Российская Шамбала

Достоверно известно, что на крутом холме в Верхней Иньве лежат по крайней мере три заветных клада, охраняемые невидимыми сторожами.

Однажды пришли чужеземцы, почти откопали клад, вдруг выходят два чуда:
- Кто вы, откуда? Зачем копаете?
- Мы не какие-то черемисы. Мы люди царские, пришли взять клад.
- Его иньвенцы положили. Им и брать.
Сказали и исчезли. А вместе с ними и золотые монеты.
Сколько с тех пор лет прошло, никто не знает. Много воды утекло в реке Иньве. На высоком холме вырос город Кудымкар, про который местные жители говорят: "У нас тоже столица, как и ваша Москва, только дома пониже да асфальт пожиже. А вы знаете, что слово "Мось-ва" - коми-пермяцкое? Означает Коровья река. Во-от оно как".
В том месте, куда я спустилась с гребня, асфальта не было вообще. Легкая рябь изредка нарушала зеркальную гладь воды, избавляя застывших как изваяния рыбаков от непосильной задачи выудить свое отражение.
В некотором отдалении от берега, где медленно подрумянивались под солнечными лучами кудымкарцы, стояло непонятное сооружение.

Молодая женщина, что развешивала тканые дорожки на кольях палисадника у щитового двухэтажного дома, объяснила мне, что совсем недавно это была смотровая вышка лодочной станции, где дежурили спасатели. Но из-за того, что сторожу перестали платить, большую часть досок растащили. Остался только каркас.
- Но и до него руки дойдут. Теперь, если кто-то тонуть начнет, и помочь некому. Раньше, говорят, когда пруд выкапывали, - ему что-то вроде обещания давали: получишь столько-то утопленников. Все ведь знают, сколько в каждом пруду погибает людей. Если пруд больше - одно дело, если меньше - другое. Да, да, не удивляйтесь, мне моя тетя рассказывала. Так в давние времена было. А теперь что? Хотят план перевыполнить? - не без сарказма обратилась ко мне молодая женщина, словно я тоже принимала участие в расхищении досок.
Как потом оказалось, сторожем работал ее муж. И едкость ее тона имела прямое отношение к семейному благополучию.
Тут из дома вышла старушка с клюкой и направилась к сараям. Мы вроде бы и не стояли у нее на пути, но она сердито бросила:
- Что стоите, мешаете пройти!
Как не уважить старого человека? Мы отодвинулись в сторонку еще дальше от дорожки.
Старуха прошла мимо и, пока отпирала большой замок на сарае, поглядывала на нас через плечо. Наконец справилась и исчезла в темном провале, закрыв за собой дверь.
- Каждый день раза по три-четыре ходит в дровник, - усмехнулась молодая женщина. - Проверяет, на месте ли деньги. Она их в трехлитровой банке хранит.
- Да ведь уже сколько реформ прошло. Обесценились, поди, все?
- А ей и дела нет. У нее там, наверное, еще керенки остались. Главное, чтобы банка на месте стояла. Как пенсию получит, туда несет. На черный день откладывает. Экономит, ничего себе не покупает. Одно старье донашивает. Никогда свежего хлеба у нее на столе нет, черствые куски постоянно доедает. А пенсию по-прежнему в банку складывает, - заметила молодая женщина.
В Кудымкаре, как и во многих городах России, деньги сейчас водились в основном у пенсионеров. Учителя, библиотекари, врачи - летом получали зарплату за март-апрель. И молодой женщине было обидно, что работающие люди сидят без денег, а у соседки они пропадают без пользы.
Старуха проверила свой "банк", вышла, с трудом ворочая огромным ключом в узорчатом отверстии, заперла замок и, косо поглядывая на нас, медленно прошла к дому.
Жалко старуху. Все время деньги копила, а они, как в сказке, превращаются в ничто. Как осенние листья. Может, и не так у нее много, совсем не столько, сколько мнилось молодой женщине, но по всему видно, что она и в самом деле старалась тратить как можно меньше. К черным дням готовилась, так и не заметила, что превратила в таковые и те, которые того именования не заслуживали.
Пока я думала про жадную старуху, молодая женщина начала рассказывать, как развелась с мужем, как он начал ей пакости строить: с девчонками на машине мимо ее окон все норовит проехать, показать, что ему теперь лучше живется. В ресторан их водит, а детям даже на мороженое ни разу рубля не дал.
- Старший-то на это внимания не обращает. А младший - издергался. Одна мечта теперь у меня - отправить своего бывшего за решетку. Я знаю, за что его зацепить можно. Все сделаю, чтобы посадить, - сердито заявила молодая женщина, покусывая травинку.
