плавки, номер трубы... давление опрессовки. Просматривая акт на опрессовку, обнаружил путаницу: кажется, по нескольким трубам давление опрессовки не соответствовало марке стали и положенного запаса труб не подвезли. Связь плохая, но множество раз дозванивался до трубной базы, просил приехать разобраться. Звонил не только трубникам, но и технологам, механикам, в ЦИТС — просил прислать комиссию для проверки готовности (так положено) и ответственного на спуск. На звонки не реагировали. К такому отношению привык.
Но как же быть? Начну спуск, тогда зашевелятся. И начал. В одной из сводок передал: подготовка к спуску, компановка низа, спуск — 40 труб. Случай, по-моему, беспрецедентный. Вскоре на буровую явился представитель ЦИТС — Немна Николай Прохорович.
А как же трубы, с которыми путаница? Расчетом прикинул, что даже в худшем случае ничего страшного не произойдет, коэффициент запаса прочности уменьшится, но все же останется больше единицы.
Спуск шел нормально. На второй день прибыл еще один представитель с полномочиями начальника ЦИТС — Калоша Евгений Георгиевич. и •' * "
Каждая спускаемая в скважину труба вытесняет буровой раствор и он течет по желобам. Метрах в четырехстах от забоя выход раствора прекратился. Попытались восстановить циркуляцию, не удалось — скважина поглощала. "Качать на поглощение бесполезно, лучше подождать", — предложил я. Представители не возражали.
Когда на буровой не хватало какой-нибудь железки — ездил к соседям, ахтырчанам, они помогали. Пропуски во фланцевом соединении вынудили поехать и теперь". Когда уехал, Е. Г. Калоша решил качать на поглощение. -Израсходовал кубометров 80 раствора — безрезультатно, разумеется. Вернувшись, с сожалением смотрел на конусообразно просевшие амбары, настроение понизилось. Евгений Григорьевич, напротив, шутил и выглядел если не героем, то человеком смелым, решительным. Посоветовавшись с руководством УБР, продолжили спуск. Ожидать можно было разное — и недопуск колонны, и цементаж без выхода циркуляции (то есть некачественный). Но метров через 200 выход раствора в желоба восстановился. Допуск колонны, промывка и цементаж прошли без приключений.
Бригада демонтировала превенторное хозяйство, а в это время мой хороший товарищ, опытный и добросовестный технолог, тщательно проверял первичную документацию — дрилограммы, журналы, вахтовый и глинистых растворов, акты на опрессовку приспособлений и труб...
"Сергей, — говорил я ему, — почему же ты не приехал перед спуском колонны? Мы так просили". Сергей молчал. Видимо, главный поручил ему во что бы то ни стало найти компромат. И доискался-таки. Те самые трубы, о которых упоминал. Позже, когда колонна была уже спрессована, ее герметичность и прочность доказаны, вышел приказ: объявлялся строгий выговор, но не мне, а ни в чем неповинному Н. П. Немне.
Обвязка устья скважины колонной головкой — работа уникальная по своей значимости и ответственности. Верхняя часть колонны и колонная головка (резьбы, сварные швы) на данной скважине испытывались давлением воздуха 580 атм., а фонтанная арматура на 700 атм., но водой. При таких давлениях воздух теряет упругие свойства, дет себя жестко, как жидкость.
Колонна цементировалась в два приема — сначала нижняя ее часть, потом верхняя, для чего компановка колонны включала спецмуфту. Теперь, после опрессовки верхней части, предстояло разбурить (долотом и тру ми малого диаметра) пробку в спецмуфте и цементный стакан (метров 100 цемента) внизу колонны. На завершающем этапе работ выяснилось (опрессовкой), что цемент у башмака (в самом низу) —некачественный. Внутреннее пространство колонны сообщалось с забоин пластом. По технологическим нормам следовало еще цементировать низ колонны, добиться ее герметичное потом прострелять в заданном интервале (перфорирова и испытывать пласт. Здесь же сообщение колонны с пластом уже имелось. Ну как не удовлетворить любопытство, как не опробовать забойный пласт?
Но это не предусмотрено проектом и опасно. Компановка бурильных труб с долотом может оказаться прихваченной. И все же такая команда поступила.
Водой вытесняли из скважины буровой раствор. В процессе замены пласт заработал, интенсивно выбрасывая жидкость. Затрубное подключили к факельной линии. Хорошо закрепленная линия мелко вибрировала. Удачно брошенный держак с зажженной паклей пролетел над "свечой". Вспыхнуло мощное голубое пламя, сопровождаемое низким ревом. Вверх полетели шапки, срывающимися голосами кричали "ура", к горлу подступил коме глаза затуманило. Газ, дорогой, как долго мы тебя искали, как старались, надеялись... Сколько громадных мильонов заколотили в землю ради тебя...
Минут через двадцать поступила команда, задавить скважину. Процесс обратный — качали в трубки воду, за ней буровой раствор. Скважина заглохла, но инструмент оказался прихваченным. Потребовалось немало времени и умения, чтобы его расходить.
Испытание забоя повторили, но уже с и пользованием насосно-компрессорных труб. Увы, эйфория по поводу газа оказалась преждевременной. Дебит газа постепенно уменьшалея, а воды — увеличивался. На третьи сутки скважина фонтанировала всего лишь разгазированной водой. Поставили цементный мост и приступили к испытанию планово объекта.
На разведочных скважинах норматива время бурения и испытания первого объекта объединено. Осметить работы, связанные с опробованием забоя, а они были продолжительными, руководство отказалось. Бригада лишалась премии за ускорение.
