Деревня Тихие Броды стоит на взгорье. К низу от слободы идут огороды. За огородами простирается долина, широкий луг. Через луг протекает речка Ворониха.
Народу в деревне с каждым годом становилось всё меньше. Молодые уезжали учиться, искать работу, старики умирали, а многие спились и тоже умерли.
Настя была сирота. Отец и мать у неё пили. Денег в доме не было. Всё, что имело какую-то ценность, было пропито. Пили что попадало под руку, не справляясь, можно ли это употреблять. Оба работали в совхозе, конечно, на таких работах, где не нужна была какая-нибудь квалификация. Отец был слабый, безвольный. Лицом был жалкий, извиняющийся, будто виноватый в чём-то. Пьяный просил за что-то прощения, начинал "философствовать", искал слушателя. Слушателем была мать. Напившись, много смеялась она, а после плакала пьяными слезами. Добытую где-то бутылку распили вечером и утром уже не проснулись. Насте тогда было одиннадцать лет.
Брат Петя ушёл в армию по призыву и там погиб. Настя осталась жить с бабушкой - ходила в школу, училась, помогала по дому. Хозяйство было небольшое, но дел было много: топить печку, готовить обед, кормить и доить козу, следить, где несутся куры, а ещё были огород, стирка, ходить в магазин. Бабушке нужно было помогать.
Дружила Настя с Наташей, соседской девочкой - в детстве вместе играли они, вместе ходили в школу, потом тоже вместе ходили в кино, на танцы.
Школа была семилетняя. Окончив седьмой класс, Настя пошла работать в совхоз. Наташа стала учиться в техникуме, в деревню приезжала на каникулы, рассказывала Насте про техникум, о подругах, с которыми там дружила, о мальчишках, о том из них, который нравился ей, говорила, что это любовь:
- Да, только ты никому не говори, - предупреждала она Настю.
Дома, когда была одна, или перед сном, в постели, думала Настя о Наташе, как интересно она живёт, и какая у неё самой плохая жизнь.
- Что ж, - вздыхала бабушка, - у каждого своя судьба. Вот выйдешь замуж, даст Бог, и у тебя всё наладится. Будет муж, будут детки. Бог не оставит сироту.
Бабушке было за семьдесят: сухонькая, лицо в морщинах, редкие седые волосы собраны в пучок, всё работает, всё что-то делает - возле печки, в огороде, с козой. Сколько она пережила! Вот умерли дочка с зятем, спились, умерли оба. Внук погиб в армии. "Замуж, замуж надо, - думая о Насте, бормотала она про себя, - что будет с ней, как останется одна?.."
И прибавляла, помолчав: "Замуж-то замуж, да женихов что-то невидно".
Много плакала Настя в своей ещё такой короткой жизни - плакала, когда напивались отец и мать и когда умерли они, плакала, когда провожали в армию Петю и когда привезли его в закрытом гробу чужие люди, не дали снять крышку, посмотреть, проститься, сами выкопали могилу, сами опустили его туда, сами забросали землёй. Плакала она и когда уезжала с молодым мужем Наташа. Тихая, робкая, плакала она ещё когда пасла за огородами бабушкину козу, - оттого, что была одинока, была нужна одной только бабушке.
Наташа дружила и с другими девчонками, она брала и Настю к ним. Но и там, среди беспечных, весёлых подруг Настя всё равно оставалась одна.
В то лето, когда они окончили седьмой класс, из города на каникулы приехал двоюродный брат Наташи Дима, красивый мальчик, перешедший в девятый класс. И Настя пережила первое в жизни чувство той силы, когда это происходит с юной душой, полной неясных, но красивых надежд.
Наташа звала её, и они втроём ходили в лес, гуляли на лугу. Дима шутил, рассказывал смешное про свою школу и своих товарищей. Быть рядом с ним, слушать, как он говорит и смеётся - это было счастье. Дима и Наташа купались в речке. Сидя на берегу, Настя смотрела на них. Они звали её к себе, но она стеснялась своего тела, худобы, того, что у неё не было купальника. В следующем году Дима приехал опять. Наташа была на каникулах после первого курса. Дима перешёл в десятый класс, подрос, стал ещё интереснее - настоящий красавчик, одетый по-городскому, в малиновой рубашечке, держался непринуждённо, смело. Настя уже работала в совхозе. При встрече с Димой, таким недосягаемым для неё, пережила она муку своего ничтожества, стыд за своё нищенское платье, стоптанные туфли, косынку, повязанную так, чтобы волосы не мешали работать в поле, за обожжённое солнцем лицо, за руки, обезображенные работой на земле. Встреча была последней, оставив горькую, неутихающую память.
