Существует мнение, что москвичи - это конченные гондоны и пидарасы. Москвичи жадные, нечистые на руку, выёбистые снобы. Москвич готов тебя кинуть в любую минуту. С москвичами невозможно иметь дела. В общем, хуже москвичей может быть только птичий грипп, который вот-вот мутирует, размножится и поубивает всех нахуй.
В противовес москвичам, питерцы - милейшие люди. Они интеллигентны, воспитаны, полны приязни ко всем людям вне зависимости от прописки и национальности. Они - последние носители культуры, почти каждый из них - музыкант, каждый второй - поэт, каждый третий - писатель, а художников столько, что если поставить их одного за другим, выстроились бы разноцветная гамазящая толпа до самого Архангельска. Наши люди, короче.
То же и города: Москва - грязный, шумный мегаполис с бестолково бегущими куда-то людьми. Тебе хамят в трамваях, не продают хлеб в гастрономах, не пускают в метро, давят автомобилями и пытаются выжить тебя за пределы кольцевой автодороги МКАД. В противовес, в Питере все вежливы и дружелюбны. Питерец - смесь пролетарского добродушия и присущего интеллигенции такта. Если питерца спросить, где у них дом Бродского, тебя проводят хоть из Пулково до самого подъезда этого дома, по дороге угостят пивом, да ещё и стихи тебе почитают.
Кажется, тогда, в девяносто восьмом, я приехал с такими мыслями в Питер жить.
Помню, первое, чему я удивился - красный цвет земли. Земля была желтой, розоватой, ржавой - но только не чёрной, как в Краснодаре, откуда я только что приехал. Меня встречал водитель: неразговорчивый усатый мужик, похожий на бобра из мультфильма "Ну, погоди!". Мужик долго, с матерками, куда-то меня вёз. Переезжая трамвайные рельсы, машина предсмертно хрипела. Позже выяснилось, что от вокзала до места, куда мы ехали, пешком идти ровно восемь минут.
Мужик высадил меня во дворе полуразрушенного дома. В пяти метрах от входа в офис, где мне предстояло работать, прели мусорные баки. Мусора в них было - как мороженого в вафельном стаканчике: с горкой. На вершине одной из гор деловито копошилась крыса.
Тех, кто работал в самом офисе, можно было охарактеризовать так же, как и эту крысу: они деловито копошились. Они ходили от стола к столу, перебирали бумаги, всматривались в содержимое бумаг, шевеля губами. Затем раскладывали бумаги по своим местам и шли в подвал пить чай. В подвале нестерпимо пахло канализацией. Сотрудники мои пили чай вприкуску с конфетами, так же деловито и неторопливо, как только что наверху перебирали бумаги. За чаем, они говорили о погоде; БЛЯДЬ, ОНИ ГОВОРИЛИ О ПОГОДЕ! Допив чай, поднимались наверх, где снова копались в бумагах. Иногда кто-нибудь из них звонил клиентам. Выглядело это следующим образом: решившийся сотрудник становился рядом с телефонным аппаратом и оглядывал присутствующих. Те откладывали бумаги в сторону и воззривались на звонящего. Звонящий, морщась, набирал телефонный номер и говорил:
- Алло... Николая Ивановича... Николай Иванович? Это Сивко. СИВ-КО. Есть информация? Понял... Понял...
Информации, как правило, не было. Трубка вешалась, все возвращались к бумагам.
Среди них был некто Немцев, Дмитрий Немцев. Это был длинный, худой, похожий на богомола молодой человек с мешками на анемичном лице. Присаживаясь на стул, Немцев складывался, как перочинный нож. Говорил Немцев медленно и улыбаясь. На перерыве он показал мне "МакДональдс". Ближе в вечеру, объяснил, что в Питере не произносят слово "бордюр", а курицу принято называть "курой". О том, что "шаверма" - это шаурма, я догадался сам.
Утром следующего дня Немцев спросил меня, как прошла ночь. И вообще - о впечатлениях.
- Нормально прошла, - ответил я и соврал: - У вас здесь красивые девушки.
Девушек той ночью я видел немного. Точнее, ни одной. Видел утром двух, они сидели напротив меня в вагоне метро, жевали что-то неаппетитное и запивали "Балтикой-девять".
- Ну, это же питерские девушки! - расплылся в улыбке Немцев.
- И дома у вас... как корабли, - вспомнил я непроходимую лужу в подъезде.
- Ну это же питерские дома!
