С учётом того, что кресло было кожаным, донельзя уютным и просторным, а стояло спинкой к моему говорившему другу, он не видел меня, в то время как я, расположившись в нём почти лёжа и закрыв глаза, благословлял эту приятную тишину, почти ни о чём, кроме неё, если честно, не думая, пока она не была нарушена этим звонким голосом. Но это не мешало мне слушать своё имя, естественно, погружённому в себя, не откликаясь на него. Всё тело приятно ломило, как это описать - когда отдыхаешь в какой-нибудь незамысловатой позе после упорного трудового дня, - каждый из которых сам по себе утомляет и через месяц меняет тебя до неузнаваемости, хотя зависит это так же от того, какой вид деятельности избрать. И когда у тебя отнимают даже маленький кусочек такого момента, хочется прямо выказать недовольство, но непременно - что бы это недовольство уловил тот, виноватый человек, что бы он понял тебя, вник в твоё состояние, и, в конечном счёте, прозвучало бы извинение, или что-то в этом роде. Неважно.
Всё это промелькнуло в голове минутной задумчивой ниточкой мыслей. Мои глаза открылись сами, я их не открывал, наоборот, ловил ещё не исчезнувшие остатки той тишины, правда, уже раза три пронзённой именем "Рик", но всё же приятной, и хотя унылой, но умиротворяющей и всегда мною любимой. Она создавалась очень сложно, но не важно, в каком месте, когда, по причине чего, главное - твоё желание побыть с самим собой. И такое часто случается именно во мне, но, даже находясь в таком трансе, стараешься участвовать в течение окружающей жизни, не как некоторые, столкнувшиеся с той же личной проблемой - они забывают про всё и давятся своими угнетениями внутри, а это уже частичное проявление эгоизма. По этому, несмотря на временную мою отлучку от раннего диалога со своим другом я очень даже хорошо слышал своё имя, а игнорировал его... Честно - не знаю, зачем.
- Ты уснул что ли, растяпа... - снова внимаю я недовольный голос.
Я совершенно не хотя, медленно поднимаюсь с кресла, как обычно очень сильно упираясь при его покидании на подлокотники, так как с моими оставшимися силами бодро встать не получается, и разворачиваюсь к ворчащему молодому человеку, который, энергично покачиваясь в своём офисном кресле за огромным рабочим столом, с нетерпением уставил на меня свой радостный взгляд, будто я только что, такой долгожданный, явился к нему домой с желанием обсудить что-нибудь этакое забавное и в то же время серьёзное.
-... да на тебе лица нет, бледный, как призрак. - Уверенный кашель, громкий, но тон обращения весёлый - Когда ты, наконец, убивать себя работой перестанешь?
Вот тут я презрительно фыркнул, закатив глаза. Ненавижу разговоры про свою работу, особенно - про её не утешающие последствия.
- Заткнись, Билл.
От меня привыкли такое слышать, особенно он, спасибо богу хотя бы за то, что этот друг из числа тех, кто понимает, что словами в некоторых случаях ничего не решишь, и от них не зависит исход дела, но в те же самые моменты может и обидеться, а я, порывшись в кармане брюк и вытащив пустую пачку из под сигарет, разочарованно "цокая", не искушая дружескую судьбу, быстро прервал его "возможно начавшуюся" зарождаться обиду просьбой.
- Дай курить.
Ко мне через весь зал летит пачка "Данхила", ловким движением я словил её правой рукой. Выудив сигарету, зажимаю губами, на рефлексе копошась в кармане в поисках зажигалки. Оказавшись в моей руке, она снова перед моими глазами. С виду - простой металлический прямоугольник с откидной крышечкой, отливающий на своей поверхности такой серо-жёлтый свет люстры (да и любого источника освещения), на бензине прямоугольник. Но! Но... На боку латинскими буквами умелыми руками ровно, через точку выбито "R.I.C.K". Подарок моей невесты, Сидни, хороший подарок, зажигалка... Купленная за границей. У меня нет времени летать вместе с дорогой сердцу, это была её первая поездка в чужую страну, я отпустил её одну. Кто знает, что происходило там ближайшие две недели, некоторые советовали оставить Сидни дома. Объяснять, что она мне верна, каждому советчику я не стал. Хотя... Не пусти я её, не вертел бы сейчас эту уже ставшую для меня почти душевно-ценную вещь.
