Коршунова Ольга : другие произведения.

Так не бывает

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Глава 1. Анна
  
  Первая схватка подстерегла Анну неожиданно. Вообще-то она, конечно, знала, что начаться это должно со дня на день, и всё же толчок боли напугал так, что дыхание перехватило.
  "Ах, ты! Неужели пора?.. А может, случайно кольнуло? Ну, взял там, сорванец, и сильней обычного толкнулся ножкой? На потягушечки потянуло. И то сказать, девять месяцев сидеть в клубок свёрнутым - кому хочешь надоест..."
  Анна мягкими круговыми движениями погладила большой, тугой, как резиновый мяч, живот, словно стараясь приласкать, утихомирить расшалившегося внутри ребёнка.
  --Тихо, маленький, тихо, - потихоньку шептала она при этом. - Потерпел бы ещё немножко, а? Некогда мне рожать, статью в редакции ждут... Фу, ты, сама себя напугала. Всё прошло... Нигде не болит... Пожалуй, пару деньков ещё погуляю.
  Она вновь склонилась к клавиатуре компьютера и попробовала продолжить набор статьи, обещанной к вечеру главному редактору. Тот, конечно, учитывая срок беременности, в последнее время специальных заданий уже не давал, но сидеть, сложа руки, Анна не любила, да и деньги были не лишними - даже по предварительным расчётам расходы, связанные с рождением ребёнка, предстояли немалые. Репортаж об открывшейся вчера выставке "Продэкспорт" был, по сути дела, готов. Оставалось лишь немного подшлифовать его и распечатать на принтере, хотя сейчас, в её положении, и это уже казалось делом непростым - от долгого сидения в одной позе затекала спина, и по пояснице разливалась тупая тянущая боль. Ребёнок всю последнюю неделю вёл себя, как никогда, беспокойно, не давая передышки ни днём, ни ночью.
  "Что ж ты за бунтарь такой?! - думала она, обняв обеими руками живот. - Чисто самурай! Ну, тише, тише, непоседа. Успеешь ещё, набегаешься. Сиди спокойно. Не понимаешь, что ли: мама занята, мешать нельзя".
  Новая, из самой глубины накатывающая волна боли заставила прикрыть глаза и откинуться на стуле. В этот раз Анна была уже настороже, и повторение схватки рассеяло возникшее было сомнение.
  "Да... Похоже, с заметкой выйдет облом. Прости, господин редактор, грешную бабу, не поспеваю. Другая работёнка подвернулась".
  Она осторожно встала, будто боясь всколыхнуть боль, отхлынувшую пока назад, и подошла к телефону. Набрала номер "Скорой помощи". Долго не было связи, и ей начало казаться, что короткие гудки в телефонной трубке дребезжат, издеваясь над ней и её проблемами. Вещи в больницу она собрала ещё несколько дней назад. Для ребёнка тоже был приготовлен комплект белья. Как она сама ещё вчера шутила про себя, оставалось только начать и кончить. И вот теперь, когда настал этот момент, даже такой незначительный сбой начал накручивать ей нервы. Наконец, на другом конце провода сняли трубку.
  --"Скорая помощь", - раздался усталый голос.
  --Алло! У меня роды, кажется, начинаются. Нужно ехать в больницу, - заторопилась сказать Анна, словно опасаясь, что её прервут.
  --Сколько часов длятся схватки? - бесстрастно спросили её на том конце провода.
  --Часов?.. - удивлённо протянула Анна. - Да нет, что вы, они только начались. Но два раза точно было. Это схватки, нет сомнения.
  --Да что вы там паникуете раньше времени и нас зря беспокоите? У нас все бригады на вызовах. Сейчас всё равно никто не сможет приехать, - в голосе неизвестной женщины скользнуло раздражение.
  --Как же так, - зря? Схватки же... - от растерянности и обиды у Анны даже губы слегка задрожали. Она вдруг почувствовала какую-то свою незащищённость и страх перед тем неизвестным, что ожидало её в ближайшее время. Бравада, с которой она шла к рождению этого ребёнка, внезапно улетучилась. Она неожиданно осознала, что всё в жизни происходит по кем-то заранее установленным правилам, и по большому счёту никому нет дела ни до неё самой, ни до её ещё не родившегося ребёнка.
  --Женщина, у вас какие по счёту роды? - голос в трубке вернул её к действительности.
  --А? Что? Ой, извините, - п-первые, - с трудом пропихнув возникший в горле комок, выдавила из себя Анна.
  --К вашему сведению, в первых родах схватки могут длиться сутками. Так что сидите пока дома и отмечайте время между приступами, - сказала, как поставила точку, женщина из "Скорой".
  --Но я думала, что уже пора... Я...
  Загудевшая трубка оборвала её на полуслове. Растерянно глядя на телефон, Анна присела на стул, стоящий рядом.
  "У, стерва! Даже договорить не дала. Сама, наверно, никогда не рожала, вот всё ей и по фигу. А тут... - она невольно вздохнула, чутко прислушиваясь к ощущениям внутри её тела. - А, может, и правда, рано запаниковала? Прилечь, что ли? Полежу, глядишь, и отпустит. Мне ж и впрямь на той неделе срок. Господи, до чего мы, бабы, суматошные! Понеслась бы сейчас в больницу, а там бы всё прекратилось. Стыда не оберёшься..."
  Она дошла до дивана, легла, натянула до подбородка плед, и, прикрыв глаза, попробовала задремать, но никак не удавалось лечь так, чтобы живот не мешал ей. Он, как никогда раньше, казался ей большим, тяжёлым, неповоротливым. В последнее время Анна частенько с удивлением рассматривала себя в обнажённом виде, стоя перед зеркалом и поражаясь, как ещё с треском не лопнула кожа живота, растянувшись до такого беспредела. Только мелкие лучики "растяжек" разбежались по краям, будто едва заметные шрамики расчертили нежную кожу. Она боязливо пыталась представить, как вообще можно разродиться таким огромным ребёнком.
  "И что за великан там сидит? Раздерёт же пополам, как пить дать..."
  Она старалась гнать от себя эту всё более тревожащую её мысль, но та со зловредным упрямством возвращалась, и Анне оставалось уповать лишь на милость Божью: "Не я первая, не я последняя. Уж как-нибудь справлюсь. Что ж я, хуже других?.."
  Несмотря на беременность, Анна в целом не утратила своей природной женской привлекательности. А отмерено ей было по большому счёту. При достаточно высоком, будто в угоду моде, росте формы тела отличались плавностью и округлостью. Она привыкла ловить на себе пристальные, заинтересованные взгляды мужчин, оценивающе скользящие по её гибкой фигуре, правильному овалу лица в обрамлении пушистых русых волос. Именно волосы были её "изюминкой". Они, лёгкие, воздушные, с естественным блеском, добиться которого не поможет ни один супермодный шампунь, были словно подсвечены изнутри. Мягкие и податливые, они, казалось, сами немножко влюблены в свою милую хозяйку. Завершали эту гармонию внешности выразительные карие, цвета кофе с коньяком, глаза и тонко очерченные губы, которые в улыбке становились совершенно очаровательными.
  Осознание своей красоты развило в ней с годами естественность и раскованность движений. С редко подводящей её женской интуицией она иной раз позволяла себе и некоторое кокетство, неизменно подогревающее интерес мужчин. Самым удивительным во всём этом было то, что прежде, до её приезда в Москву, она вовсе не считала себя привлекательной. Напротив, ей казалось, что в её внешности столько непоправимых изъянов, что никто и никогда не заинтересуется ею всерьёз. Чудо преображения произошло в тот самый год, когда она, преодолев серьёзное сопротивление родни, приехала покорять Москву. Ну, не в прямом, конечно, смысле. Заветной вершиной стал факультет журналистики университета, её давняя мечта. Как она упорно стремилась к ней, как готовилась! Мало кто дома верил, что провинциалочка из Ставрополья может соперничать со столичными претендентами. Но в неё будто бес вселился! Характером была в отца, которому в семье редко кто пытался перечить. Может, поэтому к старшей дочке, любимице, отец имел некоторую слабинку. Отпустили её, однако, с условием, что немедленно вернётся, едва только провалится на экзаменах, а потом уже и заикаться не станет ни о какой Москве.
  Первые две недели, закружившие её в потоке предэкзаменационных и экзаменационных хлопот, не позволяли расслабляться и отвлекаться на что-либо постороннее. Наконец, дистанция была пройдена, экзамены сданы, и наступила короткая пауза перед окончательным объявлением результатов. За время экзаменов Анна успела познакомиться с некоторыми из абитуриентов, как с приезжими, так и москвичами. Одной из них была Людмила Грушенская, коренная москвичка, бойкая, весьма современная, абсолютно уверенная в себе девушка. Они были совершенно разными с Анной, как внешне, так и характерами. Может, именно поэтому и сблизились, подтверждая закон единства противоположностей.
  Вряд ли Анна когда-нибудь забудет день, когда сдавала первый экзамен. Как и большинство абитуриентов, она очень нервничала. Сказывалось большое напряжение. Вдруг рядом кто-то спросил:
  --Куришь? - стоящая около неё девушка протянула ей начатую пачку сигарет.
  --Да нет... У меня на этот счёт дома строго, - отчего-то смутившись, повела плечами Анна.
  --А я курю. С девятого класса. Нам, журналистам, без этого нельзя. Работа шебутная, нервная. Как стрессы снимать? Без курева пропадёшь.
  --Ты так уверена, что поступишь?
  --А то нет! - рассмеялась девушка. - Куда они денутся? Пусть только попробуют не принять. Разнесу весь их университет.
  Анна с некоторым сомнением глянула на невысокую фигурку, по-мальчишечьи щупленькую, с торчащими ключицами, с "ёжиком" коротко стриженых рыжеватых волос. Но столько живости светилось в глазах, столько в незнакомке было апломба, напористости, что Аня невольно подумала: "Да, эта точно поступит".
  --Хорошо быть такой уверенной, - в голосе змейкой проскользнул лёгкий оттенок зависти. - А я вот, когда ехала сюда, думала, что всё нипочём, а сейчас такое дурацкое ощущение, что вообще ничего не знаю.
  --Да ладно, не трусь! Хочешь на спор, что ты тоже поступишь? Кого ж им ещё принимать, как не нас с тобой? Тебя как зовут?
  --Аня.
  --А меня зови Люськой. И, ради бога, только - не Людмилой. Ненавижу своё имя. Слащавое какое-то, до тошнотиков. Вот Люська - это да, это про меня.
  Анна улыбнулась. Её новой подруге действительно больше подходило это немного озорное, вихрастое имечко. Вся она напоминала живой, подвижный шарик ртути, упорно не дающийся в руки...
  Дни летели стремительно, и вот уже (даже не верилось!) последний экзамен остался позади.
  --Ну что, можно и расслабиться, - Люська игриво подтолкнула Анну в бок. - Куда бы вечером рвануть?
  --Я бы на Красную площадь сходила, а то всё некогда было.
  --Да ну её! Не убежит никуда наша Красная-распрекрасная. Ты на Арбате бывала?
  --Нет пока. Слышала только о нём.
  --Во! Туда и двинем. Знаешь, как там классно тусоваться? Тебе понравится.
  --Как скажешь...
  Арбат действительно покорил её сразу. Ни чопорности, ни показной столичной помпезности не было в этой небольшой, уютной улочке в самом центре Москвы. Казалось, кто-то специально создал её для приятной, неспешной прогулки. Привлекали сюда, пожалуй, не столько дорогие рестораны и модные магазины, сколько та естественная непринуждённость, с которой гуляли по Арбату лотошники с сувенирами, работали под открытым небом уличные музыканты и художники, собирая толпы поклонников и просто зевак..
  Художники особенно поразили Аню. Остановившись около одного из них, она словно приросла к месту: на её глазах рождался удивительно похожий на оригинал портрет миловидой женщины, сидящей тут же на складном стульчике. Художник, молодой парень, набрасывал рисунок лёгкими, уверенными штрихами. Он случайно оглянулся, и взгляд его будто запнулся на Анне, на её светившемся неподдельным восхищением лице. Что-то похожее на удивление вспыхнуло в его серых глазах.
  --Не уходите, пожалуйста, - попросил он вдруг. - Позвольте мне нарисовать вас. Вы просто чудо!
  --Ой, что вы! - лицо девушки так и вспыхнуло румянцем. - Я совсем не собиралась... Я тут просто так...
  --Я не возьму денег. Поверьте, такую красоту так и хочется рисовать. Жаль, холста нет под рукой.
  --Нет-нет, нам уже пора. Мы уходим, - запаниковала Аня, судорожно вцепившись в Люськину руку и пытаясь оттащить её в сторону. - Извините...
  --Да куда же вы? Постойте!
  Анна даже не оглянулась. С пылающим от смущения лицом она почти волокла упирающуюся Люську подальше от этого места.
  --Жаль...- ещё успела она вполуха расслышать полный искреннего разочарования выдох.
  --Ну, ты совсем дикая! - обожгла её сердитым взглядом подруга. - Это ж надо - так шарахаться от хороших людей! Небось, не искусать он тебя собирался, а нарисовать, да ещё и задаром. Да отпусти ты руку-то!
  Но Анна её практически не слышала. Перед ней неотступно мелькал так растревоживший её взгляд парня-художника, а в ушах звенело рефреном: "Такую красоту... Такую красоту..."
  "Какую ещё там красоту? Что он выдумал?", - как бабочка о стекло, билась мысль, но сомнение, заброшенное зёрнышком в душу, уже начало пускать корни...
  Со временем Анна и сама осознала, сколь щедра была в отношении её природа. Красота набирала силу, подкрепляясь всё возрастающей уверенностью в себе, своих возможностях. И это сочеталось в ней с живым умом, что, как частеньо принято считать среди мужчин, такая редкость для женщины.
   Даже сейчас, накануне родов, Анна оставалась по-прежнему привлекательной, несмотря на некоторую бледность и лёгкие штрихи усталости под глазами. Более того, предстоящее материнство уже начало преобразовывать её и внутренне. В выражении глаз, в манере двигаться стало проступать что-то новое: более мягкое, более глубокое, исконно материнское, когда в центре мироздания появляется он - ребёнок, и лишь ему подчинены и время, и мысли, и сама душа. Самым обременительным атрибутом беременности стал необъятных размеров живот, который она в шутку называла туго набитым рюкзаком жадного туриста, надетым при этом задом наперёд. Вот он-то, главным образом, и выдавал её нынешнее положение. Однако, срок родов неминуемо приближался, поэтому ходить ей в таком виде оставалось совсем чуть-чуть...
  Анна почувствовала небольшой озноб и подтянула к подбородку плед, стараясь найти положение поудобнее. С детства она любила спать на животе, уткнувшись носом в подушку, обтянутой чистенькой ситцевой наволочкой в цветочек.
  --И что ты всё к цветочкам принюхиваешься? - посмеивалась над ней мать. - Это тебе не лужайка. Человек должен лежать лицом к небу, тогда душе его светло - легко взлететь. А когда дети летают во сне, это значит, что они растут, - не раз наставляла она дочку. Избавиться, однако, от этой привычки ей не удалось, что теперь доставляло некоторое неудобство.
  "Да, попробуй, поспи на этаком животике, - вяло ворочалась в сознании мысль. - ЕМУ это не понравится. Тут тебе, Анна Андреевна, не мама с её уговорами. Этот сразу пинка даст, чтобы не хулиганила. Не иначе, футболистом станет. Только зачем же на матери тренироваться? Родится - проведу с ним воспитательную работу. Ох, да уж родился бы, что ль, скорей..."
  Сейчас внутри всё было спокойно, будто и ребёнок притомился брыкаться. Анна, согревшись, расслабилась. Явь начала постепенно оплетаться сном, но что-то не позволяло полностью оторваться от действительности. Сознание, как поплавок на удочке с маленькой рыбёшкой на крючке, то погружалось в зыбкий сон, то вновь выныривало на поверхность, неустойчиво покачиваясь. Обрывки воспоминаний, сплетаясь с фантазиями, мелькали перед ней в минуты этих кратких погружений...
  --А во-о-н от той сосенки не побоишься скатиться? - Анна обернулась и увидела хитро прищуренный, с опасным огоньком вызова взгляд Олега, своего однокурсника.
  --Это я-то побоюсь? - азарт подстегнул Анну. - Спорим, что съеду! Проиграешь, потащишь мои лыжи на базу.
  Резко оттолкнувшись палками, .она решительно двинулась вверх по склону. Там, наверху, однако, запал несколько поиссяк. Фигура Олега внизу казалась такой крошечной! Всё же не в её характере было отступать. "Вожжа под хвост" - так, бывало, говаривала про неё мать. В этом она точно была права. Если уж Анна на чём-то "заводилась", переломить её упрямство мало кому удавалось. Иной раз это шло ей на пользу, а иногда - и во вред.
  "Ну, держись, Олежка, покажу тебе сейчас суперкласс".
  Бросок вперёд, вниз! Главное - не бояться. Ветер слепит, мешая смотреть. Бугор! Не объехать! Падение. Треск! Больно!!!
  ...Анна судорожно прижала руки к животу. Она ещё не до конца оторвалась от сна, и поначалу почудилось, что это обломок лыжной палки вонзился ей в живот, но, стряхнув обрывки кошмара, она с облегчением перевела дух, хоть боль до конца ещё не отступила.
  "Это сон, просто сон, чёрт бы его побрал. Снится невесть что, - мысленно стала успокаивать саму себя. - Наверно, опять мой "нападающий" гол в ворота забил. Браво, сынок! Какой ты у меня молодец! Чувствуешь, я уже горжусь тобой. Но всё же дал бы мне ещё немножко полежать... Лежу себе тут - никого не трогаю, никому не мешаю. Так тепло... Так хоро..."
  Мысль, как усталая птичка, присела на ближней "веточке", нахохлилась, расслабленно распустила крылышки и уткнулась клювиком в мягкий пух на груди. Тишина... Полумрак... Полуявь-полусон...
  Да нет, не сон! Какой уж тут сон, когда руки Асахи так горячи, губы так зовущи, требовательны и, одновременно, обещающи! Всё отдать, обрести и снова отдать - всё, до донышка. Как ярки звёзды на дне двух колодцев - его бездонных, загадочных глаз! Как они манят! Так и хочется нырнуть туда - в эту неведомую черноту, не рассуждая о том, удастся ли вернуться назад. Блаженство! До края - через край! Губы к губам - пусть без возврата, пусть! Какая разница? Тепло... Ещё теплее... Жарко! Больно!!!
  ...Эта волна боли, по крайней мере, не оставила ощущения липкого, тошнотворного ужаса. Побурлив ещё внутри, она отступила с недовольным ворчанием и затаилась для нового броска.
  "Вот и лежи себе там, не цепляйся ко мне... Та, из "Скорой", что-то говорила насчёт схваток... Время. что ли, засекать? Время... Но это ж надо найти часы. Не помню, где они. Встать, поискать? Ой, как не хочется. Да, может, это и не схватки. Так, колики. Съела что-нибудь не то. Срок у меня на той неделе. Вот и всё! Нечего зря забивать себе голову какими-то дурацкими схватками. А Асахи-то и не знает, что мне вот-вот уже..."
  Мысли путались, но теперь неизменно возвращались к Асахи Хонде, чей ребёнок сейчас и ворочался у неё внутри. И рада бы забыть о своём возлюбленном, так плод их любви напоминает. Всё, связанное с Асахи, казалось странным сном, затерявшемся в прошлом, а вот ребёнок был реальней реального...
  Роман Анны с Асахи был подобен шквалу: так же неукротим и так же недолог. Как бы то ни было, он изменил все представления Анны об отношениях между мужчиной и женщиной. Хонда работал в Москве представителем известной японской фирмы по продаже бытовой техники. Она, Анна Андреевна Звенцева, к тому времени уже репортёр одной из московских газет, по заданию редакции должна была подготовить репортаж об открытии очередной выставки товаров этой фирмы. Организаторы не поскупились на рекламу в газете. Именно с Хондой нужно было предварительно согласовать текст статьи. Анне понравилось и запомнилось, как предупредителен и галантен был Асахи на презентации, поэтому её порадовала возможности ещё раз увидеться с ним.
  Встреча с Хондой буквально перечеркнула весь её прежний опыт общения с мужчинами. В новом знакомом был какой-то особый магнетизм. Не раз впоследствии у Анны возникало ощущение, что в тело Асахи вселился дух его далёкого предка - гордого и величественного. Гибкость и лёгкость движений казались врождёнными, как у выросшего на воле зверя. В обхождении он был неизменно предупредителен и мягок, а в страсти - неудержим, как все вулканы древней Японии вместе взятые. Он был таким разным! Хотелось вновь и вновь видеть его, чтобы хоть чуточку разобраться в этом удивительном человеке. Предсказуемым в нём было только одно - его неизменная учтивость. Общаясь с ним, Анна никак не могла выяснить для себя, чего ей больше хочется: подчинять или подчиняться, настолько и то, и другое было желанным.
  В отличие от многих прежних знакомых Анны, Асахи будто бы и не задумывался над тем, какое он производит впечатление на окружающих. Казалось, что всё происходило само собой под внутренним самоконтролем. Панибратство и развязность были абсолютно чужды ему. В их отношениях постоянно присутствовала та, некогда потрясшая её на Арбате аура восхищения: "Такую красоту...". Сравнивая Асахи с другими мужчинами, Анна вдруг осознала, что рядом с ним она, наконец, поняла, что значит быть ЖЕНЩИНОЙ. И это выражалось не только в обычных знаках внимания: в том, как он придерживает перед ней дверь, пропуская вперёд, как дарит традиционную в их свиданиях пурпурную розу, как поддерживает под локоток, когда они идут рядом. Просто Анна чувствовала, что хотела бы остаться с этим человеком всю дальнейшую жизнь - ни больше, ни меньше.
  Языкового барьера не существовало. Асахи очень бегло и правильно говорил по-русски, что вызывало у Анны даже некоторую долю зависти: как ни билась она столько лет над английским, такой естественности и блеска во владении иностранным языком так и не достигла...
  Кто бы мог подумать, что при всей массе достоинств, которыми Анна, безусловно, обладала, при всех тех возможностях, которые в изобилии предоставляла богатая на способы знакомства столица, ей никак не удавалось устроить свою личную жизнь. И это притом, что она как репортёр известной газеты много общалась с интересными людьми. Было в её жизни несколько недолгих романов, о некоторых из которых она вспоминала без сожаления, об иных - с саднящим чувством разочарования. Предчувствие любви после каждого "ожога" слабело, тускнело, растворяясь в буднях. Часто Анну просто бесила запрограммированность, схематичность поведения её знакомых. Она могла наперёд предугадать последовательность их действий по отношению к ней. К сожалению, эти предположения раз за разом подтверждались, и оттого ей становилось невыразимо скучно. Но, в то же время, совершенно невыносимым становилось и возвращение в пустую квартиру, снятую на время. Там её никто не ждал. Чем дальше, тем больше хотелось вырваться из бессмысленности одиноких вечеров. Всё сильней росла потребность самой заботиться о ком-то. Ей так хотелось ощущать рядом присутствие мужа, держать на руках малыша - ЕЁ МАЛЫША! Она не раз представляла себе это хрупкое, родное, сладковато пахнущее тельце ребёнка. Такие мысли, ощущения стали со временем превращаться в некое наваждение.
  Может, поэтому отношения с Асахи она восприняла как некий знак судьбы. Именно о таком нежном и внимательном муже ей мечталось. В нём она почувствовала какое-то особое, возвышенное отношение к женщине. Во всяком случае, к ней он относился именно так, хоть и признался в самом начале их знакомства, что в Японии у него осталась жена. Детей, правда, не было, и чувствовалось, что для него это больная тема. Тем не менее, в разговорах нет-нет, да и проскальзывало, что семейные узы - нечто, не подлежащее обсуждению. И всё же, что греха таить, Анне было с ним очень хорошо, даже слишком хорошо, чтобы не поверить в возможность её счастья с ним...
  Люська, по-прежнему остававшаяся самой близкой подругой Анны, первой заприметила перемены, произошедшие с ней. У женщин на это какое-то особое чутьё.
  --Эй, Анюта, куда это тебя завихрило? - попыталась она как-то завести разговор. - Не твоего он поля ягода. Да и женат ведь, сама знаешь. Имей в виду, за этот гулёж его по головке не погладят. У них, как я слышала, на этот счёт строго. Тебе что, наших мужиков мало? Только моргни, отбою не будет.
  --Да о чём ты, Люсенька? Это ж - небо и земля! Тут совсем другой тип отношений.
  --Ой, смотри, как бы тебя этот "тип" каким-нибудь "подарочком" не одарил.
  --А если и одарил, так что с того? - с некоторым вызовом в голосе сказала Анна.
  --Мама родная! Во, чумная! - ахнула Люська. - Ты что, всерьёз? Да на что ж ты рассчитываешь-то?!
  --А ни на что я не рассчитываю, - спокойно ответила Анна.
  --А он хоть знает?
  --Сказала.
  --Ну и...
  --Он, как дрессированный, немедленно побежал докладывать начальству. У японцев, наверно, преклонение перед Уставами в крови.
  --И что?..
  --И теперь его, представь себе, отправляют домой, в Японию... Я, может, погубила его карьеру.
  --"Его карьеру!" - с издёвкой передразнила Люська. - Да сдалась тебе его карьера! О себе подумай, балда! Ты на что жить теперь будешь, беспечное дитя провинции? Ни кола, ни двора!
  --Ничего, проживу как-нибудь... проживём, - поправила себя Анна, вспомнив о ребёнке. Люська так и развела руками:
  --Ну, смотри, мать. Тебе жить... Нет, я, прям, не знаю, что и сказать. Таких, как ты, поискать, и не найдёшь. А помогать-то хоть обещал? Денег дал?
  --Ещё чего! Он, конечно, предлагал, да я не взяла. Что ж я, проститутка какая-нибудь? Иль у меня гордости нет? Знала, на что иду. Раз он не может быть со мной, для себя рожу ребёнка. Не могу больше одна!
  --Ой, Нютка! Аж сердце заболело.
  --Побереги сердце. Самой ещё пригодится, - улыбнулась Анна, обнимая подругу. - А за меня не волнуйся. Всё у меня будет нормально. Вот увидишь. Я сильная. Справлюсь...
  
   Глава 2. Встреча
  
  ...Какое-то время Анна поспала. Ребёнок её не беспокоил. Под пледом было тепло и уютно. Вставать не хотелось, но тело в одной позе затекло, и Анна слегка потянулась. Тут её вдруг опоясало такой болью, что она даже охнула.
  "Не-ет, - поняла она, - хватит ждать. Так, пожалуй, тут и скрутит. Ещё немного, и вообще никуда не выберешься".
  Она, держась за поясницу, доплелась до телефона в прихожей и попыталась опять набрать 03. Номер, как заколдованный, был занят и занят, будто вся Москва одновременно нуждалась в срочной медицинской помощи.
  "А, была не была! - решила Анна. - Рискну своим ходом добраться... Ой! Ой!!!" - от нового приступа боли у неё даже в глазах потемнело. Зажмурившись и невольно задержав дыхание, она постояла, ожидая, когда боль внутри "отмякнет".
  "У-у-ух... Никак, ещё один раунд продержалась. Это что же дальше-то будет, если с самого начала так нутро выкручивает? Мама родная! Ну, всё. Тихо! Без паники. Пора двигать. Тут недалеко. Вперёд! И главное, чтоб с песней... ".
  Переодевшись и взяв сумку с вещами, она направилась, было, к выходу, но в последний момент остановилась у телефона и набрала Люськин номер.
  --Да! Слушаю вас, - услышала она в трубке знакомый голос подруги.
  --Люсь, это я - Аня.
  --А, привет! Чем занимаешься?
  --У меня, похоже, роды начинаются...
  --Да ты что! Вроде бы ещё не срок.
  --Схватки начались. В "Скорую" позвонила, сказали: не паникуйте. А мне кажется, пора в больницу. Сейчас знаешь, как прострелило! Боюсь дома оставаться.
  --Так давай, я приеду, провожу тебя, - забеспокоилась Людмила.
  --Не, не надо. Я сама.
  --Чего ещё сама! - рассердилась подруга. - Вечно ты чудишь! Не дай Бог, ещё чего в пути случится.
  --Тьфу-тьфу-тьфу! - сплюнула через левое плечо Анна. - Типун тебе на язык! Некогда мне ждать. Я тебе звоню-то, стоя в дверях. Всё, пошла. Ты Петровичу передай, что заметку не успела доделать. Прихватило неожиданно. Пусть не сердится.
  --Ой, горе ты моё! У неё такое дело, а она ещё о заметках печётся. А может, всё-таки дождёшься?
  --Всё, Люсьена, не задерживай меня. Не бойся, всё будет в ажуре. Жди с победой!
  --Вот оптимистка неугомонная! Ну, ни пуха тебе, ни пера!
  --К чёрту! - решительно произнесла Анна и положила трубку. В этот момент, будто подкравшись из засады, боль так запустила в неё когти, что сумка чуть не выпала из рук.
  "Ах, ты, как забирает, - сморщилась она, чувствуя, как предательски дрогнули колени. - Спешить надо. Вот сейчас, ещё минуточку... Сейчас пройдёт, и отправлюсь... Сейчас..."
  Наконец, боль внутри ослабила хватку, и Анна шагнула за порог, закрыв за собой дверь.
  "Всё. Обратной дороги нет. Господи, спаси и сохрани!"
  Вроде бы и не верила в Бога, а тут вдруг почувствовала такую стынь одиночества, такой страх перед неизвестностью, ощутила такую потребность в чьей-то незримой, бескорыстной, благодатной поддержке, что губы непроизвольно зашептали:
  --Господи! Не оставь! Кто ещё поможет, как не Ты?..
  Анна снимала квартиру в многоэтажном доме в одном из окраинных районов Москвы. Собственная квартира была ей пока не по карману. С тревогой она думала о том, что придётся подыскивать новое жильё после того, как родится ребёнок. Хозяйка нынешней квартиры недвусмысленно дала ей понять, что с маленьким ребёнком она здесь нежеланна. К сожалению, все попытки договориться о другой квартире пока результатов не дали. Люська бралась помочь ей с этим вопросом, и Анна очень рассчитывала на неё.
  Она спустилась на лифте и вышла на улицу. Было по-осеннему стыло, ветрено. Придерживая ворот плаща, Анна подошла к проезжей части дороги, надеясь поймать такси или попутку, но машины неслись одна за другой мимо. Никому не было до неё дела. Она запаниковала.
  "Да что же это такое?! Ослепли они все, что ли? Не видят, что женщина вот-вот родит? Хоть умри на их глазах, никто не остановится. Вот дура! Отказалась от Люськиной помощи. Да за это время она давно бы уже здесь была и костьми легла, но поймала бы машину. Что же делать?"
  Тут такой приступ боли пронзил её, что ей показалось, будто кто под дых ударил. Даже в глазах зарябило. Свободной рукой Анна судорожно вцепилась в живот, заломив назад голову и закрыв глаза. Неожиданно рядом взвизгнули тормоза, и женщина услышала звук открывающейся дверцы машины. Крепкая мужская рука поддержала её. Если бы не это, Анна, возможно, упала бы тут же - ноги совсем отказали ей...
  --Садитесь-ка в машину, - услышала она и, разлепив слипшиеся от слёз ресницы, с трудом различила средних лет мужчину, участливо заглядывающего ей в лицо.
  --Тут... через четыре квартала... больница, - с трудом выдавила она из себя. - Мне бы побыстрее...
  --Да уж и сам вижу, что быстрей надо. Что ж так дотянули? И одни почему-то. Муж что, не мог проводить?
  Не в силах что-либо ответить, Анна только помотала головой. Она с трудом села в машину, и та рванула с места. Ехали молча. Мужчина изредка поглядывал в зеркальце на сидящую на заднем сидении женщину с бледным, перекошенным судорогой боли лицом. Вдруг она беспокойно задвигалась, невольно застонав. Шофёр нервно оглянулся, тревожно вздохнул и прибавил скорость. И тут, как нарочно, откуда-то вывернулась милицейская машина, замигав сигнальными огнями. Голос в динамике приказал остановиться.
  --Тьфу, собаки! - ругнулся мужчина сквозь зубы. - Чтоб вам пусто было.
  Он вырулил к обочине и вышел навстречу инспектору. Тот козырнул.
  --Ваши права.
  --Прости, друг, - мужчина умоляюще посмотрел на инспектора. - Жену в больницу везу. Того гляди, родит. Отпусти, Христа ради!
  --Вы превысили скорость, создав аварийную ситуацию на дороге.
  --Да какую ситуацию? Откуда ей взяться? Полторы машины на трассе.
   Вид инспектора был неприступен. Из машины раздался стон. Новая схватка оказалась ещё сильней. Инспектор, наклонившись, заглянул в салон машины.
  --Так, говорите, жену в больницу? - он явно тянул время. Почувствовав, что ничего другого не остаётся, водитель быстро достал из бумажника несколько купюр и протянул инспектору.
  --Друг, будет время, выпей за здоровье нашего первенца.
  Тот, не моргнув глазом, взял деньги и окинул стоящего перед ним мужчину критическим взглядом:
  --Что-то вы больно долго думали детей заводить. Ну, да ладно, езжайте, а то ещё впрямь родит тут посреди дороги. Да поаккуратней со скоростью!
  --Спасибо вам, - чуть слышно сказала Анна, когда машина вновь тронулась. - Столько беспокойства из-за меня... Я верну деньги. Сколько вы ему заплатили?
  --Самое время сейчас рядиться. Главное, держитесь. Скоро доедем.
  Они подъехали к больнице. Поддерживая Анну, мужчина отвёл её в приёмное отделение. Врач, принимавший Анну, недовольно покачал головой:
  --Что ж так дотянули? Пораньше нельзя было? Вот люди! - горячился он. - Сами себя не жалеют. Надумают ребёнка завести и не боятся потерять его.
  --Что-нибудь не так, доктор? - заволновалась Анна.
  --Да плод у тебя, голубушка, поперёк лежит. Не рассчитывай на скорые роды. Придётся изрядно попотеть. А вы, супруг, давайте-ка, освобождайте помещение. Всё, что могли, вы уже сделали. Звоните не раньше, чем завтра.
  --Да-да, конечно, - подхватился мужчина.
  --Скажите, как вас зовут? Как найти потом? - успела спросить его на прощание Анна, не замечая, с каким удивлением посмотрел на них врач.
  --Андрей... Андрей Васильевич, - поправился он. - И не беспокойтесь, пожалуйста, мне ничего не нужно. Удачи вам! Всё будет хорошо.
  Анна ничего не ответила, так как в этот момент вновь всё потемнело у неё в глазах от очередного приступа боли (которого уже по счёту?), раздиравшего её на тысячи кусков и кусочков, каждый из которых стонал и молил о пощаде.
  