- Зачем за решетку, - удивилась я. - Разве детям от этого лучше станет?
- Он нам плохо сделал, а мы ему еще хуже ответим. Столько у меня злости к нему накопилось, - красивые зеленовато-карие глаза сузились от переполнявшего женщину нехорошего чувства.
Тут солнце закрыла туча. Дождь начался. Женщина бросила травинку на землю и ушла в дом.
А я начала подниматься вверх по холму. Одна - бесполезные бумажки складывает и думает, что они когда-то пригодятся. Другая - никому не нужную злобу копит. Словно злой тун порчу на них навел. Как в тех быличках, которые Василий Васильевич Климов записывал.

Заветный клад

Вот если кому-то и достался клад, оставленный предками, так это именно ему. Недаром последняя книга, выпущенная Василием Васильевичем, так и называется "Заветный клад". В нее вошли сказки, предания коми-пермяцкого народа. Это и в самом деле клад. Такой Павлу Бажову на Урале открылся. Борису Шергину - на Пинеге. А Василий Климов - в своем родном крае отыскал.
Прочитав предисловие к "Герою нашего времени", Лев Толстой написал, что история народа не менее любопытна и полезна, чем история души человеческой, которую так часто изображают великие художники. "Можно сказать и более того: история народа и история души человеческой схожи между собою, они едва ли не суть одно и то же".
Вот отчего рассказ о коми-пермяках, какими мне удалось их увидеть, я не могла отделить от рассказа о жизни Василия Васильевича Климова.
Слушая его, я невольно всякий раз ловила себя на мысли: "Вот это, наверное, и есть чисто коми-пермяцкое. Если искать самое лучшее в народе, то надо будет упомянуть об этой его черте характера..."
Даже собирая скирду, человек к концу дня пропитывается духом луговых трав. Что же говорить о том, в какую сторону и как меняется тот, кто столько лет посвятил народному творчеству. И тут одно трудно отделить от другого. То ли человек заведомо должен быть особенным, почему и начинает заниматься именно таким делом, то ли такое дело оказывает влияние именно на таких людей.
Сказано ведь: не всем в руки дается сокровенный клад. И то верно. До того как прозаик, поэт, драматург Василий Климов начал вести свои записи, считалось, что фольклора у коми-пермяков нет. И мнение это родилось именно в писательской организации, где никто не сомневался, что существуют только отдельные куски мозаики, из которых уже невозможно составить единой, цельной картины. Никто не хотел браться за столь неблагодарное - как тогда казалось - дело.
Какое-то время и сам Василий Васильевич не очень верил, что сумеет найти что-то интересное. Даже детские воспоминания не сразу подсказали, где и что следует искать.
Только позже, осознав, что представляют собой истории, записанные то в одном, то в другом месте, Василий Васильевич понял, когда и где он уже получил первые уроки по фольклору.

Леший и министры

- Придется лешему кабалу писать, - проговорил Егор Михайлович, когда под утро они встретились с маленьким Васей у реки.
Всю ночь старый да малый искали пропавшую корову, но даже и следов ее не увидели.
Егору Михайловичу было под семьдесят, когда председатель определил Васю в помощники к пастуху: дойное стадо и телят на пастбища гонять. Мать была против, даже ревела: "Посадят тебя!" По тем временам (шел сорок второй год) за любую оплошность могли в тюрьму отправить. Такая ответственность на мальчика! Не хотела она отпускать Васю еще и потому, что он в доме оставался единственным мужчиной. Остальных забрали на фронт.
Но с председателем не поспоришь. Сказано - надо идти.
И Вася оказался в "министрах", как шутливо называли коми-пермяки пастуха.
Многим премудростям научил Егор Михайлович маленького Васю: "По Шорше будешь идти, - рот не разевай, икота залетит".
Объяснял, чем отличается тыдись (знающий, знахарь) от туна (колдуна), особенно от преуспевшего в колдовстве - лёка, какие меры предосторожности против них принимать. Опытные люди при встрече, спрятав руку в карман или рукавицу, делают кукиш и произносят мысленно: "Здесь закрою, здесь заткну, пусть злое слово, икота да кила не пристанут. Аминь". Хорошей защитой могли служить ош пинь - медвежий зуб, ош кок - медвежья лапа, отвердевший от разряда молнии кусочек земли - гариз или куриный бог - плоский камень с отверстием.
