Она снова в Вильно. Два долгих, и два таких коротких месяца, наполненных безграничным счастьем. Не важно, что за окном трещит декабрьский мороз, и горничная, которую временно нанял Станислав, ленива и плохо справляется со своими обязанностями; что от дядьки из дома нет ни слова в ответ на ее покаянное письмо, и она потерялась в догадках, сумел ли он ее понять и простить, или еще сердится. Эти мелочи не важны, когда на сердце весна. Боже, как хорошо, что жизнь повернула в правильное и столь желанное русло. В прошлом остались суровые мужчины, выкравшие ее из Мостовлян, и хутор лесника, и полтора года тоски, безнадежности и уединения. Она словно склеила неинтересные страницы в книге, которую читала, чтобы никогда к ним больше не возвращаться. Даже собственное венчание Бася спустя какое-то время вспоминала, как мимолетный сон, потому что слишком скоропалительным оно оказалось. На следующий день после церкви и скромного свадебного застолья под крышей лесничего, они со Станиславом распрощались с его суровыми спутниками, с Винцесем и молодыми паненками. Когда она спросила у Станислава, куда направляются мужчины, видя, как Рыжий Лех и двое других садятся в седла, он ответил, что у каждого из них, кроме Лешека есть семья. Жена и дети, о которых они заботятся и которых давно не видели. Его товарищи разъедутся по домам до той поры, пока в их услугах не возникнет новая необходимость.
- Куда же поедем мы? - задала следующий вопрос Бася, наивно заглядывая в глаза мужа.
- В Вильно. У меня накопилось дел, которые необходимо решить, моя дрога, - безрадостно ответил Станислав, и она не стала продолжать расспросы, потому что чувствовала, о делах с ним не стоит заводить разговор. Все в чем он мог или хотел признаться, он сказал в ту ночь, когда они стояли во дворе хутора лесничего.
- Ну, а потом, пани Яновская...! - продолжил он, заговорщицки подмигнув, намекая на некое приятное продолжение их пребывания в Вильно, и Бася опять загорелась желанием непременно выяснить, что же случится потом. К немалому огорчению, столько не билась, ничего по существу так и не смогла вытянуть из него. "Узнаешь, когда приедем. Потерпи немного", - твердил Станислав всякий раз, едва она начинала интересоваться планами на будущее. Терпением ее бог не наделил. От неопределенности по ночам раскалывалась голова, домыслы нагромождались один на другой, как Вавилонская башня, но, в конце концов, ей пришлось смириться с упорным молчанием Станислава и надеяться, что он знает, что делать дальше и как им жить.
К тому же, Станислав обнаружил неожиданный способ, с помощью которого мог отделаться от потока вопросов, которыми его порой засыпала Бася. Он стал обращаться к ней официально, желая подчеркнуть ее изменившийся жизненный статус и немного подразнить девушку, видя как та смущается, слыша непривычное для слуха новое имя. Она сперва краснела, потом начинала злиться и, надувшись, отставала от него с расспросами. Ну, какая она пани Яновская! Она не раз повторяла это Станиславу, когда он нарочито церемонно брал ее за руку, раскланивался перед ней и, желая и дальше паясничать, подхватывал за талию и проводил ее по кругу в мазурке под собственный аккомпанемент "ла-ла-ла". Бедные постояльцы комнат, снимавших их под покоями молодой пары, не переставали удивлять, чем могут заниматься двое с таким шумом, отчего с потолка на пол и головы усталых с дороги людей сыплется труха. "Пани Яновская, пани Яновская", - дразнил Басю Станислав, как десятилетний мальчик, и в такие моменты его лицо озаряла и вправду задорная мальчишеская улыбка, а в синих глазах появлялись насмешливые бесовские огоньки. "Не говори мне. Хватит", - сердито кричала на него Бася, и доведенная до бешенства баловством, топала ногами, или же хватала подушку, кидаясь свирепо на не умолкающего великовозрастного озорника. Получив периной по уху или в груди. "Я отомщу тебе за тот кусочек грязи, которым ты в меня бросила когда-то", - кричал он, и не желая оставаться в долгу, стремительно возвращая подушку ее владелице. Под пронзительный девичий визг убегающей в поисках спасения Баси, он настигал ее, хватал в охапку, укладывая на кровать, где после изматывающей борьбы, Станиславу удавалось закрутить ее в покрывало. После подобных баталий, какая-нибудь нерасторопная служанка по просьбе постояльцев, жалующихся на шум и крики, забыв постучать, заходила в дверь и видела картину: в разоренной комнате молоденькая пани с растрепанной прической, в которой застряли куриные перья, лежала спелёнатая в капу. Верхом на ней сидела пан, который вынимал эти самые перышки из ее волос, не забывая при том, щекотать пани перьями нос и шею. Та заходилась от приступов истерического смеха, пищала и брыкалась торчащими из капы ногами.
