Вот придумалось мне как-то, что вся наша жизнь напоминает картину в раме.
Поскольку мысли эти пришли в связи с печальными событиями (провожали друга домой, как знающие говорят вместо "умер" - "ушел домой", так и я скажу, будет и щадяще, и, по сути, единственно верно), то подумалось мне, что жизнь нашу скоротечную, бытие и пребывание тутошнее можно сравнить с картиной. Да не просто с картиной, а с этаким особенным, у каждого на свой стиль и лад выполненным тканым полотном.
Рама картины дана, скорее всего, как границы для всего сущего и дозволенного нам, а сама картина - это уже то, что мы тут натворили (во всех смыслах, от творчества до кошмариков неописуемых) и запечатлели.
Холст картины этой необычной являет собой многотканные нити инвариантности данности. Ну, судьбы нашей, если по-простому. Того, что дается и того, как мы данность эту в итоге воплощаем, по принципу линий на ладошке, где на правой - как есть, а на левой - как дано (для левшей, понятное дело, всё наоборот). Не зря ж сказано в мудрости, что всё видно, как на ладони, видно, как инструмент создателя не может она остаться в стороне.
Картина эта неоднородна, она пестрит и разноцветит, местами она может быть блёклой и маловыразительной, где-то корявая, а где-то прекрасная. В одном месте на полотне гладко и красиво всё, значит, жили, не тужили, законы совести не нарушали, пространство не корёжили. В другом же месте - узелок на узелке, перекинуты они, закручены, напутаны. Тут, к бабке не ходи, что-то да было в жизни, да ещё как было, сказать лихо, возможно, не сказать ничего.
Стежки мы обычно кладём, как живём. То гладь идёт неописуемо красивая, то вдруг она в крестик невзрачный переходит, то, как Бог на душу положит, прыг-скок стежок, как смогли, так и прометали, будто на скорую руку, не до красоты было. И узоры, соответственно, такие же. То глаз не оторвать, как ровно, да славно положено, таких, увы, как правило, меньше всех, то затейливо, но небрежно, а то и вовсе неприглядно-криво.
Особый же интерес в таком полотне представляет изнанка. О, это такое место, где не скрыть ничего и не спрятать, не утаишь, как ни старайся. Двух изнанок не бывает, как сложатся стежки, так и будет, уже не поменять. По этой стороне картины всё-всё видно, как жили, чем дышали, где были и с кем водились. Это на лицевой стороне мы все щёки дуем, красоту да блеск наводим, как же, как же, ведь так важно, чтобы нас видели хорошими, красивыми, достойными. Только это всё внешне. А вот такими, какие мы есть на самом деле, каждый день, обычными, ночью и наедине, без прикрас и ухищрений нас как раз и видно по этой волшебной изнаночке... Вот где правда вся, где гордость и достижения, или, наоборот, страх разоблачения, горечь и позор.
Иной раз и стараться не надо, чтоб жизнь другого человека понять, как говорится, всё на виду. Бывают, правда, уникумы, особи такие пречудесные, смотришь на них и не угадать. А вот чтоб гладь полотна прекрасная без помарок была с двух сторон, таких картин, наверное, нет в принципе. Или у святых. Но тут не сказать наверняка, в живых-то ни одного нет, картины их в небесном музее, нам не проверить, и на экскурс туда не пустят. Можно лишь нос морщить да плечами пожимать. А вот есть ли, интересно, такие люди особенные, у которых на лицевой стороне, скажем, не всё гладко, зато изнанка практически совершенна? Мне думается, что такие, если хотя бы половиночку пути изначально положенного здесь и пройдут, то дальше уже идут исключительно по звездам. И какой-нибудь Млечный путь с невидимыми снизу кисельными берегами придуман исключительно же для таких. Потому что, если душа была так восхитительно искряще легка, так бескорыстно светила другим, не запачкалась за годы пути, с дороги не сбилась и не заблудилась, если порадовала больше, чем огорчила и на тонкой грани случившегося равновесия не потеряла, то зачёт. Вселенского такого масштаба зачёт. Экзамен сдан. Можно и домой. Или на передышку. Кому как.
И чем больше вокруг нужных и значимых по нашей жизни личностей уходят, тем, само собой (простите, уважаемые, за тавтологию, но хочется сказать именно ТАК!) всё в меньшем меньшинстве мы остаёмся. Ушедший не оставляет за себя никого. Так ведь не бывает, чтобы побыть, а, точнее, пожить за него смог бы кто-то другой! Не заменить же его никем, невозможно это (вот тут и понимаешь один из возможных смыслов фразы "каждый за себя"!!!). Вновь прибывшие занимают свои места, исключительно для них предназначенные, вычерченные под их персональные лекала и формы, и ничьи больше. И накладок в этом деле никогда не случается. Как уж возможно такое громадно-необъятное контролировать, не укладывается в голове, но вот ведь, не бывает ошибок и вложений вместо другого (кстати, найдётся в истории немало примеров, как ушедших - буквально - пытались заменить оставшиеся, и как из этого мало когда что путное получалось, потому что сходил человек со своего места, бросая свой путь, не пройдя его как надо, как должно и как ему положено было, а на новой тропе было не приспособиться; но это уже другая история...). И злит меня, потрясает и возмущает одновременно цинично-бездушное утверждение, что незаменимых нет. Как можно заменить одну привязанность, одну любовь на другую? Можно выполнять обязанности вместо..., обеспечивать, можно поддерживать привычный образ жизни, можно..., да сколько всего угодно можно, но вот только замена любимого, того самого единственного человека неосуществима.
И вот тут, с уходом такого незаменимого, с полотном картины начинают твориться изменения, совсем порой не нравящиеся, но и одновременно не подвластные нам, земным, никак.
Когда уходит из нашей жизни кто-то близкий и важный, вместо него в полотне немедленно образовывается дырка. А в неё свистит, аж свищет, края треплет и рвёт леденящий ветер, сквозняк какой-то космический. А наше-то время ещё не пришло, мы-то ещё здесь, и жить-то под таким сквозняком нам никак, совершенно никак нельзя, невозможно просто, и штопаем мы на скорую руку, торопясь и плача, дырку эту. Целостность нарушена, полотно таким, как было, понятное дело, уже не станет, но заштопать можно, ещё подержится, если закрепить и стянуть краешки страшной этой прорехи, а не выйдет стянуть (как правило, и не выходит никогда), так хоть залатать. Вот и латаем, сначала на живую нитку, чтоб хоть как-то спастись, легонечко так, потом покрепче получается. Штопаем, в основном, временем, да силой духа. Тут главное - не перетянуть. Хоть ткань и эфемерная, но, как известно, всё материально, особенно если про это думать, говорить и писать, и излишние усилия ни к чему. Да и нитка порой очень уж тонка и почти невесома, неуловима...
А когда прорех становится так много, что штопай, не штопай, не удержишь уже полотно, нет его уже как такового, когда, по сути, одни латки и остались, на последних ниточках просто чудом держащиеся по краям у рамы, тогда, наверное, и наш черед уходить наступает. Не зря ж в народе молвят, что, вот, ушёл человек из жизни, ничто его тут больше не держало...
Только вот один вопрос не даёт мне покоя: а рамка-то, рамка куда потом девается? Может, в неё последняя фотка помещается? А может, идёт как топливо в общий большой костёр исполненного и завершённого? Что ж, коли так, пусть это будет нашим последним вкладом для оставшихся, чем-то ж должны мы противостоять этому вселенскому холоду, безжалостно студящему нас на прОводах близких...