Вася слушал да на несуществующий ус наматывал. Хотя и не догадывался, что более сорока лет своей жизни потом отдаст собиранию такого вот рода рассказов, что не одну книгу на эту тему издаст.
- А как же мы будем лешему писать? У нас ни ручек, ни карандашей, ни бумаги, - засомневался Вася. Может, Егор Михайлович шутит? Тогда бумага не в каждом доме водилась. Только у дяди Ивана, который учителем работал, в доме имелись книги. И даже на коми-пермяцком кое-что. Его библиотеку во время войны в полном смысле слова выкурили. Остались только те книги, бумага которых на самокрутки не подходила.
- Лешему царю надо писать не на бумаге и не пером, - ответил рассудительно Егор Михайлович, - а кочедыгом на бересте (кочедыг - острый крючок, которым лапти плетут).
Взял он бересту четверть на четверть и принялся размещать буквы навыворот - справа налево. Составил прошение в трех экземплярах.
Обращаться к виселу полагалось уважительно: "Митрофан Митрофанович, отпусти нашу корову!"
Три лоскута бересты Егор Михайлович наколол на сучки осины. Как он объяснил Васе: можно было и на пихте, на которой леший любит качаться.
(Осина - червивое дерево. Пихта тоже дерево ломкое, слабое, подверженное грибковым заболеваниям.)
Здесь же, рядом, на пенечке угощение оставили. Полагалось - грибной пирог из несъедобных или ядовитых грибов. Но откуда пастуху взять пирог? Поэтому Егор Михайлович положил табачку. Нюхать или курить самокрутки - любимое занятие висела .
- И что же думаете? Вскорости мы эту корову нашли. Она вдруг обезножела. Где ноги подломились, там и осталась лежать. Всю траву поела, что вокруг нее была. Голо по обеим сторонам, чуть не земля видна. "Иди, - попросил Васю Егор Михайлович, - скажи бригадиру, пусть пришлет доярок с санями".
Еще в начале века Каллистрат Фаллалеевич Жаков, коми-пермяцкий философ, этнограф, писатель, страстно желавший счастья своему народу, мечтавший запечатлеть "повесть быстро преходящих явлений" и "увидеть сказку этого мира", сокрушался: "В деревнях нет телег, их не умеют делать. Во всякую пору - на санях. Дорог устроенных тоже нет ".
В сороковых годах, как мы видим, положение оставалось не лучше.
А сейчас снова. За 60 км от Кудымкара стали попадаться места, где в деревне уже не осталось ни одного телефона: те, что были, отключили за неуплату. Закрываются медпункты, школы. Обрываются последние связи с внешним миром.
- Общими усилиями мы эту корову на сани перетащили и отвезли в Пешнигорт. Пригласили ветеринара. Оказывается, корова чем-то вроде ревматизма страдала. Вылечили ее. Она потом встала на ноги и нормально доилась...
В благодарность, когда корова нашлась, Егор Михайлович положил на пенек еще одну понюшку табака.
- После армии я, конечно, с четушечкой первым делом пошел его проведать. В 52-м году деревня уже начала вставать на ноги. Раньше он в такую рухлядь одевался - заплата на заплате. А поверх - шабурок - холщовое пальтишко. Более ничего и не имелось. Тогда все худо одевались. А тут смотрю - у него пиджачок завелся, рубашка-косоворотка.
Он божественный человек был, никогда не матерился. "Маш!" - самое ругательное слово, которое он употреблял: "Маш такая! Куда завернула?" - покрикивал он на непослушную корову. Только от него это странное и непонятное выражение и слышал. До сих пор не знаю, что оно означает, хотя, как встречаю новое слово, сразу записываю.
А еще маленький Вася много читал. И даже однажды украл книжицу. Совершил такое преступление.
- Жил у нас учитель - Зубов Савва Федорович - первый книгоиздатель, директор национального издательства. У него жена тоже учительница. А дочери Галя и Валя. И в доме у них много книг водилось. А у нас-то ничего (только у дяди Ивана своя библиотека имелась).
Однажды возвращаюсь домой. Смотрю в подворотне - краешек красивой книжицы детской. Ну я и сунул ее под рубашку. Хвастаюсь перед братьями. "Откуда у тебя?" - "Там валялась". - "Вот и отнеси обратно, положи, где взял".
Там к картинке подпись была: "Что мне делать, как мне быть, как мне рака отцепить?" До сих пор в глазах стоит. Отнес, конечно.