  Глава 3. Даша
  
  --Дашунька, поди-ка сюда, - раздался из спальни голос бабушки.
  --Иду, бабуль! - откликнулась из зала Даша.
  Дверь в спальню открылась, и вошла девушка в скромненьком, но опрятном халатике и домашних тапочках на босу ногу. Вряд ли бы кто назвал её красавицей. Скорее, она принадлежала к разряду заурядных простушек: курносый носик и бледные реснички, не тронутые тушью, короткий хвостик русых волос, сколотых простой заколкой, губы, не подкрашенные помадой... Но всё же плюс в её внешности был - молодость, придающая скрытое очарование, сглаживающая "недоработки" природы. Да ещё глаза - сочно-карие с золотыми искорками.
  --Чего, баб?
  --Да поясница, зараза такая, опять разламывается, спасу нет. Полечи чуток её, окаянную. Доконает она меня когда-нибудь. Ох-хо-хо...
  --Ну, опять моя любимая бабуля хандрит, - с лаской в голосе произнесла девушка. - Я ж тебя недавно лечила. Ничего не должно болеть.
  --Э, милая, разве вылечишь от старости? Как погода на слякоть завернёт, так и начинает барахлить мой "барометр". Спасибо, тебя мне Господь в утешение послал. Ручки твои золотые меня лучше всяких лекарств лечат. Вот ведь дар в тебе какой редкостный открылся.
  --Да, - засмеялась Даша, - жила бы я во времена инквизиции, так за этот "дар" мигом бы на костёр отправили.
  Она присела на край бабушкиной кровати.
  --Это сейчас таких, как я, зовут экстрасенсами, а раньше - просто ведьмами.
  --Тьфу ты! Слово-то подобрала - ведьма. У ведьм действо от зла идёт, а у тебя - от добра. Погоди ещё, может, когда и зарабатывать этим будешь.
  --Да уж!
  --А чего ж? Эдак-то не всякий лечить может. Дар - он и есть дар. И лечиться так не в пример лучше,чем лекарствами себя пичкать. Помяни моё слово: лопатой деньги грести будешь. Мне вон, как начнёшь по телу руками водить, так такое тепло от них идёт, что боль внутри, как ледышок, тает.
  --Ой, бабулечка, ну, какая ты наивная! Ну, какие ещё деньги? Какой лопатой? Чтоб на этом разбогатеть, надо патент иметь, а для того, чтобы получить патент, желательно иметь высшее медицинское образование и деньги огромные, чтоб всех чинов, кто такой патент даёт, умаслить. А у меня за плечами всего-то медучилище, а в кармане - блоха на аркане.
  --Да с тебя какой ещё спрос? На то родители есть, чтоб жилы-то из себя тянуть. Аль зря они на нефтепроводе какой уж год спину гнут? Вот подкопят деньжат, да и выучат тебя на врача. Я всю жизнь акушеркой проработала, а тебе сам Бог велел врачом стать. Истинно твоё это дело!
  Произнося это, бабушка даже для пущей убедительности рукой взмахнула и тут же охнула от прострелившей спину боли.
  --Лежи уж, оратор, - наклонилась к ней внучка. - Сейчас легче станет.
  Она осторожно обнажила бабушке спину, энергично потёрла ладони одна об другую и, почувствовав, как в них разливается тепло от кистей до кончиков пальцев, начала водить руками над больной поясницей. В такие моменты у неё возникало ощущение, что от рук начинает изливаться поток невидимой внутренней энергии. В её собственном организме при этом тоже что-то происходило. На начальном этапе лечения выброс сгущавшейся на ладонях энергии давал ощущение лёгкости, подъёма, но если ей приходилось заниматься этим подолгу, наступал спад, наваливалось чувство внутренней опустошённости, будто её вычерпали до дна. После этого требовалось время, чтобы восстановить силы.
  Узнав о её необычайных способностях, знакомые и сослуживцы стали всё чаще обращаться к ней за помощью. Даша никому не отказывала. Как откажешь людям, если в состоянии помочь? Не всякому Бог дарует умение укрощать боль.
  Эти удивительные способности открылись в Даше не так давно. Она ещё училась в школе, когда произошёл трагический случай. Дело было в конце марта. Догоняя кошку, выбежавшую на подтаявший лёд реки, Даша неожиданно провалилась в промоину и ушла с головой под лёд. Кто и как её спас, она узнала позднее, в больнице после того, как пришла в сознание. На её счастье, всё это произошло на глазах случайного прохожего. Тот бросился на лёд и, хоть и под ним лёд трещал угрожающе, успел ухватить девочку за ворот пальто. Вытащить-то он её вытащил, но к тому времени Даша уже наглоталась воды, вся заледенела и была без сознания. Врачи долго боролись за её жизнь, выхаживая от тяжёлой простуды, и молодому организму удалось справиться с бедой. К концу весны девочка полностью поправилась, но после этого окружающие стали примечать, что нежные Дашенькины ручки непроизвольно справляются с разными недугами, снимают боль. Многим поначалу в это не верилось. Стали проверять специально, убеждаясь раз за разом в правоте догадок. В одной из газет однажды даже появилась небольшая заметка о чудесных способностях московской школьницы Даши Минаевой. Бабушка как-то даже пошутила по этому поводу:
  --Вот ведь, как в воду глядели - Дарьюшкой назвали тебя. Будто чуяли, что дар тебе в жизни выпадет.
  После школы она поступила в медицинское училище и, окончив его, пришла работать медсестрой в родильное отделение одной из московских больниц. Как и её бабушка, она хотела помогать женщинам, облегчая их страдания в родах...
  --Ну, как, бабуль, полегче? - наклонилась Даша к бабушке.
  --Спасибо, деточка. Никак, отпускать начало, - вздохнула та с облегчением.
  --Эх, если бы я смогла помочь вот так же одной женщине у нас в отделении. Мучается... Смотреть страшно. Зрачки огромные, лицо белое - без кровинки, а рот в судороге просто квадратный какой-то.
  --А чего ж не поможешь?
  --Да кто меня к ней подпустит-то? Около неё народ поопытней меня целый день крутится и ничего сделать не может. Понимаешь, у неё плод встал поперёк и ни с места. А схватки-то всё сильней. Жуть!
  --Да уж, чего только в родах ни приключается. Тяжеленько иной раз детоньки даются, ох, тяжеленько, - покачала головой старушка. - Так, говоришь, плод поперёк?.. Это верно, такой плод в разгар родов развернуть совсем непросто. Помереть может родильница... Уж прокесарили бы лучше.
  --Да поздно было. Она к нам с сильными схватками поступила. Где там резать? Таких надо загодя готовить к операции. Ой, вот вспомнила про неё, и самой не по себе. Как она там сейчас? У неё уж и сил, наверно, не осталось... Вот, говоришь, руки у меня особые. Ну, вот они, руки. А что толку? Чем они тут помогут?
  --А ведь был на моей памяти подобный случай, - призадумалась бабушка. - Хотя... Чего об этом говорить? Раз на раз не приходится...
  --Расскажи, расскажи, бабуль! Что там произошло?
  --Да вот так же одна женщина целые сутки маялась, а уж четвёртого, как помню, рожала. Дома ещё трое мал-мала оставалось. Уж и воды отошли, а ребёнка как заклинило. Думали, ни её, ни дитя не спасём. Тогда врач наш Семён Никандрыч, Царствие ему Небесное, хороший был человек, решил одну штуку сделать: представляешь, ввёл руку прямо в её матку.
  --В матку?! - ахнула Даша.
  --Ну, да. Нащупал там ножку ребёнка и легохонько начал разворачивать, как надо. И ведь получилось! Что и говорить, риск большой. Не всякий на такое пошёл бы. Рука тут должна быть лёгкая. Вот, вроде, как у тебя...
  Бабушка вдруг замолчала и насторожённо взглянула на внучку.
  --Чего это ты так вся навострилась, а? Мало ли, кто что наговорит? И в голову не бери! Не вздумай! Да и не позволит никто тебе это сделать.
  --А совесть позволит допустить, чтобы на твоих глазах умерло сразу двое?! Баб, - в глазах девушки сверкнули невольно навернувшиеся слёзы, - я б для неё всё сделала, что могу. Знаешь, как мне её жалко! Ты бы видела, какая она красивая, несмотря даже на муки. А как мужественно боль терпит... А может, уж за это время родила, а? Как ты думаешь?
  --Думать я могу всё, что угодно, а что там на самом деле творится, одному Богу известно. Ты завтра в первую смену?
  --Ага.
  --Ну, вот и ладно. Утро вечера мудренее...
  Утро следующего дня для большинства людей было таким же, как и все предыдущие. Дни поздней осени малопривлекательны. С ночи занудил надоедливый дождь, до предела пропитывая воздух влагой, превращая тротуары и дороги в царство мрачно-стылых луж, слившихся с опрокинутым в них беспросветно-безрадостным небом. Прохожие, прикрываясь от дождя и пронизывающего ветра пёстрыми зонтиками, спешили поскорей добраться до места работы. Увы, слякоть, верная спутница осени, не слишком располагает к романтике.
  Среди этих прохожих была и Даша. Ветер трепал полы её дешёвенького плаща, срывал с концов зонтика холодные дождевые капли, норовя вырвать зонт из озябших рук. Наконец, девушка подошла к знакомому зданию больницы. Сердце её билось несколько учащённо. После вчерашнего разговора с бабушкой она провела беспокойную ночь, долго не могла уснуть, а когда, наконец, задремала, ей приснились огромные - в пол-лица! - глаза той женщины, умолявшие, заклинавшие её помочь. Кто знает, может, действительно, от неё, Даши, зависит жизнь этой пациентки. Всю дорогу по пути на работу Даша мысленно молила Бога о том, чтобы мучения этой женщины уже закончились, и всё разрешилось само собой, без её, Дашиного, вмешательства.
  Войдя в больницу, она торопливо прошла в раздевалку. Даша совсем недавно работала в этой больнице и ещё мало с кем познакомилась. Наиболее близко она сошлась лишь с Татьяной Паниной, медсестрой, которую обычно сменяла. Сейчас они почти нос к носу столкнулись в дверях.
  --Ой, Дашенька, прибежала уже. Здравствуй, детка.
  Татьяна была почти на двадцать лет старше её, поэтому это милое слово детка в её устах звучало как-то по-домашнему тепло, тем более, что с Дашиной бабушкой они когда-то вместе работали. Пропуская Дашу в комнату, Татьяна вдруг участливо заглянула ей в лицо.
  --Ты что-то сегодня бледненькая. Часом, не заболела?
  --А? Что? - встрепенулась Даша. Внутреннее напряжение не отпускало её, мешая сосредоточиться. - Да нет, со мной всё в порядке. А вот у бабули опять спину прихватило. Весь вечер вчера маялась.
  --Видать, спина на погоду аукается. Сырость сплошная. Ну, ты-то, я думаю, полечила бабушку?
  --А как же!
  --Вот и молодец. Передавай привет Марь Васильне. Пусть не залёживается.
  --Спасибо. Обязательно передам. Как там у нас в отделении?
  --Как обычно. Рожаем помаленьку. Звенцева вот только - помнишь, та, из четвёртой палаты? - всё никак не разродится. Не разворачивается ребёнок, хоть тресни!
  --Значит, всё ещё никак... - погрустнела Даша.
  --Если сегодня сдвига не произойдёт, не знаю, чем дело кончится. Ну, побежала я. Как на улице, всё льёт?
  --Льёт.
  --И когда ж конец-то будет?
  С этими словами Татьяна поспешила домой, на прощание ободряюще кивнув Даше.
  --И когда ж конец-то будет? - тихо повторила девушка, думая о своём...
  
  Глава 4. Круги ада
  
  Вторые сутки весь медперсонал в родильном отделении впрямую и косвенно наблюдал за развитием событий в четвёртой предродовой палате. Это было похоже на какую-то изуверскую средневековую пытку, только в роли палача выступала сама природа человеческого тела. Казалось, что боль, выжимая из Анны все силы, вытравливает в ней всё человеческое, ввергая в отчаяние, граничащее с безумием.
  Врачи пока старались обойтись своими силами, не привлекая к консультации специалистов со стороны, но все попытки исправить положение плода были безуспешны. Боль по-прежнему терзала измученное тело Анны, а страх и всё более сгущающееся отчаяние - душу. Наступал предел её человеческим возможностям. Если раньше у неё были лишь отвлечённые представления об ужасах загробной жизни, то всё это сейчас напоминало невинные детские комиксы по сравнению с тем, во что она, волею обстоятельств, погружалась всё глубже и глубже. На поверхности жизни её удерживала лишь тончайшая нить, скрученная из последней, хрупкой надежды, что когда-нибудь всё ЭТО должно хоть как-нибудь кончиться.
  Тело, изорванное болью, стало чужим, ненавистным, предавшим её в самый ответственный момент жизни. Мучительно хотелось вырваться из него, освободиться от этого непосильного бремени. Она смертельно устала. Но в минуты отчаяния, когда смерть казалась единственным избавителем от мук, она вспоминала о ребёнке. Он был ещё жив. Она чувствовала это. Дитя шевелилось в её измученном чреве, толкаясь ножками, будто пытаясь сообщть ей, что ему там тоже плохо. Ребёнок казался ей маленьким, невинным узником, запертым в страшной, тесной темнице. Анне представлялось, что его тоже пронизывает ужас от сознания, что невозможно вырваться на свободу.
  "Миленький, прости меня, - мысленно молила его Анна. - Ну, не получается, хоть ты что! Помоги же мне, хоть немного. Повернись. Умоляю тебя! Хоть немного, а дальше уж я сама как-нибудь. Ты же мужчина (она была абсолютно уверена, что это мальчик). Пожалей свою маму. Пожалуйста!!!"
  Дело осложнялось тем, что уже давно отошли воды. Время от времени в палате появлялись врачи. Осматривали её, совещались. Даше тоже удавалось заглянуть в палату, но остаться наедине с Анной не было возможности. Время шло, и вид чужих нескончаемых страданий наполнял душу девушки решимостью помочь этой незнакомой женщине, во что бы то ни стало. Но как это сделать, как?
   "Господи, - с отчаянием думала она, - кому рассказать о бабушкином способе? Кто на такое решится, да и захотят ли вообще рисковать? Попробуй, сунься с таким советом - засмеют, как пить дать, засмеют. Всякая малявка, скажут, учить берётся. Да ведь и впрямь страшно... Жуть, как страшно! А может, всё-таки получится? Если потихоньку, осторожненько... Только бы помочь... Только бы помочь!"...
  Ближе к полудню заведующий отделением, осмотрев в очередной раз Анну, сказал старшей медсестре:
  --Она совсем ослабела. Ещё немного и можем потерять и её, и ребёнка. Готовьте операционную. Другого выхода нет. Надо бы связаться с её родными, поставить в известность.
  --По данным анкеты, она не замужем. И родных здесь никого, я её спрашивала. Из приезжих.
  --Ну что ж, нет, так нет. Значит, не будем терять времени. Если уж не ребёнка, так хоть её попробуем спасти. Не тот момент, конечно, говорить об этом, но, по всему видать, что хороша барышня.
  --Да что толку от той красоты, коль судьба не задалась. Только и радости, что мужики вокруг вьются. А где семья-то? Велика радость - мать-одиночка. А, да ладно! В конце концов, это её проблемы. Так, значит, идём на операцию? Силёнок бы у неё хватило. Ну, как помрёт, а ребёнок выживет? Ох, сирот у нас и так с избытком.
  --Мы не цыгане, чтоб гадать. Приступим к делу.
  Врач и старшая медсестра покинули палату. Даша оказалась невольной свидетельницей их разговора, так как в это время давала Анне кислород. От услышанного у неё чуть ноги не подкосились. Несчастная женщина напомнила ей вдруг её саму, тонущую в ледяной полынье: и барахтаешься, и жить-то хочется, а чернота вот-вот заглотнёт, чтобы уже никогда не выпустить.
  Если до этого и оставались какие-то сомнения, то теперь они окончательно исчезли. "Да что ж это я, трусиха проклятая, медлю?! Ей ведь тоже кто-то должен помочь, как тогда - мне. Я сделаю это. Сделаю! И всё у меня получится!"
   Даша бросилась к раковине, тщательно вымыла руки, протёрла их спиртом и подошла к кровати, где лежала роженица.
  --Миленькая, потерпи, умоляю тебя, - заглянула она в бездонно-чёрные, как два сгустка боли, глаза женщины. Сильно потёрла ладони одна об другую. Почти сразу почувствовала, как к ним резкой волной прихлынуло тепло, будто вся воля, вся её необыкновенная внутренняя энергия сконцентрировалась на кончиках пальцев. Медленными кругами начала водить руками над животом женщины, мысленно представляя, как тепло от её рук проникает внутрь, расслабляя, отгоняя боль. Ей почудилось, будто на лице женщины мелькнуло удивление. Видно, и впрямь что-то происходило, боль притуплялась.
  --Родненькая, я помогу тебе. Ей Богу, помогу, верь! Только ещё самую чуточку потерпи.
  И Даша, затаив дыхание, осторожно ввела правую руку внутрь тела женщины, левой рукой одновременно ощупывая её твёрдый живот. Проникновение шло всё глубже, глубже, и вдруг пальцы нащупали внутри крохотное тельце - клубочек с ручками и ножками. Всё происходящее на какой-то миг показалось ей нереальным, фантастическим, но участившееся дыхание и приглушённый стон роженицы заставили её сконцентрировать внимание и волю.
  "Так, так, спокойно, - приказала себе девушка. - Бабушка говорила, надо найти ножку. Ножку... Попробуй, разбери на ощупь, где тут ножка. Ой, вот она, кажется. Точно, она! Теперь как бы её сдвинуть...".
  Напряжение было так велико, что на лбу выступила испарина. Даша мотнула головой, и струйка пота сбежала по виску. Вдруг ей показалось, что ребёнок начал поворачиваться - медленно-медленно, но начал! Потом движение будто бы стало легче. Плод стал выправляться! Внезапно произошло то, чего, похоже, ни Даша, ни кто-либо другой из дежурного персонала не ожидал, - рука Даши ощутила под плодом, занимавшим неправильное положение, ещё одного ребёнка! Дашу от неожиданности даже озноб прошиб. Она ещё раз пошевелила внутри пальцами, проверяя себя. Не было сомнений: там действительно был второй ребёнок, причём этот лежал правильно, головкой книзу, только первый перекрывал ему выход.
  "Вот это да! Двое! С ума сойти! А вроде как о двойне и речи не было?"
  Почувствовав, что первый плод, наконец, лёг правильно, Даша осторожно вынула из чрева руку и быстро обмыла её под краном с водой. Вернувшись к женщине, она пощупала её пульс, заглянула в глаза и почувствовала, что дыхание роженицы опять участилось. Накатила очередная схватка, но теперь уже путь для плода был открыт! Даша бросилась в коридор с криком:
  --Скорее! Скорее! Ребёнок, кажется, начал выходить!
  Сбежавшийся персонал в полном замешательстве убедился, что роды действительно совершенно неожиданным образом вошли в нормальное русло. Это было подобно чуду! Анну быстро переложили на каталку и отправили в родильный зал.
  Даша, обессилев, привалилась к косяку двери. Такого огромного физического опустошения она прежде не испытывала. Ей показалось, что все её силы, до последней капельки, перелились в эту женщину.
  --А ты-то чего? - заглянула ей в обескровленное лицо одна из медсестёр. - Чай, не тебе рожать. Какие вы, молодые, слабонервные. На-ка, приди в себя, - и она сунула ей под нос ватку с нашатырём.
  Даша непроизвольно дёрнула головой, пытаясь стряхнуть оцепенение, но в ногах всё ещё чувствовалась зыбкая дрожь.
  --Ничего, всё нормально, - попыталась она улыбнуться. - Сейчас пройдёт.
  Мысленно она была в родзале. Там с Анной теперь занимались другие, но Даша почему-то была абсолютно уверена, что и у женщины, и у её ребёнка (ой, да нет, - у её ДЕТЕЙ!) всё будет в порядке. И действительно, через некоторое время, совершенно нормально, головкой вперёд, начал появляться ребёнок. Анна, откуда только силы взялись, резко тужилась, помогая своему первенцу появиться на свет. Кошмар минувших суток подходил к концу. Всё когда-нибудь имеет свой конец.
  --С перепугу, что ли, она? - с облегчением усмехнулся врач, наблюдая, как акушерка принимает на руки ребёнка. - Я всегда говорил, что наши российские бабы такие: чем больше с ними церемонишься, тем для них же хуже. А как возьмёшь на испуг, так сразу шёлковыми становятся.
  Ребёнок огласил палату басовитым криком.
  --Вот это пацан! - воскликнула акушерка, разглядывая крепенького, довольно крупного новорожденного. - Богатырь, как есть богатырь!
  --А горластый-то какой! - рассмеялся врач. - Ругается, наверно, на нас, что так долго на волю не выпускали. Даст ещё матери прикурить... А это ещё что такое? - нахмурился он вдруг. - Опять потуги?
  Через несколько минут родился и второй ребёнок, тоже мальчик. Был он, правда, значительно меньше и слабее первого, зато, как говорят, "в рубашке" - покрытый белыми хлопьями сыворотки.
  --Нет, честное слово, сегодня настоящий день сюрпризов. Давненько такого не выпадало, - только и развёл руками врач. - Она где его прятала? Похоже, первый так перекрывал второго, что даже сердцебиение этого карапуза не прослушивалось. Эх, бабы! Драть вас некому! Детей нагуляют, а пронаблюдаться у врача некогда. Поступают без анализов, без обследований, а мы тут мучайся с ними. Сдаётся мне, что она и сама не знала, что у неё двойня. Ну, что, матушка, довольна? - наклонился он к Анне. Та ничего не ответила ему. У неё не осталось сил даже на то, чтобы думать, а не то, чтобы говорить.
  Акушерка уже помогла ей освободиться от последов. Детей обработали и унесли. Удивительно, но концовка родов после всех предыдущих осложнений прошла идеально гладко. Спустя некоторое время Анну перевели в палату, на живот положили пузырь со льдом, сделали укол, не разрешив пока засыпать, хоть ей так мучительно этого хотелось. Лишь через два часа благотворное забытьё, наконец, охватило её, окутав долгожданным, целительным покоем.
  
   Глава 5. Пробуждение
  
  На ясном небе, поражающем своей трогательной нежностью и прозрачностью, художник-день не нанёс ни единого белого мазка. Не небо - какая-то огромная поляна застенчиво-голубых незабудок. Ветер, вольно гулявший в поднебесье, легонько касался чуткими пальцами этого благоухающего ковра - так легко, будто боялся повредить его, разрушить гармонию.
  Под стать небу расплеснулось и море. Казалось, что оно в приливе великодушия сердечно раскрыло объятия, чтобы приласкать, понежить, убаюкать любого, кто в этом нуждается, поведать в шелесте набегающих на пологий берег волн старинные легенды моря...
  Анна, расслабившись, покачивалась на мягких волнах истомы. Неизведанная прежде благодать переполняла её. Она чуть прикрыла веки, и сквозь них ало заструилось ощущение светлой радости и покоя. Да, вот именно в таком покое она и нуждалась, ибо чувствовала, что никуда не нужно торопиться, никто её здесь не потревожит. Потрясающее осознание полной свободы! Тело ирреально, невесомо! Взмах ресниц - и уносишься ввысь, в простор, где можно свободно парить, кружиться. Восторг! Счастье!..
  Тут на почти неразличимой границе между небом и морем мелькнула изящным штрихом белая чайка. Ощущение было такое, что она возникла из ничего - то ли из случайно затуманившегося облачка, то ли белопенного гребешка волны. Анне захотелось приблизиться к птице, поприветствовать её. Возможность летать казалась совершенно естественной. Вскоре она смогла уже разглядеть распластанные по воздуху крылья чайки, чётко очерченный клюв, блестящие бусинки глаз.
  Чайка приблизилась к ней. Упругой струёй ветра их подхватило и понесло вместе вдаль. Как легко, как сладостно отдаваться на волю ветра, пронзать простор! Ты - не ты, а частица неба, мира, всеобъятного счастья!
  Но вдруг в облике чайки стала проявляться какая-то едва уловимая враждебность: в сильных взмахах крыльев нарастала агрессивность, что-то злобное появилось в приоткрытом клюве, в цепком взгляде чёрных бусин-глаз. Возникло тревожное ощущение, что птица сейчас вцепится когтями и клюнет в лицо.
  Зажмурившись, Анна попыталась прикрыть голову руками, съёжиться. Куда делся прежний восторг? Ужас, обжигающий ужас подмял под себя все прежние дивные ощущения. Вдруг, прислушавшись, она поняла, что не слышит шелеста крыльев, рассекающих воздух. Осторожно приоткрыв глаза, Анна, к своему удивлению, обнаружила, что вовсе не чайка, а врач в белом халате смотрит на неё. Холодно прищуренный взгляд за стёклами очков был безжалостен.
  --Согрешила, а в рай-то хочется? Размечталась... Тебе теперь заказано нежиться в раю.
  --Но что я такого сделала? Я просто жила, летала. Разве это грех? Там так чудесно, удивительно!
  --А мне совсем не удивительно, что мучиться тебе за это придётся здесь, на земле. Родовые муки - это только начало.
  --Но дети - это счастье! - негодующе выкрикнула Анна.
  --Они так долго мучили тебя, чуть жизни не лишили. Как можно любить их за это?
  --Пусть! Они мои. И я ни за что не расстанусь с ними.
  --Ну, так получай тогда и неси эту ношу.
  Анна почувствовала, как обе руки оттянула тяжесть. Опустив взгляд, она увидела, что прижимает к себе двух младенцев. Как же тяжелы они были! Невероятная тяжесть! Будто не новорожденные дети, а многопудовые гири.
  --Как? По плечу? - услышала она у себя за спиной. - Отдай, хоть одного. Тебе же лучше будет.
  --Нет...- покачала она головой.
  --Отдай! - голос стал более настойчивым.
  --Нет! - выплеснулся из неё протест.
  Она обернулась и в ужасе отшатнулась. Вместо врача на неё в упор уставился незнакомый чернобородый мужчина в камуфляжной форме и с автоматом наперевес.
  --Тебе лучше подчиниться, женщина.
  Анна бессознательно попятилась и вдруг оступилась. Чувствуя, что падает, она вскрикнула и ещё крепче прижала к себе детей. Свет опрокинулся, всё хаотично завертелось перед глазами.
  --А-а-а! - вырвался жуткий вой, как ей показалось, из самой глубины сердца...
  --Что с вами? Вам плохо?
   Кто-то тряс её за плечо. Анна попыталась вырваться из рук своего мучителя, но, к её удивлению, теперь рука казалась доброй и ласковой. С трудом всплывая из давящей глубины сна, она судорожно обвела взглядом комнату, едва осознавая, где находится. Белый потолок...Стены, покрашенные масляной краской...Несколько застеленных кроватей в ряд. Из них лишь одна занята - та, на которой лежит она, Анна. Рядом, склонившись над ней, стоит молоденькая медсестра.
  "Не красавица", - отчего-то, совсем некстати, промелькнула мысль.
  Тут девушка улыбнулась ей, и Анна неожиданно почувствовала, как растворяется запекшийся сгусток боли - таким лучистым и тёплым оказался взгляд девушки.
  --Как вы себя чувствуете? - спросила медсестра.
  --Хорошо, - несколько неуверенно ответила Анна, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. - Только слабость такая, будто меня через соковыжималку пропустили.
  --Это ничего. Вы молодая, крепкая. Силы вернутся, нужно только время. Вы сейчас так кричали, что я даже испугалась.
  --Это сон... Такой ужас привиделся, - поёжилась Анна, заново переживая всё, увиденное во сне.
  Странное дело - обычно она не запоминала снов. Они проскальзывали по сознанию, практически не задерживаясь. К утру в памяти оставались лишь размытые фрагменты видений, а чаще всего лишь ощущение, что что-то этакое снилось. Этот же сон будто впечатался в её мозг. Каждое слово, поворот событий, жест, взгляд - всё так и стояло перед глазами, как наяву. И захотела бы забыть, так не удастся.
  "Фу ты, какой кошмар, - попыталась она всё же стряхнуть с себя давящее наваждение. - Приснится ж... Вот, что значит - с больной головы. С ума уже начала сходить".
  --Скажите, когда мне принесут детей? Я даже не успела их рассмотреть. С ними всё в порядке?
  --Не волнуйтесь, - глаза девушки так и засияли. - Детки у вас - просто прелесть. За ними ухаживают, кормят сцеженным молоком других матерей - у вас же пока ещё нет своего. К тому же сначала нужно сделать необходимые анализы, провести обследования. Врачи у нас опытные, так что беспокоиться не о чем. Сейчас важнее вам самой силы восстановить. Очень тяжёлый у вас оказался случай.
  --Да, честно говоря, - попыталась улыбнуться Анна, - не самое "райское наслаждение". Никогда больше не решусь рожать, хоть убейте.
  --Да в наше время больше одного ребёнка никто и заводить не хочет, а у вас уже двое.
  --Самой не верится! Я ж и не знала, что двойню ношу. Чувствовала себя хорошо, работы невпроворот. По врачам некогда было бегать. А что живот выглядел большим, так думала, что просто раскормила так ребёнка. А тут, оказывается, вон как... Чуть Богу душу не отдала. Если бы... Постойте, а ведь это же были вы! Ну, да, конечно! А я-то, дурочка, чувствую что-то знакомое, а не пойму, в чём дело. Милая вы моя, это же вы меня спасли!
  --Ой, тише! - испуганно оглянулась Даша. - Об этом никто не должен знать. За такое меня и с работы выгнать могут. Это бабушка меня научила, что делать надо. Она сама много лет акушеркой работала. За свой век чего только ни повидала. А знаете, как страшно было! Делаю, а сердце где-то в пятках барахтается. Но так хотелось помочь!
  --Век вас не забуду! Дай Бог вам счастья!
  --Спасибо, - зардевшись, сказала Даша, чувствуя, насколько дорога ей эта практически незнакомая женщина. - Если всё будет нормально, через недельку вас, может, и выпишут. А вам тут, кстати, передача, - медсестра показала на тумбочку, где красовался большой пакет.
  --Люська, наверно, - улыбнулась Анна. - Подруга моя. Она такая славная!
  --Хорошо, когда есть верные подруги, - ответила, в свою очередь, улыбкой девушка.
  --Какая у вас замечательная улыбка! - не удержалась Анна, любуясь девушкой.
  Так, за разговорами, медсестра помогла Анне совершить положенные утренние процедуры, обтёрла ей лицо и руки влажным полотенцем. Взяв в руку маленькое зеркальце, Анна, как смогла, причесалась. Лицо, отразившееся в зеркале, не особенно её порадовало. Время ещё не стёрло с него следы недавних страданий. О них говорили и тёмные круги вокруг глаз, и запекшиеся губы. Да и во взгляде появилось что-то новое. На миг Анне даже показалось, что из зеркала на неё смотрит незнакомка старше и мудрее её, побывавшая в хранилище тайн бытия и вернувшаяся в суетный мир с новым знанием жизни. Правда, за это пришлось расплатиться, навсегда оставив за той чертой лёгкость и непринуждённость восприятия окружающего мира.
  "И я, и не я, - пыталась разобраться в самой себе Анна. - Поразительно! И ведь прежней уже никогда не буду!" - обожгла вдруг мысль.
   --Сейчас вам принесут завтрак, а потом начнётся обход врача, - вернул её к реальности голос медсестры.
  С этими словами Даша вышла, оставив пациентку отдыхать. С обходом пришёл уже знакомый врач, принимавший Анну в отделение. Вслед за ним в палате снова появилась и Даша.
  --Как тут наша вчерашняя героиня? - с порога обратился он к молодой матери. - Уж порасписали мне ваши подвиги. Вот так представление устроили! Всю больницу на ноги подняли. Спасали, как могли.
  "Да уж, - подумала Даша, - спасал тут один. Чуть две детские души не загубил. Да и матери могли лишиться".
  --Спасибо! - искренне воскликнула Анна. - Не знаю, как и благодарить!
  Даша, вспомнив все обстоятельства дела, невольно нахмурилась, и это не прошло мимо внимания врача. Что-то необычное почудилось ему во взгляде, в поведении новенькой медсестры.
  "Уж не влюбилась ли в меня эта малышка? - промелькнула у него мысль. - Ишь, как глазками стреляет. С лица - так себе, а глазки-то хороши, да и фигурка тоже...".
  --Назначения я сделал, выполняйте, - сказал он Даше. - Следите за состоянием груди. Скоро начнёт прибывать молоко. Больше нам сюрпризы не нужны.
  Повернувшись к Анне, он добавил:
  --Поправляйтесь, голубушка, отдыхайте, пока лежите в больнице. Дома вам эти сорванцы не дадут залёживаться.
  Он покинул палату. Даша последовала за ним, улыбнувшись на прощание Анне. В коридоре врач оглянулся на медсестру и покровительственным тоном произнёс:
  --Твоя смена кончилась. Пойдём-ка, напою тебя хорошим кофе. И конфеты отменные есть. Можно и коньячку в кофе - на любителя.
  --Нет, спасибо. Мне не хочется, - попыталась прошмыгнуть мимо него Даша.
  --Да не бойся, не съем я тебя, - усмехнулся врач, а про себя подумал:
  "Диковата. Совсем необработанный материал. Ну, да и шут с ней. Пусть эту заготовку пошлифует кто-нибудь другой".
  
  Глава 6. Двойня
  
  --Сегодня вам принесут детей на кормление, - сказала на следующее утро Анне медсестра.
  К сожалению, это была уже другая женщина, постарше. Дашенькина смена закончилась. Анне казалось, что в Дашино дежурство и время проходило быстрей, и руки её, проводящие процедуры, будто легче и ласковей других. Было в этой некрасивой, на первый взгляд, девушке что-то неуловимо-притягательное. Её добрая, мягкая улыбка, заботливые руки оставляли ощущение спокойствия и порядка.
  --Как же я буду их кормить? - заволновалась Анна. - У меня ещё нет молока.
  --Ничего страшного, - успокоила её медсестра. - Это на первых порах. Придёт молоко. А ребятишкам, если на то пошло, и молозиво полезно. Вы только с едой поосторожнее сейчас. Я вам принесу почитать памятку, что на период кормления можно есть, а от чего лучше воздержаться. Что тут у вас из продуктов? - она заглянула в пакет, стоящий на тумбочке. - Ага, так я и знала: апельсины, шоколад. Диатезом хотите наградить детей?
  --Ой, что вы, нет, конечно! - взгляд Анны испуганно метнулся в сторону всё ещё не тронутого пакета с передачей. Накануне Анна была настолько слаба после родов, что есть почти не хотелось. Было даже лень шевелиться. Она просто расслабленно лежала, подрёмывая, испытывая настоящее блаженство оттого, что ничего не надо делать. Тело наслаждалось долгожданным отдыхом как выстраданной наградой.
  Но сейчас незаслуженно забытый пакет возбудил в ней любопытство. Ей даже показалось, что он смотрит на неё с затаённым укором: Люська-лапочка позаботилась о ней, а она, неблагодарная, не удосужилась даже заглянуть внутрь. А вдруг там есть записка? Дождавшись, когда уйдёт медсестра, Анна попыталась сесть. Оказалось, что ей это вполне по силам. Взяв пакет, начала рассматривать содержимое. Рядом с апельсинами, румяной грушей и гранатом и впрямь белела записка.
  "Люська, Люська, верная подруська" - вспомнила Анна шутливую дразнилку, с которой иногда обращалась к своей закадычной подруге. За те несколько лет, что они были знакомы, случалось всякое. Бывало, что и ссорились, но ненадолго. Когда первая запальчивость проходила, их опять тянуло друг к другу. Сейчас этот пакет воспринимался Анной не просто набором сладостей, а приветом оттуда, из больничного запределья, с которым, как ей казалось, она так давно рассталась. Неожиданно для самой себя, Анна крепко обняла пакет и уткнулась в него лицом, будто к плечу родного человека припала. И так тепло стало ей от сознания того, что есть на свете некто, помнящий о ней, готовый бескорыстно помогать ей в любой ситуации.
  Она развернула записку и начала читать:
  "Здравствуйте, Анна!
  Простите, что обращаюсь к Вам по имени, - познакомиться ближе мы не успели. Простите и за то, что вообще пишу Вам..."
  "Вот тебе на! - удивилась Анна. - Ничего не понимаю. Кто пишет-то?" Тем не менее, она продолжила чтение:
  "Я тот самый случайный водитель, которому посчастливилось выручить вас в критической ситуации. Простите за вольность, но почему-то мне ваша судьба не безразлична. Звонил в больницу, справлялся. Никогда не думал, что всё это может тянуться так страшно долго. Очень хотелось бы узнать, как вы себя чувствуете.
  Думаю о вас постоянно. Просто наваждение какое-то. Сам себя не узнаю. Такого со мной уже десять лет не бывало. Не знаю, каким вы меня воспримете - сумасшедшим или смешным, но, пожалуйста, не сердитесь. Я вовсе не собираюсь беспокоить вас. Просто хочу поздравить с рождением мальчиков. Очень рад, что смог быть вам полезен, и немного завидую вашему мужу. Вы такая красивая. И теперь у вас в семье двое сыновей.
  Ещё раз поздравляю! Будьте счастливы!
  Простите, если показался слишком навязчивым.
   А. Никольский"
  
  Кроме фруктов и упаковки с соком в пакете ещё оказались яркие погремушки и два маленьких голеньких пупсика. Анна взяла их в руки, с какой-то удивительной нежностью погладила их по головкам и прижала к груди.
  Она очень смутно помнила того мужчину, который подвёз её в больницу. Ей действительно было не до него. Боль набрасывалась на неё тогда так неожиданно, что хотелось закрыть глаза и не видеть никого и ничего, сжаться в предельно маленький комочек в надежде, что от этого и сама боль уменьшится. Анна попыталась мысленно представить попутчика, и память штрихами набросала крепкий, коротко стриженый затылок и виски с заметной проседью. Всё остальное было слишком расплывчатым.
  Она ещё раз перечитала записку, и ей вдруг стало мучительно жаль себя - себя, у которой неожиданно оказалось на руках двое малышей и при этом ни мужа, ни дома, ни надежды на спокойную, благополучную жизнь. "Я теперь, как мишень, в которую все целятся, на которой заботы и невзгоды начнут упражняться в меткости, - тоскливо вздохнула она про себя. - И ведь будут норовить попасть в самое "яблочко", да наповал! А там-то..."
  Горький всхлип выплеснулся в стерильную тишину палаты, за ним - ещё один, и ещё, и, в конце концов, не в силах больше сдерживать себя, Анна ткнулась лицом в подушку и затряслась в беззвучном рыдании, боясь лишь одного - завыть: отчаянно, навзрыд, по-бабьи. В этом плаче смешались и ужас недавно перенесённых страданий, и осознание необратимости того пути, на котором она оказалась по собственной глупости, и страх перед чем-то неизведанным, смотрящим на неё даже не из будущего, а из ближайшего завтра взглядом сурового, беспристрастного судьи.
  Выплакалась - как опустошила себя. Судорожно вздохнув последний раз и промокнув заплаканные глаза полотенцем, Анна вновь взяла в руки пластмассовых пупсиков.
  "Поздравляет... Завидует... Да уж, есть чему... Ну, ничего, пупсятки, не бойтесь, проживём. Всё у нас будет хорошо. Вот увидите!.."
  В этот момент дверь палаты открылась, и нянечка, пожилая, полная женщина, ввезла каталку с детьми. Несколько "кулёчков", попискивая, лежало в рядок.
  --Ну, мамаша, принимай сынков, - сказала она, взяв поочерёдно двух малышей. - Сначала одного покорми, потом другого. Устраивайся поудобней да прикладывай к груди ребёночка.
  --А это точно мои?
  --А то чьи же? - удивлённо глянула на неё нянечка. - На этот счёт не сомневайся. У нас точней, чем в аптеке. У каждого ребятёнка на ручке бирочка с фамилией. Так что, пока один спит, не откладывай, начинай кормить другого. Глянь-ка на этого: того гляди, разорётся. Да и то сказать, любой буянить начнёт, когда голодный. Покормишь, положи в сторонку, бери второго. Если будет всё ещё спать, расшевели. Пусть сосёт, приучается к груди. Для них лучше нет, чем материнское молоко. Так что приступай, не теряй времени-то. А я пошла дальше. Меня ещё другие ждут.
  Нянечка вышла, оставив Анну один на один с детьми. Осторожно придерживая головку, Анна взяла на руки одного из сыновей. Тот уже раскрывал ротик, как птенец в ожидании еды. Внезапно личико его недовольно скривилось, он зажмурил глазки и вдруг громко и требовательно закричал.
  "Ишь, ты - с характером", - усмехнулась про себя Анна. Она неумело попыталась дать ему грудь, но ребёнок заливался всё громче. Чем дальше, тем большую растерянность чувствовала молодая мать.
  --Тише ты, шумный, всю больницу перепугаешь, - попыталась она усмирить разошедшееся дитя. - На, на, бери, - подталкивала она ему в рот сосок. Сын не унимался. В растерянности Анна уже готова была крикнуть кого-нибудь на помощь, но тут вдруг на какое-то мгновение ребёнок замолчал, будто для того, чтобы перевести дыхание. Губки его сомкнулись, и сосок оказался зажатым. Ребёнок сдавил его, потянул и... зачмокал. Глазки его открылись.
  Анна держала ребёнка, почти не дыша, боясь вспугнуть то новое, ещё до конца не осознанное, что рождалось в ней в эти мгновения. Вот он, тот самый малыш, о котором она мечтала, которого могла потерять, так и не услышав его голоса, не увидев эту милую черноглазую мордашку, так напоминающую отца. Анна представила себе Асахи, и вдруг осознала, что думает о нём, как о постороннем. Нет, более того, он стал не просто чужим, а попросту НИКЕМ. Только эта громкоголосая кроха с типично восточным разрезом глаз напоминала о том, что был в биографии Анны столь экзотический друг.
  - И как же ты, черноглазый мой, жить будешь? И угораздило меня с японцем связаться! А звать тебя будут по-русски. Знаешь, как?.. Алёшкой. Точно! Так и назову. Как тебе такое имя, нравится?
  Ребёнок брал грудь всё сильней и требовательней. С непривычки сосок начал даже побаливать. В палату заглянула нянечка.
  --Управилась? Да ты всё первого, что ль, кормишь? Клади. Хватит ему для начала. Приложи второго к груди. А этого давай, унесу. Мы его сейчас ещё молочком подкормим.
  Старушка забрала ребёнка, которому не очень понравилось, что его оторвали от материнской груди, но нянечка унесла его, несмотря на бурный протест.
  Анна взяла в руки второго ребёнка. Малыш всё это время спал. Матери даже жалко было будить его, таким спокойным выглядело милое маленькое личико. Он был совсем не похож на своего брата: белолицый, со светлым пушком волос, выбивавшимся из-под шапочки.
  --Эй, сынка, кончай спать, - Анна легонько потеребила его за щёчку. - Завтракать пора.
  Лёгкая гримаска исказила лицо ребёнка, и тут он зевнул и открыл глаза.
  "А глазки-то мои! - умилённо ахнула про себя Анна, поражаясь, насколько разными оказались её дети, словно родили их две разные женщины. - Двойняшки, а не близнецы. Ну, что ж, по крайней мере, не спутаешь. Хоть что-то хорошее есть".
  Она дала ребёнку грудь, но тот тянул вяло, будто ещё не совсем проснулся. Анна кормила его и не могла оторвать взгляда от этого крохотного ребёнка, такого нежданного подарка судьбы. Теперь в нём и его маленьком брате заключался весь смысл её жизни. Как никогда прежде, Анне захотелось жить.
  "Маленькие мои, родненькие, - думала она, - никому я вас не отдам, никогда не брошу. Трое - это замечательная семья! Как нам будет здорово вместе! Вы будете расти, учиться, жить, а я, ваша мама, всегда буду рядом с вами".
  
