Ковалёв Максим Владимирович : другие произведения.

Ночная смена

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Скажите, дежурство ночным сторожем в старой башне - что может быть унылее? Вероятно. Вот только всё резко меняется, когда тебе поручают присмотреть за необычным заключённым. Судя по речам, он то ли опасный псих, смущающий разум. То ли блаженный мученик и посланец Высших Сил. А может просто говорливый обманщик. Благо, Густав не первый год живёт на земле, и задурить ему голову не так легко.

Ночная смена

   Узника привезли вечером, но ещё до прихода Густава, так что он не видел, что там к чему было. Сдавая смену, Лобаз почесал горбатый нос и сказал лишь: "Вроде спокойный, но ты поглядывай. Велено подержать ночь под замком, а там уж им другие займутся". Передал ключ от камеры и отбыл. Делать ночные обходы Густову предстояло в одиночку, напарник испросил себе отгул по семейным делам. Жена у него совсем расхворалась. А двое других сменщиков придут только утром.
   Говоря начистоту, Цитадель не являлась такой уж большой крепостью, если её вообще следовало так именовать. Скорее грузной шестиугольной башней, что каменным пеньком торчала на своём холме. Ведь даже оборонной стены и той почти нет. Так, стеночка в два человеческих роста, чтоб коровы с ближних деревень не захаживали, да местные собаки с чужими не лаялись. Нападения здесь никто не ждал, покровительство у господ магистров было высокое - выше некуда. А еже ли что всё-таки стрясётся, Густав должен был свистеть в свисток, дабы разбудить живших на верхних этажах стариканов, а на крайний случай бить в тревожный набат, находящийся где-то на крыше, где точно он и не знал. Там из городской управы мигом примчится стража. Ребята ретивые. Не так давно Густав сам состоял в их числе, пока его не попросили на "заслуженный отдых". Тогда же приятель Лобаз и предложил пойти к нему в напарники на новое место при Цитадели. Тоже своего рода стража, пусть и называемая теперь сторожами. Работёнка оказалась не пыльная, даже скучноватая. Но жалование платили стоящее, так что он за неё держался.
   Да и насчёт скуки, может статься, сегодняшнее дежурство выдастся не столь унылым.
   В караулке Густав переоделся в кожаную куртку с нашитыми изнутри металлическими полосами. Подвесил на пояс с одного бока кинжал в ножнах, с другого тяжёлую дубинку. На шею верёвку со свистком. Полученный от сменщика ключ сунул в карман. Чуть ослабив пояс, чтоб не давил живот, он наудачу постучал по железному шлему, висящему на стенном крюке, под которым паук сплёл красивейшую паутину. Рядом в стойке помещалось несколько топоров и мечей, ещё пара запылённых арбалетов, а в углу алебарда на длинной рукояти, не точеная со времён Всемирного Потопа.
   Служба, считай, началась.
   Первым делом Густав разобрал принесённую из дому котомку - всё ли жёнка положила. Варёные яйца, лук, хлеб, отрез сала и ещё по мелочи. Конечно, их кормили со здешней кухни, но свойский запас карман не тянет, тем более, когда всю ночь коротать.
   Взяв поджаристый пирожок и глотнув воды, Густав пошёл на первый обход.
   На улице к нему привязалась троица местных собак. Его шерстистые напарники. Он погладил их по накормленным бокам.
   Помещение караулки примыкало к глухой, сложенной из тёсаных блоков башенной стене, и представляло собой всего лишь просторную комнату. Прямого хода в саму Цитадель отсюда не имелось и чтобы попасть внутрь, приходилось идти по двору. В башню вела высокая каменная лестница. Над створками входных дверей во всю ширину протянулись позеленевшие от времени бронзовые буквы, под которыми как сосульки торчали острия опускной решётки.
   - "Знание - Сила", - произнёс сторож. Читать он был не обучен, но здешний девиз знали все. - И чтобы это значило?
   Копьё или меч - это сила. И мышечная сила - тоже сила. Ещё есть сила лошади. Сила магии и даже Сила Духа Святого. А тут что?.. Чем занимались господа магистры, Густав представлял себе не то, чтобы хорошо. Собирали какие-то сведения со всех уголков земли - те им доставляли голубиной почтой и вестовые, посещавшие Цитадель каждую неделю. Ещё что-то записывали в бесконечные книги, что-то вычитывали из других бесконечных книг, которыми башня была заполнена сверху донизу. А по сути?.. Стяжать знания - оно, конечно, да. Но, как их применить-то с проком? А то, какая же это сила, что лежит бесполезно под спудом.
   Недремлющие Совы, так они себя называют. Угу... Скорее, Дремотные Мыши. Уж песок из большинства сыпется, а всё важные, точно сам епископ. Борода трясётся и почти уж ослеп, как этот Дионисий, а на Густова наорал, что в грязных сапогах на кухню зашёл и с кухаркой гогочет. Молочка ему тёпленького приспичило попить. Сидел бы в своих библиотеках и не высовывался, а тут явился... Хотя та же Зоя, что помимо готовки ещё и прибиралась у господ, говорит, у них там наверху уютно - ковры, камины и всё книги-книги-книги, все шкафы от них ломятся и даже на полу лежат - ступить негде. Свечей одних жгут - никаких денег не напасёшься. Зачем их только лорд содержит? А до того его отец содержал и дед, и прадед.
   Обширный нижний зал Цитадели привычно полнил гулкий сумрак. За узкими окнами, поднятыми высоко над полом, вечерело. Камин, сложенный в форме головы гигантской совы, не топился уж незнамо сколько, так что тяжёлая дорогая мебель - диваны, столы и шкафы - были погружены в тень. Красочные шпалеры на стенах потускнели, разглядеть изображённые на них исторические битвы сделалось почти невозможно. Стоящие тут и там на выложенных блестящей мозаикой плитах пола дорогие фарфоровые вазы забыли, когда в них последний раз ставились цветы. Господа магистры предпочитали заниматься своими делами на верхних этажах. Первый же предназначался для приёма посетителей, а когда тех не случалось, сюда мало кто спускался. Нынче же в Цитадели пребывало от силы человек пять господ, прочие разъехались кто куда по делам. Время позднее - вся наёмная прислуга отпущена по домам, так что было совсем глухо. Густав не любил нижний зал, кроме как поваляться на диванах, но за это можно было и схлопотать. Впрочем, сейчас старики уже улеглись отдыхать. До ночного сторожа никому не было дела - вот и славно.
   Густав вышел на улицу, следовало проверить окна и окружную стену. Всё, как положено. Подвал с его узником он оставил напоследок.
   Мир отходил ко сну. Цитадель стояла на некотором отдалении от города, на сухом поросшем полынью и кустами чертополоха холме. Местные верили, что ничего путного тут не растёт из-за ядовитых испарений, исходящих из подвала башни, где магистры совершали свои отвратные опыты. Густав на это лишь серьёзно кивал. Подвал Цитадели, за исключением нескольких опечатанных комнат, он знал, как свои пять пальцев. И ядовитые испарения там могли испускать лишь он сам, вместе с другими сторожами. Летом в подвале было попрохладнее, чем в караулке, самое то пересидеть жару. Они, конечно, испускали, но всё же не в таком количестве, чтобы трава сохла.
   Густав подошёл к воротам. Открыл боковую калитку и выглянул наружу. Вообще-то ему полагалось обследовать стену не только изнутри, но и снаружи - на предмет подкопов и всего такого, но... В сгущающемся сумраке было видно, как в окнах окраинных городских домов горят светильники. Доносились голоса гуляющей молодёжи. В траве стрекотали вялые осенние кузнечики. Небо меж тем выцвело, сделавшись серым, как заношенные портянки. Ветер покачивал сухие колючки чертополоха вдоль поднимающейся на холм дороги.
   Густав постоял у калитки, любуясь на округу.
   Тихо как в раю. Сегодня днём они с женой ездили к сыну в деревню - здесь недалеко, невестка его разродилась мальчиком. Густав стал дедом в третий раз. Когда ещё собирались, думали заночевать, а тут Лобазу тоже отгул потребовался. Пришлось им делить общую смену на две половины - кому дневную, кому ночную. С роднёй, считай, путём и не повидались, а так хотелось подольше подержать на руках нового внука, понянчиться. В самом деле, пора бы ему на покой. Ноги гудят, спина по утрам не гнётся. Уж шестой десяток разменял...
   Впрочем, личные дела - потом. Сейчас - служба.
   Густав закрыл калитку, опустил тяжёлый брус запора. Собаки снова были тут как тут.
   - Жрать хотите? Скоро дам. Пока, пошли отседа - сторожи, лентяи!
   Постукивая дубинкой себе по ноге, он вернулся в Цитадель.
   Пройдя нижним залом, свернул в боковой проход. Короткий коридор, пропитанный запахами съестного, и вот она - святая святых. Кухня в Цитадели была просторной, здесь помещалось сразу несколько печей. По стенам кастрюли и сковороды всех размеров, на столах шеренги чугунков. Посреди большой камин с установленным в нём вертелом, на котором за раз изжаривался целый кабан. Кругом шкафы с бессчётным количеством тарелок, ложек и кружек, а ещё баночек, коробочек и мешочков - припасов. И это не считая кладовой в подвале, куда отсюда имелся отдельный спуск.
   Господа магистры покушать были не дураки.
   На кухне трудилось четверо женщин. Трое из города и безмужняя одноглаза Зоя с обваренными до красноты руками, что жила здесь же в примыкающей к кухне каморке. С ней была десятилетняя дочь и пацан лет семи, тоже состоящие при Цитадели мелкой прислугой.
   В каморке у них горела свеча.
   - Густав, ты? - донёсся голос Зои, услышавшей его шаги.
   - Я, - сторож мимоходом заглянул в стоящую на ещё тёплой плите кастрюлю. Темно, но запах намекал на тушёную капусту. Рядом сковорода пахла чем-то мясным.
   - Ужинать будешь? - Судя по пляске теней на стене, женщина поднималась с постели. То ли просто отдыхала, то ли уже собралась спать. - Зося, иди, положи. Там на плите...
   - Я знаю, мам, - донёсся девичий голос.
   Затопали быстрые ножки и перед Густавом словно маленькое приведение в белой длиннополой рубахе возникла девчонка. Тоненькая косица свешивалась за спину, глаза большущие, аж светятся в полумраке.
   - Привет, Зося. Как дела? Чем будешь почивать сегодня?
   - У нас всё хорошо, только устали очень - грибы солили весь день... На ужин - капуста и мясная поджарка.
   - Поджарка - это славно. А осенняя пора, она такая - трудовая. Всю зиму кормит... О, вот и наш бандит! Я уж подумал - ты спишь, не видать и не слыхать тебя.