Однажды Бася на коридоре постоялого двора столкнулась с пожилой еврейской парой, путешествовавших с ними в одном дилижансе до Вильно. Женщина подошла к ней и взяв под руку, доверительным тоном спросила:
- Милочка, скажите, муж вас обижает?
Обескураженная Бася не сразу нашла, что ответить переживавшей за нее даме. Густо покраснев, она смущенно ответила:
- Нет. С чего вы взяли.
- Ну, как же!? Из вашей комнаты часто слышны крики.
Бася готова была сквозь землю провалится.
- Нет, нет. Вы не правильно поняли. Мы просто веселимся.
- О!
Под сей шокированный возглас девушка поторопилась скрыться в своем покое, чтобы избежать дальнейших расспросов.
- Муня, скажи мне,- сказала пожилая еврейка, обращаясь к мужу, - Разве так веселятся люди?! Я думала, они дерутся.
На что ей муж со снисходительным вздохом ответил:
- Софа, после таких драк обычно через девять месяцев появляются дети.
- Боже мой, куда катится этот мир. Какая невоспитанная нынче молодежь, - сокрушённо ответила жена, думая, что в пору ее молодости все было по иному, тихо и степенно.
Хоть убейте, Бася не представляла себя в роли пани Яновской. В ее понятии "госпожой Яновской" являлась мать Станислава, графиня Гелена: немолодая, высохшая словно изнутри, женщина, умная и холодная, напоминавшей Пиковую даму из потрепанной карточной колоды, валявшейся в ящике стола пана Матэуша. Глядя на себя в зеркало, и любуясь собственным цветущим личиком, блестящими глазами, и постоянно блуждающей по губам счастливой улыбкой, Бася никак не могла свыкнуться с мыслью, что отныне и к ней люди станут обращаться так же, как к свекрови. Неожиданные перемены в тихой и скромной жизни сироты ни как не хотели укладывать в ее голове. Расхаживая важным шагом по комнате на постоялом дворе, в новом дорожном костюме черного цвета, в тепленьком ярко-красном бурнусе на ватине, и в такого же тона шляпке, подбитой мехом куницы, которые сразу купил ей Станислав, как только они очутились в городке, названия которого она спустя два месяца уже и вспомнить не могла, любуясь тонким обручальным кольцом, блестевшем на пальчике правой руки, Бася раз за разом убеждала себя, что все это ей не снится. Порой даже щипала себя за запястья, чтоб лишний раз удостоверится в правдивости всего происходящего с ней. Наблюдавший за ней Станислав, удобно устроившийся в старом, протертом кресле у окна, насмешливо улыбаясь, заметил:
- Как мало женщине нужно для полного счастья. Несколько модных обновок, и вот - она уже выросла в собственных глазах.
Не смотря на звучавшую в его словах иронию, Бася видела в блестящих синих глазах искреннюю радость от произошедшей в ней перемены. Бася и раньше была красивой, но ее красоте не хватало достойного обрамления. Одежда, которую приобрел Станислав, хоть и была куплена в магазине готового платья, но сидела на ней так, словно для одной ее и была пошита. Яркий бурнус отлично подходил к смуглому цвету лица, а кокетливая, сотворенная по последней парижской моде, как утверждал торговец, шляпка, выгодно оттеняла темные волосы. Но, возможно, дело было не столько в обновках, сколько в невидимом глазу сиянии, исходившем от счастливой девичьей улыбки, от лучистых глаз, сквозившем в каждом ее движении и взмахе ресниц. Любовь и счастье делают с человеком удивительные превращения, которые не под силу ни одному волшебнику.