  Глава 7. Я сама
  
  Стиль пришедшей записки не оставлял сомнения, что на этот раз она точно написана Люськой. Анна читала и будто окуналась в тёплые воды неистощимой доброжелательности и энергии подруги.
  "Анюта! Мы потрясены, и это ещё слабо сказано. Уже два дня вся редакция буквально стоит на ушах, сражённая твоим беспримерным подвигом в деле прорыва на фронте демографии. Никому ничего иного в голову просто не лезет. Очередной номер горит синим пламенем. Выпускать его некому. Вот чего ты натворила! Но, пока остальные только лясы точат, Сан Палыч вдохновенно строчит статью под названием "Двойной удар по-русски", где пытается развить теорию о необходимости рождения в семье каждого истинного патриота России двоен, троен... - в общем, кто на сколько способен. Правда, на предложение поддержать твой великий почин в собственной семье он смущённо замялся, сославшись на маленький метраж квартиры. Вот так! Слабо, однако! Так что ты у нас героиня - одна на всех.
  Но за ценой мы не постояли. Можешь о коляске не беспокоиться. Это будет тебе подарок от редакции. Мы прикинули, там ещё и на бельё для детей хватит. Не горюй, подруга! Как говорится, пока мы едины, мы непобедимы! Во всяком случае, на мою помощь можешь рассчитывать в полной мере и безоговорочно.
  Как ты себя чувствуешь? Черкни записочку. Я подожду. Чего тебе хочется вкусненького? Напиши. Очень хочется порадовать тебя чем-нибудь.
   Целую, твоя Люська.
  Р. S. Ой, Нютка, дописываю наспех. Боюсь, что нянечка уйдёт с передачками в отделение. Я сейчас случайно услышала, как тут тобой интересовался один мужик, очень так ничего из себя - высокий, седоватый. Спрашивал нянечку, как твоё самочувствие. Это кто ж такой? Знаешь ты его? А если знаешь, как посмела от меня скрыть? Ну, подруга, копилка твоих секретов, похоже, неисчерпаема.
   Всё. Пока. Чао!"
  Дочитав записку, Анна призадумалась:
  "Опять, похоже, он. И чего ходит? Что ему от меня нужно? Добрый такой, да? Да откуда в наше время добрым взяться? Может, из-за денег? Ну да! Конечно! Потратился тогда из-за меня, инспектору сунуть пришлось. Деньги, конечно, надо будет вернуть, а то нехорошо как-то. Что помог, спасибо, а денежки любят счёт".
  Она быстро набросала Люське ответную записку и попросила нянечку передать её. О незнакомце, подвезшем её в больницу, написала очень кратко, да ведь и писать-то, по сути дела, было нечего. Попросила при случае, если опять встретит его в больнице, передать её глубокую благодарность и, по возможности, рассчитаться, чтобы долг не висел за ней.
  На следующий день с очередной передачей Анна получила от подруги целое письмо. Как и следовало ожидать, Люська, едва только вновь столкнулась с тем незнакомцем в холле больницы, провела настоящее журналистское расследование. Любопытство и потрясающая раскованность в общении относились к числу главных отличительных черт её характера. Разумеется, она не упустила возможности заговорить с мужчиной и, слово за слово, выведала у него чуть ли не всю подноготную. Не знал он, с кем связывался. Не зря Люська считалась одним из лучших репортёров редакции.
  "Ой, какой мужик! - писала она, и Анна невольно улыбнулась, представив, как бы подруга произнесла это наяву, захлёбываясь от эмоций. - Про таких говорят: "На дороге не валяется". Это ж надо - а ты его именно на дороге и подобрала! И не вздумай возражать мне, что это он тебя подобрал. Знаю я вас! Сама такая. Поди, специально все машины пропускала, пока этот не показался. А мне тогда что сказала по телефону, когда я предложила свою помощь? "Не надо, я сама". Побоялась, надо думать, что рядом со мной он на тебя, кадушку пузатую, и не посмотрит.
  Ну, ладно, это всё трёп. Надеюсь, ты понимаешь, что это не чёрная, а совершенно белая, просто белоснежная зависть. Скажу тебе честно: поговорила я с ним, и он меня просто покорил, поверь моему слову! Но писать сейчас об этом не буду. Оставим все подробности до встречи. Извини, но некоторые основные вехи твоей жизни я ему всё же изложила. В пределах разумного, не подумай чего. Кстати, он оставил мне номер своего телефона. Просил позвонить и сообщить, когда вас будут выписывать. Обещал подвести до дома. Я не стала отказываться. Думаю, это будет не лишним. В конце концов, не в автобусе же нам после роддома толкаться, а на такси не накатаешься - цены зубастые. Не сердись, если что не так. Ну, вот такая уж я.
   Целую, твоя Люська".
  
  Лёжа в больнице, Анна впервые задумалась о несуразности времени. Минуты тянулись, как сонные черепахи, а дни, которые из них складывались, почему-то мелькали, как угорелые. За несколько дней, проведённых в больнице, Анна достаточно окрепла. Она уже вставала, двигалась по палате и коридору. Приноровилась к кормлению детей. Молока с каждым днём становилось всё больше, правда, поначалу грудь была тугой, болезненной, соски ещё не окрепли, и процесс кормления доставлял иной раз не совсем приятные ощущения.
  Освоилась она и с характерами ребятишек. Всё бы ничего, но уж очень страшил момент, когда придётся покинуть стены больницы. Тут она чувствовала себя уверенней.
  И ещё одна мысль не давала ей покоя - как сообщить родным о таких глобальных изменениях в её жизни. Родители и младшая сестра жили в небольшом селе на Ставрополье. Написать, что у неё вне брака да ещё от японца родилась двойня, казалось совершенно невозможным. Село, где каждый знает друг о друге "от" и "до", - это вам не Москва с её негласной вседозволенностью. Анна прекрасно представляла, как добрые новости, сообщаемые ею в письмах, немедленно обсуждаются матерью с соседками, а те разносят их дальше по селу, и там - как в песне: "А на утро, на заре всё село узнало...". В глазах односельчан она была такой благополучной: и умной-то, и красивой, и пробивной (одна на всё село смогла так удачно "зацепиться" в столице). Родители, люди простые, всю жизнь трудившиеся, не покладая рук, в колхозе да на своём подворье, так радовались за дочку, так гордились ею. И вот теперь подложить им такую свинью! Анна представляла, как на побледневшем лице отца забугрятся желваки, как охнет, схватившись за сердце, мать, как вслед сестрёнке сельские парни начнут бросать сальные шуточки, и ей самой от всего этого становилось просто дурно. Так жестоко поступать со своими родными она не должна была, не имела права. Но теперь уже поздно было кусать локти.
  Однако, дети - не безделица. От близких их всё равно не утаишь. Можно такое скрыть на месяц, полгода, год, в конце концов, но не на всю же оставшуюся жизнь. И, чем дальше, тем сложнее, тягостнее будет во всём признаваться. Как сохранить добрые отношения с родными, чтобы поняли, простили, приняли такой, как есть? Родители были далеко не молоды, и Анна по-своему жалела их. Многие радости жизни, в нынешнем понимании Анны, обошли их стороной. Неприхотливо жили, в нужде, в вечных трудах и заботах. Тем не менее, двоих дочек подняли. Теперь живут и мечтают о внуках. Тут бы и порадоваться двоим малышам, но...
  Любила Анна и свою младшую сестрёнку Маринку, с которой была очень схожа внешне. Перед ней было особенно стыдно. Родители часто ставили Анну ей в пример, однако, когда Маринка захотела ехать учиться в Москву следом за старшей сестрой, отец с матерью решительно воспротивились этому. Не готовы они были к тому, чтобы обе дочки враз оторвались от родительского крыльца. Наползающая старость пугала одиночеством. Анна, с её решительным характером, в своё время сумела настоять на своём, а Марина оказалась нравом помягче. Не стала перечить родителям, осталась с ними. Так они и жили уже восемь лет. Виделись редко, отношения поддерживали больше по переписке.
  Сейчас Анне, как никогда раньше, не хватало рядом родных. Но как сохранить себя в их жизни, она, в виду новых обстоятельств, просто не представляла. Но сохранить нужно было. Нужно! Во что бы то ни стало...
  Всё это ей ещё предстояло пережить, а пока надо было немедленно решать проблему жилья. Легко сказать - найти новую квартиру. С одним-то ребёнком устроиться непросто, а уж с двумя - и подавно. Люся пыталась обращаться по объявлениям, но либо совсем отказывали, либо цену запрашивали непомерную. У Анны просто в висках начинало ломить от дум - как быть, куда приткнуться?
  Наконец, страшись, не страшись, а день выписки настал. Люська передала ей одежду и бельё для детей. К большой радости Анны, в этот день вновь дежурила Даша. Расставаясь, Анна не удержалась и крепко обняла девушку.
  --Милая ты моя, спасибо тебе за всё. Дай Бог тебе, девочка, большого-большого счастья. То, что ты сделала для нас - настоящее чудо.
  --Ну, что вы! Какие там чудеса. Скажете тоже. Просто я очень хотела помочь вам.
  --Вот за это, родная, и спасибо тебе и от меня, и от детей.
  Вскоре, собрав вещи, Анна в сопровождении нянечки, помогавшей нести детей, направилась к выходу. Там подруга встретила её такой обезоруживающей улыбкой, что молодая мать и сама невольно заулыбалась, несмотря на непроизвольный нервный озноб. Она бережно забрала у нянечки одного ребёнка, вручив той, по давней традиции, неизвестно кем заведённой, бутылку шампанского и огромную коробку конфет. Люся, немного замешкавшись, взяла на руки второго ребёнка.
  Чуть поодаль, смущаясь от некоторой неопределённости своего положения, стоял Никольский с большим букетом цветов.
  "Андрей Васильевич", - вспомнила Анна его имя.
  Увидев, что его заметили, он подошёл и неловко протянул Анне цветы.
  --Здравствуйте, это вам, - чуть покраснев от волнения, сказал он. - Давайте, помогу.
  --Нет-нет, не надо. Я сама, - смутилась, в свою очередь, Анна. Момент сложился неловким, так как обе руки её были заняты: одной рукой она держала ребёнка, другую оттягивала сумка с вещами. Она даже не могла принять у него цветы. Безвыходную, казалось бы, ситуацию, спасла Люська.
  --"Я САМА" - это такая передача на телевидении, - решительно вступила она в разговор. - Берите, Андрей Васильевич, у неё сумку и не слушайте этот невразумительный лепет. Как маленькая! (Анна так и чиркнула по ней взглядом - что твоё остриё! Обладай взгляд способностью резать, Люська тут же развалилась бы на две половинки). И не спорь со мной! - подруга решительно пресекла возражения, как если бы поставила точку в этой неуместной дискуссии.
  Всё-таки забрав у Анны сумку и вручив ей после этого злополучный букет, Никольский сказал:
  --Пойдёмте, моя машина тут рядом. Доставлю в лучшем виде.
  --Только, пожалуйста, не спешите, - робко попросила Анна, которую очень смущала эта странная ситуация. - Прошлый раз вы из-за меня потратились... Когда приедем домой, я обязательно верну деньги.
  --И охота о такой мелочи вспоминать? - не глядя на неё, бросил Никольский. - Что, нельзя помочь человеку просто так?
  --Да, конечно, однако, всё равно как-то неловко...
  --Забудьте об этом, да и всё.
  --Простите, если обидела ...
  --Да всё нормально, - произнёс он так, что стало ясно: вновь возвращаться к этой теме просто нелепо. Дальше ехали молча. Даже Люська не подавала голоса, что было не похоже на неё.
  Машина подкатила к самому подъезду дома. Анна этому даже не удивилась. Она уже перестала удивляться тому, что происходит с ней. Всё как-то незаметно вышло из-под её контроля, но ей почему-то это было не в тягость. Проводив женщин до двери квартиры, новый знакомый наотрез отказался остаться, сославшись на то, что Анне после больницы нужен покой. При расставании он только протянул ей листок с номером своего телефона.
  --Если возникнут какие-нибудь сложности, - сказал он торопливо, - пожалуйста, звоните, не стесняйтесь. Помогу всем, чем смогу.
  --Спасибо огромное за всё! Я действительно очень благодарна вам, только не знаю, какими словами это выразить.
  --Вот и не надо слов, - произнёс Никольский тихо. Чуть помолчав, он спросил:
  --Можно я как-нибудь позвоню вам?
  --Да, конечно, запишите телефон...
  --Я уже знаю его.
  Анна невольно оглянулась на подругу. Та тут же отвернулась, сделав вид, что она тут ни при чём.
  --Но я, может быть, скоро перееду отсюда, и телефон у меня сменится.
  --Почему? - непроизвольно вырвалось у Никольского.
  --Да я же снимаю эту квартиру, а хозяйка сдавать мне её с детьми не согласна.
  --Вот, оказывается, как... Ну, ничего. Мой-то телефон у вас есть. Звоните, если появится нужда. Всего доброго!
  Он повернулся и пошёл вниз по лестнице. Анна вдруг почувствовала и облегчение, и, одновременно, сожаление оттого, что Никольский так сразу ушёл.
  --Всего доброго, - чуть слышно прошептала она ему вслед и закрыла дверь. Казалось, что ещё мгновение, и хлынут непрошеные слёзы.
  "Похоже, от всего перенесённого я стала хронической плаксой, - подумала она, прислонившись к косяку двери. - Звонить ему я, конечно, не буду. Зачем навешивать на чужого человека свои проблемы? Гордость не позволит. Сама справлюсь. Люся поможет, другие девчонки с работы. Как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж. "Я САМА..." Нет, Люсенька, ты не права. Это не только передача на телевидении так называется. Это жизнь у нас такая".
  
   Глава 8. Гость
  
  Анна накормила и уложила детей. Людмила помогла ей со стиркой и, собрав нехитрый ужин, они, наконец, сели на кухне.
  --Люсь, у меня в голове сейчас полная сумятица! - с отчаянием в голосе сказала Анна. - Мозги плавятся, как только начинаю думать: "Что делать, как жить?". А ответа нет. Нет! Да и кто ж мне его подскажет? Сама во всё это ввязалась, самой и расхлёбывать. Бедная моя черепушка - и как только выдерживает?
  Люська с беспокойством посмотрела на подругу. Та, бледная и усталая, нервно покачивалась на табуретке, обхватив руками голову.
  --Успокойся и не психуй, - попыталась она урезонить Анну. - Вот увидишь, через несколько дней этот твой мандраж уляжется. Жизнь войдёт в определённый ритм, приноровишься. Магазины я беру на себя, буду покупать и приносить всё, что нужно.
  --Но так же не может продолжаться вечно! Да и куда приносить-то? Здесь мне больше жить нельзя, хозяйка гонит. Домой, к своим, я тоже ехать не могу.
  --Да почему не можешь? На кого ж полагаться, как не на родных?
  --Нет, не могу.
  --А ты через "не могу"!
  --Ах, Люсь, даже если бы и решилась, разве доедешь в такую даль с двумя грудничками? А там, может, ещё и на порог не пустят. Скажут: "Вот так удружила, доченька. Опозорила на старости лет!". И - от ворот поворот.
  --Ну, уж это ты загнула, - с недоверием протянула Люська. - Да чтоб родную дочь в беде бросить?
  --Ты не понимаешь. Просто не можешь понять, - опустошённый взгляд Анны невидяще скользнул по окну, за которым уже загустела ночь. - Мы всегда жили бедно, но по совести. Родители прожили жизнь трудную, но считают, что им стыдиться нечего. Этой верой и счастливы. Для таких, как они, главное - чтобы дети выросли здоровыми, работящими да добрыми. Тогда и в глаза можно людям смотреть спокойно. Вот такая, Люсенька, философия. Не могу я к ним вернуться вот так, с позором, по их понятиям. Им будет казаться, что всё село судачит о "фокусах" их любимой старшенькой, что все меня, а вместе со мной и их, осуждают, так как позор одного на всю семью ложится. Ой, тошно, хоть в петлю лезь.
  Она бессильно уронила голову на руки.
  --Но-но, не дури! - встрепенулась Люська. - Я те дам, в петлю! Размечталась! На тебе дети.
  --Господи, - почти простонала Анна. - И как же это вышло, что Асахи мне так голову заморочил? Вот дура была! Сказки захотелось. Нет, ты только подумай: Золушка на балу у японского принца. А принц-то, как пробила полночь, - в кусты, и был таков. Только и оставил, что два "плода" призрачного счастья.
  --Да уж, привалило счастье. Надо бы больше, да некуда, - с жалостью глядя на подругу, обронила Люська.
  Затем она приблизилась к Анне и спросила:
  --Нютк, а может, сказка ещё не кончилась? Может, ты просто не того встретила, а? Может, другой благородный принц стоит в сторонке и ждёт, когда ты его заметишь?
  Анна нервно расхохоталась.
  --Не надо смешить меня до такой степени! Люсенька, о чём ты, родная моя? Какой ещё, ё моё, принц? Откуда нынче взяться благородству? С ума я ещё не сошла. Кому я нужна такая припозоренная с полным подолом детей?
  --А Андрей? Чем не пара? Говорила я с ним. Ты его чем-то крепко зацепила.
  --Что ты вечно лезешь, куда не просят?!
  --А что ж, сидеть и смотреть, как ты тут убиваешься? Нет, это надо? Ещё выступает, вместо того, чтобы спасибо сказать! Тут не знаешь, как и помочь, а она...
  Люська отвернулась и обиженно засопела.
  --Извини, - несколько поостыла Анна. - Ну, погорячилась я, не дуйся. Но и ты меня пойми. Не могу я так. Думаешь, совсем совесть потеряла? Как могу я взваливать на хорошего, порядочного человека свои грехи?.. Ой, лихо! Мне теперь надо жить тихо...
  --Анюточка, деточка, послушай меня, хоть раз в жизни.
  Люся нежно погладила руку Анны.
  --Он такой славный! Поверь ему. И любит тебя, любит, это я тебе говорю! Открой глазоньки-то. Такая любовь не всякому в жизни выпадает. Меня вот хоть взять - чем плоха? И красивая, вроде, и свободная, и не бедная, а счастья нет.
  --Вот и забирай Андрея себе, - сорвалось с губ Анны.
  --Да сдалась я ему! - вскипела вдруг Люська. - Я тебе, бестолочи такой, битый час тут твержу, что он тебя любит, ТЕБЯ! Не понимаешь, да? По слогам ещё раз сказать? ТЕ-БЯ. Слышишь?! Нет, вы поглядите на неё, люди добрые, - сидит, как пенёк с глазами, талдычит всякую чушь! Не надоело тебе ещё вариться в собственной совести? Отвечай, он тебе звонил? Ну, чего молчишь? Звонил, я спрашиваю?
  --Звонил, - тяжело выдохнула из себя Анна.
  --Вот видишь, - звонил! Значит, нужна ты ему.
  Анна растерянно посмотрела на подругу. Выражение её лица было таким несчастным, что Люське показалось, будто что-то сдавило её сердце почти до физической боли.
  --Люсь, - губы Анны предательски дрожали, - но ведь так же не бывает.
  --Лапонькая ты моя, - Люська почувствовала, как ей самой не стало хватать воздуха, - всё в этой замороченной жизни бывает. Такое бывает, чего и представить невозможно, что и в голову при всей фантазии не придёт... Счастливая ты, Нютка...
  Уголки её губ тоже подозрительно дрогнули, и она, отвернувшись, как-то слишком громко шмыгнула носом.
  --Это я-то счастливая?! - так и всплеснула руками Анна. - Да ты в уме ли? Нашла кому завидовать! Тут бурелом, а не жизнь - чёрт ногу сломит! Слава богу, хоть у тебя всё в порядке.
  --В порядке?! Да?! Удавиться можно от такого порядка! Приятно чувствовать, что на тебя смотрят только как на красивую дорогую игрушку? И всё! И не более того. А чтобы вот так... как Андрей на тебя... - спазм перехватил горло, мешая говорить, дышать. Она даже не заметила, как сами собой брызнули слёзы, как расплылась под глазами тушь, отчего вид у неё стал совершенно несчастный.
  --Люсенька, что ты? - Анна припала к трясущемуся плечу подруги, погладила по растрепавшейся макушке. - Да как бы ни смотрел на меня Андрей, не пара мы. Пустое это всё. Не будет у нас с ним ничего. И вообще, может, уже ни с кем... - тут и её как прорвало: бурно, взахлёб, в натиск! И в этих слезах исторглась вся накопившаяся горечь, вся выматывающая остатки сил усталость, весь страх перед угрожающе неопределённым будущим...
  Внезапно зазвеневший дверной звонок будто подсёк их всхлипы. Обе разом замолчали и растерянно переглянулись. Зарёванные, с опухшими глазами и носами, они явно не были готовы к приёму гостей, кто бы это ни был.
  --Господи, кого там ещё принесло? - первой опомнилась Люська. - Может, не открывать? Иль ты кого ждёшь?
  --Нет, - недоумённо пожала плечами Анна.
  --Тогда и не открывай, будто тут никого нет, - предложила Люська.
  Они ещё немного помедлили, надеясь, что человек за дверью, не дождавшись, уйдёт, но трель звонка раздалась снова, на этот раз длиннее и требовательнее. Женщины метнулись в ванную, чтобы хоть немного ополоснуть лицо холодной водой.
  --Хозяйка, что ли, опять? Так и достаёт, проклятая! Не чает, как выгнать, - в сердцах бросила Анна.
  Вздохнув, она хмуро глянула в зеркало и направилась в прихожую, на ходу приглаживая волосы. Повернув ключ во входной двери, она открыла её и обмерла - перед ней стоял Асахи. Собственной персоной. Как всегда, подтянутый, элегантный...
  В фильмах такие сцены обычно считаются одними из самых психологически сложных и напряжённых. Нужен большой талант, чтобы, как говорят актёры, держать паузу, ярко передать в немой сцене всю гамму чувств человека, попавшего в непредсказуемую ситуацию. В реальной жизни изображать ничего не приходится. Одеревенев от удивления, Анна стояла и смотрела на своего бывшего любовника, как на привидение, явившееся из потустороннего мира. Уж его-то она сейчас совсем не ожидала увидеть на пороге своей квартиры. Кого угодно, только не его! Ей казалось, что она уже навсегда вычеркнула его из своей жизни, заперла на огромный амбарный замок ту часть биографии, которая таким роковым образом оказалась связана с ним. И вот он снова здесь.
  Но, к своему удивлению, она почему-то не почувствовала радости. Совсем. Даже чего-то, отдалённо напоминающего радость. Было лишь недоумение, ощущение нереальности происходящего - и всё...
  Откуда-то, кажется из ванной, до её слуха донёсся звук мерно капающей воды. Это начало раздражать её. Отчего-то звук становился всё громче и громче. Появилось ощущение, что капли падают не в раковину, а прямо ей на темечко. "А ведь вызывала же сантехника. Так и не пришёл, паразит!" - вдруг с какой-то злостью подумала она, смотря при этом в глаза Асахи.
  Наверно, промелькнувшие мысли как-то отразились в её взгляде, потому что по лицу Асахи скользнула тень удивления, смешанного с жалостью. "Да, конечно, - царапнула по её самолюбию мысль, - видел меня всегда ухоженной, всё по высшему разряду, всё до мелочей продумано. А в постели? Потянуло бы его теперь на такую жалкую, обшарпанную швабру? Наседка зачуханная - вот в кого превратилась! По его милости, между прочим". Эта последняя мысль подействовала на неё отрезвляюще, и она почувствовала, что к ней возвращается способность соображать и действовать.
  В этот момент из-за дверного косяка вынырнула голова Люськи. Она уже, худо-бедно, успела привести себя в относительный порядок. При виде Асахи она непроизвольно пискнула:
  --Ой... - затем опомнилась и кивнула головой, - З-здрасти...
  --Здравствуйте, - Асахи, в отличие от женщин, трудно было отказать в самообладании. - Позвольте войти.
  Анна по-прежнему стояла молча. Пришлось Люське, как часто в последнее время, брать на себя инициативу:
  --Ань, чего человека за порогом держишь? Проходите, пожалуйста, - обратилась она к Асахи.
  Анна чуть посторонилась, пропуская гостя. Всё так же молча она закрыла дверь и вслед за Люськой и Асахи прошла в комнату. Квартира была маленькой, однокомнатной со скромной обстановкой, ничего лишнего. Новой тут была только детская кроватка, стоящая возле окна. Дети пока умещались в одной.
  --Я хотел бы увидеть своих детей, - сдержанно и, в то же время, несколько напряжённо произнёс Асахи, глядя на Анну. - Ты позволишь мне?
  --Посмотри, - ответила она каким-то странно-равнодушным тоном, удивившим её саму.
  --Вы поговорите тут, а мне идти пора, - засуетилась вдруг Люська.
  Анна не стала удерживать её. Чужой в таких делах, даже если это и лучшая подруга, - не советчик. Когда они остались одни, Асахи подошёл к кроватке, в которой спали дети, и взглянул на них. На его лице одновременно отразились волнение, удивление, радость. Анна заметила, как напряжённо дёрнулся его кадык, будто он с трудом пропихнул в себя жёсткий ком.
  --Какие они разные, - произнёс он, наконец. Его взгляд лишь мельком скользнул по лицу женщины и вернулся к детям, точнее, к одному из них - к Алёше. Чем дольше он вглядывался в лицо мирно спящего ребёнка, тем горячее захлёстывало его волнение. В этой крохе он узнал свои собственные черты. Второй ребёнок был очень мил, но всё же взгляд Асахи так и тянулся к первому малышу.
  --Как ты узнал о рождении детей? - спросила Анна.
  --Мне сообщили.
  --За мной тут что, шпионят? - взгляд Анны стал жёстче, переносицу рассекла суровая морщинка.
  --Не сердись, но я должен был узнать, как у тебя дела.
  --Ты мне больше ничего не должен... Ты снова работаешь в Москве?
  --Нет, сюда мне дорога уже закрыта. Просто разрешили приехать, чтобы уладить некоторые дела.
  --По работе?
  --Нет, личные.
  --Личные? Интересно...- Анна почувствовала на губах привкус горечи, будто глотнула настоя полыни. - И какие же?
  --Дела, связанные с моими детьми.
  То ли ревность, то ли неосознанная тревога, а может, и то, и другое вместе, так и кольнули Анну в сердце.
  --Это мои дети, и только мои. Ты не можешь тут ничего решать.
  --Аня, давай сядем и поговорим спокойно, - предложил Асахи, усилием воли стараясь сохранить спокойствие.
  Нехотя Анна уступила. Они сели за стол, но чувствовалось, что предстоящий разговор будет нелёгким для обоих.
  --Насколько я знаю, - начал Асахи, - детям исполнилось две недели. Ты их уже зарегистрировала?
  --Нет ещё. Всё не так просто.
  --Как ты хочешь назвать их?
  --Первого - Алексей, второго - Александр.
  --Первый - это тот, который похож на меня?
  --Да.
  --Ты, конечно, можешь возражать, но мне известно, что тебе скоро негде станет жить.
  --Разведка твоя - на высоте, - непроизвольно скривилась Анна. - Но не беспокойся, я скоро найду новое жильё. Уже есть на примете несколько вариантов. Москва большая, без крыши над головой не останемся.
  --Ты не сможешь ничего найти. У тебя двое грудных детей, а слышимость в ваших домах просто уникальная. Хозяева не захотят сдавать тебе квартиру, чтобы не беспокоить зря соседей, а предложить им большие деньги ты не в состоянии.
  --А ты, оказывается, можешь быть жестоким, Асахи.
  Анна смотрела на человека, с которым её так странно связала судьба, и не узнавала его. Казалось, что перед ней незнакомец, абсолютно чужой, неприятный ей человек. От этого прозрения ей стало не по себе. Асахи, видно, почувствовал это.
  --Не смотри на меня так, - в его голосе прорвалась раздражение. - Считаешь, что я стал другим? Так и ты изменилась.
  --Что, не нравлюсь больше? Нехороша?! - с вызовом бросила Анна.
  Щека Асахи дёрнулась в лёгком тике. Разговор давался ему нелегко, но он всё ещё старался держать себя в руках.
  --Я понимаю, что тебе трудно, поэтому и пришёл, чтобы помочь.
  --Чем? Уж не жениться ли на мне собрался?
  --Нет, ты знаешь, что это невозможно. Я женат.
  --Так разведись, женись на мне, воспитывай своих детей.
  --К сожалению, это тоже невозможно.
  --Так чего же ты хочешь?!
  Всё внутри Анны напряглось до предела. Казалось - тронь, и зазвенит, как струна.
  --Отдай мне одного сына, первенца. Это будет справедливо.
  --Что-о-о?!
  Анна была просто не в силах поверить в услышанное.
  --Сына отдать?! А больше тебе ничего не нужно?
  Будто какая сила подбросила её. Она метнулась к кроватке и заслонила её собой.
  --Послушай, Аня, - торопливо, сбиваясь, заговорил Асахи. - Да, я женат, но жена моя бесплодна. Обследования показали, что у неё никогда не будет детей. Медицина тут бессильна. Это одно из отдалённых последствий Хиросимы. Я хочу усыновить этого ребёнка, стать отцом законно, дать сыну свою фамилию. Ты не справишься одна с двумя детьми, а у меня ему будет хорошо. Он получит всё, что только можно пожелать. Всё оформление я возьму на себя. Жена моя на это согласна.
  --Да я-то не согласна! - взорвалась в какой-то необузданной ярости Анна.
  --Я и другого ребёнка очень хорошо обеспечу. Вы не будете ни в чём нуждаться, - бросил ещё один козырь Асахи, всё ещё не теряя надежды.
  --Уходи! - сказала, как обрубила, Анна. - Уходи и не возвращайся больше. Не отдам я тебе сына, и ничего нам от тебя не нужно.
  В интонации её голоса прозвучало нечто такое, отчего всё хвалёное самообладание Асахи, которым он всегда так гордился, начало рассыпаться в прах. Он вдруг осознал, что совсем не знает эту женщину. Пред ним была совсем не та очаровательная девушка, которой он был так увлечён, с которой забывал обо всём на свете зимними ночами и которую умел, при желании, подчинять себе. На него в упор смотрела незнакомка со взглядом, пугавшим своей силой и неизведанной глубиной. Понять и принять её, нынешнюю, он был не в состоянии.
  --Я буду здесь ещё несколько дней, - всё же с трудом произнёс он. - Прошу тебя, когда успокоишься, подумай ещё раз обо всём. Может быть, нам удастся договориться?
  --Нет.
  --Аня!
  --Нет! Нам больше не о чем говорить. Я не торгую детьми.
  Кровь бросилась ему в лицо, как от пощёчины, и всё же, сделав над собой последнее усилие, он сказал:
  --Позволь мне оставить тебе номер телефона, по которому можно со мной связаться.
  Он протянул визитку. Она даже не шелохнулась, чтобы взять её. Тогда Асахи молча положил карточку на стол и вышел. Звук захлопнувшейся двери вывел Анну из какого-то нервного ступора. Она подошла к столу, на котором белел прямоугольничек визитки, взяла её и прошла на кухню. Чиркнув спичкой, она зажгла газ и поднесла карточку к огню. С удивительным спокойствием она стояла и наблюдала, как сгорает самая большая иллюзия её жизни. Бросив догорающий обрывок в раковину, она вернулась к детям. Села, опершись руками о кроватку, и прошептала то ли им, то ли самой себе:
  --Не бойтесь, мои хорошие, никому я вас не отдам. Жилы из себя вытяну, на кулак их намотаю и этим кулаком пробью вам дорогу в жизни. Клянусь, так оно и будет.
  