ДИСКУССИЯ
Смогу ли я заинтересовать читающего описанием технологических процессов в бурении? Не знаю. Но нужны ли эти описания? Литераторы по этому поводу весьма категоричны — нет, не нужны. Трудовая деятельность героя — всего лишь фон для раскрытия его характера, натуры, души. Но как же познать душу человека без его дела? Может быть, поэтому так мало достойных произведений о человеке труда и многим он кажется примитивным? Литераторы обычно ссылаются на Льва Толстого. Но никто глубже Толстого не вникал в сущность дела и профессии. Да, но не до такой же степени. Теперешний мир состоит из узких специалистов. Что они делают, верней, как делают свое дело, мы не знаем.
Конечно же, я не литератор. Здесь всего лишь заметки специалиста. Ниже, в данном разделе, материал наиболее специфичен, он для коллег, но я его упрощаю, даю пояснения, чтобы он мог быть понят не буровиками, но людьми любознательными.
Теперь уже, будучи экс-буровиком, мысленно вернулся в дни проводки скважины 11 Кучугуры. За столом двое: я и напротив меня... тоже я. Второе "я" взялось отстаивать невысказанные на совещании взгляды и мысли главного инженера.
— Почему ты вообразил, — говорит главный, — что с проявляющими газом пропластками можно на "ты"? Да, они локальны, быстро разряжаются, но где гарантия, что не встретится такой, у которого хватит энергии выбросить раствор? Примеров больше чем достаточно: на площади Кошехабльской у Куприна;, на Новодмитриевской у Русецкого, на Зыбзе... Скважины выбросили раствор, перешли на газ, через несколько суток заглохли, но оказались загубленными.
Я. -Действительно, эффективно бороться с выбросами мы не умеем...
Здесь необходимо отступление. Считалось, что выбросы и неуправляемые фонтаны случаются по халатности, недосмотру, потере бдительности... Упустили плотность раствора... или даже не упускали. При вскрытии газового горизонта (а этого можно не знать) во время подъема, вследствие поршневого эффекта, диффузии и пр. на забое скопился газ. После спуска очередного долота, при промывке, газовая пачка поднимается, расширяется, и на определенной глубине (когда давление снизится до критического), раствор, что выше пачки, выбрасывается газом из затрубного, одновременно начинает работать пласт.
Удержать скважину просто, считают теоретики. Нужно своевременно закрыть превентор и выпустить газ по отводу через штуцер. Закачиваемый раствор немного утяжелять. Немного — чтобы не вызвать поглощения.
Выбросы по такому сценарию бывали, но в последнее время (глубины и условия изменились) больше по-другому. Скважина начинала работать сразу при вскрытии высоконапорного горизонта. События развивались стремительно, буровики оказывались бессильными.
А как там у них? Наши поехали в США, потом в Ахтырке силами сотрудников краснодарского ВНИКРа организовали всесоюзные курсы по изучению американского опыта борьбы с выбросами (74—76-е годы). Американцы свой опыт не скрывали. "Инженер-нефтяник", выходивший и на русском языке, публиковал серию статей на эту тему.
Каковы признаки начавшегося проявления? Конечно же увеличение объема выходящего из затрубного раствора. "Нет, не только", — говорят американцы. Возрастает давление закачки, это хорошо видно на манометре в буровой. Циркуляцию следует остановить, превентор закрыть и по давлению на стояке (в буровой) определить, какой плотности раствор закачивать. Этот важный момент с давлениями отсутствовал в наших инструкциях как до кампании с курсами, так и после нее.
Давление в буровой — то есть давление, при котором раствор закачивается в бурильные трубы. Из прежних инструкций следовало, что пластовое проявление сопровождается уменьшением давления на стояке, так как плотность раствора в затрубном снижается, что логично. Теперь же американские практики (в журнале) и наши мастера, у которых произошел выброс, утверждали противоположное — давление возрастает. На курсах этот момент деликатно обошли. Я немало размышлял —может ли быть такое? Буровики (любой национальности) способны наплести что угодно, а приборов, фиксирующих давление, на буровой не было. Все же, видимо, может, хотя бы за счет увеличения гидравлических потерь в затрубном. Но явление это будет непродолжительным и возможно лишь при определенных условиях. Все скважины, которые у нас выбросили, имели забой порядка 5000 м, плотность раствора два и более, на всех были спущены хвостовики, вследствие чего при дальнейшем углублении зазор между скважиной и бурильной компоновкой — минимальный, а гидравлическое сопротивление затрубного — значительное. Кстати, такое сочетание конструкции скважины и бурильной компоновки наиболее выбросоопасно — для разгазирования нижней части затрубного нужно совсем немного флюида и времени.
У Русецкого в начале выброса (бригада заканчивала отработку долота) давление повысилось со 120 до 150 атмосфер и лопнула предохранительная диафрагма насоса. Хлопцы хотели ее сменить, но давление в нагнетательной линии не стравливалось. Было уже не до диафрагмы — из затрубного бурно поступал раствор. Закрыли превентор, давление быстро повышалось и возросло до величин, угрожающих прочности устьевого оборудования. Раствор из затрубного пустили по превенторному отводу в амбар. Процесс стал неуправляемым. Бригада не была готова к такому варианту выброса.
Далее, американцы придавали большое значение режиму закачки утяжеленного раствора. Нужно не вызвать гидроразрыва пласта и поглощения. Если начнется и поглощение — не удержать скважину. По "Методу бурильщика" при закачке утяжеленного раствора производительность насосов и давление должны быть постоянными, те же, что и при бурении. Но как этого добиться? Ведь в затрубном разной плотности газо-растворная смесь? Регулируя струю выходящего раствора штуцированием. На выходе давление будет разным — иногда достигнет сотен атмосфер (устьевое оборудование необходимо прочное), а давление закачки постоянным. Такой режим исключит как поступление пластового флюида, так и поглощение.
