РУССКИЙ СОНЦЕ.

  
    
   Весной 94-го на окраине нашего села развернулось
строительство. Это не было для нас, местных жителей, 
неожиданностью. Так как в деревне слухи 
распространяются со скоростью запаха навоза, мы уже 
знали, что участок в двадцать соток куплен каким-то типом 
из Москвы. Участок этот находился метрах в ста от 
последнего дома села и располагался на склоне холма, как 
бы весь "на ладони" перед обзором селян. Бывшие 
колхозники, те, кто ещё не свалил в город, сначала искренне 
удивились такой нелепой покупке - кругом столько свободной 
равнины, столько заброшенных полей, хоть всё скупи, - а он 
на холме решил устроиться ! Но потом, кто посмеявшись, 
кто зло сплюнув, успокились и решили - московские, чё с них 
взять-то, с причудами...
   Строительство шло ударными темпами. За пару дней 
слепили фундамент. Параллельно подвозилось очень много 
брёвен, из чего стало ясно, что дом будет бревенчатый. 
Понятно, решили селяне, какой же ещё будет дом для 
москвича, как не из дерева. Ведь он дороже кирпичного, 
раз в пять ! 
   - Эстет какой-то, по всему видать - определил бывший 
председатель колхоза, дядя Коля - хочет в экологически 
чистом домике жить, да ...
   К концу мая сруб был поставлен. И пока одни мужики 
конопатили дом, другие возводили хозпостройки и забор. У
нас, в это время началась огородная суета - надо было 
много чего посадить, чтобы осенью ещё больше собрать. 
Так как работы не было никакой, жили тем, что вырастет, и 
что-то может быть удастся продать. С утра до вечера я 
помогал матери. Таскал воду, поливал, копал, снова поливал. 
Иногда, я бросал взгляд на холм, отмечая скорость работы 
строителей. Один раз я наблюдал какой-то чёрный джип, и 
мужика в чёрном длинном плаще и чёрной же кепке. Он 
молча стоял, глядя на постройки, а один из строителей, 
видно бригадир, что-то рассказывал ему, активно 
размахивая руками. Продолжить наблюдения я не смог, 
так как меня позвала мать - пора сажать картошку.
   Лето - это для городских пора отпусков и отдыха. Для 
деревни же, это самое напряжённое время. И хотя колхозы 
погибли, страда, она и без колхозов - страда. Что посеешь, 
то и пожнёшь. И в этой хозяйской беготне, я всё же 
поглядывал на новостройку. В середине июня, когда мы с 
матерью стали сажать огурцы, на зелёном склоне чётко 
нарисовался двух-этажный рубленый дом. Ниже, 
метрах в десяти от дома, стояла баня, а ещё ниже, так 
называемые хозпостройки. Проще говоря - сарай. Дом стоял 
к селу длинной стеной без единого окна. Вход был, если 
смотреть со стороны села, с правого торца, и напротив 
входа, на расстоянии десятка метров, прижатый к забору - 
гараж. Весь участок, на котором остался старый ветвистый 
дуб и три куста шиповника, был обнесён двухметровым 
бревенчатым частоколом, заточенным вверху, как раньше 
огораживали крепости.
   - Чудит москвич - вывел диагноз дядя Коля - стену 
воздвиг крепостную, а всё просматривается, как 
на экране... Чую - скучно нам с ним не будет ...

   Как-то вечером я и мать сидели на лавочке у палисадника 
выходившего на дорогу, вдоль которой и тянулись дома 
нашей деревушки. Мать лузгала семечки, сплёвывая в 
кулёчек. Я шлифовал деревянную ложку. Мимо промчался 
чёрный джип, но в метрах ста от нас вдруг резко 
затормозил, несколько секунд постоял и стал сдавать 
задом. Напротив нас джип остановился и из него вышел 
высокий, бритый наголо мужчина в цветастой шёлковой 
рубахе и шортах. Он направился прямо к нам и мать 
тревожно мне прошептала :
   - Чего это ему надо ...
   - Не знаю ... - ответил я тоже шёпотом, тревога матери 
передалась и мне.
   Мать перестала грызть семечки, я же, упорно продолжал
шлифовать заготовку.
   - Здравствуйте ! - весело приветствовал незнакомец и 
пожал мне руку. Потом он протянул руку маме и она 
удивлённо, но поздоровалась. 
   - А можно мне посмотреть ? - спросил он, указывая на 
ложку.
   - Смотрите.
   Он взял, и присев на корточки, стал рассматривать. Мы же
в это время рассматривали его. Он был сухой, но 
мускулистый. Было видно, что мужик постоянно 
занимается спортом. На вид ему было лет тридцать-тридцать 
пять, но в растёгнутой рубашке, чётко просматривались 
мышцы груди и пресса, под обильным волосатым покровом. 
Ни капли жира. 
   - Ты что, это сам делаешь ? - он поднял лицо. Его глаза 
как-то резали своей весёлой голубизной, под крупным лбом 
в глубоких морщинах. Под глазами была заметна мелкая 
паутина, а слевой стороны пухлых губ, чётко просматривался 
шрам. Все эти морщины и шрамы придавали его лицу 
какой-то бандитский оттенок, но не отталкивали. Такие 
нравились женщинам. Я бы назвал его так, как слышал в 
одном фильме : " Бандит с очаровательной мордой".
   - Сам, а кто же ещё. - ответил я.
   - И сам разрисовываешь ?
   - Не ...
   - ... Раскрашиваю я - вмешалась мать - я, в своё время, 
закончила Г-е училище народных промыслов.
   - Здорово ! Послушайте... А... - он поднялся - Прежде 
всего давайте познакомимся. Меня зовут Павел, можно 
просто - Паша.
   - А я - Настя - я почувствовал, как мать расслабилась, и 
даже как-то повеселела, - а это мой сын - Александр.
   - Саня значит... Настя, вы эти ложки на продажу 
делаете, или для себя ?
   - В основном на продажу.
   - И почём продаёте ? - тут он почему-то широко 
улыбнулся, и стали видны его глубокие ямочки на обоих 
щеках.
  В те времена буханка хлеба стоила около ста рублей, и 
чтобы хоть как-то выжить, мы ходили на С-е шоссе, 
находившееся в семи километрах и продавали ложки. Цена 
была пятьсот рублей, но если люди начинали торговаться, 
мы могли скинуть сто, двести, а то и триста рублей. И я 
хотел было ему обьявить, но подумал, что мать захочет 
накинуть цену, и промолчал. Мать молчала тоже - она 
думала о том же, но про меня. Я посмотрел на неё, а она 
на меня. Я решил, что отвечать придётся мне, а она 
подумала, что ей. Так мы хором и рявкнули :
   - По пятьсот рублей !
   - Ха-ха-ха !!! - новый знакомый разразился таким громким
задорным смехом, что и нам стало смешно, и мы дружно
смеялись несколько минут. Когда же мы угомонились, стало
слышно, как лает наш Полкан, громыхая цепью. Он услышал 
нас и тоже не выдержал.
   И вдруг, этот человек, ещё несколько минут назад чужой и 
опасный, стал ближе, как-будто давно знакомый, и как-то 
стало ясно, что ему можно доверять, что он не обманет и 
что он верит нам.
   - Ну что ж, отлично ! - продолжил он, успокоившись, - 
Настя и Саня, я - ваш новый сосед. Во-он в том домике 
буду обитать. 
   Он указал на "дом москвича".
   - И у меня к вам будет дело. Заказ будет. Сделайте 
мне пожалуйста... ну... штук двадцать таких же 
расписных ложек. Нет. Гулять, так гулять - тридцать ! 