- Ещё комары у вас... странные. Наш пожужжит, сядет на стену и ждёт, когда его прихлопнут. А эти - невидимые, воют всю ночь под ухом, как "мессершмиты"...
- Ну это же питерские комары! - не унимался Немцев.
Страстью Немцева оказалась любовь к общению с иностранцами. Финнов он презирал, с немцами панибратствовал, перед американцами заискивал. Однажды, выпивая, хлопнул одного сотрудника-американца по спине, попал по затылку. И у американца выпал, упал на мраморный пол и разбился глаз. Глаз американца оказался стеклянным.
Там были Тулова и Стрельцова - две продавщицы-психопатки. Стрельцова носилась по офису, как после хорошей дозы амфетамина. Иногда вбегала в комнаты мимо дверей - грохот сменялся громким коротким "Блядь!", и, снова - удаляющийся цокот каблуков. У Стрельцовой был среди продавцов самый большой торговый оборот и самая маленькая прибыль: как правило, она продавала всё в "ноль". Помню, она продала куда-то в Новгород полноцветный копир; прибыль с продажи составила семь долларов... Тулова была молчаливой и настороженной, как пружина. В углу, где она сидела, притаилась сама Злость. Однажды неповоротливый, как барсук, Женя Сивко наступил Туловой на ногу... Грохот несущегося с огромной скоростью поезда не смог бы заглушать этого визга и водопада ругательств.
Тулова дала мне почитать книжку Татьяны Толстой. "Кысь". Я полистал, подумал: хуйня какая-то. Я так и оставил книжку лежать у себя на столе. Через два дня книжка пропала: Тулова забрала её обратно. Я всё боялся, что она обвинит меня в пропаже книжки, но она после того, как я отказался читать толстовскую "Кысь", кажется, потеряла ко мне интерес. Слава богу. У Туловой были маленькие и острые, как у собаки, груди. Запястья, покрытые белым пухом. Жидкие рыжие волосы. Ко всему она была антисемиткой и путалась с тем, одноглазым, американцем.
И все они просто с ума сходили от мобильных телефонов.
Звонки мобильников действовали на них, как дудочка Нильса на крыс. Услышав звонок на улице, они останавливались и пялились на владельца телефона так, как, наверное, смотрели бы блокадники на человека с буханкой хлеба подмышкой. ОНИ ЧАСАМИ МОГЛИ ОБСУЖДАТЬ ПРЕИМУЩЕСТВА ТЕЛЕФОННЫХ МОДЕЛЕЙ! Ни у кого из них при этом телефона не было: тогда иметь мобильники могли позволить себе единицы, и никто из моих сотрудников к ним не принадлежал. Мобильный телефон был только у нашего директора. На планёрках директор клал его на стол перед собою. Сотрудники смотрели на телефон, как кролики на змею, молчали, слушали...
Первой из них телефон приобрела Стрельцова.
Утром я пришел на работу и увидел, что все как-то очень возбуждены. Блядь, все были просто очень-очень возбуждены. Обычно так бывает, когда кто-нибудь внезапно умрёт. Или кого-то уволят. Но это всего лишь оказалась Стрельцова, которая ходила с мобильником по офису, не выпуская его из рук. Мобильник был хорош: маленький женский "эриксон". Периодически мобильник начинял пищать. Под всеобщее оханье, Стрельцова выжидала четыре звонка, после чего нажимала кнопку, подносила телефон к уху и говорила: "Аллоооо"...
Затем Стрельцова отлучилась в туалет и нечаянно утопила телефон в унитазе.
Она стояла рядом с унитазом и плакала. Вокруг неё и унитаза сгрудились сотрудники. Все подавленно молчали. Где-то там, в канализации, пищал телефон. Один звонок, два, четыре, восемь...
Первым не выдержал Немцев. Он снял пиджак, закатал правый рукав. Протиснулся к унитазу, опустился на колени и засунул руку по самое плечо туда, в сточную трубу. Он шарил там рукой несколько минут. Затем вытащил руку, поднялся. Покачал головой: мол, всё, больной уходит от нас...
К унитазу сел Сивко.
Они все посидели там, рядом с унитазом. Все восемь человек. У всех восьмерых правые руки были испачканы мочою Стрельцовой.
Меня вызвал директор и спросил: что там, в туалете, за хуйня? И, не слушая объяснений:
- Пойди разберись.
И я пошел разбираться.
Я подошел к унитазу. Все расступились. Все стояли и смотрели на меня с надеждой.
Я протянул руку вперёд, дёрнул ручку слива, спустил воду. И - перестало пищать.