В СССР, в коим многие из нас прожили большую и возможно не самую худшую часть своей жизни, были огромные територии, дифицитные вещи, трудно доставаемые продукты и удивительные места, ради посещения которых стоило жить.
Я и сейчас мысленно стою перед автобусным росписанием Юго - Западного Памира, Горно - Бадахшанской автономной области со столицей Хорог.
За спиной, в городской черте, сразу за колючей проволокой бьются река Пяндж и наши, покуда не выведенные из афганистана войска. Я же прочитав текст, изучаю схему транпортного сообщения, где в примитивном, ручном исполненинии, но с глубоким восточным подтекстом показаны границы: Таджикистана, Афганистана, Пакистана, Индии и Китая. Для меня, это самый удивительный край, под солнцем которого, с пропуском в пограничную зону, я провёл два лета подряд. Своими масштабами и высотами он затмил всё виденное ранее. Для туристов той поры это был последний рубеж, пересечь который было немыслимо. Кроме того это был восток персидского толка, пусть временно и советский.
Но даже здесь напомнила о себе цивилизация, от которой мы с такими трудами удалялись. В Хоргском автовокзале открылся видеосалон.
- Ээээ, сильно интеръесный филм!
Заявил нам, сдувая афгано - героиновую пыль с кассеты молодой оператор ново - модного заведения.
- Толко что...от туда! Малый, многозначительно кивнул на юг, в сторону Индийского океана.
- Фестиваль канн, канн - завоевал, ветка пальм - завоевал, эээ, сильно интеръесный филм! Про... почти живой робот картина!
Возможно я, в далеком 88 году, один из первых в Советском Союзе смотрел фильм "Терминатор" и не знал, где буду ночевать.
Я упущу дальнейшею историю, как мы добирались в эту горную обитель, хотя ужас азиатских дорог по сию пору холодит мое сердце.
Пояснения нужны вот в чём: любой, серьёзно бывавший в горах, знает свой личный высотный "передел". Это "ломка", когда организм приспосабливается к новым, необычным для него условиям кислородного голодания. Такой период нужно переболеть, перетерпеть и перестрадать. Его нужно пережить в тяжком движении, иначе он растянется во времени. Этой "детской" болезнью подвержены почти все, и называется она лёгкомысленно - воздушным словом "горняшка". Есть еще и "высотный предел", но после него ситуация как правило летальная.
А теперь представьте себе команду из шести человек, члены которой здравствуют по сию пору, а также два высокогорных озера, с берегов которых ничего, кроме ледянных вершин не видно, Верхнее и Нижнее Сарезкое. Нижнее поболее, чем четыре футбольных поля. Вода в нём мутная, вбирающая в себя две речки. С юга его чаша полога, с севера настолько неприступна, что подойти к нему за водой, не обладая навыками скалолаза, не возможно. Зато Верхнее озерко было маленькое, прогретое солнцем, величиной всего в половину физкультурного зала. Мы решили прозвать его "Блюдце" за временный уют в нашей туристкой жизни. Его окружали полого - ровные, каменисто - песчаные спуски с редкими кустиками верблюжей колючки и высокими пучками некой альпийской растительности. Рос там и золотой корень, корешок которого я привёз домой, и он до сих пор растёт у мамы в саду не хуже, чем в своих горах.
Место для "днёвки - отдыха" было прекрасное. Настроение в группе - приподнятое и немного даже вольное, командир особо не терроризировал дисциплиной, утром давал поспать с личным, конечно, участием, да и чего было напрягаться, ведь мы были в отпуске. Да ещё и в таком чудном месте после столь утомительной доставки.
Задача, поставленная нами же, была проста. Мы, первая подгруппа, "крутили" маршрут третьей категории сложности. В середине пути через 10 дней к нам поднимается вторая подгруппа, и мы удвоенной командой заканчиваем "тройку". Затем "троечники" кроме меня и командира спускались вниз, а мы со второй подгруппой "крутили" уже "четвёрку".
Наставник в лице командира объяснял мне всю прелесть нашего положения. "Костяра, - говорил он мне по-отечески, - мы с тобой акклиматизируемся полёгкому, без спешки, на простых перевалах с этими "чайниками", а когда закрутим "четвёрку", будем таскать остальных, как котят, и говорить: "Наверх, "тошниловка", нас ждут великие дела!"
Впереди был едва ли не единственный, заплонированный и не пройденный мною перевал "Шобик" 4200 метров, категории 2А. Дойти до него и вернуться назад, на изумительную поляну - детская прогулка, обычный радиальный выход на три дня.
Утром, по восточному - без спешаки, встав и вкусив скудноватый завтрак, мы вышли на тропу.
- Всё отлично - думал я про себя, - но 350 грамм в сухом виде - пайка маловата. Но что поделаешь, ведь впереди месяц автономной жизни, зато рюкзаки полегче, да и кое - что из снаряги мы надёжно спрятали.