Тридцать ложек, и я вам за них заплачу по тысяче за 
штуку. Пойдёт ?
   - Пойдёт, - растерянно проговорила мать, - а к какому 
сроку ?
   - Да как сделаете, так и приносите. Сейчас я приехал 
на неделю. Сколько успеете за это время, столько и 
возьму. У вас есть уже готовые ?
   - Да, пять штук, - проявился я, и показав заготовку, - вот 
эта шестая. 
   - Саня, сбегай-ка, принеси готовые, а я пока с маман 
твоей расчитаюсь. - и он полез в карман.
   - Тьфу ты ! Бумажник-то в машине ! Я ща-с !
   И он побежал к автомобилю, а я рванул за ложками. Вот 
это да ! Вот ведь подвезло ! Тридцать ложек сразу ! Да ещё
по тысяче за ложку !
   Когда я вернулся, он ещё стоял у машины. Правая дверь 
была открыта, он стоял к нам спиной и разговаривал с 
женщиной, которая, оказывается, была в салоне. Я видел 
только кусок белых, как снег волос и голые колени, очень 
загорелые колени. Слышен был только резкий тон Павла, и 
какие-то возмущённые женские звуки.
   - Я так хочу ! - вдруг услышали мы, он перегнулся через 
ноги в салон, видно за чем-то потянулся, потом выпрямился, 
и разворачиваясь к нам, захлопнул дверь. Но в этот короткий
промежуток времени, я успел заметить красиво 
накрашенное лицо. Павел шёл к нам с барсеткой в руках, 
улыбаясь:
   - Всё нормально ! 
   Пока он отсчитывал деньги, боковое стекло опустилось и 
блондинка, покуривая длинную тонкую сигарету, наблюдала 
за происходящим. Я посмотрел на мать - она глядела куда-то 
всторону и пыталась сделать безразличное лицо.
   - Держите, Настя ! - окликнул её Павел.
   Мать взяла деньги, но тут же протянула их обратно :
   - Но здесь же больше ! 
   - Да, там десять тысяч, пять тысяч - аванс.
   - Нет, нет не надо, что вы...
   - Всё, Настя ! Теперь вы, как порядочные люди, просто 
обязаны поставить мне обещанные ложки. Да, Саня ?!
   - Да. - подтвердил я.
   - Молоток...
   - А ты им ещё дом купи, - послышался голосок из окошка - 
вон он какой у них хиленький !
   И тут я увидел у него такую смену выражения лица, 
которую я наблюдал впоследствии ещё несколько раз, но так 
и не смог привыкнуть - жутко было. Только что улыбающийся, 
весёлый мужчина, в мгновенье исчезал. Лицо каменело, 
взгляд упирался куда-то в неведомое, становился злым, и 
глаза проваливались глубоко внутрь. Краешки губ опускались 
резко вниз, и от этого он становился ещё страшней. Мать 
даже отшатнулась от него. А он медленно повернулся всем 
телом и уставился на обладательницу ярких губ. Через 
секунду  надменное лицо блондинки скрылось за чёрным 
стеклом. 
   Когда он обернулся, он был прежним Пашей.
   - Вы всё-таки возьмите лишние деньги, Павел. А то 
жена не довольна. - сказала мать, с какой-то гордой 
интонацией, которой раньше я никогда у неё не замечал.
    - Нет Настенька, это ваши деньги, заработанные 
деньги, заработанные трудом, а не какими-то там... 
услугами... И к тому же - эта... эта.. она не жена мне, в 
общем. Простите, и вы Настя, и ты Саня - простите 
дуру ! 
   Возникла неловкая пауза, никто не знал что сказать.
   - Знаете что, - ожил Павел -  приходите через часик ко 
мне. Будем новоселье отмечать !
   - Нет, спасибо. Мне ещё корову доить, да и других дел 
полно, а ему, - мать кивнула на меня - ещё рано.
   - А сколько же тебе, брателла ?
   - Пятнадцать ему ...
   - Шестнадцать, через две недели ! - не согласился я, 
разозлившись на мать, не понимая, зачем она солгала : 
корова уже подоена была, и меня за какого-то малыша 
держит !
   И тут, мать добила меня окончательно :
   -  Да и муж скоро должен подъехать, надо ждать.
  У меня аж глаза на лоб полезли. Такого я не ожидал !
   - А-а ! - Павел как-то потускнел, достал из кармана чёрные 
очки, нацепил их быстро на нос и тихо сказал :
   - Ну ладно... Извините, коли что не так... Как будут 
готовы ложки - приноси !
   Хлопнув меня по плечу, он грустно улыбнулся, резко 
развернулся и направился к машине.  Через несколько 
секунд внедорожник не спеша тронулся. Так медленно он и 
ехал до самого своего дома. Было видно, как из дома вышел 
какой-то дядька, открыл ворота и впустил транспорт. 
   - Ма... - оторвался я от созерцания - ты зачем это про 
мужа... это же неправда...
   - Так надо, сынок... ладно, пойду я.
   Мать вздохнула, положила деньги в карман халата, ещё 
раз бросила взгляд в сторону срубленного дома и быстро 
зашагала домой. В "крепости", Паша и дядька активно 
переносили в дом какие-то коробки.

   Поздно вечером, когда солнце уже село, я корпел над 
баклушами для новых ложек.  Мать, ушла к тёте Соне - 
"поболтать", а я на веранде сидел и стругал. Дверь была 
открыта настежь и глазела на меня чернотой, впуская и 
выпуская мотыльков, мух и прочую живность, летящую на 
свет. Где-то тарахтели деревенские мотоциклы и манил 
девичий смех.
   - Добрый вечер... - услышал я вкрадчивый голос. Я 
обернулся - на пороге, с большим пакетом в руках, стоял 
Паша. Он был в джинсовой рубахе на-выпуск, спортивных 
штанах "Адидас" и в кроссовках той же фирмы. Лицо его 
было уж слишком румяным и говорило : " Я парился в бане 
и немного выпил."
   - Здрасьте. - ответил я, стряхнув с уха стружку.
   - А где маман, если не секрет ?
   - Ушла к тёте Соне.
   - Да... Жаль...  А где папан ?
   - Нет никакого папан.
   - Я так и думал... Ну а ты как - разрешишь мне войти ?
   - Заходите конечно, - я встал, ссыпая с себя ворох 
стружек, - я сейчас уберу здесь... а могу сбегать 
за матерью...
   - Не, не надо пока, не беспокой её. Мы с тобой пока 
здесь посидим, погутарим. Ты не против ?
   Я не был против. И не потому, что он платил нам деньги,
чем-то он мне был интересен. 
   Он помог мне убраться на веранде.
   - Я вот тут кое-что принёс... - и стал выкладывать на 
стол это "кое-что" : две баклашки "Айрон-Брю", какой-то 
коньяк в красивой бутылке, много апельсин, большой ананас, 
рыбу с красным мясом, два батона и... пятисот-граммовую 
банку чёрной икры !
   Закончив, он смял пакет, оглянулся по сторонам, видно 
обдумывая, куда деть пакет, потом всё-таки положил его 
рядом и обратился ко мне :
   - Но ты не думай, что я тебя буду угощать всем этим 
бесплатно. Ха, ещё чего ! Мы будем меняться  - тащи-ка 
ты брат сюда : яблоки с вашего сада, вишни и всё, что 
растёт съедобного в вашем саду. - при этом, он как-то 
пьяно нажимал на слово " в вашем". 
   - Да вы что ! Какие яблоки в середине июня ?! - и я не 
выдержал,  рассмеялся над незнанием этого городского.
   Он хмельно улыбнулся :
   - Лох я городской... ёлы-палы... ладно ! А что есть ? 
Капуста может квашеная ?...