Я закурил. Блаженно успокоив свои ещё не вышедшие из потусторонней дремоты нервы ощутимой горлу затяжкой, через нос выпускаю дым, углубившись взглядом в тёмно-коричневый паркет, выискивая там, казалось бы, написанные для разговора слова. Потом медленно двинулся ближе к другу, шаркая каблуками ботинок.
- Прости.
Кидаясь этими короткими фразами, я, наверное, несколько урезал желание говорить со мной дальше, но мой настойчивый друг, отказываясь принимать от меня обратно сигареты, которые я протянул ему уже подойдя вплотную, так, что нас разделял только стол, заглянул в мои глаза.
- Рикки, что случилось? - заботливо спросил Билл, тоном, напоминавшим мне о детстве, когда отец видел меня точно обескураженным - всегда интересовался, в чём дело, с такой же интонацией, паузой и вот так ко мне обращаясь. Я вздрогнул, отводя взгляд, в отрешении стряхнул пепел в пепельницу, другой рукой отложил "Данхил" в сторону, опёрся на край стола и вздохнул - неглубоко, так, слегка.
- Иногда становится так грязно на душе, - признался я, затягиваясь. - Ты не расценивай моё поведение как проявление неуважения, нет, Билл, скорее молчанием я спасаю тебя от того, что не думая могу тебе наговорить, что, сам знаешь, бывает очень часто, грубо и резко. Временами без причины.
- Да, знаю, - кивнул мой друг, зачем-то ладонью проводя по лакированной поверхности стола слева направо, я, говоря честно, не думал, откуда здесь такая красивая офисная мебель, но под интерьер этой огромной комнаты она подходила замечательно, а стол играл одну из первейших ролей. Ловя себя на мысли, что в голове началось густиться очередное подобие задумчивости, тем более над всяким второстепенным, я открыл и закрыл глаза, прогоняя набежавшую рассудительность на ненужные сейчас темы. - Говоря больше - мы знакомы два года, Рикки, за это время даже к самому себе привыкнешь. Но в последнее время ты серьёзно изменился, говорю, как вижу со стороны - пора менять что-то в жизни, именно то, что тебя так выматывает.
- Не учи жить, - сердито бросил я, выпрямившись. Дым от курева, окутывая меня, хоть немного вернул сюда, в дом своего друга, где его забота казалась чем-то чужим, и тогда начинаешь недоумевать, за каким именно чёртом ты к нему пришёл.
- Не пытаюсь, то, как ты упрям, знает даже моя мать, - заверил Билл, улыбаясь, но судя по виду - совершенно другим мыслям. - Благо она не испытывала такое твоё качество на себе. А вообще, сейчас с тобой разговаривать трудно.
Он встал с кресла.
- Заварю кофе. Вот тебе и ещё несколько минут побыть в тишине.
Он пересёк эту огромную гостиную, пытаясь не задеть конечностями разный антиквариат, стоящий то на тумбе, то на длинном чёрном стеллаже, на столах, подставках, (даже на полу и то нашлось место для парочки увесистых вещичек, которые опрокинуть нельзя, но весьма возможно при столкновении пострадать самому). Мой собеседник скрылся за большой колонной, начинающей путь на кухню.
Я выругался и затушил сигарету. Свет от вмонтированных в высокий потолок ламп больно бил в глаза, а ведь ещё посреди помещения висела громадная люстра, зачем, спрашивается, если света и так хоть куда... Дизайн.
Несколько раз открыв и закрыв веки, я удовлетворительно подумал, что сегодня не ослепну, и подарит мне эту возможность всевышний далеко не скоро - надеюсь. Уже какой раз я навещаю Билла в его доме, и такого никогда не случалось, что бы мне было неуютно в любой части квартиры, кроме кресла, конечно. Но опуститься туда я не мог, хозяин дал мне всего несколько минут на размышления, которые, кстати, проскочили быстро, и не успел я толком подумать о чём-нибудь действительно весомом, мой друг осторожно поставил поднос с двумя фарфоровыми чашками на свой стол, демонстративно вдыхая аромат кофе.
- Свежак, Рикки, - заверил он. - Чёрное, без сахара. Как ты любишь.
- Благодарю.