Здесь проблемы изложены упрощенно, материал же трудноусвояемый. После курсов тот, кто понял материал, вскоре забыл его, так как дело не было доведено до логического конца, не создано руководство, простое и доходчивое. Я же интересовался темой, знакомился с обстоятельствами выбросов. То, что знал, искало выход в практику. Вот почему не опасался проявлений.
...Но что же ответить главному? Наверное, следующее:
Я. С пропластками на "ты" потому, что компетентен, чувствую скважину, живу ею. Превенторное хозяйство в готовности, тревоги "Выброс" проводятся регулярно. В случае выброса — удержим скважину.
Главный. -Что за самонадеянность! Есть обстоятельства, при которых все мы бессильны, независимо от компетенции.
С этим доводом нужно соглашаться.
Во время выброса приходится делать сразу многое: обслуживать буровую и насосную, утяжелять закачиваемый раствор, штуцировать и дегазировать выходящий (дело непривычное и весьма опасное), контролировать и координировать процесс, а еще возможные пропуски в соединениях, отказы оборудования и разное. Всего не опишешь, нужно подключить воображение. Состава вахты явно не достаточно.
Главный. А кто понесет ответственность за скважину? Помнишь 1-ю Мышастовскую? Напортачил ты, а отвечал я!
74-й год, буровая 1 -я Мышастовская с проектной глубиной 5700 м. При забое порядка 4500 м спускалась обсадная колонна диаметром 245 мм. На такие глубины колонна спускается секциями. Первая секция перекрывает открытый ствол (ее длина 1000—1500 м). Среди прочих приспособлений на нижней трубе секции — обратный клапан, а на верхней — воронка с левым переводником. С помощью левого переводника секция соединяется с бурильными трубами. Секцию спускают на бурильных трубах, потом цементируют. Вращением вправо бурильные трубы отсоединяют от секции (по левому переводнику) и поднимают, а секция остается. Затем спускается следующая.
Есть нюансы. Если цементный раствор тяжелее бурового и если обратный клапан неисправен, то после цементажа нельзя стравить давление, что затруднит, сильно затруднит разворот по левому переводнику. Да и цементаж окажется некачественным. Как же быть? Клапаны отказывали все чаще.
На забое температура выше, чем у воронки (верх секции), градусов на 30—40, следовательно, там схватывание цемента начнется раньше. Кто-то предложил: нужно подождать, выбрать момент, когда цемент на забое схватится, а у воронки еще нет — тогда и отворачиваться. Но как определить этот момент? По стравливанию давления. Так и делали, и я в том числе. Метода опасная. Если цемент поднимется выше воронки, а такое бывает, и во время ожидания схватится — бурильные трубы окажутся зацементированными.
Я курировал эту скважину. В утвержденном "Плане на спуск и цементаж колонны" фигурируют ответственные по каждому виду работ, по каждой операции, но общая ответственность на мне. Ну не совсем так. На заключительных этапах работ (цементаж и разъединение бурилки с секцией) должен присутствовать главный инженер или начальник ЦИТС. Цементаж — их прерогатива. Но главный, доверяя опыту работников ЦИТС, давно не ездил на ценментажи (во всяком случае, на мои скважины).
Подготовка ствола соответствовала плану, но спуск шел трудно. При движении секция разгружалась больше обычного, из буровой почти не выходил Потом промывке на забое — обратный клапан не держал. Цементаж, после которого давление не стравилось. Информировал руководство о ходе дел и имел согласие на паузу между цементажем и отворотом.
Ночью, утомленный напряженным днем, сидел в вагончике в полудреме. Мне периодически сообщали о результатах стравливания. Знать бы — не выходил из буровой. Наконец, при очередном стравливании, перелив раствора из труб прекратился. Непродолжительная подготовка — и приступил к отвороту. "Семь оборотов вправо и помаленьку спусти пружину, — говорю бурильщику Отдача — те же семь оборотов". Резьба в левом переводнике не стронулась. Первая попытка мало о чем говорит, но сердце екнуло. Набрали пружину больше — результат тот же.
Глядя на бурильную трубу, диаметром 140 мм с толщиной стенки 10 мм, трудно представить, что колонну из таких труб можно скрутить, как пружину, а потом (после снятия нагрузки) она примет исходное положение. Но это так, и пружина немалая, 8—9 оборотов на каждые 1000м длины (предельно допустимая пружина).
Еще несколько безрезультатных попыток. Возмжо неудачно определен вес на крюке? При прочих равных условиях легче всего докрепляется или раскрепляется нейтральное резьбовое соединение, то есть то, которое не подвержено сжатию или растяжению. Поэтому вес на крюке должен быть расчетным. Я гордился, что обычно отвороты у меня легкие, с первых попыток и почти без отдачи, теперь... Изменял вес и все пытался отвернуть бурильные трубы. Мною владело отчаяние. Задавал максимальные режимы. В шинно-пневматические муфты ввернули аварийные болты (чтобы не пробуксовывали). При наборе пружины резьбы докреплялись, цепь перескакивала на звездочках, — рывки, удары... Вылетел из гнезда ротор (весом 7 тонн). Установили ротор и распорку — лопнула и упала под буровую роторная цепь. Установили и ее. Время шло, цемент твердел, шансы на благополучный исход приближались к нулю.
Пришлось признать бесполезность дальнейших попыток развернуться по левому переводнику. С большим трудом развернул бурильные трубы теперь уже вращением влево. Разворот получился значительно выше левого переводника (а хотелось над ним). Промывкой вымыли пачку несхватившегося цемента и снова соединили бурильные трубы в надежде развернуться ниже. Это не удавалось.
Незаметно рассвело. Утро хмурое, на душе гадко, жить не хотелось. На буровую приехал (верней, переселился на жительство) инженер по сложным работам (ловильный мастер) Петр Фомин. Да и я не покидал буровую дней двадцать. Вскоре скважину ликвидировали по техническим причинам.
