- Тук-тук, тук-тук, тук-тук, - стучали колёса моего вагона. А я лежал на верхней полке, покачиваясь в такт движению, и слушал его бесконечную музыку.
- Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, с чего начинается Родина, - пели неспешно колёса под бесконечное сопровождение ударных, а за окном пробегали деревушки с домами, мелькали деревья, столбы, вёрсты...
Я ехал в отпуск. На целый месяц! Целый месяц я буду отдыхать в гордом одиночестве, поселившись в старой дедовой избушке на краю леса, подогнанной им по брёвнышку, по изгибу ствола, сбитой не гвоздями, а умением человека.
От природы мало что осталось в союзе с людьми: кто-то бережно срубит несколько деревцев и у каждого попросит перед тем прощения, а кто-то даст приказ уничтожить разом пол-леса. И визжит тогда бензопила зубной болью по темени, и скрипят-стонут-плачут березы да сосны...
- Тук-тук, тук-тук, - напевали колёса старую песню, и я не заметил, как задремал.
Очнулся же оттого, что меня бесцеремонно трясли за плечо.
- Просыпайтесь! - громко сказал кто-то у самого моего уха, - Станцию свою проедете!
Я открыл глаза:
-Через сколько?
- Да где-то полчаса осталось, и стоять будем недолго, минуты четыре - со встречным только разминуться. Так что собирайтесь. - Проводник пошёл к дверям.
- Спасибо - поблагодарил я и начал спускаться.
Вещей у меня было немного: старый, но ещё крепкий рюкзак и этюдник. Я предполагал питаться тем, что добуду в лесу и речушке, протекавшей поблизости, все необходимое для этого хранилось в сарае.
Сняв с багажной полки манатки, я сел в ногах лежащего мужика, прислонился к стенке около купейной двери и стал смотреть в окно.
Колёса всё так же ровно стучали, а мимо все так же пробегали встречные предметы. Я взглянул на часы: пора! Встал, надел рюкзак, подхватил этюдник и, попрощавшись с бодрствующими попутчиками, вышел.
Поезд остановился, и проводник открыл подножку рабочего тамбура. Я спустился, махнул ему и зашагал знакомой дорогой. Сзади вновь тронулся состав, постукивая колесами:
- Тук-тук, тук-тук, тук... с чего начина...
Минут через сорок я добрался до избушки. Крепко сбитая дедовыми руками, она ничуть не покосилась за годы: стояла, темнея бревнами на фоне зелёных елей, а вокруг росла изумрудная трава с рассыпавшимися в ней ярко-жёлтыми бусинами одуванчиков. Мне показалось, что рассыпаны они в определённом порядке, словно ноты по нотному стану, и захотелось их написать акварелью "а ля прима". Отперев дверь, я занес в дом рюкзак и тут же вышел обратно на двор. Поставил этюдник у колодца перед домом и взял кисточку. "Тук-тук, тук-тук, тук-тук..." - услужливо напомнила память старый мотив, и я стал тихонько напевать:
- С чего начинается Родина...
Мои одуванчики ложились на бумагу лёгкими мазками и сразу так, что мне ничего не хотелось изменять. Когда же закончил работу и отошёл взглянуть со стороны, понял, что они повторяли высоту звуков мотива, как если б являлись нотами. Иными словами, я каким-то образом умудрился своими одуванчиками записать мелодию. Это выглядело так забавно, что мне захотелось обязательно попробовать написать ещё что-нибудь, напевая ту же песню. Или какую-нибудь другую. А потом я поужинал тем, что привез из дома, и лёг спать: хотел завтра проснуться пораньше и уйти в лес.
Утром с корзиной в руках я зашагал по тропе, которая заросла так, что в конце концов затерялась среди зарослей и привела меня в такое место, которое я совершенно не помнил: ну не был тут никогда! Однако грибов здесь оказалось довольно много, и вскоре моя корзина отяжелела. Пора было выбираться к дому, но я совершенно не понимал, где нахожусь: солнце к тому времени скрылось за появившиеся тучи, стал накрапывать дождь, с земли потянуло прелостью и сыростью, у поверхности появился туман...
Потом я споткнулся и подвернул ногу, долго сидел на поваленном ветром дереве, пока отходила боль, и пытался сориентироваться по мху на коре. Но у деревьев, которые я мог разглядеть, стволы казались одинаковыми со всех сторон. А вокруг сгущался туман и начало потихоньку темнеть. Я пожалел, что не взял компас, понадеявшись на солнце, которое утром светило вовсю, но надо было что-то делать и я пошёл наугад.
Ночевать я побаивался: всё-таки в лесу водятся дикие звери - встретившись с человеком, они могут повести себя непредсказуемо: кто-то убежит, а кто-то и нападёт. Чтобы было не так страшно, я решил что-нибудь спеть. Естественно, что на ум снова пришла мелодия Родины. И так я продвигался по лесу, не понимая куда, но надеясь всё же выбраться до ночи. Шёл и пел, пел и шёл... Почти всю дорогу нёс корзину в правой руке, чтобы уровнять вес и не ходить кругами: сказки про леших давно уже объяснены. Уже почти совсем стемнело и я плохо различал, что находится под ногами, но продолжал шагать под звуки собственного голоса: я твердо решил во что бы то ни стало выйти из леса хоть куда-нибудь, и песня помогала мне передвигать уставшие за день ноги...
И я выбрался. Вышел на ту самую заросшую тропинку, ведущую к дому, которую сразу признал по светлым стволам берёз с обеих сторон вдоль неё. Дома я даже не стал ужинать, а отнёс грибы на ночь в погреб на самое холодное место и бухнулся прямо в одежде на кровать: устал неимоверно, не было сил даже стащить сапоги. Заснул мгновенно, под звучащую в голове мелодию:
- Тук-тук, с чего, тук-тук, начи...
На следующее утро я встал поздно и решил никуда не ходить. Обработал грибы, часть пожарил, а оставшиеся повесил сушить над растопленной печкой. Потом достал карманное радио, покрутил настройки и - попал:
- С чего начинается Родина, - пел Марк Бернес такие родные слова на незамысловатую, но проникновенную мелодию, что...
Я выбрал место, где поставить этюдник, посмотрел вдаль и начал писать. Песня по радио давно кончилась, но звучала в голове ярко и точно. Я изобразил избу, березку, чуть склонённую над крышей, ели за домом, темнеющий лес на заднем плане и ярко-жёлтые одуванчики, бусинами рассыпавшиеся по зелёной траве возле дома. Мазки ложились точно, я уверенно наносил их, не думая, куда добавить тот или иной, зная почему-то заранее, что они окажутся четко в том месте, где и должны быть.
Работа заняла почти весь день, потому что закончив один этюд, я захотел писать ещё и лишь смог дождаться, когда чуть подсохнут краски, осторожно снял лист, сменив его другим, чистым, и продолжил своё занятие, повернув этюдник в сторону сарая.
А на другой день я уже ничего не писал. И вообще больше не притрагивался ни к краскам, ни к карандашам. Не знаю, почему: не хотелось - и всё. Наверное, вдохновение пропало. Оно же не приходит по заказу, оно или есть, или нет его. А этюды те купить хотели на выставке, да только я продать отказался.