Оно оказалось чем-то между тёплым и горячим, и так как пока остынет, я ждать не собирался, тёмная жидкость буквально влилась в меня всем сосудом, слегка обжигая горло и утекая вниз. Её горький, терпкий вкус поселился во рту, но это было приятнее, чем кисловатый остаток от выпитого кофе с сахаром. Билл зачем-то мусолилсвою чашку в руках, подержал навису, отпил пару глотков и вдруг спросил:
- Как Сидни поживает?
- У неё всё хорошо, - заметил я как бы самому себе и таким тоном, будто удивился вопросу. - Недавно снова вернулась из Европы. Довольная вся, от вверенных ей на отдых денег, естественно, ничего не осталось, зато как всегда прибавилось шмоток и парфюма.
- А откуда ты знаешь, что именно это доставляет ей такое удовольствие?
Я очень охотно кинул на Билла взгляд злого человека. Он пристально следил за мной, застыв в кресле с чашкой в руках.
- Ты грозен, как никогда, - констатировал мой друг.
- Знаешь, вопросы подобной тематики я оставляю без ответа, а тебе скажу только, что это, грубо говоря, дело не твоё, так что тебе совершенно не нужно беспокоиться. А если ты в очередной раз решил меня позлить - выбирай более удачное время, пожалуйста.
Тот вздохнул, делая вид виноватого, и хотя актёр из него был хоть куда, он и так сдал себя следующим вопросом, я даже не успел угадать, притворяется он или нет.
- Не понимаю, неужели трудно равнодушно ответить на вопрос друга? Ему тоже не безразлична твоя жизнь, не думал?
- Забываешься, - заметил я. - Мне такого внимания не нужно. Следи за собой, Билли, прошу... Тебе двадцать пять лет, я на год помладше, и если пользуешься правами старшего - пользуйся ими разумно, а в нашем случае можешь засунуть их куда подальше!
Я совершенно не собирался грубить, но так вышло. Порой слова сами так и летят, стремясь как можно весомее задеть человека.
Он хмыкнул.
- Подобные ответы я могу считать оскорблением?
- Считай их чем хочешь, - искренне отозвался я. - Но будь добр не лезть не в свои дела, а если и лезешь, то не терзай меня напрасно идиотскими предположениями.
- Ты назвал меня идитом?
Что мне было отвечать? Ничего, в том то и дело. Я только сокрушительно вздохнул, а потом чуть ли не умоляющим тоном попросил:
- Не придирайся к словам.
- Ладно. - Мой друг поставил пустую чашку на поднос и двинул его в сторону, скрестив руки на груди, откинулся на спинку кресла.
- Знаешь, завидую я твоей способности защищать свои интересы, - сказал он. - Даже если они глубоко личные и действительно в проблематичной ситуации, тебя как-то не тянет этим с кем-то поделиться. Чувство возникает, что ты думаешь только о себе.
- Ты назвал меня эгоистом? - Я комично вскинул брови.
- Возможно и назвал. - При этих словах меня аж передёрнуло, ненавижу выражения "возможно", "не знаю", "может быть" (хотя первое совершенното же, что и второе, просто в разной форме). Вставляя их в разговор, (по моему мнению), человек скорее рекомендует себя как нерешительного сумасброда и выражает свою простоту, особенно это заметно, наверное, при применении этих слов по отношению к серьёзному, солидному делу. И хотя наш разговор к такому не относился, неприятно было всё равно. Жутко.
- Мне просто захотелось обратить внимание на твоё ко мне отношение.
"Будь готов ко всему, в любой момент жизни тебя могут поставить раком" - говорил мне отец, когда было мне только лет семнадцать, и я поступал в институт. Мои мысли сейчас уловили тот момент, что победить и нагнуть меня до сих пор не удавалось и не удастся, во всяком случае, я буду бороться и не позволю этого никому, но гордым за свою жопу я от этого не стал, скорее, чувствовал себя самоуверенней всех, кто находился вокруг, вместе взятых.
Я всегда брал на себя самые, казалось бы, несогласованные и крупные дела, но прогибаться под их напором не собирался, и поэтому за мной всё время волочился длиннющий хвост ответственности, напоминая мне, что я для чего-то, да шагаю по этой земле, за что-то отвечаю, и, в конечном счёте - к чему-то стремлюсь. И с каждым новым, освободившимся для очередной работы местом я прибирал к рукам ещё более трудное и невыносимое, но сулящее выгоду, в принципе, никто без выгоды ни за что никогда и не взялся бы, только если по принуждению, или вынуждению.
