Аннотация: Про армию... В порядке исключения- не о "дедовщине". Что вовсе не означает, что я могу себе представить нашу армию без "дедовщины"...
-Рядовой Фридман!
-Я-а!
-Рядовой Левинсон!
-Я-а!
-Рядовой Шмит!
-Я-а!
-Все трое- два шага вперёд!.. С сегодняшнего дня вы поступаете в личное распоряжение завпродсклада старшего прапорщика Кучеренко! Через пять минут он ждёт вас на продовольственном складе! Вопросы есть?.. Выполняйте, рядовой Шмит за старшего, в колонну по одному шаго-ом-марш!!
Равняясь в затылок друг другу, мы втроём прошагали наискосок через широкий, вылизанный до состояния почти стерильной чистоты, плац в сторону мощёной валунами дорожки, которая вела в дальний конец территории части. Сзади прозвучал отдаляющийся, но по-прежнему звенящий металлом голос нашего старшины:
-Остальной личный состав подразделения- пять минут перекур, а после -рассаживаться в Ленинской комнате на теоретическую подготовку!
-Что за чертовщина!- первым нарушил молчание Сашка Фридман. -Какого это хрена всем сейчас в Ленинской комнате штаны просиживать, а нам- на складе мешки с картошкой тягать?!
-Тише,ты! -цыкнул на него Лёнька Левинсон. -А то сейчас два наряда вне очереди за разговоры в строю схлопочешь- вон, офицер навстречу идёт... Придём на место, там побазарим!
Однако 'побазарить' с нами Лёньке так и не удалось. Почти седой и красный, словно спелая украинская свёкла, но действительно курчавый, старший прапорщик Кучеренко уже поджидал нас перед дверьми склада.
-А-а! Вот и они! -пробасил он удовлетворённо. -Хлопцы, один остаётся здесь со мной- вон ты, щупленький! -он указал пальцем на Левинсона. -А вы, двое,-полезайте в кузов- в город за продуктами поедете! Если к обеду не вернётесь- дежурный вам по порции оставит...
Мы с Сашкой лихо перемахнули через борт стоящего неподалёку тёмно-зелёного армейского грузовичка и вскоре уже приближались, мерно покачиваясь на узкой и жёсткой скамейке, к нашему КПП. Перспектива задержки с обедом не прельщала, да и само отстранение нас от теоретической подготовки -и это в то время, как не далее чем позувчера командир батальона заявлял об её исключительной важности- сей факт несколько настораживал. Онако уже через несколько минут мы оказались за воротами воинской части, и созерцание проплывающих мимо прелестей 'гражданской' жизни, которых мы не видели уже не меньше месяца, т. е. с момента призыва в Вооружённые Силы- заслонило собой все наши тревожные мысли...
-Курить будешь? -спросил меня Сашка, желая, видимо, с помощью табачного дыма развеять нахлынувшую на него ностальгию.
-Угу! -буркнул я, потянувшись за пачкой 'Примы'.
-Да чё уж там- бери мои-с фильтром! Всё-равно теперь уже недолго эта лафа продлится...
-Какая лафа? -не понял я. -И почему- недолго?..
-Да так, есть одно предположение, -уклончиво ответил Фридман. -Что,мол, сегодняшняя наша командировка совсем не случайна.
-Почему ты так решил? -насторожился я.
-Посуди сам, -Сашка затянулся, -что в нас троих вместе с Лёнькой общего?.. -он многозначительно помолчал, выпуская, словно дракон, тонкими струями дым из своих замысловато изогнутых ноздрей. -Фамилии!.. Просекаешь?
-Не совсем, -протянул я, пытаясь сострить. -Ну, положим, фамилии у нас не совсем типичные для советского пролетария... Но разве мы одни такие? Что, все остальные в роте исконно русские?..
-Не знаю, -помедлил Фридман. -Да только евреев я больше не видал!.. Да и Фрицы, вроде, тоже не встречались... -он добродушно ухмыльнулся.
-Но-но! -я шутливо погрозил ему пальцем. -Прошу моих предков-арийцев не оскорблять!..
В следующее мгновение выпорхнувшая из-за поворота стайка молоденьких девушек в пёстрых сарафанах заставила резко изменить тематику нашей беседы. Вложив два пальца в рот, Сашка пронзительно свистнул, обнажив два ряда белых, здоровых зубов, особенно ярко контрастирующих со смуглым цветом его лица.
-Э-эх, житуха!.. -он витиевато выругался, тоскливо глядя вслед уносящимся вдаль девушкам. -Ты видал- шалавочки!.. А как они мне улыбнулись?! Да, хорошая здесь под Москвой публика- таких и у нас в Харькове нет!
-Да ну, брось! -я почувствовал необходимость что-то ответить. -Тебе сейчас, после полутора месяца казарменной жизни, небось, любая Василисой Прекрасной покажется... А вот у нас в Киеве девки ничуть не хуже!
Ты прав!.. -задумчиво согласился Фридман. -В Киеве девки хорошие... Да и у нас в Харькове, конечно же,- что надо! Ума не приложу, как теперь два года без них жить... Хорошо ещё, если по воскресеньям в увольнение отпускать будут. Иначе же вообще заболеть можно!..
-А последние пару месяцев перед армией я погулял, что надо! -продолжал Сашка, воодушевляясь. -Думал, чтобы про запас, на всю службу хватило!.. Мы-то с Лёнькой Левинсоном земляки, с третьего класса друг друга знаем... Так мы с ним последнее время на пару отрывались! Ты не смотри, что он худощавый такой, это только с виду, а на самом деле- блядун ещё тот!..
Оставшиеся двадцать минут нашего пути мне предстояло выслушивать красочное, сопровождающееся бесконечными пикантными подробностями, повествование моего приятеля о своих недавних любовных похождениях, после которого я смог с уверенностью заключить, что его личный опыт по женской части во много крат превосходил мой собственный...
Недовольно фыркнув мотором, машина остановилась на задворках длиннющего одноэтажного склада, откуда, по всей вероятности, наша бригада снабжалась продовольствием.
-Сейчас вон ту дверь отворят, и тётя Маша скажет вам, сколько мешков надобно грузить, -с напускной строгостью давал указания сержант. -Ну-ка гляньте, я сейчас задним ходом сдам, чтобы поближе к рампе было!
Опустив задний борт, водила подъехал вплотную к высокой, пошарпанной рампе. Выпорхнувшая из чёрного, отдающего картофельной сыростью, складского чрева маленькая и кругленькая тётя Маша затараторила какой-то вздор и увлекла нас с Сашкой вовнутрь. Миновав несколько рядов пустых стеллажей, мы остановились напротив огромной кучи, образованной наваленными увесистыми мешками с картошкой.
-Эта горка ваша! -со счастливым выражением на лице произнесла женщина. -Надеюсь, в вашу машину всё уместится?.. Вон там в углу две тачки стоят, чтоб не надорвались, касатики...
Мы проводили тётю Машу с оттенком благодарности во взгляде и принялись за работу, параллельно прикидывая в уме, успеется ли осилить всю кучу до обеда. Уж очень угнетающе действовала на нас атмосфера склада, чтобы задерживаться здесь дольше самого необходимого, да и голод после однообразного армейского завтрака постепенно давал о себе знать...
-Так вы стахановцы! -довольно воскликнул наш водитель, когда мы с Сашкой, швырнув в кузов последний мешок, устало приглаживали содранные мозоли на руках. -Эдак я и впрямь ещё на обед успею!
-Ах да, я ж вам не сказал, -с тенью смущения на лице добавил он, -теперь-то нужно будет ещё мясо загрузить!.. Ступайте вон к тем крайним воротам, где рефрижератор стоит! Там водила- прапорщик Черных- он вам всё расскажет... Да чё вы потухли? -добавил сержант с некоторым сочувствием. -Там-то работы поменьше- часа через полтора тоже будете в столовой баланду хлебать!..
-Э-эх, будь у меня другая фамилия, -с философской мечтательностью произнёс Фридман, понуро бредя рядом со мной вдоль облупленных стен склада, -кемарил бы себе до обеда в Ленинской комнате, а теперь уже, небось, в столовую бы шлёпал, как все нормальные люди. А так- всю жизнь всё не слава богу!..