Так стала она работать и уже смирилась, что в жизни ничего больше не будет.
Она всё понимала о себе. Простые черты не имели притягивающей привлекательности, волосы были негустые, тёмные, в лице не было девичьей свежести - обожжённое солнцем, обветренное - всё это не вызывало интереса во встречном взгляде. Глаза были тоже тёмные, неопределённого цвета. Их выражением были нежная женственность, обещание горячей преданности, но этого было мало. Был ещё голос - негромкий, которым звучала тронутая переживаниями бедной жизни душа. Но много ли найдётся людей, которые отзовутся на такой пустяк?
На прощанье Наташа подарила Насте книжку "Госпожа Бовари". Настя любила книги, но попадались всё больше неинтересные, и она мало читала. Но вот "Госпожа Бовари" - это была, наверное, первая книга, которая взволновала её, заставила плакать над судьбой героини. Она конечно хотела выйти замуж, но больше думала о детях, которые будут у неё, и уже мечтала, что будет девочка, и она назовёт её Эммой.
К соседям иногда заезжал свояк Иван, лет тридцати, ставил свой грузовик во дворе, проводил день или два за каким-то делом и уезжал.
Соседка рассказала бабушке про Ивана: работает шофёром при заводе, был женат, развёлся, детей не было, имеет квартиру, хочет жениться в другой раз. Сказала ещё, что видел Настю, и она понравилась ему.
Был Иван крепкого сложения, слегка кривоног, густо и жёстко черноволосый. Глаза были маленькие, чёрные, лицо тёмное, оливкового оттенка. Выражение было такое, что нельзя понять, добрый он человек или недобрый. Лицо было малоподвижно, каменное, в глазах не чувствовалось тепла. Но так получилось, что Настя стала его женой.
Была и свадьба, были соседи, расходы взял на себя жених. Когда потом у Насти спрашивали подруги, хороший ли он человек, смущалась, робела она, отвечала, помедлив: "Да, хороший".
- Что ж, - говорила бабушка, - мужчина он видный. Что старше... да не так уж... Плохо, что разведённый, ну уж какой есть, а девке замуж надо. Будут дети, будут жить.
При заводе, где работал Иван, был большой городок. Настя стала работать уборщицей в общежитии. Пришлось привыкать к новой жизни. Квартира была однокомнатная с маленькой кухней, но были холодная и горячая вода, ванна, туалет. Были отопление и газ. С такими удобствами Настя была ещё незнакома, но скоро привыкла к ним. Понемногу привыкла и к Ивану, на кухне старалась приготовить повкуснее, получше, боялась не угодить.
Придя с работы, Иван ужинал.
- Вкусно, - говорил он, поев; и будто вспомнив: - А ты чего? Садись, поешь.
- Я ничего, - отвечала Настя, - пока готовила, того-другого попробовала, и уже есть не хочется.
- Ну смотри, - говорил Иван, вставая из-за стола.
Поев, он отдыхал на диване, после весь вечер сидел перед телевизором.
Особых разговоров между ними не было. Говорили о том, что завезли в магазин, что надо купить, какие цены. В положенный час шли ко сну. Выполнив супружескую обязанность, - деловито, без ненужных околичностей, - Иван поворачивался спиной и сразу начинал храпеть.
Нет, хотелось не такой жизни. Хотелось душевности, поговорить, посмотреть друг другу в глаза, рассказать что-то своё, спросить. Случалось, когда она смотрела, как он ест, внезапная нежность пронизывала её, нежность, которую хотелось отдать, которой ещё никто никогда не пожелал. Она думала, как он голоден, как устал на работе. Её неодолимо влекло подойти, положить ему на плечо руку, погладить голову, но робость останавливала, сковывала боязнь, что это ненужно.