  Глава 9. Андрей
  
  --Ну, что, героиня нашего времени, начала новую русско-японскую войну с боями местного значения? - такими словами Люська атаковала подругу, едва только та открыла дверь на её звонок. - Асахи сам не свой из подъезда выскочил.
  --Ты решила вернуться? - не реагируя на её трескотню, спросила, в свою очередь, Анна.
  --Да я и не уходила никуда. Просто вышла во двор и посидела на лавочке. Быстро ж вы переговорили. Чего приходил-то? Не жениться ли надумал?
  --Нет, Люсь, не жениться, - вздохнула Анна. - С женой он расставаться не собирается. Предложил мне Лёшеньку отдать ему. У него, мол, жена родить не может, вот и решили ребёнка усыновить.
  --Эк, шустрый какой! - покачала головой Люська. - Пока ты беременной ходила, и весточки не прислал, не то, чтобы помочь чем. А тут на готовенькое губёнки раскатил. Сын ему понадобился, гляди-ка ты! А вот этого не хочешь?
  И Люська направила фигу в сторону двери.
  --А может, надо было согласиться? - вдруг без всякого перехода спросила она. - Насколько тебе легче бы стало...
  --И ты туда же?! Ещё одно слово об этом, и тоже вылетишь отсюда пробкой.
  Анна, уперев руки в бока, сердито посмотрела на подругу.
  --Ой, какие мы грозные! - Люська притворно развела руками. - Нет, так нет. Я просто так спросила. Я б тоже ни в жизнь своего ребёнка не отдала. Ненавижу женщин, которые бросают детей. Кукушки проклятые! А тут ещё япошке отдавай. Увезёт на край света, и не увидишь больше... Однако, подруга, вернулись мы в исходную точку. С вопросом "Кто виноват?" ты уже разобралась. На повестке дня главный классический вопрос "Что делать?"
  --Да... - Анна прошлась взад-вперёд по кухне. - Хозяйка вчера опять звонила. Дала мне сроку ещё две недели, по доброте душевной. Потом сдаст квартиру другим жильцам.
  --Неужто не постыдится на улицу вас выгнать?
  --А её мои проблемы не колышут. Люсь, найди, наконец, мне какое-нибудь жильё. Столько объявлений в газетах...
  --Ань, руку на отсечение даю - день и ночь этим занимаюсь. Ну, ни одного пока приемлемого варианта. Это только кажется, что объявлений море, и везде тебя ждут с распростёртыми объятиями. А начинаешь искать - облом за обломом. А может, Андрея подключить? Сам же предлагал помощь, если будет нужно.
  В прихожей зазвонил телефон. Анна поспешила взять трубку, пока звонок не разбудил детей.
  --Алло!
  Трубка ответила молчанием.
  --Алло! Слушаю вас, - повторила Анна.
  --Здравствуйте, это Никольский, Андрей Васильевич, - раздался в трубке хрипловатый голос. - Извините, если побеспокоил.
  --Да нет, всё нормально, Андрей Васильевич.
  Обернувшись в сторону Люськи, Анна увидела, что у той буквально челюсть отвисла от удивления. Это выглядело настолько забавно, что Анна невольно улыбнулась.
  --Анна Андреевна, - продолжил между тем Никольский, - мне очень нужно встретиться с вами. Разговор не телефонный. Могу я зайти?
  --Когда? Сейчас? - растерялась Анна.
  --Если это удобно. Но я могу прийти в любое время, которое вас устроит.
  --Приходите сейчас, пока дети спят.
  --Хорошо. Я звоню из автомата неподалёку. Минут через 8-10 подойду.
  Анна положила трубку.
  --Воистину, сегодня день неожиданных визитов.
  --Анютка, это судьба. Ты глянь, не успели мы о нём вспомнить, как он, считай, тут как тут. Лёгок на помине. Ой, слушай, - вдруг пригляделась она к Анне, - тебе надо привести себя в порядок. Ну-ка, припудрись, щёчки, губки подкрась, а то смотреть на тебя - страсть одна. Краше в гроб кладут. Напугаешь ещё мужика.
  --Нет, Люсь, пусть видит меня такой, какая есть. Соблазнять я его не собираюсь.
  --"Не собираюсь...". Цаца какая, - проворчала себе под нос Люська, но, зная характер подруги, вслух сказала:
  --Ну, и ладно. Тебе видней. Давай, говори, что нужно из продуктов. Я в магазин сбегаю. А вы уж тут вдвоём посидите. Обсудите, как жить дальше. Умоляю только: не отталкивай его.
  Взяв у подруги сумку, деньги и список необходимых продуктов, она направилась к двери. Уже стоя на пороге, Люся вдруг обернулась и перекрестила Анну...
  Ожидание почему-то оказалось очень тягостным, и Анна почувствовала облегчение, когда появился Андрей. Прошли на кухню. Обоим было не по себе. Предложив гостю сесть, Анна засуетилась с чайником. Никольский был серьёзен и сдержан, но некоторая бледность выдавала его волнение. Наконец, он заговорил:
  --По-дурацки, наверно, всё это выглядит...
  --Что?
  --Да вот этот мой приход. Вроде как навязываюсь.
  --Ну, о чём речь? Это я, наоборот, никак не избавлюсь от ощущения, что в долгу перед вами.
  --А вот с этим мы, кажется, уже разобрались. Так что, про долги больше ни слова... Да присядьте сами-то. Чайник не убежит, - добавил он, заметив, как её взгляд невольно скользнул по плите. - Как ребятишки? Всё нормально?
  --Да, спасибо, с ними всё в порядке.
  --Какая-нибудь помощь нужна?
  --Нет, не беспокойтесь. Я справляюсь. Люся помогает.
  Они немного помолчали. Наконец, Андрей, будто собравшись с духом, снова заговорил:
  --Анна Андреевна, мне так много надо сказать, но боюсь, что получится всё наспех, комом...
  Их глаза встретились - на одно мгновение, и ей вдруг стало спокойнее.
  --Рассказывайте, - сказала тихо, но уже более уверенно.
  --Всё, что я хочу сказать вам, у меня уже думано-передумано... Всё абсолютно серьёзно. Иначе бы не пришёл. Поверьте, я человек прямой и откровенный. Вот какой сижу перед вами, такой и есть - без двойного дна. Так что могу подписаться под каждым сказанным тут словом. Вы, главное, только выслушайте, а уж верить или не верить мне - ваше право... В моём прошлом столько всего намешано. Рад бы кое-что забыть, да не получается. Так и саднит внутри. Но я сейчас готов вновь пройти через всю свою боль, потому что без этого не понять, что привело меня сюда... Так надо... Фу, ты, чёрт, аж в горле пересохло...
  В этот момент пузатый чайник на плите запыхтел, зафыркал, словно обижаясь на то, что про него забыли эти двое, сидящие за пустым столом. Оглянувшись, Анна протянула руку и выключила газ, но чайник ещё какое-то время пошумел, поворчал на хозяйку, нарушившую правила гостеприимства.
  --А давайте-ка я всё-таки налью вам чаю, - предложила Анна. - В конце концов, зря, что ли, чайник грела? Пейте да рассказывайте.
  Скованность, охватившая её в первые минуты, постепенно прошла. Сейчас, сидя один на один с этим не мужчиной, она вдруг почувствовала рядом мятущуюся и уставшую от этих метаний душу. Что-то было в этом человеке такое, что вызывало доверие. Ей захотелось помочь ему, помочь тому, что сидело внутри него, рвалось наружу и никак не могло пробить панцирь страха ли, смятения или ещё чего-то, пока ей не понятного.
  --Спасибо, - поблагодарил он, принимая из её рук чашку со свежезаваренным, дымящимся чаем. Чуть пригубив, поставил её на блюдечко и продолжил:
  --Как вы думаете, сколько мне лет?
  --Н-не знаю, - замялась Анна. - Лет 40-45...
  --35.
  --Всего лишь?!
  --Да... Афган... Этим всё сказано. Такого там нахлебался... - он непроизвольно провёл рукой по коротко стриженым, с заметным отсветом серебра волосам. - С 20 лет ношу это "украшение". Вот так... Но это на виду, а того, что внутри, не видать. А там буравит, да по живому! Чтоб не забывал. Я вот, к примеру, никогда не видел, как рожает женщина, но могу представить, что она при этом чувствует. Однажды у меня на руках умирал товарищ, которому осколком разворотило живот. Сказать, что кричал, - значит, ничего не сказать. В кровь губы изорвал от боли! А было-то ему всего 19...
  Анна побледнела. Воспоминания двухнедельной давности о её пребывании в роддоме нахлынули так зримо, что она даже почувствовала на лбу испарину.
  --Я напугал вас? - встревожился гость, заметив это. - Простите, я вовсе не хотел.
  --Нет-нет. Всё нормально. Продолжайте... А вы были ранены?
  --Да, однажды. Руку зацепило пулей, но не смертельно. Подлечился в госпитале и вернулся в часть. А может, лучше бы и не возвращался. Глядишь, лучший друг жив бы остался.
  --Там погиб?
  --Да.
  --Но вы же не вините себя в этом, правда? - в голосе Анны прозвенело такое искреннее сочувствие, что Андрей как-то по-новому, внимательнее посмотрел на неё.
  --Винить, по большому счёту, я себя, конечно, не могу. Война - дело жестокое: либо ты убиваешь, либо тебя. Вот такой выбор. Ожесточаешься... И ничего с этим не поделаешь. Самое подлое в той войне заключалось в том, что это мы пришли туда чужаками, потому и ненавидели нас даже те, кто в лицо улыбался. А не дай Бог встретиться с таким один на один, он тебя, может, в куски бы изорвал...
  --Расскажите о друге, пожалуйста, - попросила Анна.
  Из её глаз уже исчезла насторожённость, и теперь она не боялась взглядов Андрея. Напротив, ей хотелось разглядеть его получше, понять, что за человек сидит перед ней. Он взял чашку обеими руками. Чай ещё не остыл, но ему казалось, что это не от чашки, а от присутствия рядом этой удивительно притягательной женщины, от её мягкого взгляда разливается у него внутри согревающая волна - от кончиков пальцев до самого сердца. Сделав глоток чая, он осторожно поставил чашку на блюдечко и начал рассказывать:
  --Сашка родом был из Подмосковья. Вы бывали в Загорске, Сергиев Посад по-нынешнему? Так вот, он там неподалёку жил. Единственный сын у матери. Евдокия Ивановна его с малых лет одна растила - так уж сложилась судьба. На ноги поставила. Только бы вздохнуть, а тут - повестка в армию. А ей, представляете, незадолго до того сделали тяжёлую операцию. Не знаю точно, но какую-то опухоль удалили. Сашке верная отсрочка шла, а он сам уговорил мать отпустить его в армию. Как же! Все друзья пошли служить, а он за мамкину юбку цепляться будет! Это сейчас чуть не силой волокут на призывной пункт. На всё готовы, чтобы только не идти: и откупятся, и спрячутся. А в те годы к армии относились нормально. И рвались не куда-нибудь в тёпленькое местечко при штабе, а в самое пекло. "Афган! Интернациональный долг!.." Что ты! Звучало-то как. Мальчишек на подвиги тянуло. Это позже мы поняли, какую за это цену надо заплатить: кому - нервами, вдрызг измотанными, кому - здоровьем, а иным - и жизнью... Сашкина мать, конечно же, рада была бы удержать его около себя, да куда там! Парень с характером был, азартный. Отпустила и слёз, наверно, никому не показала. Сильная женщина...
  Андрей замолчал. Анна заметила, что руки его слегка дрожат, выдавая сильное волнение. Он и сам, наверно, осознавал это, поэтому и не мог никак найти рукам место: брал чашку и, не отпив чая, вновь ставил её на место. Вынул из чашки ложечку, покрутил в пальцах. Она вдруг выскользнула и, тоненько звякнув, упала на пол. Анна с Андреем одновременно нагнулись поднять её и неожиданно стукнулись лбами.
  --Ой, простите! - воскликнул он. - Экий я неловкий...
  Анна улыбнулась, потёрла ушибленное место.
  --У нас говорят: лбами стукнешься, породнишься...
  Вдруг в её глазах мелькнула растерянность, и кровь бросилась в лицо. До неё неожиданно дошло, насколько двусмысленно прозвучала в данной обстановке эта фраза. Чтобы скрыть смущение, спросила торопливо:
  --Так что же ваш друг?
  --Сашка-то?.. Стоящий был парень. Жаль, пожить ему так мало довелось. И влюбиться-то не успел. Как-то со смехом рассказывал, что однажды, ещё мальчишкой, сфотографировался рядом со школой около скульптуры девочки-пионерки. Потом мать шутила, что это он себе невесту такую выбрал.
  --Как он погиб? - Анна почувствовала, что рассказ подходит к самому главному, и голос её тоже дрогнул от волнения. Ей уже казалось, что речь идёт о её собственных друзьях, и сопереживание ещё больше сблизило её с сидящим рядом гостем.
  --Был конец девяносто восьмого. Всего несколько месяцев оставалось до вывода войск из Афгана. Жаль, мы тогда этого не знали. Может, береглись бы лучше, не лезли на рожон. Правители, мать их... Ну, что бы раньше им на это не решиться?! Скольких отличных ребят сберегли бы! Но, видать, от судьбы не уйдёшь... Мы с Сашкой служили в мотострелковой роте. Вовек не забуду тех сторожевых постов в предгорьях Куруг... Это недалеко от Кабула. Места, если не думать о войне, просто потрясающие. Бывали когда-нибудь в горах?
  --Однажды. По турпутёвке на Кавказ ездила. В Домбай. Высоко в горы нас, конечно, не водили, так только, по краешку ледника...
  --Ну, тогда не мне вам рассказывать о красоте гор. Правда, нам тогда не до красот было. Не жили, а выживали. По горам, по каньонам лазили, горные речки вброд переходили. Но это-то ещё ладно бы, можно справиться. А кто научит переступать через страх смерти?
  --Так страшно было?
  --А то! Мы ж нормальные люди, и у военных чувства такие же, как и у тех, кто на "гражданке". Этого, конечно, в кинохрониках не показывали, но вы не представляете, до чего гадко жить и постоянно чувствовать - кожей, кончиком каждого нерва, каждым волоском на голове, что в любой момент, из-за любой скалы может шарахнуть душманская очередь. И не в кого-то вообще, а в тебя, именно в тебя!!
  --Тише! - невольно вырвалось у Анны. - Не разбудить бы, - и она тревожно прислушалась, как там в зале дети. Но всё было спокойно.
  --Простите. Увлёкся...- смутившись, сказал Андрей. - И вообще, куда-то меня в другую сторону увело. Я ж не о том хотел поговорить с вами...
  --Так говорите. Надеюсь, поспят ещё с полчасика.
  --Ну, короче, мы с Сашкой однажды в составе разведгруппы ушли на задание. Двинулись в почти полной темноте. Сначала под ногами тропа была, а как поднялись выше, так полезли прямо по скалам. К середине гребня рук не чуял - все пальцы в кровь! Дышать нечем, сердце бьёт по рёбрам, как сумасшедшее, в ногах дрожь противная. Всё же, хоть и на пределе, но до вершины добрались. Тут и светать начало. "Духов" обнаружили и сообщили в роту. Наши ребята своё дело хорошо знали. Накрыли банду, как надо, - мало не показалось. Почти никому не удалось уйти. Так, отдельным, небольшим группкам. Вот их нам и приказали уничтожить.
  Горы, скажу я Вам, очень коварны. Даже в мирной обстановке там нужно быть предельно внимательным, а в условиях войны, чёрт бы её побрал, чаще приходилось думать не о том, куда ногу поставить, а как бы тебе башку не снесли. Сам не заметил, как камень из-под ноги вывернулся. Так и кувыркнулся со скалы. А ведь нас как отправляли на задание? Ни горного снаряжения, ни страхующих поясов. Туда бы, по хорошему, с альпинистской подготовкой посылать надо, а не таких "салаг", какими мы были.
  Спасло меня тогда только чудо - успел ухватиться одной рукой за выступ скалы. Как руку не вывернул?! Тут, спасибо, Сашка подоспел. "Духи" рядом. Бой идёт, пули свистят, а ему - хоть бы что: ремень выдёрнул и бросил мне его конец. Так и втащил на тропу. Не успели отдышаться, из-за ближайшей скалы - как даст очередь! Спрятался там гад какой-то! Умирать буду, не забуду этого момента. Не сидеть бы мне сейчас здесь, кабы не Сашка, - рванулся и закрыл меня собой... На месте погиб. Мгновенно...
  --Боже... - прошептала Анна задрожавшими губами.
  --Посмертно его наградили "Звездой". Имя его было присвоено школе, где он учился, улице, на которой жил... Когда я вернулся с Афгана, не знал, смогу ли посмотреть в глаза его матери. А она меня, поверите ли, как родного приняла...
  Андрей смолк. Он сидел, опустив голову на грудь, погружённый в свои нелёгкие думы. Анна подождала немного, затем осторожно коснулась его руки.
  --А что же было дальше?
  Он поднял на неё тяжёлый, захлебнувшийся болью взгляд.
  --Дальше?.. Дальше, как в песне: "А мне б в девчоночку хорошую влюбиться...". Как только демобилизовался, сразу женился. Тогда модно было приглашать воинов-интернационалистов на всякие мероприятия, особенно в школы - патриотическое воспитание это называлось. Воспитывали детишек на нашем примере. Вот в одной из школ я и встретился с Наташей. Она там пионервожатой работала. Весёлая такая, с ямочками на щеках. Я, как глянул на эти ямочки, понял, что пропал. Влюбился так, что и самому не верилось, что так бывает. Да и она с меня глаз не сводила - как же, герой! Короче, заявление в ЗАГС подали сразу, поженились... А через год её не стало...
  --Но что?! Что случилось? - Анне показалось, что в горле застрял шершавый булыжник, перекрыв доступ воздуху.
  --Умерла незадолго до родов... Почки отказали...
  --А ребёнок?..
  --Тоже не удалось спасти... Сашкой мечтали назвать его...
  Внезапно он закрыл глаза и, сжав правую руку в кулак, тыльной стороной прижал её к переносице, будто пытаясь вмять, задавить страшное воспоминание. Анна сидела, не в силах шелохнуться, почти физически ощущая страдание этого человека, наизнанку вывернувшего перед ней свою обожжённую бедой душу. На фоне этой трагедии её собственные неурядицы показались мелкими, несущественными. Она внезапно осознала, что всё это - преходящее. Трудности настолько велики, насколько человек сам себе их представляет. Сравни с чем-нибудь более весомым, и поймёшь, что всё преодолимо. Лишь смерть не имеет обратного хода.
  Андрею, наконец, удалось справиться с минутной слабостью. Мучительно вздохнув, он снова заговорил:
  --Анна Андреевна...
  --Зови меня просто Аней, - тихо попросила она.
  --Аня... - он чуть помолчал, будто вслушиваясь в звуки этого имени. - Знаете, Анечка, тогда мне казалось, что с их смертью и моя жизнь фактически оборвалась и покатилась дальше просто по инерции, как сухое, колючее перекати-поле. Вскоре умер отец, хоть и не старый ещё был... Рак лёгких... Для этой заразы возраст - не помеха. И к старому, и к малому цепляется... Жизнь будто мстила мне за что-то, мне и моей семье, а за что - не мог понять. Позже только дошло, что это была мне расплата.
  --За что?!
  --А за то, что убивал на войне.
  --Что ты такое говоришь? - подалась к нему Анна. - Да неправда всё это! Ты же был в армии, на войне. Сам говорил: там нельзя иначе. Тебя послали туда, приказали убивать.
  --Какая разница - приказали, не приказали. Те, кого я жизни лишил, тоже хотели жить, у них тоже были родные, которые их любили. Чем их горе меньше моего?..
  Они оба замолчали. Пауза несколько затянулась.
  --Остались мы вдвоём с мамой, - продолжил, наконец, Андрей рассказ. - Она тоже очень сдала после всех этих ударов... Забота о ней и помогала мне в жизни, удерживала на плаву. Со стороны глянуть - всё вроде бы нормально, как у всех: живу, работаю, с друзьями общаюсь, да никто, кроме мамы, не догадывался, что вместо сердца - чёрная дыра...
  Он встал, прошёлся по кухне, отодвинул слегка занавеску. За окном было черно. Анне показалось, что густая ночная темнота отделила их, двоих, от окружающего мира, оставив свет только здесь, в этой маленькой кухне, на этом крохотном пятачке. А вне его не существовало никого и ничего...
  Андрей обернулся. Лицо его было бледно.
  --Мама не раз пыталась завести со мной разговор о том, что надо бы мне ещё раз жениться. Мол, она не вечная, а одному жить негоже. Даже разок пыталась познакомить меня с дочкой одной своей знакомой.
  --Мамы, они сердцем мудрее нас. Жалко, что мы их не слушаем, когда надо, - взгрустнула, подумав о своём, Анна.
  --Слушать, конечно, матерей нужно, но в личных делах главный советчик всё-таки собственное сердце... Ну, ни разу не толкнулось оно при виде женщины так, чтобы глазам стало горячо... А вот в тот миг, когда заметил тебя там, у дороги, во мне будто что-то всплеснулось. Смотрю: женщина в положении, одна у дороги, "голосует", а машины - мимо, мимо! А когда ты стала падать, рванулся к тебе, как тогда ко мне - Сашка, не раздумывая. Откуда это взялось, не могу объяснить, но показалось вдруг, что это не кто-то чужой, а моя жена с нашим, не родившимся ещё сыном погибают на глазах у всех. И всё встало на место. Ничего о тебе не знал, а понял только, что не жить мне без тебя... Наверно, похож на сумасшедшего? - он напряжённо усмехнулся. - Может, и так... Но знала бы ты, как ты мне всю душу перевернула, как ты мне нужна...
  Губы Анны задрожали от ощущения чего-то нереального, нежданного, того, чего не могло с ней произойти, но всё же, похоже, случилось. Веря и не веря в происходящее, она протянула Андрею руку, и он припал к ней губами так, будто о большем счастье и не мечтал.
  Неожиданно из комнаты донёсся детский плач, и Анне вдруг показалось, что хрупкий хрустальный кокон, внутри которого они с Андреем неожиданно оказались, взорвался и осыпался к ногам мелким крошевом. Будто очнувшись от наваждения, она смущённо взглядом попросила у Андрея прощения и побежала успокаивать сына. Андрей почувствовал произошедшую в ней перемену и с тревогой посмотрел на закрытую дверь зала. Ещё миг назад, казалось, они были близки, понимали, принимали друг друга такими, как есть. Только что стало легко и светло рядом с этой женщиной, и неожиданно всё вернулось в исходную точку. Прислушиваясь к тихому говору, доносящемуся из зала, он чувствовал, что огромное напряжение не только этого разговора, но и всех предшествующих дней не рассеялось в нём, а продолжает держать, как клещами.
  Укачав ребёнка, Анна вновь появилась на пороге кухни. Андрей заметил, что она опять избегает встречаться с ним взглядом. Тот удивительный внутренний свет, волшебным образом преобразивший её несколько минут назад, исчез, будто кто-то подло щёлкнул выключателем, и от этого Андрей ощутил почти физическую боль. Он встал, подошёл к ней и, положив руки на плечи, вгляделся в её лицо. Ему показалось, что веки её припухли, будто она только что плакала.
  --Аня, милая, - спросил он, - что случилось? Чего ты испугалась?
  --Я не испугалась, - покачала она головой, не поднимая глаз. - Просто я вспомнила, кто я и что я.
  --А хочешь, я тебе скажу, кто ты на самом деле? Ты совсем не то, что пытаешься вбить сейчас себе в голову. Ты прекраснейшая из женщин.
  --Нет!
  --Да!
  --Да нет же!
  --Не спорь.
  --Но у меня дети. Двое...
  --Это замечательно. И я чувствую свою некоторую причастность к тому, что они сейчас посапывают там, в кроватке. Один, правда, перед этим немножко побуянил.
  По её лицу скользнула чуть заметная тень улыбки.
  --Анечка, послушай меня, - взволнованно продолжил он. - Люся рассказала мне о твоих проблемах. Не вини её. Она очень добрая. Я тебе вот что хочу предложить: выходи за меня замуж. Заберу вас к себе. Квартира у нас с мамой большая, всем места хватит. Буду заботиться о вас. Запишем детей на мою фамилию. Негоже, чтоб они росли незаконнорожденными. Знаешь, как таких дразнят?
  Анна почувствовала, что лицо её предательски заливается краской стыда.
  --Я понимаю, что ты, может быть, никогда не полюбишь меня...
  Анна нерешительно подняла на него взгляд. В глазах её плескалась растерянность.
  --Я прекрасно осознаю, что всё это выглядит нереально, - продолжал он меж тем. - Кто я для тебя? Случайный попутчик... Всего две короткие, мимолётные встречи - до роддома и после... Пойми, я ни на чём не настаиваю, ни на что не претендую.
  --Но зачем я тебе? Зачем мы тебе? Не понимаю...
  --Просто я тебя люблю. Так люблю, что все слова кажутся мелкими, не способными передать это. Я и детей буду любить, как своих собственных, ведь это твои дети... Ты - та, кого я уже и не ждал, кого и встреть-то не мечтал. А встретил... Странно? Пусть! Поспешно? Пусть! Видно, нельзя иначе...
  --Но ты вовсе не обязан на мне жениться. Мы можем быть просто друзьями.
  --Нет, и тебе, и мне нужна семья. Настоящая. Позволь мне быть не просто рядом, а вместе с тобой, иметь возможность помогать тебе и детям, защищать вас от всех бед. Вы отныне мой передний край. Только так я буду знать, ради чего жить. Решай, Аня. Всё в твоих руках.
  Не находя нужных слов, она коснулась ладонью его руки. Охваченный волнением, он другой рукой накрыл и крепко сжал тонкие женские пальчики.
  --Анечка...
  --Я не могу вот так согласиться. Ты должен меня понять. Пожалуйста, дай мне время. Всё так неожиданно, так сложно... - произнесла она, взглянув, наконец, на него сквозь зыбкую пелену слёз. - Но я подумаю. Это я тебе обещаю.
  --Родная моя... Поверь, всё будет замечательно.
  Он прижал её к себе - порывисто и, одновременно, нежно. Склонившись, коснулся губами виска с мягким, шелковистым завитком волос. Скользнул губами ниже, по щеке, и поймал слезинку, ощутив её солоноватый привкус. Прошептал:
  --Доверься мне, и ты никогда больше не будешь плакать.
  Анна стояла, не шевелясь, почти не дыша: так тепло и уютно было ей в его руках. Забыть бы обо всём, навсегда, и только чувствовать на щеке его порывистое дыхание, слышать, как отчаянно рвётся к ней его сердце. Но нет, нельзя. Не имеет она права воспользоваться минутным порывом и испортить жизнь этому необыкновенному человеку. Ещё одна мысль внезапно обожгла её. Она невольно отстранилась от Андрея.
  --Ты всё это решил один или посоветовался с мамой?
  Он опять почувствовал, как эта женщина невообразимым образом ускользает от него, будто кто-то невидимый вновь прочертил между ними полосу отчуждения.
  --Нет, с мамой я ещё не говорил об этом. Не зная твоего мнения, не хотел опережать событий, волновать зря. Она так переживает за меня, мечтает, чтобы у меня всё было хорошо. Я же тебе говорил: она очень хочет, чтобы я снова женился.
  --Но захочет ли она такую жену для своего сына?
  --Моя мама замечательная! Я уверен, что она всё поймёт и полюбит тебя. Ты просто чудо! Тебя нельзя не полюбить. И внуков ей давно хочется понянчить.
  --Так ведь своих же, не чужих!
  --Вы и будете для нас своими, не сомневайся.
  --Ах, Андрей, нельзя решать самому всё за всех. Если бы всё в жизни складывалось так, как хочется...
  --Ты мне веришь?
  --Да. Но я не верю себе.
  --Но ты обещала подумать.
  --Да, конечно, подумаю.
  --Я буду ждать, сколько бы ни пришлось...
  
  Глава 10. В невесомости
  
  --Как - завтра?! Валерия Николаевна, миленькая, да ведь мы с вами ещё на неделю договаривались. Я же...
  --"Я же...". Вы, милочка, голову мне не морочьте. Сами всё прекрасно понимаете, так давайте не будем задавать друг другу странных вопросов, - голос в телефонной трубке принадлежал хозяйке квартиры и по мере продолжения разговора твердел, крепчал, будто невидимые кузнецы умело подковывали да закаляли в нём сталь булатную. Анне уже начинало казаться, что острие этого клинка вот-вот подсечёт ту последнюю, тонкую нить, что удерживала её на шаткой, но всё же опоре. Она вдруг почти физически ощутила, как ужас пиявкой присасывается к горлу - реальность, в которую ей предстояло после этого рухнуть, представилась настолько отвратительной, с таким жутким оскалом, что кровь резко, судорожными толчками метнулась в виски, и от этой "ударной волны" потемнело в глазах и затошнило. А хозяйка, между тем, продолжала "прессинг":
  --Я вас, Анна Андреевна, давным-давно предупредила о том, что квартиру следует освободить. Простите, но благотворительностью я не занимаюсь. Это по другому адресу. Но я сама женщина и способна вас понять. Сердце у меня мягкое. Исключительно по доброте душевной я согласилась продлить срок ещё на две недели. При этом, опять же, мы условились, что это - максимум. Разве не так?
  --Т-так...- с трудом преодолевая отчаяние, выдохнула Анна. - Но, Валерия Николаевна... - нижняя губа её мелко задрожала, подбородок напрягся и перекосился. Больше всего она страшилась сейчас расплакаться. Позволить себе это она никак не могла - совсем ослабла бы. Каким бы унизительным это ни выглядело, надо было держаться и, стиснув в кулаке остатки былой гордости, "выторговать" ещё хоть несколько дней. Не ради себя (о себе она уже думала как о чём-то второстепенном), ради детей. Кроме неё за них заступиться было некому. Но жёсткий голос в трубке вбивал слова, как раскалённые гвозди, в её распухающую от отчаяния и тревоги голову:
  --Завтра в обед я заеду за ключами. К этому времени квартира должна быть освобождена. Да, и, конечно, не забудьте хорошенько проветрить. Вечером в квартиру уже въедут новые жильцы. Очень приятные, порядочные люди...
  Слово порядочные она как-то особо выделила, что добило Анну окончательно. Так и послышалось в подтексте: "Не то, что некоторые...". Её рука, держащая телефонную трубку, бессильно упала на колени. Из трубки всё ещё доносилось какое-то бухтение, но это уже стало совершенно не важно. Всё стало совершенно не важно, кроме распирающего мозги ощущения полной безысходности, заглатывающей целиком, с потрохами. Казалось, все силы куда-то враз испарились. Она упёрлась взглядом в трубку, эту отвратительную чёрную, маслянисто-гладкую телефонную трубку, и ей показалось, что именно она, как вампир, высосала из неё остатки сил, оставив лишь пустую скорлупку, чехол, называемый телом. Трубка вызвала в ней такое отвращение и ненависть, будто в ладони была зажата мерзкая жаба или дохлая мышь. В первом порыве она чуть не швырнула её в стену - так и представилось с некоторым злорадством, как брызнут во все стороны мелкие осколки. Но вместо этого она медленно положила сердито загудевшую трубку на рычаги телефона.
  Анна сидела на стуле в прихожей, ощущая себя преступницей, которой судья только что вынес приговор без права обжалования и помилования. В ней осталось даже слёз. Ещё несколько минут назад она изо всех сил крепилась, чтобы не расплакаться, а теперь и хотела бы разреветься, но не получалось. Её почти невидящий взгляд с трудом оторвался от пола и медленно, будто с натугой, пополз по стене напротив, скользнул по зеркалу. В мутной глубине его неожиданно отразилась бледная, странная женщина, чем-то отдалённо напоминающая её. Напоминающая... Или?.. Да нет, полный бред! Придёт же в голову! Чтобы эта чужая женщина с отрешённо-тусклым взглядом, какая-то опустившаяся, обессиленная и оттого даже - страшная, была ею, Анной Звенцевой?!
  Она невольно оглянулась по сторонам, но в прихожей никого, кроме неё, разумеется, не оказалось. Тут ей почудилось, что кто-то гаденько шепнул в самое ухо:
  --Всё, ты приехала, чокнулась совсем. "Я не я и лошадь не моя..." Себя, любимую, не опознала? Вот такой ты и будешь теперь, шалава беспутная: никто, ничто, ничья, мусор, который хозяева выметают из квартиры, чтобы не мешался под ногами у порядочных людей. Вот так, красотка. Привыкай...
  "Такую красоту..." - неожиданно всплыли из запредельного прошлого восторженно брошенные незнакомым художником слова, и от этого воспоминания вдруг спазм так сдавил горло, что из него вытек даже не стон, а по-щенячьи тоненький, полупридушенный звук, какое-то скуление недобитого подранка. Потом что-то забулькало в груди. Задыхаясь от рвущегося и не способного пробить внутреннюю преграду всхлипа, она сползла со стула на пол, ткнулась горячечным лбом в обмякшие руки и затряслась в немой, безудержной истерике. Сколько она так пролежала на полу полутёмной прихожей, она потом и припомнить не смогла. Постепенно напряжение отпустило, перейдя в болезненную слабость, апатию. Не хотелось ни двигаться, ни думать, ни дышать. Если б можно было покончить со всем этим кошмаром разом - вот так, лёжа, взять и умереть...
   Но в краешке сознания сигнально пульсировал красный свет, запрещая думать о такой "благости". Дети... На её слабых руках было двое детей, её сыночков... В этот страшный для неё час они, именно они, из-за которых весьма благополучная жизнь полетела кувырком под откос, как канатами, вытягивали её обратно, заставляли, пусть со стоном, скрежетом, но вставать покорёженными колёсами на покорёженные же рельсы...
  Из прострации Анну вывел заливистый звонок входной двери, от которого она вздрогнула, как от пулемётной очереди. Сознание немного прояснилось, но шевелиться по-прежнему не хотелось. Ей представилось, как за дверью стоит разъярённая хозяйка квартиры. Взгляд её колок, как свернувшийся в клубок ёж. Рядом с ней - наряд милиции, вызванный ею для того, чтобы вышвырнуть "этих наглецов" из помещения - как есть, голышом на мороз! Вот уже, кувыркаясь, катятся вниз по ступенькам лестницы туго набитые пёстрые пакеты с вещами, которые Анна всё же потихоньку паковала, хоть и надеялась в душе на какое-то призрачное чудо. А вот - и они сами, никому не нужные...
  Звонок повторился, на этот раз длиннее, настойчивей, требовательней, ввинчиваясь ей в виски буравчиком, будто стараясь просверлить бестолковую голову насквозь.
  "Ну, и звони себе. Всё равно не открою, хоть надорвись", - с хорошей долей злорадства шевельнулась в голове мысль. От этого ей даже стало чуть полегче. Она вдруг осознала, что добраться до неё и детей они смогут, только выломав дверь. А какой резон хозяйке раскурочивать собственную дверь? То-то обрадуются новые жильцы, очутившись у такого "разбитого корыта"!
  Эта предполагаемая сцена настолько позабавила её, что она тихонько хихикнула. Очередной истошный вопль звонка ещё подплеснул масла в огонь. Анна, перекатившись на спину, раскинула по полу руки и, уже не в силах сдерживаться, откровенно, от души расхохоталась. Чувство собственного превосходства над теми, тупо упёршимися в запертую дверь, показалось ей таким восхитительным, что она ощутила сумасшедший прилив восторга.
  --Чёрта с два доберётесь вы до меня! Покусайте, покусайте локти... Что, не получается? Близко, а не укусишь! "Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"! - выплёскивались из неё слова вместе с неудержимым уже хохотом. Она едва не захлёбывалась им - до икоты, до слёз. Опершись на руки, с трудом встала и, давясь смехом, размазывая по лицу слёзы, подошла к зеркалу.
  --Гляди веселей, подруга! Слабо им заглотнуть нас! - подмигнула она собственному отражению.
  Тут уже в дверь забарабанили - всерьёз, что есть силы. Анне, немного пришедшей в себя, вдруг почудилось, что оттуда, из-за двери, кто-то зовёт её.
  --Ладно уж, так и быть, открою. Перебудят сейчас всю мою гвардию, сволочи, - пробормотала она себе под нос и повернула защёлку двери. Оттуда на глянула округлившимися от испуга глазами Люська.
  --Анька! Ты чего? Вы тут все живые? Что происходит-то, мать твою?!
  Она влетела в квартиру, пронеслась ураганом по коридору до зала, заглянула внутрь, увидела спокойно спящих детей и только после этого перевела дух.
  --У-у-ух... - выдохнула она с облегчением, плюхнувшись на стул. Расстегнула пальто, откинулась на спинку стула и вопрошающе уставилась на Анну.
  --Ты, часом, не пьяная? Выглядишь - будто с перепою или угорелая... Чего не открывала? Перепугала меня до смерти. Я уж собралась в милицию звонить. Потом, правда, подумала, что соседи твои, поди, сами вызвали, чтобы меня, как ненормальную, в психушку сдать. Устроила я там маленькое "взятие Бастилии".
  --Люськ, - вздохнув, сказала, почти спокойно Анна, - у меня хозяйка завтра ключи заберёт. К вечеру новые жильцы въедут. Порядочные, как она выразилась.
  --По себе, наверно, гадюка, о порядочности судит. Зима на носу, а она тебя с двумя новорожденными - на улицу... Совсем люди совесть потеряли!
  --Да ведь она мне - не мать, и я ей - не "тётя, которая приехала из Киева и будет здесь жить". Это её право.
  --Я не о правах говорю, а о том, что человеком всё равно надо оставаться... Наревелась? - заглянула она участливо в лицо подруги.
  Та ничего не ответила. Лишь вздохнула. И так всё было ясно. Пододвинула второй стул. Села рядом с Люськой. Обречённо уставилась взглядом в стену.
  --Куда ж нам теперь?.. Господи, и почему я не умерла при родах? Ребятишек бы хоть в Дом ребёнка взяли...
  --Ну, у тебя совсем крыша съехала! Надеюсь, не надумала тут с двенадцатого этажа сигануть? Только посмей! Если сама не расшибёшься, я тебя после этого собственными руками прикончу.
  --А что делать?
  --А то не знаешь - что. Тебя порядочный мужик замуж зовёт, ковром перед тобой стелется. Это чудо, каких поискать! А ты, как коза упрямая упёрлась, отпихиваешься от него всеми рогами и копытами. Одно слово - дура! - бросила в сердцах Люська и отвернулась, пыхтя от возмущения.
  --Дура, это точно, - кивнула, соглашаясь с ней, Анна. - но ведь не люблю я его. Что тут поделаешь? Мне Асахи всю душу перевернул. Я, может, никого другого и полюбить-то больше не смогу. Потому и не хочу обманывать Андрея, надежду понапрасну вселять. Не хочу. И не могу. Он лучшего достоин. Да и нельзя жить вместе без любви.
  --А ты переступи через любовь. Иль не нахлебалась ещё её? По-моему, уже выше крыши. Ты теперь не о муже-любовнике, а об отце для своих мальчишек думай. Разве вытянешь их одна? А Андрей для них - это... - она развела руками, не находя слов. - Анюточка, ну, решись, рискни.
  --Нет... Не могу... - покачала та грустно головой. - А может, в гостиницу толкнуться? У меня ещё есть немного денег.
  --Ага, с твоими деньгами только по гостиницам и раскатывать... Ладно, сделаем пока так: перевозим тебя завтра ко мне, а там видно будет. Вещички мы сейчас упакуем. Я вечером своих дома подготовлю, чтобы не "взбрыкнулись", и утречком - в путь.
  --А что, могут "взбрыкнуться"? - покосилась на подругу Анна.
  --Да маман у меня, знаешь ли, женщина своеобразная. С подходом надо. А бабуся - вообще уникум: на собственном здоровье сдвинулась. Так, знаешь ли, помешалась она, а с ума от неё схожу я. Да, ещё один оригинальный член семьи есть, перед которым вообще все на задних лапках прыгают. Сама потом увидишь. Но ты ничего такого в голову не бери. В конце концов, переезжаешь ты не к ним, а ко мне. Не дрейфь! Не брошу я тебя, бестолочь ты моя многодетная...
  Все хлопоты по переезду Люська взяла на себя, отпросив у главного редактора пару ребят на помощь. Утром она вместе с ними перетаскала упакованные вещи, детскую кроватку и коляску в редакционную "Газель". На долю Анны осталось переправить на новое местожительство лишь саму себя да детей. Но даже это оказалось на пределе её сил.
  Ночь накануне прошла на редкость бессонно, тревожно. Беспокойство, внутренняя смута матери, похоже, передались и детям. Всю ночь Анна то одного, то другого не спускала с рук. В конце концов, она свалилась без сил на диван, который заменял ей кровать, уложила рядом с собой, ближе к стене, детей, сама примостилась почти на краешке и, как в обморок, опрокинулась в сон - чёрный, провальный, без сновидений. С трудом, но вырвала у ночи несколько часов отдыха. Измотанный физически и морально организм требовал хоть малой толики, хоть глотка отдыха, чтобы потом, утром, вновь натянуться тугой струной и держать темп очередного суточного витка, держать, во что бы то ни встало...
  Рассвет вполз в окна неохотно и был по-ноябрьски прогоркло - мутным, нудным. В своём затянувшемся ожидании снега он напоминал старую деву, безнадёжно грезящую о любви.
  С приходом Люськи Анна с трудом выдрала себя из сна, мучительно, до боли в спине потянулась, брызнула в лицо несколько пригоршней ледяной воды, пару раз провела расчёской по волосам, сколола их повыше заколкой, чтобы не мешали. Затем наспех глотнула обжигающего кофе, сваренного подругой, и занялась делами. Этот переезд, разумеется, не мог решить всех её проблем, но он, по крайней мере, отодвигал их на некоторое время.
   Возможность делать что-то реальное потеснила отчаяние, так жестоко подрубившее её накануне. Она, как деревце, надломленное бурей, цеплялась корнями за почву, поддерживающую в ней жизнь. Пусть пораненное, пусть потрёпанное безжалостным ветром, но деревце продолжало жить, нянча в ослабевших ветвях завязавшиеся плоды...
  На пороге новой квартиры их встретила мать Люси Алла Леонидовна, женщина неопределённого возраста, такая же невысокая и худощавая, как и дочь. Очень короткая стильная стрижка, смело наложенный макияж, джинсы в обтяжку и бесформенный свитер-балахон ещё больше увеличивали их сходство. В руках она держала огромного, неимоверно пушистого, персикового цвета кота, смотревшего на непрошеных гостей красивейшими, но испуганными глазищами. Кот неожиданно выгнулся, словно пытаясь вырваться, убежать, забиться куда-нибудь подальше, где его никто не сможет найти и обидеть. Хозяйка, нежно обняв его и прижавшись к нему щекой, тихонько заговорила с ним, будто сама замурлыкала:
  --Персичка мой маленький, испугался мальчик. Дяди с тётями чужие пришли. Ну-ну, тише, голубчик, тише. Не тронут они тебя.
  --Это мы, мам, - бодро и решительно прервала её сюсюканье дочь, по опыту зная, что длиться это может бесконечно. - Запри Персика у себя, чтобы не убежал, а то мы сейчас начнём ходить взад-вперёд.
  --Мне тоже нужно будет помогать вам? - не очень уверенно спросила мать.
  --Нет, мамуль, вся твоя помощь должна заключаться в том, чтобы не мешать нам. Мы всё сделаем сами. Видишь, какие у нас орлы-помощники?
  --Здравствуйте, - удалось, наконец, поздороваться из-за её спины Анне с малышами на руках и мужчинам, нагруженным вещами.
  --Добрый день, - сдержанно кивнула им Алла Леонидовна и, повернувшись, удалилась вглубь квартиры с чувством исполненного долга. Зато из-за другой двери вынырнула голова бабушки, Татьяны Аркадьевны. Едва увидев вошедших, она запричитала:
  --Ой, батюшки, холодом-то каким потянуло. Всю квартиру сейчас выстудят. Свят, свят... Не миновать простуды. Не забыть бы на ночь микстуру выпить...
  --Ничего, бабусь, - ободрила её, проходя мимо Люська, - я тебя вместо микстуры горячим молоком с медком напою. Будешь у меня, как огурчик, тепличная ты моя.
  --Что ты понимаешь в здоровье, пигалица! - осерчала бабушка и захлопнула за собой дверь.
  --Ну, вот, первый акт первого действия благополучно закончен, теперь начнём устраиваться. Ребятки, заносите добро! - скомандовала она немного оторопевшей от увиденного и услышанного бригаде "грузчиков".
  Анна наблюдала за всем этим с некоторой растерянностью, чувствуя себя агрессором, вероломно вторгшимся на чужую территорию и грозившим разрушить её тихое благополучие.
  --Не обращай внимания, - подтолкнула её в бок Люська, заметив смущение на лице. - Они обе нормальные, не вредные. Просто надо принимать их такими, как есть, со всеми "прибамбасами", да на больные мозоли не наступать. Тогда ничего, жить можно.
  --Д-да? - неуверенно выдохнула Анна, входя в Люськину комнату.
  --Вот тут мы и будем жить! - бодро и как-то даже радостно произнесла Люська, будто ставя сочную точку в конце строки. Да нет, пожалуй, даже и не строки, а целой главы в жизни подруги. Как известно, знаки препинания на то и существуют, чтобы отсекать нечто законченное, подошедшее к логическому концу. Эта точка оставила за плечами Анны всё, что было связано с прежней жизнью: юность, учёбу, работу, первые любовные радости и разочарования, ослепительный взлёт и катастрофическое падение. Падение, завершившееся жутким кувырканием в невесомости. Здесь, в комнате Люси, у Анны возникло ощущение, что хаос стал постепенно преображаться в некое упорядоченное движение. Ещё нетвёрдо, но всё же, опираясь на плечо подруги, она стояла на ногах. Стояла, всё сильнее ощущая силу земного притяжения.
  