   - Есть ! И капуста есть, и огурцы, с прошлогоднего 
засола остались !
   - Ба-а ! Тащи дружище ! - он так искренне и дико 
обрадовался, как будто не ел солёных огурцов сто лет.
   - Ох, ща оторвусь ! - кричал он потирая ладоши - Они 
наверно в подвале ? Пойдём вместе, я помогу !
   Я спустился в подпол, а он остался наверху, чтобы 
принимать. Наложив в одну тарелку капусты, в другую
огурцов, я вспомнил про третью кадушку, стоявшую в углу
с мочёными яблоками. Мне захотелось сделать Паше 
сюрприз - почему-то я был уверен, что ему должны 
понравиться мочёные яблоки. Я передал ему тарелки и 
сказал чтоб он шёл, а я скоро приду. Он двинулся на веранду, 
восхищённо восклицая : " М-м-м, а запах..." Набив под 
завязку кастрюлю, я вылез из подпола и появился на 
веранде с яблоками на перевес, ожидая эффекта. 
Эффект был.
   - Оба-на ! Вот это да ! Мочёные яблочки ?! - он взял 
яблоко, поднёс к носу, и сладостно зажмурившись, 
втянул запах .
   - Бочковые... - прошептал он - Господи...
   И я увидел, как через сомкнутые веки, просочилась слеза.
Такого эффекта я не ожидал. Чего это он, от запаха мочёных
яблок что ли ? Он опустил голову на грудь так, что мне был 
виден только его лысый затылок, шмыгнул носом, провёл
тыльной стороной ладони по глазам, потом глубоко вздохнул,
и резко выдохнув, поднял голову.
   - Спасибо брат... - глаза его были влажными, но не 
грустными, и голос слегка дрожал - Спасибо тебе Саня... 
Ты наверно удивляешься, что городской идиот от 
мочёных яблок торчит... Эх, Саня... Я выпью, с твоего 
позволения ?... Ты-то, не пьёшь ?
   Я отрицательно покачал головой. Я тогда действительно 
не пил ещё. Попробовав пару раз пиво, оно показалось мне 
горьким и не вкусным, я не испытывал к алкоголю никакого
интереса.
  Он одобрительно кивнул, налил немного коньяка, потом
посмотрел на меня, налил полный стакан "Айрон-Брю" и
подвинул его ко мне :
   - Сань, ты когда-нибудь пил такую воду ?
   - Нет.
   - Тогда давай выпьем с тобой за знакомство и ты мне 
скажешь потом - как тебе эта водичка.
   Он резко выпил коньяк, выдохнул и стал жевать мочёное 
яблоко, издавая смачные звуки :
   - М-м... М-м... Вкус списсфисский... М-м...
   Я сделал пару глотков,  мне понравилось и я выпил весь
стакан.
   - Ну ? Как ? - спросил Паша, указывая на пустой стакан.
   - Что-то такое... необычное...
   - Вот ! Вот именно ! - он радостно закричал - Необычный 
вкус ! Именно этого я и ждал от тебя ! Саня - ты 
молоток ! Ты... ты мой друг навеки ! Дай пожму тебе 
руку !
   И он долго теребил мою ладонь, я же не мог понять - 
отчего такая бурная реакция ? Успокоившись, он молча стал 
резать хлеб, потом открыл банку с икрой, жирно намазал три 
бутерброда и положил их передо мной, потом подвинул ко 
мне все апельсины, ананас, красную рыбу и бутылки с водой. 
При этом он припевал : " Ты всё что есть неси на стол, 
оставь на-после злые вести..." Перед собой же поставил 
капусту, огурцы и яблоки, и довольный опустился на 
табуретку.
   - Сань, ты ешь, пей, закусывай в общем, и слушай, а я 
буду говорить. Дело в следующем : я буду приезжать 
сюда периодически, по возможности почаще. Но мне 
нужен сторож - охранять дом в моё отсутствие. 
Надёжный, не пьющий, не болтливый, что не маловажно, 
местный человек. И я хочу тебе предложить эту 
работу. Будешь получать зарплату. Как ? - мы это 
решим, или переводом, или когда приезжать буду. Оклад 
я тебе сделаю  ............ рублей. Нормально, я думаю. 
Бедствовать не будете. Но мои условия таковы : в моё 
отсутствие, ты должен будешь жить в моём доме. 
Днём конечно, если маман помочь там, или что - 
пожалуйста, можешь, но постоянно держи в поле зрения 
дом, благо недалеко живёте, да и двор мой 
проглядывается отлично. Ну а ночью - присутствие 
на обьекте обязательно. Вот так, вкратце. 
Подробности потом, если согласишься. Что скажешь, 
Александр ?
   Пока он говорил, я жевал бутерброды с икрой и запивал
водой с интересным вкусом. Согласен ли я ? Неужели я мог
отказаться ? В нашей местности уже давно не было никакой
работы. Мужики, кто подался в город, кто спился. Бабы
держались на подножном корму, что вырастят и продадут.
А здесь работа, живые деньги, и рядом с домом ! 
   - Я согласен !
   - С чем это ты согласен ?
   Мы обернулись. Мать стояла на улице, у входа на веранду.
    - О, Настя, наконец-то ! Присоединяйтесь, а то мы вас 
заждались !
   - Я и вижу, что заждались. - она зашла, бросила взгляд на 
стол, внимательно посмотрела на меня - Пил ?
   - Нет ма ! Ты чё ?
   - Нет Настя, он не пил. Он только воду, - вступился за 
меня Паша, - а коньяк, это я употребляю. Мы вас ждём, 
надо новоселье отметить, за знакомство выпить, и 
дела обсудить.
   Мать прошла, села за стол. Паша налил ей коньяк, добавил 
себе и попросил меня, чтобы я сделал ещё бутерброды с 
икрой. Пока я намазывал, он порезал рыбу.
   - Вот Настя, угощайтесь. Выпьем за знакомство, за 
Вас - Вы такая красивая ; за сына Вашего - парень что 
надо ; за то, чтобы у Вас всё было хорошо !
   - Спасибо. - ответила мать.
   Они выпили, закусили, и мать продолжила :
   - Так какие дела вы тут обсуждали ?
   -  Ма, дядя Паша предложил мне работу - охранять его 
дом ! И я согласился.
   - Он, видите ли, согласился. Что - слишком взрослый 
стал ? Со мной уже не надо советоваться ? 
   Паше, наверное стало совсем хорошо. Он с несходящей 
улыбкой уничтожал яблоки и не вмешивался в наш разговор.
   - Ма, ну это же работа. Нам что, деньги не нужны ? 
Тем более, хорошие деньги ! Если ты против, я  конечно 
не пойду. 
   - Да нет, я не против, надо просто обсудить детали...
   - Вот ! - оживился Павел - Точно в цель ! Вот сейчас ещё 
чуть-чуть выпьем и будем обсуждать детали.
   И он быстро разлил спиртное и подал стакан матери :
   - Прэго, синьора ...
   - Грациа. - ответила мать, чем вызвала рисунок искреннего 
и приятного удивления на лице Паши.
   - За Вас, Настенька. За Ваши золотые и добрые руки, 
которые делают такие красивые ложки и такие 
вкусные яблочки !
   Они выпили ещё, после чего, мать спросила меня, не пора 
ли мне спать. Я возразил, что надо бы обсудить ещё детали, 
но мать сказала, что детали они обсудят без меня, и завтра 
она мне всё расскажет. Я не хотел уходить. Мне хотелось 
ещё поговорить о чём-нибудь с Пашей. Я был уверен, что 
он может рассказать много интересного, нового, из того 
мира, откуда он появился. Но Паша, подморгнув глазом, 
пообещал мне, что у нас ещё будет уйма времени 
для общения. И я ушёл.
