Вчера я забрёл в магазин дешевой одежды, стоял и разглядывал кожаную куртку за три тысячи восемьсот рублей - очень дёшево. Жалел, что денег у меня с собою не оказалось. Куртка была хороша - добротный такой чёрный пиджак из прочной толстой кожи.
Кожаную куртку хотелось мне с детства. Однажды я сшил себе её самостоятельно - из кирзовых сапог. Для того, чтобы игла швейной машины пробивала сапожную кожу, я стачивал края кожаных лоскутов точильным кругом. Я шил эту куртку месяц.
Куртка получилась отличная. Когда я вешал её на вешалку, рукава стояли крестом. Куртка натирала мне в подмышках. Зато она была прочной, как панцирь. Ножом или отвёрткой её было точно не пробить.
Ко всему, куртка издавала невыносимый запах дёгтя. Когда я приходил в институт, от меня шарахались все подряд - студенты, преподаватели, даже уборщицы. Время от времени мне уступали место в трамваях.
Эту куртку украли у меня через полгода, в раздевалке на занятии физкультуры. Очевидимо, вор страдал сильнейшим насморком.
Годом позже я купил кирпичного цвета кожаный пиджак, который позже подарил Денису Акуле. Акула ходил в этом пиджаке до самой своей смерти.
С тех самых пор у меня не было кожаных курток. Как напоминание о том, что когда-то у меня кожаные курстки у меня когда-то были, на верхней полке шифоньера валяется барашковый воротник от "пилота", а у матери в альбоме хранится фотография - я в кожаном пиджаке, на голове у меня - причёска "ирокез", в ухе - две серьги, а рядом со мною - ещё пара таких же, как и я, молодых дураков. Один из которых - Дэн Акула, другой - Дэн Рукавичка.
Тогда у меня было крайне туго с деньгами. Я сдавал пустые бутылки и однажды продал за бесценок новые кроссовки - подарок родителей. Позвонил как-то матери, попросил занять мне немного денег и выяснил, что уже полгода нахожусь в розыске как "без вести пропавший".
Денег мне мать не дала. Мать считала меня пропащим человеком. Я был плохим сыном - бросил институт, не работал, много пил, где-то жил - непонятно где. И, что непростительно - подолгу не давал о себе знать.
Мать не дала денег, но вручила мне мой ваучер. Я продал эту разноцветную бумажку за шесть тысяч рублей - огромные по тем временам для меня деньги. На них я купил тот самый подержаный кожаный кирпичного цвета пиджак, джинсы, солдатские ботинки неизвестной мне армии и пару дешёвых маек. Под подкладкой правого кармана пиджака обнаружились две английские десятицентовые монетки. Вроде бы как на счастье. Одну монетку я подарил своей подруге, другую оставил себе. Из кармана монетка перекочевала на книжную полку, долго лежала там по соседству с декоративным кальяном и томиком Альберта Камю.
В этом кожаном пиджаке я проходил год. Пока не подарил его Денису Акуле.
Алкоголики легко распознают друг друга. Покупая продукты в супермаркете, алкоголик покупает закуску - острое, солёное. К кассе алкоголик подходит с банкой маринованных огурцов, с плавлеными сырками, селёдкой, килькой. На худой конец, пакетом дешевых пельменей - без сметаны, но с уксусом.
В магазине мы с Акулой и познакомились: я покупал водку, а он - маринованные огурцы.
Акула был моим товарищем - из тех, которые всегда не против выпить и покурить. Мне негде было жить, и Акула пригласил меня пожить с ним и с его двоюродным братом Дэном Рукавичкой. Вместе они снимали дешёвую квартиру на одной из городских окраин.
Мы с Дэном любили покурить травы, Акула же траве предпочитал водку. Время от времени, писал отвратительные стихи. Спустя годы, на похоронах Акулы, Рукавичка сказал: "Отвратительнее моего старшего брата были только его стихи".
Так мы жили - пили, курили, где-то подрабатывали, писали стихи, слушали панк-рок и верили в то, что всё в мире - "ноу фьюче" и "ноу фан". От травы мы перешли к таблеткам, затем - к психотропам, с психотропов от безденежья слезли на мандрагору и кетамин. А затем я решил всё закончить.
Я покидал квартиру братьев со смешанным чувством. Я прожил в этом доме чуть больше года. Я любил братьев, считал их близкими мне. И, тем не менее, чувствовал, что безмерно устал от них, от жизни с ними. Мне хотелось уйти, и я ушел.
Как-то, спустя время, я пригласил Акулу на свой день рождения. Он подарил мне книгу с затёртой обложкой - "Кама Сутра". Я открыл книгу где-то посредине и прочитал наугад:
"ИНДУСЫ - САМАЯ СОСУЩАЯ НАЦИЯ МИРА".
Дальше читать эту книгу я не решился.
В другой раз Акула завалился ко мне под новый год. Принёс с собою несколько бутылок поддельной водки. Мы сидели на кухне, пили эту отвратительную, ядовитую водку, Акула рассказывал мне, что водка - необходимый для организма человека продукт: "Кислорода слишком много. Кислород - окислитель. Он окисляет организм, и человек умирает. Поэтому олени жрут соль. Соль высохших океанов. Тебе, Сергей, не кажется забавным факт того, что животные обрастают шерстью, а мы строим батареи? Ты не думаешь, почему животные жрут соль? Океан высох, а мы - не успели. Избыток кислорода - это окисление тканей. Мы не успели за океаном, не успели умереть тогда, когда земля вращалась двадцать два часа".