- Что-то не так? - медленно поинтересовался я, нарушив молчание, в ходе которого Билл недовольно хмурился и покачивался в кресле, ожидая ответа. Получил, как видите, вопрос. Тут же перестал качаться и замотал головой.
- Не в том дело, Рик, - заговорил он. - Ещё раз обращаю твоё внимание на странное отличие между нами - я тебе готов душу отдать и делюсь всем, чем только можно... - "Кроме денег" - мысленно вставил я. - А тебе тяжело рассказать, почему ты ни в чём не уличаешь свою женщину из-за разных поездок!
Действительно, дружище", - говорю я себе. - "Ты делишься со мной всем, но в конце каждой из очередных делёжек из твоих уст всенепременно звучит просьба тебе помочь, естественно, обращённая ко мне. Как бы странно выглядело, если бы мы поменялись местами, и я бы попросил у тебя помощи в сопровождении Сидни в очередное путешествие, остерегая её от ненужных и неожиданных знакомств..." - Я невольно, печально улыбнулся собственным мыслям, даже чуть не рассмеялся, но воздержался. - "Ох...".
- Билл, - с упрёком говорю я. - Моя невеста отправляется в путешествия отнюдь не для того, что бы мне изменять. Тем более... - Я делаю внушительную паузу, ловя всю кульминацию предстоящего момента. Мой друг выжидающе пожирает меня глазами. - Тем более что она ездит не одна.
Тот округлил то, чем меня так сильно пожирал, но быстро справился с порывом удивления. Конечно, теперь он посчитает, что если я над ним так шучу и не говорю некоторые вещи сразу, мне теперь не стоит доверять. Пусть. Мне фиолетово, своих проблем не то, что бы хватает - даже с явным избытком.
Ну конечно, если я похож на дурака, отпускающего свою женщину одну за границу или хотя бы в соседний город, я бы куковал сейчас один, без той единственной, которая постоянно со мной, и ей совсем не надоедает то, что я редко бываю дома. Как говорим мы, русские - любовь зла, полюбишь и козла. Но, скорее всего, у Сидни на козла я вряд ли похожу, а если и похожу, у меня есть отговорка - козёл я работающий.
Одно из путешествий моей суженной чуть не закончилась как все бурные пляжные романы. Летала она тогда на Мальту. Эта поездка была её первой, и последней. Я имею ввиду, в одиночестве. Но я простил, душа, конечно, покачнулась, но всё быстро обрело прежнюю привычность, наши жизни сплелись после этого, видимо и судя по событиям, ещё сильнее. Дальше - интересней. Я познакомил Сидни со своей бывшей девушкой, которая недавно тоже сюда эмигрировала. Понятное дело, о том, что новая знакомая бывшая, я умолчал, да и Кейт очень попросил ничего не говорить. И вот уже как год дорогая сердцу разъезжает по миру в сопровождении своей лучшей подруги (очень уж сдружились), и та, как уже, наверно, все вы догадались, следит за моим благополучием именно тем, что не позволяет Сидни поддаваться последствиям лёгкого флирта с очередным знакомым мужчиной, а не позволяет потому, что после любви у нас с ней сохранились самые тёплые отношения, которыми по жизни мы желаем друг другу только добра. Но это, как оказалось, было излишним, моя невеста с мужчинами вела себя непринуждённо и гордо, так что там, между ней и Кейт, существовала только самая чистая дружба, безо всяких предостережений.
И у Кейт есть мужчина, Ларк, датчанин он по-моему, не вспомню уже сейчас... Но человек самой доброй души и отзывчивого характера, сам в этом имел честь убедиться, знаком с ним. Вот и как получается - с общего согласия двух знающих друг друга мужчин обе их вертихвостки раз в месяц покидают границы, в которых мы можем их достать... Ну, вертихвостками их назвать нельзя, я погорячился, надеюсь, не узнают.
- Тебе легче стало от правды? - спрашиваю, в упор смотря на Билла.
Он что-то пробормотал, невнятно, скороговоркой, угрюмо кольнул меня взглядом и крутанулся в кресле вокруг своей оси.