Прошло два года, детей не было, видно, что их и не будет. У первой жены Ивана детей тоже не было, а когда она вышла замуж в другой раз, у неё один за другим родились два мальчика. Ничего этого Настя не знала. Иван считал: причина отсутствия детей в жене, будучи твёрдо уверен, что с ним-то всё в порядке, но вообще это его не беспокоило. К детям он был равнодушен и думал, что это хорошо, что их нет. Для Насти было мучительно сознавать, что это она неспособна иметь детей, ибо в деревне, в крестьянском представлении, спокон веку считалось, что причина отсутствия детей всегда в жене. Неужели не будет детей? А так хотелось иметь девочку, которую она назвала бы Эммой. Как хорошо было бы им вдвоём. Была бы помощница, ей можно было бы что-то рассказать, она бы научила её всему, что умеет сама. Она бы конечно училась, окончила бы школу, поступила бы в институт или хоть в техникум. И грустно было подумать, что детей, наверно, не будет и придётся прожить жизнь вдвоём с этим страшноватым человеком, от которого ещё не было слышно душевного слова.
Дом Настя содержала в порядке, делала уборку, стирала, готовила на кухне. Иногда Иван возвращался поздно. Оставаясь дома одна, она садилась в кухне к окну, вспоминая деревню, бабушку, козу, любимого котика, вспоминала ту простую жизнь, которой теперь было жалко до слёз.
На работе Настя была старательна, аккуратна, делала всё быстро, комендантша хвалила её, разрешала пораньше уйти домой. Настя заходила в магазин, покупала что нужно, дома торопилась приготовить ужин.
С работы Иван приходил усталый.
- Сегодня машина сломалась, полдня занимался, - рассказывал он, - нет запчастей... А ты как?
- Ходила в магазин, готовила ужин, - отвечала Настя, подавая на стол.
Ел Иван быстро, жадно, насытившись, оставался некоторое время сидеть у стола, отвернувшись от него, рассказывал что-нибудь о ком-то из знакомых, о происшествии на работе. Отдохнув, делал, если надо, что-нибудь для дома, потом смотрел телевизор. Настя готовила для следующего дня или стирала. Если показывали кино, тоже садилась посмотреть.
Вечер заканчивался. Иван вставал от телевизора, потягивался с хрустом в суставах, зевал:
- Ну что, спать будем?
Изредка, в выходной день, бывали они в гостях у кого-нибудь из приятелей Ивана. Бывали и у них гости. Настя знакомилась с жёнами, налаживались отношения. В застолье конечно выпивали, были громкие разговоры, шутки, иногда довольно грубые, пели, танцевали. Настя слушала, смущалась, улыбалась, когда её спрашивали о чём-нибудь, но чувствовала себя среди этих людей всё-таки чужой.
В общежитии, где Настя делала уборку, жили холостые рабочие, инженеры и были комнаты для командированных, приезжавших по каким-либо делам на завод. Эти две комнаты комендант поручала убирать Насте, как лучшей уборщице. Они были лучшими в общежитии. Здесь стояли хорошие кровати, шкафы. В обеих комнатах были стол, стулья, тумбочки - тоже лучшего качества, на окнах цветы, были телевизор в той и другой комнате, холодильник. Командированные долго не жили - день-два и уезжали.
Однажды Настя убиралась в одной из этих комнат в обычное для неё время, далеко не раннее, хотя постоялец ещё не вставал с постели. Стараясь работать потише, чтобы не беспокоить спящего, она протирала возле его кровати, как вдруг он вскочил с постели, подбежал к двери, повернул ключ в замочной скважине, затем бросился к Насте, повалил её на кровать - его трясло от возбуждения. От неожиданности и страха Настю парализовало. Сопротивляться грубому, здоровому мужчине у неё не было сил. Всё произошло так быстро, что она не успела опомниться. В ужасе от того, что случилось, не в силах сдерживать слёз, она поднялась с кровати.
Сделав, что нужно, постоялец, заезжий по снабженческим делам, стал одеваться, при этом что-то мурлыкать, показывая отличное настроение.