До ЦИТСа, всего несколько месяцев ранее, работал в Каневском РУБРе (районное управление буровых работ) замом по технологии. Казалось, работал неплохо — планы выполнялись, тяжелых аварий не было, но взыскания получал. Получать взыскания считалось нормальным. Как же накажут теперь? Впрочем, плевать. На этот раз заслужил.
Но меня не наказали, даже не потребовали объяснительной. Наказали главного инженера...
ОСВОЕНИЕ СКВШИНЫ
Предстояло испытать восемь объектов. Но вначале немного воспоминаний.
Каневская 50-х. Испытание скважины ассоциируется с ревущим прозрачно-голубым пламенем. Суточные дебиты тех скважин порядка 400 тыс. м3/сут. газа и тонн 200 конденсата.
В отличие от печки или костра, огонь которых как бы приручен, одомашнен, располагает к покою и отдыху, пламя факела, пожалуй, сродни разбушевавшейся стихии, могучей и грозной. Оно тревожит, восхищает, заставляет улыбнуться. Вспоминая те факелы, я и теперь улыбаюсь.
Откуда такая мощь?! Непосвященному кажется, что газ поступает из громадного подземного резервуара, где он сжат до сотен атмосфер. С недоверием воспринимается информация, что газ находится в порах породы. Ну тогда, наверное, продуктивные горизонты представлены песком сыпучим и мягким, как на пляже в Анапе, пористость и проницаемость которого очевидны. Вовсе не обязательно. Керн (образец породы) из продуктивного горизонта часто не впечатляет, если не присмотришься, пор не видно.
Каневская 70-х. Глубокая разведочная скважина на Медведовской или Платнировской площади. Испытание объекта напоминает процесс реанимации. Признаки жизни есть — при закрытом устье (в колонне вода) скважина набирает давление, но при открытом — скромна и покорно молчит. Чтобы инициировать пласт, снижают уровень жидкости в колонне на 1,5—2,0 тыс. метров (методом аэризации). Иногда пробулькивает газ, уровень воды повышается, но до определенного предела. Или пласт начинает "работать", но слабо, вяло. Горит факелок, на котором, как говорят буровики, можно сварить картошку, но не более, да и то периодически тухнет — задавливает вода.
Вот такие крайние варианты.
Но вернемся на скважину 11 Кучугуры. Суть испытания... Она уже почти ясна из написанного выше.
Однако кратко повторюсь: перфорация колонны, спуск НКТ (насосно-компрессорных труб) вызов притока, отработка скважины до устойчивого дебита, исследование на различных режимах, задавка скважины, изоляция объекта цементным мостом, проверка моста на прочность и герметичность. Далее все то же самое, но на следующем, вышележащем объекте.
Нижние три объекта начинали работать газом. Как мне представлялось, с дебитами порядка 100—150 тыс. м3/сут. Вскоре пламя заметно краснело с поступлением воды. Финал тот же, что и при испытании забоя — разгазированная вода. Огорчались, конечно.
Эх, скважина! Эх, родненькая! При бурении ты вела себя дерзко, лихо, не раз перебивала раствор нефтью и газом, держала нас в постоянном напряжении. Где же теперь твоя силушка, где мощь необъятная?!
Отчего так? Некоторые полагают, что в данном случае газ в небольших локальных пропластках, давление в которых может быть высоким, но пластовая энергия невелика и быстро иссякает. Похоже. Однако возникает вопрос — почему же не уменьшался дебит воды? Есть и другие мнения — цементный камень не безупречен — порист, содержит каверны и проводящие каналы, особенно по контакту с глинистой коркой. Если близлежащие горизонты разобщить не удается, вода задавливает газ.
Да и информация о разрезе всего лишь приблизительная. В простейшем случае геофизики уверенно укажут местоположение мощного газонасыщенного горизонта. Но разрез легко интерпретировать не всегда. Так что, возможно, сразу перфорируем и газ, и воду. Дело не в чьей-то ошибке, а в возможностях. Есть еще бурение с отбором керна. Но вынос керна хорош в плотных породах (аргелитах, алевролитах...), в песках же или слабосцементированных песчаниках он незначительный, иногда вообще поднять ничего не удается. (Использовались шарошечные коронки, алмазные эффективней, но они редкость).
Вышележащие объекты фонтанировали водой. Вода сильно минерализованная, горькая, настоящая отрава, температура 80® С, дебиты высокие, устьевые давления при отработке вплоть до 200 атмосфер.
На одном из объектов, при установке штуцера, заметил в воде меленький, чуть заметный песок. Подумалось: нужно чаще проверять штуцер. Через час победитовый штуцер оказался разъединенным, разъело и угольник, который не имел буфера. Песок оказался весьма высокой абразивности. Чтобы избавиться от песка, уменьшили диаметр штуцера и дебит, естественно. Нетрудно представить себе развитие событий в случае пропуска в одном из соединений ниже коренной задвижки. Пропуск, вначале незначительный, быстро прогрессирует. Нужно срочно задавливать скважину. На буровой в постоянном дежурстве ЦА. Но в спешке, силами вахты, да еще ночью, задавить скважину не всегда удается. В результате открытый, неуправляемый фонтан.
Водяные горизонты имели устойчивый дебит и подлежали исследованию. Но куда девать воду? С помощью бульдозеров сооружали тысячакубовые амбары, которые заполняли один за другим. Буровая на взгорке, не дай Бог вода прорвется в долину, все отравит.