Я понимающе хмыкнул, вытащил из лежащей на столе пачки сигарету и снова закурил, с наигранным интересом рассматривая дым, который сам же перед собой выдыхаю. Это было несколько по-детски, но давало преимущество в том, чтобы ни о чём не задумываться и отвлечься хотя бы на это забавное занятие, иначе Билл опять может внезапно помешать потоку моих умных мыслей, тем более что я первым задал вопрос, на который не получил ответа. Вследствие таких внутренних убеждений в своей безоговорочной правоте я задымил сигаретой ещё усиленнее, блуждая в клубах импровизированного тумана, не густого, но успокаивающего и прячущего мою голову от всего остального.
- Мог бы и предупредить, а не издеваться над своим лучшим другом, - укоризненно произнёс Билл, высматривая мой глаза в дыму, так мне показалось. - Очень смешно.
"Ну конечно", - думаю я, - "Лучшим другом. Что-то ты высоко себя поставил, человек. В нашем возрасте мы уже не подразделяем друг друга на такие наивные личные квалификации, мы все друг для друга просто друзья, если конечно, можно ещё выделить у некоторых из людей друзей близких, с которыми связанно поистине много. Но ты для меня, Билли, не такой. Знакомый - да, очень хороший знакомый - тоже, приятный и ценный друг - можно и так сказать, но на лучшего друга с нашими постоянными, хотя и компромиссными, ссорами и недостатками, ты не тянешь. Все мои лучшие друзья знают, что, например, я родился в Москве, моё первое имя было Макс, а великолепный английский и французский у меня только от того, что об этом в своё время позаботился отец, да и у самого меня желание к таким знаниям было попросту огромным. Но ты, дорогой мой Билл, этого не знаешь".
Скажи всё это я ему вслух, не знаю, наверное, удостоился бы презрительного взгляда по типу "А я то думал то, а я то думал это...", вылетел бы из этой квартиры и не появился бы уже не только из-за такого обращения по причине моего высказывания искренней правды, но и из принципа - к подобным самодовольным друзьям, думающим, что в твоей жизни они занимают одну из первых позиций, не возвращаются. Такое почётное место нужно заслужить, а за двухлетнее знакомство я только и слышал просьбы помочь, и всегда, почему-то, даже не думал отказывать.
Если речь уже зашла об этом, человек я странный. "Помочь" у меня - слово, с которым связана цель моего существования. Я никогда не задумывался, почему стараюсь оказать поддержку каждому, кто о ней просит, иногда настолько наглым, что если в моей помощи усматривается хотя бы один малюсенький неправильный шаг, но всё равно всё заканчивается благополучно, не говорят "спасибо", не учитывая то, что я для них сделал в ходе всего процесса. Задаваться вопросом, лучше ли таким людям было бы без моей помощи - я не удручался этим, потому что знал ответ, но меня всегда угнетало то, что ещё остались такие неблагодарные сволочи.
- Знаешь, Рик, я завидую тебе даже два раза, - неожиданно признался Билл, правду говорю, до того неожиданно, что я мигом разогнал перед собой весь дым и затушил сигарету, ведь ожидал-то я, что мой "лучший" друг сейчас пуститься в длинный разъяснительный диспут, "как всё это с моей стороны не хорошо, но как это всё с моей стороны плохо". - Нашёл ты своё счастье, у тебя есть за кого побеспокоиться (если ты вообще когда-нибудь за кого-нибудь беспокоишься), есть кого любить, есть для чего жить... Твоих плюсов не перечислишь...
- Для чего ты это всё говоришь? - перебил я.
- Я удивляюсь твоей удачливой судьбе.
- Я не верю в судьбу, - говорю. - Всё, что случается за жизнь, мы предопределяем своими поступками. Иногда, конечно, на всё воля случая, но в большинстве своём всё полностью зависит от самого человека.
- Тогда чем я хуже? - спросил Билл с тоном надежды, будто я сейчас всё ему разъясню.
- Разрешаешь говорить открыто?
- Валяй, - бросил он коротко, и ударился во внимание.