   - Ляжет он - на месте посидеть чуть и то не может.
   Следом за сестрой выбежал Яша. Босоногий курчавый малец, напоминавший Густаву собственного сына, каким тот был когда-то. Мальчик выглядывал из-за сестры, цепляясь за неё.
   - Яшка, отстань! Не щепай!
   - Я не сплю! - ответил братец, не замечая упрёка. Всё его внимание сосредоточилось на кинжале Густава. - Я сегодня совсем не буду спать. Лучше пойду с вами сторожить. Можно?
   - Конечно, - усмехнулся сторож. - Отчего нет. Ты уж вон какой большой. Только вот...
   - Что? - Мальчик оставил сестру спокойно накладывать ужин в миску, не сводя взгляда с вооружённого дядьки.
   Густав нарочито глубоко вздохнул:
   - Знаешь, сегодня не получится тебя взять - уж извини. К нам привезли опасного преступника и посадили под замок в подвале. Я буду его всю ночь стеречь, чтоб не убёг. И тебе к нему никак нельзя - не положено. Вот такие дела, брат.
   - Я знаю, я знаю! - Мальчишка нисколько не расстроился из-за отказа. Его мысли уже переметнулись на другое. - Я видал, как Лобаз вёл его в подвал!
   - И как, страшный?
   - Лобаз?
   - Да нет - заключённый. Что Лобаз страшнее чёрта я и сам знаю.
   - А... Не, не очень. Даже смеялся, когда его вели.
   - Смеялся? Ну, теперь-то ему не до смеха.
   Зоя вышла, подвязывая волосы в пучок на затылке. На плечи она накинула засаленную телогрейку. Вытянутое некрасивое лицо. Морщинистое. Один глаз широко раскрыт, а второй зажмурен, точно ещё спит.
   - Кто же этот человек, Густав? А то у нас никто и не знает о нём. Только вон Яшка видел, как его в подвал свели. Я сперва не поверила, а теперь и ты говоришь.
   - Ничего не знаю, - сказал Густав. - Самому только сообщили. Велели подержать до утра взаперти.
   - Ведь, точно, душегуб какой-то. - Красные, точно с них содрали всю кожу, руки прижимались к тощей груди. - Страсть всю ночь рядом с таким быть... Говорили, что господа ещё на той недели посылали разыскать им какого-то человека. Может его?
   - Ты не волнуйся. Узник, кто бы он ни был, под надёжным замком. И я за ним пригляжу.
   Кухарка покивала, но не слишком ободрённо.
   - Откуда ж его привезли, а? Может, Лобаз, чего сказал?
   Густав знал о любви всех кухарок к перемыванию сплетен. Он и сам не прочь был иной раз поболтать. Только добавить-то ему действительно было нечего.
   - Ничегошеньки не знаю. Ты собакам приготовила?
   - Да - в углу ведро... А этому тоже надо поесть наверное?
   Густав задумался:
   - Насчёт того, чтобы кормить, указаний не было. Давай, я сперва гляну, что за человек. Если не буйный, возьму и для него.
   - Поняла, - кивнула кухарка.
   Зося между тем положила ужин в миски. Сделала бы это в два раза быстрее, если бы не прислушивалась к их разговору. Но баба, есть баба, хоть и маленькая, что с них взять. Яшка слушал, вовсе не таясь. Одной рукой на всякий случай взявшись за материн подол.
   - Ладно, пойду, - сказал Густав. - Вы ложитесь. Для меня и этого оставьте на плите погреться. Я по-тихому потом возьму, вас будить не стану.
   - Уснёшь тут, когда такое делается, - протянула кухарка всё о своём. В полумраке с растрёпанными волосами она походила на кикимору. А детки - вон какие славные... М-да, и кто же на тебя такую позарился? Уж, не из нашил ли кто седовласых?
   Зося взялась положить еды и для узника. Смышлёная девчонка.
   - И славная невеста будет, - сказал Густав. - Жаль, у меня сын уже женат.
   Зарделась. Эх, детки-детки, сущую кроху вам надо для радости. Да и той мало кто даст.
   - А ты, бандит, будь рядом с матерью, - велел он мальцу. - Я там буду сторожить, а ты здесь. Так понемногу к службе привыкнешь. Скоро, глядишь, и меня старика сменишь.
   - Ты, Густав, осторожней с этим чужаком, мало ли что за человек, - напутствовала напоследок Зоя. - За просто так под замок не садят.
   Про осторожность ему говорил и Лобаз. Но он и сам не дурак вроде.
   Густав махнул на прощанье и вышел с кухни. Пора было проверить, что за нежданный гость к ним пожаловал.
   Ведущая в подвал лестница была облицована мраморными плитами, как и весь нижний этаж Цитадели, так что казалось, что спускаешься в некий храм, а не в мрачное подземелье. На улице стемнело, внизу же Лобаз факелы не зажигал, так что пришлось Густаву сперва найти себе масленый фонарь.
   В подвале царило беззвучье, лишь тихо посвистывал ветер, залетая сюда через какую-то щель. Подземный этаж простирался едва ли ни под всем холмом, выходя за основание самой Цитадели. Всё его пространство разделялось на небольшие комнаты, меж которых шли параллельные коридоры. Часть комнат пустовала, часть использовалась под складские нужды. Но несколько служили схронами, двери в которые постоянно держались закрытыми. Здесь господа магистры хранили... А вот подробностей о том выспрашивать не следовало. О чём Густава предупредили ещё при приёме на службу. Позже по глупости он всё-таки попробовал кое-что вызнать. Первого и последнего предупреждения хватило с лихвой. Его едва не выперли из-за пары невинных вопросов! Но, раз такие правила, кто он, чтобы спорить?
   Густав прошёл по центральному коридору мимо подвального колодца. Колодец этот всегда нагонял на него страх. Пока опускаешь ведро, он кажется вовсе бездонным. А потом где-то в глубинном мраке ведро шлёпается о воду с приглушённым эхом. Если провалишься - уже не выбраться... Путь его лежал в дальнюю часть подвала, где были устроены две тесные камеры, проходы в которые преграждали железные решётки. При Густаве ими ещё ни разу не пользовались по назначению. Обычно камеры были завалены старыми стульями и прочим барахлом, который вроде бы уже и отжил своё, да выбросить жаль, и потому снесённым сюда догнивать. Но теперь одну из них расчистили - не иначе Лобаз постарался. На двери появился внушительного вида замок.
   Подсвечивая фонарём, Густав подошёл ближе. За поржавевшими прутьями проглянула голая кладка стены с налётом селитры,. Слегка несло затхлостью, хотя сам подвал содержался в сухости - господа магистры за этим следили. Окна в камере предусмотрено не было. Зато имелся узкий лежак, а в угол поставили бадью для отправления нужды. Вот собственно и всё убранство.
   Узник пребывал на месте, да и куда бы он мог деться.
   Густав поправил дубинку у пояса.
   Находившийся в камере человек вытянулся на лежаке, застеленном сверху охапкой соломы. Не помещавшиеся ноги свисали с краю. Может - спал, может - нет. Но при появлении Густава опустил ноги на пол. Прикрывая глаза ладонью от слишком яркого после кромешной тьмы света, он попытался рассмотреть своего ночного сторожа.
   - Здравствуй, добрый человек, - произнёс узник с хрипотцой. - Дал бы ты мне промочить горло, а то всё пересохло, как бархан в пустыне.
   - А тебе, прям, доводилось бывать в пустыне? - Густав остался на месте.
   - Может и доводилось. Может, мы ещё поговорим об этом - ночь длинна.
   Узник был худ, но не выглядел истощённым. Не выглядел он и побитым. Если не считать не достающего спереди зуба, который мог выпасть и по совершенно обыденным причинам. Недельная щетина, длинные волосы. Одежда сносная, не нищенские лохмотья, даже сапоги имеются. И, главное, взгляд не затравленный. Напротив - с блестящей искоркой, лукавенький такой взгляд над орлиным носом жителя южных уделов.
   Узник сидел, свесив руки меж колен, вполоборота к Густаву. Поглядев на него ещё чуток, сторож молча развернулся и пошёл к колодцу. Поднял ведро и зачерпнул воды стоящей тут же кружкой. Когда он на вытянутой руке просунул кружку меж прутьев решётки, узник схватил её и припал к живительной влаге, проливая холодные струи себе на грудь.
   - Спасибо.
   - Тебя как зовут-то? - Густав принял кружку обратно.
   - Меня? Илия. А тебя как матушка нарекла, добрый человек?
   Густав дёрнул уголком рта:
   - Много будешь знать, скоро скочуришься.
   Назвавшийся Илией сел обратно на лежак. На грубость к себе он то ли не обратил внимания, то ли сделал вид, что не обратил. Густав ещё постоял возле решётки. По ногам тянул лёгкий сквознячок. Если не дышать, тишина была такая, что казалось, что ты оглох. И одновременно вся каменная махина Цитадели со всеми её семью этажами, что возвышались над ними, незримо давила на плечи.
   - За что тебя упекли сюда, приятель? - Живой голос, пусть и свой собственный, разогнал гнетущее ощущение.
   Илия искоса глянул на своего тюремщика. Глаз его сверкнул как у кота.
   - История моя длина, печальна и поучительна. Я вижу, ты не против скрасить часы унылого дежурства за беседой. Ведь общение - это единственная роскошь, которую может позволить себе большинство живущих в нашем бренном мире... Вот только общаться стоя будет слишком тягостно для твоих коленей. История моя длинна - я уже говорил об этом?.. Лучше бы тебе принести для себя стул и тогда вся ночь будет в нашем распоряжении.
   Густав хмыкнул. Этот за решёткой был тем ещё чудилой. И как бы ни оказалось, что упекли его сюда именно что за слишком длинный язык. Хотя, не похоже оно на господ магистров... Но правда в сказанных словах имелась - колени у Густава оставляли желать лучшего. Потому он подхватил фонарь и отправился к соседней камере. Илия наблюдал за ним сквозь прутья решётки.
   Весьма быстро Густав отыскал всё необходимое. Попыхтев, выволок в коридор небольшой столик с когда-то залитой чернилами и так не оттёртой столешницей. К столу придвинул широкое, вполне ещё крепкое кресло с высокой спинкой, нещадно скрипящее при малейшем к нему касании, за что, видимо, и сосланное доживать свой век в подвальной безвестности. Лампу Густав поставил на стол, туда же положил снятую с пояса дубинку. Сам удовлетворённо плюхнулся на седалище.
   - Вот я и готов выслушать твою слезливую историю, - подмигнул он узнику. Интересно, но теперь окружающая темень с выхваченным из неё светлым пятном и каменная тяжесть башни над ними напротив стали действовать успокаивающе. Настраивая на общительный лад.