В такие мгновения Станислав, наблюдавший за восторженной дифелядой новоиспеченной пани Яновской по убогому покойчику на постоялом дворе, приближался к пониманию истинного человеческого счастья, которое не купишь ни за какие деньги. Глядя, как она крутится перед старым зеркалом, кокетливо улыбаясь собственному отражению, как вызывающе вздернут носик, точно она уже примеряет на себя вместе с одеждой маску вельможной госпожи, ему хотелось смеяться и плакать. Он ничего не мог ей дать ныне: ни достойного содержания, ни положения в обществе. Как не мог обещать и спокойной жизни. Единственное сокровище, которым он располагал и положил к ее ногам, была его любовь и горячее желание изменить, улучшить их положение, чтобы обезопасить это большое, доверившееся ему дитя, от суровой будущности.
Бася вспомнила, что первым делом, после того, как Станислав выяснил на станции, когда ожидается ближайший дилижанс в сторону Вильно, он продал двух лошадей местному перекупщику.
Глядя, как легко он расстался с конями, девушка не смогла сдержаться, чтобы не спросить, куда исчез прекрасный вороной жеребец, на котором Станислав ускакал из Мостовлян.
- Его больше нет. Год назад сломал ногу, когда брал очередной барьер, - коротко и без подробностей пояснил Станислав. В глазах у молодого мужчины появился подозрительный блеск. Бася отлично помнила, что Яновский и конь являли собой неразделимое целое. Лишь изредка он ездил в коляске, почти всегда предпочитая верховую прогулку на любимой лошади комфортному перемещению в экипаже. И еще она помнила, как легко перескакивал вороной через препятствия. В воспоминаниях, словно это случилось сегодня, она видела стремительно несущееся туловище жеребца, управляемое властной рукой хозяина по саду Бжезинских, грациозно преодолевающее сельские плетни. Конь птицей летал среди луговых цветов и трав, когда Станислав взял ее на прогулку к дубам, растущим подле разрушенного монастыря. Не могло породистое и выносливое животное не с того не с сего сломать ногу. Бася пробовала убедить себя в правдивости объяснения, прозвучавшего из уст мужа, но из этого ничего не получалось. Видимо, с конем произошло нечто нехорошее, думала она, о чем Станислав не хотел говорить. И на ум приходило предположение, от которого ее кидало в дрожь. Она пристально смотрела на человека, недавно ставшего ее мужем, и давно успевшего прочно занять место в ее сердце. Но лишь сейчас Бася в полной мере открыла для себя, насколько он для нее важен и дорог, и если с ним что-нибудь случится, она просто не могла представить, как подобное пережить. За долгие месяцы, что они были порознь, Станислав утратил былую беспечность и лоск салонного кавалера. Вместо потерянных качеств в облике молодого мужчины проступила жесткость, так же, как и в манере держаться и говорить, а в глазах появилась горечь. Но Басе таким он нравился намного больше. Их объединило ныне нечто гораздо большее, чем простые признания и знаки внимания, свидания в саду и поцелуи, оставшиеся в прошлом. Сейчас их соединила одна на двоих дорога в жизни, оторванность от прежних привычек и старых друзей, участь изгнанников. Все чем были, что имени, осталось позади, и единственное, что оставалось, казалось незыблемым - это чувство, от которого сильнее бились их сердца, загорались глаза, когда они смотрели друг на друга. Чувство, мешавшее спокойно дышать, вызывавшее слезы на глазах Баси, когда Станиславу случалось отлучаться в дороге, чтоб решить насущные вопросы с ночлегом и пропитанием. Он уходил, и ей казалось, что от нее отрывают кусочки кожи. Будь ее воля, она бы и на секунду не расставалась с ним, следуя по пятам, как тень.
С неожиданно обретенным счастьем, нахлынула и тревога, странное ощущение хрупкости и ненадежности их жизни. "Нет, - думала Бася, часто просыпаясь среди ночи от странного внутреннего толчка, настороженно прислушиваясь к завыванию ветра за окном, к шуршанию и возне мышей в глубине тонких дощатых перегородок, - Не может быть настолько хорошо, что в это даже не верится. Страшно, что я настолько счастлива. Страшно, что однажды я проснусь, и окажусь на своей узкой кровати среди скудной обстановки спальни в доме Бжезинских. И его не будет рядом. А Марыся подойдет к кровати и скажет, что мне все привиделось в бреду, как в ту ночь, когда я видела свою мать".