Я промолчал, не желая сейчас упоминать бородатую и уже изрядно потрёпанную советскую шутку на тему фамилий и их противопоставления человеческим лицам...
За последними дверьми склада, как и следовало того ожидать, находился огромный холодильник, вмещавший в себя несколько сотен свиных и коровьих туш, развешанных на длинных крюках под низким потолком. И хотя коровьи туши были уже предварительно расчленены надвое, грузить эти скользкие замороженные глыбы в машину являлось истинной каторгой. Здесь не помогали ни выданные нам суконные варежки, ни двухколёсная тележка. Туши вырывались, словно живые, из наших рук, упрямо не желая отправляться на съедение солдатам. Через полчаса мы с Сашкой, тяжело дыша, устроили перекур. Потом ещё один, и ещё... Голода уже не чувствовалось, он отступил на второй план, дав место усталости. Дабы она не успела свалить нас раньше времени, мы поднажали из последних сил, препроводив оставшуюся часть злосчастного мясо в холодные недра рефрижератора.
-Твою мать!.. -выругался Фридман, в изнеможении поглядывая на часы. -Так и вегетарианцем станешь... Уже два часа здесь мудохаемся! Теперь пока доедем- как раз на ужин пора строиться...
В этот момент к нам вприпрыжку подошёл низкорослый прапорщик Черных и, глядя куда-то в сторону, проговорил:
-Слушайте, мужики, мне сейчас как раз жену нашего капитана в часть обратно везти... А в кабине для четверых места никак не будет. Так что, давайте, вы сзади поедете?! Я вам телогрейки дам, ушанки на голову- добро?.. Посудите сами, не засуну же я капитаншу в холодильник!.. А я газку поддам- минут через двадцать уже на месте будем! Только не в обиде, ребята, договорились?..
Облачившись в лежавшие в кабине изрядно потрёпанные ватники и шапки-ушанки, видимо, уже не раз применяемые для этой цели, мы с Сашкой кое-как расположились на заиндевевшем полу рефрижератора. Скрипнули засовы закрываемой за нами дверцы, и в следующую секунду нас объяла тёмная полярная ночь. Для полноты картины не хватало лишь звёзд на небе. Или северного сияния... А вот со скрежетом раскачивающиеся на крючках мясные туши вполне создавали в темноте иллюзию надвигающихся на нас айсбергов. С минуты на минуту они грозили стереть в порошок наш Титаник, который заваливался на бок и жалобно скрипел всякий раз, когда движимый заботой о нас прапорщик особенно лихо входил в повороты. Через какое-то время от сковавшего нас холода перестали помогать даже сигареты. Мысли наши потекли медленнее, приобретая особую одухотворённость и возвышенность. Казалось, мы с Сашкой уже вполне приблизились к тому, что ощущает замерзающий в снегах человек. Однако проникнуться этим состоянием полностью нам так и не удалось. Титаник неожиданно застыл, и через несколько секунд сквозь шумно распахнутую дверь к нам ворвались свет и тепло средней полосы России в её полную жизни, прекрасную летнюю пору...
-Орлы, вы там как, живы?.. -словно с того света донёсся заискивающий голос водителя. -Надеюсь, не простудитесь?.. Вы 'Кавказскую пленницу'-то видели? -поинтересовался он, осклабившись. -... Во-о, великие наши артисты, и то в своё время так ездили- и ничего...
Видя, что его шутка не оказала на наш ещё не оттаявший мозг должного воздействия, прапорщик Черных добавил уже серьёзно:
-А сейчас- жмите в столовую- разгружать теперь другие будут!..
Кажется, это была самая приятная для нас новость за весь сегодняшний день...
Однако в солдатскую столовую мы соваться всё-таки уже не стали. Мысль о холодных комьях перловой каши с застывшей жирной подливой и кусками сала погубила в самом зародыше вновь начинающий просыпаться в нас аппетит. Вместо этого мы с Сашкой решили посетить находящееся неподалёку бригадное кафе с необъяснимо нежным, отдающим воспоминаниями о далёком детстве, названием 'Снежок'. Нам было трудно понять офицерскую логику, породившую столь неподходящее на наш взгляд название, застенчиво переливающееся неоновым блеском цивилизации на фоне зловещих силуэтов ракет, зениток, радиолокаторов и прочей техники нашей суровой части Войск Противовоздушной Обороны. Единственная усматриваемая нами связь могла заключаться в том, что в кафе продавалось мороженое. Увесиситые тающие шарики пломбира с малиновым сиропом, выглядевшие не менее аппетитно, чем на гражданке. Однако теперь мороженое не вызвало в нас ровно никаких положительных эмоций. Скорее даже наоборот. Поэтому недолго думая, мы оба заказали горячие сосиски и сдобные булочки с чаем. А Сашка для себя- ещё и здоровенный беляш. Благо деньги у нас после недавнего посещения родителей на день принятия присяги ещё не перевелись...
Когда наш процесс чревоугодия находился в самом разгаре, в дверном проёме 'Снежка' возник силуэт старшего прапорщика Кучеренко.
-Ага, вот они куды подевались! -пробасил он, гневно встряхнув сизыми кудрями, жалко прилипшими к его взмокшему от пота лбу. -А я тут по всей территории словно загнанная лошадь херачу, личный состав для разгрузки мяса ищу!..
Фридман едва не поперхнулся:
-Разрешите доложить, товарищ старший прапорщик, у нас уважительная причина!.. Нам прапорщик Черных свободное время выделил. Мы же не обедали ещё! Да и потом он сказал, что рефрижератор разгружать другие будут. А то мы чуть не обморозились- мы ведь обратно всю дорогу сзади в холодильнике ехали! Так ведь и заболеть недолго..
-Что?! Заболеть?! Совсем солдаты нюх потеряли!!!-забрюзжал Кучеренко. -Какие такие другие?! Где я их сейчас возьму, мать его так! Ишь ты, прапорщик Черных! Авторитет нашёлся хренов, тоже мне! Пусть сам тогда и разгружает, раз такой умный!..
Кучеренко немного выдохнулся и смолк, словно соображая что-то. Через минуту он произнёс уже несколько спокойнее:
-Ладно, мясо вы разгружать не будете, так уж и быть! Но только чтобы через двадцать минут как штык у меня на складе стояли- я вам другую работёнку найду... Более тёплую-чтоб не заболели,- добавил он, оскалившись. -А то отвезут вас тоже в санчасть, как дружка вашего- тогда у меня вообще некому пахать будет!
-Какого дружка- Лёньку? -насторожился Фридман.
-Не знаю я, Лёньку-не Лёньку! -раздражённо бросил военный. -Что с вами утром был... Левис... или как там его? Англичанин хренов... Никуда не годный солдат! Таким хилым не в армию, а под мамкиной юбкой торчать! То ему тяжело, то так быстро не может!.. А после обеда пришёл- за живот схватился- и орёт, как при родах! Пришлось фельдшера вызывать. А тот говорит: не то грыжа, не то аппендицит... Короче, забрал его с собой в санчасть- сказал, может, резать придётся!..
Кучеренко прохрипел ещё несколько недовольных высказываний по поводу физического и морального измельчания современного молодого поколения, после чего удалился восвояси. Однако мы с Сашкой их уже не слышали. Неожиданное известие повергло нас в состояние глубокой задумчивости. Вспоминая шустрого и неистощимого Лёньку Левинсона, ещё сегодня утром выглядевшего на редкость здоровым и полным сил, нам просто не верилось, что за прошедшие несколько часов его могла постигнуть столь печальная участь.
-Здесь что-то не так, -наконец выдавил из себя Фридман.
-Возможно... Но только что именно? Либо Лёнька вправду надорвался сегодня на складе, либо съел что-то не то... -в моих словах проскальзывала логика человека, закончившего перед армией два курса университета.
-Туфта! -Сашка поморщился. -Лёнька не из тех, что на работе надорваться могут. -А жрём мы здесь все уже полтора месяца одну и ту же парашу... Запор от неё заработать можно, это да- но только не аппендицит!