Если Егор Михайлович с его складом души явил мальчику во всей полноте образец народной культуры, то школьный учитель - человек удивительного такта и врожденной интеллигентности - привил любовь к знаниям, к русской классике, к Пушкину. Он был из простой семьи, но про такого невозможно сказать "selfmade mаn" (сделавший сам себя), потому что американский оборот предполагает некий жизненный успех, достижение определенной высоты социального и общественного положения. А никому не известный учитель из села Пешнигорт, память о котором запала в душу Васи, был достаточно распространенным типом сельского деятеля, как и земские врачи, лесоводы, землеустроители... В отличие от чеховских героев они не страдали от непонимания, не томились в глуши и не рвались в Москву. А скромно и достойно исполняли свое дело, "сея разумное, доброе, вечное" в родном краю.
Василий Васильевич из той же породы. Ему - человеку немолодому и заслуженному - поручили опекать меня, и он каждый день, несмотря на жару (июнь выдался непривычно знойным), несмотря на то, что домашние дела (особенно на огороде) требовали заботы и внимания, приезжал из села Заречный Пешнигорт на автобусе в Кудымкар точно в условленное время.
Среднего роста, сухощавый. Голубовато-серые глаза смотрят на собеседника с неуловимой лукавинкой. Лицо простое и одновременно аристократичное, неизменная пунктуальность, с которой Василий Васильевич исполнял все, обещанное накануне, еще более усиливали сходство со шведским королем из фильма "Чрезвычайный посол" в исполнении Кторова.
Когда надо, он говорил легко и просто. Стоило другому начать фразу, тотчас замолкал и, не перебивая, слушал, сколько требовалось.
В нем присутствуют одновременно сдержанность и открытость. Искренность и ненавязчивость. Серьезность и не сразу проявляющееся чувство юмора, идущее и от земляков-сельчан, и от выработанного умения смотреть на все чуть-чуть со стороны.
В одной из его записей есть быличка, как два брата промотали все, что получили, а младший, которого обделили, - сумел вернуть отцовский дом и пажити, приумножив трудом да смекалкой отцовское наследство.
Так и Василий Васильевич. Там, где другие не замечали ничего, кроме чахлых осинок, он обнаружил вековые сосны.
- Может, потому, что я в свое время русскими былинами упивался, - с едва уловимой усмешкой отвечает он на мой вопрос. - Такой счастливый период мне в армии выдался. Уехал я туда деревенским пареньком в лаптях. Смышленым, но совершенно провинциальным. А когда меня перевели в Читинский гарнизон ( после года муштры и после того, как я оказался в Славгороде, где охранял аэродром) - я почувствовал себя выше - сержантом уже стал. И начал позволять себе ходить в библиотеку. И уже тогда сложилось у меня впечатление, что ни у одного народа ничего похожего на русские былины нет. Это впечатление не изменилось и по сей день. В наших исторических преданиях есть кое-что общее. Чем-то Пера-богатырь напоминает и Святогора, и Кожемяку. Возможно, Пера своими корнями связан со славянским Перуном.

Робкий богатырь

Образ Перы в коми-пермяцких сказах со временем меняется. Словно истощается размах народного воображения, внутренняя энергия или, если воспользоваться термином Л. Гумилева, его пассионарность, воля к жизни. Сначала мифический герой выступает как первочеловек, прародитель коми. Он женился на Зарани - дочери бога Ена - и от них пошли первые люди на земле. Потом Пера - с утверждением христианства - становится борцом с лешим, водяным и прочей нечистью, то есть с теми, кто входил в пантеон языческих богов предков коми-пермяков, кому они поклонялись и кого почитали. И наконец, он переходит всего лишь в разряд незаурядных силачей: "У богатыря одна ступня была 7 четвертей. Кинуть за десять верст стопудовый камень для него было забавой". В этих быличках в одном ряду с ним выступают Кудым-Ош, Мизя, Чаз. Нередко они все вместе воюют против неприятеля.
Один из самых известных подвигов Перы - победа над монгольским идолищем-колесом. Никто не мог с ним справиться. Пришлось российскому царю обращаться к коми-пермяцкому богатырю. Встал Пера на свои чугунные лыжи двенадцатиметровые, так на них и воевал, не снимая. Помог Пермь отстоять. "После того город-то в честь Перы назвали Пермью. Говорят, что те лыжи и сейчас в Молотовском музее хранятся" (из архивных записей экспедиции этнографов 1951 года). Обрадовался российский царь и решил наградить богатыря. А Пера не понял, что солдаты вместе с посланцами царя ищут его, дабы вручить тенета шелковые да золотой коточек, заробел и спрятался от них, - забрался на самую высокую, густую сосну. И судя по всему, рассказчиков нимало не смущало то, что могучий богатырь, которому когда-то ничего не стоило выступить против воли самого Ена или перехитрить кульпеля, робеет перед чиновным людом совсем так же, как обычный крестьянин. Неудивительно, что в памяти народной сохранились не только сосна, на которой прятался богатырь, но и свидетельства, удостоверяющие, где именно родился и вырос тот Пера, что уже ничем (кроме своей незаурядной силы) не отличался от земляков.