Несколько раз в полудреме Бася видела, что Станислав тоже просыпается среди ночи. Он испуганно вскакивал на кровати. Намокшие от пота волосы липли лицу. Как слепец, еще находящийся под властью привидевшегося ему сна, он на ощупь искал в ворохе покрывал ее тело, нащупывал его рукой через плотную ткань, и только после того, как пальцы касались теплой женской кожи, с легким вздохом мог откинуться на подушку, или же наоборот, прижимался тесно грудью к ее спине, желая убедиться, что она никуда не исчезла.
Порой Басе казалось, что Станислава его мучит бессонница. Засыпая в объятиях мужа, она видела его задумчивый, устремлённый на взгляд на себя, а утром, когда солнце еще не успевало подняться, открывала веки, и снова видела его бодрствующим, тихонько лежащим рядом. Он смотрел на нее своими синими, полуприкрытыми ресницами, глазами и осторожно перебирал пальцами пряди ее волос. Басю пугало подобное поведение, и однажды она сказала ему об этом. И тут же получила шутливый ответ:
- Пани Яновская. На что вы жалуетесь? На то, что муж от любви к вам сходит с ума, и лишился остатка покоя при виде красоты, которая всецело принадлежит ему одному? Будь мы в усадьбе отца, мы не могли бы позволить себе роскоши уединения. В нашей семье не принято выражать чувства не только на людях, но даже в супружеской постели. Как, впрочем, и женится по любви. И поскольку я нарушил священное табу, мой отец, скорее всего, меня не простит. Мать до конца дней станет твердить, какую глупость я совершил, а любимый братик наконец-то почувствует радость, что хоть в чем-то меня превзошел, женившись на девушке своего круга. Но это к лучшему, mon amour. Живя вдали от моих родственников, ты сможешь избежать многих неприятных вещей, которые тебе, равно как и мне, вряд ли, пришлись бы по вкусу.
- Каких вещей?
- Ну, например, спать в разных спальнях, - Станислав выразительно приподнял одну бровь, - Прятаться от глаз вездесущей прислуги, гостей, родственников лишь для того, чтобы просто сорвать маленький поцелуй; выслушивать за семейным трапезой ежедневные перебранки графа и графини, нытье старшей невестки и мужественно терпеть похотливые взгляды моего братца Михала. И еще множество других неприятных моментов, от которых я хотел бы тебя полностью оградить.
Бася догадывалась, что он имел ввиду, говоря о неприятных моментах. Больше всего на свете Станислав хотел бы оградить ее от презрения и ненависти семьи, от ранящих сердце слов и упреков в адрес той, которая ни положением в обществе, ни происхождением, ни связями, не вписывалась в узкие рамки достойной избранницы на роль супруги одного из Яновских.
- Когда-нибудь я улажу дела и мы, возможно, наведаемся в Бельцы. Но для этого необходимо время, - говорил Станислав, и она понимала, что вряд ли подобное когда-нибудь случится. Он скорее подбадривал ее и настраивал на оптимистичный лад, чем на самом деле собирался появиться на пороге материнской вотчины рискуя попасть под арест.
- Ты писал семье? - поинтересовалась Бася.
- Ни разу. Вначале я надеялся на помощь отца. Думал, что его влияние поможет решить вопрос дуэли. Но после в том отпала нужда. Поединок со штабс-капитаном - детская забава по сравнению с тем, во что я ввязался после своего отъезда. Я не хочу возвращаться ни в Мостовляны, ни в Бельцы. По крайней мере, пока. Раньше не хотел, потому что думал, что все напрасно, и отец мне ничем не поможет, а сейчас не желаю, потому, что есть что терять. Не хочу, чтобы они мыслями и намерениями испортили в который раз мою жизнь.
Однажды, на последнем перегоне, когда до Вильно оставалось верст сорок, Станислав снял комнату на мансарде постоялого двора. В большом помещении, служившем ресторацией и вестибюлем, было полно народу. Смотритель с порога предупредил, что кухарка у него всего одна, и потому ужин заказывать желательно заранее, как и место за столом, чтобы не остаться на ночь с пустым желудком.