Группа начала подъём в гору. Склон был южный, солнце доставало спину даже через рюкзак, народ потел не хуже, чем в русской бане, но упрямо молотил сыпуху. Зайдя за перегиб, там, где тропа стала выполаживалась, я остановился, нашел безопасное место и расположился, чтобы подождать остальных, посозерцать, а попросту сказать "побалдеть". Внизу виднелась восьмёрка из двух озёр. Большое кольцо в чёрной камеенно - траурной оправе. И маленькое в окружении точек зеленки. На воду смотреть было больно из-за отражённого солнца, южнее белели пики гор. Глядя на далекие снежники, я остывал на ветерочке и был почти счастлив.
Дорогой читатель! Позволю себе прерваться для мрачного сообщения. Год назад в районе озёр был аул. Землетрясением его завалило такими глыбами, что раскапывать даже не пытались. Спасённых не было... Этим, кстати и объясняется неприступность береговой линии.
Снизу подвалил командир:
- Кажись Ленке плоховато - сказал он, снимая рюкзак.
- Что так? - спросил я, не отрывая глаз от вечности.
- "Горняшка" - махнул рукой Володя и плюхнулся рядом.
- На кладбище смотришь?
- Выше.
- А запах не погребенных то чуял?
- Чуял. Особенно там в седловине, меж камней так и подымается, сладковатый!
- А меня даже замутило. Ты это, поди, уж отдохнул, сходи - ка, забери у Ленки рюкзак, а то ведь не подымится, тут и без наших трупов покойников хватет.
Я пошёл вниз. Навстречу, весело гремя камнями, поднимался народ.
- Ты куда?
- У Ленки рюкзак отнимать.
- Отними лучше мой, у меня же новый!
- А мне нравится жёлтый - отшучивался я.
Сбросив высоту и подойдя ближе, я увидел, что Лена сидит у Женькиных ног и ревёт.
- Не плачь, Ленуль, дай-ка мне твои вещи!
Лена посмотрела на меня, как на спасителя, она была на грани истерики.
- Ты, ты заберёшь мой рюкзак?
- Ну да.
- Забери, забери его, мне плохо, меня тошнит, боже мой, как я хочу... домой! - ревела она.
- До дома отсюда, как до Пекина... на задней передаче, - подумал я, но ничего ей не сказал.
- Иди, я присмотрю за ней, - сказал Евгений.
Еденственная наша женщина первой узнала что такое "горняшка", а остальные ещё нет.
За обедом народ стал усиленно отказывался от пищи. Людей тошнило, голову "обносило" болью. Вован - истиный командир, заботился о своем маленьком войске. Как мать родная пытался заставить группу хорошенько поесть. За ужином ситуация повторилась, кушать не хотелось... почти всем. Володя, как наседка, метался между участниками и причитал: "Как же мы возьмем перевал, если не будем есть?". "Ну что ты к людяМ пристаёшь, - успокаивал его я, выскребая из общественного котла рис с изюмом, - ну не любят они кашу с "тараканами", а я вот, хоть бы что, ем".
На другой день всё повторилось, мы набирали высоту. Вечером народ давился пищей, а она давила назад.
- А вы примените старо - купеческий метод, - советовал я, похлёбывая супешник из общего котла, ну чтобы не марать зря посуду.
- Что за способ? - спросил Афанасий бледными губами, почти шепотом.
- А это, когда купцы пировали, и в них больше не лезло, они отойдут - два пальца в рот - и снова за стол, или же скажем, пьют, а потом ну никак ... не могут... опять же применят свой способ, и водка, как вода заходит! - искренне объяснял я.
- Не, - шептал Афанасий, - она и ни туда и ни сюда. Я бы уж и рад, да не выходит.
Вечером с легкой душой, но тяжелым желудком я залез в палатку.
- Ты как себя чувствуешь? - спросил командир.
- Отлично! - признался я.
- Надеюсь на тебя, там, на льду ведь соображать надо, а голова болииит, - печалился командир.
- И я на тебя надеюсь, - отвечал я, - у тебя опыта лет на 15 поболее моего.
На том мы и заснули.
Ночью меня разбудило нечто. Это был не первый мой высотный поход, но такого сроду, вообще никогда не было. Мне было не то, что плохо, а на удивление дурно. Не до конца переваренный организмом продукт дышал и двигался от желудка до горла, голова разламывалась как от ударов, крови не хватало сразу обоим полушариям. Тук, тук стучало сердце, и каждый удар отдавался в голове мягким, но очень тяжёлым, как будто резиновым молотком. Рядом, уткнув голову в спальник, на коленях стоял командир.
- Вова, что с тобой? - прошептал мой голос.