Во время установки цементного моста, после 5-го объекта, случилась авария. На завершающем этапе цементажа цемент схватился. Как выяснилось позже, в воде затворения не был хорошо растворен реагент-замедлитель, часть его осталась в осадке. Низ насосно-компрессорных труб (НКТ) оказался в цементе. Цемент и внутри НКТ. Авария сложная, но нам повезло, ликвидировали ее за неделю. Правда, с десяток труб остались в цементе, но они не препятствовали испытанию следующего объекта.
Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Освоение продолжалось 300 дней. "Знаем мы это освоение, — скажет кто-то. — Сплошные ожидания смежников". Нет, баланс времени был неплохой, оргпростои в пределах 10%.
Буровая бригада и тяжелое оборудование — длительное время в освоении. Так было не всегда. В состав Каневской конторы бурения входил цех по освоению скважин, который и занимался освоением. Был и вышкомонтажный цех. А буровики бурили.
И такая структура имела свои недостатки. Количество буровых станков значительно превышало число бригад, что само по себе скавывалось на себестоимости бурения. Кроме того, обезличенное оборудование постоянно ломалось. Занятость освоенцев и монтажников получалась неравномерной. То люди без дела, то не управляются с нахлынувшим объемом.
На Кубани совершенствование бурения в организационном плане выразилось в создании комплексных универсальных буровых бригад. В то же время (конец 50-х) в Татарии, например, придерживались прямо противоположных взглядов — совершенствовали разделение труда. В ведомственной печати и министерских кабинетах по этому поводу шел жаркий спор. Обе стороны отстаивали свои позиции, ссылаясь на высокие технико-экономические показатели. В итоге министерство дало добро обоим направлениям. Теперь имеем то, что имеем.
МЫ И АХТЫРЧАНЕ
Ну зачем же сразу "мы"? Непорядочно как-то, тем более .что ахтырчане, конечно же, люди очень достойные. Чтобы сгладить допущенную бестактность, начну с них.
Когда потребовалась пика (пикообразное долото) для поиска и восстановления "потерянного" ствола, подумалось: получить ее с нашей промбазы дело хлопотное и весьма проблематичное, но, слава Богу, у нас хорошие соседи. И поехал в Ахтырскую РИТС (районная инженерно-технологическая служба). РИТС на Тамани, как я полагал, структура эфемерная, поскольку не имеет промбазы, транспортных и снабженческих подразделений да и многого другого. Наша РИТС, например, — одно название, под крышей которого всего лишь начальник и инженер по сложным работам. У ахтырчан оказалось иначе: новые просторные домики, в одном — узел связи. Все прибрано, чисто, выкрашено, чувствовался порядок. Штаты укомплектованы вплоть до диспетчеров. Наготове дежурный транспорт. Встретили меня приветливо, пику дали незамедлительно.
И буровые, по сравнению с нашими, выглядели основательней, солидней, особенно так называемый соцкультбыт. На буровой у соседа большое впечатление произвел вагон-клуб, его размеры, мягкая мебель, телевизор с большим экраном (тогда редкость) и главное — стол для пинг-понга. Надо же, пинг-понг на буровой. Не предполагал, что такое возможно. Стол запылен, видимо, давно не использовался, но руководство, не пожалевшее средств на такой клуб, достойно уважения. Наверное, и у них проблемы с бытом, но на другом уровне.
Отношения между ИТР у нас больше свойские. Я запросто обращался к руководству и службам — решаемый вопрос обсуждался, спорили, решению, конечно, подчинялся. Не возбранялись прямые контакты с первыми лицами, а если по неотложному делу, то в любое время суток.
У ахтырчан, как мне показалось, демократизм сдержанней, субординация строже, дистанция между руководством и исполнителями хорошо просматривалась. В отношениях между подразделениями больше порядка. 'Работники служб (бурплощадки, трубной базы, мастерских) наказывались материально в случае несвоевременного обеспечения буровиков. Впрочем, ответственность была взаимной. Если Ахтырское УБР по стилю работы, уровню организации и дисциплине сравнимо с воинской частью, то мы, пожалуй, больше смахивали на партизан.
У ахтырчан бригадами руководили достаточно опытные, толковые буровики, но в сравнении с зубрами из ЦИТС и технологического отдела они выглядели мальчиками.
Немного о "зубрах" и их времени: имею в виду М. Н. Мокроносова, В. А. Короткова, П. И. Пантелеева и других выходцев из времени, которое теперь кажется замечательным.
Конец 40-х. В Предгорье открыта нефть, большая нефть, нужны люди — и народ хлынул. Народ все больше молодой, энергичный, хваткий, жадный до денег. Темп работ ажиотажный, после получки — грандиозные пьянки.
Бурили разное: разведку и эксплуатацию, мелкие и глубокие скважины. Из сегодняшнего далека поражают размах работ и достигаемые в разведке глубины 4500—4800 м. Правда, до спуска колонн на такие глубины дело не доходило. Разрезы сложные, буровые растворы тяжелые, долота и трубы примитивные, химикаты тоже, большинство бурильщиков без курсовой подготовки. Потери несли немалые — аварии, загубленные скважины, открытые фонтаны. Но глубины штурмовали смело, упорно, бескомпромиссно. Иначе нельзя. В глубинах перспектива, да и сколько можно плестись в хвосте американцев? Тех, кто опережал других, считали героями.
Вначале специалисты были пришлые, но все четче и ярче вырисовывалась когорта своих, доморощенных. Вернувшиеся фронтовики по ускоренной программе заканчивали Туапсинский нефтяной техникум. Работать начинали у ротора, потом во главе бригад, участков, в конторах. Получались технологи, организаторы... До конца преданные делу, постоянно в работе, в решении технических проблем, в совершенствовании производства и самих себя. Казалось бы, слабая теоретическая подготовка ограничит их роль. Этого не случилось. Восприняв ответственность за прогресс, они постоянно находились в курсе дел науки. Внимательно следили за ведомственной прессой. Уверенно выступали на научно-производственных совещаниях. Их здравый смысл и аргументированная критика помогали ученым сблизиться с производством. При их активном участии осваивались новая техника и технология.