Оставив Басю в комнате, Станислав спустился, чтобы оплатить постой и занять места за столом для позднего ужина. Уставшая и продрогшая после дороги, Бася могла бы не раздеваясь, как есть, в бурнусе, шляпке и сапожках, упасть на узкое ложе, стоявшее у обшитой досками стены, и предаться блаженному сну. Путешествие, подходившее к концу, ее вымотало. Низ спины болел от ежедневной участи сидеть на жесткой скамье дилижанса, голова раскалывалась от нудных разговоров попутчиков, а ноги и руки окоченели от мороза.
Но подозрительность взяла верх над усталостью. Сбросив верхнюю одежду на стул, она стала осматривать пол и белье на кровати, разыскивая мелких козявок, которыми так славились местные станции и постоялые дворы. Только удостоверившись, что блохи и клопы не помешают отдыху, потому как она их не нашла, Бася смогла с облегчением вздохнуть. За восемь лет учебы в пансионе, она успела изучить все прелести дорожной жизни, начиная с нечистой посуды, подозрительного варева, которым кормили постояльцев на "ямах" и, заканчивая кишащими от блох, клопов и тараканов закутками, где доводилось ночевать небогатой воспитаннице бернардинок во время редких наездов на хутор дядьки. Если и научили монахини ее чему-нибудь, кроме домоводства, манер и наук, так это чистоплотности. Иная благородная пани может могла бы стерпеть, если у нее по ноге скачет пузатая рыжая блоха, но Бася - никогда. От одной только мысли, что с ней может приключиться подобная неприятность, у девушки брезгливо морщился нос.
Подобрав плащ Станислава, который он в второпях оставил на кровати перед тем как уйти, она хотела повесить его на стоящую в углу вешалку, но пальцы, скользнув по мягкой меховой подкладке, нащупав большое уплотнение в нагрудном кармане. За ней не водилось привычки выворачивать содержимое чужих карманов и кошельков, даже если они принадлежали пану Матэушу, тетке или собственному мужу. Бася считала, что подобное занятие ставит под сомнение доверие к человеку. Еще будучи ребенком и зная, что у дядьки в пиджаке всегда лежат лесные орехи, конфеты и иные сладости, она не могла переступить через запрет, который с ранних пор внушила ей мать - никогда не рыться в чужих вещах. "Милая, этого нельзя делать. Человек может не правильно тебя понять и обидеться, или же сильно разозлится. Вытаскивая не принадлежащие тебе вещи, можно заработать неприятности", - поучала давным-давно Марыля маленькую дочурку, и для примера читала ей историю о любопытной девушке, которая едва не лишилась жизни, открыв маленькую дверцу, которую нельзя было трогать. "Синяя Борода". Пятилетняя Варя не слишком понимала суть страшной сказки. Ее больше интересовало, спасут ли братья свою сестру от злого мужа, и почему у мертвых жен Синей Бороды не было голов. "Мама, -возмущалась девочка,- Тетенька ведь не смотрела в карман своего мужа. Она открыла дверь, которую он запретил отпирать". "Порой заглянуть в чужой карман или сумку и открыть дверь, которую стоило оставить запертой - одно и то же, - разъясняла Марыля неразумному дитяти. - Чем меньше мы знаем, тем крепче спим, дорогая. И голова всегда остается на месте".
С той поры минуло много лет, и ни разу у Баси не возникало желания ознакомиться с содержимым чужих карманов или покуситься на добро, которое не принадлежало ей. Изредка, идя на уступки воспитанию, она позволяла себе подслушивать у двери разговоры домашних, мысленно прося у бога прощения за свой мелкий грешок, но до большего опуститься ей не позволяла совесть.
Бася держала в руках плащ, разрываясь между мучительным желанием совсем немного поступиться принципами, и страхом, что Станислав может обнаружить посягательство на свое имущество. "Он ничего тебе не рассказывает, - шептал в душе голосок. - Что из того, если ты узнаешь о муже немного больше, чем он хочет тебе показать. Ну, же давай! Неужто тебе не интересно?"