- Мне так легче, голова ниже туловища и получает больше крови.
Я встал рядом. Сон прошёл, состояние ухудшилось, даже двигаться было больно. Создавалось такое впечатление, что голову постоянно кто-то подлавливает и по ней постукивает. Бригада молотобойцев, покинув свои цеха, собралась у моей головы как у наковальни. Разогнать этих молодцов мне было не по силам. Медленно, как поднимающийся пар из ледяной пропасти, всплыло желание применить купеческий способ. Одевшись "почти по-военному", примерно за 20 минут, я подполз к тубусу палатки.
- Ты куда? - донёсся тихий шёпот командира.
- Рыгать!
- Не уходи далеко, не найдем.
- Куда уж мне...
Я выполз. Ухватился за стойку палатки и стал встовать на ноги. "Тесто и то быстрее поднимается!" - смешил я себя. Сколько стоял с закрытыми глазами - не знаю. Открыв, увидел звёзды. С высоты 4000 метров они выглядели увеличенными, от чистого воздуха смотрелись резче. Было интересно, но как-то не до них. Почти ощупью отошёл от палатки, но способ хитрых купцов не получался. Обойдя лагерь из трёх палаток, понял, что народ не спит. У нас был карантин. Хотелось пить. Но Памирские ночи холодны, вода в посуде замёрзла. В трещине, откуда так хорошо черпалось вечером, тоже был лёд. Я ударил по замершей воде каблуком альпинисткого ботинка, голова от резко движения встряхнулась. Мне показалась, что по мозговому веществу прошел разряд тока. От резкой боли я упал на колени, ободрав до крови голень. Не соло хлебанувши, я побрёл в палатку.
- Как там народ? - жуя язык, спросил командир.
- Не спят - промямлил я.
- Утром вниз.
- Дожить бы - отозвался я и больше не разговаривал.
Эта ночёвка была самой длинной в моей жизни. Темень растянулась на световой год и не торопясь отсчитывала триллионы километров. Светать не спешилось.
Утром все без понуканий взялись "сворачивать" лагерь. Я толкал в рюкзак всё подряд, лишь бы впихнуть: примус, баночки с бензином, одежду, вся "снаряга" комком, только бы чего не забыть, не потерять.
В горах, среди льда и камней господствует высота, она не любит людей и постоянно доказывает это.
Рюкзак оказался неподъёмным, встать с ним, опираясь на ледоруб, удалось не сразу. Я готов был бежать вниз, и только вожжи шестого чувства удерживали меня от спешки. И все-таки я спешил. Выскочив на относительно ровное место, "выхватил" взглядом появившуюся травку. Это был южный, песчаный склон с редкими камнями и первой самой высотной растительностью. Жёсткая и гибкая низкорослая жизнь делила территорию с остальным твёрдым и холодным миром.
Глаза радовались зелёному цвету, камни мне надоели, а на траву было жалко наступать. Постояв немного и подумав о стойкости жизни, я с удивлением обнаружил, голова не болит. На глаз прикинул: сброшено около 100 метров высоты, а такие перемены!
Народ подтягивался к поляне, снимая поклажу, обсуждая бессонную ночь. И тут командир проявил железную твёрдость, кинул команду:
- Кто со мной на перевал?
Те, кого "горняшка" хватанула раньше, уже несколько оклемались. Остались в лагере я и Лена. Она сразу легла, но заснуть так и не смогла. А мне нужно было к приходу остальных приготовить обед, навести порядок в лагере и в своих личных вещах. Отдохнуть было проблематично: как только я садился, боль словно из грудного кармана быстро ползла к голове. Надо двигаться, искуственно подгонять кровь к мозгу в этом спасение. Перебирая снаряжение, проверил документы. И тут из плотного полиэтиленового пакета, где хранился паспорт, выпал пакетик аэрофлотского кофе, полученный при перелете. Редкий, но все же доставаемый в совестские времена продукт. Он был истертый от моего движения, но целый. Я просто забыл о нём, покинув самолёт, а тут - такая удача!
Экономя бензин, набрал сухой травы, поставил на огонь жестянку. Вода закипела быстро, нагревшись примерно до 80 градусов. Кофе был готов. Даже сахар к нему нашёлся. Рабочими рукавицами снял банку и понёс Лене. От резкого запаха её стошнило, впервые за все три дня болезни.
- Что ты делаешь? Я видеть еду не могу!
Мне же и досталось! Пришлось "балдеть" одному. Я устроился на "сидушке", расслабив спину на родном рюкзаке, сидел как в домашнем кресле, и пил кофе! Мне только книги не хватало.
До самой мой смерти, память будет держать живую картину, на которой стоят вечные горы, бежит не знакомая река. Но выше всего этого великолепия, резким контрастом будет парить запах чёрного кофе из жестяной консервной банки.