-Так, значит, ты тоже считаешь, что он закосил? -произнеся вслух давившее на меня предположение, я сразу почувствовал себя легче. -Но только зачем ему это надо?.. Ведь в санчасти в конце концов всё выяснится- и не сегодня-завтра его опять на тот же склад отправят. Да ещё и наказать за симулянтство могут!
-Во-во! -поддакнул Фридман. -Над этим я себе тоже голову ломаю... Ладно, здесь мы всё-равно ни до чего не додумаемся, нужно вечером с другими поговорить- может, кто что знает... А пока давай, пойдём перекурим, да и на склад к Курчавому валить надо- а то его сегодня, похоже, лучше больше не злить.
Отавшиеся полтора часа до ужина мы с Сашкой перелопачивали на складе гнилую картошку, очищали от склизского мусора отсыревшие стеллажи, подметали пол и т.п. Работа эта была не тяжёлой- при условии невосприимчивости к едкому зловонию, пропитавшему в очень скором времени всю нашу одежду и всосавшемуся в каждую пору нашей кожи. В целях воспитания в себе этой самой невосприимчивости мы устраивали каждые пятнадцать минут перекуры, причём, теперь уже Фридман и не думал отказываться от моей 'безфильтровой' Примы. Наконец, в половине седьмого вечера, старший прапорщик Кучеренко отпустил нас в столовую.
-Узнаёшь?- спросил я у Сашки, когда мы выбрались из тёмных, зловонных недр склада на волю и полной грудью алчно вдохнули пьяняще-свежий подмосковный воздух.
У соседних ворот стоял до боли знакомый нам рефрижератор, в котором теперь орудовали другие солдаты. Фридман криво усмехнулся:
-Вот и не знаешь никогда, что лучше себе выбрать на этом свете...
Когда мы поровнялись с грузовиком, солдаты закончили работу и поспрыгивали на землю, стряхивая иней с брезентовых рукавиц.
-Ну как, мужики, не замёрзли? -поинтересовался Сашка сочувственно.
-А тебе-то чё? -грубо бросил один из них, крепкий на вид детина с жёстким, неприятным взглядом
-Да нет, ничё... Нам просто этот холодильник очень дорог- мы сегодня с ним капитально сродниться успели.
-Ага, так это вы столько мяса сюда захерачили! -солдат злобно сверкнул своими слегка раскосыми глазами. -А нам потом разгружать-да?..
Мирного, дружелюбного разговора явно не получалось, и я уже начал моргать Фридману, что, мол, пора нам отсюда двигать. Но он, видимо, решил извлечь из этой беседы хоть какую-то пользу:
-Слушай, а вы, кстати, здесь нашего другана не видели? Невысокий такой, шустрый- он здесь до обеда работал.
-А-а, это который себе грыжу, якобы, заработал? Видели, как же... Он здесь по траве катался, да орал, как хряк резанный... Кучерявый перессал, фельдшера вызвал- ну, а тот его, понятно, сразу в санчасть! -солдат смачно сплюнул сквозь дырку в зубах. -Только я тебе скажу- фуфло это всё!.. Этот ваш дружок до обеда с моим зёмой Васькой базарил- всё выспрашивал- что да зачем. Ну, тот ему и ляпнул, как есть, что, мол, всех нас через пару дней в Забайкалье захерачат... У того, видать, мандрашка заиграла, вот он и закосить решил... Да вот только зачем- я не въезжаю? Всё-равно, если здесь от нас избавиться решили, так и так куда-нибудь зашлют. А Чита- ещё не самый худший вариант. В следующий раз могут с Таймыра покупатели приехать, или с Якутии... Что, каждый раз будет за живот хвататься?
-Так это что, уже точно, что нас в Забайкалье отправляют? -спросил Фридман, принявший от такого количества информации подавленный вид. -И откуда тебе это всё известно?
-Откуда... -солдат ухмыльнулся. -Есть откуда. Мы-то здесь уже три месяца торчим!.. Вы, новенькие, небось и не шарите, кто мы такие. Про 'башкирских бойцов' слыхали?.. Нет? Теперь будете в курсе... Нас местные салаги, москвичи, хорошо знают. Ух, мы уж их здесь, пидоров, погоняли! Под конец они все свои посылки добровольно нам отдавали. За это-то нас и прут теперь отсюда... Да, ну и хрен с ним!.. Я вам скажу, -добавил солдат самоуверенно, -в любой действующей части лучше будет, чем в этой чёртовой учебке с её 'уставщиной'! Здесь тебе ни первые полгода жизни нет, ни потом остальные полтора. Все два года будешь как дух летать!.. Так что, радуйтесь, может, ещё и повезло!.. А насчёт Читы-это уже сто процентов! Покупатели ещё вчера приехали- литёха с двумя сержантами. Сержантов-то у нас в казарме разместили. Мы им по пачке 'Космоса' подогрели- они нам всё и разбазарили...
Итак, неожиданно пролился свет как на загадочную причину исчезновения нашего друга, так и на наше ближайшее будущее. 'Значит, Чита, -удручённо рассуждали мы с Сашкой, -значит, Забайкальский военный округ!..' Заскочив после ужина в Ленинскую комнату, мы застыли перед огромной, во всю стену, картой нашей необъятной родины. Долго шарили по ней глазами, пытаясь найти город с лаконичным, каким-то несолидным, 'птичьим' названием. В моём сознании те места ассоциировались с неким замучанным странником из известной песни, 'тащившимся с сумой на плечах по диким степям Забайкалья'. Ассоциации Фридмана носили более исторический характер, и он осторожно упомянул, что,мол, кажется, именно туда ссылали в своё время декабристов.
-Да, но к ним же жёны приезжали, а некоторые там с ними и оставались. Может, не такая уж несносная в тех краях жизнь! -попытался я как-то утешить его, а заодно и себя самого.
Сашка усмехнулся:
-Ты хочешь сказать, бабы там тоже встречаются?
Я задумался:
-Теоретически- должны... Хотя не могу сказать ничего точно- я в своей жизни дальше на восток, чем в Минводах, ещё не бывал.
-А я- дальше Харькова! -почти всхлипнул мой приятель...
С официальной стороны нас продолжали держать в неведении до обеда следующего дня. С утра мы опять 'пахали' на складе, причём, на этот раз зловоние не оказывало на нас того парализующего действия, как вчера. Мы с Сашкой уже шутили, что для нашей части, возможно, было бы целесообразнее навсегда оставить нас здесь, поскольку на складе мы с нашим адаптированным обонянием могли бы принести ей за два года службы неоценимую пользу. В глубине души мы действительности лелеяли надежду, что слова вчерашнего солдата нас двоих могут и не коснуться. Однако уже на послеобеденном построении личного состава всё встало на свои места. Без лишних объяснений старшина выдал нам с Фридманом парадное обмундирование, вещмешки, шинели, сухой паёк в виде консервов и сухарей, и выделил 15 минут на сборы, после чего мы должны были строиться на плацу 'при полном параде'.
-Что же это за климат там такой, -тоскливо размышлял Фридман, -если в середине июля нам уже шинели выдают?
-Да не, это, наверное, чтобы в поезде укрываться, если одеял на всех не хватит, -неуверенно высказал я своё предположение.
Итак, через пятнадцать минут мы вытянулись по стойке 'смирно' на плацу перед казармой. К нашему приятному удивлению, мы оказались далеко не единственными 'отвергнутыми' нашей образцово-показательной бригадой воинами. Кроме дюжины вчерашних башкиров, здесь были представлены чуть ли не все народности нашей многонациональной родины- татары, узбеки, несколько прибалтийцев, грузины, армяне, дагестанцы, два западных украинца, один грек из Азербайджана и один еврей с экзотичной французской фамилией Девуа. Русские присутствовали тоже- но в относительно небольшом количестве. Всего мы насчитали пятьдесят шесть человек.