- Билл, ты много рассказывал мне про свою жизнь, - начал я. - Ты много в ней проклинал, рассказывая. Тебе не нравилось, что у тебя богатейший в Нью-Йорке отец, добрая и красивая мать, и то, что всё у тебя есть. Тебе до сих пор вот это всё - твоя квартира, машина, личный самолёт, - не приносит удовольствия, и это притом, - я поднял вверх указательный палец, - притом, что ты нигде не работаешь. Билл, ты бросил колледж на втором году, не желая продолжать образование. По правде говоря - ты не добился ничего, всё для тебя делал отец, он и сейчас старается, чтобы ты не чувствовал себя обделённым. Какого ответа ты желал от меня слышать? Теперь понимаешь сам, в чём загвоздка такого твоего настроения?
Мой друг вопросительно скинул брови. Я вздохнул.
- Ты ничего не сделал сам, - объяснил я. - И поэтому сейчас всё тебе кажется бессмысленным, все окружающие, естественно, для тебя представляются победителями, а ты побеждённым, и начинается твоё занудство, а именно - ты начинаешь обсуждать чужую жизнь, которая либо красочней или успешней твоей, либо намного и намного хуже, при чём второго варианта гораздо больше, но при этом в этой худшей жизни у человека была цель, и он, не смотря на трудности и препятствия, каковые такую жизнь ему и сделали, не отчаивается, а живёт дальше. И ты прекрасно сознаёшь, что жить без цели не интересно, не эпично и нудно. Я не знаю ни одного человека, у которого не существовало бы мечты.
- У меня есть мечта.
Я замолчал. Билл сверлил меня взглядом, но, что удивительно, я не читал в нём осуждения за ранее сказанное, наоборот, в его глазах сверкал живейший интерес, который так и побуждал меня продолжить реплику.
- В чём же её суть? - спрашиваю.
Ответ не заставил ждать даже двух секунд.
- Полюбить.
Снова молчание. Я беру очередную сигарету в зубы, поворачиваюсь к столу спиной и подхожу к окну. Ну, сказал я как-то литотой - к окну. Здесь, в этой огромной комнате, вся стена была окном. Точнее она была просто стеклянной, эта стена, то есть её нормальной, обычно, бетонной разновидности здесь не было. В общем, все три стороны стены, выходившие на улицу - стекло, за которым в ночной темноте сверкают тысячи огней Нью-Йорка.
Нью-Йорк... Его небоскрёбы, такие огромные и высокие, наверно, должны спать, но сейчас они усыпаны жёлтым и белым светом, на отдельных этажах. Квартира Билла сама находилась на сорок восьмом этаже, родители позаботились, что бы жилище было большим и почти в центре мегаполиса, да ещё и прекрасным видом на сверкающий ночью город, хотя днём такой картины здесь не увидишь. Я только успевал удивляться одному - как моего друга с его деньгами до сих пор не застрелил какой-нибудь наёмник, с соседнего небоскрёба, например, - опрометчивые поступки Билл совершал очень часто, а иногда не специально, но мог кому-нибудь и насолить. Цель живёт прямо на виду... Чёрт, что это я...
Только сейчас я начал понимать, что желание погрузится в тишину пропало напрочь, кофе отбило у меня всякую охоту не то, что погружаться, - спать. Прикурив, делаю глубокую затяжку и, не разворачиваясь, говорю:
- Не понимаю, что не даёт тебе возможность полюбить.
В ответ тишина, в которой, видимо, Билл обдумывает, как ответить на такое неслыханное непонимание.
- Не понимаешь, а я и сам не понимаю, - признался он. - Каждая женщина, с которой я знакомлюсь и начинаю что-нибудь крутить, оказывается потом самолюбивой недотрогой, знаешь, будто я могу натворить с ней что-то противопоказанное её принципам.
Я беззвучно смеялся, стоя спиной и считая огоньки, что оказалось не столько интересно, сколько бесполезно.
- А хотелось бы найти ту, желающую отношений, и, по возможности, долгих и настоящих, - продолжал Билл. - Свой идеал, то есть.
- Билли, друг мой, - я поворачиваюсь и опять смотрю на паркет, задумчиво хмыкая, поднимаю глаза. - Ты знаешь не лучше и не хуже меня, что идеальных людей не бывает, даже в любви. Не важно, какая женщина ворвётся в твою жизнь, важнее, что бы она была солидарна в твоих намерениях и любила тебя таким, какой ты есть.
- Таким как есть меня никто не любит, - поспешил вставить тот. - Кроме родителей...