   Всё-таки верно, что в сменах дежурят подвое. Одному порой и завыть охота. А так перебросишься парой слов, и то уже веселее. Общение - оно действительно порой сойдёт за роскошь. В этом, чудило, прав. А вот насчёт остального Густав особой надежды не питал.
   Илия переместился к краю лежака, поближе к решётке. Прилипшие к штанам и куртке соломины, часть которых застряла и в волосах, делали его похожим на деревенского дурочка. К тому же широко улыбающегося.
   - Нет ли у тебя ещё и закусить чего-нибудь, добрый человек? А то горло промочил, от того и желудок проснулся. Да одной водицей сыт не будешь. Я уж и не помню, когда ел в последний раз. То ли вчера, то ли позавчера.
   Густав вобрал полную грудь, сложил губы трубочкой и медленно с присвистом выпустил воздух. Пальцы дробным маршем прошлись по столешнице. Откинувшись на спинку кресла, он заставил его издать протяжный стон.
   - Уж больно удобно я устроился. - Густав с полной искренностью зевнул в кулак. - Ты бы вот начал рассказывать, а там, глядишь, мне даже станет интересно, и я-таки решу угостить тебя поздним ужином. Хотя, лекари заверяют, что наедаться на ночь вредно.
   Окаймлённые чёрной щетиной губы Илии вновь растянулись в улыбке.
   - Договорились, добрый человек, - тебе беседа, мне еда.
   - Ни о чём мы не договаривались. Но ты вещай, вещай. Ночь длинна, сам сказал.
   Балаболить этот тип оказался мастак. В свете единственного фонаря в обволакивающей подвальной тиши рассказ его зазвучал подобно сказке. Густаву даже припомнилось, как ещё ребёнком он сиживал у очага вместе с братьями и сёстрами, а мать рассказывала им разные небылицы. Словно бы воочию увидел эту картину.
   Злоключения его, как признался Илия, начались собственно с того, что он был бродячим стихоплётом, то есть поэтом. Сам себя он назвал - пиитом. И здесь следует сделать пояснение. Имелись менестрели и барды, которые не то, чтобы во множестве, но всё же встречаются на больших дорогах. Идут из города в город, останавливаются где-нибудь в кабаках, тавернах или, что особо прибыльно, на рыночных площадях. И там подыгрывая себе на лютне, скрипке или гитаре поют незамысловатые баллады о доблестных рыцарях, удачливых дураках-лентяях и заточённых в башнях красавицах. Звучит всё это малосодержательно. Но ребятне и бабам нравится. А если певцу в детстве ещё и медведь на ухо не наступил, то можно даже медяк за старания бросить - какое ни есть, а развлечение.
   Но Илия был не из таких. Никаким музыкальным инструментом он не владел, и голос имел более чем посредственный. В общем, он рассказывал стихи.
   Темой для сочинений могло стать и становилось всё, что поэт видел вокруг. То присуще всем сочинителям, но Илию отличало настойчивое стремление придавать своим виршам должный назидательный характер. Что разом усложняло как сам процесс творчества, так и восприятие оного слушателями.
   Имелись в его багаже такие опусы как: "О лентяе и господской порке", "О блудной бабе и мужних розгах", "О непослушном юнце и заслуженной взбучке". Словом, репертуар тот ещё.
   И, повторимся, рассказывалось всё это с выражением, но без какого-либо музыкального сопровождения.
   - За счёт чего ты жил? - не удержался Густав. - Я бы не стал такое слушать, даже если бы мне за это доплачивали. Не говоря уж о том, чтобы платить самому.
   Илия ответил в том смысле, что не все столь... предвзяты. Народ слушал и платил. Пусть немного, но на жизнь хватало. Не всем же петь о любви да войне, нужно затрагивать и серьёзные темы. К тому же, с ним всегда была его Роковая Удача.
   Густав поковырял ногтём в зубах.
   Что дальше? А дальше случился заворот кишок у одного доброго извозчика, что подвозил Илию до здешнего города. Вынужденная заминка случилась в Лопухах. Это селение тут за рекой расположено. День был выходной, праздничный - отмечалось усекновение главы Ивара Святителя. Илия решил, что сам Господь определил ему подобный случай, а значит, им следует пользоваться. И вот на площади у местной церкви Илия установил стоймя подобранный им тут же бочонок. Взобрался на него. Прочистил горло. И понёс "разумное, доброе, вечное". Для начала он избрал наставительную поэму "Почему одна жена - хорошо, а две - плохо".
   - Там были и забавные моменты, - заявил рассказчик. - И поучительные - подумать о жизни и нравственных нормах, установленных нам Господом нашим.
   - Ну-ну, - подбодрил Густав, чуть выпрямляясь на своём скрипучем седалище.
   Народ как раз выходил с утреней службы. В праздничных нарядах, в благодушном расположении духа. О лучшей публике не приходилось и мечтать.
   Илия пел - то есть, вещал - соловьём, страстно жестикулируя, встряхивая головой, едва ли не подпрыгивая от переполняющих его чувств. Себя он полагал, если и не властителем поэтического пьедестала, то уж точно занимающим заслуженное место у его подножья. При этом ему приходилось держать шаткое равновесие, дабы не грохнуться со своего возвышения.
   Народ стал быстро обступать сказителя, заинтригованный представлением. Лопухи - глухомань, домов с полсотни. Местный люд не избалован зрелищными событиями. В общем, случился у нашего пиита аншлаг, что десятикратно усилил его порыв.
   Сперва слушали, мало что понимая. Многие даже улыбались и одобрительно кивали нечёсаными головами. Грубые крестьянские пальцы с неровно обгрызенными ногтями потянулись к штопаным карманам, выискивая одиноко затерявшиеся в них медяки. Но природная скупость придерживали эти пальцы от поспешных и щедрых деяний.
   Меж тем строки о нравоучениях, коим должно иметь место в добропорядочной семейной жизни, всё тянулись и тянулись, собираясь в десятки, а там и в сотни. И звучали они вроде бы складно, но больно уж приторно. Заинтересованность первых минут начала сменяться на лицах слушателей некоторым замешательством. За которым последовало недоумение. А от него рукой было подать до раздражительного плевка и равнодушного ухода.
   Стоящий на бочонке поэт происходящие изменения видел, но остановить самого себя был уже не способен. В своих мыслях он парил над вожделенно взирающей на него публикой, одаривая её чувственной рифмой своей души.
   Густав слушал со всем вниманием. А рассказчик за решёткой, поминутно вскакивая с лежака, с азартом расписывал свои дальнейшие злоключения. О том, как оно всё должно было в итоге обернуться, чтобы тот угодил за решётку, но не в городскую управу, а в подвал к Недремлющим Совам, Густав пока не мог и предположить.
   А дело, между тем, скатывалось понятно к чему.
   Некая тёмная и лишённая сколь-нибудь возвышенных чувств душа запустила в поэта помидором. Вроде бы не гнилым и на том, как говорится, спасибо. Илия был оскорблён до глубины души. Он попытался выискать обидчика взглядом в толпе. Возможно, им был сбежавший за угол мальчишка. Поэт намерился продолжить, но тут народ начал расходиться, решив, что чтению пришёл конец. Хотя оставалась ещё последняя наиболее важная часть.
   - Куда вы? Постойте! - взывал Илия со своего бочонка.
   Его не слушали или не слышали. А потом другая тёмная душа, страдающая излишним весом, задела его мимоходом. И Илия самым нелицеприятным образом низвергся с высот на грешную землю. В некстати подвернувшуюся груду навоза. Зубы клацнули так, что один из них выпал. Но он и без того шатался - тоже удача, не придётся платить зубодёру, верно?
   - И со мной подобное происходит ни в первый раз, - сказал узник, глядя в стену или куда-то сквозь неё.
   - Ты про падение в навозные кучи?
   - Я про везение. Ведь я мог сломать себе ногу или даже шею... Добрый человек, поверишь или нет - но жизнь моя висела на волоске множество раз за прожитые мною не столь уж и долгие годы. Меня резали в тёмных подворотнях. Один - нет дважды - топили. Однажды даже пытались сжечь на костре, как какого-то чернокнижника... И это я не вспоминаю про прочие дорожные невзгоды, которым уже и счёт потерял. И каждый раз проведение спасало меня. Удача всегда была со мной как некий дар или некое проклятье.
   - Это как? - не понял Густав.
   Илия подобрался, готовясь продолжить:
   - К примеру, однажды меня сбросили с моста с жерновом на шее - всякое бывает. Я опустился на дно среди проплывающих мимо рыб. Конечно, я дёргался, не желая умирать, тем более таким образом и по неправедному навету... И вдруг верёвка, скреплявшая мне руки за спиной, самым чудесным образом ослабла, так что я сумел освободиться и сбросить груз со своей шее. Отплёвываясь, я вынырнул на поверхность и добрался до берега ниже по течению. И что же я увидел, оказавшись на суше? А то, что мост, где столпилась казнившая меня толпа, рухнул в ту же самую реку! Уж больно много там собралось народу, что с радостными криками спроваживал меня в последний путь. Многим не довелось выплыть в образовавшейся давке. Я же лишь отжал одежду и был таков... Небеса оправдали невинного и покарали виновных.
   Густав словно даже слышал что-то о рухнувшем в прошлом или позапрошлом году мосте и множестве жертв.
   - И вот теперь моя удача привела меня сюда, добрый человек, - Илия ухмыльнулся уголком рта, но сразу лицо его вновь осунулось и словно бы вытянулось к низу. - Не иначе, ваши магистры прослышали обо мне - я, как ты уже успел убедиться, весьма общительный человек - и решили докопаться до корней подобной природной странности... Но я же не в ответе за то, что даровано мне Свыше! Дар, он ведь не где-то в печёнке-селезёнке спрятан, а в душе. Это же всем должно быть понятно, правда?
   - Чего тебе волноваться, раз удача всегда с тобой. - Сторож почесал бок.
   - Я, может, не столько за себя волнуюсь, сколько за твоих хозяев. Неспроста ведь со мной такое происходит - словно ведёт меня некая Высшая Сила и я лишь орудие в её деснице.
   За магистров Густав посоветовал бы уж точно не волноваться. Эти стариканы ещё всех их переживут. Хоть сто лет им стукнет, даже не заметят того, уткнувшись в свои книги. Хоть гори вокруг всё, хоть тони - им до того и дела не будет. Что им какой-то человек, так - неприметная букашка. Если только от него нельзя получить какое-то новое знание. За подобное они самому дьяволу продаться готовы... Сторож почесал другой бок.
   На некоторое время в подвале установилось молчание. Ночь. Тишина.
   - И? - спросил Густав, когда немой гул вновь начал давить на уши.
   Илия непонимающе воззрился на него.
   - Чем твоё выступление в Лопухах закончилось?