Священник села Гайны в 1852 году, восстанавливая генеалогическое дерево легендарного Перы, записал: "...Редкое исключение представляет между ними (коми-пермяками. - Прим. ред.) одно семейство, славящееся силой, и в котором доселе сохранилось предание о предках-богатырях. Семейство это живет в деревне Верх-Лупье, отстоящей от села Гайны на Север, в 80 верстах, на Вологодской границе. Оно разделилось уже ныне на три дома, которые, однако, сохранили общую фамилию Мизевых. У них был отец по имени Семен, который ставил двадцатипудовый, нагруженный мукой воз на другой воз без помощи товарищей. Будучи крупного телосложения, он был совершенно здоров и не имел никакого болезненного припадка до самой смерти. Дед их Калина жил до 112 лет, у Калины отец был Антипа, у Антипы были братья по прозвищу Пера и Мизя. Пера и Мизя будто бы ходили на поединок в Москву по требованию царя, но какого именно, они этого уже не помнят. За победу на поединке царь наградил Перу шелковыми сетями для птицеловства и рыболовства и грамотой, которую дед их отдал, по ветхости ее, в город Чердынь для переписывания, и там в бывший пожар эта грамота сгорела или затерялась" ("Вятские губернские ведомости", 1852, NЉ 27).
В "Дневных записках" - отчете о Путешествии... по разным провинциям Российского государства (1771-1780 гг.) - академик И. Лепехин тоже не преминул упомянуть про старинную грамоту, жалованную "во время царствования государя Иоанна Васильевича... Грамота сия дана одному из Чуди, жившему на Каме верстах в 50 от того места, где ныне стоит село Гайна. Сей Чуденин, по их уверениям, был отменный силач, который узнан был по случаю заблудившегося русского торгаша, коему он указал дорогу и снабдил всем нужным. Торгаш, возвратясь в Москву, многим рассказал об отменной силе Чуденина, и слух дошел до самого царя. Сказуемая отменная его сила возбудила любопытство государево, и он призван был в Москву, где в награждение ему дана была грамота за государевою рукою на известной земле округ, в котором бы он мог беспрепятственно промышлять. К сему прибавляют, что в знак Государевой милости даны были ему и шелковые сети. Сей богатырь назывался Перя. Из чего, кажется, заключить можно, что по крайней мере его семейство называлось перяки; и после оно перешло и к его соседям, а по времени для удобнейшего выговора из перяков произошли пермяки. Вот в чем состоит сия сказка..." Щедрый дар царя ко времени путешествия И. Лепехина оказался "истреблен", потому что "пермяки, стоя за праотцовские свои дачи и часто ссылаясь в присутственных местах на свои древние грамоты, праведным судьям ею понаскучили".
Таким образом, заурядные чиновники, уставшие от докучливых пермяков, истребили заветную грамоту, что давала потомкам Перы право "беспрепятственно промышлять" в своих землях.
Какое значение имела для пермяков грамота - нетрудно понять. Иньвенские коми-пермяки до 1861 года числились строгановскими крепостными. Им без "билета" не разрешалось даже в лес войти. Ночами, тайком пробирались они в родную парму.
Есть много записей, как жестоко их за это преследовали сторожа-лесники. Один из них хвастался: "Пойдет мужичишка в лес за жердочкой. А я слежу. Только подрубит, я - хвать за шиворот и топор выхвачу из рук".
Не в каждом хозяйстве тогда топор водился. Большой ценностью считался. Уже когда на своих заводах стали делать, полегче стало. А до того - редкость, дорогая вещь. Ему самое почетное место в избе отводили. Даже носили не за поясом, а в специальном чехле. (Топор почитался не только за инструмент, он выступал и как культовый предмет - леший не тронет, если ты с топором. Или если у тебя любой другой железный предмет с собой. Но топор в особенности. Старушка одна рассказывала: "Пошла по малину. Набрала ягод, села, достала хлеб и ем с малиной. Смотрю - выходит здоровенная лошадь, а на ней - свинья. Я рот раскрыла, даже жевать забыла. Не успела слова сказать, хвать за топор - хорошо с собой взяла. Лошадь и прошла в лес, мимо, и как-то сразу исчезла. Если бы не было со мной топора - не знаю, что со мной стало бы" - так заканчиваются многие былички.)