После короткой напутственной речи одного из командиров части, которую мы по традиции подитожили троекратным переливающимся 'гав-гав-гав', мы с шумным топотом кирзовых сапог двинули в сторону находящейся в нескольких километрах от части железнодорожной станции 'Кубинка'. Сзади колонну замыкали два сержанта, впереди эдаким важным гусем вышагивал наш 'покупатель' лейтенант Жлядис, поскрипывая своими сверкающими на солнце хромовыми сапогами. Уж не знаю, почему в армии принято называть приезжающих за молодым пополнением офицеров 'покупателями', но только наш Жлядис хитрым прищуром своих бесцветных прибалтийских глаз скорее напоминал некоего ушлого продавца подержанных автомобилей, нежели какого бы то ни было покупателя. Однако, как показали дальнейшие события, никакая его кажущаяся хитрость не могла сравниться с изобретательностью отдельных представителей нашей команды- но об этом речь пойдёт позже. Пока же нам предстояло вплотную ознакомиться с прелестями пригородного и городского общественного транспорта Москвы второй половины рабочего дня. Часа через три мы, изрядно помятые и уставшие, расположились на перекур на перроне Казанского вокзала. Оставив с нами обоих сержантов, лейтенант убежал на поиски четырёх солдат, потерявшихся по дороге где-то в недрах московского метрополитена. Мы же тем временем наслаждались покоем, июльским солнцем и зрелищами цивилизации, которую нам очень скоро предстояло променять на неведомую доселе жизнь в далёком Забайкалье.
-Товарищ сержант, там в Чите хоть девушки есть? - донёсся до меня вопрос, который я ожидал услышать разве что только от Фридмана.
Я поднял отяжелевшие от жаркого послеобеденного солнца веки и увидел широкую спину нашего грека Миши, расположившегося верхом на своём вещмешке рядом с сержантами. Один из них усмехнулся:
-Конечно, есть, да только тебе это вряд ли поможет.
-Почему нет? -удивился Миша.
-Во-первых, в Чите в увольнения очень редко кого отпускают- для этого надо по-настоящему перед начальством рубиться... Ну, а во-вторых, из вас мало кто в самой Чите останется.
-А куда же нас денут? -недоумевающе спросил кто-то из обступивших сержантов солдат.
-Как куда- по 'точкам', конечно, раскидают! Их вдоль китайской и монгольской границ много по всему Забайкалью натыкано. Там-то и есть настоящая служба- воздушные просторы родины защищать будете! А у нас в Чите что -одна показуха, всё-равно что здесь в Москве у вас- весь день только строевая подготовка да наведение порядка, да ремонтные работы всякие.
-Так а с 'точки' что, в увольнение не положено? -не унимался Миша.
Сержант искренне удивился:
-Дык куда ж ты там пойдёшь- вокруг ведь сопки одни, до ближайшей деревушки несколько километров пиликать, да и граница рядом!..
Сашка Фридман бросил многозначительно-трагический взгляд в мою сторону:
-Скажите, а в самой Чите остаться можно? -вступил он в разговор.
-Не знаю, -сержант покачал головой, -Как там сейчас с контингентом будет... Может, человек пять из вас и оставят.
-А форма там какая, как у нас, с ракетами на петлицах, или с этими жуками, как вон у вас? -поинтересовался подошедший дагестанец Мага, которого, видимо, больше всего интересовал именно этот вопрос.
И действительно, тут только я обратил внимание на то, что погоны и петлицы сержантов отличались от наших. У нас они были яркие, с синим обрамлением и блестящими силуэтами ракет. Сержантские же- более невзрачные, с перекрещенными антенами на петлицах, в самом деле напоминающими неких диковинных насекомых.
-Жуками! -сержант снисходительно улыбнулся. -Эти жуки, товарищи салаги, называются 'ман-да-вошками'!.. Запомнили? Каждый из вас получит по паре таких, да и погоны- тоже наши, РТВ-эшные выдадут... Так что всё это вам перешивать придётся. Ведь теперь-то вы кто- не просто ПВО, а Радио-Технические Войска- самая интеллигенция Советской армии!
Похоже, на фоне малоприятной перспективы перешивания толстенных суконных погон и петлиц сержантского пафоса никто из нас не разделял. Наконец Миша с певучим кавказским акцентом сформулировал свою жизненную позицию:
-Ну, бля, и пусть будут мандавошки! Лучше мандавошки иметь, чем пять лет после армии никуда выезжать нельзя!
-Куда выезжать нельзя? -не понял сержант.
-А вообще никуда! -Миша резанул рукой воздух. -Ну, я имею ввиду, за границу... Мало того- ни с родственниками за границей пять лет потом общаться не можешь, ни даже письма им писать!.. Об этом мы здесь все ещё до присяги расписку давали.
Сержанты удивлённо пожали плечами:
-Что это у вас здесь за законы такие?
-Так это у нас часть такая- особая! -пояснил невысокий худощавый армянин по фамилии Акопян. -Не обычная- Противо-Воздушная Оборона- а ПРО, т.е. Противо-Ракетная Оборона! Короче, чуть покруче, чем просто ПВО, ну и посекретнее, конечно... Нам об этом замполит ещё на второй день после призыва рассказывал. Я тогда ему сразу и признался, что не могу гарантировать, что с иностранцами 5 лет общаться не буду. У меня в Америке брат родной живёт!..
-И что, много секретов ты здесь до сих пор узнать успел? -полушутя поинтересовался сержант.
-Ещё как много! - Акопян поддержал шутку. -Всю схему нашего продовольственного склада теперь с закрытыми глазами нарисовать могу- весь месяц только там и пахал с утра до вечера!..
Тут я почему-то припомнил лучезарную улыбку нашего ротного замполита, когда моя мама на присяге наивно расспрашивала у него, не помешает ли служба в этой части моему дальнейшему переезду в Германскую Демократическую Республику, куда моя семья собиралась эмигрировать в ближайшее время.
-Ну, что вы! -произнёс тот с подкупающей откровенностью. -Скорее всего вашего сына после учебки отправят служить именно в наш контингент в ГДР! Тогда уж он к вам совсем близко будет! -на что моя счастливая мать принялась осыпать офицера благодарностями...
'Что ж, нет худа без добра! -подумал я, отгоняя невесёлые мысли, -восточную Германию я по-всякому повидать успею, а вот 'суровые степи Забайкалья'- вряд ли ещё когда-нибудь доведётся. Кто знает, может, так оно и к лучшему!..'
Вскоре прибежал злой и взмокший от жары лейтенант. Сзади еле поспевали четверо наших отставших сослуживцев. Для профилактики Жлядис в очередной раз наорал на них, предварительно выстроив нас всех посреди заплёванного перрона. Потом мы нестройной колонной, пугая лузгающих семечки бабок гулким грохотом сапог по асфальту, проследовали к нашей платформе. Подали состав, мы загрузились в пустой платцкартный вагон и, выслушав ценные указания Жлядиса типа: 'Курить в тамбуре- не больше четырёх человек за раз!' или 'В целях безопасности с гражданским населением в контакты не вступать!' или же 'Удаление солдата дальше ближайшего тамбура будет расцениваться как попытка к дезертирству!' и т.п.,- занялись расстеливанием своих кроватей. Надобно заметить, что несмотря на все усилия офицера достать билеты в последний вагон поезда ему так и не удалось. Поэтому нам предстояло ехать в самой середине состава, с незапертыми дверьми в тамбур и в соседние, 'гражданские' вагоны- конечно же, к нашему величайшему удовольствию. Мест для пятидесяти шести солдат, двух сержантов и одного офицера хватило с лихвой, поэтому большинство самых верхних, третьих полок в купе пустовало. Мне выпало спать на второй. Подо мной расположился Сашка, напротив наверху- Миша, внизу- Акопян. В торце, отделённые от нас проходом, располагались места Девуа и одного на редкость тихого парня по имени Ваня Куницын. Глядя на него, я не понимал, за какую такую провинность мог этот молчун, напоминающий своим невинным взглядом Добрыню Никитича с картины Васнецова 'Три богатыря', попасть в нашу команду. Любопытный Акопян так в открытую и спросил у него, на что Ваня ответил, слегка потупив взор: 'Мой отец- политический!' И всё, ни слова больше, сколько мы ни допытывались, выудить нам из него не удалось. Наконец слегка раздосадованный Акопян воскликнул: 'Нет, мужик, ты не Куницын, ты теперь для нас- Солженицын будешь!.. А вообще, я таких уважаю. В разведку если отправят- только тебя с собой возьму!..'