Взвесив в душе все "за" и "против", Бася сдалась. Любопытство пересилило муки совести. Неловким движением она перебросила плащ с руки на руку, чтоб удобнее было приоткрыть карман и заглянуть в его глубь, но мягкий мех выскользнул из пальцев и упал на пол, разбросав по половицам содержимое плаща. Веером разлетелись бумаги, деньги и новенькая не вскрытая карточная колода. От удивления у нее вырвался возглас. Под ногами лежала не мелочь, как вначале ей показалось, а хрустящие сотенные купюры. Глаза метались от одной бумажки к другой, и чем дольше она смотрела, тем больше переставала верить собственному зрению. "Да тут тысячи две будет", - ошарашенно подумала она, поднимая с пола деньги. Отродясь она не держала в руках такое количество денег, и даже не видела никогда. Дрожа всем телом от волнения, она сложила ассигнации в стопку, а после аккуратно запихнула ее назад в карман плаща, украдкой посматривая на входную дверь. С минуты на минуту должен был вернуться Станислав. Что он мог подумать о ней, застигнув врасплох ползающей по полу на коленях?! Внимание Баси привлекли бумаги. Паспорт. Еще один паспорт. Разрешение на выезд за границу. Свидетельство о рождении. Бася перебирала документы, не совсем понимая, чьи они. Помимо единственного внутреннего свидетельства, в котором стояло имя Станислава Яновского, остальные бумаги принадлежали человеку, которого она не знала. Некий граф Штерн.
Не успев как следует подумать, что означает ее находка, и почему чужие паспорта Сташек носит с собой, она услышала в коридоре шаги. Сумела лишь быстро вложить документы назад в карман, как дверь в комнату распахнулась и Станислав, переступивший через порог, остановился, пристально глядя на сидевшую у его ног Басю. Она застыла на месте, удрученно опустив глаза. В руках по-прежнему оставался плащ, который она прижала в груди, а рядом с подолом черной юбки лежала колода карт. "Вот, черт!", - едва не сорвалось от досады ругательство с губ. Попалась все же!
Станислав принес букет. Пристыженная, Бася едва взглянула на цветы, когда он молча помог ей встать, осторожно поддерживая за локоть, отряхнул от пыли и повесил на вешалку свой плащ, и так же, ни произнеся ни слова, подобрал карты с пола, положив их на маленький столик у кровати. Без сомнения, лихорадочно соображала Бася, он догадался, что рылись в его вещах. И повисшее между ними молчание только подтверждало сей факт.
- Я не хотела, - пролепетала едва слышно она, пытаясь найти сколь-нибудь вразумительное оправдание своему непростительному поступку. Чем больше она придумывала, чтобы такого соврать, тем меньше подходящих идей приходило в голову. Боясь поднять глаза и посмотреть в лицо мужа, она совсем притихла, как нашкодивший ребенок, внимательно рассматривая кончики своих новых сапожков. Щеки вспыхнули ярким румянцем. - Я... Плащ упал на пол и подняв его...
- Посмотри, что я принес.
Станислав кончиками пальцев приподнял ей подбородок, чтоб показать свой подарок. Перед глазами Баси вспыхнул ярким заревом букет красных цветов. Боже, это была герань! Та красивая, огненная герань, что бросилась ей в глаза своим буйным цветением посреди ноябрьской стужи, когда они со Станиславом вошли с мороза в пропитанное запахами жаркого и табачного дыма помещение станции. Вазон стоял на подоконнике в зале, радуя глаза посетителей и постояльцев красотой и обилием цветов на тонком кривом стебельке. Она даже остановилась, чтоб полюбоваться им, а хозяин, заметив интерес девушки, выпятил грудь в суконной безрукавке и с гордостью заявил:
- Самая лепшая мушката (местное, диалектное название пеларгонии, герани) во всем уезде, панна.
Бася, целиком поглощенная созерцанием понравившегося вазона, не придала значения, что станционный смотритель обратился к ней, как к девице, до того ей понравился цветок. Наверняка, в уезде сыскалось бы немало обладателей гераней, которые могли бы оспорить столь смелое заявление, но пререкаться она не стала. Пусть будет самой лепшей. Ведь действительно красиво цветет.
И вот, эту красоту Станислав принес ей в подарок.
- Извини, милая, но ничего лучшего в здешних местах не нашлось, - неожиданно смущенно произнес он, протянув сорванные и обернутые в плотную бумагу цветы. - Я подумал, что тебе было бы приятно их получить, потому что видел, как ты ими любовалась. Увы, пришлось срезать, потому что хозяин наотрез отказался продавать цветы вместе с горшком.
- Это ничего, - с большой долей облегчения ответила она, почуяв, что гроза миновала, - В дороге они все равно бы погибли от холода. Очень красивые. Merci, ma chérie.