- Ты чего, дура? - обратился он к Насте, - Что нюни распускаешь? Первый раз что ли? На вот, возьми, конфет купишь, - кинул он на стол червонец.
Потрясённая, Настя плакала и молчала.
В дверь кто-то дёрнулся. Не обращая внимания на купюру, брошенную на стол, подобрав тряпки, швабру, ведро, Настя вышла. Под дверью стояла Анюта, другая уборщица. Пройдя с опущенным лицом, мокрым от слёз, Настя не заметила её.
Бегающими глазками Анюта углядела в открытую дверь мужчину, натягивавшего перед зеркалом брюки, сразу же заметила состояние Насти, слёзы. Это она дёргалась в запертую дверь и всё поняла.
- Ага, ага, - пробормотала она, - вон оно какое дело.
С Настей Анюта была в самых добрых отношеиях. Можно сказать, они были подруги. Но удержать открывшееся ей она никак не могла. Домыслив в своём воображении то, чего не видела, она уже предвкушала удовольствие, с которым передаст "кому надо" свалившуюся на неё тайну.
Всю ночь Насте снились кошмары; просыпаясь от них и снова погружаясь в состояние полусна, полубреда, ей казалось, она горит адским огнём. С малых лет, с тех пор, как в ней стало пробуждаться женское начало, усвоила она, непонятно от кого и откуда, что у неё будет мужем тот, кого она полюбит, и она будет верна только ему - всю жизнь. Она не представляла, что могут быть "такие" отношения с кем-то другим, кроме мужа, ибо в этом видела настоящее преступление. А теперь? Что будет теперь? Как она будет жить с этим, с тем, что произошло?
Утром, преодолевая муку отчаяния и безвыходности, стараясь, чтобы Иван ничего не заметил, она занимала себя какими-то ненужными делами - в ванной, на кухне, в комнате.
Он всё-таки обратил внимание:
- Ты что, больная? - спросил он, заглядывая ей в лицо.
От этого взгляда Настя похолодела.
- Нет, ничего, - сказала она, крепясь, чтоб не дрожал голос, - просто не выспалась, плохо спала.
Она дала ему позавтракать, проводила на работу, сама через силу выпила чаю с кусочком хлеба.
Весь день потом была не в себе. Вечером, вернувшись с работы, увидела стоявшего в комнате к ней лицом Ивана. Расставив кривые ноги, он смотрел на неё твёрдо, в упор - так, что она поняла: он ждал её. На скулах ходили желваки, руки разжимались и снова сжимались в кулак. Душа затрепетала - спасения неоткуда было ждать. Она понимала, что за содеянное должна ответить.
- Что, погулять задумала, сука? - процедил он сквозь зубы.
Удар тяжёлым ботинком пришёлся в живот. Настя рухнула на пол. Увидев, что она лишилась чувств, он принёс из кухни воды, вылил ей на голову. Открыв глаза, Настя пошевелилась.
- Вставай! - медленно, не повышая голоса, произнёс он, прибавив те грязные слова, которыми неотягощённые культурой и воспитанием представители сильного пола клеймят женщин, - собери воду.
С трудом поднявшись, дрожащими руками принесла она из ванной ведро, тряпки, собрала с пола воду, отнесла в туалет. Всё это время Иван стоял, не двигаясь, наблюдая за Настей.
- Тебе мало, что я взял тебя - нищую, убогую тварь?! - последовал новый удар ногой, потом кулаком, лицо её залилось кровью. Новый удар ботинком, ещё и ещё удар, уже когда она лежала на полу.
Жалобный стон невольно вырвался у неё от резкой боли.
Переступив через Настю, Иван вышел из дома.
Корчась, стеная, поднялась она, зашла в ванную, долго обмывала лицо холодной водой, пытаясь остановить кровь.
После, дрожа всем телом, плакала, собирая то, жалкое немногое, что принадлежало лично ей, из чего получился небольшой узелок.
Взяв его, вышла она из квартиры, заперла дверь, ключ отдала соседке. Глянув на распухшее, заплаканное лицо Насти, на дрожащие руки и запачканное кровью платье, соседка ахнула, покачала головой, хотела сказать что-то, но не нашла нужного слова.