   Когда я лежал в ожидании сна, был слышен гул их голосов. 
Слова до меня не долетали, различались только интонации.
Сначала серьёзные, затем вспышки смеха. Потом мать 
что-то долго говорила, а Паши не было слышно. Позже, он 
заговорил каким-то игривым тоном, и мать отвечала ему 
тем же.  " Кадриться начали " - подумал я засыпая, и 
провалился...

   За ту неделю, что он пробыл в деревне, мы успели сделать
только десять ложек. Уезжая, Паша выдал матери деньги за
все тридцать заказанных, мотивируя тем, что он пока точно 
не знает, когда приедет, а деньги нам пригодятся. Тем более
причиной такого "медленного производства", как он 
выразился, был именно он. И это действительно было так.
   Один раз, я водил его на рыбалку, на утреннюю зорьку. Он
долго восхищался чистотой воды в реке Вороне, 
распрашивал меня какая рыба водится, на что клюёт, где 
лучшие места, и с неподдельным интересом слушал. Он 
искренне радовался и восхищался, когда я выуживал 
очередного окуня или плотвичку, и делал смешные грустные 
гримассы, вытаскивая пустой крючок на своей удочке. Я 
смеялся, а он, якобы сердито, обещал мне, что ещё покажет 
мне класс . Одного червяка он уговаривал, другому угрожал, 
обещая сделать "кирдык", вызывая у меня ещё более 
громкий смех. Потом, он вроде бы понял, в чём дело, и 
заставил меня поменяться с ним местами. Но я опять таскал 
одну рыбину за другой, а у него никак не получалось. Затем, 
Паша решил, что рыба у него не клюёт, потому что он 
"нэ мэстный", и когда, наконец, вытащил маленького 
пескарика, долго внушал ему :  " Пэрэдай своим, слющай да, 
што я мэстный, вах !" И отпустил пескаря.
   В конце концов, ему удалось всё-таки поймать две плотвы 
и одного большого окуня. Я же натаскал восемнадцать 
окуней и двадцать пять плотвичек.
   В один из дней мы ходили за грибами, и здесь он показал 
себя, как знатока множества видов грибов, и "специалиста по 
собиранию". Я узнал много нового о том, где и какие грибы
растут гуще, и в какое время года; как их солить и 
мариновать; какие грибы лучше солить или мариновать, а 
какие жарить и варить. Когда я удивился его познанием 
грибного дела, ведь он был городским жителем, он 
остановился, и глядя в землю, задумчиво произнёс :
    - Знаешь, Саня, я только живу в городе, городским же я, 
наверно никогда не был... Так же, как можно быть среди 
бандитов, но бандитом не стать... или жить среди 
русских, но не быть русским... - и тягучая тоска была в его 
голосе.
   Лишь несколько лет спустя, я понял смысл этих слов, а 
тогда, мне импонировало то, что он разговаривал со мной 
наравне, как с ровесником, как со взрослым, и я никогда не 
слышал от него мата, в отличии от местных. И в первые же 
дни знакомства он запретил мне называть его "дядей". Так 
же, мне нравилось то, что он не распрашивал меня о 
погибшем отце, и вообще не доставал глупыми 
расспросами. Не знаю, может быть ему мать всё 
рассказала, но он никогда не пытался "влезть в душу". Я, в 
свою очередь, тоже не донимал его вопросами : кто он, 
чем занимается, хотя местные мужики и пацаны, постоянно 
приставали ко мне, чтобы я им рассказал о Паше. Они были 
уверены, что я всё знаю, но загордился знакомством с 
москвичом и не хочу больше "общаться с дярёвней".
   Когда Паша уезжал, я почувствовал грусть, и видел что 
мать тоже переживает. Кстати, с того самого вечера, когда 
он пришёл к нам, я никогда больше не видел блондинку. Куда 
она исчезла, непонятно. И вообще - впоследствии, в его 
доме не было ни одной женщины, кроме моей мамы. 
Вот так...
  
   Полетели дни, потекли недели, месяцы. Паша приезжал, 
когда раз, когда два в месяц. Иногда, он зараннее 
предупреждал о дате своего приезда, а бывало, что 
появлялся внезапно. Длительность его визитов была от трёх 
дней до недели, и не зависела от времени года. Было время, 
когда он не появлялся целый месяц, и я начинал 
беспокоиться. Мать, судя по всему, тоже волновалась, и 
приходила ко мне "на пост" вечером. Мы сидели на 
ступеньках веранды и смотрели на асфальтированную ленту, 
рассекавшую нашу деревушку и уходящую дальше, в поля, в 
опускающееся Солнце, и внимательно всматривались в 
каждую точку, появившуюся на дороге и двигавшуюся в 
нашу сторону.
   Летними днями, я конечно работал у себя в саду, в огороде,
изредка поглядывая за домом Паши, и приходил "на 
дежурство" только на ночь. Поздней осенью же, зимой и 
ранней весной, когда работ на земле ещё не было, я мог 
целыми днями и ночами пребывать "на обьекте". Я не просто 
охранял дом, - я читал. Хозяин дома обладал огромной 
библиотекой, которая постоянно пополнялась новыми 
книгами. Я читал много и взахлёб, потому что открыл для 
себя новых писателей, доселе мне неведомых.
   Вообще, в его доме самым ценным была именно 
библиотека. Не было никакой техники - ни телевизора, ни 
магнитофона или приёмника. Мало того - не было 
электричества и газа, а поэтому не было  холодильника и 
плиты. Скоропортящиеся продукты он хранил в погребе, а 
зимой вывешивал в сумке за окно. И ночью я читал при 
свете керосинки, так как Паша предпочитал именно такое 
освещение, - ни какой цивилизации.
   Мебель была вся из дерева, и добротно сделанная. В 
нижней комнате, у правой стены стоял круглый стол, 
окружённый четырьмя табуретами, а ближе к выходу - 
большая русская печь. Противоположная стена была 
одной сплошной этажеркой с книгами. В торцевой, 
восточной стене, было большое четырёх-створчатое окно, 
которое открывалось настежь, если позволяла погода, и 
Паша мог сидеть часами, и смотреть на огромный холм за 
рекой Вороной, называющийся Лысой горой, на 
перекатывающиеся волнами заброшенные луга, на облака, 
то медленно, то быстро пенящиеся, над редко 
начинающимся лесом на макушке холма.
   На втором этаже комната глазела двумя окнами, на восток 
и на запад. Так, что можно было утром радостно встречать 
восходящее Солнце, а вечером торжественно провожать 
красивый закат. В этой комнате стояла единственная  в доме 
кровать, небольшая тумбочка и кресло-качалка из прутьев.
На стене висело несколько полок с книгами и старые
"бабушкины" часы с кукушкой, с длинными цепями и гирями.
   На веранде, окружавшей дом с западной и северной 
сторон, так же стоял плетёный стол и два кресла-качалки. 
В зависимости от настроения, для созерцания той или иной 
картинки, кресла и стол передвигались. На стол 
выставлялись "яства" и напитки, Паша, медленно покачиваясь 
в кресле что-то пил, закусывал и "наслаждался видами". В 
такие моменты он предпочитал оставаться один. Он с 
первых дней знакомства меня честно предупредил :
   - Саня, когда я буду приезжать, если я дополнительно 
тебя о чём-то не попрошу, то ты свободен. Можешь 
отдыхать, заниматься чем хочешь. Ты только не 
обижайся - мне нужно какое-то время побыть одному, 
отойти от города, от людей отдохнуть, понимаешь... У 
меня к тебе будет только одна просьба. Если тебе не 
трудно, пока я разгружаюсь, то-сё, не мог бы ты 
растапливать мне баньку. Как растопишь, всё - отдыхай, 
а я тебя найду, если будешь нужен, хорошо ?