Оттого иньвенские коми-пермяки и ружей не имели - куда от барина уйдешь лесовать? Разве только в бега податься. Но зато, если поймают, по головке не гладили.
Только после отмены крепостного права вздохнул народ. А тут вскоре и революция грянула. Многие ее приняли с радостью, особенно местная интеллигенция. К тому времени появился деятельный, образованный класс людей, думавший не только о своем благополучии, но и желавший счастья своему народу.
- После революции начался бурный подъем во всех областях, - негромко вел свой рассказ Василий Васильевич. - Интеллигенция сама искала, в чем бы проявить свой творческий заряд. Появился первый - сначала рукописный - журнал "Лымдорчача" (подснежник) на коми-пермяцком языке, который взялся выпускать Федор Гаврилович Тараканов, - сам своими силами, не получая за это, конечно же, ничего. Затем начал выходить - напечатанный уже типографским способом - журнал "Горадзюль" (купальница - тоже весенний цветок).
Авторы, печатавшие в том журнале свои произведения, остаются и по сей день классиками коми-пермяцкой литературы: Андрей Никифорович Зубов - его перу принадлежали лирические стихи, Михаил Павлович Лихачев и Федор Гаврилович Тараканов, которые выступали как прозаики.
Сразу крупные жанры пошли, романы, драмы. Стали устраиваться "коми-пермяцкие вечера", которые охватили весь округ. Готовились инсценировки на коми-пермяцком языке, устраивались концерты. Играли на национальном инструменте - плоятан - что-то вроде многоствольной флейты, пановой свирели (женщины играют только на полянницах).
Кудымкарский музей превратился в культурный центр, где постоянно собирались горожане и жители ближайших сел. Приходили из окрестных сел. Летом Иньву вплавь преодолевали, чтобы сократить расстояние. Зимой - по льду. Из более отдаленных районов на санях добирались. И никто за труд не считал. Такое оживление всех охватило.
Появились буквари, детишки начали учиться на коми-пермяцком языке, читать своих поэтов, писателей, смотреть пьесы на родном языке. Конечно, перелистывая произведения тех лет, обнаруживаешь, что большая их часть "поднялась" на одной теме: как плохо жилось коми-пермякам до революции, как угнетал иньвенских крестьян граф Строганов. В чем писатели, в общем, не особенно грешили против истины. Статистические таблицы, составленные строгановским служащим Ф. А. Волеговым в 1850 году, наглядно показывали, что к началу XVIII столетия почти 50 процентов жителей строгановских вотчин были в бегах. Эти цифры красноречиво свидетельствовали о том, в каком нестерпимом положении находился местный люд. Но вот более благодатный период - с 1861 по 1914 год, - во время которого и сформировалась большая часть коми-пермяцкой интеллигенции, писатели, поэты и драматурги обходили молчанием. Образованная, деятельная часть коми-пермяков пыталась использовать все возможности, предоставленные новой властью. Справедливый строй обещал ту счастливую жизнь, о которой мечтали такие радетели своих земляков, как Каллистрат Фаллалеевич Жаков или прославившийся на весь мир социолог Питирим Сорокин.

Но такие иллюзии питали ведь не одни коми-пермяки.

Год рождения у тех, кто тогда составил актив писательской организации, разный. В нее входили и совсем молодые, и достаточно зрелые люди. Но год смерти у многих оказался один и тот же: тридцать седьмой. Статья обвинения - националистический уклон. Те настроения, что, как особый фермент, будоражили общественную среду, были объявлены вредными и преступными. Кого не расстреляли - отправили в тюрьмы, лагеря, надолго оторвали от общего течения жизни, отлучили от творческого процесса. А те, которые остались, задумались: зачем нам коми-пермяцкая литература, если от нее столько бед происходит? Совсем как в сказках: оласёда воласё (жила-была) одна писательская организация, но тут повадился по ночам прилетать черный ворон, который любит человечьим мясом кормиться. А то схватит кого и к велесю унесет или к водяному, на нечистую силу работать...