   - А, - встрепенулся узник. - Собственно, ничем. Встал я с земли, отряхнулся и пошёл своей дорогой. Ноги моей больше не будет в той дыре.
   Сторож цокнул языком и вновь откинулся на спинку всхлипнувшего кресла.
   - Как же ты сюда попал? - спросил он, чувствуя приближение нового приступа зевоты.
   - О! Это другая история. Та в Лопухах была ещё неделю назад. А эта - совершенно невероятная... Но прежде чем поведать её, может, мне всё-таки дадут что-нибудь закусить? Честное слово, желудок так ссохся, что уже готов начать переваривать сам себя.
   А почему бы и нет, в конце концов? Густав сам не против был закусить. Ужин в компании всё лучше, чем сидеть в одиночку. Сторож направился наверх, оставив узнику горящую лампу. Он уже столько раз здесь ходил, что мог ориентироваться и вслепую. Взяв на кухне приготовленные пайки, вернулся в подвал. Сунул одну миску в специальный проём решётки к жадно протянутым рукам, вторую - побольше, поставил на стол перед собой.
   - Ну, продолжай, - кивнул он, берясь за ложку. - Отрабатывай жратву.
   Назвавшийся Илией шустро очищал тарелку, одновременно ведя речь. У него это вполне успешно получалось, пока он ещё ни разу не подавился.
   Вот только история вновь подкачала.
   Путешествовал Илия как-то с одним торговцем - тоже любителем поэзии. А у того был брат - ректор в магическом университете. И натворил тот ректор делов. А потом помер. С братцем они общались не то, чтобы часто, но всё же. А позже и торговец помер, хотя выглядел поздоровее многих. Случается... Торговец кое-что рассказал о случившимся с его братом - история тёмная. Ведь, чем высокопоставленнее человек, тем более странные с ним могут приключиться истории, от которых, бывают, и помирают. Но сейчас не об этом, а о том, что сам Илия сболтнул об услышанном не тем людям. А эти люди донесли уже кому надо. И вот Илию приглашают за город поговорить по-дружески, а он не пошёл - не поверилось ему в эту "дружбу". Заинтересованные господа настояли и посулили немалую плату.
   - А я настоятельно отказал, - проглотив очередной кусок, заявил сидящий за решёткой. - Не люблю властных самодуров... Случился мордобой. Вызвали стражу. Я думал - отведут в управу, а меня сюда сдали. Два дня везли. Видно, сильно понадобился я здешним "умникам". Но всё равно ничего не скажу - пойду на принцип. Когда с человеком как со скотиной обращаются, всякое желание общаться отбивается.
   - Ну, и дурак, - заключил Густав.
   Илия подобрал остатки еды корочкой хлеба:
   - Хороший ужин, но очень уж скромный.
   Глядя на свою порцию, сторож такого бы не сказал. Но да каждому своё. Густав поудобнее уселся в кресле и протяжно зевнул.
   - Рассказчик из тебя - как жеребец из мерина. И гнать бы взашей - да лень.
   - Может, это потому что, я нахожусь за решёткой. Несправедливо, лишь по чьей-то прихоти. Для того разве возвысил Создатель человека в цари природы, чтобы его как зверя совали в клетку... Может, сделаешь богоугодное дело и освободишь меня, добрый человек, а?
   - Непременно. - Густав вновь зевнул в кулак. С ужином было покончено. Лучшая часть дежурства осталась позади. - А что ты всё называешь меня добрым?
   - Жизненная философия такая. - Илия подошёл к решётке и положил пустую миску на пол в коридор. - Жил-жил я на белом свете как все - где грешил, где каялся, а потом вдруг понял, что нет в мире злых людей. Все люди добрые, но не все могут со своей добротой смериться. И с тех пор, хочешь - верь, хочешь - нет, но существовать мне стало гораздо легче. Для того, кто свободен в душе, нет тягот и в жизни.
   Длинные пальцы Илии обхватили прутья решётки, взгляд сделался печальным, как у святых на иконах. Или как у осла, тянущего гружёную торбу.
   - Вон как, - крякнул сторож, поднимаясь на ноги. Надо было вернуть посуду на кухню и вообще, глянуть, как дела вокруг. - Я вот по более тебя пожил, а что-то до такого ещё не додумался. Скорее уж напротив.
   - Какие твои годы, добрый человек. Может, ещё и на тебя снизойдёт озарение.
   - Даже не знаю, радоваться тому или опасаться... Ладно, не скучай. Я потом ещё загляну.
   Поразмыслив, забирать с собой лампу или нет, Густав всё же оставил свет.
   - Жизненная философия, хм.
   Густав вышел на улицу. Небо было тёмным и безлунным. В воздухе уже ощущалась осенняя прохлада. Где-то вдалеке выли собаки. Чужие. Местные опять крутились у ног. Пока снова не забыл, Густав принёс им кормёжки. Заглянув в пустую караулку, взял припасов, что дала ему с собой жена. Достал из-под лавки, где у них с Лобазом имелся небольшой тайничок, приятно булькнувшую баклагу. На обратном пути в подвал прихватил ещё одну лампу.
   Илия всё также стоял у решётки, словно вовсе не отходил. Густав поставил вторую лампу на пол - стало порадостнее. Выложил на стол прихваченное съестное. Поближе к себе разместил баклагу, проверил, пустая ли кружка.
   - Чем это у тебя воняет? Наложил что ли?
   - Извиняюсь, - произнёс Илия, - не у меня, а у вас. И вновь извиняюсь, но из-за скудного кормления "ложить" мне нечем уже пару дней как.
   Густав взял один из пирогов, бросил узнику. Нынче он пребывал в добром расположении. Пирог пролетел сквозь прутья решётки и был ловко пойман.
   - Ум... с луком и яйцом, как я люблю, - промычал Илия, набивая щёки. - Да, ночь длинна. Спать бы да спать в такую ночь в своей постели, да с родным человеком под боком.
   - Ложись и спи, кто не даёт. - Сторож плеснул из баклаги в кружку. Напиваться на дежурстве недопустимо, а вот слегка промочить горло не повредит. - Или боишься утра и встречи с магистрами? Они хоть и выглядят божьими одуванчиками, а палец в рот не клади.
   - Для того, кто истинно свободен - нет в жизни страха.
   - Ты вроде бы тоже самое говорил про тяготы, - заметил Густав.
   - Страх разве ни есть лишь одна из тягот?
   - А - "философия", я помню.
   Густав потягивал из кружки, удобно развалившись в кресле, хорошем, в общем-то, кресле. Надо перетащить его в караулку. Да - ночь длинна и с этим ничего не поделаешь.
   - Может, всё-таки освободишь меня, добрый человек? - Илия подобрал с ладони крошки.
   - Не положено. Вот языком потрепать, когда нечем больше заняться - это всегда за. Тем более с хорошим человеком.
   За решёткой угукнули. Узник не спорил. Что-то он хотел добавить, но вместо слов из его горла донёсся сдавленный свист. Свист сменили натужные хрипы.
   - Что ещё? - вздохнул Густав. - Подавился? Ешь, не спеша: тебя мама не учила?
   Илия сполз с лежака и привалился к решётке. Одна рука его держалась за горло, а вторая сквозь прутья вытянулась к Густаву. Глаза выпучились. Лицо в свете фонарей наливалось красным. Он хрипел и широко раскрывал рот.
   Сторож и не подумал подойти. Если узник вдруг сдохнет - не велика потеря. Густава тут, вообще, не было в этот момент - он принёс ему ужин, после чего ушёл на обход. С него взятки гладки. А вот если припадок разыгран и, когда он попытается помочь этому чудиле и откроет дверь... Нет уж, хлебали мы всякого.
   Густав потянулся за кружкой и сделал медленный глоток, не сводя глаз с осевшего по ту сторону решётки Илии.
   - "Помоги", - беззвучно произнесли губы узника.
   Не проглоченное вино потекло из уголка рта на куртку Густава. Он этого не видел. Он видел другое - то, чего не мог видеть... Он видел, как Илия упал на пол, а его ногти исцарапали кожу на шее до крови. Одна нога дёргалась, стуча по решётке, словно продолжая умолять открыть замок и помочь. Потом было последнее судорожное движение. Голова Илии склонилась на бок. Остекленевшие глаза обвиняюще воззрились прямо на Густава.
   - Вот ведь... - протянул сторож, начав подниматься с кресла. Но так и не встав.
   Во рту у Илии что-то шевелилось, сперва Густав подумал, что это крыса. Один раз в свою бытность стражем правопорядка в городе, они нашли в подвале заброшенного дома тело бездомного, что пролежало там несколько дней и уже начало вонять, так что стали жаловаться соседи. Тогда крысы прогрызли несчастному брюхо и копошились в его внутренностях, как в драном мешке. Но то был мертвец.
   Изо рта на щёки узника выдвинулись длинные суставчатые лапы. А следом выползло похожее на волосатый шар тело размером с ладонь Густава. Не крыса. Илия умер не из-за того что подавился, а потому что ему в глотку заполз огромный паук. Что не отменяло вопроса о том, как он туда попал. Скорее даже усугубляло его.
   Паук свалился на пол и замер, словно оглядываясь. У его лап из-под плит пола сочились клубы белёсого тумана. Воняющие серой, а значит исходящие из самой преисподней, что располагалась прямо под башней. Магистры знали, какое место избрать для своей обители.
   Паук меж тем встряхнулся и побежал в сторону Густава. В свете фонарей маленькими чёрными бусинами блеснули его глазки. Пусть несколько поржавевшие, но ещё крепкие и надёжные прутья решётки не являлись для него преградой. Густав вскочил на ноги. Тут у него запершило в горле. Он почувствовал там что-то мягкое и шевелящееся. Он не мог вдохнуть! Глаза полезли из орбит. Замутило. Густав схватился за горло. Согнулся в поясе. И его выблевало на пол недавним тёплым ужином.
   Придерживаясь за край стола, он утёр рот. Рука потянулась за отложенной дубинкой, в то время как взгляд шарил по полу в поисках... Того, чего не было.
   - Что с тобой, добрый человек? - Илия наблюдал за ним из-за решётки.
   Густав перевёл на него взгляд. Затем ещё раз оглядел пол, где кроме растёкшейся лужи нечего не было. Медленно он вернулся в кресло. Лицо его взмокло от пота.
   - Со мной всё в порядке.
   - Тоже подавился? Если бы ты подавился, я бы помог тебе, добрый человек. Постучал по спинке... Или не добрый? Ай-я-яй, - Илия покачал головой. - А как же милость к ближним, что завещал нам Создатель? Я же мог и умереть.
   - А как же служба? - Мысли ещё путались, было жарко. Следовало промочить горло, смыть рвотную горечь. Но главное было успокоиться и взять себя в руки... Что за наваждение?