Теперешние мастера (середина 80-х) и те, кто в РИТСах, — их ученики. Нет, "зубры" не обюрократились, но руководить бурением волею судьбы и начальства им приходится из кабинетов. По поводу любой аварии или осложнения оперативно составляют планы работ и требуют скрупулезного выполнения. А контролировать и требовать умеют. Пожалуй, "зубры" не допустили бы моих импровизаций в осложненном стволе, заставили работать по своим планам и правилам.
В начале 70-х буровые предприятия преобразовали в УБРы. Среди прочих мероприятий предусматривалось строительство центральных баз, складов, мастерских... Наши строить не любили. Да и стоит ли? Пока построишь, в руководящих головах созреют новые идеи... Далее следовало внедрять компьютеры, машинную обработку первичных данных, использовать более современную связь... Ну а это вообще уходило за пределы реального. Где все брать? И зачем?
Между тем ахтырчане, будучи людьми прогрессивными и дисциплинированными, все, что от начальства, воспринимали всерьез и брались выполнять засучив рукава. В поселке Ахтырском, возле здания бывшей конторы бурения, а теперь УБР, построили еще один корпус, заполнили его аппаратурой и людьми. Здесь первичная документация подвергалась машинной обработке. Не знаю, легче ли стало управленцам, кстати, число их не уменьшилось, но каково было буровым мастерам? По размеру и объему сведений новый рапорт кратно превышал прежний.
Ко всяким новинкам в ведомственной печати мы относились прохладно, с долей скептицизма, ибо часто то, что рекомендовалось как новое, прогрессивное, не было таковым, или было, но в определенных локальных пределах.
Как-то, во второй половине 70-х, за рубежом, а потом и у нас появились хвалебные статьи по поводу использования бурового раствора на нефтяной основе. Долото работает дольше и скорости бурения гораздо выше. Надо же было нефтяникам клюнуть на такую сомнительную приманку! Технология приготовления, обработки и очистки такого раствора весьма сложна. На порядок возрастала пожароопасность. Нефтяное объединение взялось бурить две такие скважины (я знаю о двух). На одной (у ахтырчан) мне довелось побывать. Знакомился со спецификой, смотрел документы — результаты были удручающими. Оказалось, что на нефтяных растворах хорошо бурятся только пористые породы, в глинах же долото беспомощно, иногда часами елозит на месте. А разрез в основном глинистый. Да, нелегко быть прогрессивным...
РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ПРОИЗВОДСТВА
После реорганизации (укрупнения) буровых предприятий работать на местах стало труднее. Бригады хуже обеспечивались и обслуживались. Возникал вопрос: какой размер бурового предприятия оптимален? Из практики было ясно — предприятие должно быть небольшим. Разведки работают лучше, чем конторы, хотя в конторах управленцев кратно больше и они опытней. Я не встречал исследований на эту тему. Выскажу некоторые свои соображения.
Пока в предприятии бригад мало (две, три...), все проблемы и нужды помещаются в одной голове. Верней, головах — одного начальника, одного технолога, механика, снабженца... Если число бригад увеличить, то одной головы мало, нужны две, а где две, там и третий — начальник. Самый опытный, став начальником, теряет постоянный контакт с исполнителями, а все трое получают возможность ссылаться друг на друга. Это уже контора.
УБР руководит бригадами с помощью участков (РИТС, РУБР). Эти участки лишены самостоятельности и ответственности. Не полностью, но в значительной степени. Упор сделан на передачу информации. Право на решения и обязанности по обеспечению буровых, в основном, взяло на себя УБР. Здесь сосредоточены наиболее опытные кадры, транспорт, мастерские, базы... Отсюда назначаются руководители участков и бригад. Недостатки такой структуры очевидны, ИТР на участках эффективно работать не будут. Ну а сам УБР? Казалось бы, потенциал опытных специалистов может быть использован максимально. С этой целью и создан УБР.
На буровой случилось непредвиденное. Мастер звонит ответственному лицу в УБР. Принимающий решение или дающий рекомендацию из кабинета (или вскоре после прибытия на буровую) должен быть осмотрительным. Информация, которую он получает, обычно субъективна. Одним факторам придается значение, другие не замечаются. При принятии решения следует учитывать состояние скважины, оборудования, квалификацию исполнителей и многое другое. Руководить из кабинета не то. Отдача от специалиста больше, когда он работает вместе с буровиками, как раньше, до УБР. Да и без постоянного контакта с бурением специалист деградирует.
О РУКОВОДИТЕЛЕ БРИГАДЫ. Бригада должна быть дисциплинированной, хорошо управляемой. Если руководитель не способен добиться этого, то вышестоящие технологи без пользы. Распоряжения и рекомендации не воплотятся в дело. Больше того, результат может оказаться противоположным. Не помогает и жесткая опека.
Позвольте, зачем же доверять бригаду несостоятельному руководителю? Однако в жизни так много людей недалеких, необязательных, не знающих толком свое дело, да и просто пьянчуг. Куда же их деть? Тем более что, с другой стороны, они хорошо понимают начальство, знают его слабости, без намеков угадывают сокровенные желания, преданны начальству, услужливы... А в компании... Да им цены нет! И не надо ломать голову — куда их? Они сами себе находят место в жизни и неплохое. И держатся на этом месте крепче умелых и умных. Типичная картина. Однако возможен ли такой пассаж у ахтырчан? Сомневаюсь.