   На том и порешили. Когда он приезжал, я подготавливал 
баню и уходил. Вечером, после того, как он попарился, его 
можно было видеть сидящим на веранде до полной темноты. 
Потом, он или разводил костёр, или ставил керосинку, и его 
медленно раскачивающийся силуэт, то пропадал во тьме, то 
выплывал на слабый мерцающий свет. Бывали вечера, когда 
мать скрашивала его одиночество и они долго о чём-то 
разговаривали.
   Изредка, Паша целыми днями мог слушать музыку, которую
включал в машине. Такую музыку у нас в округе никто не 
слушал. Это были русские оперные певцы прошлых лет. 
Особенно он любил Шаляпина и Собинова. Из эстрады 
современной, он уважал Никольского и Лозу, а из 
иностранцев - Смоки, Иглз и Челентано, зависимо от 
настроения. Бывало у него и настроение для танцев. Вдруг, 
средь бела дня, над деревней раздавались задорные ритмы 
итальянцев, и всякий, кто глядел на его двор, мог увидеть 
весело крутящегося и раскидывающего руки и ноги в разные 
стороны, городского сумашедшего, подпевающего : 
" Ма-ма-ма Ма-ма Мария-ма..." Но такие случаи были редки - 
в основном он предпочитал тишину.
   И в тишине он тоже мог отчебучить чего-нибудь эдакого. 
Так однажды летом к нам на огород залетела тётя Соня, с 
криками : " Насть, ты глянь - чё твой-то учудил !"
   - Какой он мой... - проворчала мать, отрываясь от 
прополки - ... Господи... - она выпрямилась и загораживая 
ладонью глаза от солнца, стала смотреть. Я тоже вгляделся. 
Паша, как раз выходил из дома, неся бутыль чего-то, и он 
был... абсолютно голый ! Он подошёл к большому  голубому 
полотенцу, лежащему посреди двора, как экран для всей 
деревни, и лёг на спину, широко раскинув ноги и руки.
   - Ну ты глянь, чё творит, а ?! - простонала тётя Соня.
   - Чё, чё ! Загорает человек ! - весело воскликнула мать и 
рассмеялась. Я тоже засмеялся. Какую-то задорную 
гордость почувствовал я от того, что знаю этого человека, и 
ощутил весёлую зависть, потому что я бы так не смог. " А 
может и я смогу... когда нибудь..." - с надеждой подумал я.
   - Ты бы поговорила с ним, чё он нам тут порнографию 
устраивает ! А то я в милицию пожалуюсь ! - не 
унималась тётя Соня.
   - Он свободный человек. И на своём дворе может 
делать всё, что захочет. - отрезала мать - Иди жалуйся 
куда хочешь, только не мешай работать. - и продолжила 
полоть свеклу. И я с ней, довольный материнским 
поведением.

   Тем временем по селу ползли слухи о связи Паши и моей
матери. Несколько раз я замечал, как шушукаются соседки,
замолкая, когда я проходил мимо них. А однажды,  в октябре
97-го, я подрался с Серёгой Еськиным, местным рыжим 
верзилой. Разговаривая с пьяными мужиками, он нарочито 
громко сказал : 
   - Наська, городская подстилка, нашла себе городского 
ё-аря, деревенские х-и её уже не устраивают.
Пелена гнева отключила моё сознание и я бросился на него. 
   Били меня трое - Серёга и братья Тураевы. Неделю я 
лежал в Пашином доме, а мать приходила и выхаживала 
меня. Лицо моё было похоже на большой синий помидор.
   К тому времени, когда приехал Паша, лицо уменьшилось в 
размере и поменяло окраску - стало светло коричневым. 
Большой отходящий синяк - было моё лицо. Паша конечно 
заметил, но абсолютно ничего не сказал по этому поводу, 
как будто ожидал чего-нибудь подобного. Попросил меня, 
пока никуда не уходить, выгрузил привезённые продукты, 
спросил, дома ли мать, взял бутылку коньяка и пошёл к нам. 
Не было его около часа. Я за это время приготовил баню.
   Вернувшись, он сказал :
   - Саня, если надо, можешь идти домой, но через час 
приходи. А ежели дома делать нечего, то оставайся 
здесь, я попарюсь, и мы с тобой посидим, поговорим. 
Есть серьёзный разговор. Лады ?
   Я остался. Пока он парился, я сделал его любимый салат - 
огурцы, помидоры, редиска, лук и немного подсолнечного 
масла. Такой салат он мог есть без остановки килограммами.
   Вскоре мы сидели на веранде и ужинали. Осень была 
тёплой, поэтому мы решили остаться на свежем воздухе. 
Затухающее Солнце погружало во мрак деревню, которая 
лежала перед нами. Паша пил свой любимый коньяк и часто 
курил.
   - Сань, тебе весной на службу ?
   - Да.
   - Ты уже вполне взрослый, и поэтому я хочу поговорить 
с тобой, как мужчина с мужчиной. - Он глотнул спиртного и
прикурил сигарету. -  Как ты думаешь, Саня - почему я 
тогда подъехал именно к вам, и попросил именно тебя 
сторожить мой дом ? Думаешь, потому что меня 
заинтересовали ложки ? Ложки, это конечно хорошо, 
бесспорно, но была другая, более веская причина. Я бы 
может быть так и промчался мимо, и ничего бы между 
нами не было, между мной и тобой, между мной и твоей 
матерью, если бы случайно не бросил взгляд в вашу 
сторону. Видно судьба... 
   Он налил ещё, выпил залпом, прикурил сигарету и
 продолжил :
   - ... Судьба... Меня поразило увиденное  - твоя мать 
сидела, грызла семечки и сплёвывала в кулёчек !  Ха ! - он 
ударил ладонью по столу - И это в деревне-то ! У нас в 
городе, и то большинство плюётся на землю ! Все гадят 
где угодно и как попало, а тут - в деревне, человек, 
очистки от семечек  - и в кулёчек ! Да разве я мог 
проехать мимо, Саня ?! - он явно захмелел, глаза его 
увлажнились - Эх, Саня... Твоей маман цены нет ! Такие 
люди как она - огромаднейшая редкость ! 
О-гро-мад-ней-шая, Саня ! Поверь мне, и по возможности
запомни хоть частичку того, что я тебе сейчас 
наговорю... 
  Можно быть инженером с высшим бразованием, но 
быть дураком. Можно быть академиком, но не обладать 
культурой. Можно считать себя православным 
христьянином и соблюдать посты, но не иметь души, 
Саня ! Втирать людям о вере, о Боге, и одновременно 
служить спецслужбам и стучать на соседа. Можно быть 
здоровым и крепким, но быть трусом ! И можно казаться 
добрым и верным другом, на самом же деле, быть 
гнидой, способной на подлость и предательство ...
   Паша глубоко затянулся, помолчал, и продолжил :
   - ...Я всё знаю про вашу семью : кто был твой отец, а 
он был культурный и добрый человек ; что вы уехали из 
города, - твои родители решили жить в селе ; как погиб 
твой отец, знаю ; и даже представляю - за что 
подожгли ваш дом... 
   Он наклонился над столом, приблизившись ко мне, держа
между пальцев окурок. Длинный пепел, вот-вот свалится в
салат.
   - ... За то, Саня, что вы были чужие... были и остались
чужими. Чужие потому, что твой отец не хотел пить с 
местными мужиками, не хотел становится, как они. 