- Притворяться тоже не дело, - убедительно констатирую я. - Ни к чему хорошему не приведёт, рано или поздно притворство в чём-нибудь проясниться.
- Тогда моя мечта, кажется, неосуществима.
- Это Нью-Йорк, здесь возможно всё, - повторяю я известную фразу.
Молчание.
- Но объясни мне, в чём моя проблема, - настаивал Билл. - Я же богат, красив, с умом тоже не в разводе, вроде... Какие ещё мужчины девушкам нужны?
- Любящие, - тихо говорю я. - Ты когда-нибудь испытывал такое чувство, как любовь?
- Испытывал, не считай меня бесчувственным подонком, - обижается мой друг.
- Вот и проблема, наверное, в том, что взаимностью женщины тебе не отвечали.
- Мне отвечали взаимностью в молодые годы, - возражает Билл.
- Дружище, - умоляюще простонал я. - Ты нашёл, чего вспомнить! Тебя не нужно просвещать в том, что между любовью той и любовью этой разницей стоят около десяти разных категорий, и два по времени отдалённых чувства различаются именно категорически! Почему же ты тогда не сохранил взаимные отношения с кем-то по сегодняшний день?
- Не получилось.
- Вот, оказывается, причина в тебе, - заключил я.
Похоже, ему было достаточно, потому что он замолчал. Мне даже показалось, что дискуссия окончена, когда прозвучал очередной вопрос.
- И что мне делать?
Не оставалось ничего другого, как плюхнуться в кресло напротив Билла и пожать плечами.
- Я несколько раз видел, как ты обращаешься с женщинами, - сказал я. - Ты много мне так же про это рассказывал, и поверь - на любовь это не похоже, Билл, это флирт, это можно назвать как угодно, но никакого проявления искренних чувств я не улавливал в твоих рассказах. Романтика - да, она была всегда и везде, но именно когда её много - это явный и точный признак коротких отношений, потому что это потом очень надоедает женщинам. Я просто считаю тебя авантюристом, который гоняется за тем, что у него не получается, и постоянно ищет приключений на свою задницу, и лезет, куда ему совершенно не нужно, по правде сказать - у тебя не получается ничего, кроме как проявлять свою корысть по отношению к другим.
Какой раз за эту ночь повисла напряжённая тишина, главным ощущением было, что из этого дома она никогда не выйдет, и постоянно будет наступать в выбранные ею моменты. Билл застыл, углубив взгляд в точку стола, наверное, ему казалось, что именно в той точке можно как-нибудь от меня пропасть, раз есть глубина и её можно искать. Я тоже молчал, но это молчание выражало только финиш всего разговора, и больше ничего.
Зазвонил мой телефон.
Я вытащил свою "Нокию" из левого кармана брюк, глянул на дисплей. Выскочила надпись "Boss" и одиннадцать цифр номера. Звонил шеф.
- Извини, - бросил я и встал, отойдя к окну, на ходу нажал зелёную трубку и приложил телефон к уху, произнося привычное: "Слушаю, господин Шорк".
- Рикки, малыш! - послышался радостный возглас человека, который принял меня на работу те же два года назад, и сейчас ничуть об этом не жалел. Он почти всегда называл меня малышом, что поделать, почти вдвое старше меня, энергичный и неутомимый, не пьёт, не курит, счастлив в браке, называть меня уменьшительно ласкательно врезалось в его ритуал приветствия по отношению ко мне, конечно, мой шеф мне в отцы годится. Тем более я его подчинённый, кто ему запретить это делать? - Ещё не спишь?
- Не получается, - улыбаясь, говорю я, не зная, куда деть окурок докуренной сигареты, и, поразмыслив, решил держать его в руке. - Я сейчас вообще в гостях, сэр, размышляю и доказываю.
- Нет, ты меня не так понял, - опять, смеясь, заметили из трубки. - У меня очень хорошая новость, которая именно тебя, несомненно, порадует.
- Я готов её выслушать, - навострился я, такой интригующий тон моего босса всегда сулил что-то хорошее.
- Так вот, малыш, - продолжил тот. - Наши английские друзья, если ты помнишь, ну, те, с которыми ты обсуждал недавнюю сделку и которые согласились подумать, хотя мы задвинули им такие условия, что никакая нормальная фирма подобный вздор не примет. - Он рассмеялся. - В общем, они прислали ко мне человека и известили, что на всё согласны.