Долго и тяжело брела Настя на станцию. День был яркий, радостный. Над головой чуть слышно лепетали тополя. Навстречу, либо обгоняя её, шли по своим делам редкие прохожие. На неё никто не обращал внимания.
Домик вокзала освещало послеполуденное солнце. Народу к пригородному поезду было немного. Дожидаясь его, Настя сидела на скамье под навесом. Смятение, ужас, застрявшие без ответа слова о том, что же теперь будет, смешались с болью, которая овладевала телом.
Ехать нужно было всего полчаса. От разъезда, на котором Настя сошла, до деревни было двенадцать километров.
Обычно отсюда ходили совхозные машины, конные повозки. На этот раз не было никого, нужно было идти пешком.
Оказавшись на пустынной дороге, в местах, с детства знакомых, любимых, она испытала прилив тех сложных чувств родной земли, которые приходят в крестьянскую душу с молоком матери, с первыми впечатлениями избы и подворья, волнующихся нив, цветущих лугов, шумящих вдоль просёлков берёз. Горькой мукой пронзило ей душу! Больно стало от мысли об оставленном доме, о той ненужной жизни среди равнодушных и чуждых людей, ради которой она зачем-то ушла от него. Зачем?! Ведь как ни бедна была их с бабушкой жизнь, она была добрая в своей простоте и в горестную минуту давала успокоение, защиту, любовь. Ах, если бы можно было вернуться в те дни!
Она свернула с дороги на тропинку, протоптанную через пшеничное поле ради сокращения пути. Под ногами зашелестели повилики, ромашки. Поле золотилось под солнцем, тихо шептались колосья. Какие просторы! Какая тишина! И как всё болит... Как тяжело идти... Как болит душа... Ведь всё равно в случившемся виновата она.
Перейдя половину поля, она остановилась у берёзы, которая одиноко росла посреди пшеницы. Здесь, на бугорке, на травке села она отдохнуть. Слёзы, слёзы... Но и сидеть было трудно, она прилегла и как будто первый раз в жизни увидела вставшее над собою небо. Какая голубизна... голубиная нежность... облака... Ведь есть же где-нибудь... где всё хорошо... Может быть там, в этой ласковой вышине?.. О если бы так вот лежать и лежать под этим небом. Если бы стать такой же берёзой и остаться здесь навсегда. Если б не знать ничего того, что было, а только любить это небо и эти просторы, слушать сочувственное шептанье склонённых ветвей...
Зачем она была так доверчива с этими людьми? Да, человек жестокий, страшный, но ведь все равно виновата она. И вся-то жизнь у неё такая, что и вспомнить не о чем. Мать и отец - зачем они пили? Ведь она любила их, просила, плакала. Бабушка и Петя тоже просили. А теперь нет и любимого брата, даже похоронить как надо не дали.
О, как болит всё внутри! Как горит разбитое лицо! Как тяжело, как мало осталось сил... И что скажет она бабушке, какими глазами посмотрит?..
В час, когда закатившееся солнце озарило небо божественным своим сиянием и в природе восстали новые тишина и покой, Настя добрела, наконец, до порога бедной своей избы. Встретив её у крылечка, бабушка всплеснула руками:
- Настя! Внученька! Откуда ты? Что с тобой?.. Да ты ли это?!
Уронив на землю свой узелок, Настя обняла старушку, прижалась к ней, обливаясь горючими слезами...
Потянулись дни всё разраставшейся болезни. Узкая железная койка, на которой лежала Настя, стояла в тёмном углу, наполовину за печкой, другой половиной против окошечка, глядевшего на запад. Первое время она ещё вставала, выходила во двор, шла в конец огорода. Оттуда открывались долина, речка луг, где она пасла бабушкину козу. Как хорошо было им там, вдвоём... Тогда она плакала о своём одиночестве, покинутости, теперь ей хотелось вернуться туда.
Ведь это были счастливые дни... Господи, куда всё подевалось?!.. Как мирно жили они с бабушкой, как всё было хорошо... И ещё: был красивый мальчик Дима, была любовь... Что ж? Он ушёл навсегда... даже не глянул, не попрощался... И всё-таки... так сладко, хотя и горько подумать.