После вдоволь уничтоженных нами на вокзале беляшей ужинать никто не хотел. Попили чай, перекурили, по команде лейтенанта выстроились в узком проходе на вечернюю поверку. Видимо, Жлядис почувствовал потребность провести с нами воспитательно-идеологическую работу:
-Солдаты! -начал он. -Для вас это здесь не просто поезд- это кусочек вашей воинской части, в которой вы несёте службу по защите родины! Несите же её так, как подобает Советскому воину, и знайте, что на вас смотрит гражданское население, которому вы должны показывать достойный пример!.. -в эту секунду вагон резко качнуло, и Жлядис с силой ударился щекой о металлический косяк.
-Короче, -бросил он, закусив губу, -Если кто ослушается сержантов, будет замечен в недостойных действиях или же сделает хотя бы шаг в соседний вагон- начнёте знакомство с Забайкальским военным округом с посещения 'губы'- сам лично его туда отведу! Понятно? А теперь- отбой, и чтобы через минуту- ни-и звука!..
В первый вечер мы быстро заснули под мерное покачивание поезда. Нам снилась дорога, снились железнодорожные полустанки, на которых стояли улыбающиеся девушки, снилась гражданская жизнь, оставленная нами так недавно и вместе с тем- так безнадёжно давно... Это была самая первая и самая спокойная из шести наших ночей в скором поезде 'Москва-Чита'.
Утро началось с переклички, длиннющей очереди в туалет, наведения порядка в вагоне и завтрака. Кажется, тут только мы впервые ознакомились с содержимым находящихся в наших вещмешках серых картонных коробок с так называемым 'сухим пайком'. Он представлял из себя набор небольших консервных банок, по три на каждый из шести дней пути-рисовую кашу на завтрак и ужин, и перловую с тушёнкой- на обед. К этому прилагалась дюжина пакетиков чая и столько же кусков сахара, плюс две упаковки здоровенных чёрных сухарей, попробовав которые, Фридман заявил: 'О-о, этим только понос лечить!..'
Даже с принесённым молодой пышнотелой проводницей Любой кипятком в стаканах с серебристыми подстаканниками холодная рисовая каша не доставляла нам совершенно никакого удовольствия. Наконец, проведав, что лейтенант отправился завтракать в вагон-ресторан, Акопян выбрался на очередной остановке на перрон, предварительно собрав с нас деньги. Вернулся он с огромным пакетом горячих пирожков и беляшей, а также с рассованными по всем карманам пачками сигарет. 'Хоть и не Ереван, а всё необходимое достать можно!'- подмигнул он нам. В левом кармане его штанов подозрительно выделялся продолговатый закруглённый предмет. 'Не мог я сдержаться, -шепнул он, когда другие солдаты разошлись, -это же наш 'Арарат'- самый лучший советский коньяк! Если вы присоединяетесь, то с каждого по троячке...'
'Приговаривали' бутылку мы после обеда, когда большинство солдат мирно посапывали на своих полках, а лейтенант Жлядис в очередной раз куда-то исчез. Пили из тех же Любиных стаканов, в целях конспирации не чокаясь, но каждый раз терпеливо выслушивая нашёптываемые Акопяном красноречивые тосты. Ваня Куницын пил вместе с нами, стал под конец более разговорчив, однако из интересующей нас темы про него самого мы по-прежнему ничего не узнали. А вот Костя Девуа пить не захотел. Вообще, этот парень по натуре своей оказался поистине уникальным человеком. Не говоря уже о том, что он совершенно не пил, не курил и практически никогда не матерился, Костя принадлежал к числу людей, которых обычно называют 'не от мира сего'. Несмотря на свою мужественную, южную внешность, он имел душу некоего невинного ребёнка, в присутствии которого испытываешь невольное стеснение грубо выразиться или сказать какую-то пошлость. До армии Девуа закончил два курса физико-математического факультета того же Киевского университета, где я учился на геолога, и это, возможно, как-то притягивало его ко мне. Он мог подолгу рассказывать о своей учёбе, о перспективах дальнейшей работы, о родном городе Бердичеве. Вероятно, в других условиях мне было бы и интересно всё это слушать, но только не в армии, где ты ежеминутно сталкиваешься с грубостью, жестокостью и неслыханным абсурдом, которые заставляют загнать поглубже в себя всю твою нежную душевную суть, огородившись непроницаемой оболочкой от всех и вся вокруг. Так или иначе, я редко поддерживал беседы с Костей...
-Мужики, слушайте, какая мне мысль в голову пришла, -заговорщически произнёс Акопян, когда мы впятером курили в тамбуре после 'раздавленной' бутылки Арарата. -Деньги ведь у нас рано или поздно закончаться! Если так ударно и дальше наше путешествие отмечать будем, то до конца всё-равно не хватит!.. Короче, я подумал, а не попробовать ли нам консервы наши в ресторан толкнуть- там-то такое в самый раз должно пригодиться?
Сказано-сделано. Снарядили торговую делегацию в вагон-ресторан в лице самого Акопяна и Миши, прихвативших с собой пару банок на пробу. Через десять минут они вернулись назад довольные, а ещё через полчаса во всём нашем вагоне не осталось почти ни единой консервы- так быстро имели обыкновение распространяться слухи среди солдат. Почему 'почти'- об этом читатель узнает позже, сейчас же мы наслаждались купленными на вырученные деньги горячими сосисками и- соблюдая величайшую конспирацию- холодным Жигулёвским пивом. В самом же ресторане появилось новое фирменное блюдо с весьма оригинальным названием- 'говяжья тушёнка по-суворовски', которое, будучи поданным на тарелке с ломтиками огурца и петрушкой, выглядело очень даже привлекательно. Нас самих оно, понятное дело, не прельщало, особенно после ознакомления с его ценой, более чем впятеро превышающей вырученную нами сумму. Группа 'башкирских бойцов', узнав об этом, уже хотела было идти бить морду начальнику ресторана, но Акопян вовремя призвал их к благоразумию, вкратце разъяснив им тогда ещё малоизвестные принципы рыночной экономики...
Так между бизнесом и удовольствием приблизилась ночь. Разомлев от пива, я заснул на своей полке счастливый, едва не позабыв о том, что служба моя ещё не закончилась, а только лишь начинается...
Неожиданно вагонную тишину разрезал пронзительный голос лейтенанта:
-Подразделение, подъё-о-ом!!!
Еле продрав глаза, я взглянул на часы. Они показывали половину второго ночи. За окном зияла такая беспросветная темень, какую увидеть, наверное, можно было лишь к востоку от Уральских гор. Так мне почему-то подумалось спросонья...
-Быстро, быстро! Всем строиться в проходе! -не унимался Жлядис, прохаживаясь между полками и стягивая с солдат одеяла.
Наконец мы поняли, что это была не шутка, и стали сползать вниз. Минут через пять в проходе образовалось нечто, отдалённо напоминающее шеренгу солдат в нижнем белье. Мы недоумевающе переглядывались, пытаясь понять, чем же оказался вызван столь поздний гнев лейтенанта. Дабы удовлетворить любопытство читателя, я раскрою карты и поведаю причину, о которой большинство из нас узнало лишь на следующий день. Дело заключалось в том, что всю прошлую ночь Жлядис провёл в купе у нашей красавицы Любы. Так же поступить он, видимо, собирался и сегодня, предварительно разогревшись в вагоне-ресторане. Однако его опередил ничего не подозревающий солдат из солнечной Грузии по имени Гоги. Уж не знаю, предупреждала ли Люба Гоги о своём романе с лейтенантом, или же грузин просто недопонял сие обстоятельство в порыве страсти, но только вернувшемуся навеселе офицеру дверь в купе проводников не открыли. Даже несмотря на упорный стук и угрозы. Пустив в ход свою армейскую смекалку, лейтенант прошёлся по спящему вагону, осматривая солдатские места, и, обнаружив отсутствие одного человека, скомандовал всеобщее построение. После этого из Любиного купе с ужасно виноватым видом выполз наш неудачливый Дон Жуан...