  Глава 11. Это трудное слово "ДА"
  
  Уже неделю Анна с детьми жила у Людмилы. Спали подруги вдвоём на разложенном диване. Дети были рядом, в кроватке. Ни словом, ни единым жестом Люся не давала почувствовать, что режим жизни с двумя малышами под боком ей в тягость. Напротив, она носилась, как заведённая, чтобы облегчить положение Анны. При всём при том, они не оставляли надежды подыскать подходящее жильё. Но их будто кто сглазил: либо район не устраивал, либо цену заламливали запредельную. Пара вариантов была просто изумительной, но на момент обращения квартиры уже оказывались сданными.
  Анна, едва обретя некоторую уверенность, опять начала "скисать". Чем дальше, тем больше портилось настроение, несмотря на неистребимый Люськин энтузиазм. Неопределённость положения угнетала, и Анна заметила, что становится всё более взвинченной. Даже мелочь могла её теперь вывести из равновесия: медленно сохнущие пелёнки, забытая на огне сковорода с едой, а главное - отчуждение, нараставшее со стороны старших хозяев квартиры. Алла Леонидовна сторонилась её, избегая общения. Ей намного приятней было ухаживать за своим любимцем Персиком. Бабушка, напротив, без конца попадалась у Анны на пути, хоть она и старалась поменьше выходить из комнаты. При этом Татьяна Аркадьевна почти шарахалась от Анны, как от чумной, особенно, если она держала на руках кого-то из детей. Разъяснилась эта странность её поведения совершенно неожиданно. Как-то раз Анна попыталась предложить бабушке свою помощь по хозяйству, но та даже руками замахала:
  --Что ты! Не надо! Маленькие дети без конца болеют всякими ихними коклюшами да скарлатинами. Не дай Бог, какую заразу подцепить от них.
  Анну аж в жар бросило.
  --Зачем вы такое говорите? Дети у меня здоровенькие. Мы ведь и не выходим никуда из дома. С чего им болеть?
  --А ветрянка? Она ведь потому и ветрянка, что ветром разносится, а вы давече фортку открывали. Мало того, что холоду напущали, так и микробов могло нанести. Так что, от греха подальше, ты лучше не трогай тут ничего, милая. Бережёного Бог бережёт. Здоровье и так никудышное, да чтоб последнего лишиться ни за что ни про что...
  Не сошлась характером Анна и с красавчиком Персиком (бывает же такое в жизни - куда ни ткнись, всё наперекосяк, даже в мелочах!). Заласканный хозяевами кот отчего-то невзлюбил новых жильцов. Он словно чуял, что они здесь не слишком желанны, и терпеть их стоит ровно настолько, насколько хочется. Если Анна пыталась погладить его, а искушение было велико, удавалось это произвести только раз. На второй попытке кот уже норовил чиркнуть по руке когтями. При этом его чудесная шёрстка ещё больше распушалась, вставала дыбом. Даже цвет глаз, казалось, менялся: отсверкивал настоящим изумрудом.
  Как назло, его так и тянуло к детям, чего Анне никак не хотелось допускать. Сидя дома, она в свободные минутки штудировала брошюры по уходу за детьми, которыми её в избытке снабжала подруга. В одной из них она наткнулась на статью об аллергии. В числе причин возникновения у детей аллергии называлась и шерсть домашних животных, в том числе, и кошек. А уж что-что, а шерсть у Персика была богатейшей.
  Не зря говорят: у страха глаза велики. У матерей защитная реакция на охрану детей особенно обострена. Однажды вечером, когда вся семья, кроме Люськи, собралась дома, хоть и рассредоточилась по разным комнатам, Анна, вернувшись в свою комнату с кухни, застала настырного котяру прямо в детской кроватке.
  --Брысь, брысь отсюда! - взмахнула она на него рукой, в которой было зажато полотенце. При этом она, на всякий случай, оглянулась на дверь: не услышали бы хозяева. Но кот и не думал убегать. Более того, он ощетинился и зашипел.
  --Ах, ты так, дрянь такая! - Анна, бросившись к кроватке, отважно схватила кота за шкирку, намереваясь выбросить строптивца за дверь. Персик издал дикий вопль. Дверь резко распахнулась. Алла Леонидовна, будто подавившись ужасом при виде этого кошмара, ринулась спасать своё сокровище.
  --Вы... Вы... - слова спотыкались у неё в горле. Трясущимися руками она выхватила у Анны извивающегося кота, крепко прижала его к себе и, как показалось Анне, что-то успокаивающее замурлыкала ему на ушко на его кошачьем языке. Взгляд, которым она при этом полоснула по гостье, заставил её попятиться. Анна за всё время пребывания в этой семье даже не предполагала наличия в Люськиной матери столь сильных чувств: такой жёсткости - по отношению к человеку и такой неистощимо извергающейся нежности - по отношению к коту. Сузив в щель побелевшие от гнева губы, Алла Леонидовна процедила:
  --Вам из милости позволили тут жить, а вы хулиганите?! Забыли, кто вы, и где ваше место?!
  --Да он же в кроватку к детям залез! - в отчаянии выкрикнула Анна. - Я за малышей испугалась, иначе бы не тронула его. У Сашеньки какие-то прыщики появились, вот я и подумала, не аллергия ли это из-за кота.
  --А-а-а, какой кошмар! - раздался вдруг ещё один вопль из-за полуприкрытой двери ("воплемания" охватила, похоже, всех жильцов данной квартиры). - Помогите! Заболеваю! Алла, скорее "Скорую"! - по коридору суматошно метнулась фигура Татьяны Аркадьевны.
  Тут разбуженные поднявшимся шумом заплакали дети: сначала Алёша, а за ним - и Саша. Кинувшись к детям, Анна схватила их в охапку, прижала к себе, уткнулась в них лицом и, едва сдерживая себя, почти простонала:
  --Когда же этому конец-то будет, Господи?..
  --Всё, тушите свет: новая гибель Помпеи, - раздался на пороге комнаты голос Люськи.
  --Люся, - сурово подобрав губы, повернулась к дочери Алла Леонидовна, - я всё понимаю. Ты добрая, доверчивая девочка (дочь сдержанно хмыкнула). Покровительством заниматься - дело благородное, но нельзя же это делать за чужой счёт!
  --Это кто же тут чужие? - вскинулась Люська. - Мы что, не одна семья? Мы что, не должны помогать друг другу? Или вы только сейчас узнали, что ближе подруги, чем Аня, у меня нет?
  --Люсенька, лапочка моя, - смягчила тон мать, - я, конечно, всем сердцем жалею Анну Андреевну...
  --Да не жалость ей наша нужна, а помощь! Ей и так трудно, хоть удавись, а вы ещё наезжаете на неё.
  --Не надо... - покачала пальчиком у неё перед носом мать. - Мы молчали, когда сразу три человека вселились в нашу квартиру...
  --Вот именно, нашу, - сделала акцент на последнем слове Люська.
  --Мы молчали, - продолжила с нажимом мать, проглотив реплику дочери, - когда не могли спать по ночам из-за плача детей...
  --А у меня уже невроз из-за этого переходит в хронический, - подала голос из коридора бабушка, при этом чуть ли не всхлипнув. Как всегда, она была не на виду, но рядом.
  --Но сегодня она, - мать метнула взгляд, будто выстрелила, в сторону Анны, - она... Персичку... чуть не удушила!
  Всё это время Анна стояла, отвернувшись к окну, сгорбившись, будто прикрывая собой детей от летящих с губ Аллы Леонидовны острых стрел.
  --Ах-ах-ах, - Люська театрально закатила глаза. - Посягнули на нашу святыню! Потрепали за загривочек. Боже мой, какая трагедия! Шекспир отдыхает. Да с нашего барбоса не убудет: шкура - хоть на воротник продавай. А бандит - ещё тот. Давно пора поучить, чтоб не шкодничал.
  --Люся!!! Как ты можешь? Так...- в голосе Аллы Леонидовны послышался надлом. - Персик, после развода с твоим отцом, для меня - всё. Он - единственный, кто меня никогда не предаст.
   --Да уж, рейтинг нашего перса на недосягаемой высоте. Где уж нам до него? Что мы тут для вас? Поражаюсь, как ты вообще родила меня когда-то. Иль, может, я у вас подкидыш? А? Ах, понимаю: тогда же у вас ещё Персика Великолепного не было...
  --Пожалуйста, перестаньте, - сказала вдруг Анна тихо, но прозвучало это так, что все замолкли и выжидательно посмотрели на неё.
  --Люсь, присмотри за детьми.
  Она осторожно положила ребятишек на диван и молча пошла в прихожую. Выражение лица у неё было таким, что Алла Леонидовна, оказавшаяся у неё на пути, чуть ли не отшатнулась, прижимая к себе кота. Шум, раздавшийся в коридоре, указал на то, что и Татьяна Аркадьевна сочла за лучшее ретироваться к себе в комнату. Люська не решилась окликнуть её. Все ждали, что будет дальше.
  Анна подошла к телефону, сняла трубку, набрала номер. Пауза, последовавшая затем, показалась всем томительно-бесконечной.
  --Андрей? Здравствуй, это Аня. Да нет, что ты, не волнуйся. Никуда мы не пропали, просто пришлось срочно съехать с квартиры... У Люси... Подожди, дай мне сказать, пока не передумала. Твоё предложение в силе? Понимаешь, о чём я?.. Да, я согласна... Уж и не знаю, счастье ли... А я вот не совсем уверена, но, поверь, что я постараюсь стать тебе хорошей женой. Очень постараюсь. Иначе не позвонила бы... Но ты всё же поговори ещё с мамой. Обязательно. Пока не поздно...
  На следующий день они встретились у Люси, обо всём переговорили. Потом Андрей сходил в ЗАГС и договорился о регистрации их брака вне очереди, ввиду особых обстоятельств. Ещё через несколько дней они стали мужем и женой. Детей зарегистрировали как Алексея и Александра Никольских.
  Свадьба прошла предельно скромно. Отметили дома, по-семейному. Из посторонних присутствовали только друг Андрея Марк, бывший сослуживец, ставший свидетелем со стороны жениха, и верная подруга Люська, без которой всё это могло и не состояться.
  С матерью Андрея, Антониной Петровной, Анна встретилась ещё до ЗАГСа, так как решили привезти детей на квартиру к Андрею. Кому-то ведь нужно было присмотреть за ребятишками, пока молодожёны оформляют свои отношения.
  Тяжело дались Анне первые мгновения знакомства с будущей свекровью. Не смогла она выдержать прямого, испытующего, по-матерински, по-женски оценивающего взгляда. Опустила глаза. Чувствовала, что виновата она перед этой женщиной в том, что вот так входит в её дом - непрошено, незвано, неожиданно. И не смогла сказать, что мечтает дождаться её прощения, надеется на него, верит, что всё будет хорошо. Говорили об обыденном: куда положить вещи, где поставить кроватку, когда нужно покормить детей из приготовленных заранее бутылочек. Торопились. За хлопотами время бежало быстро. Пора было ехать в ЗАГС. А после регистрации Андрей с Анной и Люсей заехали забрать оставшиеся вещи и уже после этого приехали к нему домой окончательно.
  Но поговорить по душам с матерью у Анны так и не было возможности: занималась детьми, помогала собрать угощение на праздничный стол. Мать всё время была рядом, хлопотала, но к близкому общению как будто не стремилась. Просто делала то, что должна была как хозяйка, как мать, но не более того.
  Анна пыталась незаметно присмотреться к ней. С сыном они оказались совершенно не похожи. Тот был ростом высокий, статный, а она - маленькая, худенькая, даже, пожалуй, щупленькая, но при этом очень подвижная. У Андрея бросался в глаза широкий лоб, чуть заострённые скулы, жёсткий подбородок. У неё же черты лица были более мягкими, правильными. Роднила их, пожалуй, только седина, только у Андрея виски были лишь чуть посеребрёными, а её голова окончательно побелела. Антонина Петровна принадлежала к тому типу женщин, которые не считают нужным скрывать свой возраст, прибегая к помощи косметических средств, но следы времени их не портят, а лишь добавляют привлекательности, свойственной данному возрасту. Всё в ней было просто и естественно. Занимаясь делами, она не пыталась командовать, навязывать своего мнения. Однако, напряжённость между женщинами ощущалась. Не было тепла во взгляде матери.
  Конечно, Анна и не рассчитывала, что её тут примут с распростёртыми объятиями. Этого следовало ожидать. В прошлом, как рассказал Андрей, до выхода на пенсию, мать работала учительницей. Может быть, поэтому в её присутствии Анна чувствовала себя, как нерадивая ученица, пришедшая на экзамен с невыученным материалом. Ей тут также должны были поставить оценку, да вот только в случае "неуда" пересдача экзамена не допускалась. Как всё это было сложно, шатко!
  Немного выручали дети, которые отвлекали на себя её внимание, требуя ухода. К тому же, рядом находился Андрей, придавая ей сил не завыть от отчаяния и страха. Разрядило обстановку появление Люськи, способной спасти любое, самое безнадёжное положение. К моменту прихода Марка все уже чувствовали себя достаточно свободно. Тон торжеству задал Андрей, выглядевший в этой компании самым счастливым. Так началась их семейная жизнь...
  Жизнь-то началась, а вот день свадьбы, хотела Анна того или нет, подошёл к концу. Гости уже разошлись. Антонина Петровна удалилась в свою комнату. Пора было и им ложиться спать.
  Анна застелила постель чистым бельём. Красивое постельное бельё было её маленькой слабостью. После простеньких простыней, наволочек и пододеяльников, шитых собственноручно матерью, её неудержимо тянуло к белоснежным, из хорошего дорогого полотна, с крахмальным подхрустом простыням, наволочкам с вышитым по углам рисунком, дорогим пододеяльникам, ласкающим взор кружевной ажурностью "ришелье" посередине. В такую постель не ложатся, а погружаются, расслабляясь, забывая в заботливой нежности белья о проблемах дня. И стирала Анна постельное бельё сама, не доверяя прачечным. Сызмала приучила её к этому мать, до сих пор стиравшая дома вручную.
  --А ну, их, ваши новомодные машины, - отмахивалась она от предложений Анны купить стиральную машину. - Что машина понимает в стирке? Бельё надо руками прочувствовать, понянчиться с ним, тогда не только тело, но и душа его, как родное, примет.
  Сегодня Анна особенно тщательно стелила постель, растягивая время, будто стараясь отодвинуть момент, когда нужно будет ложиться в это лавандовое великолепие.
  "Продалась... Как есть, продалась за покой да крышу над головой", - грызла её навязчивая мысль, заставляя всё внутри сжиматься, съёживаться до боли. Но Анна не имела права позволить своему смятению вырваться наружу и тем самым, возможно, оскорбить мужчину, находящегося в соседней комнате, мужчину, ставшего ей законным мужем. Не штамп в паспорте, а нечто, растущее из понятий честь и совесть, определяло её новую жизнь.
  "Так надо. Так теперь нужно жить, - мысленно убеждала она себя. - Андрей хороший, не обидит. Да нет, о чём это я? Наоборот, он будет защищать нас, поддерживать. Руки ласковые, а глаза - так и гладят... Шутил весь вечер, смеялся, словно счастье невесть какое привалило... Но ведь придёт сейчас! Смогу ли я с ним?.. Да и рано мне ещё после родов... Господи, как же вести-то себя?.."
  Дети, выкупанные и накормленные, тихонько посапывали в кроватке. Анна, раздевшись, быстро набросила тонкую ночную рубашку и нырнула в прохладу постели. Та, как верная союзница, ласково приняла, огладила горячее тело, остужая, успокаивая. Скрипнула дверь. Всё внутри Анны отшатнулось внутрь, сбившись в тугой, жёсткий комочек где-то под ложечкой. Она непроизвольно закрыла глаза. Дыхание стало почти невесомым.
  Анна почувствовала, как Андрей сел на край кровати, осторожно коснулся её волос, легонько провёл кончиками пальцев по щеке, наклонился к ней. Она невольно напряглась, вдавила голову в подушку.
  --Спокойной ночи, любимая, жена моя, - услышала она вдруг у самого уха его тихий шёпот. Это произошло так неожиданно, так непредсказуемо, что от удивления она открыла глаза. Его лицо, подсвеченное розоватым светом ночника, стоящего на журнальном столике рядом с кроватью, находилось совсем рядом, глаза-в-глаза, но это почему-то оказалось совсем не страшно. Андрей выглядел усталым, но, в то же время, спокойным, и столько тёплой нежности колыхалось во взгляде, что Анну охватило непонятное смятение. Но это смятение было иного рода, совсем не схожее с тем, что мучило её несколько минут назад.
  "Любит! Ведь и впрямь любит. Но за что можно любить - вот так! - меня, грешницу?"
  --Спи, моя хорошая. Устала... День для тебя был таким тяжёлым, - прошептал он.
  --А... ты? Разве... - ей вдруг стало жарко от крови, резко прихлынувшей к щекам, шее, груди. Произнести всё до конца язык не повернулся, но Андрей понял, что она имела в виду.
  --Я лягу в зале. Вот только подушку и плед возьму. А насчёт того... не волнуйся. Всё будет тогда и так, как захочешь ты. Если, конечно, вообще захочешь.
  Она смотрела на него широко распахнутыми глазами - чуть удивлённо, чуть с недоверием. Смотрела так, словно впервые увидела, словно он только что приоткрылся перед ней новой гранью. Она понимала, что надо что-то сказать, но все слова предательски разлетелись куда-то, как пушинки одуванчика под порывом ветра. Всё, на что её хватило, это лишь кивнуть ему в знак согласия. А потом она, непонятно почему, улыбнулась. Он тоже улыбнулся ей в ответ, легко коснулся губами её щеки и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
  "Ну, вот, а ты, дурочка, боялась", - умиротворённо качнулась в сознании мысль. Анна повернулась на бок, устраиваясь поудобнее, закрыла глаза. Последнее, о чём она успела подумать до того, как ускользнула в сон, было: "Вот я и дома. Дома..."
  
   Глава 12. Закон притяжения
  
  Закон притяжения всё более властно вступал в жизнь Анны и её детей. Переход от невесомости к уравновешенности протекал для чужого глаза незаметно, но кто-кто, а уж Анна-то это почувствовала. Рядом с Андреем, неизменно заботливым и доброжелательным, даже трудности, связанные с уходом за двойняшками, уже не казались непосильными. Оказывается, можно было жить и радоваться новому дню, не вздрагивать от звонков, не терзаться мыслями о куске хлеба и крыше над головой. Оставалась, однако, некоторая двойственность ощущений, и это скрытно мучило её, скребло по совести, как гвоздём по стеклу. Понятия муж и жена никак не хотели притираться друг к дружке. Что-то внутри мешало ей смотреть на их взаимоотношения с Андреем легко и радостно. Она пыталась чувственно приблизиться к мужу, но даже его мимолётные, ни к чему не обязывающие прикосновения заставляли её непроизвольно напрягаться. Чувствовал ли он это? Страдал ли от её сдержанности? Наверно, да, но оба старательно избегали обсуждать эту тему. Пока ей не сложно было найти себе оправдание: кормления, купания, стирки, прогулки с малышами отнимали много времени и сил, и к вечеру хотелось лишь одного - поскорей заснуть, тем более, что Андрей по-прежнему не настаивал на близости...
  --Ну, и сколько ж ты ещё будешь хорошего человека мытарить? - спросила её как-то напрямую Люська, узнав, что они с Андреем всё ещё спят врозь.
  --Да мне и самой уже до смерти неловко, - вынуждена была признать Анна. - Получается, согнала хозяина с постели... А знала б ты, как мать на меня иногда поглядывает, когда думает, что я не вижу. Разок стою к ней спиной, делаю свои дела, разговариваем. Всё вроде нормально. А в зеркало вскользь глянула, а у неё при этом такая тоска в глазах, что мне вдруг страх, как стыдно стало... А предложить ему спать вместе ну не поворачивается язык, хоть ты что!
  --Уж не знаю, чего там у тебя никак повернуться не может, но мой тебе добрый совет: переступи сама через этот порог, переспи ты с ним, по-русски-то говоря. Смотри, ещё, чего доброго, понравится. За уши потом не оттащишь.
  --А ты смогла бы, на моём месте?
  --Я всё могу, хоть и предпочитаю оставаться на своём месте. Между прочим, не я за него замуж вышла, а ты, так что хватит ломаться. Он что, по-твоему, каменный? Ой, гляди, Анюта, не перегорел бы мужик. Доиграешься.
  Анна вдруг улыбнулась чему-то своему.
  --Я ей про серьёзные вещи, а она лыбится, как первоклашка на "Первом звонке", - фыркнула Люська.
  --Да это я вспомнила вчерашний разговор с ним. Заглянул он ко мне в спальню перед сном, присел на край кровати и спрашивает:
  --Хочешь, я тебе, девочка моя, на ночь сказку расскажу?
  --Зачем? - спрашиваю. А он мне:
  --А чтобы тебе спалось лучше.
  --Ой, держите меня - сказку на ночь... Да это ж само по себе уже какая-то сказка с фантастикой вперемешку. А он тебя, случайно, не удочерил? - попыталась "подколоть" подругу Люська, но та на реплику не среагировала, а продолжила с лёгкой улыбкой, скользящей по губам:
  --И рассказал он мне сказку про Синюю птицу, но не так, как у Метерлинка, а по-своему. Вот послушай. Я, мне кажется, запомнила её слово в слово, так она меня тронула...
  В одном заморском королевстве жила-была маленькая принцесса Анита...
  --Имя-то почти, как у тебя.
  --Да, похоже... Давай, лучше не перебивай меня, а то ещё что-нибудь забуду... И не было на свете никого милее и ласковее её. Все в королевстве очень любили Аниту: и король с королевой, и придворные, и простые люди, и даже птицы с белками в королевском саду. Но однажды случилась беда: юная принцесса заболела. Она лежала в постельке и с каждым днём становилась всё бледнее и слабее. Король срочно созвал самых опытных врачей со всех ближних и дальних королевств, но никто из них не смог помочь умирающей девочке. Всё королевство погрузилось в глубокую печаль.
  Но однажды пришёл к воротам замка незнакомый звездочёт. Стража долго не хотела пускать его к королю, и тогда он сказал, что знает, как вылечить принцессу. Когда его провели в парадный зал, он увидел, что на троне в одиночестве сидит погружённый в горе отец-король.
  --Ваше Величество, - низко поклонившись, обратился к нему звездочёт, - я скромный, бедный человек, вся радость жизни которого заключена в изучении небесных светил. Вчера я никак не мог заснуть. Мне не давало покоя странное поведение звёзд. Они были удивительно яркими и мигали так, будто стремились что-то сообщить мне. Я пригляделся внимательней и увидел знак, посылаемый Небом. И я понял, что нужно сделать, чтобы спасти юную принцессу.
  --Что?! Говори скорее! Я озолочу тебя, если поможешь, - король в волнении даже вскочил с трона.
  --Благодарю Вас, Ваше Величество, но мне для себя ничего не нужно. Мне просто хочется, чтобы красота и доброта принцессы Аниты помогала стать этому миру ещё прекраснее. А звёзды подсказали вот что: срочно пошлите слуг в даль дальнюю, но только самых быстрых. Пусть отыщут они за горами, за туманами страну Синих птиц, поймают одну птицу и клетку с ней повесят возле постели принцессы. Как только Синяя птица запоёт на утренней заре, так принцесса и поправится. Но только никто не должен присутствовать при этом, кроме самой принцессы.
  Так и сделали, как посоветовал звездочёт. Не прошло и трёх дней, как гонцы вернулись и торжественно внесли в спальню принцессы Аниты золотую клетку с волшебной Синей птицей. Они оставили её у кровати девочки и удалились. Принцесса проснулась утром рано. Она чувствовала себя совсем слабой. Она понимала, что умирает. Ей хотелось только напоследок увидеть солнышко. Тут она заметила птицу, сидящую, нахохлившись, в клетке. Птица выглядела такой грустной, что маленькое доброе сердечко Аниты дрогнуло от жалости.
  --Отчего ты такая печальная? - спросила она птицу.
  --Там, в дали дальней, осталось всё, что я люблю, и я, наверно, теперь никогда не вернусь туда. Теперь мой дом -клетка. Как же мне не тосковать от этого?
  --Спой, пожалуйста, милая птица, и я с радостью отпущу тебя. Спой, иначе я умру, а мне этого совсем не хочется.
  --Прости, но я не могу петь, сидя в клетке. Мне слишком тяжело в разлуке с родиной.
  Маленькой принцессе стало так жалко бедную Синюю птицу, что она встала из последних сил, подошла и открыла дверцу клетки.
  --Лети! Ты свободна! Вернись к тому, что тебе так дорого.
  --Спасибо тебе, добрая девочка! - радостно воскликнула Синяя птица и выпорхнула из клетки. Она вылетела в открытое окно и, покружив над замком, поспешила навстречу заре.
   В спальню нетерпеливо заглянул король, надеясь, что чудо свершилось. Увидев по-прежнему больную дочь и пустую клетку, он в отчаянии схватился за голову.
  --Что ты наделала, Анита! - вскричал он. - Это была наша последняя надежда.
  --Но, папа, не могла же я заставлять её петь. Птица не может петь о счастье, сидя в клетке.
  --Бедная моя девочка... - тихо сказал король и сел в кресло возле кроватки принцессы, в отчаянии закрыв лицо руками.
  И вдруг прямо за окном спальни раздались чудесные звуки. Запела одна птица, затем её пение подхватила другая, третья, и вскоре весь сад наполнился удивительной песней счастья и радости. Казалось, что это пели не птицы, а раскидистые деревья, весёлый ветер, пушистые облака на небе, встающее из-за горизонта лучистое солнце. И от этого волшебного пения принцесса Анита сразу поправилась. Она подбежала к окну и увидела, что их сад был полон прекрасных Синих птиц. Некоторые из них потом так и остались жить в этом королевстве, охраняя его от бед и даря людям мир и любовь....
  Анна замолчала. Люся, завороженная красивой сказкой, сидела тихая и задумчивая. Потом спросила:
  --И это рассказал тебе он?
  --Да, - удивилась Анна вопросу подруги.
  --Ещё и романтик, оказывается... Надеюсь, ты не вообразила себя на самом деле маленькой девочкой, которой надо перед сном рассказывать сказки?
  --Смешно, да? А знаешь, как приятно было?
  --Ещё бы, не приятно. Но зачем всё-таки он тебе это рассказал? Неспроста, ой, неспроста. Есть в этом какой-то намёк.
  --Я думаю... - Анна чуть помолчала. - Он хотел дать мне понять, что, если я считаю этот дом, этот брак клеткой, он готов отпустить меня на волю, туда, где мне будет лучше.
  --Ага, только в какую такую даль дальнюю ты после этого полетишь, пташечка сизокрылая? Крылья-то не удержат.
  Анна вздохнула:
  --Поживём, увидим... Слушай, давай о чём-нибудь другом поговорим.
  --Ну, ладно. Давай тогда о ней.
  --Господи, да о ком ещё?
  -- О ком, о ком... О свекрови, конечно.
  Анна задумчиво пожала плечами.
  --Даже не знаю, что и сказать... С виду между нами всё вроде нормально. Я к ней - с уважением, по имени-отчеству, она ко мне - по имени. Пытаюсь общаться. Китайских церемоний, конечно, не разводим, всё просто, но, понимаешь, стоит что-то между нами, и всё тут. Вот, как хочешь, а не могу назвать её мамой, да и ей это, по-моему, не нужно.
  --Понятно: этакое мирное сосуществование. От-лич-но! Главное, чтобы хотя бы на таком уровне и держалось, до объявления войны не дошло.
  --Тебе всё шуточки, а на меня это, представь себе, ужасно давит! В конце концов, я - жена Андрея. Могла бы и потеплее иной раз взглянуть.
  --Ах, всё-таки помнишь, что жена. Это хорошо.
  --Ну, Люськ, хватит издеваться, - рассмеялась Анна.
  --Молчу, молчу, - шутливо подняла руки вверх Люська. - А к ребяткам она как, подходит?
  --Не могу, конечно, сказать, что шарахается от них, как твоя Татьяна Аркадьевна, но всё равно они для неё - будто соседские. Такое ощущение, что она просто терпит нас. Как неизбежную нагрузку к спокойствию любимого сына. Иногда замечаю: глаза у неё припухшие, будто потихоньку всплакнула, пока никто не видит. Да мы и сталкиваемся, в общем, редко. Она всё больше в своей комнате.
  --Нет, если по большому счёту смотреть, всё абсолютно понятно, - уверенно сказала Люська. - Она столько лет была для сына всем, так сказать, центром его Вселенной. Привыкла считать, что только она, мать, может понять его, утешить в горе, поддержать. Представь только, каково это - ждать из Афгана. Мало ли похоронок приходило? А если б калекой вернулся? Ждала, терпела, поддерживала, как могла... А с первой женой у него как вышло? Только дело на лад, вдруг - бац! - и всё кувырком: ни жены, ни ребёнка. Опять она только рядом, всё на ней замкнулось. Ясное дело, и он весь - только для неё, безраздельно. А теперь вдруг ты так нежданно вклинилась между ними. Как танк.
  --Ой, ну, ты скажешь...
  --Так и есть. Нечего на меня рукой махать. Антонина Петровна - женщина не глупая и не слепая. Она прекрасно видит, что рядом с тобой он принадлежит только тебе, хоть ты и строишь из себя недотрогу, - не преминула вставить "шпильку" Люська. - А ей уж - роль второго плана. Думай, что хочешь, но я уверена, что она просто-напросто ревнует тебя.
  --Скажешь тоже! Мать - есть мать, это святое! Никакая женщина не заменит её.
  --Ой, наивная же ты. Погоди, вот вырастут твои пацаны, встретят своих "половинок" и уйдут к ним от тебя. Вот тогда на своей шкуре почувствуешь, что значит отдавать любимое чадо в чужие руки. Дай ты ей время привыкнуть к вам. Если добрая да с понятием, не станет мешать.
  --Люсь, как мне хочется подружиться с ней! Так давно уже живу вдали от собственной матери. Ведь надо же, чтобы рядом был кто-то по-настоящему родной. Мало ли в жизни проблем? Мужчине не обо всём расскажешь.
  --А я на что? Меня уж и со счетов сбросила? - в голосе Люськи проскользнула обида. - Спасибо, подруга, не ожидала от тебя такого.
  --Да ладно тебе, дуешься, как маленькая, - Анна обняла Люсю за плечи. - Прекрасно знаешь, что ближе и родней подруги у меня нет и никогда не будет. Кстати, приближается Новый год. Приходи к нам встречать. Мы и Марка пригласили.
  --А и то, приду.
  --Что, на Марка "клюнула"?
  --Я не рыба, чтобы клевать. Подумаешь, Марк... А хоть бы и Марк, так что с того? Молодой да неженатый, пропадает на корню.
  --Имей в виду, он совсем недавно развёлся и в новый омут бросаться не собирается. В компании, конечно, весёлый. Всё при нём, но больно-то на него не рассчитывай.
  --А вот это мы ещё посмотрим, - игриво рассмеялась Люська. - Как разглядит, какая в том омуте русалка плавает, так и сиганёт, очертя голову.
  --Ну, ты, русалка, не больно-то хвостом по воде шлёпай. Гони волну, но осторожно. Как бы она тебя саму не захлестнула.
  --Да пусть бы и захлестнула! Что мне, счастья не хочется? Иль я его не достойна?
  --Ой, Люсенька, если бы знать, что на роду написано. Живёшь, можно сказать, вслепую. Наперёд не дано заглянуть...
  --Господи! Какая же я балда! - вскинулась вдруг Люська. - С тобой, как заговоришься, всё из головы вон. Я ж к тебе специально зашла, чтобы книгу показать. "Хиромантия без тайн" называется. Я, как начала её читать, оторваться не могла. Все линии у себя на ладони вдоль и поперёк изучила, все бугорки обнюхала. Интересно, я тебе скажу!
  --Ну, ты, как только что из детского сада.
  --Это почему?
  --Да доверчивая больно. Сама себе заморочки устраиваешь. Что ты там можешь новое узнать?
  --Что? А я тут всё, как есть, между прочим, узнала: что было, что есть и что будет.
  --И чем сердце успокоится, - подхватила Анна.
  --Да, тут полный нормалёк. Зови Марка. Мне по линиям перемена в жизни выпадает.
  --Ого! Как дело-то пошло, - шутливо покачала головой Анна.
  --Если бы ты знала, как хочется, чтоб и мне кусочек счастья обломился. Ой, созрела я для него, - Люська так и потянулась в сладкой истоме.
  --Слушай, - встрепенулась она вдруг, - а давай и твою судьбу узнаем. Я на память всё, конечно, не помню. Будем в книжку заглядывать.
  --Да ну тебя. Делать мне, что ль, нечего? - отмахнулась было подруга, но потом всё же не удержалась от соблазна:
  --А, ладно, доставай свою книжку. Только быстренько, пока дети спят.
  Люська выудила из сумки толстую книгу в яркой обложке и принялась перелистывать её с серьёзным видом, сравнивая линии на руке подруги с рисунками на страницах книги.
  --Да не томи ты, говори хоть что-нибудь, - не выдержала Анна. - Заинтригует и молчит.
  --Ща-ща-щас-с, - протянула Люська, продолжая листать книгу. В какой-то момент Анне показалось, что жёсткая морщинка чиркнула по лбу подруги - то ли от усердия, то ли от неожиданно сделанного открытия - и тут же пропала.
  --Ну, всё, - наконец, не выдержала Анна. - Или ты рассказываешь, или кончаем эту волынку.
  --Короче, так, - начала, вздохнув, Люська. - Линии у тебя очень чёткие и хорошо прочерченные. В этом просматривается крепость и цельность характера, твоя индивидуальность. Линии, в основном, прямые, разрывов почти не наблюдается. На начальном отрывке линии Судьбы никаких сбоев. Тут всё ровно и крепко.
  --Это я и без тебя знаю.
  --Просила рассказывать, так помолчи. Хиромантия - наука серьёзная. Одна из самых древних, между прочим. Не надо к ней относиться легкомысленно. Вот взгляни - до пересечения с линией Сердца всё идёт безукоризненно, а тут вдруг -хлоп! - и сбой пошёл. Вот он, твой Асахи, - разорвал судьбу пополам. А дальше линия опять глубоко пошла. Верь, не верь, а тут ясно прописано, что встретила ты свою главную любовь.
  --А вот опять какой-то обрывчик ...
  --Дальше твоя судьба ещё только прописывается, - вывернулась Люська, но лицо её несколько помрачнело. - А вот эти две чёрточки на запястье видишь? Это твои двойняшки.
  --Так что, больше детей не будет?
  --Да тебе что, двойни мало? Этих-то подними. Кому надо нищету плодить?
  --Ты знаешь, если у нас всё с Андреем получится, я бы ему ещё дочку родила. Должны же у нас быть общие дети.
  --Ну, погоди. Не переживай. Может, и ещё какая чёрточка проклюнется.
  --А вот это что за линия - дугой вокруг большого пальца?
  --Это линия Жизни.
  --А она-то почему у меня с разрывом?
  --С каким ещё, блин, разрывом? Линия, как линия. Мерещится тебе невесть что.
  --А у тебя какая? Покажи.
  В этот момент в прихожей раздался звонок. Глаза Анны потеплели.
  --Это Андрей с работы.
  Она пошла открывать дверь, а Люська, вздохнув с облегчением, поскорее убрала злополучную книгу в сумку. Пригляделась к своей линии Жизни - длинной, уходящей почти за большой палец - и похолодела, поняв, что, согласно линиям ладони, что-то в жизни Анны должно произойти страшное, возможно, катастрофическое.
  "Нет, бред какой-то. Раз в роддоме не умерла, ей теперь жить да жить. Чёрт меня попутал с этой хиромантией! Провались она пропадом! Хорошее дело на букву Х не назовут!".
  Вошли Анна с Андреем.
  --О, какая у нас гостья! - улыбнулся с порога Андрей.
  --Привет, хозяин ласковый! Как жив, здоров?
  --Спасибо, не жалуемся. Тебя тут, Люсь, хозяйка моя не обижала? Чаем поила?
  --А то нет! Целый чайник выдули. Ой, а ведь засиделась я у вас. В хорошей компании так быстро время идёт. Побегу. Пора. У меня дома статья недописанная лежит.
  --Заглядывай почаще. Не забывай, - сказал на прощанье Андрей.
  --Я пригласила Люсю к нам на Новый год, - улыбнулась подруге Анна.
  --Вот и славно! Лучшей компании не придумаешь. Ждём. Непременно.
  --С удовольствием приду. Веселиться будем - мало не покажется, - и Люська лукаво подмигнула Анне.
  
  Глава 13. С Новым годом!
  