- Федор Тараканов, когда его уже реабилитировали, решил разыскать свою пьесу, что пользовалась когда-то большим успехом. В Кудымкаре не нашлось никаких следов. Он попытался найти хоть что-то в Перми, Сыктывкаре - пьеса шла и там. Ничего. Делал запрос и в Ленинскую библиотеку, и в Театральную. Бесполезно. Даже одного худенького экземпляра не осталось. "Вот как хорошо ЧК работала. Умели тогда приказы выполнять!" - искренне удивлялся Тараканов, когда мне об этом рассказывал.
Стоит ли говорить, как пострадала литература коми-пермяков от такой чистки. Насколько приглушеннее звучали после этого голоса авторов.
Вернувшийся из армии Василий Васильевич влился уже во вторую писательскую волну, которая поднялась на военной теме, когда большая часть произведений была посвящена описанию трудностей и испытаний, выпавших на долю народа. Благо, что писать об этом можно было искренне, не кривя душой.
- Первое стихотворение написал я довольно поздно. Тридцать один год мне уже исполнился. До армии я успел закончить 8 классов, а после армии женился, и моя жена - учительница подтолкнула: "Иди учиться". Сначала в вечернюю школу, потом - в педучилище. Я и работал и учился. Сдружился с поэтом Мининым. Однажды он пришел, новые стихи принес в переводе Старшинова. Прочитал. И меня зависть взяла: я бы тоже смог. Написал. Он похвалил: "Неси в газету". Редактор тоже одобрил: "Жог" (значит "давай", когда что-то надо энергично делать).
Стихотворение опубликовали. Первая публикация - большая поддержка в начинании. И я стал писать. Зуд творческий появился. Интерес к слову. Хоть и небольшой Коми-Пермяцкий округ, наверное, меньше Тверской области, будет, а все равно в каждом углу - свой говор. Южане называют северных - леджес, а те, в свою очередь, называют соседей мыся-бэра (слова-сорняки, которыми южане обильно уснащают свою речь) или бача (тоже присказка). На севере, например, божью коровку назовут - кальк. А у нас - вэрлудык - лесной клоп. Кажется, вроде бы уже давно все известно, а время от времени открываешь что-то. В родном селе совсем недавно встретил незафиксированное слово.
Остался за спиной Литературный институт. Василий Васильевич уже готовил к изданию сборник, куда должны были войти новые рассказы и повести, приступил к работе над давно задуманным романом "Гублян", что в переводе означает омут, или стремнина (как неожиданно в другом языке может проявиться глубинный смысл слова. Насколько более грозно в коми-пермяцком выступает скрытое значение: губить!).
Поэт Минаев, ставший и наставником и другом, начал убеждать Климова: "Вступай в партию. Партия - это сила. Без нее - ты ничто". Но Василий Васильевич - человек вроде бы мягкий, деликатный, уступчивый - не мог преступить какого-то внутреннего запрета. И не хотел изменять себе. Многих благ он, конечно же, лишился из-за своего упрямства. Не включали его в поездки за рубеж, не участвовал он в престижных конференциях и совещаниях (которые с такой язвительностью и иронией описали те, кто пил и ел на этих самых совещаниях и конференциях). Но зато сохранил более важное. От Василия Васильевича исходит ощущение правды, цельности и глубины, что и привлекает к нему людей. Он пользуется безусловной любовью читателей, о чем мне не в одной библиотеке говорили с истинным энтузиазмом. И среди его читателей много детей. Их не обманешь, как известно. Самые лучшие книги, в прямом смысле слова, обречены стать литературой для детей. И может быть, это свойство - единственная, безусловная проверка высокой классики.
Из письма Климова ко мне: "... Попросили мои детские рассказы для перевода на венгерский язык. Ранее тамошний писатель Иштван Даби переводил мои стихи с оригинала (он полиглот, мне пишет по коми-пермяцки). И еще получил известие из Республики Коми о том, что три мои статьи вошли в энциклопедию "Фольклор финно-угорских народов". (Предлагают купить. Да куда мне? Один том стоит полтыщи рубликов!)
Такие вещи меня уже мало радуют, не то что раньше, но все же на душе становится как-то спокойней: не всегда же зря пером скрипим, коли из твоей писанины кое-что другому, просвещенному миру годится... Нет, на свою судьбу я не ропщу: в этой чаще жизни я нашел свою кулигу, и она по сей день питает мою душу..."