Естественно, Жлядис не стал объяснять нам истинную причине своего гнева, а сказал, что из-за самовольной отлучки 'отдельных солдат' после отбоя, все мы, мол, теперь должны стоять до утра по команде 'смирно'... Даже при всём нашем желании- выполнить подобный приказ в узком вагонном проходе идущего на полной скорости состава- было практически невозможно. К сожалению, лейтенант вряд ли сейчас давал себе в этом отчёт...
Долго ли, коротко ли мы так простояли, никто из нас впоследствии точно уже не помнил, но только после одного из очередных крутых виражей поезда у стоящего неподалёку от офицера Серёги Чернова стали подкашиваться ноги. Одновременно он слегка согнулся в поясе и стал как-то странно проседать, судорожно вскинув руки к своему горлу.
-Что такое!? -гаркнул Жлядис, придвигаясь вплотную к Серёге. -Солдат, была команда 'смирно'- или до вас не дошло?!
Чернов попытался что-то ответить, но вместо этого издал хрюкающий гортанный звук, переходящий в подозрительное бульканье- и внезапно окатил ошеломлённого лейтенанта фонтаном светло-коричневого, почти оранжевого цвета, свидетельствующим о том, что распитие спиртных напитков имело место не только в нашей компании...
Возможно, в других условиях мы оценили бы по достоинству комичность этой сцены, но тогда нам было, увы, не до юмора. Предвидя неминуемую месть лейтенанта, мы удручённо покачивались в такт стуку колёс, изображая команду 'смирно'. Голова кружилась, в животе начиналась какая-то 'болтанка'. После пива, разбавленного накануне коньяком с водкой, я лично пребывали в состоянии, очень близком к состоянию Чернова. Однако до следующего акта осквернения поезда всё-таки не дошло. Лейтенант надолго исчез в туалете, не оставив сержантам никаких чётких руководств к действию, и те через некоторое время скомандовали нам долгожданный 'отбой'. Мы попрыгали на свои места, и лишь отдалённо слышали потом сквозь сон, как бедный Серёга Чернов долго ещё драил в туалете испохабленную офицерскую форму. К его счастью, чувствующая собственную косвенную вину во всём этом Люба добровольно предложила ему свою помощь...
Следующий день в нашем вагоне начался по суровому армейскому распорядку, от которого мы уже успели слегка отвыкнуть: в шесть-подъём, перекличка, наведение порядка. Во время построения Жлядис огласил наказание для Гоги: за 'несоблюдение распорядка дня и пребывание после отбоя в неположенном месте' тому предстояло до конца нашей поездки выполнять обязанности дежурного по вагону, то бишь в переводе на обычный 'гражданский' язык- уборщика. После этого последовало умывание, занявшее у нас вследствие неприспособленности вагонных туалетов к армейской специфике почти час, и наконец, завтрак. Лейтенант Жлядис немного удивился, когда никто из нас не приступил к уничтожению консервов, но мы это объяснили ему отсутствием аппетита в связи с неподвижным образом жизни. Попив чай с оставшимися у нас печеньями, мы смиренно расселись на нижних полках и принялись глазеть в окно на проплывающие мимо монотонные пейзажи западной Сибири. Время от времени Жлядис прохаживался по вагону, попеременно окидывая каждого из нас своим подозрительно-хитрым прищуром. Парадная форма его ещё не высохла после ночной стирки, и он был теперь облачён в обычное офицерское хэбэ, в котором выглядел ещё более грозно.
К счастью, во второй половине дня он окончательно помирился с Любой и на время исчез из нашего поля зрения. Маленький толстый узбек Джафар обнаружил где-то в другом конце поезда своих земляков, приторговывающих травкой. Под величайшим секретом он сообщил об этом почти каждому из нас, и вскоре уже солдаты небольшими группками зачастили в тамбур, где, плотно прикрыв за собой дверь и поставив кого-то на 'шухере', жадно втягивали в себя ароматное зелье, пытаясь в форме замысловатого трёхэтажного мата выразить свои необычные ощущения.
-Не делай этого, -сказал мне Костя, видя что я собираюсь присоединиться к остальным. -Если ты ещё никогда не пробовал, то может стать плохо!
-Когда-то же надо попробовать! -бросил я беззаботно, отсчитывая необходиму сумму денег.
Девуа укоризненно взглянул на меня своими большими чёрными глазами, но мне было наплевать. Видимо, несколько тысяч километров, отделяющих меня от родительского дома, уже успели оказать на психику своё негативное воздействие, напрочь уничтожив во мне ещё недавнего примерного студентика восемнадцати лет от роду, а породив кого-то совершенно другого, который даже мне самому был ещё весьма мало знаком...
Когда я выскользнул в тамбур, там уже стояли мои соседи по купе под командой одного из сержантов. В клубах сизого дыма по кругу передавалась изрядно размусоленная толстая самокрутка. Дабы тяжёлый запах анаши быстрее выветривался, дверь в проход между вагонами была приоткрыта, и из-за исходящего оттуда неимоверного грохота нам приходилось тщательно вслушиваться в каждое слово друг друга.
-А этим делом-то у вас в Чите побаловаться можно? -спросил Миша, передавая дальше косяк.
-Ну, и как у вас там вообще служба идёт? -поинтересовался Акопян после некоторой паузы. -Что нас ждёт-то впереди?
-Как-как -обычная служба, как везде! Я же вам, вроде, говорил уже...
-А всё-таки -ведь два года там служить- интересно!..
-Ну, коль интересно- слушайте и запоминайте!.. -начал рассказ сержант, зажмурив один глаз от терпкого дыма. -В Чите вас один хрен не оставят- там личного состава и без вас хватает. Либо на юг, на монгольскую границу бросят, либо на восток, на китайскую. На монгольской бардака больше, зато там второй год по-настоящему балдеть будете! А на китайской - там пахать как следует придётся, зато и на армию больше похоже. Там ведь настоящая граница, радиолокаторы всё время включены, боевое дежурство круглосуточно несётся... Батальон тамошний в Нерчинске стоит, там сейчас буряты заправляют. Среди вас буряты есть? -спросил сержант шутливо. -Нету? Тогда нечего вам там делать- хотя, это как повезёт, конечно... Ну так вот, а роты от нашей бригады там по всей границе разбросаны. Сейчас-то с китайцами поспокойнее стало... Зато лет шесть назад одну нашу точку, что под Нер-Заводом стоит,- два раза китайцы напрочь вырезали! Все тридцать человек за ночь- с перерезанным горлом!.. Да вы не ссыте, -засмеялся сержант, увидев наши приоткрытые от ужаса рты, -сейчас такого больше не должно быть... А ещё одна рота, которая в Приаргунске,- та вообще полтора года назад отличилась, можно сказать, на всё страну прославилась. Один молодой там -то ли от природы шизанутый был, то ли затрахали его так, не знаю-короче, когда он патрульным заступил, ворвался ночью с автоматом в казарму- и всех дедов положил! Офицеры из своих домов прискакали, а он- и по ним палить! В-общем, из двадцати пяти человек личного состава лишь одиннадцать уцелели, плюс двоих офицеров и прапорщика наповал!.. Сам-то дух после этого бежать вместе с дружком своим, с автоматами и с десятком магазинов к ним. Рванули они вначале в вертолётный полк неподалёку- хотели вертолёт себе взять, и на нём- в Китай! Да только ничего у них из этого не вышло... Ну, а потом они пешком к границе поддались- там их наши погранцы и взяли...
-Этим-то двоим, ясен хрен, вышку дали, - продолжал сержант, воодушевляясь нашим трепетным вниманием, -Да только что после этого началось! Из Москвы начальство понаезжало, нашего комбрига сняли, ротных офицеров- кто в живых остался- под суд! Сам министр вооружённых сил в Приаргунск прилетал! В роте самой после этого вообще дурдом какой-то пошёл -прям образцово-показательное подразделение сделать решили!.. Первые полгода вообще жизни не было- солдаты тамошние выли все! Каждую неделю стенгазету выпускали, как в пионерском лагере. В столовую, что в трёх шагах от казармы,- с песней ходили, постоянно учения какие-то проводились -словом, заморочки ещё похуже, чем у вас в Москве... Да только сейчас, как я слышал, уже успокаивается понемногу- вроде, потихоньку старые порядки возвращаются...