   Илию произошедшее не столько напугало, сколько позабавило. Густав видел ухмылку на его роже. Дышал он свободно и чувствовал себя, судя по всему, вполне сносно.
   - Хвалёная удача едва не подвела тебя на такой малости, как обычный пирог, - добавил Густав. - Но всё же ты жив-здоров, как я погляжу.
   - Не твоими стараниями, добрый человек. Служба - в первую очередь, это да. Я понимаю, не подумай. К тому же свой ужин я удержать сумел, а тебе теперь ночевать голодным.
   Густаву имелось, что на это возразить, только слишком уж хотелось пить.
   Серная вонь мешалась с запахом рвоты. Или ему это тоже казалось? Как бы то ни было, Густав сходил за тряпкой, что без труда отыскалась среди барахла, и подтёр лужу. Сам напачкал - сам прибрал, как говаривала жёнушка.
   Лишь после этого он вернулся в уже знакомо крякнувшее кресло, поуспокоившийся, но с остатками горечи во рту, что не смогло смыть даже вино. Или он мало смывал?
   - Глотнуть бы чего покрепче, - словно прочёл его мысли Илия. - Долгая тоскливая ночь. Нет ничего лучше, чем провести её за беседой, да под кружечку славного напитка.
   - Мечтать не вредно.
   - Тем более, когда ничего другого не остаётся. И неведомо, что ждёт впереди.
   Густав зевнул.
   - Допросят тебя господа магистры - уж не знаю, с пристрастием или нет. А потом спихнут городской страже. Вот там с тобой точно никто не станет бесед разводить.
   - С нашими доблестными стражами я всегда сумею договориться. Магистры - дело иное.
   - Прям уж?
   - Угу, - Илия вновь сидел на краю лежака, повернувшись в сторону решётки. - Говорят, здесь в башне творятся те ещё ужасы.
   - Кто говорит?
   - На улицах. Конечно, врут почём зря. Но ведь и дыма совсем без огня не бывает. Если хотя бы пятая часть того, что я слышал, правда, плохо моё дело.
   - И что же ты слышал?
   - Что ваши магистры проводят дьявольские ритуалы, вызывая разную нечисть и выпытывают у неё секреты чёрной волшбы, дабы управлять людьми и преобразовывать уголь в золото. И что они наделали этого золото столько, что от него уже подвалы ломятся.
   Густав мог бы обернуться и показушно оглядеться по сторонам, выискивая сияющие горы среди гор ветоши и прочего хлама, от которого подвалы Цитадели ломились уж точно. Мог бы, если бы не одолевшая его зевота.
   - Ещё говорят, что в подземелье они содержат потусторонних существ и заставляют их служить себе. Что в хранилищах под Цитаделью полно всяческих жутких вещей, которые...
   - Здесь никаких подвалов не напасёшься, - перебил сторож. Едва не свернув челюсть в очередном зевке, он допил остатки из кружки.
   Видя, что собеседник потерял интерес к его речам, Илия умолк. Ненадолго.
   - Добрый человек, знаешь ли ты, что находится в запертых комнатах позади тебя?
   - Не знаю и знать не хочу, - ответил Густав, может быть, слишком поспешно.
   - Не знаешь. Тебе и не положено знать. Уверен, магистры зачастую сами не знают, что именно попадает к ним в руки. Они как одержимые старьёвщики хватают всякую диковинку, ложную или нет, лишь бы к ней прилагались "таинственные" слухи. Будь то кишащее клопами скрипучее кресло, на котором когда-то, по словам одного менялы, сиживал великий архимаг Вениямин Бигль, и в тайник которого, скажем вам по секрету, он припрятал своды своих самых грозных заклятий. Или посох Спасителя нашего, найденный в древнем схроне далеко на востоке, что на самом деле является обыкновенной палкой, которую ушлый бродяга желает втюхать доверчивым старикам за немалые деньги. Недремлющие Совы - старьёвщики, наполовину выжившие из ума и от того сделавшиеся опасными для окружающих.
   Густаву не нравилось, куда сворачивал разговор, но пока он помалкивал.
   - Да, порой к ним попадают ценные вещи, иначе они не смогли бы поддерживать свою репутацию столько времени. Но и тут в большинстве случаев они не имеют представления, как пользоваться тем или иным артефактом. А рисковать и действовать наобум не осмеливаются. Ведь неверное употребление наделённых Силой предметов может в мгновение ока перемолоть человека в труху или вытянуть из него все соки, сохранив при этом саму жизнь и превратив в ходячего мертвеца, что будет питаться кровью других, дабы поддерживать своё существование. Загнать такого в могилу занятие не из простых. Стариканы прекрасно осознают это - уже обжигались. Потому, пока не найдут рукописи с подробной инструкцией о применении или знающего человека, просто прячут находки к себе в подвале. Так они и лежат под замком, обрастая пылью и мышиными испражнениями. А ведь некоторые из этих артефактов способны сокрушать горы и осушать моря. Могут возносить на престолы и сбрасывать с них... Как утверждают ваши магистры, они всего лишь собирают Знания, невинное на первый взгляд занятие, но так ли оно невинно? Ты, как разумный человек, наверняка уже сам задавался вопросами - об этом странном месте и тех делах, что происходят здесь.
   Илия говорил и улыбался. Густав не видел повода для улыбок.
   Вдруг Илия переменился в лице. Щёки его раздулись, весь он напрягся, вскочил с лежака. Опять припадок?.. На этот раз узник лишь зашёлся в приступе надрывного кашля.
   - Что с тобой? Ты болен что ли?!
   - Ещё вчера был здоров как бык. Это близость к тем комнатам так действует на меня. От них разит чем-то зловредным. Ты разве не чувствуешь это?
   Густав понюхал воздух. Нынче в подвале, впрямь, чем-то подванивало.
   - Откуда ты этого набрался про хранилища и магистров?
   Илия вновь присел на лежак и опустил голову, так что волосы упали ему на лицо.
   - Мне довелось побродить по свету и пообщаться с разными людьми. От них я многого понабрался. Иначе, зачем бы меня сюда притащили... Бегал я, бегал от Сов, как маленькая серая мышка, да не убежал.
   - И? - Густав больше не сидел, развалившись в кресле, а замер на самом его краю.
   - Тоже хочешь знать "тайное и запретное"? - Очередная усмешка. - Например, про Лунных Детей и их метки. Про то, как их именем всего за одну ночь выжигались целые города вместе со всеми жителями. Про то, что оставалось после них, и как это можно использовать в своих целях. Про это и про другое - хочешь знать о неведомом даже вашим магистрам?.. Лучше не надо. Если не рвёшься оказаться на моём месте.
   - Расскажи им, что они спросят. И будь свободен, раз такие дела. - Густав не бывал на верхних этажах Цитадели. А магистры обычно представлялись ему лишь скопищем тщедушных стариков, занимающихся не пойми чем. Но лорд им благоволил. И здешний подвал, про который не следовало расспрашивать... Конечно, он размышлял об этом.
   - Наивный человек. Люди, которые заигрывают с "запретным", - думаешь, они способны на сострадание? Они вытянут из меня всё, что я знаю и даже больше, не спасёт никакая Удача. Выпотрошат как курицу. А затем в ближайшем леске появится неприметный бугорок-могилка. И как бы именно тебе, друг мой, ни пришлось её копать.
   Никогда прежде он не занимался ничем подобным. И никто из других из сторожей тоже - иначе слухи непременно бы просочились. Густав пожевал губами.
   - Если и так, лучше сразу всё выдать, тогда хотя бы умрёшь без лишних мучений.
   - Ты желаешь мне смерти, добрый человек? Я не верю. Не вижу этого в тебе. В отличие от них, ты имеешь не только разум, но и душу. - Илия упал на колени и подполз к решётке. Глаза его сделались огромными и мокрыми, в них отразились блики ламп. - Мне не выжить. Завтра или через неделю, но я умру. Меня уже не выпустят отсюда. Ты это понимаешь?
   - Я понимаю, что пора бы мне отправиться в караулку и вздремнуть там пару часиков.
   Густаву надоела эта подвальная темень и этот тип. Наверху его ждал узкий и жёсткий топчан, но к нему прилагалось мягкое одеяло. И котомка из дома.
   - Так и быть, - сказал он, поднимаясь, - свет тебе оставлю, чтоб веселее ночь короталась.
   Илия стоял на коленях, глядя на него снизу вверх.
   - Не боись. Еже ли дело дойдёт, могилку вырою на пригорке, чтобы солнышко согревало.
   - Они не должны ничего узнать от меня. Иначе быть беде, - донеслось из-за решётки. - В твоей власти, добрый человек, спасти множество ни в чём неповинных жизней.
   - И чтобы это сделать, я должен тебя освободить? - Густав снял с пояса связку ключей, где, впрочем, не было ключа от камеры. - Взять, отпереть эту дверь, вывести тебя наружу, а затем отпустить на все четыре стороны, так?
   Он покрутил связку на пальце. Узник за решёткой в приглушённом свете представился ему вдруг сущим стариком. Кожа да кости, прикрытые жалкими лохмотьями одежды. Словно он просидел в этой камере, не видя солнца, не один день, а десятилетие. И это состарившееся лицо показалось Густаву знакомым. Он уже видел его где-то и когда-то.
   - На подобное я не смею и надеяться, - сказал Илия. - И не прошу о том. Но это и не обязательно. Оставь мне нож. У тебя ведь есть нож - небольшой и не слишком острый, просто чтобы нарезать хлеб? Оставь его мне и ступай по своим делам. Когда вернёшься, всё уже будет кончено. На тебя никто не подумает - я ведь мог припрятать маленький ножичек где-нибудь в сапоге. Мало ли в мире сумасшедших...
   Густав поймал себя на том, что свободной рукой вместо лампы тянется к ножнам на поясе. Рука словно бы действовало сама по себе, без его участия. Он одёрнул её.
   - Сиди тихо и не шуми, - велел сторож.
   - Мужчины, женщины, дети - Зло, что покоится в этом подвале, уничтожит каждого, до кого сумеет дотянуться. Его нельзя выпускать - пусть оно и дальше гниёт здесь во тьме и взаперти... Спаси невинных, добрый человек. Это в твоей власти. Один смелый поступок и седовласые безумцы останутся ни с чем. Они даже не осознают, чего лишились. Они тщеславны и глупы в своём тщеславии. Их тоже нельзя выпускать из этих стен.
   Густав не ответил. Взяв одну из ламп, он ещё раз коротко глянул на сидящего на полу по ту сторону решётки человека. Да и затем, пока шагал мимо запертых комнат-хранилищ, несколько раз оборачивался на тускнеющее позади пятно света.