Выходило, что мы - мертвы.
- Заочно мертвы?
- Вроде того. Нас окисляет кислород. Чтобы выжить, мы должны быть либо в анабиозе, либо пить водку, связывая тем самым окисления, тормозя его. То есть, водка - необходима...
Утром я проснулся с болью в голове, недопитыми тремя литрами пива в холодильнике и храпящим Акулой на полу. Проснувшись, он рассказал, что неделю назад видел чёрта. Чёрт был омерзительный, похожий на огромную ящерицу. "Игуаноморфный" - так Акула его описал. Видеть чёрта ему больше не хотелось.
"Тогда я подумал, что мне, конечно же, есть, чем потомкам похвастаться: с парашютом я прыгал, в партии - состоял, в вытрезвителе - как свой уже, больше тридцати раз побывал, пять раз в дурдоме лечился, ещё раз, по пьяни, на командный пункт ПВО забрёл, и даже видел чёрта".
- Надо трезветь, - сказал я Акуле. - Пора из этого состояния выходить.
- Нахрена?
- Сдохнуть можно... Тебе смерть как, не улыбается?
- Улыбается... Но я её, суку, уже два года от себя отгоняю.
- Как так?
- Да просто. Когда - кулаком, когда - пальцем...
Вскоре он окончательно спился. Игуаноморфный чёрт стал его вечным спутником. Сначала чёрт был маленьким, почти крошечным, сидел на плече Акулы и подбивал его похмелиться корвалолом. В общем, чёрт был поначалу вполне безобиден - вроде домашнего животного. У кого-то есть кот, у кого-то - чёрт... Но чёрта было надо кормить, и Акула кормил его алкоголем, корвалолом, настойкой боярышника, мандрагорой, тореном. Чёрт от такой еды начал расти и вскоре стал размером с девятиэтажный дом.
Акула деградировал на глазах. Превратился в бомжа, стал невменяем. Одевался в тряпьё, ужасно вонял. Рылся в помойках. Питался объедками, собирал пустые бутылки. Я встретил его в январе двух тысячи первого - у меня родился сын, и Акула, поздравив меня, выпил три пузырька корвалола, один за другим. Я угостил Акулу пивом. Выпив, он понёс какую-то чушь про свою квартиру, которую он мне никогда не отдаст. В начале февраля он зашился, в конце февраля - развязался, а в середине марта - умер.
Тем утром его бабушка дала ему немного денег - на хлеб и кефир. Акула, конечно же, немедленно их пропил. А бабушке сказал: "Бабушка, я купил тебе чижа, да вот только он улетел".
Затем он вышел во двор, присел на лавочку у подъезда, выпил пару глотков водки с соседом. И - умер. Как сказал потом доктор, делавший вскрытие, рассыпался в прах.
Я не был на его похоронах. Я не люблю похороны, мне как-то тяжело после них.
Друзей на похоронах было много. Говорят, Акула лежал в гробу, умытый и спокойный. Синяк под глазом замазали тональным кремом.
Когда гроб с его телом везли на кладбище, какой-то идиот из его последних приятелей-пьяниц кричал: "Он не умер, он жив!", тормошил мёртвое тело, пьяно рыдал, просил подняться. Позже, уже в могилу, обильно швырял сигареты...
Я побывал у Акулы на кладбище спустя год. Простой деревянный крест без фотографии среди таких же простых деревянных крестов. Ранняя весна, жирная грязь, ленивые кладбищенские вороны.
За три года до своих похорон Акула как-то ночевал у меня. Мы слушали The Fall, пили водку. Рано утром он ушел. Было холодно, и я подарил ему этот свой поношенный кожаный пиджак.
Спустя полгода попал под поезд его двоюродный брат Рукавичка. Ноги остались на одной станции, а туловище утащило вагоном к другй.
У Рукавички давным-давно была смешная желтая майка с рисунком: две вышитые синими нитками рукавички. Он купил эту майку там же, где когда-то я купил свой кожаный пиджак.
Зимою город покрывается льдом и вырастает в размерах: расстояния, на преодоление которого ещё вчера мы тратили двадцать минут, увеличиваются вдвое. Я ехал к Акуле на кладбище, и на афишной тумбе рядом с остановкой увидел обрывок большого плаката. "Монстры" - было написано на обрывке крупными буквами.
Потом я стоял у могилы Акулы и считал ворон.
Стоял и думал: что делать с этим миром, когда неожиданно для себя отгадываешь финал фильма?
Принимая жизнь как неумолимое движение к смерти, обозревая границы собственного времени, а с ними - берега созданного тобою мира, приходишь бессмысленность собственного существования, но вместе с осознанием этой бессмысленности рождается несравнимое ни с чем всепоглощающее чувство единства себя и мира: мира, в котором ты - снежная пылинка в запоздалом мартовском снегопаде, обречённая на скорую смерть, а, значит - последующее перерождение. Ты - осколок в бесконечном калейдоскопе событий. Невидимая, неосязаемая порция пустоты. Ты понимаешь это, и страх отступает, освобождая место гордости за себя, за факт собственного существования, ты гордишься своею неожиданной готовностью к смерти, которой нет.
Одна из двух десятицентовых монеток, которые я нашел когда-то за подкладкой кожаного пиджака, долго пылилась на моей книжной полке. А затем пропала куда-то.