ЕЩЕ О МАСТЕРАХ. Обязанности бурового мастера разнообразны, но, прежде всего, он считает себя технологом. Руководство, РИТС и УБР тоже технологи. Кроме того, в УБР и выше — технологические отделы. Технологи и в науке. Сколько же технологов приходится на одну буровую? Считается, что чем выше инстанция, тем компетентней технолог. А если им же поручить руководство бригадами, сколько тогда потребуется технологов?
ДЕМОНТАЖ И ПЕРЕБАЗИРОВКА
Середина лета, освоение закончено. Новая точка выдана. Она тут же, на Тамани, между станицей Запорожской и Гаркушей. До нее километров 50, а проселками гораздо ближе.
Забегая вперед, скажу, что забурили новую скважину только в апреле следующего, 1983 года. По документам в течение девяти месяцев бригада занималась демонтажем оборудования, транспортировкой его и монтажом. Конечно, столь продолжительное время нельзя обосновать расчетами, да их и не было.
Трудное время — необустроенный быт, скудные повременные тарифы, расплывчатая перспектива. Чтобы ускорить ход дела, еще при освоении, по возможности, демонтировали и растаскивали оборудование. Теперь же, через несколько дней после официального начала демонтажа, среди хаотического нагромождения грузов и техники гордо стоял лишь фонарь.
Буровая — это порядка тысячи тонн груза, часть которого можно перевозить трубовозами и бортовыми машинами. Для тяжелого и негабаритного оборудования нужны тралы и мощная погрузочная техника.
Обычно перевозку начинают по ходу демонтажа (и даже раньше), используя попутный или свободный от срочных перевозок транспорт. Но транспорт не давали.
— Подождите, — говорило начальство, — пока машин нет. Придет время, сосредоточим у вас транспорт, погрузочную технику, приедем и сами помогать. Перебросим сразу, за несколько дней. Так лучше.
Как будто бы правильно. Но, с другой стороны, нет ничего хуже неопределенности и ожидания. Да и зачем же копить все на "сразу"? Обстановка позволяет многое перевезти заранее, без спешки. К тому же понимал: никто помогать не станет, мы не те, кому помогают. Сотворят аврал, в ходе которого все переломают и свалят в кучу. Разбирайся потом.
Возможности для перевозок, конечно, были. Работал транспорт в Темрюке — там Морская РИТС, возили грузы и на 2-ю Фонталовскую, иногда машины возвращались пустыми. Просто управленцы, получив соответствующую установку, не хотели заниматься нашими проблемами. Фактически бригаду блокировали. Что же следовало предпринять в этой ситуации?
Все же иногда машины заворачивали и к нам. Водителей встречал как дорогих гостей, кормил в столовой, а готовили у нас хорошо, щедро подписывал путевки. Тем, кто соглашался сделать ходку на новую точку, писал два рейса. Называлось это припиской. Водителям из сторонних автохозяйств вручал записку — просил руководство прислать машины поработать. На новой точке находились наш бульдозер и охранник из буровиков. Рядом, на 2-й Фонталовской — трактор-кран. Разгрузку обеспечивали. Постепенно дела пошли. Оборудование, то, что не требовало спецтранспорта, перевезли.
Приписки... Пожалуй, никогда раньше я не подписывал туфту так решительно и даже с удовольствием. Ведь с помощью приписок удалось прорвать блокаду равнодушия. Бюрократы, разумеется, не пострадали, но дело сделано им вопреки.
С приписками, конечно, боролись. Из приказов следовало, что грешных мастеров ждут страшные наказания.
Раньше, на заре Бюрократической революции (или эволюции, если хотите), в путевке, скромной по размеру, я расписывался один раз. Теперь в простыне-путевке и трех подтверждениях к ней нужно расписываться раз десять. Кроме того, несколько строк заполнял получатель-отправитель, то есть я. Глядя на эту процедуру, водители ухмылялись.
Путевки, предъявленные к оплате, визировал кто-то из руководства УБР. Однажды в конце месяца наблюдал, как это делается. Перед замом Георгием Федоровичем Крыжановским лежали толстенные пачки подтверждений к путевым листам. Г. Ф. рассеянно просматривал их, случалось, хмурился, что-то бурчал, употребляя крепкие слова, но визировал.
Самая действенная проверка — в гараже. Из-за ограниченного фонда зарплаты часть путевок могла быть просто не оплачена. "Ну не мог же ты столько намотать!" — безапелляционно заявляла расчетчица. Спорить или доказывать было бесполезно.
КРЫЖАНОВСКИЙ
Здесь о Георгии Федоровиче Крыжановском упомянуто всуе, а человек он замечательный и воспоминания о нем самые теплые. В Тихорецкой конторе бурения работали вместе: я — матером, он — директором. Хорошо работалось. Те, кому приходилось бывать с ним в компании, знали: на определенной стадии опьянения он запевал песню, все подхватывали. В той песне — о танкистах, танк которых сгорел в бою, и особистах. Не все в компании знали, что песня эта — своеобразный гимн лагерников, тех, кто был в плену. Припев вполне оптимистичный — любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить.
Теперь, когда фронтовикам семьдесят и больше, кажется, что нет разницы между людьми 25-го, 24-го или 23-го года рождения. Но у каждого возраста своя судьба. Моих сверстников (25-го т, р.) в основном перебили, но мы не отступали, не попадали в плен, а тех, кто вернулся с войны, не вызывали на допросы, не содержали за колючей проволокой. Георгий Федорович воевал в Севастополе (одиннадцать месяцев героической обороны) и был пленен при его падении. Затем лагеря, Германия... Люди сходной участи не рассказывают о войне, не вспоминают вслух о своей молодости, не делятся мыслями и переживаниями тех времен. Мы о них очень мало знаем. И Георгий Федорович молчалив, только песню запевал. Требовательный и строгий, внимательный и чуткий, всегда бескорыстный, в дружбе прост и откровенен.