Чужие потому, что отец твой говорил на другом, не 
понятном для них языке - не матерном. И чужие потому, 
что твоя мать не плюёт на землю. А русские люди не 
любят тех, кто выбивается из стада, Саня !  -  последние 
слова, он почти кричал. Глаза его горели злым блеском - Не 
любят, боятся и стараются уничтожить всех, кто 
не плывёт по течению ! Кто хочет идти против 
течения, кто желает жить по своему ! И дикая злость 
и зависть сжирает русских от того, что сосед живёт 
чище, и не дай Бог чуточку лучше ...
   Вот и вы - стали денег зарабатывать, дом 
отремонтировали, из-за чего стали ещё больше
ненавистными для местных...
   Он с силой смял окурок, налил себе, залпом выпил, и 
загрёб деревянной ложкой салат. Долго сидел и жевал, 
уставившись в пол. Стало совсем темно и я видел только 
его силуэт. Я принёс керосинку, зажёг и поставил на стол. 
Паша снова курил. Он совсем охмелел.
   - Поверь мне Саня... я знаю, что говорю... ты уже 
столкнулся с добрыми русскими соседями, - и он пальцем 
показал на моё лицо, - но ты молодец... Так держать ! И 
запомни Саня - скоро на службе, тебя тоже попытаются 
сломать, сделать таким, как все... но я уверен, что не
удастся им сломать тебя, Саня ! Не поддавайся ни за 
что ! Главное - ни за что не поддаваться !  - тут он резко 
вскочил, согнул одну руку в локте, прижав другой, 
и закричал - ... вот им всем ! Вот им всем, Саня !
   Он подскочил к перилам, и с этим же характерным жестом, 
стал кричать в темноту, в сторону деревни :
   - А вот вам всем ! Нате ! Вот вам всем, слышите, 
получите ! Вот вам всем, суки ! А-а-а-а !...
   Где-то далеко откликнулось эхо : а-а-а... Залаяли собаки.
Паша, тяжело дыша, налил полный стакан, и пошатываясь,
торжественно произнёс :
   - За свободу, Саня ! 
   Снова повернулся в сторону деревни и закричал диким
голосом :
   - Мы пьём за свободу !  Слышите, вы ?! Мы пьём за 
свободу !
   Собаки занялись пуще прежнего.
   - Слышишь, Саня - как их собаки лают на свободу...
У-у, жандармские ищейки...
   Он стал пить. Было видно, что тяжело ему идёт  коньяк, 
но он, обливаясь, всё равно выпил до дна, и не закусывая, 
прикурил сигарету. Выдыхая, он как-то уже умиротворённо,
заплетающимся языком произнёс :
   - А за мать ты не беспокойся... служи  спокойно... я её в
обиду не дам...
   - Ты за себя-то побеспокойся сначала ! - вышла из 
темноты мать - Вы что тут устроили ,а ? Чего ты 
горланишь на всю округу ?
    - О, Настенька ! Как я рад...
   - Ну-у, понятно. Всё, Паш, хватит тебе. Давай, пошли 
спать. - и она стала поднимать Пашу. Обернулась ко мне -
Помоги. 
   Я не двинулся с места - был уверен, что не надо его 
тащить, как мешок, как деревенские бабы тащат своих 
облёванных пузатых мужиков. Паша, задержав руку матери, 
посмотрел на меня, ухмыльнулся, одобряя моё действие, 
вернее - бездействие.
   - Всё правильно, Саня... Я в тебе не ошибся... - и 
обращаясь к матери - Настенька, никогда не пытайся 
меня куда-то вести, и уж тем более нести, 
пожалуйста... В каком бы состоянии я не был - я всегда 
способен добраться самостоятельно... Спасибо, конечно 
за заботу...
   - Паш, ну ты же...
  - Спокойно... только спокойствие... дело-то 
житейское... Ладно ребята... я пошёл спать, завтра 
увидимся... простите, коли что не так...
   И он, пошатываясь, побрёл в дом.

   Последнюю зиму перед службой мы провели так же, как и 
предыдущие. Я охранял дом и читал книги. А когда приезжал
Паша, мы ходили на подлёдную рыбалку, катались на лыжах 
и на коньках. Вечерами, мы садились у печки, и под светом 
керосинки общались. Когда Паша употреблял свой любимый 
коньяк, я пил "Айрон Брю". Нередко мы устраивали просто
чаепитие с тортом, привезённым Пашей, или с пирогами, 
которые испекала мать. Нам было весело и интересно 
втроём. Паша, когда был в настроении, рассказывал 
интересные истории из своей жизни и множество анекдотов.
   Деревенские действительно всё меньше общались с нами,
и мать переживала, что нас снова могут поджечь. На что 
Паша, полушутя приглашал нас перебираться жить в его дом, 
или построить новый, поближе к нему.
   Весной я был призван на службу. Паша не смог приехать, 
поэтому провожала меня одна мать. Теперь, охрана дома
и ведение хозяйства - всё оставалось на её плечах. Мы
пообещали чаще писать друг другу, и я просил её, что в 
случае, если ей будет тяжело, чтобы она не стесняясь, 
говорила всё Паше. Он что-нибудь придумает и поможет, 
я был уверен.
   Служить я попал в ракетные войска. Один раз, меня 
пытались заставить старослужащие делать то, чего я был не 
обязан, и пробовали оказать физическое воздействие, для 
убедительности. Но их доводы меня не убедили, и два "деда"
разлетелись в разные углы казармы. Больше ко мне 
претензий не было. 
   Все время службы, я исправно писал матери два письма в 
месяц. По возможности отправлял фотографии. Мать 
писала, как гордиться мной, и как военная форма мне идёт, 
и как я возмужал, - в общем обычные материнские письма. 
Также постоянно передавала приветы от Паши. 
" ...Он говорит, что очень скучает, что привязался к тебе, и 
что ты очень хороший собеседник, потому что не задаёшь 
глупых вопросов и умеешь слушать ..."
   В одном из писем, мать сообщала, что видела, как Паша
разговаривал с Серёгой Еськиным. Они стояли на берегу 
реки, и Паша что-то резко говорил, а Серёга понуро 
слушал, опустив голову. Она боялась, что дело дойдёт до 
драки - все знали Серёгу, как "пьяницу и дебошира", но 
ничего не произошло. Серёга, также угрюмо развернулся и 
медленно побрёл вдоль реки, а Паша долго стоял и смотрел 
ему вслед. Когда вечером, мать решила спросить его о 
разговоре у реки, он сказал, что ей показалось, и мать 
больше не стала расспрашивать. Уже знала - бесполезно. 
Если Паша не хотел чего-то рассказывать,то лучше его не 
трогать. После этого разговора, Серёгу никто не видел - он 
собрал вещи и куда-то уехал.
   Следующим летом Паша приобрёл коня. В соседнем селе, 
у одного дядьки был старый коняга, которого хозяин 
эксплуатировал по полной программе. Паша выкупил коня у
деда, увидев как тот хлещет бедное животное. Переделал 
под конюшню  гараж и теперь Буцефал, так он назвал коня, 
живёт у него. Мать, в письмах иногда жаловалась, что 
прибавил Паша ей хлопот. Ведь ей приходилось теперь, 
помимо прочих обязанностей, кормить и выводить в поля 
"этого парнокопытного". С кормёжкой проблем не было - 
Паша закупил овса на целую кавалеристскую роту. А вот 
стреножить мать не решалась и потому выводила Буцефала  
на луга, как корову, - вбивала колышек с длинной верёвкой и 
конь пасся на определённом участке. Когда же Паша 
приезжал, все обязанности "по уходу за животными" он брал 
на себя. А количество животных росло. Помимо коня, были 
уже две кошки и кот, пёс без одной ноги, по кличке Сильвер, 
пять куриц и петух, семь гусынь и гусак.