  --Антонина Петровна, может, заливное пока не ставить на стол?
  --Да, конечно, подадим его в последний момент, а то ещё растает. А вот горчичку достань. Как бы не забыть.
  --Салфетки ещё надо разложить. У меня где-то была приготовлена пачка.
  --Пойдём-ка переодеваться, а то скоро гости подойдут, а мы с тобой всё ещё в халатах.
  Взгляд Анны метнулся к часам, висящим на стене кухни, и она невольно ахнула:
  --Вот время-то бежит! Почти 10! Хорошо, что успела детей накормить и уложить. Как они эту ночь продержатся? Первый Новый год в их жизни. Вот для кого это самый главный праздник.
  --Для них теперь каждый праздник в году будет главным. Всё впервой. Жаль, что сейчас они ещё такие глупыши. Ничего не понимают.
  --Не скажите, Антонина Петровна. Я Алёшку вчера поднесла к светящимся огонькам на ёлке, так он глазками за ними следил и, вроде как, даже улыбнулся. Значит, что-то понял.
  --Матерям свойственно додумывать за детей то, что им ещё и в голову не приходит. Ну, иди, иди. Да не забудь, что в духовке у нас курица дожаривается. А то придётся подавать гостям головёшку.
  --Не волнуйтесь, всё под контролем.
  Анна заскочила в свою комнату, где в это время одевался к празднику Андрей, и вытолкала его с галстуком в руке в зал, сопровождая всё это словами:
  --Это украшение можно и в зале перед зеркалом надеть. Я не хочу, чтобы ты видел меня раньше времени в новом платье, а то сюрприза не получится.
  Это платье три дня назад предложила ей Люська и с трудом уговорила подругу оставить его себе. Стоило оно дороговато, но очень ладно сидело на красивой фигуре Анны, ставшей после родов ещё более женственной. В результате Анна не устояла и теперь совершенно об этом не жалела. Она рассматривала себя в большом зеркале, не веря собственным глазам. Давно ли смотрела на своё отражение в зеркале с содроганием? А теперь она себе нравилась! И это было чудесно! Ей Богу, не врут, когда говорят, что у женщины словно крылья за спиной расправляются, когда она нравится самой себе.
  --Ой, Анька, умереть и не жить! - воскликнула тогда Люська, едва только Анна примерила платье. - Шито, как на тебя. В таком классном "прикиде" супруг тебя просто на руках носить будет.
  --Он меня и без "прикидов" любит.
  --Да уж не сомневаюсь. Для мужчины, особенно в постели, чем меньше на женщине одежды, тем лучше.
  --Я не в том смысле... - смутилась Анна. - Просто он принимает меня такой, какая есть.
  --А, кстати, как у вас с ним? Да, да, я именно о том.
  --Да всё нормально, - зарделась Анна
  --Ура!!! - вполголоса, как партизанка под носом у врага, гаркнула Люська. - То-то, я смотрю, глазки у тебя по-другому светятся. Да здравствует волшебная сила секса! А любовь как, не проклюнулась ещё, а?
  --Любовь - дело тонкое, Петруха, - улыбнулась Анна.
  --Я просто хотела сказать, что одно другому не мешает. То есть, скорее, помогает... А насчёт платья - бери! Деньги можно частями. В конце концов, пусть муж немного побалует свою красавицу-жену. Ещё крепче любить будет. Хотя, куда уж крепче...
  Вспомнив этот разговор, Аня вновь придирчиво оглядела себя в зеркале, чуть подправила причёску и вдела в уши красивые дорогие серьги.
  "Да, что и говорить, так намного лучше, чем в халате", - подумала она с лёгкой улыбкой удовлетворённого женского тщеславия и некоторой долей кокетства. После этого, решительно повернувшись, она открыла дверь и вышла в зал. Андрей сначала мельком, немного рассеянно скользнул по ней взглядом, а потом медленно повернулся и уставился во все глаза.
  --Матерь Божья! Сплю я что ли? Ну-ка, ущипни меня.
  --Да хватит тебе, Андрюш, не смущай, - голос Анны чуть дрогнул от едва сдерживаемого смеха, но чувствовалось, что неподдельный восторг в глазах мужа был ей более, чем приятен.
  --Королева! Ни дать, ни взять.
  --Ну, тогда ты - мой король. Приказывайте, Ваше Величество, - Анна присела перед ним в низком реверансе. Андрей взял её за руку и нежно поцеловал пальчики, один за другим.
  --Приказываю всегда такой оставаться.
  --Ах, так, значит, замарашка Золушка Вам уже больше не нравится, - напустила на себя притворную грусть Анна.
  --Нравится, глупышка, - прошептал Андрей ей на ухо, притянув к себе. - Мне в тебе, на удивление, всё нравится.
  Раздалась заливистая трель дверного звонка. Антонина Петровна, оказавшаяся ближе, поспешила открыть. В прихожую с шумом и смехом ввалились одновременно Марк и Людмила.
  --Во, как! А они уже парой ходят, - воскликнул вышедший навстречу гостям Андрей. Из-за его спины выглянула, приветливо улыбаясь, Анна.
  --Здорово, честной народ! С наступающим! - выпалила Люська, отряхивая с шубки снег. Повернувшись к Антонине Петровне, она протянула ей коробку с тортом.
  --Пристройте пока в холодильник, пожалуйста. Тортик - ум отъешь!
  --Милым хозяйкам - лучшие розы Москвы, - Марк галантно протянул Антонине Петровне и Анне по букету цветов.
  --Ах, Марк, ты всегда такой внимательный! - Антонина Петровна тепло улыбнулась гостю. - Помоги-ка Людочке раздеться.
  --С удовольствием, - Марк принял у Людмилы шубку и повесил её на вешалку. - Как не услужить такой очаровательной женщине?
  --Как откажешь в такой малости столь обаятельному мужчине?
  --Один - один, - рассмеялся Андрей. - Чувствую, сегодня нам скучать не придётся.
  --На-ка, присоедини к праздничному застолью, - Марк выудил из пакета бутылку шампанского и большую коробку конфет.
  --Вы что, сговаривались прийти вместе? - спросила Анна.
  --Да нет, что ты, - Люська игриво стрельнула глазами в сторону Марка. - Представляете, иду я по улице, тороплюсь в гости, никого не трогаю. Оглядываюсь и замечаю, что сзади, на некотором расстоянии, какой-то тип привязался. Я быстрей, он не отстаёт. Поворачиваю за угол, он за мной. А народу на улице всё меньше. Ну, думаю, точно - маньяк. Решила уже для профилактики, не дожидаясь нападения, треснуть его сумкой по башке. Разворачиваюсь, приглядываюсь - ба! Знакомые всё лица! Слава Богу, до смертоубийства не дошло.
  --Так бы я и позволил ей распоясаться, - ухмыльнулся Марк. - Даром, что ли, в МЧС работаю? Да и Афган чего стоит. Не таких там скручивали.
  --Вы, Марк, ещё плохо нашу Люсю знаете, - рассмеялась Анна. - Временами она покруче любого душмана.
  --Тем интереснее, - Марк посмотрел прямо в Люськины глаза, искрящиеся смешинками.
  --А ведь к нам сейчас ещё одна гостья придёт, - сказал вдруг Андрей.
  --Кто? - удивилась Анна. - Ты ничего не говорил.
  --Да племянница моя, дочка старшей сестры Инны.
  --Так у тебя, оказывается, есть сестра? Как же я мало о тебе знаю. Но почему они вместе не придут? Вы что, в ссоре?
  --Понимаешь, мы с Инкой никогда не были особенно близки. Она на десять лет старше. Вечно относилась ко мне как к сопливому пацану. Характерец ещё тот. Замуж выскочила, как только возраст позволил. О свободе всё мечтала. Не могла дождаться, когда из-под опеки родителей вырвется. Вырваться-то вырвалась, да при этом нарвалась на пьяницу. Насилу развязалась с ним. Хорошо, хоть детей завести не успели.
  --А племянница тогда откуда?
  --Так это уже от второго мужа. Нынешний - Павел - ох, и деловой. Своего не упустит. Сейчас завербовались оба в Сибирь, а племяшка - при бабушке, отцовой матери. Она девочка хорошая. Вот я и подумал, не пригласить ли её встретить с нами Новый год: и повеселей, и познакомиться вам пора бы. Всё же родня.
  --А бабушка как же?
  --Да я её тоже звал. Не идёт. Старая, говорит, чтоб ночь напролёт не спать. А внучку отпустила. Она, кстати, медик. Может, когда чем поможет тебе с ребятишками.
  Над входной дверью звякнул звонок.
  --О, похоже, она и есть.
  Андрей распахнул дверь.
  --Здравствуйте, дядя Андрей, - раздался девичий голосок. - С наступающим вас!
  --И тебя также. Проходи. Знакомься, это моя Аня. Я говорил тебе о ней.
  --Даша?!
  --Анна Андреевна?! - раздалось практически одновременно.
  Анна бросилась к девушке, крепко обняла её.
  --Картина Репина "Не ждали", - присвистнул Андрей, с удивлением наблюдая за искренним восторгом обеих женщин. - Так вы что, знакомы?
  --А разве это не ясно? - увлажнившиеся глаза Анны сияли. - Это же и есть спасительница моя родная. Господи, мир-то как тесен! По всем статьям родной оказалась.
  --А я ведь и не знала, что дядя Андрей на вас женился. Иначе ещё раньше прибежала бы. Я вас всё забыть не могла. Так хотелось знать, как ваши дела, как детишки растут.
  --Да раздевайся скорей и пойдём я тебе покажу их. Увидишь, как они изменились.
  --Только вы, девчонки, побыстрей, а то без вас Новый год придётся встречать, - бросил им вслед Андрей.
  --Мы мигом. Мне б только одним глазком, - откликнулась Даша. - Вот ведь радость какая!
  Они быстро скрылись в спальне. Но уединяться надолго им Марк не дал.
  --Дамы! К столу! Кавалеры заждались вас.
  --И то верно, - поддержал его Андрей. - Вот-вот пойдёт последний час.
  Женщины засуетились с последними приготовлениями, и вскоре компания устроилась за столом. У каждого, как ни странно, появилось ощущение, что все они давно знакомы друг с другом, такая чувствовалась лёгкость и непринуждённость.
  Андрей с удовольствием примечал, какими счастливыми взглядами перебрасываются Анна и Даша. Дашенька даже будто похорошела, так вся и светилась какой-то внутренней радостью, что делало её неприметное, на первый взгляд, личико исполненным особого очарования. В Анне тоже чувствовался подъём, окрылённость, и от этого она стала просто катастрофически обворожительной.
  "Ого, - подумал про себя Андрей, - а за такой красавицей - глаз да глаз...".
  За несколько недель, прошедших со времени свадьбы, Анна очень изменилась, похорошела, словно выдернули из неё стержень боли, не позволявший спокойно дышать, двигаться, думать. В те, самые первые встречи он и представить себе не мог, какая она в действительности. Да и где ж, когда было разглядеть это? Не в машине же, когда она корчилась в схватках. И не в роддоме в день выписки, когда с её бледного лица ещё не стёрлись следы недавних страданий. И точно не в тот день, когда она согласилась стать его женой - вся издёрганная, надломленная обстоятельствами. Разве можно сравнить эти искрящиеся радостью и смехом глаза с теми, где в мутной глубине зрачков затаённо посверкивал страх? Теперь она будто изгнала его, как хищную тварь, и, освободившись, задышала свободно.
  "Милая моя, родная ... Если б ты всегда могла быть такой счастливой..." - думал Андрей, втайне любуясь женой и с лёгкостью поддерживая общее весёлое настроение, царящее за праздничным столом. Особенно радовало его, что сближение Анны с Дашей должно было ещё больше укрепить их семью. До сих пор этот весьма странный брак срастался в единое целое ой, как непросто.
  Стрелки часов неуклонно приближались к 12. С первым ударом Курантов разлили шампанское и подняли бокалы.
  --С Новым годом! За мир и счастье в этом доме! - провозгласил тост Марк.
  --И любовь... - подхватила Люська.
  --И за детей, - смущаясь, добавила Даша.
  --Короче, за исполнение всех желаний! - закончил тост Андрей. - Успели загадать самое заветное?
  От выпитого шампанского у Анны слегка закружилась голова. А может быть, дело было вовсе не в вине, а в сладком ощущении внутреннего равновесия, комфорта, счастья, переполнявшего её от кончиков волос до пят, до самого донышка в сердце.
  "Нет, всё-таки так не бывает. Всё это происходит не со мной".
  Искоса она иногда поглядывала на Марка, эффектного, черноглазого брюнета, выглядевшего весьма зрело. О таких, как он, говорят: "Девки по нему сохнут". А и впрямь хорош был собою: что ростом взял, что улыбкой, не ответить на которую было просто невозможно. По рассказам Андрея, знакомого с Марком с детских лет, тот всегда слыл заводилой, душой любой компании. Он с лёгкостью мог вести непринуждённый разговор, рассмешить собеседников до слёз. Спортивный, подтянутый, весь какой-то тугой, как хорошо натянутая струна, в прошлом капитан и футбольной команды, и школьной команды КВН, он по праву ходил не в любимчиках, а в любимцах. В удовольствиях себе не отказывал, гулял со многими девчонками, но флаг на бастионе своей мужской независимости держал высоко поднятым. Как и Андрей, "капитулировал" сразу после армии - так нестерпимо после военной лютости и лишений потянуло к семье. К тому же афганский "наждак" изрядно стёр напускную лихость и налёт легкомыслия, свойственные молодости. Взамен в нём всё отчётливей стали проступать чувство собственного достоинства и уверенность в себе, не имеющая, впрочем, ничего общего с самоуверенностью.
  После школы Андрей и Марк разделили тяготы службы в Афганистане, и потом, после армии, работать устроились вместе в московское подразделение МЧС. Там им многое пригодилось из армейской службы, но дороже всего было чувство "локтя", когда знаешь, что в нужный момент товарищ окажется рядом, без слов всё поймёт и сделает так, как надо. Служба в МЧС была не из лёгких, но иного они, похоже, себе и не желали.
  Зорким женским глазом Анна примечала заинтересованные взгляды, которыми обменивались Марк и Люська, и мысленно желала подруге удачи. Сказать по правде, они идеально смотрелись рядом, но для того, чтобы двоим было хорошо вместе, одного обаяния чаще всего бывает маловато. Уж в этом Анна убедилась на собственном опыте.
  Из спальни раздался плач одного из детей. Тут же к нему присоединился и другой.
  --Ага, маленькие мужички тоже хотят произнести тост, - рассмеялся Андрей.
  Анна поспешила к детям. Муж хотел последовать за ней, но она остановила его:
  --Не волнуйся, я сама управлюсь. Развлекай гостей.
  Перепеленав детей, Анна дала им заранее приготовленные бутылочки с детской смесью. Алёша крепко вцепился в соску и зачмокал, а Сашенька почему-то капризничал. Тогда Анна попробовала дать ему грудь. Он вяло пососал, потом вроде бы притих на руках у матери, но, едва только она попробовала уложить его в кроватку, снова расплакался. В спальню заглянула Антонина Петровна.
  --Иди, Анечка, к гостям. Я побуду с малышами.
  --Да что вы, Антонина Петровна. Я сама.
  --Чего уж там, иди, повеселись. Праздник всё-таки.
  Поддавшись на уговоры, Анна вернулась к друзьям. Праздник продолжался, но её чуткое ухо улавливало, что уложить ребёнка не удаётся. Извинившись перед гостями, она вернулась в спальню.
  --Ну, что ты, маленький, не спишь? - зашептала она сыну, забрав его у свекрови. - Самому покоя нет и братику спать не даёшь.
  Она прижалась губами к лобику ребёнка и вдруг почувствовала жар, исходящий от него.
  --Батюшки, заболел, что ли? - испуганно обронила она, взглянув на свекровь. Та с тревогой пригляделась к ребёнку.
  --Да и я вижу - неспроста плачет, и голосок хриплый, - согласилась она, доставая градусник. - На-ка, измерь температуру.
  Долго и мерить не пришлось. Ртутный столбик быстро поднялся, показав температуру 38,7. В спальню заглянул Андрей.
  --Ну, что, всё воюет?
  --Андрюш, он горит весь. 38,7! Что делать?
  --Ух, ты! С чего бы это?.. Что делать? Да "Скорую" надо вызывать и побыстрей. Со здоровьем шутить не стоит.
  --Думаешь, приедут?
  --А как же? Куда они денутся?
  --А, может, от температурки пока чего-нибудь ему дать? - забеспокоилась свекровь. - Как назло, прямо в праздник. У "Скорой" в такие дни вызов на вызове.
  --Да кто ж знает, что можно давать такой крохе, а что - нельзя, - от радостного возбуждения Анны не осталось и следа.
  --Что-то не так? - заглянула в спальню Даша. Увидев встревоженное лицо Анны, прижимавшей к себе ребёнка, заволновалась:
  --Заболел? Это кто? Алёша?
  --Нет, Сашенька. Температура вдруг поднялась. Как-то враз. А ведь всё было нормально.
  --Анна Андреевна, дайте, я погляжу его. Я умею руками болезни чувствовать.
  Анна положила Сашеньку на стол. Ребёнку это не понравилось. Заплакал. Голосок и впрямь был хриплым. Даша сильно потёрла ладони. Закрыв глаза, настроилась на что-то своё, одной ей известное, и поводила руками над ребёнком.
  --Ну, что, Даш, - нетерпеливо спросила Антонина Петровна.
  --Что-то мне его лёгкие не нравятся. Там какое-то затемнение чувствуется. Я попробую сейчас немного помочь ему, сниму ненадолго боль, а вы пока вызываёте "Скорую", не тяните. Уж больно он махонький. Далеко ль до беды?
  --Андрюш, миленький, звони. Дотянем, чего доброго, - умоляюще посмотрела Анна на мужа, вспомнив в этот момент, как сама пыталась дозвониться в "Скорую помощь" перед родами.
  Антонина Петровна, как в воду смотрела: гудки срывались и срывались на короткий перезвон, болью рикошетя по натянутым нервам Анны. Ребёнок плакал, и успокоить его никак не удавалось. Вдруг Анне показалось, что малыш начал задыхаться.
  --Андрюшенька, ну, дозвонись же до них, наконец! Да что же это такое?! - вырвалось у неё на пике отчаяния, и именно в этот миг звонку удалось пробиться сквозь телефонную блокаду. Андрей почти прокричал в трубку:
  --Алло! Здравствуйте! У нас срочный вызов к грудному ребёнку. Высокая температура, горит весь, дышит тяжело... Никольский... Александр... Лет? Да нет, ему ещё только третий месяц. .. Да, запишите, пожалуйста, адрес... Как - нескоро? А нельзя ли?... Да?... Извините. Но всё-таки, пожалуйста, если можно, побыстрей... Хорошо. Спасибо...
  Голос в телефонной трубке сменился короткими гудками. Аппарат словно возмущался, что его не оставляют в покое. Андрей растерянно глянул на окружающих.
  --Вызов приняли, но велели ждать. Все бригады на выезде. Но пообещали, что, как только освободятся, сразу к нам... Пока нужно побольше поить и компресс на лоб...
  --Ань, дай мне Сашеньку. Я побуду с ним. А ты покормила бы Алёшу. Кто знает, как дальше дело обернётся, - дотронулась до руки Анны Антонина Петровна.
  Уголки губ у Анны задёргались. Ей пришлось приложить значительное усилие, чтобы не расплакаться. Молча кивнула и осторожно передала сына свекрови. К ним подошла Люся и тихо сказала:
  --Анютк, я, пожалуй, пойду. Вам тут не до веселья уже. Держись. Всё будет нормально.
  --Люсь, да куда ты в такой час? - попытался удержать её Андрей.
  --Я провожу Людмилу, не волнуйся, - успокоил его Марк. - Поймаем такси.
  --Вы уж простите нас, что так неладно праздник кончился, - произнесла Анна. Она была крайне расстроена, но тревога за больного сына пересилила. Как ни жаль, но Анна понимала, что удерживать гостей не стоит. Андрей вышел проводить Марка и Люсю. Уже стоя на пороге, Люся обернулась к нему и сказала:
  --Если что нужно, сразу звоните. Да не позволяй Анне плакать. Не дай Бог, молоко пропадёт.
  --Спасибо, Люсь. Может, ещё ничего страшного и не окажется?..
  Однако, прибывший вскоре врач иллюзий на этот счёт не оставил.
  --У него хрипы в лёгких, - покачал он головой. - Советую немедленно госпитализировать мальчика. Неизвестно, как дальше пойдёт процесс.
  --Но у меня двойняшки. Как же быть со вторым? Они ещё такие маленькие.
  --Вы их кормите грудью?
  --Частично. Начала уже прикармливать смесями. На двоих молока не хватает.
  --Значит, можно будет готовить второму еду дома, или кому-то из родных придётся приносить его на кормление в больницу. Вместе держать больного ребёнка и здорового не рекомендую. Отцу, если нужно, дадут больничный лист по уходу за ребёнком, оставшимся дома.
  --Я, когда смогу, буду приходить, - охотно вызвалась помочь Даша.
  --Не волнуйся, дочка. Мы тут все вместе справимся. Главное, чтобы Сашенька поскорей выздоровел, - раздался голос Антонины Петровны, и глаза Анны вдруг защипало от долго сдерживаемых слёз. Несмотря на всю напряжённость, она осознала, что впервые в этой квартире прозвучало такое родное слово - ДОЧКА.
  
  Глава 14. Марк
  
  Как-то февральским вечером Людмила по привычке заглянула в гости к Никольским. Она сама настолько уже привязалась к детям, что с удовольствием возилась с ними, играла, помогала купать, получая от этого истинное наслаждение.
  --А всё-таки здорово, что их у тебя сразу двое, - с ноткой лёгкой зависти сказала она Анне, развлекая погремушкой Алёшу. - Сейчас им пока по четыре месяца, несмышлёныши, а пройдёт годик-другой, и им уже вместе будет интересней. А что, нормально: и игры, и книжки общие... Да и тебе плохо ли - одним махом отстрелялась.
  --А, небось, сама бы на двойню не решилась, - улыбнулась Анна.
  --Прям! Не двойню, так подряд бы родила - погодков. По себе знаю, как одному ребёнку в семье одиноко - полная глухомань. Эх, ма! Мужичка бы хорошего... Только ради детей пошла бы замуж. Любовь - она, зараза такая, уж больно хитрая: то в прятки играет, не сыщешь, а то, кажется, - вот она, сказка моя несказанная, нашлась. Так нет же: поморочит голову, развернётся и была такова. Анютк, уж сколько у меня было этих фальстартов. Как там у Высоцкого?
   На пять тыщ рванул, как на пятьсот,
   И спёкся...
  Эх, кавалеры... Что-то уж больно быстро "спекаются", родимые. Ни с одного проку нет.
  --А что, и Марк тебе не хорош? Как у вас с ним?
  --Пф, - фыркнула Люська, - как в сказке про колобка: сдобный такой, румяный, аппетитный, а в руки не даётся, так и норовит укатиться. Наверно, аллергия у него на брак. А ты, часом, не знаешь, на чём он с бывшей женой обжёгся?
  --Загуляла она от него, стерва. Сама знаешь, какие у них дежурства: столько надо, сколько и работают, по обстоятельствам. Да плюс командировки. А природа - как с ума сошла: то наводнения, то землетрясения. МЧСовцы, похоже, без работы никогда не останутся. То ли мстит природа нам, людям, за то, как мы с ней варварски обращаемся?
  --Точно! Просто терпение уже лопается. У меня б, на её месте, тоже лопнуло, - поддакнула Люська.
  --А, да что об этом говорить... А мы это к чему начали? Ну да, я же тебе про жену Марка рассказывала. Так вот, эта Альбина, пока он на работе выкладывался, нашла себе "крутого" - владельца ресторана на двадцать лет старше себя и бросила Марка. Дочку семилетнюю с собой забрала. Марк теперь с Настенькой только по выходным видится.
  --То-то, я думаю, почему он по субботам никуда меня не приглашает?
  --Ах, значит, не по субботам всё-таки приглашает, - лукаво взглянула на подругу Анна.
  --А почему бы и нет? - Люська кокетливо приподняла одну бровь. - Очень даже приглашает. Между прочим, мы с ним весьма неплохо проводим время. Но всё это как-то не всерьёз, не так, как у вас с Андреем, - погрустнела она вдруг.
  --А ты не стремись к тому, чтобы всё было, как у других. У каждого своя жизнь. Если верить твоей хиромантии, всё заранее в судьбе прописано и по полочкам разложено. Выпадет, не выпадет?.. Гадать можно сколько угодно. И ждать. А может, надо просто постараться разглядеть хорошее в людях? Я вот недавно в одном журнале прочитала о судьбе русской женщины - инвалида. В такой переплёт попала, не позавидуешь. После аварии передвигается только в инвалидной коляске. Шансов на личную жизнь, как понимаешь, практически никаких. Другая бы скисла, а эта, видно, не нытик, с характером, постаралась взять себя в руки. И вот, что с ней произошло: поехала отдыхать на юг и случайно познакомилась там с ливийцем. Соседями по дому оказались. Понравились друг другу, да так, что он предложил ей выйти за него замуж, представляешь? Оказывается, в Ливии состоятельный мужчина имеет право брать себе до четырёх жён. Одна у этого жениха уже есть. По фотографии - полная, некрасивая, но глаза очень выразительные. Так наша спрашивает у него: "Отчего Вы на такой некрасивой женились?"
  --А он что?
  --У них, говорит, родители юноши выбирают невесту. Новобрачные до свадьбы могут друг друга и не увидеть. И его так же женили. Но что мне понравилось, так это одна его фраза. Да погоди-ка, сейчас я найду тебе этот журнал. Ага, вот он - "Час для Вас". Послушай, как хорошо говорит: "У каждого человека есть что-то красивое. Можно любоваться волосами девушки. Или красивыми глазами. Или фигурой. Можно полюбить её за доброе сердце или ласковые руки..." Понимаешь, вот она - простая, земная философия без зауми: найти в человеке то хорошее, за что ты его будешь уважать, ценить. Оно обязательно есть. Любовь, страсть могут со временем уйти. И с чем тогда дальше жить? На силе привычки? Маловато. Обязательно нужно уважение. Оно и бережёт семью.
  --Ой, - мечтательно потянулась Люська, - а всё-таки хочется сначала полюбить. А ещё б лучше, чтобы тебя любили. Душа полёта просит.
  --Мечтай, летай, а держись всё же за землю.
  --Это надо?! С каких пор ты такой занудой стала?
  --Ну, ты мне сейчас договоришься, - Анна притворно сдвинула брови, но глаза так и искрились смехом.
  В зале зазвонил телефон. Трубку сняла Антонина Петровна. Через некоторое время она заглянула в спальню.
  --Анечка, подойди к телефону. Андрюша хочет тебе что-то сказать. Голос какой-то не такой. Уж не случилось ли чего?
  Анна непроизвольно взглянула на часы и мысленно отметила, что было уже довольно поздно. К этому времени Андрей обычно возвращался с работы.
  --Алло, слушаю.
  --Анечка, - раздался в трубке усталый и, одновременно, взволнованный голос мужа, - не волнуйся, дорогая, но я вынужден задержаться на некоторое время.
  --Откуда ты звонишь?
  --Из больницы.
  --Ты?.. С тобой?..
  --Нет-нет, родная, я цел и невредим, но...
  --Кто?!
  --Марк... Он очень сильно пострадал. Сорвался с высоты пятого этажа. Одному человеку стало дома плохо. "Скорую" вызвал, а дверь открыть не в состоянии. А сам одинокий, помочь некому. Дом, где он живёт, 9-этажный. Вызвали нас. Марк решил спуститься с крыши и проникнуть в квартиру через балкон. И надо ж такому случиться! Дефект, что ли, какой в тросе был? Совершенно неожиданно оборвался.
  --Андрюшенька, что с ним? - не сказала, а выдохнула Анна, растерянно оглянувшись на мать и Людмилу, стоявших рядом и с тревогой прислушивавшихся к разговору.
  --Плохо дело: перелом обеих ног, сильный ушиб позвоночника, сотрясение мозга. Ещё не известно, какие могут быть внутренние повреждения. Сейчас он в операционной. Надежды мало.
  Кровь так резко отхлынула от лица Анны, что Люська невольно бросилась поддержать её. Анна медленно опустила трубку на рычаг телефона.
  --Что там? - голос Антонины Петровны дрогнул.
  --Марк расшибся, - тихо ответила Анна и тут же бросилась, в свою очередь, поддерживать Люську, заметив, что та, став белее снега, без сил привалилась к косяку двери.
  --Господи, Люся! Антонина Петровна, воды!
  Она поднесла к трясущимся Люськиным губам стакан с водой, заботливо поданный матерью, и услышала, как зубы подруги дробно звякнули о стекло.
  --Ж-жив? - Люська с мольбой глянула в лицо Анны.
  --Жив, но в очень тяжёлом состоянии.
  --Где он?
  --В "Склифосовского"...
  Люська вдруг лихорадочно обшарила глазами комнату, заметила в кресле свою сумку, схватила её и, ни слова не говоря, метнулась в прихожую.
  --Куда ты? - попыталась удержать её Анна.
  --К нему!
  --Да тебя и не пустят! Идёт операция, а потом его переведут в реанимацию. Туда посторонним нельзя.
  --Это меня-то не пустят?! Пусть только попробуют!
  Она засобиралась, кое-как нахлобучив шапку, не попадая ногой в сапог. Анна, не находя себе места от тревоги, начала помогать ей.
  --Главное, держи себя в руках. Сейчас, как никогда, нужна выдержка. Он молодой, сильный. Может, справится?
  --Ань, я не знаю, что буду делать без него, - глаза Люськи вдруг взмокли от непрошеных слёз, и она в полном отчаянии уткнулась подруге в плечо.
  --Поплачь, поплачь, Людушка, легче станет, - постаралась утешить её и Антонина Петровна. - Пусть только он твоих слёз не видит. Если сможешь, держись, улыбайся, поддерживай его. Бог даст, всё обойдётся.
  Всё ещё всхлипывая, будто пропихивая рыдания внутрь, Людмила кое-как набросила шубу, застегнув пуговицы через одну, и простившись, поспешила к выходу. В последний момент Антонина Петровна успела сунуть ей в руку свёрток с бутербродами.
  --Возьми-ка с собой. Кто знает, сколько пробудете в больнице. Андрюша с дежурства, голодный, да и тебе подкрепиться будет не лишним. Как только какие новости появятся, звоните.
  Ночь прошла в тревоге. Не в силах заснуть, Анна с Антониной Петровной сидели в зале, поближе к телефону, потихоньку переговариваясь. После того новогоднего происшествия с болезнью Сашеньки что-то изменилось в отношениях между ними. Обе почувствовали, будто треснула и рассыпалась стена отчуждения, разделявшая их. Взгляды потеплели. Антонина Петровна стала чаще предлагать помощь в уходе за детьми, открыв для себя в этом новые, не изведанные прежде радости. К своему удивлению, она вдруг и впрямь почувствовала себя бабушкой, всё больше привязываясь к детям, особенно к Сашеньке, который был несколько слабее своего брата. Ей всё больше нравилась и Анна, искренняя и ласковая с Андреем, терпеливая и заботливая с детьми, уважительная по отношению к ней. Люди, собравшиеся под одной крышей, наконец, по-настоящему объединились в семью...
  Звонков они так и не дождались. Видно, операция закончилась поздно, и Андрей с Людмилой не решились звонить, опасаясь разбудить их. Уже под утро звякнул замок входной двери, и на пороге появился Андрей с посеревшим, осунувшимся за ночь лицом. Женщины, задремавшие было, встрепенулись и бросились навстречу ему.
  --Как Марк?
  Андрей устало провёл ладонями по лицу, будто пытаясь стереть следы ночных тревог. В глазах осела неимоверная усталость.
  --Шесть часов хирурги колдовали, собирая его по кускам. Сейчас он, практически, весь в гипсе: с головы до пят. Жив, дышит, подключён к аппаратам, но в сознание ещё не приходил. А может, это пока и к лучшему. Страшно представить, какие боли придётся терпеть, когда очнётся. Врагу не пожелаешь... А Людмила-то какова! Торпеда! Иного слова не подберёшь. До заведующего в больнице дошла, но добилась разрешения быть рядом с Марком. Сама готова выхаживать. Я, говорит, жена его. Буду рядом, и точка! Знаешь, Ань, я её, наверно, до сегодняшнего дня не понимал до конца. Да, конечно, она весёлая, пробивная, красивая, в конце концов. Но мне, прости, иногда она казалась несколько легкомысленной.
  --А мы, Андрюшенька, часто сами себя не знаем - какие мы, на что способны, - тихо сказала Анна, прижавшись к груди мужа. - Только неужели обязательно нужно пройти через испытания, страдания, чтобы глаза открылись?
  --Я вот, ещё чего опасаюсь: выкарабкается он, конечно, должен - организм молодой, крепкий, но ведь травмы такие, что может навсегда инвалидом остаться. Понимает ли она, что на себя добровольно взваливает? Выдержит ли? К тому же, он гордый - может и не принять её жертвы.
  Анна подняла голову и посмотрела в глаза мужу.
  --А если это всё же любовь? Может, именно сейчас они нашли друг друга? Если так, не бойся. Они справятся.
  Взгляд Андрея окунулся в теплоту глаз любимой женщины, растворяясь, успокаиваясь, согреваясь. Этим двоим уже не нужны были слова, чтобы понять друг друга. Антонина Петровна, украдкой смахнув слезу, тихо удалилась в свою комнату, убеждаясь, в который раз за свою долгую жизнь, как тесно сплетаются в один клубок горе и счастье...
  В тот момент никто из них не знал, что Марку предстояло выдержать пять операций, пройти массу обследований у лучших специалистов столицы, провести в больнице, в общей сложности, более четырёх месяцев, а потом ещё долго бороться за то, чтобы окончательно вернуться к нормальной жизни. Не по зубам "костлявой" оказался Марк Нефёдов, тем более, что рядом с ним почти постоянно находилась Люся, терпеливая, настойчивая, даже жёсткая, когда иначе было нельзя. Но, в то же время, весёлая и ласковая, неутомимая и изобретательная, а главное - любящая...
  
  Глава 15. Кража
  
  Жизнь Анны, пунктуально размеченная домашними делами, упорядоченная, загруженная под завязку, катилась по накатанной колее, принося то радости, то огорчения. В общем, это и было тем, что называется коротким и ёмким словом Жизнь. Хоть и непросто было управляться с двумя малышами, иной жизни она теперь себе и не представляла. Да и не желала. Как прекрасно было ощущать себя женой и матерью!
  Асахи больше не давал о себе знать. Постепенно всё, связанное с ним, вытеснялось из памяти. Только Алёшка, с его восточным типом лица, напоминал о том, что прошлого изменить нельзя, как бы ни хотелось.
  С Дашей они стали настоящими подругами. Перешли даже на "ты". Лишь вначале Даша звала её по имени-отчеству. Потом Анна решительно сказала:
  --Слушай, Даш, я хоть и тётка тебе со стороны Андрея, но разница в возрасте у нас с тобой - всего ничего. По имени-отчеству - как-то слишком официально. А мы ж свои люди, правда?
  --Правда, - охотно кивнула Даша.
  --А при слове "тётя" мне представляется этакая дородная пава, типа кустодиевской купчихи с блюдечком чая в одной руке и толстой баранкой - в другой.
  --Так живо представила, что самой захотелось чаю с баранками, - засмеялась девушка.
  --Ну, насчёт баранки не обещаю, а чай сейчас организуем. А вообще, давай будем просто подругами. Зови меня Аней. И на "ты". Ладно? Мне с тобой до того легко общаться! Ты мне младшую сестрёнку напоминаешь. Маришку. Но она далеко. На Ставрополье живёт с родителями. А ты здесь, рядом. Так как, уговорила я тебя? Согласна?
  --Ага... - тепло улыбнулась Даша, даря Анне сияющий, влюблённый взгляд.
  Даша зачастила к ним. В этом доме ей всегда были рады. Девушка, сама того не осознавая, приносила со своим появлением какое-то спокойствие и крепнущее ощущение родства. Ей очень нравились малыши, которые уже немного подросли и стали весьма забавными. Ни братьев, ни сестёр у Даши не было, и в эту семью её день ото дня тянуло всё больше. Жила она с Никольскими в одном районе, поэтому иной раз и на улице сталкивалась с Анной, вывозящей близнецов на прогулку.
  Однажды она заметила Анну у входа в местный универсам. Анна стояла, покачивая коляску, не решаясь отойти.
  --Привет, Ань! - махнула ей Даша рукой. - Как дела?
  --Да нормально. Надо бы вот забежать в магазин за продуктами, а Сашуня не спит. Боюсь оставить коляску без присмотра. Этот хитрец, как чувствует, когда меня рядом нет. Стоит отойти, сразу скандалить начинает. Потом до самого дома не угомонишь.
  --А давай, я постою. Я не тороплюсь. На дежурство - завтра утром. Так что до завтра я совершенно свободна, - пошутила Даша. - Иди, покупай всё, что нужно.
  --Ой, Дашенька, спасибо! Я быстро.
  Анна, взяв сумку, скрылась за дверью магазина. Несколько минут всё было нормально. Саша по-прежнему не спал, но и не плакал. Даша потихоньку разговаривала с малышом, покатывая туда-сюда коляску. Но, похоже, запас терпения у ребёнка иссяк. Губки всё чаще стали кривиться - явный признак приближающегося рёва. Наконец, тот, будто созрев, прорвался, и ни соска, ни уговоры Даши не помогали. А Анны всё ещё не было. Даша запаниковала. Отчаявшись успокоить ребёнка, она бросилась в магазин, надеясь разыскать и поторопить Анну.
  Огромный универсам напоминал растревоженный муравейник. Люди хаотично суетились, торопились, мешая друг другу. Потыкавшись в ближние отделы, пробежавшись вдоль длинных прилавков, уставленных всевозможным товаром, и так и не найдя в людском водовороте Анны, Даша поспешила назад, к детям, тем более, что ей отчего-то вдруг стало не по себе.
  В дверях она почти столкнулась с входившей в магазин пожилой женщиной, державшей на руках грудного ребёнка. Та при этом что-то зло буркнула, хотя вины Даши в заминке не было. Если бы не это, возможно, девушка и не обратила бы на неё никакого внимания, но некоторая насторожённая суетливость, нервность в движениях старухи заставили её пару раз обернуться. Одеяло, в которое был завёрнут ребёнок, показалось знакомым. Насторожило и то, что женщина ни к чему не приценивалась, ничего не покупала, а шла через магазин прямо к дверям другого выхода. Достигнув их, она беспокойно обернулась и поспешила на улицу.
  Почуяв неладное, Даша выскочила наружу и бросилась к коляске Никольских. Там лежал ТОЛЬКО ОДИН(!) ребёнок, завёрнутый точно в такое же одеяло.
  В первое мгновение девушка растерялась, не зная, что предпринять: звать на помощь, бежать искать в магазине Анну или догонять воровку. В том, что именно она украла ребёнка, сомнений не оставалось. Старуха, однако, была уже довольно далеко, спешным шагом направляясь, как показалось Даше, в сторону станции метро. Тогда она решилась и метнулась следом за ней, очень боясь потерять её в толпе. Разок оглянувшись назад, она краем глаза успела заметить, как из дверей магазина вышла Анна с сумкой, полной продуктов, как она заметалась, обнаружив пропажу ребёнка, но возвращаться уже не позволяло время. Важнее было не упустить уходившую женщину. Даша понимала, что и кричать бесполезно. Пока окружающие поймут, в чём дело, поверят ей, время, наверняка, будет упущено, и вспугнутая воровка успеет скрыться. Тогда найти её в многомиллионном городе будет практически невозможно - уж очень не запоминающейся была её внешность. В то же время, и отнять ребёнка на глазах у ничего не понимающих прохожих, конечно, тоже не удастся. Оставалось только проследить, куда пойдёт эта женщина, и на месте решить, как действовать дальше.
  Расстояние между ними было достаточно велико, но Даша бежала, что есть сил, и у входа в метро почти догнала женщину. На её беду, у эскалатора столпилось много народу, и девушка чуть не потеряла объект своей слежки в толпе. Пока она пробивалась, лавируя между стоящими на эскалаторе и выслушивая при этом немало едких замечаний насчёт невоспитанности нынешней молодёжи, женщина уже достигла края платформы. Подошёл поезд. Даша едва успела заскочить в последний момент в тот же вагон, в который вошла и женщина. Она повернулась к ней спиной, чтобы не попадаться старухе на глаза, ведь та могла запомнить её при столкновении в магазине. Девушка только искоса следила за её отражением в стекле. Кто-то уступил ей место, и она сидела, вцепившись в ребёнка, опасаясь, видно, что тот может заплакать, и на них обратят внимание. Но малыш спал, не подозревая, в какую попал беду, и какая участь во всей этой невероятной истории ему уготована.
  Воровка вышла через несколько остановок. Покинув метро, она двинулась по улице. Теперь уже она шла спокойно, не оглядываясь. Даша сопровождала её на некотором расстоянии, стараясь быть незаметной. Вскоре женщина зашла в подъезд невзрачного на вид, старой постройки дома. Через некоторое время преследующая её Даша тоже осторожно проскользнула в подъезд и прислушалась к шагам на лестнице. Как она определила, старуха поднялась до пятого, последнего этажа. Идти вверх с ребёнком на руках ей оказалось тяжеловато, и до слуха Даши донеслось её хриплое, натужное дыхание. Она позвонила в дверь. Та вскоре со скрипом открылась, и раздался мужской голос:
  --Ага, принесла.
  Дверь захлопнулась. Девушка осторожно, на цыпочках прокралась к квартире, за которой скрылась воровка. Приложив ухо к двери, прислушалась, но ничего расслышать не смогла. Опасаясь быть застигнутой за таким занятием, она спустилась вниз и задумалась, как поступить дальше. Самым верным казалось отыскать телефон и сообщить в милицию и Никольским о том, где находится украденный ребёнок. Но Даша опасалась отойти далеко от дома, не зная, что ещё может быть на уме у старухи и её сообщников, к которым, судя по всему, та сейчас пришла. Она бы много отдала за то, чтобы услышать, о чём там, за таинственной дверью, шла речь. А разговор-то разгорался нешуточный.
  Пропустив женщину в квартиру и убедившись, что в подъезде всё спокойно, пожилой, небритый мужчина захлопнул дверь и кивнул старухе на младенца:
  --Ну, давай, показывай, что за товар.
  Женщина развернула одеяло и охнула:
  --Батюшки светы! Перепутала! Тот, второй, был - чистый ангелочек, а этот - как есть, басурман.
  --Эх, мать твою, раздери тебя кобыла! - воскликнул хозяин квартиры, приглядевшись к ребёнку. - Узкоглазый какой-то... Ты где его взяла, дура набитая?
  --Да бес попутал, Харитоныч. В одной коляске лежали, ей Богу! Ой, голова садовая! - запричитала женщина.
  --Смотреть надо было!
  --Да как же, есть там время разглядывать. Того и гляди, хвост прищемят. Сам бы попробовал, - перешла в атаку женщина.
  --Я вот тебе попробую, стервь старая! Я не за то плачу, чтобы ты мне тут ещё указывала, что делать надобно! - грубо осадил её старик. - Ты лучше скажи, куда его теперь девать. Шибко приметный. Он нам для чего нужен? Чтобы в артель приладить для сбора милостыни. А куда с такой рожей? У, убью щас! Всех под монастырь подведёшь, - двинулся он на женщину, распаляясь всё больше. Та в испуге отшатнулась:
  --Господь с тобой, Харитоныч...
  --А ну, тащи его с глаз долой, пока не пришиб обоих!
  Женщина кое-как суетливо завернула опять ребёнка в одеяло и, схватив его в охапку, не оглядываясь, выскочила за дверь.
  --Да подальше куда-нибудь унеси, чтоб след обратно ненароком не привёл, - бросил ей вдогонку старик. Проследив, как женщина заторопилась вниз по лестнице, он плюнул в сердцах, матюкнулся и захлопнул за собой дверь.
  Шум наверху привлёк внимание Даши, и она поняла, что у сообщников не всё вышло ладно. Она юркнула на улицу и отбежала на некоторое расстояние, чтобы не привлекать внимание. Стоя за газетным киоском, девушка увидела, как женщина вышла из дома. Выглядела она крайне расстроенной и растерянной. Оглядевшись по сторонам, она чуть помедлила, затем, надвинув пониже платок, повернула к автобусной остановке. Шерлок Холмс, на месте Даши, порадовался бы, что не оставил объект слежки, ведь в этом случае можно было упустить женщину. Наблюдая за ней с противоположной стороны улицы, Даша дошла до остановки. Показался автобус. Увидев, что женщина собирается садиться в него, девушка быстро перебежала дорогу и заскочила в автобус следом за ней. Женщина не приглядывалась к пассажирам. Ей не было никакого дела до малоприметной девушки, забившейся в дальний угол автобуса. Она тоскливо смотрела в окно, выбирая, где лучше сойти. Доехали почти до окраины города. Там находился парк, практически пустынный в это время года. Туда женщина, оглянувшись для верности, и свернула.
  Даша вышла следом, но ей пришлось сделать вид, что идёт в противоположную сторону. Из-за этого некоторое время было упущено. Издалека донёсся плач ребёнка. Это, видно, напугало преступницу, и она вскоре вновь появилась в воротах парка, но на этот раз уже одна. Девушка с ужасом представила, что старуха могла сделать с малышом. Кулаки сжались сами собой. Едва только женщина скрылась из виду, Даша бросилась в парк, лихорадочно огляделась и заметила, что цепочка следов тянется к одной из безлюдных аллей. Там, на запорошенной снегом лавке, она вскоре и обнаружила заливающегося плачем ребёнка. Кто знает, что стало бы с ним, пролежи он здесь на морозе хоть какое-то время. Обнаружить его мог лишь случайный прохожий, а в такое время охотников гулять по вечернему зимнему парку явно не наблюдалось.
  Быстро взяв малыша на руки, Даша крепко прижала его к себе и поспешила к Никольским. Алексей на какое-то время затих, будто почувствовал, что самое для него страшное позади. Девушка даже не представляла, что маленькие дети могут быть такими тяжёлыми, причём, как ей казалось, всё тяжелее и тяжелее с каждым шагом. А путь до дома был неблизкий. Предстояло добираться и на автобусе, и на метро. Хорошо хоть, на остановке не пришлось долго ждать. Народу в автобусе оказалось немного, и Даша с облегчением пристроилась у окна. Необычная пара - совсем юная девушка и грудной ребёнок - привлекла внимание одной старушки. И до всего-то этим сердобольным бабушкам есть дело! Она не удержалась и спросила:
  --Братик, что ль, твой аль сынок?
  --Братик, - кивнула в ответ Даша, внутренне съёжившись.
  --Куда ж ты с таким маленьким на ночь глядя?
  --К бабушке ночевать, - вывернулась с ответом девушка.
  --А чего одни, без родителей? - продолжала допытываться старушка, пытаясь заглянуть под уголок одеяла.
  --Да у нас там... трубу на кухне прорвало. Потоп настоящий. Взрослым сейчас не до нас, - сочиняла на ходу Даша, не зная, как отвязаться от словоохотливой соседки.
  --Ах, ты, батюшки! А ехать далеко ли?
  --Да нет, уже рядом. Сейчас выходить, - занервничала девушка, заметив, что этот разговор начал привлекать внимание других пассажиров. Кое-кто уже стал оглядываться на них. Именно поэтому пришлось выйти на остановку раньше.
  Сидеть с ребёнком на руках было ещё куда ни шло, а вот нести оказалось и неудобно, и тяжело. Алёшка, по всему видать, проголодался, а может быть, и замёрз - много ль надо малышу? Сначала он закуксился, а потом и вовсе разревелся, не понимая, вероятно, отчего это с ним сегодня так безобразно обращаются: не кормят, не переодевают, не купают - одна только бесконечная прогулка. Оказавшись в этот момент около продуктового магазина, Даша заметила, что в стоящей у двери детской коляске торчит бутылочка с молочной смесью. Рядом никого из взрослых не было. Хозяйка коляски, как видно, зашла в магазин. Лихорадочно оглянувшись, с замирающим сердцем девушка выхватила из коляски бутылочку и сунула за пазуху пальто. "Вот так и толкают на преступление, оставляя детей без присмотра", - подумала она со стыдом, удаляясь поскорее от магазина. Зайдя в подъезд первого попавшегося дома, Даша пристроилась на ступеньках лестницы и достала питание. Под одеждой оно немного согрелось, но для верности Даша ещё подержала бутылочку в ладонях и даже подышала на неё. Ребёнок продолжал плакать. Девушка, опасаясь, что кто-нибудь из жильцов застанет их здесь в таком виде, поскорее сунула соску малышу в рот. Прохладная смесь поначалу не очень пришлась ему по вкусу. Он обиженно сморщил мордашку, отвернулся, кривя ротик, и только после третьей попытки всё же начал сосать. Как видно, голод взял своё. Хоть немного, но Алёша поел и успокоился. Это дало Даше некоторую передышку и позволило продолжить путь без новых приключений.
  Совсем измученная, добрела она до дома Никольских. Она очень опасалась, что кто-нибудь из соседей заметит её с ребёнком на руках, но удача в тот день явно была на её стороне. Лишь в дальнем углу двора какой-то мужчина гулял с собакой. Та, спущенная им с поводка, загнала кошку на дерево и теперь лаяла с остервенением, а мужчина с трудом пытался оттащить её подальше...
  А в это время в квартире Никольских следователь продожал выяснять подробности исчезновения ребёнка, пробуя нащупать хоть какую-нибудь ниточку, за которую можно было бы ухватиться в расследовании. Дело выглядело полным "глухарём", но усталый следователь, не видя ни единого шанса на успех, продолжал по долгу службы задавать Анне наводящие вопросы.
  --Итак, давайте ещё раз уточним ваши показания...
  --Товарищ следователь, да я уж сколько раз вам всё это повторяла, - голос Анны был усталым и охрипшим. Она с большим трудом держала себя в руках. - Не знаю, что ещё добавить. В магазине я была. Продукты покупала. С детьми племянница на улице оставалась.
  --Так, может, это всё-таки она взяла?
  --Нет, что вы! Не могла она! Не такой это человек.
  --Вы доверяете ей?
  --Как самой себе!
  -- И куда же она тогда, по-вашему, делась?
  --Ума не приложу. Ничего не понимаю....
  --И, когда из магазина вышли, ничего подозрительного не заметили?
  --Нет, - Анне уже с трудом удавалось сохранять спокойствие. - Ей Богу, не видела, кто взял ребёнка. Если бы увидела, убила бы на месте!
  --В глаза никто не бросился?
  --Люди, как люди, кругом были...
  --Господи, как же земля носит таких нелюдей?.. - горестно вздохнула Антонина Петровна. Нервы Анны не выдержали, и она застонала, закрыв лицо руками. Андрей обнял её и прижал к себе.
  --Возьми себя в руки. Ты же должна понимать, как трудно найти пропавшего ребёнка в таком огромном городе, как Москва. Ну, подумай ещё раз, напряги память. Может, хоть какую-то зацепочку найдёшь. Не расспрашивал ли тебя кто о детях? Может, один и тот же незнакомый человек несколько раз на глаза рядом попадался? Не было ли у тебя ощущения, что за тобой кто-то следит? Ребёнок - не игрушка, чтобы его взял кто-то просто так.
  Плечи Анны вдруг напряглись.
  --Это Асахи, - вдруг тихо, но твёрдо сказала она. - Да. Точно! Не отдала ему по-хорошему, так он выкрасть решил. Товарищ следователь, найдите его, заставьте вернуть ребёнка!
  --Это ещё кто такой? - удивился следователь. - Почему раньше о нём не говорили?
  В этот момент ожил звонок входной двери. Анна от неожиданности даже вздрогнула. Андрей поспешил открыть, и тут же раздался его радостный возглас:
  --Аня! Аня! Скорее! Смотри!
  Анна рывком бросилась в прихожую и в растерянности не произнесла, а выдохнула:
  --Нашёлся...
  Схватив в охапку Дашу вместе с ребёнком, она, не веря своему счастью, уткнулась в них лицом.
  --Родненький мой! Санюшка! Солнышко ненаглядное!.. Даша, где ты его взяла? - оторвалась она, наконец, от них.
  --Анечка, прости меня, пожалуйста, - жалобно всхлипнула Даша. - Это я, глупая, не досмотрела за ним, а потом началось такое...
  --Дашенька, да о чём ты? Ты - наш ангел-хранитель. В который раз уже возвращаешь нас к жизни...
  --Так, граждане, - взял инициативу на себя следователь, скрывая вздох облегчения. - Давайте оформим протокол. Всё по порядку. Нужно покончить с этим странным делом...
  