   Надо проветрить мозги, иначе самому недолго свихнуться. Что за дурная ночь? Вроде даже не полнолуние... Хорошо было после подвальной духоты вдохнуть свежего ветерка. Это всё из-за балабола. Понадобилось магистрам очередное диво в их коллекцию всего уродливого и опасного. Вот сами бы с ним и разбирались, а то свалили со здоровой головы на больную.
   Он постоял под звёздами, слушая как ветер своим шершавым языком облизывает стены Цитадели. С этой стороны башни виднелось единственное светящееся окно - на пятом или шестом этаже. Кто-то из господ предавался ночному бдению над рассыпающимся во прах столетним фолиантом, или же сочинял свой собственный, который спустя ещё сотню лет прочтёт такой же седобородый пень. А может, просто маялся животом на горшке.
   Мир спал, спали в городе и спали на кухне в тесной жилой коморке. Чуть ранее зайдя туда, он расслышал похрапывание, а кто-то из детей что-то сказал сквозь сон. По-хорошему, ему тоже полагалось бы миро дрыхнуть в караулке до середины ночи и очередного обхода. А может и до утра, - если сон пришёл бы особо сладкий. Но разве тут уснёшь?
   - Покой, - сказал сторож ночи. - Тишина и покой - такие же важные слова, как мир и любовь. Люди должны хотя бы спать спокойно. Забот хватает и при свете дня.
   Жена сейчас почивала дома на мягких подушках супружеского ложа. А он караулил запертого за решёткой безумца - такая уж у него работа. Охранная.
   - Услужил ты мне, напарник, - ещё помянул он Лобаза.
   Вдвоём они бы сами заболтали этого типа до беспамятства. А одному - только маяться...
   Густав прошёлся до запертых ворот и обратно к башне. Но входить не стал, а двинулся вокруг. Собачь троица увязалась следом, им нынче тоже не спалось.
   Звёздный свет серебрился на вкраплениях кварца в каменных блоках. На общем фоне более тёмным выделялись наросты мха, вспучившиеся стариковскими пятнами на обветшалом теле Цитадели. Башня была стара, как и её обитатели. Её каменным костям давно мечталось о покое, но вместо этого в её нутре всё кто-то копошился и копошился.
   Он мог бы сейчас быть под бочком у жены. Заслуженный отдых от того и зовётся заслуженным, что... Да, а денежки где брать? Некоторые сбережения у него имелись, только очень уж скромные. К тому же ему нравилась эта работа. И место нравилось. Он ответственный, всю жизнь таким был. Конечно, каждый не без грешка, но по большому счёту он - служака что надо. С этим никто не поспорит.
   Круг во мраке был замкнут. Подкрутив хвостик фитиля у лампы, чтобы светил поярке, Густав сплюнул и направился обратно.
   Чем глубже он погружался в замершую тишь подвала, ступал по тёмным как смоль плитами коридора, тем короче становились его шаги. Густав утёр взопревшую шею. Дышал он шумно, с грузным придыхом, как если бы разом прибавил килограмм двадцать в весе. Или же лет двадцать в возрасте.
   Света оставленной на полу второй лампы хватило, чтобы Густав ещё издали разглядел, как Илия - или как его зовут на самом деле? - стоит у решётки, просунув руки меж прутьев, и что-то ковыряет в замке.
   - Эй-эй-эй! - повысил голос сторож.
   Он ещё толком не понял, что происходит, но заученные навыки уже погнали его вперёд. Ладонь легла на приятную гладкость дубинки.
   Никакой отмычки у узника, конечно, не было. А если он и ощупывал замок в надежде открыть его каким-то иным образом, мечты его были напрасны. Замок на двери был массивный навесной, металл покрыла ржа от долгого неиспользования. И вряд ли Лобаз соблаговолил его смазать. Но что-то ведь узник пытался с ним сделать или как?
   Густав встал у решётки, осматривая её. Илия отступил вглубь камеры.
   - Я знал, что ты вернёшься, добрый человек.
   Голос его подохрип, а улыбка сделалась какой-то кривой.
   - Ты что тут мудрил с замком?!
   - С замком? Ничего. Я лишь ждал тебя, чтобы услышать ответ на мою мольбу.
   Ответ у него имелся:
   - Заткнись-ка лучше, любезник. Твоя дурацкая болтовня меня уже раздражает.
   - Значит, ты не внял моим словам? Ты либо трус, либо бездушный убийца, такой же, как и твои наниматели.
   - Врезать бы по твоему поганому рту, - ответил Густав, чуть успокаиваясь и со вздохом облегчения падая в кресло, но ещё поглядывая на человека за решёткой. Может даже чего-то ожидая от него, к чему должно быть готовым.
   Илия сел на лежак, свесив ладони между колен, как сидел вначале, когда Густав только увидел его. Ложиться он не собирался. Похоже, никому из них не удастся вздремнуть этой ночью. Собственно, самому Густаву было вовсе необязательно торчать в подвале всё время. Но он печёнкой чуял, что лучше разорвать рот от зевков, чем оставить этого типа здесь без присмотра. Чуйка не единожды выручала его в прошлом, так что он ей доверял.
   Немного помолчали. В воздухе продолжало ощутимо подванивать.
   - Слышал ли ты, добрый человек, историю о Святом Грехе? - спросил Илия, сверкнув на Густава одним глазом в отсветах лампы. Надолго его выдержки не хватило. При этом он потирал ладони между колен, словно обмывал их. Или решил "покатать шары".
   - Правильно говорить - Греке. Так звали того святого, насколько я помню. Уж не хочешь ли ты сравнить себя с ним? - хмыкнул Густав. - Он был красавцем и великим грешником, а потом как-то увидел своего ангела-хранителя скрюченным и покрытым язвами, словно прокажённый, и так испугался, что заморил себя голодом, холодом и молитвами до такой степени, что лишился носа, ушей и почти всех пальцев. После этого вновь увидел ангела уже прекрасным и сияющим как солнце, и тогда понял, что победил свои грехи. В детстве его иконы пугали меня до чёртиков... Ты вроде бы не выглядишь мучеником за праведность.
   - От этого я далёк. - Илия вздохнул без сожаления. - Но я собственно не о самом Греке говорю, а о том, с чем он столкнулся.
   - И с чем же?
   Илия продолжал посверкивать глазом, что казался колючей звездой, вставленной ему в глазницу. В голове Густава возник и теперь нарастал давящий гул - погода что ли менялась? От того ли, нет ли, но подвальный сумрак за границей света слегка подрагивал.
   - Я говорю о чуде.
   Густав поморщился. Не любил он подобные разговоры, что в церкви, что вне её. Вот жёнушка его любили. И о чудесных исцелениях, и о страшных проклятиях. Он же относился к потусторонним вещам с настороженностью. Не трогай лихо, пока тихо...
   - Заумь несёшь. Прибереги её лучше для магистров. Они страсть как любят послушать россказни обо всём на свете, и чем чуднее, тем лучше. Я чудес не ищу.
   - Это да, - смешок Илии отозвался эхом в гулком пространстве подвала. "Это да", "Это да", "Это да"... - Вот только часто бывает, что не человек находит чудо, а чудо находит человека. И никуда от него не деться.
   "Не деться", - согласился сумрак. - "Никому никуда не деться".
   Густав даже оглянулся. В горле пересохло. Сходить до колодца или плеснуть ещё из баклаги, так и оставленной им на столе? Пока размышлял, Илия продолжал косить на него, сидя в пол оборота, так что сторож видел лишь правую половину его лица. Белую и застывшую как восковая маска. В то время как другая половина - тёмная и сокрытая - словно бы прибывала в некоем судорожном дёрганье. По крайней мере, так казалось.
   - Есть место праведному поступку и праведной награде, - гудел, точно проповедовал Илия. - А есть место алчному желанию и неминуемой каре... Правое и левое... Истинное и ложное... Божественное и Дьявольское... А человек между этим и тем. И он должен выбрать, на чьей стороне быть. Каждый совершает выбор, каждый получает своё.
   Густав потряс головой и крепко прикрыл глаза ладонями, водрузив локти на столешницу.
   - Что с тобой, добрый человек?
   - Ничего...
   - Ведь у тебя болит голова. Ещё несильно, но чем дольше будет длиться эта ночь, тем сильнее станет боль. Не лучше ли тебе вернуться в свою уютную караулку и вздремнуть там? Так уж и быть, я скоротаю часы до рассвета в одиночестве.
   Что-то звякнуло.
   Густав отнял ладони. От давления зрение восстановилось не сразу. Свет факела расплывался, сменяя окрас с жёлтого на алый, в котором проскакивали гнилостные зелёные всполохи. Запах серы щекотал ноздри. А мрак за кругом огня колыхался всё отчётливее, будто там натянули бархатные занавеси, и кто-то перемещался за ними. Цитадель и город, земля и небо - всё затерялось во мраке, было проглочено им. Они же были погребены глубоко, может в самой преисподней. Только они двое и разделяющая их решётка. Узник и его сторож.
   Сидящий на лежаке человек нагнулся к полу, как если бы что-то поднял. Одежды его колыхнулись складками гигантских крыл.
   Выпучив глаза, Густав уставился на Илию. Тот всё также находился к нему в пол оборота, и нечто жуткое делалось с невидимой половиной его лица. Проходящие по ней судороги теперь отзывались дёрганьем и на видимой половине. Из-под растянутых в ухмылке губ влажно блеснули зубы. По коже узника стекали капли пота, он тоже дышал с присвистом.
   - А ну-ка, повернись ко мне, - рявкнул Густав, вскакивая с кресла. Он весь взмок от духоты, превратившей всегда прохладный подвал в подобие бани. - Что там у тебя происходит - я хочу это видеть?
   - Хочешь видеть? Хочешь, чтобы я показал тебе чудо?
   - Повернись ко мне лицом!
   Илия неспешно повернулся.
   Свет от двух ламп порождал целый сонм размытых теней, но его вполне хватало, чтобы различать обстановку вокруг. Почему же тогда вторая половина лица узника так и оставалась во мраке? Линия раздела проходила точно по переносице. Густав видел судороги и словно бы вздутия, что проявлялись на правой освещённой половине лица Илии. Видел сияющий среди черноты глаз-изумруд на тёмной половине. Чернота эта походила на уголь, вдруг понял сторож. На обожжённую головню, вытащенную из адского пламени. Он разглядел ещё курящийся над ней дымок, ноздрей коснулся мерзкий и в то же время притягательный запах горелого мяса.
   - Ты это видишь? - вопросил Илия. - Видишь ЧУДО?.. Ты - ублюдочный, заплывший жиром, алчный трус. Ведь видишь. Я знаю, что видишь!
   Узник подошёл и взялся за прутья решётки одной рукой. Вторую он держал за спиной. Плечи его сгорбились, видимая щека ввалилась, скула над ней заострилась, как если бы он долгое время голодал. Волосы истончились как паутина. Илия в очередной раз ухмыльнулся, обескровленные губы расползлись в стороны, открыв частокол белоснежных клыков.