Забрав у мужа из рук цветы, Бася чмокнула его в щеку, и отнесла на стол их на стол. Осторожно опустив букетик в стакан с водой, она посмотрела на карты. Ах, и почему она такая растяпа! Упустить из виду колоду, которая просто кричала о недостойном женском любопытстве! С тяжелым вздохом она перевела глаза на Станислава. Он снова молчал.
В ту ночь Бася так и не сумела уснуть. Сон не шёл, как она не старалась закрывать глаза, считать до ста и обратно. Вертелась в постели, прислушиваясь к звукам погрузившейся в спячку станции. Мысли, как рой растревоженных пчел, не давали ей покоя. Станислав, чьё ровное дыхание она слышала подле себя, за весь вечер не сказал и трех десятков слов. Он, как казалось, раздумывал о чем-то важном, ибо на сосредоточенном и хмуром лице то и дело мелькали отголоски внутренних эмоций. Если же за ужином, если к нему обращался кто-то из обслуги, он отвечал невпопад, или переспрашивал то, что ему говорили. Впервые за время пути, он лег в кровать и отвернулся к Басе спиной, что несказанно ее задело. Ах, так! Она тоже безмолвно, с каменным лицом улеглась и отодвинулась на край постели, чтобы отставить меж ними большое расстояние. Обида на его поведение, злость на себя саму, и мысли о найденных бумагах и деньгах давили на сердце. В тишине комнаты она могла уже трезво обдумать случившееся и сделать вывод: все вещи принадлежали ее Сташеку. Граф, как называли его меж собой контрабандисты, очевидно и являлся графом Штерном, документы на чье имя она держала в руках. Это были фальшивки, мастерские подделки, как и сам титул и имя несуществующего человека, которым пользовался ее муж. Сомнение холодком взяло за душу. Что, если он ее обманул и венчание было спектаклем? О, ей уже доводилось читать о подобном в романах. Ряженый под попа гусар, ненастоящие свидетели, служба через слово впопыхах. И, вуаля! Дело сделано, жених получил, что хотел, а невеста в дурочках! Она едва не подскочила с кровати, чтоб бежать и проверить свидетельство, бережно хранимое ею в маленьком ридикюле, что выдал им священник в день венчания, но вовремя опомнилась. Она столько раз смотрела на него, столько раз перечитывала, что закрыв глаз, могла вспомнить каждую буковку. Каллиграфическим почерком в брачном свидетельстве иерей прописал ее и Станислава имена. Яновский. Бася мысленно попросила у спящего мужа прощения, что посмела усомниться в его честности, но облегчения на душе так и не наступило. Слишком много неясностей было между ними, многого Станислав ей просто не рассказывал, и от этой неопределенности у нее кружилась голова. Например, откуда у него взялись такие большие деньги? И почему Станислав с собой носит карты? Она ни разу не видела, чтобы он играл. А деньги, их не могли дать родственники, потому что он утверждал, что ни с кем из них не виделся, и писем не писал. И как они устроятся в Вильно, пока Станислав будет решать свои "дела"?! Где поселятся и что это за таинственное "после", о котором он упорно молчал. Перед мысленным взором возникли грубые, жесткие лица попутчиков Станислава, с которыми он устроил набег на дядькин хутор. Бася смутно припомнила, как бесцеремонно они держались, как напугали девиц, что присутствовали на девичнике. И после вспомнила еще их тесаки, и ящики, которые те закопали в лесу. Боже, что если Станислав с людьми опустился до грабежа?! Контрабанду и разбой она восприняла как одно и тоже.
Не выдержав груза, душившего ее изнутри, распиравшего грудь, Бася заплакала. Тихонько, уткнувшись лицом в подушку, чтоб не потревожить сон своего любимого. От приглушенных рыданий вздрагивали плечи, а слезы поглощала подушка, вскоре серьезно промокшая.
В тишине заскрипел прогнувшийся под тяжестью тела матрац, и руки Станислава легли на ее обнаженные плечи, повернув девушку лицом к себе. Ее обдало знакомым приятным теплом. Влажных щек коснулись губы.
- Перестань, моя дрога, - услышал Бася хриплый голос, - Не рви мне сердце.
- Я не хорошо поступила, прости меня. Не удержалась.