  Глава 16. Захват
  
  --О чём задумалась, ягодка моя?
  Анна, погружённая в свои мысли, не заметила, как сзади к ней подошёл Андрей. Он обнял её и зарылся лицом в россыпь светлых волос.
  "Твои волосы пахнут солнцем..." - припомнились ему вдруг сказанные кем-то слова. Это так подходило к Анне, к тому, что он всегда чувствовал рядом с ней. Улыбнувшись, он прошептал ей на ухо:
  --Сидела, сидела и призадумалась...
  --"А сыр во рту держала..." - в шутку продолжила она. - Видишь, уже шутить пытаюсь.
  --Вот и умница. Пора забыть тот нелепый случай с Алёшей.
  --Он не нелепый, а чудовищный! Уж вроде бы три месяца прошло с тех пор, надо и успокоиться, а я до сих пор, как вспомню, так трясёт всю. Надо же, изверги какие - ребёнка для побирушек украсть! Что бы с ним там стало?.. Чем больше думаю об этом, тем тревожней.
  --А ты не думай.
  --Да разве прикажешь себе? Мысли сами в голову лезут, как мухи надоедливые. А от этого и настроение - не настроение, а какая-то прогорклая, подгоревшая каша.
  --Вытряхивай её, да и всё тут. Главное, что всё закончилось хорошо, хоть и приятного в этом, конечно, мало, - стоял на своём Андрей.
  --Ах, Андрюш, ты не понимаешь! Когда-то я так рвалась в Москву. Счастьем великим считала жить и работать здесь. Всё за это готова была отдать. А сейчас стала бояться этого города. Он мне кажется каким-то опасным. Андрюш, не подумай, что я схожу с ума, но я просто задыхаюсь от этого страха. Не могу спокойно выйти на улицу. Боюсь оставить детей одних даже на минуту.
  --Анечка, вот, что я тебе скажу: ты устала, пережила сильный стресс. Тебе надо сменить обстановку, хотя бы на время.
  Он по-доброму, с пониманием заглянул ей в глаза, и от этого родного, согревающего взгляда ей стало тепло и уютно.
  --Я уже думала об этом, - сказала она, слегка замявшись, - только не решалась первой начать разговор.
  --Вот тебе на, - покачал он головой. - Разве между нами есть какие-то недомолвки? Девочка моя, если что-то тревожит, говори сразу. Есть предложение, да, ради бога, сядем и обсудим.
  --Прости. Я думала, что справлюсь с этим сама, да не получается. Знаешь, что я придумала?..
  --Знать не знаю, но готов принять с докладом по существу вопроса, - попытался он шуткой снять напряжение, вновь охватившее Анну.
  Она невольно улыбнулась. Рядом с мужем все её проблемы становились мельче.
  --Что, если я с ребятками съезжу домой, к моим, на Ставрополье? Как у нас хорошо летом! Как привольно! Никакого сравнения с городом! Пора уж и деду с бабушкой внуков показать - давно ведь мечтают. Кабы не мамино здоровье, они б, может, и сами нагрянули к нам. Да куда маме с её плохоньким сердцем в такую дальнюю дорогу. А отец с Маришкой её одну дома не оставят. Нет, правда, как бы нам там было хорошо! Соскучилась по дому, по родным - спасу нет! Стыдно сказать, сколько уж не видались...- она задумчиво вздохнула. - Мне бы хоть на месяц...
  --Да хоть на всё лето!
  --Нет, так надолго не хочу. Ещё, чего доброго, скучать по нас начнёшь.
  --За что я люблю свою жену, так это за то, что она у меня не только красивая и мудрая, но и добрая.
  --Так ты не против? - глаза Анны вспыхнули радостью.
  --Нет, похоже, я погорячился, назвав тебя мудрой. Ты у меня ещё совсем глупышка, вечно сомневающаяся во всём, в том числе, и во мне, и в себе. Да не против я.
  --Правда?!
  --Истинная правда. Только одних я вас не отпущу, так и знай. Сам поеду с вами. Договорюсь об отпуске. Я ведь ещё не брал в этом году. Думаю, отпустят. Вот и рванём на вольные ставропольские хлеба. Потом и вернёмся вместе.
  --Ой, Андрюшка, гора с плеч! Родители обрадуются! Представляю, как им хочется познакомиться с тобой. Да и дедка мой, хоть старенький, но бодрый ещё, в памяти. Я ведь тебе рассказывала - он воевал в Отечественную. Думаю, найдёте, о чём поговорить. Он любит, когда к нему с уважением. А ведь ты тоже воевал, значит, и он к тебе будет - с почтением.
  --Кто ж не любит почтения. Я тоже - не возражаю.
  --А дедка у нас геройский. Его хлебом не корми, дай войну повспоминать. Помню, когда мы с Маришкой были маленькими, у нас по праздникам всегда дома гости собирались. Так вот, как, бывало, мужики выпьют по несколько стопок, так и начинаются разговоры про войну. Мы про себя даже посмеивались: "Ну, опять пошли воевать". Нам, детям, всё это было и скучно, и странно. Никак не могли понять, почему им даже через столько лет война не даёт покоя. Только сейчас до меня начало кое-что доходить: тот, кто через такое прошёл, до конца дней всего этого не забудет.
  --Но, наверно, надо бы сначала списаться с родными, чтобы не свалиться такой оравой, как снег на голову. Да и мне нужно время, чтобы отпуск оформить.
  --Андрюш, поговори на работе, а я своим сегодня же напишу. Решится у тебя с отпуском, дадим телеграмму. Они у меня такие: хоть когда приезжай, только рады будут...
  Хлопоты, однако, растянулись до конца июля. Наконец, семья собралась в дорогу. Сборы были долгими, суетливыми. Анне всё время казалось, что она что-то забыла. Расставаясь с ними, свекровь взгрустнула:
  --Вот уедете, и опустеет дом.
  --Да хоть отдохнёте немного от этих непосед. Вам ведь с ними тоже покоя нет.
  --А на что он мне, покой-то? Сидеть да мух считать на потолке целый день?
  --Ну, ничего, погостим немного и вернёмся, - обнял мать за плечи Андрей.
  --Берегите только себя там. Путь неблизкий. Мало ли что...
  --Да не волнуйтесь, Антонина Петровна. С таким-то защитником... - улыбнулась Анна, поглядев на мужа. - Да к тому же Ставрополье - это не Москва. Там спокойно.
  --Ой, всё равно как-то тревожно.
  --Всё будет в порядке. Через месяц вернёмся. Ждите писем.
  Она обняла, поцеловала свекровь. Ожидание скорой встречи с родными окрыляло её, придавало сил, оттесняло прежние страхи, и она с радостью стремилась к переменам.
  К поезду вызвалась проводить их Даша. Это было очень кстати, так как вещей набралось довольно много, и на её долю досталось помогать с детьми. Перед самым отправлением поезда на перроне появились также Марк и Людмила. Марк шёл сам, хоть и заметно прихрамывал. Лечение его ещё не закончилось. Тем не менее, он выглядел бодрым, был в хорошем настроении. Люся поддерживала его под руку.
  --Ребята, вы там гостюйте, но хозяевам до смерти не надоедайте, - в своей обычной манере заявила Люська. - Имейте в виду, мы вас здесь тоже будем ждать. Да, Марк?
  --Да, мой генерал, - улыбнулся Марк. - Можете нас поздравить: мы с Люсей вчера подали заявление в ЗАГС. Сдаюсь. Полная капитуляция по всему фронту.
  --Ой, какие молодцы! - радостно воскликнула Анна.
  -Это ж надо - подпольщики среди нас, - шутливо покачал головой Андрей. - До последнего держали всё в секрете.
  --Да я всё боялся, вдруг Люся передумает. Зачем ей, красавице, такой старый, хромоногий шкаф?
  --А мы его ещё чуть-чуть отреставрируем, подполируем, подлакируем, и станет лучше новенького. Как думаешь, Ань?
  --Я думаю, что ты, Марк, не пожалеешь, что к такому мастеру-краснодеревщику попал.
  --Эх, ребята! Какие же вы славные, ребята! - обнял друзей Андрей. - И как же горько расставаться с вами. Так горько, что так и тянет заорать об этом во всё горло: "Горько!"
  --Ишь, ты, скорый какой, - прыснула от смеха Люська. - Рановато ещё нам "Горько!" кричать. Вот вернётесь, там, в аккурат, и пирком да за свадебку. Отлынить даже и не мечтайте. Пойдёте к нам свидетелями. Мы с Марком ваш брак засвидетельствовали, теперь уж и вы не откажите в любезности.
  --О чём речь! Я так рада за вас! Алёшка, ну-ка, поцелуй тётю Люсю, - и Анна, взяв у Даши малыша, вместе с ним от души обняла подругу.
  Прощание было недолгим. Объявили отправление поезда. Андрей занялся устройством семьи в купе. Вскоре поезд тронулся. Андрей с Анной, держа ребят на руках, с лёгкой грустью наблюдали, глядя в окно, как долго махали вслед поезду Даша и Марк с Люсей. Эта пара особенно долго удерживала их внимание: высокий, ладный мужчина и маленькая, хрупкая, но по-своему красивая женщина, которые, похоже, тоже обрели своё счастье. Очень хотелось пожелать его и Дашеньке...
  Доехали на поезде до Невинномысска. Дальше добираться нужно было автобусом. Немалые дорожные хлопоты и неудобства немного отвлекали Анну от тревожных дум, тем более, что серьёзный повод для беспокойства ещё оставался. Она пыталась представить, как родные примут Алёшу. Мальчиком он был очень забавным, смышлёным, развивался не по возрасту быстро, но, к сожалению, был так не похож на родителей и брата. Как это объяснить дома? Полюбят ли его бабушка с дедушкой так, как любит его она, мать?
  Долгая дорога утомила детей. Алёша уснул у отца на руках, а Саша вертелся, капризничал, и Анна, сидя у окна, старалась отвлечь его, показывая то, что мелькало вдоль дороги. Сама она смотрела на знакомый с детства пейзаж, и ей казалось, что она в чём-то виновата перед своей малой родиной, перед этими богатыми на урожай полями, обласканными солнцем перелесками, запрокинутым в невообразимую синь небом. Она жадно впитывала взглядом всю эту милую сердцу благодать родной земли, удивляясь, как могла покинуть её, променяв на призрачный блеск столицы. В душе нарастало чувство вины за то, что так мало дорожила прошлым, оторвавшись от всего, что вскормило её, поставило на ноги, благословило на жизнь. С приятным удивлением она ощущала, как постепенно расслабляются стянутые в тугой узел нервы, будто кто-то незримый отпускает ей все грехи, тяжким грузом лежащие на душе. Родимая земля, как мать, протянувшая руку помощи, снимала жар, успокаивала, утоляла печали.
  "И зачем я, дурочка, рвалась отсюда? Куда? - думала Анна. - В душный городской каменный мешок с его вечной, нервной сутолокой и гамом? А тут один воздух чего стоит: не надышишься. И всё кругом своё, родное...".
  Внезапно автобус резко затормозил. Задумавшись, Анна не заметила, как перед этим их на приличной скорости обогнал крытый фургон. Сейчас он стоял, перегораживая дорогу. Обратный путь тоже был отрезан схожей машиной.
  Пассажиры, не понимая, в чём дело, загалдели, ругая шофёра, на чём свет стоит. Андрей хотел было встать, но Анна, ощутив внезапный, обжигающий прилив тревоги, вцепилась в его рукав.
  Дорога в этот ранний час была пустынной. Из первого фургона выскочило несколько вооружённых людей в камуфляжной форме. Они приказали водителю открыть двери. Он немного помедлил в нерешительности, и тогда один из бандитов угрожающе поднял автомат. Пришлось подчиниться.
  Людей в автобусе охватила паника. Кто-то истошно вскрикнул. Один пассажир метнулся к задней двери, но тут же отпрянул, едва не столкнувшись с входившим в автобус бородачом. Тот ткнул ему в бок прикладом автомата и рявкнул:
  --А ну, сел на место!
  В автобусе появилось ещё несколько военных. Один из них, окинув жёстким взглядом пассажиров, сказал с небольшим акцентом, выдававшим в нём горца:
  --Если кто дёрнется, пристрелю на месте.
  В это время другой террорист втолкнул в салон автобуса перепуганного водителя и занял его место. Он был единственным из бандитов в гражданской одежде. Автобус, эскортируемый двумя машинами, тронулся с места. Пассажиры сидели под прицелами автоматов, боясь шелохнуться. Примерно через час машины свернули на просёлочную дорогу.
  --Куда вы нас везёте? - не утерпев, спросила всё же одна из женщин дрожащим от волнения голосом.
  --Когда надо, узнаете, - процедил, не повернув головы в её сторону, главный из бандитов и добавил, чуть помолчав:
  --И вообще, попридержите языки, а то укоротим.
  Вскоре автобус и сопровождавшие его машины приблизились к заброшенному песчаному карьеру, неподалёку от которого виднелись корпуса небольшого полуразрушенного завода. Похоже, когда-то здесь занимались производством кирпича. Потом то ли запасы сырья истощились в карьере, то ли обанкротился завод в годы перестройки, но только предприятие пришло в упадок и было закрыто. После этого всё там мигом разворовали. Что не смогли увезти и унести, оказалось разбитым. Убогим запустением веяло от щербатых окон, сорванных с петель дверей...
  Местность вокруг расстилалась абсолютно ровно, открыто, просматривалась издалека. Андрей, напряжённо вглядывавшийся из окна автобуса в окружающий ландшафт, совсем не радовался увиденному. Он с досадой в душе вынужден был признать факт, что, задумай кто-нибудь отбить заложников в этом уединённом месте, вряд ли бы это удалось: ни ложбин, ни перелесков не наблюдалось. Глазу зацепиться не за что, не то, чтобы подобраться незамеченным. Даже территория карьера просматривалась так, что можно было легко держать её всю под наблюдением. Так что место выглядело идеальным для временной базы террористов. Заложники окончательно убедились в этом после того, как колонна машин въехала через покосившиеся ворота и остановилась посреди двора.
  Заложники сидели тихо, боясь пошевельнуться. Казалось, каждый старался не просто вжаться в сидение, а слиться с ним, стать невидимкой, да только рассчитывать на чудо не приходилось.
  "Что они собираются делать с нами? - терзался от мучительной неизвестности Андрей, так же, впрочем, как и все остальные. - Убить? Запросто. Никто не помешает. А трупы - в карьер. Засыплют - с собаками потом не сыщешь. Да только зачем?! Эх, добраться бы только до глотки этого шакала..." - он с ненавистью глянул в сторону главаря, переговаривавшегося на своём языке с сообщниками в конце автобуса. Но тут же и притушил взгляд, опасаясь невольно выдать себя. Глубоко вздохнув, он чуть задержал дыхание, стараясь успокоиться. Искоса посмотрел на Анну, и жалость подкатила под самое сердце - такой нескрываемый ужас и растерянность источала её напряжённая фигура. И странно остекленевший взгляд - как это было несвойственно для неё, такой всегда живой, милой, лучистой. Держалась она явно с трудом, но всё-таки держалась. Лишь нервное подёргивание подбородка да побелевшие костяшки пальцев, крепко прижимавшие к себе ребёнка, выдавали внутренний накал.
  Наконец, главарь террористов повернулся и медленно пошёл вдоль салона автобуса, цепко вглядываясь в лица пассажиров. Мало кто выдерживал его взгляд. Люди сидели, потупившись, понимая, что происходит какой-то выбор. Всего их насчитывалось около 30 человек. Большинство составляли женщины. Некоторые были с детьми. Наконец, террорист остановился возле Андрея и, окинув его жёстким взглядом, сказал:
  --Ты пойдёшь с нами.
  --А если нет? - глухо ответил Андрей, не поднимая взгляда и стараясь держать себя в руках. Это давалось ему с большим трудом. Он был необычайно бледен, лишь на виске, как краем глаза заметила Анна, толчкообразно пульсировала голубая жилка. Его давно подмывало хоть что-нибудь предпринять. Было так мучительно стыдно подчиняться бандитам ему, не раз смотревшему в глаза смертельной опасности в Афганистане, но на его руках спал ребёнок, и рядом находилась жена с другим сыном, поэтому, как и все кругом, он продолжал молча сидеть. Лишь душа выворачивалась наизнанку от этого унижения. Но не имел он права рисковать, как бы ни вскипала в нём еле сдерживаемая ярость.
  --Ты пойдёшь с нами, - ещё раз повторил главарь, сделав на этот раз акцент на втором слове. При этом он неожиданно нанёс удар прикладом. Инстинктивно уловив опасное движение, Андрей наклонился, закрывая собой ребёнка. Удар пришёлся по плечу. Внутри что-то хрустнуло, и левую руку будто насквозь проткнули раскалённой спицей. Он невольно застонал сквозь стиснутые зубы. Алёша проснулся и заплакал. Анна с распятым в немом крике ртом рванулась, чтобы свободной рукой подхватить Алёшу, начавшего сползать с отцовских колен.
  --Встань и иди с нами, иначе следующий удар придётся в голову твоего щенка, - тон бандита не оставлял сомнений, что именно так и произойдёт.
  --Нет!!! - Анна судорожно вцепилась в детей. Крик этот вдребезги расколол сгустившуюся тишину. Кто-то охнул, испуганно заплакал ещё один ребёнок, в дальнем конце автобуса эхом на вскрик откликнулся сдавленный всхлип какой-то женщины.
  --Молчи, Аня, - прошептал Андрей, превозмогая боль и помогая ей здоровой рукой удержать рядом на сидении перепуганного Алёшу, который по-прежнему заходился в плаче. - Не бойся за меня. Со мной ничего не случится. Береги детей.
  Он выпрямился. В глазах потемнело. Взглянув последний раз на Анну и сыновей, пошатываясь, вышел из автобуса следом за террористом. Внутри осталось ещё трое бандитов наблюдать за пассажирами.
  На улице бородач дал Андрею запечатанный конверт.
  --Здесь наши требования, - сказал он. - Сейчас мои люди отвезут тебя в райцентр и высадят там. Найдёшь отделение милиции и передашь этот пакет начальнику. Всё, что здесь написано, должно быть исполнено к 19.00, иначе ваш автобус со всеми заложниками взлетит на воздух. Но прежде мы отрежем у пассажиров уши и позабавимся с женщинами. Ты хотел бы увидеть свою жену и детей после этого? Нет? Тогда постарайся убедить начальников сделать всё точно и быстро. И без фокусов! Нам терять нечего. И ещё скажи там, да так, чтобы поняли с полуслова: если хоть кто-нибудь попробует отбить заложников раньше, они будут уничтожены немедленно. Взрывчатки у нас больше, чем надо. Так рванёт, что потом по всей округе куски собирать будут... Если к тому времени одичавшие собаки не растащат...
  От этих жутких слов, произнесённых негромким голосом, у Андрея дыханье перехватило, и в горле завяз липкий, тошнотворный ком. Ни крик, ни угрозы на повышенных тонах не потрясли бы его сейчас сильнее, чем этот ровный тон, насквозь пропитанный ненавистью и презрением. Сказано было так, что сомнений не осталось - ни на переговоры, ни на компромиссы рассчитывать не приходится. А до этого у него ещё теплилась некоторая надежда, что с помощью переговоров удастся освободить хотя бы женщин с детьми. Андрей знал, что в современных структурах ФСБ есть специалисты, прошедшие треннинг по антитеррору. В их число входят и так называемые "переговорщики". Это в обязательном порядке классные психологи, умеющие вступать в контакт с террористами, торговаться за малейшие уступки. В случаях с захватом заложников они стараются "выторговать", прежде всего, женщин и детей. И на деле это часто удаётся. Но в данном случае, судя по поведению главаря, надежда представлялась слишком мизерной. В этом противнике чувствовалась не просто властность, а какая-то непререкаемость. Взгляд его подавлял, жёстко отсекал любые попытки неповиновения или возражения. От него почти ощутимо исходило ощущение опасности.
  Не говоря ни слова, Андрей взял пакет и кивнул в знак согласия. Появилось ощущение, что бумага жжёт руку. В ушах зашумело. Внезапно ему почудилось (то ли в перестуке мотора, то ли в толчках собственной крови), будто откуда-то донёсся мерный, равнодушный до слепящего ужаса стук незримого метронома, начавшего свой страшный отсчёт. И каждая отсечённая им секунда укорачивала шанс на выживание заложников. Теперь их судьба, вольно или невольно, оказалась в руках Андрея, и надо было действовать, спешить. Чем быстрее он сдвинется с этого проклятого места, тем лучше...
  Анна, сжигаемая тревогой, видела из окна автобуса, как Андрею дали пакет, как он сел в машину, и та, развернувшись, выехала со двора. Машинально Анна взглянула на часы. Было около десяти часов утра. Она вдруг осознала, что к этому времени они уже должны были добраться до дома. Сердце защемило от мысли, какая там, должно быть, началась паника. Родные ждали их, настроились на радостную встречу, а рейсовый автобус не пришёл.
  "В лучшем случае, решили, что в пути произошла поломка, - думала она, тоскуя и страдая за родных, - в худшем, - что авария. Отец наверняка уже позвонил в диспетчерскую автовокзала. А мать, поди, украдкой плачет, представляя, как мы валяемся мёртвыми на обочине дороги. В таких случаях всегда самое страшное лезет в голову. Но вообразить такое, что случилось с нами... Вот уж, воистину, - из огня да в полымя. Господи, да что ж это беды всякие цепляются к нам?.."
  
  Едва въехав в райцентр, уазик с Никольским и сопровождающими остановился.
  --Всё, дальше топай сам, - бросил заложнику сидящий рядом с ним бородач, поведя стволом автомата в сторону двери. - Нам тут "светиться" ни к чему.
  --Куда хоть идти-то? - Андрей оторвал от пола тяжёлый взгляд. Ему было плохо. Тряская дорога разбередила и без того не дающую ему покоя больную руку. Только сейчас он понял, что тот удар был нанесён ему намеренно: террорист стремился не только сломить его морально, угрожая жене и детям, но и физически - заставить прочувствовать свою уязвимость, надломить волю через боль. В то же время, предполагалось не слишком изувечить его, чтобы он всё же смог выполнить возложенную на него миссию.
  --Может, дадим ему экскурсовода, а, Шамиль? - хохотнул бандит, толкнув локтём соседа.
  --Не, мы ему не нанимались. Сам дойдёт. Язык при нём... пока... - и загоготал, обнажив редкие жёлтые зубы. - Двигай давай, да поживей. Как там в "Бриллиантовой руке"? "Цигель, цигель! Ай-лю-лю!" Пошёл вон, русская собака!
  Он сделал автоматом резкий, пугающий выпад в сторону Андрея, и тот невольно отшатнулся, чем вызвал у террористов новый приступ хохота. Кровь бросилась Андрею в лицо, но усилием воли он сдержался, хоть велико было искушение достать врага оттренированным ударом ноги в живот. Так и представилось, как тот, надломившись, рухнет мешком на пол машины. Потом, мгновенным движением, его автомат - в руки, очередь в упор по остальным скалящимся рожам и... Но нет, нельзя. Иначе...
  Толкнув дверь, Андрей выбрался на улицу. Машина резко развернулась, подняв при этом облако пыли, и укатила обратно.
  Огляделся по сторонам. Прохожих почти не было. Лишь вдалеке, похоже, у магазина, стояло кучкой несколько человек. Проезжая дорога тоже выглядела пустынной. Он пошёл вперёд, мысленно подгоняя себя, заставляя идти быстрее, но ноги слушались плохо. Из калитки ближнего дома вышла пожилая женщина с хозяйственной сумкой в руке.
  --Простите, где здесь отделение милиции? - обратился к ней Андрей.
  --О, скаженный! - всплеснула вдруг женщина свободной рукой. - Уж с утречка зенки налил. Гляньте, люди добрые, - милиция ему спонадобилась. А сам-то еле на ногах стоит. Голова седая, а ни стыда, ни совести. Тьфу, пьянчуги чёртовы! И пьют, и пьют, никак не упьются!
  --Вы не так поняли. Мне по делу...
  --Ай, батеньки, по делу ему! Знаем мы, по какому делу милиция по вас плачет, - продолжала не на шутку горячиться женщина. - Ну, давай, иди, дурень, иди, лезь сам в капкан, коль совсем ничего не соображаешь. Вот, как за угол повернёшь, так, в аккурат, через два квартала за домом Культуры и милиция тебе будет. И штраф там тебе будет. Всё будет. Мозги-то вправят. В будний день и так нализаться... Ох-хо-хо...
  Махнув рукой, женщина повернулась и пошла по своим делам, продолжая на ходу разговаривать, теперь уже сама с собой. Но Андрей больше не слушал её.
  На то, чтобы пройти два квартала, ему пришлось затратить непростительно, как показалось, много времени. Хуже всего было то, что разговор с этой случайной встречной заронил в нём опасения, что и в милиции его тоже могут не принять всерьёз. Поэтому первое, что он сделал, переступив порог отделения, это достал из внутреннего кармана пиджака паспорт (к счастью, документы были при нём) и предъявил его дежурному со словами:
  --Пожалуйста, отнеситесь к этому очень серьёзно: автобус, в котором я ехал с семьёй, захватили террористы. Мне они вручили пакет, который я должен немедленно передать вашему начальству. Немедленно! И лично.
  --Во даёт! - откинулся на стуле дежурный, с удивлением посмотрев на стоящего перед ним незнакомого мужчину. - Вроде сегодня не первое апреля. А ну, дыхни.
  --Я не пьяный и не сумасшедший, - по возможности более твёрдо произнёс Андрей. - Речь идёт о жизни людей. Это очень важно и чрезвычайно срочно.
  Вероятно, что-то особенное прозвучало в интонации его голоса, мелькнуло в расширенных от боли зрачках, потому что дежурный мотнул головой в направлении коридора:
  --Зайдите в кабинет Љ 8. Там наш начальник. Но только на меня не ссылайтесь. У нас вообще-то так не принято. На то есть приёмные часы...
  --Ах, ты, душонка бумажная! А если б твоя семья влипла в этот кошмар, ты стал бы ждать приёмных часов?! Там, может, людям жить осталось несколько часов...
  Он так глянул на милиционера, что тому стало не по себе. По-прежнему сжимая в руке паспорт и пакет от террористов, Андрей постучал в кабинет начальника районного ОВД. Вошёл, поздоровался, протянул бумаги.
  --Прочтите. Это не терпит отлагательства. Все вопросы потом.
  Начальник, взглянув поверх очков на бледное, даже, скорее, серое лицо мужчины с упрямо сжатыми губами, взял пакет.
  --Присядьте, - бросил он, доставая письмо. Прочёл раз, другой, помолчал, глядя куда-то в сторону. Вдруг к лицу прилила кровь, и на лбу высыпали бисеринки пота.
  --Так это всё правда? - спросил он с трудом.
  --А разве похоже на шутку? Там мои жена и дети. Сыновьям нет ещё и года. Кроме них ещё почти тридцать человек. А срок, если вы внимательно прочли, всего лишь до девятнадцати часов. Мы непростительно теряем время. Спасайте людей! Ради всего святого!
  --Но поймите и меня: всё это выглядит до предела странно. Парламентёр какой-то, пакет...Как в гражданскую войну. У них что, мобильника нет?
  --Да вы мне, живому свидетелю, никак не поверите, так какой, к чертям собачьим, телефон?! Послали бы, куда подальше.
  --Послал бы... И то верно... Но и кандидатуру-то они, как ни погляди, уж больно странную выбрали: мужик в расцвете лет, в памяти, с опытом, чувствуется. Они что ж, не соображают, что мы сейчас из вас "выкачаем" до капельки всю возможную информацию о них: численность, оружие, приметы, прочие особенности?
  --Так "качайте" же, мать вашу! Поскорей только. Они не шутят. Мы никогда не простим себе, если допустим гибель ни в чём не повинных людей. А "засветиться" они, похоже, не боятся. По хрену им всё это! Сила сейчас на их стороне, и, хотим мы того или нет, но придётся выполнять их требования. В автобусе сумки со взрывчаткой. Я видел глаза этих упырей - такие не пощадят ни других, ни себя.
  --Вот так вляпались в дерьмо... Ну, да и впрямь: по боку разговоры.
  Он поднял трубку телефона:
  --Степанюк! Живо ко мне! По пути прихвати Абразьева. Иванюка тоже разыщи. .. На каком ещё задании? Кто его посылал? Немедленно разыскать! Немедленно!!!
  Он набрал ещё один номер:
  --Василий Дмитриевич? Здравствуйте. Это капитан Котовцев из ОВД. Простите, что беспокою. ЧП в районе...
  Некоторое время спустя, когда в кабинете собрались нужные люди, механизм действий заработал. И чем дальше, тем стремительней.
  В предъявленном письме выдвигались требования немедленного освобождения троих задержанных торговцев оружием, находившихся под следствием. Кроме того, террористы потребовали выплатить значительную сумму в валюте и обеспечить свободный выезд за пределы Ставропольского края. При этом особо оговаривалось, что часть заложников должна остаться при террористах, обеспечивая им прикрытие.
  Времени для выполнения всех пунктов данных требований было предельно мало. Начальник райотдела, крайне взвинченный заботами, свалившимися в одночасье на его голову, до хрипа вёл переговоры с вышестоящим начальством, администрацией района и края, получал указания и давал их на местах, руководя работой экстренно созданного штаба по координации действий в обстановке ЧП.
  Наблюдая со стороны за всей этой суматохой, Андрей сидел, бессильно привалившись спиной к стене. После того, как он дал самые подробные показания о захвате автобуса, на него в водовороте дел почти не обращали внимания. Да он и сам старался не отвлекать людей от дела, но становилось ему всё хуже. Тело наливалось тяжестью, боль пульсировала всё сильней. В какой-то момент вдруг всё поплыло перед его помутившимся взором.
  --Э, да он, кажется, ранен, - глухо, будто сквозь затычки в ушах, донеслось до него. - Сидит, молчит, а сам-то чуть живой. Эй, друг, ты чего?.. Врача! Найдите врача!
  Его осторожно уложили на кожаный диван. Появившийся вскоре врач осмотрел его и определил, что левая рука вывихнута в плечевом суставе. К счастью, кости оказались целы. Врач сделал новокаиновую блокаду и резким движением вправил руку на место, но, несмотря на принятые меры, это оказалось настолько болезненным, что Андрей потерял сознание. Когда пришёл в себя, оказалось, что рука закреплена повязкой у тела. Кто-то поднёс к его запекшимся губам стакан с водой. Глотнул. Стало чуть легче. Боль, будто свернувшись в клубок, приутихла и казалась вполне терпимой.
  --Вам нужен покой, - наклонившись к нему, посоветовал врач.
  --Всё, что мне сейчас нужно, это поскорей вернуться обратно, - с трудом ответил Андрей. - Там самые дорогие для меня люди...
  
  К четырём часам удалось собрать требуемую сумму денег и договориться о "зелёном" коридоре на трассе в нужном направлении. Самым сложным оказалось решить вопрос с освобождением задержанных. Для этого потребовалось запросить санкцию Москвы. Наконец, и эта проблема была решена, но времени осталось катастрофически мало.
  Освобождённых преступников посадили в микроавтобус, передали опечатанную сумку с деньгами. Один из них сел за руль. Андрей, преодолевая ужасную слабость, устроился рядом с ним. Он наотрез отказался остаться в райцентре. Милицейская машина и "мигалкой" и сиреной сопроводила их до выезда из городка. Дальше, по условиям террористов, они следовать не имели права. Оставалось всего лишь десять минут до установленного срока, когда микроавтобус въехал на территорию завода. Встреча бандитов была радостной.
  Андрей, сутулясь, вышел из машины. Взгляд его с тревогой метнулся по окнам автобуса. В одном из них он заметил бледное, измученное, но до боли родное лицо Анны. Даже на расстоянии он увидел, что она плачет.
  Для заложников этот день показался нескончаемым. За всё время, пока их держали на территории завода, им только дважды разрешили выйти из автобуса в туалет: взрослым по одному, а детям - с одним из родителей. И всё это под конвоем сопровождающего, вооружённого автоматом. Едой и питьём обходились, кто как мог. Но на этом страдания несчастных пассажиров не закончились. Ближе к вечеру главарь вошёл внутрь автобуса и сказал:
  --Те, на кого я укажу, будут выходить по одному. Вопросов не задавать, в дверях не толпиться. За малейшую попытку нарушить указанный порядок ответите головой. Дважды не повторяю. Ты.... - начал он отсчёт, проходя по салону автобуса. - Ты... Ты...
  Те, на кого падал выбор, менялись в лице, но, тем не менее, поднимались и двигались к выходу, не зная, что их ждёт там, и кому будет лучше: тем, кто выходит, или тем, кто остаётся. Снаружи они попадали в руки других бандитов, которые пинками переправляли их в находящийся неподалёку пыльный склад без окон. Один мужчина попытался оказать сопротивление, поняв, что его жена остаётся в автобусе. Короткая очередь подсекла его, и он, даже не вскрикнув, ничком рухнул в придорожную траву. Он уже не видел, как забилась в истерике его жена, ставшая в это мгновение вдовой. Двое бандитов за ноги отволокли труп в тот же склад. В автобусе из заложников осталось десять человек.
  Андрей понимал, что вот так же отчаянно бросаться на автоматы - дело безнадёжное, поэтому попробовал договориться с террористами. Обратился к главарю:
  --Возьмите меня заложником. Вместо жены - вон той женщины с двумя малышами, - он показал на окно автобуса, где виднелось застывшее от напряжения лицо Анны. - Пожалуйста, - с трудом сглотнув, добавил он через силу. - Они и так уже натерпелись.
  --Да накой ты нам там сдался? Эти-то не рыпнутся, а ты...
  --Я сделаю всё, как скажете. Поверьте! Поменяйте меня на них. Дети ещё слишком маленькие. Они не выдержат дальнейшей дороги.
  --А куда они денутся? Выдержат. А нет - так на всё воля Аллаха.
  --Да что ж вы за зверьё такое?! - Андрей непроизвольно дёрнулся вперёд и тут же получил от стоящего рядом террориста такой удар прикладом в голову, что рухнул на землю, как подкошенный.
  --Добить, что ли? - равнодушно спросил у главаря террорист и пнул обмякшее тело ногой в высоком ботинке.
  --Да пусть живёт, если очухается. Оттащите его тоже в склад.
  Так и Андрей оказался среди запертых, а Анне с детьми предстояло отправиться дальше с бандитами в качестве заложников. Те верно рассудили, что самым надёжным щитом для них станут беззащитные женщины и дети. Оставшиеся в складе, припав к дверям, могли только слышать, как машины выехали со двора. Когда первый шок прошёл, люди начали метаться в поисках выхода, но дверь оказалась крепкой, стены кирпичными, а бетонный пол отнял надежду на подкоп. Кто-то рыдал, кто-то взывал о помощи, колотя в дверь чем попало. Кто-то истово молился. Мужчины чувствовали себя без вины виноватыми, терзаясь своим бессилием и стыдом за это бессилие. Выхода из тупиковой, страшной ситуации не было...
  Их освободили лишь через полтора часа. Минёрам пришлось внимательно обследовать прилегающую к складу территорию из-за опасения, что террористы могли оставить напоследок опасные "сюрпризы". Вечер уже почти перетёк в ночь, хоть и не совсем ещё стемнело, ведь летом смеркается поздно. Ночи так коротки. Лишь в исстрадавшихся душах ночь была беспросветной, особенно у тех, чьи родные продолжали смертельный марафон под дулами автоматов террористов. Андрей к тому времени уже пришёл в себя. Голова его со следами запекшейся крови за этот день окончательно заиндевела от седины...
  