   - Упырь... Кровосос!
   - Ты увидел, - кивнул Илия. - Да... И теперь я выпью тебя, добрый человек. Но сначала я явлю тебе ещё одно чудо.
   Густав хотел крикнуть, что не надо ему никаких чудес. Язык прилип к пересохшей гортани, из горла выдавилось лишь скотское мычание. Он упал обратно в кресло, даже не взглянув на месте ли оно.
   Илия показал из-за спины свою вторую руку. На раскрытой ладони лежал ключ. Густав без труда узнал его, ведь это был ключ от камеры, в которой сидел узник. Он ещё таращился на ключ, а его пальцы уже ощупывали карман куртки и содержимое, что покоилось в нём. Ключ был на месте, но ключ был и у Илии.
   "Вот для чего он совался к замку", - краем мысли подумал Густав, в то время как большая часть его разума лишь безмолвно наблюдала за манипуляциями узника.
   А Илия просунул руки меж прутьев решётки, ключ на ощупь стал искать замочную скважину. Попал он в неё не сразу. Некоторое усилие и ключ провернулся в замке. Отделявшая их дверь с тихим скрежетом, разнёсшимся в тиши подвала подобно детскому плачу, отварилась.
   Илия толкнул её ногой - выход для него был свободен.
   - Ты не сбежал, - произнёс он. - Я предлагал тебе это. Но ты, глупец, предпочёл остаться и поглумиться надо мной. Если бы ты сам отпер дверь или смотался куда подальше, ты бы спасся... Теперь поздно.
   "Бежать! - взывало сознание. - Ничего ещё не поздно!"
   Вот только мышцы Густава словно бы разом утратили всякую силу. Единственное на что его хватило, это привстать навстречу монстру. Он не замечал, как его рука шарила у пояса в поисках дубинки. Без помощи сознания делала она это не с той стороны. Рука касалась ножен с кинжалом, что был бы сейчас даже уместнее, но она искала дубинку и потому кинжал не замечался.
   Илия переступил порог камеры. За какие-то мгновения иссохшийся до состояния мумии узник походил теперь на ходячего мертвеца - кем он и являлся! Упырь протянул тощую, обзавёдшуюся внушительными когтями руку в направлении сторожа. Смрадный серный дух исходил от него, вызывая тошноту, сжимая желудок и выдавливая обратно наверх его содержимое. Густав сглотнул едкую желчь.
   - Я тебя выпью, - прошипел упырь, облизавшись языком, вынырнувшим бледным слизнем из щели его рта и вновь скрывшимся в ней. - Глупый человечишка.
   Голос Илии отдавался в ушах Густава. Его остекленевший взгляд приковывал к себе, парализуя волю. Упырь приближался, а он торчал как соляной столб, словно только и ждущий, когда ему разорвут шею и жадно присосутся к хлынувшему потоку крови. Полузвериная рожа... эти обвислые губы, не способные скрыть выпирающих клыков... птичья согбенность хребта и сутулость плеч... хилость похожих на сухие ветви конечностей... змеиное шипение... вонь нужника... нечистая, отвратная всему человеческому мерзость.
   Слепая рука искала дубинку, искала и не находила...
   А тьма вокруг них клубилась и наблюдала, ожидая развязки. Ожидая брызг и густеющих луж на подвальном полу, обглоданных частей тела, что обнаружат лишь утром, воплей страдания и хлюпанья насыщения. В этой тьме что-то перемещалось и повизгивало тонким от нетерпения голоском. Тьма жила, она предвкушала, она тоже была против него. Отсветы ламп расплывались в её мареве погребальными огнями.
   Смерть подступала к Густаву. А он не мог. Не был способен...
   Вновь что-то звякнуло. Освещения хватало, чтобы разглядеть небольшой стеклянный сосуд, взявшийся неведомо откуда и покатившийся по полу прямо к Густаву. Эта странность привлекла к себе внимание обоих, на миг заставив отвлечься от всего прочего.
   Густав видел посверкивающий бок колбы - вроде бы так называлась эта алхимическая штука - и мутноватые разводы на стекле. На его лице отразилась цепочка быстро сменявшихся эмоций: непонимание - непонимание, сопряжённое с туманным подозрением, словно в голове прозвучал вдруг незримый колокольчик - несвоевременная задумчивость. Чтобы это ни значило, оно сломило панический ступор, сковавший до того его печёнку с селезёнкой.
   Упырь этого не понял. Когтистые пальцы протянулись к шее сторожа. Клыки разошлись в плотоядной ухмылке. До Густава донеслось голодное шипение.
   Он отпрянул в сторону, опрокидывая кресло и уходя от захвата. Правая рука его, наконец сообразив, что дубинка висит с другого бока, привычным движением выдернула её из петли на поясе. В следующее мгновение, от души хакнув, сторож уже обрушивал своего дубового "дружка" на лапу кровососа.
   В жутких историях упырям приписывают невероятную живучесть, едва ли ни полное пренебрежение к боли и прочие сверхчеловеческие качества. Но в данном случае ничего подобного не проявилось. Ибо от удара скрывающийся под личиной стихоплёта Илии не призрел боль, а завыл от неё как баба. Отшатнувшись, упырь схватился за повреждённую лапу и вытаращился на своего тюремщика, словно не понимая, зачем тот только что это сделал.
   Густав же, ободрённый воем урода, пошёл в атаку.
   - А ещё не хочешь!? - проорал он, замахиваясь дубинкой и целя в мерзкую харю, дабы разбить её в кровавую кашу, смять и изничтожить. - Фокусы мне тут показывает... На!
   Упырь в последний момент отклонился, и удар пришёлся вскользь ему по плечу.
   - И ещё! - добавил Густав, хрипя и обливаясь потом. Тьма колыхалась вокруг них, в ней дико плясали тени, но сторожу ни стало до них никакого дела. Он был занят. - Ори громче! Но если разбудишь мне Зою с детьми, я тебе точно черепушку расквашу!.. А если разбудишь стариков - они тебя пустят на опыты. Знать, для того тебя сюда и притащили!
   Дубинка свистела в воздухе. Упырь пятился спиной назад. Запнувшись, он упал. Победоносно вскрикнув, Густав саданул его как следует по ляжке. Звериная рожа исказилась в гримасе. Тощие лапы заламывались, пытаясь прикрыть башку.
   Затоптать! Ибо нечего подобной твари поганить собою мир!
   Сторож бил, упырь заслонялся. В какой-то момент Густав подошёл слишком близко, и урод, изловчившись, укусил его за руку. Сперва показалось, что из предплечья вырвали целый кусок мяса, но только показалось - выступило лишь несколько капель крови. Вместо дубинки сторож заехал кулаком в челюсть, и урод мешком отвалился в сторону. Рука у Густава была тяжёлой, то в городе многие изведали на собственной шкуре.
   - Кусаться задумал, паскуда? На тебе за это!
   Очередной удар пришёлся извивающемуся на полу кровососу по пояснице. Подвальная тьма огласилась протяжным стоном. Для сторожа он прозвучал как песнь, даруя приток свежих сил не хуже тех чудодейственных порошков, что по слухам частенько принимали магистры.
   Дубинка взлетала и падала нещадной карающей десницей.
   Густав вошёл в раж. Он уже видел себя, стоящего над укокошенным уродом, видел, как на крики сбегаются господа, как они застывают в изумлении и восхищении от его отваги. В общем, он малость замечтался. Потому, когда угол стола врезался ему в бок, сбив дыхание, сторож сперва даже не понял, что произошло. Свалившаяся на пол лампа чудом не разбилась, лишь тревожно замерцала.
   Если бы упырь был действительно такой, как про них рассказывают, он успел бы кинуться на Густава, пока тот силился восстановить дыхание, не выронив при этом своего оружия. Но, получив краткую передышку, урод только отполз подальше. Пара-тройка хороших ударов разом согнали с него большую часть жути. Куда-то подевался адский блеск глаз, и затемнённая ранее половина рожи посветлела. Да и сама рожа, ещё сохраняя следы изменения, заметно поосунулась, возвращая себе прежние черты.
   Густав отметил это краем глаза, не успев осмыслить, как следует. Ведь вместо того, чтобы продолжить схватку, упырь задумал слинять. Поднявшись с пола, пуская кровавые пузыри и прихрамывая, кровосос бросился наутёк. Миг и о нём напоминало лишь болезненное хрипение во мраке, словно там скулил старый побитый пёс.
   Сторож утёр рукавом взмокшее лицо. Надо было отдышаться, он отбился от урода, но ведь и отпускать его было нельзя. Мало ли что тот мог натворить, проникнув в тайные схроны, о которых столько разглагольствовал. А наверху спали живые люди... И вообще - не в смену Густава твориться такому безобразию! Он подобрал лампу и сжал покрепче дубинку. Рука отозвалась болью. В ближнем свете Густав разглядел на ней следы от зубов твари, у которой в пасти явно недоставало одного из передних клыков. То ли он успел его выбить, то ли...
   Помотав головой, сторож двинулся по тёмному проходу, твердя себе под нос:
   - Беззубая тварь... Прихлопну как таракана.
   Правда или нет, что упыри видят в темноте не хуже, чем днём, но этот почти успел выбраться из подвала, не заплутав в его коридорах. Густав понял это, расслышав шорохи, доносящиеся с ведущей наверх лестницы. Он прибавил шага.
   Кровопийца, вновь нацепивший личину Илии-человека, не иначе пытался выскочить на улицу, только повреждённая нога подвела, и он растянулся на натёртых до блеска плитах. Видя его жалкие дёрганья на полу нижнего зала Цитадели, Густав преисполнился прежней отваги. Вся растерянность и обессиливающий страх остались позади в гулких пространствах подземелья. Это там таилась тьма и порождённые ею кошмары, здесь же был мир людей.
   Дубинка легла аккурат по хребту урода, когда тот начал подниматься, заставив его вновь распластаться на плитах. Сторож отставил мешающуюся лампу в сторону.
   - Куда это ты собрался? Я тебя...
   Гадёныш пнул его в голень. Густав повалился прямо на него. Дубинка отлетела в сторону. Пришло время честных кулаков.
   Они возились и мутузили друг друга двумя пыхтящими кабанами. Уж Густав в своём обмундировании ощущал себя именно так. Урод разбил ему губу. Сторож сплюнул и сломал тому нос. По крайней мере, хруст был соответствующий. Подвернувшиеся им на свою беду стол со стульями оказались снесены. Они во что-то врезались и разбили это что-то, прокатившись по россыпи осколков. То один, то другой оказывался сверху и уже мнил себя победителем, но затем был опрокинут. Ни единого членораздельного слова не прозвучало за всё время их борьбы, только бессвязные животные звуки.