Да, надо было замуж, надо было родить детей, чтобы было как у всех. Хотелось девочку, которую она назвала бы Эммой. А Бог не привёл - видно, за грехи. И от этой мысли так больно становилось, так обидно, так жалко, что не заслужила лучшего, не сподобилась.
Наступили дни, когда Настя уже не вставала. Силы покидали её. Она плохо ела, сильно исхудала. Лицо сделалось тёмным. Глаза в потемневших глазницах были огромны. Слабость сокрушала её.
Бабушка плакала старушечьими слезами.
- Это ж я, старая дура, толкнула её выходить за этого Ивана, - бормотала она, уйдя во двор, за сарай, чтобы никто не видел этих слёз, - думала, будут жить, будут детки, а оно вон как получилось...
Прошёл июль, заканчивался август. Долгими тоскливыми днями думала Настя о том, чем была её такая короткая жизнь. Вспоминала несчастных своих родителей. Отец... Лицо и голос его были такие, будто он был виноват в чём-то, знал эту вину, страдал, был жалок от этого, вызывал в здоровых, сильных людях насмешливое презрение к нему. Находясь в обычном своём состоянии, пристал он к знакомому сельчанину с несчастной своей потребностью порассуждать, пофилософствовать, и тот с силой толкнул его от себя. Поднимаясь с дороги, весь в пыли, с этой своей улыбкой, беззубый - воистину жалок был он. Бедная мать, она любила его, жалела и сама была такой же. И Настя вспоминала жалостливые слёзы свои: "Папа, папочка, мама!.. не надо!.."
Нет, они не всегда были такие. Вспоминала Настя то время, когда она была ещё совсем маленькой, и они были совсем другие - отец работал шофёром, мать учётчицей в конторе совхоза. Вспоминала она, как все вместе, вчетвером - папа, мама, Петя и она, - ездили они в город в лучших своих одеждах фотографироваться, как гуляли там по улицам, в парке, ели мороженое, и когда ехали назад, она и Петя смотрели в окно вагона, и всё было так хорошо... Но папа уже тогда выпивал, разбил совхозную машину, его перевели на подсобные работы...
Да, был Дима... красивый мальчик... но... Ещё была книжка "Госпожа Бовари"... Были мечты о девочке, которая будет у неё и она назовёт её Эммой... Теперь уже всё прошло... Слёзы... Когда на подушку через кривое оконце падают лучи заходящего солнца, они блестят на глазах, тёмных от горя.
Ночью, в мёртвой тишине спящего дома она лежала без сна, чувствуя, как сокращаются в ней остатки жизненных сил, как приближается она к роковому пределу. Так жалко было эту избу - закопченную печь, на которой, маленькой, она согревалась, когда болела... чугуны, ухваты, лавки, иконы в тёмном углу - бедное, сирое, но такое родное, которое она зачем-то покинула... Для чего? Да, жалко погибшего навсегда... Она знала, что будет - совсем уже скоро, думала о бабушке, которая останется здесь одна, хотелось ещё, хотя бы один только раз, последний, выйти за порог, увидеть небо, облака, услышать прощальный привет тополей...
Нет, она невиновата! Невиновата!! Неправда!! Разве когда-нибудь кому-то она причинила зло? Разве сказала недоброе слово? Ведь так старалась, чтобы всё было хорошо. А они?.. Погубили... за что?..
Она умерла так тихо и так незаметно, что даже и бабушка проглядела, не простилась с нею, как следовало быть...
Сельское кладбище находится недалеко от деревни, на краю долины. Кажется, вся Россия открывается тому, кто смотрит отсюда на эти просторы. Там, обгоняя друг друга, мчатся свободные ветры, там волнуются высокие травы, шумят весёлые рощи. Туда ходила она собирать грибы, ягоды с Наташей, с бабушкой. Там они гуляли с Димой, и там потом она бродила совсем одна...
Бабушка просила, чтобы она лежала, где лежат родители и Петя. Могильщики выкопали могилу почему-то совсем в другом месте, возможно потому, что были не совсем трезвы. И она лежит среди чужих - так же одиноко, как одинока была вся её жизнь, такая бедная и такая короткая.