  Глава 17. В последний миг
  
  Был час, когда ночь, истомлённая долгим ожиданием, приникла к разомлевшей от зноя земле, спеша приласкать её в своих объятиях, успокоить, расслабить. В воздухе порхали лёгкие, таинственные шорохи, будто листья в густых кронах деревьев перешептывались между собой под отдалённое, глуховатое ворчание грома. В тёплом, душном мареве колыхался настой сладких, дурманящих запахов травостоя, распаренной за день земли, пыли, лишь кое-где прибитой редкими каплями так и не разродившегося к ночи дождя. Звёзды, невыразимо яркие на чернильно-чёрном небе, поглядывали свысока на всю эту земную бренность: на то, как завершаются дневные заботы вечно чем-то занятых людей, как расцветают бутонами искусственного света города и посёлки, как редеют на дорогах потоки машин, обрастающих к ночи светящимися усиками лучей. Им, этим царственным звёздам, было абсолютно всё равно, что для нескольких человек, едущих в автобусе по дороге, на редкость пустынной, даже для столь позднего часа, эта ночь могла стать последней в жизни...
  Машины с террористами и заложниками, обессиленными от нескончаемых за этот день мучений, продвигались по намеченному маршруту. Пассажиры обречённо молчали. Страх, липкий, едкий, словно горячечный пот, выжимал из них остатки сил, последние крохи воли, гордости. Мало кому верилось, что удастся выжить, и это было ужаснее всего - вот так пропасть: безвинно, ни за что. Люди невольно вжимались в сиденья. Что-то внутри неуклонно перегорало. У большинства возбуждение сменилось апатией, оцепенением. Чувство обречённости пригибало головы книзу, вызывая внутреннюю дрожь, несмотря на духоту в автобусе.
  Среди них лишь двое малышей, которым с виду не было ещё и года, не осознавали трагизма своего положения. Всё это в полной мере проходило через кровоточащее сердце их матери. Дети были такими непоседами, шалунами, что Анна уже вконец извелась с ними, двумя, за этот бесконечно долгий во времени и страданиях путь. Руки просто опускались. И даже не столько из-за физической усталости, сколько из-за ощущения полной безысходности, опустошения, вычерпавшего всё внутри. Если бы не дети, она бы бросилась к Андрею в тот миг, когда он на её глазах упал от удара прикладом. Бросилась бы - и будь, что будет: очередь из автомата или удар в висок. Всё померкло перед глазами, всё оборвалось. Дети остались единственным, что заставляло жить и терпеть. Но невмоготу уже становилось.Невмоготу!
  Женщина, сидевшая через проход напротив них, не выдержала и, опасливо оглянувшись на бандитов, прошептала:
  --Давай мне одного мальчика, попробую укачать. У самой двое внуков. Мне управляться с такими не впервой.
  --Да не заснут они, голодные, - отрешённо взглянула на неё Анна. - Я уж им всю кашку скормила, что в запасе была.
  --А ты сиську дай. Небось, кормишь ещё. У груди ребетёнок зараз заснёт.
  --Как же я могу - тут...
  --Переступи, милая, не до гордости...
  Анна до боли закусила губу и затравленно огляделась. Казалось, никто не обращает на пассажиров внимания. Наклонившись пониже, она торопливо расстегнула пуговки на блузке и приложила к груди капризничавшего Алёшу. Сашенька, притиснутый ею к окну, мусолил кусок булки, зажав её в кулачке. Алёша жадно схватил сосок, чуть прикусив его не так давно прорезавшимися зубками. Анна даже скривилась от боли, но стерпела. Главное, что ребёнок успокоился и замолчал. Занятая им, Анна не заметила, как сзади внезапно нависла над ней фигура боевика.
  --Вах, какая! Может, и мне дашь попробовать? - от этих хриплых слов бедная женщина отшатнулась, подавившись сдавленным криком. Сальный взгляд чеченца скользнул в распахнутый вырез кофточки. Анна судорожно прижала к себе Алёшу, будто он остался единственным, кто мог её сейчас защитить. Рука бородача потянулась к ней.
  --Не-нет...- губы Анны затряслись.
  --Арслан! Оставь её. Забыл, где ты и чем занят? - раздался жёсткий окрик главаря. - Недолго уж осталось. Скоро попрощаемся со Ставропольем. А на той стороне нас ждут.
  --Скорей бы уж, - бросил стоявший с ним рядом. - Однако, хорошо идём. Зелёный свет на всём пути. Ни встречных, ни обгоняющих машин. Всегда бы так, а? Здорово пуганули мы этих русских. Как шавки, запрыгали на задних лапках. И люди все при нас, и кусок изрядный взяли.
  --Кончай болтать! - зло чиркнул по нему взглядом руководитель группы. - Ещё доехать надо. На последнем участке придётся свернуть с трассы на грунтовку. Не нравится мне всё это. Да и стемнело уже.
  --Так это же хорошо! Затеряться легче.
  --И не только нам...
  При этих словах Анна невольно оглянулась на говорящих, и до её обострившегося слуха донеслось ещё кое-что, сказанное почти шопотом:
  --Если что, имей ввиду: те, кого мы сегодня вытянули из тюрьмы, обратно в руки русских попасть не должны. Они слишком много знают, особенно вон тот, пожилой. От него такая длинная нить тянется, что лучше оборвать её тут, на месте...
  Дети, наконец, притихли: Алёша уснул на руках у Анны, Саша - рядышком, уткнувшись носом в подложенную ему под головку сумку. Усталая до предела мать и сама уже чувствовала, как глаза неудержимо слипаются. Сон казался избавлением от всех мук, но организм всё равно был слишком взвинчен, чтобы расслабиться и забыться в сне. Страх не за себя - за детей, казалось, впрыскивал в кровь адреналин, не позволяя погрузиться в манящее небытие.
  Внезапно впереди замаячил опущенный поперёк дороги шлагбаум перед железнодорожным путём, который колонне предстояло пересечь. Сигнал семафора предупреждал о скором прохождении поезда. Какой-то тревогой дохнуло от этого мясисто-красного света на густо-чёрном фоне, словно налитый кровью глаз угрожающе уставился из темноты. Террористы нервно переглянулись и взяли оружие наизготовку. Остановка в их планы не входила. Нервозность передалась и заложникам. Все отчётливо осознавали, какому риску подвергаются. Бандиты, вооружённые автоматами и гранатами, готовы были на всё, и судьба горстки заложников в данном случае роли не играла.
  Послышался отдалённый шум приближающегося поезда, и в этот момент грянуло несколько взрывов. Хоть и были все настороже, но всё же нападение показалось внезапным. Полыхнуло пламя впереди, где взрывом отбросило к обочине машину, возглавлявшую колонну. Пламя охватило и замыкавшую движение машину. Взрывная волна резко тряхнула автобус, вышибла стёкла. Люди в ужасе бросились на пол. Истошные вопли слились со стонами раненых, плачем, проклятиями на незнакомом гортанном языке. Но находящиеся внутри вряд ли могли позавидовать тем, кто сумел уцелеть в сопровождавших машинах. На фоне всплесков огня люди метались безумными тенями, пытаясь скрыться или, по крайней мере, подороже продать свою жизнь, но падали на бегу, подсечённые догнавшими их пулями.
  Для террористов в автобусе и ехавших тут же освобождённых подследственных единственным шансом на спасение по-прежнему оставались заложники, поэтому никто из них не рвался на прорыв. Ещё можно было выменять свою свободу на жизни женщин и детей. В противном случае, погибнуть должны были все. К этому каждый из идущих на операцию был готов заранее. Возможно, только те, кто с таким трудом вырвался из-под следствия, вовсе не стремились к подобному концу.
  Большинство бандитов, пригнувшись, сгрудилось в конце автобуса, о чём-то бурно совещаясь. Лишь главарь да его ближайший подручный держались особняком у кабины водителя...
  При первом же взрыве Анна, сидевшая ближе к проходу, бросилась на детей, распластавшись над ними, прикрыв собой от брызнувших веером осколков стекла. Дети, перепуганные, стиснутые ею в охапку, тут же заплакали, начали вырываться, но ужас перед всем происходящим придал Анне сил. Возможно, поэтому она не сразу почувствовала, что ранена. Однако несколько мгновений спустя лопатку и шею пронзила острая, разрастающаяся боль, будто кто-то плеснул на спину раскалённого металла. По спине что-то горячо заструилось. Анна с трудом завела руку за спину и нащупала торчащий клином крупный осколок стекла. Попробовала выдернуть его или хотя бы стронуть с места, но от окатившей её боли потемнело в глазах. Тело ослабло, занемело.
  Снаружи продолжался бой. Что-то, чего Анна не могла разглядеть, с треском горело, бросая вокруг рваные отсветы сквозь зевы выщербленных окон. Скорее, не трезвый расчёт, а инстинкт самосохранения, заставил Анну запихнуть детей под сидение. Им было страшно, душно, тесно, и они визжали, пытаясь вывернуться, не понимая, почему мать, всегда такая ласковая и добрая, так жестоко обращается с ними, но освободиться никак не удавалось. Анна цепкими, как никогда, руками прижимала их к себе, твердя про себя молитву, слова которой слагались сами собой.
  Но силы её были не безграничны. На какой-то миг она вдруг потеряла ориентацию во времени и пространстве. Боль выворачивала спину наизнанку, рвала когтями, вытягивая нервы и душу. Даже блузка, пропитавшаяся кровью, казалась тяжёлой, тянула книзу. Руки предательски слабели. Хотелось вытянуться, глубоко вздохнуть и не шевелиться. От наползавшего в окна дыма першило в горле, мутило. Она потеряла сознание. Возможно, беспамятство её длилось всего несколько секунд, но этого оказалось достаточно для того, чтобы Сашенька выполз из-под её огрузневшего тела, встал, размазывая по зарёванному, перемазанному грязью личику слёзы и попавшую на него кровь матери, и сделал несколько шагов по проходу автобуса.
  Застонав, Анна шевельнулась, стряхивая затянувшую взор чёрную мглу. Инстинктивно она ощупала место вокруг себя и обнаружила лишь одного ребёнка. Ужас окатил горячей волной, впрыснул силы. Рванувшись вперёд, она увидела Сашу. Он не плакал, а с любопытством смотрел на чеченца, достающего из стоящей на полу сумки что-то, похожее на гранату. Да нет, не похожее, а именно - гранату! Главарь поднял голову, и его взгляд неожиданно наткнулся на взгляд Анны. Что-то дьявольски безысходное сверкнуло в чёрных с прищуром глазах врага.
  "Смерть... Вот она - смерть!!!" - отчётливая, осознанная мысль прожгла сознание женщины, и не крик, а звериный вой извергнулся из её перекошенного рта. Она бросилась вперёд с судорожно вытянутыми руками, будто надеясь дотянуться, задушить, разодрать в куски врагов. Ненависть горела на кончиках её пальцев. Ненависть была её оружием!
   И в этот миг что-то оглушительно грохнуло совсем рядом. У Анны возникло ощущение, что в голове у неё вспыхнула, ярче и горячее тысячи солнц, нестерпимо жгучая шаровая молния и тут же вслед за этим разорвалась, ослепив, оглушив, уничтожив и её, и весь мир вокруг. Скрюченная невыносимой мукой, она опрокинулась в беспросветную тьму...
  
  Глава 18. Возвращение Синей птицы
  
  История с освобождением заложников, удерживаемых в течение суток террористами, широко освещалась средствами массовой информации, попала во все сводки новостей, а позднее подробно обсуждалась в печати. В целом действия спецподразделения были одобрены, и участники операции, как, впрочем, и её организаторы различных уровней, были достойно награждены. В результате оперативных действий не только удалось спасти почти всех заложников, но и обезвредить группу опасных террористов. Часть из них была уничтожена на месте засады. Несколько человек, в числе которых оказались и те, ради кого бандиты совершили захват, сдались после того, как главарь боевиков и его ближайший помощник были убиты.
  Этот момент в ходе операции оказался ключевым. Лишь на несколько мгновений опередил чеченцев боец спецгруппы, срезав их очередью из автомата через разбитое окно. Да, ещё пара секунд, и вряд ли бы что-то осталось от автобуса со всеми находившимися в нём людьми, да и от тех, кто оказался в непосредственной близости. Террористам так и не удалось взорвать автобус.
  Освобождённых и двоих бойцов спецназа, получивших небольшие ранения, спешно отправили на машинах "Скорой помощи" в ближайшую больницу, где уже всё было готово к оперативному приёму пострадавших. Там им оказали необходимую медицинскую помощь. Некоторые нуждались только в покое, чтобы справиться со стрессом, вызванным трагическими событиями. Несколько человек имели ушибы и порезы, не опасные для здоровья.
  Наиболее тяжёлым оказалось состояние одной из заложниц - Анны Андреевны Никольской. Большая потеря крови из-за режущего ранения в спину очень ослабила организм. Но не это представляло главную угрозу для её жизни и здоровья. Хуже было то, что мозг не выдержал непомерной психологической нагрузки, и женщина впала в состояние, напоминающее кому: она была без сознания с почти полным отсутствием рефлексов. Привести её в чувство никак не удавалось. Она лежала в постели, практически не подавая признаков жизни. Лишь слабое, неровное дыхание указывало на то, что женщина жива. Жизнедеятельность её организма поддерживалась подключёнными к телу аппаратами. Положение больной было критическим. Вера врачей в исцеление пострадавшей держалась лишь на том, что молодому организму удастся выкарабкаться за счёт заложенного в нём природой потенциала. В чудеса здесь не было принято верить.
  В виде исключения её мужу разрешили находиться рядом с ней. В соседней палате располагались их дети. К счастью, состояние здоровья малышей опасения не вызывало. Минувшие события видимого негативного воздействия на них не оказали. После доставки в больницу дети хорошо выспались и чувствовали себя вполне удовлетворительно. Капризничали они лишь из-за непривычно долгого для них отсутствия матери. С ними постоянно находился кто-нибудь из медперсонала. Время от времени наведывался и Андрей, и, казалось, вид этих живых, подвижных малышей заменял ему все лекарства, способные восстановить его силы.
  Чужие люди, сочувствующие горю этой семьи, приносили в приёмный покой больницы игрушки, вещи для малышей, продукты, а некоторые - даже деньги. Андрея поначалу очень смущали эти добровольные подарки совершенно незнакомых людей. Когда он впервые заметил красивые, яркие игрушки в постелях сыновей, а это произошло на следующий день их пребывания в больнице, то, посмотрев на дежурную медсестру, с некоторым удивлением покачал головой:
  --А богатая у вас, однако, больница. Вон такая красота водится.
  --Нет, что Вы! - оживилась та. - Это всё передачки.
  --Какие ещё передачки? - рассеянно переспросил Андрей. В тот час он ещё не остыл от тяжёлого напряжения трагических суток и чувствовал невероятную усталость. Трудно было на чём-то сосредоточиться, тем более, что острие его внимания, где бы он ни находился, было нацелено на состояние Анны.
  --Как - какие? Да Вы представляете, сколько людей приходит, чтобы узнать, как ваши дела? Тут даже пост милиции организовали. Никого из посторонних не пропускают, особенно этих вездесущих журналистов. А им, пронырам, так и хочется засунуть свой длинный нос во все щёлочки. Беспокоить вас не велено. У нас с этим строго. Но многие приходят не просто из любопытства. Помочь хотят вам.
  --Да какая же нам сейчас от них может быть помощь?
  --А такая: кто - одежду, кто - обувь, а кто вот и игрушки для деток несёт. А посмотрели бы, сколько продуктов пытаются передать! Отказываемся принимать, так ведь обижаются! Ни в какую не хотят забирать обратно. "Передайте, - говорят, - и всё тут!". Какие же у нас люди сердечные... - голос медсестры дрогнул, и она, смутившись, отвернулась.
  --Я, право, не знаю... - Андрей потёр рукой лоб. - Даже как-то неудобно. Честное слово, я в полной растерянности...
  Дети, однако, так живо реагировали на новые игрушки, что для измученного тревогами и недосыпанием отцовского сердца их улыбки были главным мерилом того, что удобно или неудобно в данной ситуации.
  --А вам, наверно, скоро смогут разрешить посещение родственников. Я сама слышала, как главврач говорил об этом, - добавила, помолчав, медсестра.
  --Каких родственников?
  --Ну, как же! Родные вашей жены приехали - её отец и сестра. Но их пока сюда, в больницу, до особого распоряжения, не пропускают, хоть они и очень просятся. Но теперь, когда врачи убедились, что с детьми ничего страшного нет, им, наверняка, выпишут пропуск.
  --А где они сейчас живут? Мы ведь довольно далеко от их дома.
  --А их в гостиницу устроили. Бесплатно. Сколько нужно будет, столько и проживут. Представляю, как им хочется повидаться с вами... Да и то: все в округе переволновались, а уж что тут про близких говорить... Ну, ничего, теперь скоро. А из переданных продуктов я вам сейчас чего-нибудь принесу. Вы и сами-то нездоровы. Нужно получше питаться, чтоб на поправку пойти. Так что, берите, не отказывайтесь. Люди ведь от чистого сердца...
  "Да, - подумал Андрей после ухода девушки, - хоть с детьми всё в порядке. Если бы ещё и Аня очнулась...".
  День и ночь находился Андрей рядом с ней, с надеждой и болью в душе вглядываясь в заострившиеся черты её бесконечно родного лица. И готов был дежурить у постели жены столько, сколько потребуется, но Анна так и не приходила в себя. Мука ожидания становилась всё нестерпимее...
  Весь этот тяжкий период Андрей жил на пределе человеческих возможностей. Бессонные, бесконечные в своём кошмаре ночи и тягучие, не приносящие облегчения дни выжимали, выцеживали остатки его сил. Только иссушающая тревога за Анну удерживала от отчаяния.
  Если бы ещё совесть не терзала! Его не покидало мучительное чувство собственной вины за то, что не смог оказать сопротивление бандитам, защитить близких, хотя бы ценой собственной жизни. Умом понимал, что его смерть в такой ситуации была бы напрасной, а сердце никаких доводов не принимало.
  При сосредоточенности на одном, главном, всё второстепенное скользило мимо его сознания: входящие и выходящие люди, осматривающие больную и проводящие процедуры. Кто-то что-то ему говорил. Кому-то он даже что-то отвечал, но при этом обострённые долгим ожиданием взор и слух неизменно были прикованы к бледному, без кровиночки, осунувшемуся лицу жены на почти такой же белой больничной подушке. Андрей чутко прислушивался к её едва уловимому дыханию, следил за лёгким подрагиванием шелковистых ресниц. Держа Анну за хрупкую руку, он чувствовал слабый пульс. При этом в своих пальцах он ощущал жаркие толчки крови, и в эти мгновения ему казалось, что эти пульсации начинают сливаться, объединяя его с любимой в единое целое.
  Сколько ни уговаривали Андрея прилечь тут же, на соседней кровати, он ни в какую не соглашался. И всё же усталость, хоть и ненадолго, скрутила его. Веки налились неимоверной тяжестью, и голова бессильно сникла на грудь. Забытье было тревожным. Там, за гранью сна, он пробирался через плотную толпу. Вокруг были совершенно чужие лица: одни безразличные, другие угрюмые. Искоса он ловил секущие злостью взгляды. Все молча двигались ему навстречу, мешая идти, толкая, стискивая всё сильнее. Он начал задыхаться, и тут услышал где-то впереди тихий голос Анны, зовущий его. Рванулся, но путь преградила каменная стена. Попробовал перелезть, сдирая ладони и ломая ногти, но раз за разом срывался. Голос вновь назвал его по имени. Стена вдруг стала прозрачной, и он увидел ЕЁ. Как она была прекрасна! Необычайно, головокружительно! Такой Андрей её прежде не знал. Она стояла, словно высвеченная изнутри. Лицо, спокойное, умиротворённое, так и лучилось светом. И вдруг видение начало исчезать, растворяясь в воздухе.
  Исторгнув стон, Андрей бросился к Анне, но стена не пускала. Она будто издевалась над ним, вселяя надежду и , одновременно отнимая её.
  --Пусти, проклятая! Пусти! - в бешенстве закричал он, сжав кулаки, и с разбегу ударился плечом о стену. И невыносимая боль надломила его.
  --А-а-а!.. - захлебнулся криком... и проснулся.
  --Что тут? - заглянула в палату испуганная дежурная.
  С трудом стряхивая обрывки кошмара, он вымолвил:
  --Простите... Столько не спал, и тут такое приснилось.
  Помассировал ноющую руку - во сне неожиданно качнулся и ударился больным плечом о спинку кровати.
  --И зачем так мучить себя? - посетовала медсестра, участливо смотря на Андрея. -Прилягте, ей Богу. Жена ваша неизвестно, сколько может пробыть в таком состоянии. Вы ей сейчас всё равно ничем помочь не можете. Себя только изводите. Глядеть на вас - сердце просто обрывается. А ведь на вас ещё детишки. Ложитесь. Право слово, лучше будет, если выспитесь.
  --Уж и не знаю, смогу ль заснуть после того, что привиделось.
  --А вы всё ж попробуйте. Ну, давайте. А я тут подежурю...
  Вняв совету, Андрей решился прилечь, и, едва только голова коснулась подушки, отключился от действительности, провалившись в темноту небытия, как если бы в комнате кто-то внезапно повернул выключатель, и непроницаемая мгла отсекла его от всего, находящегося извне.
  И всё же подсознание не позволяло полностью расслабиться, освободиться от груза ответственности, оттого и сон был отягощён тревогой. Временами дежурившей рядом медсестре казалось, что мужчина на кровати начинает задыхаться, будто из-под плотного панциря сна кто-то невидимый безжалостно откачивает кислород. Она потихоньку, на цыпочках приближалась к кровати, с жалостью вглядывалась в осунувшееся, заросшее двухдневной щетиной лицо так рано поседевшего мужчины. Ей хотелось вырвать его из тёмных кошмаров сна, но она не решалась сделать это. К счастью, через некоторое время дыхание его выравнивалось, и она, сдерживая вздох облегчения, возвращалась к постели Анны...
  На следующий день после обеда в палату заглянул дежурный врач и сказал:
  --Андрей Васильевич, к вам посетители.
  Андрей, заметно отдохнувший после сна, немного привёл себя в порядок. Когда он проснулся и глянул в зеркало, то ужаснулся своему дикому виду и первым делом попросил найти ему бритву, чтобы избавиться от щетины на лице. В настоящий момент он находился в палате детей. Спал только Алёша, и отец развлекал Сашу подаренными игрушками. Малыш улыбался и тянул ручонки к забавному мягкому медвежонку, про которого отец на ходу придумывал смешную историю...
  Андрей обернулся и встал, встречая входящих в палату пожилого мужчину и девушку. Первоначально его взгляд встретился со взглядом мужчины, и он уже шагнул вперёд, протягивая руку в приветствии, как вдруг споткнулся о встревоженный и, одновременно, несколько растерянный взгляд девушки, появившейся в этот момент из-за спины отца.
  Андрею показалось, что кто-то резко подсёк его под колени - так вдруг предательски ослабли ноги, а сердце огненным сгустком вырвалось из груди, мгновенно ослепив и лишив остатков сил.
  "Аня!!!" - чуть было не сорвалось с пересохших губ, но тут же первый миг растерянности прошёл, и он, стряхнув наваждение, с трудом перевёл дух.
  "Да это ж её сестра... Как уж её?.. Ах, да, Марина... Но как они...".
  И действительно, было от чего зайтись его сердцу. Сестры оказались разительно похожими: те же рост и стать, тот же, сводивший его с ума ореол светлых, пушистых волос, только у Марины они выглядели чуть светлее. И глаза, пожалуй, были поголубее. Что сестёр отличало, так это, пожалуй, то, что в Анне красота была уже расцветшей, а Марина казалась более юной, какой-то трогательно-нежной.
  Жаркое марево в глазах Андрея рассеялось, отгоняя мираж. Он пересилил себя и вновь шагнул навстречу обретённым родственникам.
  Мужчины крепко пожали друг другу руки и молча обнялись. Две седые головы соединились в негласной солидарности. Слова тут и не требовались. Это горе было одним на всех.
  --Здравствуйте, Андрей Васильевич, - услышал Андрей голос Марины и повернулся к ней, преодолевая некоторое внутреннее сопротивление.
  --Здравствуйте, Марина Андреевна, - сказал он, чуть запнувшись. - Проходите, пожалуйста.
  --Вот ведь как знакомиться приходится, - грустно покачал головой отец. - Для всех нас это такой удар... Ничего, что я к тебе на "ты"? Мы тут привыкли жить просто, без церемоний. А ты, тёзка, по всему видать, наш, свойский. Как там Анечка?
  --Пока по-прежнему.
  --Выкарабкаться бы ей только. Вот крутанула вас судьба...
  --Как бы то ни было, рад познакомиться с вами. Честное слово, очень рад. А Нина Ивановна не смогла приехать?
  --Да слегла наша мать. Совсем подрубило её это несчастье. Сердце никудышное, поизносилось...
  --Так что же она - одна дома?
  --Да нет, там дед наш при ней. Он хоть и в летах, но крепкой закалки. С хозяйством управится. А когда надо, и соседки помогут, доглядят за ней.
  --С соседями нам очень повезло, - поддержала отца Марина. - Без подмоги не оставят, это уж точно. К тому же, мама ведь нас сюда сама и отправила, чтобы вас поддержать.
  --Да, - вздохнул Андрей Демидович, - матери - они такие: завсегда душа больше болит о детях, чем о себе.
  --Мы ей вчера звонили, когда нам сообщили, что с детьми всё в порядке. Так обрадовалась, что, говорит, самой сразу легче стало. Она всё молилась за вас. Видать, услышал Бог её молитвы. Просила передать вам своё материнское благословение.
  --Спасибо. Будете ещё звонить, и от меня ей - низкий поклон.
  --А ну-ка, Васильич, дай на внучков-то взглянуть, - дед шагнул к ближней кроватке.
  --Так... Первый... Этого как звать?
  --Саша.
  --На Анечку как похож! Мариш, глянь - вылитая Аннушка.
  Марина подошла поближе, наклонилась к ребёнку, погладила его по головке.
  --Здравствуй, мой хороший.
  --Ма-ма, - вдруг произнёс малыш и заулыбался.
  --Ах! - выплеснулся у Марины невольный вскрик, и, зажав ладонью исказившийся судорогой рот, она так и осела перед кроваткой, припав лбом к перильцам.
  --Дитятко ты наше, кровиночка! А маменька-то твоя...
  --Мариша, да что ж ты так! - попытался поднять и успокоить дочь Андрей Демидович. - Ребёнка напугаешь. Глазёнки-то у него вон, как округлились.
  Марина с трудом встала и, дрожа, без сил припала к крепкому плечу отца. Он прижал её к себе, поглаживая и приговаривая:
  --Ну-ну, тише. Что уж ты так. Авось, ещё всё образуется...
  При этом, правда, и его голос предательски дрогнул.
  --П-простите меня, пожалуйста, - голос всё ещё не слушался Марину. - Простите...
  --А где мой второй внук? Давай, хвались, - решил взять инициативу в свои руки дед. - Спит, никак...Эко! - вдруг вырвалось у него.
  В этот момент Алёша как раз открыл глазки и взглянул прямо на деда. Тот в замешательстве перевёл взгляд с малыша на Андрея и обратно.
  --Не пойму чего-то... Ты, вроде, наших кровей. А малец ваш в кого?
  --О-о... Это давняя история. По ней целый роман можно написать, - начал импровизировать Андрей. - Тянется ещё с русско-японской войны. Прадед мой воевал на Дальнем Востоке. В плен попал. Сначала по лагерям кантовался. Потом на вольном житье оказался. Пригрела его одна японка. Прожил с ней пару лет, сын родился. А она возьми и умри. После этого прадед забрал мальчишку и домой. А сын был - копия матери. С тех пор у нас в роду, нет-нет, да и всплеснётся восточная кровь.
  --Да... Чудеса ...- озадаченно протянул Андрей Демидович, но тут же и улыбнулся:
  --Знать, говоришь, с самой Японии веточка тянется? Знатно! А что, сказывают, смешение кровей самый сильный род даёт. Во, будет дело! А ну, иди ко мне русско-японский внук Алёшка. Ну, ты смотри - какой! За усы тянет совсем по-нашенски. Как есть - наш, - рассмеялся дед.
  Андрей незаметно выдохнул с облегчением. Как никак, одной проблемой стало меньше.
  --На-ка, Мариш, понянчи племянничка, - дед передал ребёнка дочери. Та с радостью приняла малыша.
  --Я вот что думаю, - сказал Андрей Демидович, - негоже внучкам по больничным койкам маяться. Ехали вы к нам, так вот мы их к себе и заберём. С врачом я разговаривал. Он не возражает. Ты что об этом думаешь?
  --А управитесь сразу с двумя? Нина Ивановна не здорова, - неуверенно взглянул на родню Андрей.
  --А то нет! Внучата разве могут быть в тягость? Так давно мечтали потютюшкать их. Наша бабка сразу на ноги встанет. Обо всех хворях забудет. Верно говорю, Мариш?
  --Конечно, - охотно поддержала та отца.
  --Ну, что ж, на том и порешим, - согласился Андрей. - До дома сможете сами добраться?
  --Чего ж нет? Их двое, дак ведь и нас двое. Рук хватит. Опять же, не пешком. Довезут. Главное, чтоб Анечка скорей на поправку пошла. Нам на неё из коридора дали только глянуть. Вся душа перевернулась...Как придёт в себя, дай сразу знать, не сочти за труд.
  --Добро, отец.
  Мужчины крепко обнялись.
  --Вот ведь, Василич, какая сложная штука - жизнь, - сказал на прощанье Андрей Демидович. - Иной раз так долбанёт, что, кажется, спасу нет. Потом дух переведёшь, и живёшь дальше. А куда деваться? Жизнь, она и есть жизнь. Никто и не обещал, что в ней всё будет легко да гладко... Но ничего. Держись. Прорвёмся...
  Родня уехала в тот же день, забрав детей. Без них Андрею вдруг стало грустно. Плохо ли, хорошо ли, но эти два мальчугана оказались для него такой поддержкой в трудное время. С их отъездом он почувствовал, как оторвали от него что-то очень важное. Но, с другой стороны, теперь он мог сосредоточить всё своё внимание на Анне. Если бы только он мог передать ей хоть часть своей силы, своей энергии... Если бы...
   * * *
  "Как странно смотреть на себя - на саму себя - сверху вниз... Как это, почему - сверху вниз? Находишься в одном месте, а себя видишь - в другом. И ведь совсем не так, как в зеркале. Там - твой двойник. А тут - всё по другому. И я это, и не я. Наверно, всё-таки - не я, раз себя не ощущаю. Будто от меня остались одни глаза, живущие сами по себе, способные только видеть то, что происходит вокруг. В том числе и ТО, от чего ты отделена, оторвана. ТО лежит внизу на узкой больничной кровати. ТО - это тело, имеющее форму, вес, вид... Вид, прямо скажем, не ахти. Краше в гроб кладут В гроб? Какой гроб? Зачем я - о гробе? Неужели - всё?!...
  Но ведь я, ТА, которая там лежит, так молода. Совсем мало пожила. Почему - ВСЁ, если я нужна здесь, в ЭТОМ мире?! Да, он жесток, в нём так много страха и боли, но это мой мир. Как же можно уйти из него, оставив в нём тех, кого любишь, кто в тебе нуждается? Безбожно - вот так взять и вырвать - неожиданно, с корнем, насмерть! Безбожно...
  Нет, так не должно быть. Туда! Назад! Вниз!
  Не получается... М-м-м-м... Вот беда-то...Только сверху вниз... Будто кто-то позволяет проститься С САМОЙ СОБОЙ... Поглядеть последний раз, пожалеть себя, поплакать... и уйти. Уйти... Навсегда...
  Но откуда это странное ощущение тепла в запястье? Вот тут, где пульс тихонько бьётся. Действительно, странно. Не может быть... Но ведь чувствую, чувствую! Несомненно! Вот этой жилочкой - прозрачной, синенькой, тоненькой - в ниточку. Ах, как толкнулась в ней кровь, и ещё раз! Словно кто-то там, внутри, таранит преграду. Ну, давай, давай ещё! И ведь теплее стало. Теплее!
  А это же то место, где меня - ТУ - держит за руку сидящий рядом с кроватью мужчина. Совсем седой... Похоже, дремлет... Голова на грудь сникла. Даже лица не разглядеть. Это ж как умаяться надо, чтобы заснуть сидя... Но ведь это... Андрей?! Или нет?.. Он! Господи, ослепла я, что ли? Конечно, он! Жив! А я-то думала... Только почему же такой седой? Горюшко моё горькое, радость моя светлая, единственный мой. Спишь, а тепло-то идёт: от твоей руки - к моей, от твоего сердца - к моему. Волна так и разливается - всё выше, выше: до локтя поднялась, до плеча. В ямочке у ключицы родничком забилась. И дышать, никак, легче стало.
  Туда! Вниз! Заглянуть бы только Андрею в лицо, такое родное, любимое. Ещё хоть раз заглянуть. Сверху разве увидишь? Удобнее снизу - лёжа, с кровати. Туда! Врёте, не удержите! Ведь тепло же! Тепло!!!"
   * * *
  Хоть и караулил Андрей момент, когда Анна очнётся, хоть и нацелены были все его обострённые чувства на этот миг, а всё же прозевал его. Он сидел в ставшей для него привычной позе - рядом с кроватью жены, держа её за руку. Затянутый усталостью в тяжёлый, тревожный сон, он не заметил, как чуть вздрогнули её ресницы, чуть выше всколыхнулась грудь. Импульс дошёл через её руку, которую он держал в своей ладони. Он вздрогнул, будто разряд тока прошил его от темечка до пят.
  "Что это?! Почудилось? Или?.. Да нет - лицо всё такое же безжизненное... Аня! Где ты блуждаешь? Вернись! Как ты мне нужна... Ах, да вот же - губы приоткрылись, вдохнула! Ну, иди же сюда, иди! Давай! Давай!!!"
  Ресницы уже заметнее встрепенулись, силясь приподняться и не справляясь с этой неимоверно сложной задачей. По лицу прошла едва заметной волной лёгкая судорога. Пальчики вновь шевельнулись, будто искали в лабиринте тьмы путеводную нить, способную вывести на свет.
  --Милая! Хорошая моя! Это я, Андрей. Вот я, тут, рядом с тобой. Иди ко мне, не бойся. Иди! Пожалуйста! Открой глаза!
  И, словно повинуясь страстному зову, ресницы, наконец, справились с тяжестью, навалившейся на веки. Взгляд был подёрнут поволокой, и всё же она смотрела! Да! Видела ли что-нибудь? Понимала ли? Пока было непонятно. Но смотрела! Без всяких сомнений!
  Глаза, будто ослабев от такой невероятно трудной попытки, снова прикрылись, но ненадолго. Андрей следила за происходящим, не дыша, боясь вспугнуть приближение чуда. Глаза её вновь открылись, и на этот раз взгляд, казалось, стал более осмысленным. В нём исчезла пелена затемнения. Взгляд, задержавшись ненадолго на потолке, начал медленно - по крохотному шажочку - перемещаться вниз. Ниже, ниже... Наконец, он остановился на лице Андрея. Её губы шевельнулись, будто силясь что-то сказать. Веря и не веря в происходящее, Андрей осторожно наклонился к ней, нежно провёл ладонью по щеке, легонько коснулся губами лба.
  --Красавица ты моя спящая... Вот и проснулась. Теперь всё теперь будет хорошо...
  Тут он и сам словно очнулся.
  --Вот балда стоеросовая! Что же я сижу? Я сейчас, моя хорошая...
  Бережно положив её руку на постель, он бросился в коридор.
  --Скорее! Кто-нибудь! Она пришла в себя.
  Через пару минут в комнате стало людно, замелькали белые халаты. Андрей отошёл в сторону, чтобы не мешать, ощущая лёгкий озноб от возбуждения. Он всё ещё боялся (боялся, чёрт побери!) поверить, что это - не сон...
  К вечеру Анне стало заметно лучше. Она была, конечно, ещё очень слаба, нуждалась в длительном уходе и лечении, но то, что сознание и память вернулись к ней, и наметилась тенденция к выздоровлению, ни у кого уже не вызывало сомнения.
  Андрей старался не перегружать её разговорами, бережно хранил её покой. Сообщил ей лишь самое главное - то, что дети живы и здоровы. Это принесло измученной женщине огромное облегчение. Лучшего лекарства для неё в данной ситуации трудно было сыскать.
  За окном палаты стемнело, в который уже раз за время их пребывания в больнице. Жизнь продолжалась. День, как и положено ему по закону природы, плавно перетекал в ночь, отступая перед приливом темноты. В комнате было тихо. Страхи, висевшие по углам комнаты летучими мышами все предыдущие дни и, особенно, ночи, разлетелись в поисках нового пристанища. Тут им уже нечего было делать. Здесь вступила в свои права надежда.
  И когда в этой уютной тишине вдруг раздался ещё пока слабый голос Анны, Андрей даже вздрогнул от неожиданности.
  --Вернулась...
  Он наклонился к жене поближе.
  --Ты это о чём, Анечка?
  --Синяя птица... Вернулась.
  Её глаза с глубокими, манящими зрачками оказались совсем рядом. Андрей с тревогой попытался исподволь разглядеть в них признаки бреда, но взгляд был совершенно ясным и осмысленным.
  --Со мной всё нормально, - попыталась она успокоить его, заметив напряжение во взгляде. - Просто я поняла, наконец, твою сказку. Помнишь, ты рассказывал мне?.. Про Синюю птицу. Я поняла, что ей хорошо не там, где она привыкает жить. Для неё не это главное. Важнее, чтобы её любили, и она летит туда, где её ждут и умеют беречь. Она вернулась и спела мне свою песню.
  --Ничего ты не поняла, глупышка моя дорогая. Это ты сама - Синяя птица. Это ты здесь, чтобы вернуть меня к жизни. И спасибо тебе за это, радость моя, счастье моё долгожданное... Синяя моя птица...
  --Тогда, пожалуйста, не отпускай меня больше никуда. Мне хорошо только с тобой. Если б ты знал, как ты мне нужен, как невозможно потерять тебя... Я поняла это, когда смотрела на тебя оттуда, сверху. Оттуда всё видней... Я люблю тебя. Я вернулась. Навсегда.
  
   Вместо эпилога
  
  И каждый мыслит войной убить войну
  И одолеть жестокостью жестокость...
  Максимилиан Волошин
  
  Любовь сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь.
   И. С. Тургенев
  Сколько существует Земля, столько и ведут на ней нескончаемый спор две непримиримые соперницы: Жизнь и Смерть. Неутолима злоба Смерти, неисчерпаемо её коварство в поисках способов утверждения своего господства: и ледниками вымораживала землю, и огнём выжигала, и лютыми болезнями выкашивала всё живое, а всё ж одолеть не могла. Вновь приходила Жизнь на пепелища, в поседевшие от холода земли и выжженные зноем пустыни. И там, где она ступала, снова поднималась свежая, неудержимо рвущаяся к свету поросль.
  И задумала тогда Смерть обратить людей в своих союзников, вложив в их руки оружие. С тех пор разумные (разумные ли?!) существа слепо уничтожают по всей Земле себе подобных, всё более изощряясь в способах служения Смерти, превращаясь в её самых преданных, жестоких, беспринципных вассалов.
  Пирует Смерть, потирая от удовольствия руки. Счёт жертв идёт уже не на тысячи - на миллионы! Радуется, злодейка, предрекая своей сопернице - Жизни носить вечный траур. А люди, уже и не содрогаясь от ужаса, всё искуснее соревнуются в искусстве самоуничтожения. Смерть терпелива. Она уверена, что однажды люди, распоясавшиеся в неудержимой злобе, сами выкосят свои посевы.
  Но Жизнь, несмотря ни на что, по-прежнему пытается удержать позиции, надеясь, что люди одумаются, что сердца их ещё не зачерствели, не оделись в каменную броню, не стали глухи к страданиям других, себе подобных. И помогает Жизни выстоять в этой вечной борьбе её великая союзница - Любовь. Когда слабеет Жизнь в жестоком единоборстве с соперницей, Любовь живой водой окропляет её раны. Когда темнеет в глазах у Жизни от отчаяния и боли, Любовь своим дыханием разгоняет сгустившийся мрак.
  И потому, пока жива Любовь, быть на земле и Жизни, ибо ЛЮБОВЬ - ЭТО И ЕСТЬ ЖИЗНЬ.
  
   Июль 2004 г.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"