   Упырь попытался вцепиться в Густава, он отбросил его загребущие лапы и наподдал локтём в печень. Мерзавец застонал, но уклонился от прямого удара в челюсть, вместо этого заехал своему обидчику лбом в переносицу. В глазах у Густава полыхнул фейерверк. Он потерял всякую ориентацию. А на него уже наваливались, и удушающая хватка сжала его горло, перекрыв доступ воздуха.
   Несмотря на полученные раны, урод сохранил поболее сил. Может, и зря он погнался за ним - дал бы сбежать и всего делов... Носовая перегородка пылала болью, в ушах стучало, лёгкие молили о малейшем живительном глотке. Руки Густаву придавили к полу, он мог только бесполезно сучить ногами. Ими он, видимо, и зацепил лампу. Та отлетела к дивану, маслом из неё выплеснулось и пламя перекинулось на кожаную обивку. Густав понял это по тому, что хватка на его горле внезапно ослабла, а лица коснулась волна жара. Восседающий на нём противник отвлёкся. У Густава было всего мгновение на контратаку. Рванувшись так, что вместе с ткань одежды затрещали и связки, он сбросил с себя урода, вновь обретя возможность дышать. Когда, привстав на коленях, налитым кровью взглядом сторож сумел оглядеться, ему показалось, что дурной кошмар вырвался из подвала следом за ними.
   Посреди нижнего зала пылал костёр. Высвеченные им тени от диванов и шкафов ложились на шпалеры стен, создавая ощущение пещеры. Всё было красным и чёрным. Воняло гарью, слышался треск и чей-то надрывный вой. И посреди этого, точно окаменев, в полупрозрачной ночной рубахе стояла Зося.
   Потом донёсся переливчатый лай.
   "Откуда в башне собаки? Старики совсем спятили и разводят у себя наверху собак".
   Три стремительных силуэта пронеслись сквозь расцвеченный племенем сумрак и набросились на хромоногую тень, ползущую в сторону входных дверей. Рычание и лязг зубов сменились вполне человеческим криком.
   - Я пустил собак! - Кто-то пытался приподнять Густава. Вот только сил помощнику для того явно не доставало.
   "Не дать уроду добраться до Зоси..."
   Дубинка куда-то девалась, рука была пустой. Но Густав соображал уже вполне связно, чтобы вспомнить про кинжал. Сплёвывая натёкшую в рот кровь, он поднялся на ноги. Отпихнул в направлении возникшей рядом матери мешающегося помощника и извлёк из ножен пол локтя наточенной стали. После чего направился к рычащему клубку из сцепившихся тел.
   Нескольких пинков хватило, чтобы разогнать шелудивых в стороны. Не веря в своё спасение, урод отнял руки от лица. В этот момент Густав склонился над ним, занося кинжал. Если бы на разбитой роже мелькнул хотя бы отдалённый признак прежней мерзости, Густав ударил бы, не задумываясь. Но на него, мало что соображая, глядел растерянный и запуганный узник, в компании которого за вполне дружеской беседой он разделял недавний ужин. Подспудные сомнения вновь звякнули в сознании внутренним колокольчиком.
   Он всё же ударил. Но не остриём, а круглым обухом кинжала, попав промеж глаз, куда и целил. Противник разом обмяк, и Густав уже со спокойной совестью плюхнулся на пол. У него кружилась голова и болело всё тело. Было жарко, он обливался потом. Может, он тоже горел? Выяснить это сторож не успел, остатки сил покинули его, как и сознание.
   Но напоследок ещё подумалось: "Зачем мне всё это? Ведь мне давно пора на покой".
   ...Чем закончилась безумная ночь, Густав узнал лишь на следующий день и с чужих слов.
   На шум драки и собачий лай спустились магистры. Увиденная ими картина поражала своей абсурдностью. Но посреди ночи, в клубах дыма и гари, с кровавыми брызгами, отсвечивающими алым в дёрганом свете пылающего в помещении огня, хватало в ней и жутковатых оттенков. Голосила кухарка, тут же были её дети. По нижнему залу вокруг горящего дивана прыгали лающие собаки. А на полу среди опрокинутой мебели и осколков разбитой вазы распростёрлись два тела: одно принадлежало ночному сторожу, а второе какому-то незнакомцу. Оба носили на себе следы недавней ожесточённой драки.
   Последовавшее расследование ночного переполоха выявило целый ряд примечательных фактов, от которых стоило то ли качать головой, дивясь незаурядности человеческого разума, то ли хохотать в голос от превосходящих даже самую буйную фантазию превратностей жизни.
   Если вкратце, то дело обстояло так.
   Тип, которого во всё ещё бессознательном состоянии повязала вызванная из города стража, приходился племянником другому сторожу - Лобазу, приятелю пострадавшего Густава. Вот только приятель на поверку оказался не таким уж и приятелем. Ибо носатый умник задумал пропихнуться родственничка на хлебное место, то самое, что занимал его напарник. И эти двое состряпали план, который здравомыслящему человеку на ум пришёл бы навряд ли.
   Они задумали подставить Густава. Да так, чтобы тот изобличил себя полным придурком и к тому же трусом, которого только и следует, что гнать со службы.
   Лобаз прознал, что магистры в последние недели по каким-то своим надобностям усердно разыскивали то ли некоего бродячего менестреля, то ли просто прохиндея. И племянничек решил выдать себя за него, дабы дядюшка совершенно официально (но с минимальным числом свидетелей) препроводил его в Цитадель. Сделано это было к вечеру, чтобы иметь повод подержать "задержанного" до утра под замком, не тревожа уже отдыхающих от дневных забот магистров. Показывать узника хозяевам Цитадели в планы заговорщиков не входило вовсе.
   Ведь ближайшей же ночью "задержанный" должен был сбежать из своего заключения.
   При этом его сторожу, то бишь Густаву, они намеривались так заморочить голову, чтобы из его последующих объяснений складывалась картина явного умственного помешательства подставного горемыки. Обеспечить это взял на себя племянничек.
   Человеком он был незаурядным, по меньшей мере.
   Уже в зрелом возрасте в нём обнаружился зачаток магического Дара, позволивший даже проскользнуть в Академию Магических Искусств, где он с трудом протянул два года, после чего всё же был вышвырнут. Как гласило постановление: "за малосилие, неусердие и завистливость". Но, что ещё существеннее: "за навязчивое желание выказывать из себя обременённую высшим Даром персону, ни в коей мере ей не являясь". А власть имущие из магов подобного позерства, ох как не любят.
   Будучи на мели, племянник прибыл к Лобазу одолжить средств к существованию. Дядя был скряжист, денег не давал и лишь досадовал об некогда доступной, а ныне упущенной возможности более долгосрочного решения финансовых трудностей. Племянничек идеей проникся, разом измыслив, как данную возможность вновь перевести в разряд доступных.
   За время своей недолгой учёбы освоить полноценную магическую практику он так и не сумел, но зато познакомился с кое-чем из широкого ассортимента алхимических составов, способных проявления этой самой магии усилить, ослабить или же сымитировать. После долгих уламываний Лобаз выделил средства на закупку требуемых ингредиентов, из которых и был изготовлен навевающий "жутковатые видения" порошкообразной состав, при добавлении к которому обычной воды, обращающийся в дурно пахнущие испарения.
   Разработанный план в своём роде не был лишён гениальности настолько же, насколько и сумасбродности. Как бы то ни было, он вполне мог сработать. Племянничек свою роль отыграл так, что позавидовали бы лучшие актёры театральных подмостков. Только в одном заговорщики просчитались, а вернее, с одним. Выбранный в качестве жертвы Густав не выказал ни наивной сострадательности - на что они особо и не надеялись, - ни - на что они уже вполне надеялись - "нормальной человеческой трусости". Более того, этот глупец проявил упёртое рвение...
   В городской управе из чуть живого молодчика мигом вытрясли все признания с покаяниями. С этими ребятами никакие мелодраматические номера не прошли бы уж точно. В общем, рудные шахты севера скоро получат к себе нового работника.
   Густаву обо всём этом поведал магистр Искарий - ещё не старый в сравнении с прочими, полноватый бородач в шитом золотой нитью халате, - когда они сидели в его апартаментах на третьем этаже Цитадели, развалившись в удобных креслах, попивая принесённый Зоей горячий глинтвейн с корицей. За окнами вечерело. Голова у Густава ещё потрескивала и нос распух как картошка. Но что для солдата, пусть и бывшего, пара новых шрамов - только украшения. Его подлатали, а прочее сгладила толика горячительного.
   Магистр то и дело срывался на зычный гогот и утирал слезящиеся от смеха глаза. Имевшая место история изрядно повеселила не только обитателей Цитадели, но и половину города, докуда уже докатились слухи. Густав же просто наслаждался моментом.
   На груди у него поблескивала серебряная Сова со свитком в лапах, отличительный знак за проявленную храбрость. По словам магистра к ней так же должна была прилагаться денежная премия. Она и прилагалась, но она же и была удержана из содержания Густава за устроенный пожар, повлекший повреждение мебели и ковров. Жаль, но, как говорится, и на том спасибо.
   "Главное, - рассуждал про себя герой, смакуя ароматный напиток и со сторонним интересом поглядывая на зев камина в углу, на многочисленные книжные шкафы с приставленными к ним лесенками, на витые канделябры, ощущая при этом, как расслабляются ноющие мышцы на удобном седалище, - главное, что его не турнули с места".
   Да, господа магистры проживали с комфортом. А уж благодаря чему этот комфорт обеспечивался, за какие-такие заслуги, не его, Густава, дело. Отметили да угостили - чего ещё желать обычному служаке?
   - И ещё кое-что, - добавил магистр, отставив опустевшую кружку на стол, заваленный горами свитков, а также неподъёмными в своей толщине, как для чтения, так и для переноса фолиантами. - Вместо прежнего напарника вам будет нанят новый. У нас уже есть на примете один молодой человек. До того он обучался в ордене Грегорианцев, хотел стать Воином Господнем, да не проникся, так сказать, монашескими идеалами. Словом, вам будет, о чём побеседовать, коротая часы ночных дежурств. Через пару дней примете его под своё начало.
   Густав лишь согласно кивнул и попросил ещё кружечку глинтвейна.
   Приобщить новичка к службе - это можно. Ветерану всегда есть, чему поучить молодёжь. И что рассказать. Если парень в самом деле толковый, он даже покажет ему след от укуса оборотня-кровососа, которого он заломал голыми руками. Никаких тебе волшебных мечей и прочей ерунды, без которой не обходится ни один герой в сказках. Но то ведь сказки, а здесь - реальная жизнь.
  

Конец

Лето 2021

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"