   Мать вообще заметила, что Паша стал как-то с интересом
заниматься сельским хозяйством. Посадил, с помощью
матери, огурцы, капусту, морковь и лук, редиску и картофель. 
И принимает "активное участие" в прополке, удобрении и 
поливе "выращиваемых культур". Так же с удовольствием 
кормит птицу и устраивает "проминад" с "бойцовым конём" - 
так он называет своего Буцефала. Конь, действительно 
оклеймался, отъелся на овсе-то, и прикипел к Паше. 
Частенько они гуляют вдвоём по окрестным полям.  
   " Представляешь, - писала мать, - несколько раз я видела, 
как Паша идёт по полю и разговаривает с рядом
вышагивающим конём. Причём, Паша яростно размахивает 
руками, что-то рассказывает ему, а тот идёт и машет головой,
как-будто соглашается. Паша никогда не надевает на него ни
узды, ни седла, и тот ходит рядом и не убегает.  " Мы оба -
Нгуингмы, - говорит Паша, - и поэтому понимаем друг друга "

   Будущее, кажется далёким и долгим, прошедшее время -
пролетевшим мимолётно. Два года прошли, и в июне 2000-го
я демобилизовался. Когда я приехал, матери не было дома,
двери на замке. По стоявшему джипу я определил, что Паша
на месте, и я подумал, что возможно мать тоже у него.
  Подойдя к воротам, я увидел табличку, которой раньше не 
было. Надпись гласила : " Осторожно - злой хозяин ! " А 
внизу другая : " Ступай себе с Богом ! " Я всё же решился 
войти.
   Двор казался пустынным, но как только я пересёк 
половину территории, и оказался под пышным дубом, на 
меня откуда-то выскочил неуклюже прыгающий лохматый пёс. 
Пару раз он издал что-то вроде лая, больше похожего на 
кваканье, но подпрыгав ко мне, он радостно забрезжил 
хвостом. Я погладил добродушную дворнягу.
  - А ещё сторожевой пёс называется. За что я тебя 
кормлю, Сильвер ? - услышал я голос откуда-то сверху.
   Я поднял голову и вгляделся в листву дуба, пытаясь 
отыскать Пашу - это был его голос.
  - Ну чё зыришь ? Залазь давай ! - сказал дуб. 
   Я с радостью стал лезть по раскидистым веткам. Как мне 
его не хватало ! Как не хватало его юмора и какого-то 
весёлого спокойствия ! Мы не виделись два года, а он мне 
невозмутимо - "залазь давай" !
   Он сидел на слиянии двух толстых веток, которое 
образовывало некое плато, причём такое огромное, что 
кроме него, там помещался его импровизированный стол - 
стоял глиняный горшок с молоком, половина буханки 
ржаного хлеба и кучка зелёного лука.
   - Здорово служивый ! - он пожал мне руку, и окинув 
взглядом крону, предложил - Располагайся !
   Я устроился на соседней ветке. Он протянул мне кружку с 
молоком, потом, отрезав толстый ломоть хлеба, передал 
мне вместе с луком.
  - Ешьте, пейте гости дорогие !
  - А где ж коньяк ?
  - Всему своё время, Саня.  Тысяча чертей, рад тебя 
видеть без петли на шее !
   Я стал есть хлеб, запивая молоком, он всматривался в 
меня. А я в него. Он не особо изменился. Прибавилось 
немного морщин, как мне показалось, и взгляд стал грустнее.
  - Возмужал дядя. - наконец одобрительно кивнул он, и как-то
с облегченьем выдохнув, упёрся взглядом, сквозь листву, на 
пробивающееся тонкими нитями света Солнце.
   В последних письмах мать сообщала мне, что Паша стал
подолгу "засиживаться на дубе", утверждая, что там ему 
спокойно, и хорошо думается. Вот и сейчас он сидел, молча
смотрел вдаль, - ни бурной радости, ни крепких обьятий, ни
расспросов о службе и планах на будущее. Как будто он всё
уже давно знает, что было и что будет. 
   Словно отвечая на мои мысли, Паша медленно произнёс,
глядя в пространство :
  - Всё будет хо-ро-шо ...
    То ли от его спокойствия, то ли от вековой крепости и 
пышности дуба, и мне стало покойно и уютно. Так мы 
просидели, как два ворона - молча созерцая окрестности, - 
около часа. Тут я услышал звук твёрдых шагов и посмотрев 
вниз, увидел серую спину коня, обмахивающегося хвостом.
   - О, Буцефал ! Это он за мной пришёл - приглашает на 
прогулку. Надо спускаться.
   Мы слезли. Буцефал был старым, но ещё крепким конём. 
  - Познакомьтесь - это Саня, а это Буцефал.
   Конь понюхал моё плечо, губами пошамкал погон и языком
лизнул моё ухо. Я погладил его по теплой шее.
  - Всё : теперь ты тоже Нгуингм ! Он тебя признал - 
радостно заключил Паша. - Ладно. Мы пойдём прогуляемся, 
а ты пока порадуй маман. Вон она бежит.
  Я посмотрел в сторону села. Мать действительно бежала,
"со слезами на глазах"...
   
   Вечером мы сидели втроём у костра - отмечали моё 
возвращение. Я был на одном конце большого пледа, на
другой стороне сидели мать и Паша, а между нами были
разложены домашние кушанья. По поводу моего прибытия,
была убит один гусь, который сейчас покоился среди яблок.
Я видел, как Паша, прежде чем прикончить гуся, склонился 
над ним и долго что-то говорил. Я толкнул мать плечом и 
кивнул на Пашу, она шепнула мне на ухо : " Просит прощения 
у гуся, за то что приходится убить его. Это древний 
индейский ритуал... "
   Паша был в ударе. Он пил свой любимый коньяк, закусывал 
любимыми мочёными яблоками и прочими домашними 
заготовками матери, много шутил. Мать, хмельная и 
счастливая, то и дело перебивала его, желая послушать 
мои "рассказы дембеля". Паша же кричал :
  - Ну всё ! Сейчас служивый заведёт свои кутузовские 
байки, о том, как он суп из топора варил ...
  - Прекрати ! - мать шутливо била его в плечо - Какие 
байки ?!  Дай матери сына послушать, - не виделись 
два года !
   Паша смеялся, выдавая : "ой-ой-ой, сю-сю-сю", мать 
сильно толкала его, и он валился на плед, заливаясь смехом. 
Мать грозно говорила : "у-у вражина", и обращаясь ко мне :
   - Не слушай его, сынок. Расскажи лучше - вот этот 
значок у тебя за что ?...
   - За штурм Измаила ... - заходился в конвульсиях Паша. 
   А я смотрел на них и был счастлив. Счастлив оттого, что 
вернулся домой, вернулся туда, где меня ждали, где я был
нужен. Счастлив, потому что маме моей было хорошо
с Пашей, это было видно по всему. Потому что нахожусь,
наконец-то, среди своих, среди тех двух человек, которые 
мне дороже всего, ради которых я способен на всё. Эти два 
человека и были - мой мир. 
   Потом мы пели песни. В основном, пела-то мать, я и Паша
"подвывали", так как полностью не знали ни одной русской 
песни. Когда мама запевала старинный русский романс, мы 
замолкали, зная, что это её любимая тема. Мама начинала 
томно и тихо, потом голос её разворачивался, и вскоре уже 
плавно расплёскивался над невидимыми в летней черноте 
огромными холмами и бесконечными полями.
   Когда она закончила, мы ещё некоторое время сидели 
молча. Казалось, что её лёгкий голос ещё звенит над округой, 
и тишина была торжественной. Потрескивал костёр. Паша 
подбросил пару поленьев и сел, а мать положила голову ему 
на плечо. Глядя на них, меня осенило :
  - А почему бы вам не поженится ?