Я даже присвистнул, представляя, что это даёт всей нашей организации.
- Но что тут интересного для тебя, сейчас скажу, - прокашлялся шеф. - Я решил дать тебе отдохнуть, с учётом того, что ты недавно для меня сделал. Англичанам нужна для подготовки всех документов неделя, а то и две, так что смело можешь отправиться в коротенькое путешествие, только не одному, не хочу тебя где-нибудь потерять. - Он снова издал смешок. - Короче отдыхай, малыш, пока ты нам не требуешься, да, и если честно, весь наш штат сотрудников сейчас расслабиться, кроме бухгалтерии. Только не забывай старика, звони почаще. Удачи, Рикки.
- Благодарю вас, шеф! - только и успел выкрикнуть я, но трубку уже повесили, и разговор оборвался. Я, в приступе неслыханной радости чуть не подпрыгнул, но взял себя в руки, представляя, как к такой новости отнесётся Сидни. Слетаем с ней куда-нибудь одни, наконец-то, к моим родителям в Москву, например, а то всё время за границей порознь оказываемся...
Подойдя к столу, затушил сигарету, но всё хорошее настроение мигом испарилось, едва я взглянул на Билла.
Он был бледнее, чем сама смерть, хотя правда ли смерть бледная я не видел, просто так выражаются. Мой друг сидел в той же позе, в которой я его оставил, никаких изменений я не заметил.
- Билл...
(молчание).
- Билли... - я постучал костяшками пальцев по столу.
Он поднял на меня глаза. Я взглянул на свои швейцарские часы, которые показывали полтретьего ночи.
- Я пойду, друг, - говорю. - Уже поздно, да и новость у меня хорошая, поспешу домой, Сидни уже голову ломает, куда я пропал.
Билл кивнул, привстав, протянул мне руку. Я крепко её пожал, потом бросил взгляд на сигареты, лежащие тут же, поодаль от меня.
- Можно? - показав на них, спросил я.
- Конечно, - улыбнулся тот.
Я загрёб пачку себе в руку и положил в карман брюк, после чего прошагал мимо стола, осторожно ступая по белому персидскому ковру, и уже углубился в коридор, направляясь к входной двери. Но потом я остановился.
Рука Билла потянулась к выдвижному ящику в столе, когда я вернулся и посмотрел на него, руку он быстро отдёрнул.
- Друг мой, только не делай больше глупостей, ближайшие две недели меня не будет в городе, и помочь я не смогу, разве что морально, ты знаешь - я с тобой.
- Не беспокойся и спасибо, Рикки, - снова улыбнулся Билл. - Отдыхай, всё будет отлично. Пока.
- Пока, - проговорил я, уже на ходу в коридоре, снимая свою куртку с крючка.
Рука Билла выдвинула ящик и извлекла оттуда пистолет - французский дуэльный Шобер конца XVIII века, калибра 12,7 - 15,7 миллиметров, заряженный, как уже ясно, антиквариат, но ещё функционирующий, хотя это противозаконно...
Я захлопнул массивную дверь в квартиру Билла, она автоматически закрылась. Мои мысли блуждали где-то далеко, внизу на подземной парковке меня ждал мой "Мерседес", а дома любимая женщина. Я смирился с тем, что сейчас по ночному городу ещё полчаса добираться до дома, и почему то свернул на лестницу, решив пробежаться вниз с сорок восьмого этажа.
Через четырнадцать секунд после хлопка двери раздался выстрел.
Стоя тогда у окна и думая о наёмниках и глупых предположениях убийства своего друга, я и не предполагал, что он сам станет своим снайпером, единственным противоречием здесь являлось только то, что снайперы не целятся в самих себя. Записку, которую я найду в пачке "Данхила", прихваченной мною со стола, я прочитаю только через день, когда сигареты закончатся, а я уже буду в аэропорту Москвы.
Я умер через двенадцать лет после этого случая, от инсульта. Оказывается, Билл написал предсмертное письмо и своим родителям, прося отца передать его квартиру мне. Я оставил этот дом как память, закрыв его на время и планируя передать своему сыну, который родился у Сидни годом позднее смерти Билла.
И даже в последние дни своей жизни я вспоминал то, что было написано в той записке, и случай, когда мой друг покончил с собой через четырнадцать секунд после моего ухода.