- Не стоит извиняться за то, что и так было неизбежно. Твоей вины здесь нет. Если бы я мог, я давно бы тебе все рассказал. Но у меня нет права, потому что я дал слово молчать. Могу лишь добавить, что после того, как мы приедем в Вильно, я отдам деньги тем людям, кому они принадлежат, и выправлю для тебя документы, чтобы мы беспрепятственно смогли покинуть страну. Нужно будет только немного подождать.
- Мои документы тоже будут ненастоящими? - осторожно спросила Бася.
Станислав устало передернул плечами.
- Где же я возьму тебе настоящее разрешение на выезд, если у тебя нет с собой даже паспорта. И потом, чтобы выглядело все достоверно, ты поедешь как жена Штерна, которым я являюсь в настоящий момент, а не Станислава Яновского. По-другому не получится. Ты понимаешь?
Она понимала. И согласна была представится кем-угодно, лишь бы не расставаться с любимым человеком. Только страшно стало от возможности, что когда-нибудь их раскроют. Шутка ли, жить по поддельным документам. Что же тогда? Тюрьма. Каторга? Ах, Сташек, Сташек!
- Ты и без того достаточно знаешь, - звучал в ночной тиши спокойный мужской голос. - Одного случайно оброненного слова достаточно, чтобы моя шея оказалась в петле.
- О чем ты говоришь?! - испуганно встрепенулась Бася. Она закрыла руками лицо, отчаянно стараясь гнать прочь жуткие образы раскачивающейся на ветру веревки, сырых, ослизлых стен тюремного каземата, что рисовало воображение.
Станислав крепче прижал ее к себе, проклиная себя за слова, что нечаянно вырвались
- Тише, я пошутил! Это просто злая неудачная шутка, которую я не имел права говорить.
- Сташек, зачем тебе столько денег? Где ты их взял?
- Если ты решила, что я кого-нибудь ограбил, то ты заблуждаешься, - произнёс он и Бася почувствовала в сумраке его снисходительную улыбку. - Деньги, что ты видела, не мои. Мне их дали. Вернее, там часть моих, а оставшуюся сумму необходимо вернуть. И да, бумаги, тоже принадлежат мне. Прекрасно сработанная подделка. Без них я не смог бы свободно, без риска оказаться в околотке, перемещаться по краю и пересекать границу. А теперь перестань плакать. Я не выношу вида твоих слез. Ну-ка ответь, кто больше нравится моей маленькой вилии? Ясновельможный Станислав Яновский или граф Штерн?
Он еще шутить пытается, в сердцах думала Бася, уткнувшись мокрым лицом в рубашку на груди Станислава.
- Мой муж, - всхлипывая, ответила она.
Найдя на столике у кровати спички, Станислав разжег фитиль в керосиновой лампе. Погруженная в темноту комната озарилась золотистым неровным светом. Повернувшись к Басе, чтобы лучшее ее видеть, он неожиданно спросил:
- Ты веришь мне?
- Верю, конечно, - шепнула она.
- Что бы ни случилось с нами, Басенька, ты должна мне верить, - с жаром продолжил он. - Потому что кроме доверия к друг другу, у нас боле ничего нет. Исчезнет оно и все рухнет. И никогда, слышишь, никогда больше не предавай меня. Я могу все простить, кроме предательства. Еще одно я не перенесу, моя вилия.
Хотелось крикнуть, что она никогда его не предавала, что на маскараде все вышло случайно, и замуж ее выдавали против воли, но Бася промолчала. Может от того, что чувствовала вину, что недостаточно сильной оказалась, чтобы сопротивляться родне. Что, ослепленная блеском и мишурой маскарада, забыла об осторожности. Забыла, что многие люди, чьи лица скрывали яркие маски, носят их не только по праздникам, но и всю жизнь, скрывая под воспитанными и благородными образами ничтожность и уродство своих натур.
Вместо слов она крепко прижалась к большому мужскому телу, чтобы избавится от неприятного чувства вины перед Станиславом, и спрятала лицо в оборках его тонкой батистовой рубашки. Пока он находился с ней рядом, пронеслись в голове мысли, пока она могла в любой момент прикоснуться к нему, пока чуткое ухо слышало каждый удар сердца, бьющегося сильными толчками в груди, она чувствовала себя сильной и защищенной. Одно лишь присутствие Станислава вселяло в нее уверенность, что он, сильный, умный и взрослый, найдет выход из любой передряги. И никогда, никогда, чтобы не случилось, ее не оставит.