Сержант умолк, швырнув крохотный окурок в щель между вагонами. Молчали и мы, находясь ещё всецело под впечатлением услышанного.
-Надо пытаться во что бы то ни стало в Чите остаться, -шепнул мне Фридман, когда мы вернулись в вагон. -Иначе нам совсем хана будет!
Я промолчал, не найдясь что ответить. От первого своего опыта наркомании у меня сильно разболелась голова. Больше никаких ощущений я в отличие от других солдат, красноречиво описывающих собственные 'глюки', не получил, и сейчас даже сожалел, что не послушался мудрого совета Кости Девуа. Вечером Миша и Акопян звали нас с Сашкой в соседний вагон знакомиться с какими-то 'прекрасными сибирскими девушками', но нам уже никуда не хотелось идти. Я отказался, сославшись на головную боль, Фридман же откровенно признался, что у него депрессия, и ему, мол, 'сейчас не до блядства'. Так мы и заснули. Во сне Сашка кричал, чтобы в него не стреляли, я же сам среди ночи едва не свалился с верхней полки, защищаясь от какого-то китайца, который порывался перерезать мне горло огромным кривым ножом...
Четвёртый день нашего путешествия начался на редкость спокойно. До обеда большинство солдат спали, видимо, утомлённые ночным ознакомлением с достопримечательностями соседних вагонов. Одновременно сказывалось и постепенное оскуднение наших кошельков, заставляющее нас задуматься и о днях грядущих.
Ближе к вечеру на одном из небольших сибирских полустанков к окнам вагона подошли трое молодых цыган и показали снизу бутылку 'Столичной'.
-За сколько продашь? -спросил кто-то из башкир, оказавшийся в этот момент возле окна.
Снизу назвали цену, башкир немного поторговался, переговорил со своими- и согласился. Чтобы не напороться на лейтенанта, который мог с минуту на минуту вернуться из ресторана, передачу товара решили произвести тут же, через открытое окно. Солдат медленно высунул наружу свою руку со свёртком купюр, постепенно опуская её всё ниже, цыган так же медленно тянулся по стеклу наверх, в одной руке сжимая бутылку, а другую изготовив для принятия денег. В какой-то момент две пары рук встретились, и каждый получил то, что хотел.
-Вы проверьте тут же, действительно ли там водка! -крикнул башкирам Акопян, наблюдающий эту сцену со своей полки.
Спустя несколько секунд 'башкирские бойцы' разразились воплями ярости- как выяснилось, в бутылке оказалась отнюдь не водка, и даже не самогонка или нечто подобное, а самая что ни на есть чистейшая сибирская вода без малейшей примеси 'градусов'. Однако самое интересное началось потом. Минуты через три в конце вагона появились возмущённые продавцы, требующие как ни в чём не бывало причитающиеся им деньги, -оказывается, спущенный башкирами свёрток купюр был всего лишь 'куклой'. А столь бесшабашная смелость цыган объяснялась, видимо, тем что они снаружи в порыве ярости не смогли разглядеть, что солдат здесь ни больше, ни меньше как целый вагон. Едва возмущённые продавцы появились в дверях прохода, они тут же сообразили, что к чему. Однако отступать уже было поздно. Двое солдат перегородили им путь со стороны тамбура. Башкирские парни тут же налетели на них, смяли в охапку и неизвестно, что бы сделали с ними дальше, если бы сержанты не призвали 'решить вопрос по справедливости'. Коротко посовещавшись, двоих цыган оставили у себя заложниками, третьего же снарядили принести 'настоящую' бутылку 'Столичной'- тогда, мол, они и деньги получат.
При всём этом, однако, не учитывалось относительно короткое время стоянки поезда на таких небольших полустанках. Словом, едва посланный за водкой цыган исчез, состав тронулся. Двое заложников начали жалобно причитать, а стоявший 'на шухере' в тамбуре солдат пронзительно свистнул, извещая о приближении лейтенанта. Недолго думая, башкирам пришлось распрощаться с мыслью о выпивке и, распахнув пошире окно, они в мгновение ока препроводили пленённых цыган обратно на перрон их родного полустанка...
-Почему окно открыто?! -рявкнул подошедший и ничего не понявший Жлядис. -Немедленно закрыть! Что за бардак? Всем по местам, живо!
Мы разбрелись по своим полкам и долго ещё вполголоса обсуждали тонкую специфику купли-продажи в дорожных условиях...
Пятый день пути мы окрестили 'днём голодовки'. Финансы у нас у всех были на исходе. Мы с жадностью вспоминали консервы с тушёнкой, которые мы так легкомысленно пожертвовали вагону-ресторану, и тоскливо грызли оставшиеся ещё у нас в небольшом количестве безвкусные ржаные сухари, напоминающие своим внешним видом отвалившиеся каблуки от кирзовых сапог...
-Дай-то хоть одну ложку попробовать! - полным зависти голосом попросил Ваня Куницын, поглядывая наискосок к соседям, где за стенкой уроженец западной Украины Петро Буждыган самым бессовестным образом уничтожал невесть как уцелевшую перловку с говядиной.
-Тэбе свою выдавали,- с мягким украинским говорком произнёс Петро, облизывая алюминиевую ложку.
-Поговори у меня! Ще раз так кажешь- в лоб получишь, -беззлобно произнёс Буждыган. -Горилки жрать поменьше надо было- тоды б сейчас и у самого осталось! Я ж у тэбе сосики с пирожками не клянчил!..
Я постарался как-то отвлечься от этого видами за окном. По великой Байкало-Амурской Магистрали мы как раз проезжали мимо самого Байкала. Рельсы проходили буквально в нескольких метрах от воды, предоставляя нам возможность оценить жемчужину Сибири во всём её великолепии. То, что я неоднократно видел во всевозможных фильмах и репортажах по телевизору, простиралось сейчас прямо передо мной в багряных отблесках заходящего солнца, -заслоняя своей дикой целомудренной красотой все мои настоящие и будущие проблемы, которые неожиданно исчезли куда-то прочь, словно растворившись в этой бесконечной сверкающей водной глади...
Незаметно подобралась ночь, окутав всё вокруг таинственной пеленой. Часов в двеннадцать меня растолкал Миша:
-Пить будешь?.. Неизвестно, когда в следующий раз доведётся.
Я слез с полки, попутно соображая, у кого бы это ещё могли остаться деньги на бутылку, и проскользнул вслед за Мишей в тамбур. Там уже стояли наши- Акопян, Сашка и Ваня Куницын.
-На этот раз 'Арарат' не достали, -подмигнул мне Акопян. -Финансы поют авансы! Так что приходится довольствоваться тем, что бог послал!
В крышечки от походных фляг разлили обычный тройной одеколон, добавили немного воды, от чего жидкость стала походить на слегка вспенившийся шампунь.
-И эту гадость можно пить? -спросил я, почему-то представив себе, что сказал бы сейчас Костя Девуа, окажись он здесь рядом.
-Пить всё можно! -произнёс Куницын. -Лишь бы повод был!
-Ну, так за что пьём?.. -я медлил, пытаясь перебороть своё отвращение к этому резко пахнущему мыльному суррогату.
-Давайте за то, чтобы сама служба прошла не хуже, чем её начало, и чтобы самое позднее через два года все мы вернулись целые и невридимые к себе домой! -на одном дыхании выпалил Акопян, сразу вслед за этим осушив свой сосуд.
Его примеру последовали остальные. Закрыв глаза, я влил в себя содержимое жестяной крышки, немного даже удивившись тому, как легко оно опустилось на дно желудка. Закусывали оставшимися сухарями, от мерзкого запаха 'Тройного' пытались спасаться папиросами 'Беломор' -единственными, которые мы могли себе ещё позволить при нашем состоянии финансов.
Однако полностью избавиться от запаха нам так и не удалось. Меня он преследовал потом всю ночь, напоминая о себе при каждом выдохе и периодически поднимаясь наверх тошнотворной отрыжкой.