    Я попал в точку. Они переглянулись.
  - То есть... ты не против ? - спросил Паша.
  - Да я "за" ! Почему я должен быть против ?!
  Паша, как-то облегчённо выдохнул, а мать громко закричав : 
" Ой Сашка ! ", бросилась ко мне и стала расцеловывать, 
чуть не задушив меня в обьятиях.

   - Русские люди - вымерли, и уже давно. Вымерли 
духовно, морально изничтожили сами себя. Остались 
какие-то жалкие потомки. И нечего этого боятся - это 
нормальный исторический процесс. Все великие 
цивилизации когда-то исчезают, сгнивая изнутри. 
Ацтеки, Инки - где они, эти могучие и непобедимые ? 
Так же и Русская цивилизация сгинула, ушла в небытие. 
Те невзрачные представители потомков русских, в 
большинстве злобны и тупы. Люто ненавидят друг 
друга и не уважают. И стараются как можно больше 
придумать сложностей и препятствий соседу и 
самим себе. А потом "героически" преодолевать 
эти препятствия и хвалить сами себя, стараясь 
возвысить себя в своих же глазах, называя себя 
"великой нацией"...
   Большинство из этой "великой нации", не сможет
связать и двух слов на родном языке, не выражаясь 
матом ...
  Понапридумывали множество идиотских поговорок и 
пословиц, и передают их из поколения в поколение, как 
что-то сверх-умное и ценное. " Встречают по 
одёжке, провожают по уму" - ну бред же полнейший,
идиотизм ...
   Даже в алфавите, в построении слов, русские 
наставили себе массу бредовых правил, и будут вечно 
доказывать, что именно это и есть "правильный 
русский язык". В слове "Солнце", - зачем они впихнули 
букву "л" ? Ведь язык сломаешь ! Почему не : "Сонце" ? 
Почему не "Ярило", в конце концов ? Нет : СоЛнце !
И всё тут... 
   И не дай Бог - ты решишь думать, говорить и 
жить, - не как все ! Тебе наставят палки в колёса и 
попытаются сгноить... Так что настройся, Саня, на 
долгую и упорную борьбу за себя... За свою душу... За 
своё Сонце... За то, чтобы остаться самим собой и 
не стать как все. Не сделаться одним ИЗ ...
   Всё это Паша сказал мне, спустя три года, когда мы сидели 
на пепелище нашей фермы.  
  Через несколько месяцев после моего возвращения, Паша 
с матерью расписались, и он стал поговаривать о переезде 
в деревню на постоянное место жительства. Только надо 
было "довести кое-какие дела до конца". 
   Мы решили организовать своё небольшое хозяйство по 
выращиванию овец . Построили ферму, закупили ягнят и 
стали, как любил выражаться Паша : скотоводами. Но, видно 
людская зависть сделала своё дело. В деревне с нами 
давно уже мало кто общался. Не могли соседи выдержать 
того, что у нас появились деньги и мы стали развиваться. 
Паша предвидел возможный ход событий, предупреждая 
нас, чтобы мы были "на чеку". Но всё равно мы не уследили.
Благо, мы успели вывести всех овец и пострадали только  
постройки.
   За эти годы, я очень много узнал о Паше. Видно оттого, 
что он считал меня уже вполне взрослым, и тем более, что 
мы теперь одна семья, он стал раскрываться. На рыбалке 
ли, или в делах по хозяйству, он часто рассказывал мне 
всяческие истории и случаи из его биографии. А биография 
была богатой.
   Теперь я точно знал, что он "бандит".  " Работа такая" - 
шутил Паша, но было видно, что он тяготится этой работой. 
И однажды, когда мы бродили по лесу в поисках грибов, он 
признался, что "решил завязать окончательно с 
обдираловкой коммерсантов", хочет навсегда переехать 
жить в деревню и стать крестьянином.  " До мозга костей, 
Саня, надоела мне вся эта городская суета - говорил он 
печально - и стал я уставать от людей, от их вечной
мелкокалиберной возни. А спокойно мне только здесь, 
с вами, на природе, и среди животных... "
   На семейном совете, мы решили переехать подальше 
от этого села. Паша, поначалу был против, считая это 
бегством и "сдачей позиций", но потом всё же согласился. 
Сошлись на следующем : Паша едет в Москву, довершает 
все свои незавершённые дела и возвращается к нам на 
"постоянку", и мы, все вместе, "дружным табором" 
перебираемся на новое место жительства.

   Паша уехал. Прошло два дня. На третью ночь, нас 
разбудил ужасный вой, наждачными нотами 
выворачивающий душу. Такого воя я не слышал никогда. 
Мать и я выскочили на улицу. Ночь была безоблачной и 
лунной. Звёзды усыпали всё. Луна, как огромный фонарь, 
беленила поля. 
   Сильвер сидел около дуба, на противоположной стороне 
от его тени, и вертикально задрав голову, протяжно 
завывал. Трудно было предположить, что еле-еле 
тявкающий Сильвер, может выдавать такие 
бешенные децибелы...
   
Через три недели приехали ребята на джипах. Один
из них представился адвокатом и попросил маму подписаться
под документом, в котором Паша завещал всё своё 
имущество и средства на её имя, в случае его смерти. Я 
спросил о месте захоронения, и один из них написал мне 
точный адрес, и нарисовал схему, как найти могилу. Высокий,
здоровый парень в чёрных очках, всё время сидел в машине
и постоянно курил. Когда они уже собирались уезжать, он
подошёл к маме, поцеловал её три раза и сказал :
   - Простите, что не уберегли... Паша был странным 
человеком, но он был Человеком, понимаете... Таких 
мало... Простите...

   Два раза в год мы приезжаем к нему. Рассказываем ему об
успехах и неудачах, хотя, наверно, он и так всё видит оттуда.
Видит, как разрослось наше хозяйство. Видит, что мы купили 
трактор и грузовик. Видит, как много кошек и собак живёт у 
нас, и помимо Буцефала, ещё две лошади. Буцефал стал 
совсем старым, но всё равно регулярно выводит меня и 
своих подруг на прогулку, где я с ними беседую на 
разные темы. Они внимательно слушают и делятся 
своим мнением.
   Прошло несколько лет, но мать не снимает траур, и стала 
чаще ходить в церковь. По праздникам, мы любим 
рассматривать, уже в который раз, фотографии с Пашей. 
Вот он, с огромным окунем в руках. А вот он и мама, сидят 
на бревне, а перед ними полные лукошка грибов. А эта одна 
из моих любимых - Паша на лугу, задумчиво возлежит, 
упёршись на локоть. Справа от него лежит Буцефал, слева 
сидит Сильвер, а впереди вальяжно развалились три кошки. 
   Мама говорит, что она счастливый человек, потому что ей 
повезло в жизни с мужчинами. 
  - И первый мой муж, и второй - были людьми с большой 
буквы. Были интересными людьми. Первый, подарил мне 
отличного сына, - и она, с прищуром глядя на меня, 
поправляет мне чёлку, - и второй, тоже одарил меня 
чудом...
   Мы глядим на Пашку. Он сидит на пригорке и молча 
смотрит куда-то вдаль. Так же частенько сидел и его отец. 
Сидел, смотрел, и думал. О чём думает мой младший брат ? 
Может о том, что когда вырастет, построит себе дом на 
холме, где растёт старый сказочный дуб; и будет 
разговаривать с лошадьми, кошками и птицами; и устроившись 
на ветках дуба будет подолгу смотреть на Сонце. На его -
Русское Сонце...