В конце 70-х его крепко придавили болячки (что-то сердечно-сосудистое). В элитарные поликлиники и больницы он не был вхож. Однажды я посетил его в 1-й горбольнице. В небольшой комнате стеснились кровати. Лица больных желто-бледно-зеленые. Разговаривали, сидя на скамейке во дворе. Казалось, что жить ему недолго. Возможно, и он так считал. Но фатальный исход его мало заботил. Ни на что не сетовал, о болезни не вспоминал. Интересовался друзьями, делами, жизнью. Полегчало, и он продолжал работать. Старым его не назовешь. Признаки старости — медлительность, апатия, раздражительность — отсутствовали. Умер скоропостижно, как и большинство наших. В памяти и душе его улыбка — добрая, чуть грустная.
Мы стояли в ожидании транспорта, монтажников и еще чего-то. Чтобы заполнить "окно", бригада могла бы пробурить несложную скважину, и такая возможность была. В Азовском море только что закончили монтажом буровую. Я просил руководство использовать нас. Бригаде любое задание по плечу. Но предпочли бригаду из Каневской. Там она бурила мелкие скважины, квалификация буровиков невысокая. И в море скважины мелкие, но все же это море.
Мои худшие опасения сбылись. После вскрытия продуктивного горизонта, при подъеме колонкового долота, работы были остановлены, скважина осталась без присмотра — готовились к смене заездов. Возможно, плотность раствора не соответствовала заданной или скважину не долили — она заработала и тут же вспыхнул пожар. Трагедию усугубляло то, что капитан не решался приблизить судно к горящей платформе и фактически ничем не помог терпящим бедствие. Некоторые успели в шлюпку, другие бросались в море. Одного парня так и не нашли.
"Поздняя осень, грачи улетели..." Мы все еще на старой точке. Наконец, прибыли монтажники, вскоре трубовозы подвезли разобранный подъемник "Киршенбаума".
Вышку башенного типа собирают и разбирают с помощью вышеназванного подъемника. Это громоздкое сооружение позволяет собрать на земле верхнюю секцию вышки, приподнять ее и под ней собрать следующую секцию, затем "перехватиться" и приподнять уже две секции и т. д. до полной сборки вышки. Метод называется "сверху вниз". Разбирается вышка, естественно, в обратном порядке.
Монтажники (8 человек, сварщик и 2 бригадира) прибыли с моря, где сооружали морские основания и буровые на них. Золотые кадры УБР, на них всегда можно положиться. Здесь, на суше, им сохранили морские тарифы. Монтажников распределили по заездам. Тонус работ повысился, стало как-то веселее. Разбирая вышку, монтажники критически осматривали детали, маркировали их и укладывали на стеллажи. Непогода не смущала. Все необходимое под рукой, ничего не забывали и не искали. Работали быстро, но без спешки, чувствовался профессионализм. Хороши монтажники и при погрузочно-разгрузочных работах.
Я — буровик, приходилось и строить буровые, но раньше их перетаскивали с точки на точку крупными блоками, без детальной разборки. И вышку тянули целиком. Эта метода долго совершенствовалась, но пришло время, и она оказалась непригодной. Окрепшие ведомства и местные власти отказывались пропускать оборудование по своим полям, перекрывать дороги, обесточивать ЛЭП... Опыт монтажников по детальной разборке оборудования для меня был весьма кстати.
Бригадиры Николай Маслевец и Виктор Куприй сразу же понравились — толковые, умелые, всегда в деле. Монтажники с молодости, теперь в предпенсионном возрасте, но крепкие, энергичные. Пройдя сквозь толщу негативных лет, не обнаглели, не охамели, не приобрели дурных привычек — пить в рабочее время, филонить, халтурить, не растеряли самоуважения.
В один из зимних дней, среди недели, к нам прикатили три трала, пара трубовозов и бортовые машины. Все с командировками до субботы. Предстояло перевезти оставшееся оборудование. Было ясно, что всего не перевезти, но хотя бы в основном, и поселить людей на новой точке. Двенадцать вагончиков — только тралами. Лебедка, насосы, емкости, подстанция... тоже тралы. Разобранную вышку — трубовозами... Подошел механик-водитель трала — немолодой, с внешностью и повадками блатаря, разоткровенничался: лично знает, да что знает, не раз пил в компании Шевчука (начальника объединения). Его трал уникален — грузоподъемностью 40 тонн. В армии такими возят ракеты.
— Учти, начальничек, — говорил доверительно, — работать буду от души, но за каждый рейс — две путевки, иначе куковать тебе тут долго.
Послать бы его куда подальше, но я сдержался, ибо знал, что так вполне может случиться. Взаимоотношения с гаражом (гараж в ведении объединения) оставляли желать лучшего.
Одна из вахт принимала грузы на новой точке, другая и монтажники занимались погрузкой. Дела шли, казалось бы, неплохо. Перевезли даже больше, чем предполагал. Особенно. оперативно работал трал-ракетоносец. Однако позже, на новой точке, пришло горькое разочарование. Жилые вагончики выглядели ужасно. Во время перевозки их жестоко растрепали, расколошматили. Видимо, ракетовоз, сокращая расстояние, ездил по проселочным дорогам, ездил быстро, а они ухабистые. Да и нет у трала рессор. Мне следовало предусмотреть, предупредить такой исход. Запомнилась эта оплошность, и в связи с ней запомнился водитель ракетовоза.
Немного о Виталии Яковлевиче Шевчуке. Уже упоминал, что познакомился с ним в первый же год работы. Я был начинающим мастером капремонта скважин, он — главным инженером нефтепромыслового управления (что-то вроде треста). Обстоятельства сложились так, что мне довелось не раз иметь с ним деловые контакты.