Наутро я проснулся разбитым и противным самому себе. За окном было пасмурно. От вчерашнего великолепия не осталось и следа. Низкие облака толпились над голой и неприветливой степью, изредка перемежающейся лысыми выжжеными сопками... Неожиданно прямо над моим ухом из динамика загремели знакомые мне слова песни: 'По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах...' Видимо, это начальник поезда так хотел поприветствовать пассажиров на забайкальской земле, одновременно напоминая всем о приближающемся конце пути. И странное дело, на этот раз неоднократно слышанная ранее песня, вдруг приобрела для меня какой-то другой, гораздо более глубокий смысл. Теперь это уже была не просто красивая и печальная старинная история под музыку- нет, это была суровая действительность, которую можно было пощупать, высунув руку в окно, и которой предстояло на два года службы в той или иной степени превратиться в мою реальную жизнь...
Через несколько часов состав подобрался к окраинам Читы. Мы сидели на своих местах при полном параде, с перекинутыми через плечи туго свёрнутыми шинелями и вещмешками в руках. Люба с недовольным видом ходила по вагону, собирая бельё и гранённые стаканы с подстаканниками. Создавалось впечатление, что она была в обиде на что-то.
-Трёх стаканов не хватает! -неожиданно громко возвестила она. -И ещё- двух простыней!
В воздухе повисло напряжённое молчание.
-Ну-ка, вернуть посуду и бельё! - бросил лейтенант с некоторым удивлением на лице.
Среди солдат поднялся ропот. Похоже, о пропавших вещах никто не имел ни малейшего представления.
-Пусть она у себя получше посмотрит! Зачем нам эти стаканы! -крикнул Акопян.
-Разговорчики! -гаркнул пришедший в себя Жлядис. -Сию минуту вернуть недостающий инвентарь! Или будете платить за недостачу!..
Никто из нас не шелохнулся. Люба назвала сумму, лейтенант обратился к нам, требуя внести деньги. Однако солдаты были непоколебимы. По-видимости, ни у кого и в самом деле не оставалось больше ни копейки, а может, и просто на принцип решили пойти, озлобленные последними сутками голодания.
Состав постоял минут пятнадцать на Читинском вокзале, выгрузив пассажиров, и не спеша отправился на запасной путь. Проехав километров пять, он остановился в глухом, широченном овраге, поросшем буйной растительностью. Произнеся своё требование в последний раз, Жлядис плюнул, махнул рукой, и дал команду всем выгружаться. Один за другим мы спрыгивали в высокую, в человеческий рост, траву, даже не взглянув на виновную в наших злоключениях Любу. И лишь только один любвеобильный Гоги, видимо, обрадованный завершением своего 'вагонного дежурства', послал ей украдкой воздушный поцелуй.
-В колонну по двое строиться!.. По шпалам шаго-ом марш! Чётче шаг -раз-два!-после нашего неповиновения Жлядис исходился с трудом сдерживаемой яростью.
-Песню запе-евай! -крикнул он через минуту, будучи явно не довольным нашим строевым шагом по крупной щебёнке и высохшим, растрескавшимся шпалам.
Мы хранили угрюмое молчание. Что и говорить, даже если у кого из нас и осталось желание петь, разлагающее влияние недельной поездки на поезде напрочь вышибло из головы любую самую простецкую строевую песню.
-На месте!! -повис над оврагом разъярённый вопль лейтенант. -Вы у меня, сукины дети, сейчас здесь до ночи на месте маршировать будете- пока я от вас строевой песни не дождусь! Это вам понятно?!
-Так точно! -промычали мы неровными голосами.
-Итак, вторая попытка!.. -рявкнул офицер. -Строевую песню запе-е-вай!!
И тут вдруг я неожиданно для самого себя запел. Запел единственное, что мне пришло в тот момент на ум,- чисто инстинктивно пытаясь спасти нашу глупую и нелепую ситуацию:
-По диким степям Забайкалья! -вывел я хрипло, сам удивившись звучанию своего огрубевшего голоса. -Где золото роют в горах...
Я никогда ещё не слышал, чтобы эту песню исполняли в качестве строевой. С этой целью мне пришлось её изрядно ускорить, несколько изменив ритм. Для Жлядиса подобная строевая песня, видимо, тоже явилась полной неожиданностью. Вначале он даже пытался что-то возразить, но потом остановился, будучи довольным уже тем фактом, что солдаты в конце концов исполнили его приказание.
-Бродяга судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах! -вторила мне хором вся наша лихая команда...
Так мы и добрались к вечеру до Читинской бригады Радио-Технических Войск. Несколько дней все мы ударно трудились на постройке новой казармы, ремонте недавно сгоревшей столовой, ограждении территории части и тому подобном. Потом же нас одного за другим разослали по прочим подразделениям доблестного Забайкальского военного округа. Отправляли почти каждого поодиночке, и большинство из нас я навсегда потерял из виду. Одному лишь моему другу Сашке посчастливилось остаться в самой Чите. Солдаты шутили, что он, якобы, рассказал старшине о своём незаконченном высшем экономическом образовании, мотивируя этим свою особую пригодность на освободившуюся должность каптёрщика. В-дальнейшем Фридману, правда, не повезло: один пьяный дембель-бурят, требование которого Сашка не смог удовлетворить, проломил ему голову. Бедняге делали трепанацию черепа, три месяца после этого он провёл в Читинском госпитале, но вышел, к всеобщему удивлению, без каких-либо 'остаточных патологий'. Так, по крайней мере, значилось в медицинском заключении военного врача...
Из Сашкиных писем я узнал и о Лёньке Левинсоне. Оказывается, вскоре после нашего отъезда того послали служить в Киевский военный округ, а оттуда- прямиком в Чернобыль, на ликвидацию последствий аварии на атомной электростанции. Через два года Лёнька вернулся в родной Харьков в очень неважном физическом состоянии и без единого волоса на голове...
Самого же меня отправили на одну из 'точек' возле китайской границы. Это была именно та злополучная рота вблизи посёлка Нер-Завод, которую по рассказам сопровождающих нас из Москвы сержантов полностью вырезали несколько лет назад диверсанты. К счастью, за время моей службы никаких конфликтов с китайцами не происходило. В первую же зиму я обморозился и провалялся полтора месяца в Нерчинском госпитале. И ещё до сих пор при любом мало-мальском морозе у меня начинают противно ныть щёки, уши и кончики пальцев, напоминая мне о том суровом времени...
А вот на дембель я возвращался, к счастью, не один. Судьба неожиданно свела меня с тем, кого я меньше всего ожидал когда-либо увидеть вновь- с нашим чудаковатым 'французом' Костей Девуа. Моему знакомому довелось провести два года в том самом пресловутом Приаргунске, где незадолго до этого молодой солдат перестрелял из автомата всех старослужащих роты. Мы встретились с Костей совершенно случайно- в автобусе по дороге в Читу, откуда нам обоим предстояло лететь самолётом до самого Киева. Без куръёзов не обошлось и на этот раз. Не доезжая километров десять до города, автобус наш поломался. Часть пассажиров вылезла на обочину и принялась обсуждать с водителем возможности ремонта. Дело затягивалось, нам грозило опоздать на самолёт. Поэтому, недолго думая, мы подхватили свои 'дембельские' дипломаты и, подняв повыше воротники шинелей, двинулись по ухабистой просёлочной дороге в сторону вожделенной столицы забайкальского края. Девуа вытащил из кармана пачку Беломора и долго пытался закурить, повернувшись спиной против ветра. Наконец он оставил эту затею, досадно матюкнувшись, и зашагал дальше. 'В армии чему только не научишься!' -бросил он, поймав на себе мой удивлённый взгляд.
Несмотря на середину мая, стоял лёгкий морозец. Местами в степи белели островки грязного снега, а высоко в небе притворно улыбалось холодное забайкальское солнце. Вдруг мой приятель просветлел, словно вспомнив что-то приятное, и неожиданно для меня запел. Это была та самая, хорошо знакомая мне величественная баллада, однако теперь в Костином исполнении она звучала совсем не так, как прежде- необычайно легко, с нескрываемой радостью и оптимизмом, которые как-то не хотели сочетаться с её трагическими словами. По сути дела, это была уже совершенно другая песня- о нашем долгожданном и светлом будущем после 'диких степей Забайкалья'. И, набрав грудью побольше воздуха, я запел её вместе с Костей...