Пока мы разговаривали с Василием Васильевичем, мимо окон его дома прошел мужичишка. С флягой на плече. По причине, о которой не составляло труда догадаться, тяжелая фляга заставляла его крениться то в одну, то в другую сторону. Я уже знала, что в конце села Заречный Пешнигорт один частник открыл пункт по приему металлолома. И к нему по тропинке мимо окон Василия Васильевича шествовал то один, то другой представитель мужского пола. Несли кто миску, кто алюминиевую кастрюльку, кто чугунный горшок - все, что бабки по старой привычке на тын вешали сушиться. У одной даже проволоку выдернули, на которой изгородь держалась. Глянула она утром в окно, а жерди все на земле рядком и лежат. Заметив мой взгляд, Василий Васильевич сокрушенно усмехнулся:
- Пермяки в тяжелых условиях выжили благодаря трудолюбию. Лечу, бывало, на самолете, смотрю сверху - а они как муравьи: на покосах, со скотиной, в своих огородах... Сейчас это качество утрачивается. В деревне раньше всего два бобыля жили - бездельники, легостаи. А сейчас в каждом доме такой найдется. И кражи отсюда пошли. Дома до последнего времени ведь не запирались. Но после того, как начали борьбу с пьянством, принялись в народе самогонку варить. Теперь в магазинах за водкой очередей нет, сколько хочешь, столько и бери, а остановиться уже не могут. Намного больше пить стали. И самое главное - жены туда же. Был даже случай, когда двух учительниц за пьянство уволили. Сколько человек из-за этой пьянки погибло - не сосчитать. То зимой замерзнет, то упадет, расшибется. Совсем недавно два молодых парня разбились...
А я после этого разговора впервые задумалась: почему наше правительство несколько раз предпринимало борьбу с пьянством? Ссылаться на заботу о здоровье нации - смешно. Мало кого из чиновников волновало, чем будут болеть люди тех городов, где возвели (без учета розы ветров) химзаводы и все ядовитые выбросы сносило прямиком на жилые районы, на детские сады и школы. Никого не беспокоило, как скажутся ядерные испытания на здоровье жителей окрестных деревень, которых даже не считали нужным предупредить о неизбежной опасности. Никто вверху не предпринимал таких решительных действий, чтобы восстановить экологию, какие сопровождали кампании по избавлению народа от пристрастия к зеленому змию. Наверное, чиновники чувствовали, что пьянство - своего рода бунт - "бессмысленный и беспощадный" - против невозможности найти себе применение, выразить себя. А любой протест, пусть и в такой форме, непозволителен. Его следовало подавить. Вот и начинались нелепые кампании (поскольку никто не отдавал отчета в том, какова их истинная цель), которые, конечно же, заканчивались ничем.
Питирим Сорокин во время поездки по родным местам отметил, что земляки его стали пить заметно больше. Эти записи он сделал в середине 1918 года, после революции, когда резко снизился уровень жизни, когда многие оказались выбитыми из привычной колеи жизни... И нынешняя волна пьянства - не такой ли протест против свершившегося за последние годы... Мужичонка с флягой поплелся обратно. Стало быть, не зря старухи устраивали скандалы приемщику. Участковый ему предупреждение сделал. Теперь он не решается все подряд брать. Если видит, что вещь в хорошем состоянии, нужная (и явно позаимствована из хозяйства), старается удержаться от соблазна.
- А было время, когда мы сами себе электричество провели. К коровнику линию тянули, а наши дома в Заречном Пешнигорте оказывались в стороне от нее. С полкилометра оставалось. Так мы договорились, ямы для столбов вырыли, сами их поставили. И к праздникам в домах лампочки зажглись. В 58-м году это только произошло! Школу для наших детишек сами строили. Тоже труд немалый. Но как без школы? Не ездить же им каждый день за несколько километров. Все как один выходили работать. Ни копейки за это не получили. Сейчас будто подменили народ.

Страна Абу

Есть у Василия Васильевича в "Заветном кладе" запись про подменных детей: "Подменный - или орт - это не человек, хоть и по-людски разговаривает. Он - чуд нечистый, внешне похожий на человека". А народ можно подменить? Если какой-то особенный тун постарается, почему же нет? Иначе чем объяснить то общее состояние недовольства своей судьбой, которое пропитывает все высказывания большинства коми-пермяков, с которыми мне довелось разговаривать. Откуда оно идет?
- В деревне Шайдырово Кудымкарского района были два колдуна. Сначала они вроде бы жили мирно, а потом поссорились и стали враждовать, строить друг другу пакости. Дошло до того, что своими порчами разорили друг друга. А потом и деревня опустела, - рассказывают очевидцы.
- В Бормутово все заколдунили друг друга. Сосед соседа поедом едят, - описывают свидетели.
Есть и другое объяснение:

- Знаете, как о нашем крае говорят? Страна Абу. Означает: Страна "Нет". Есть быличка, в которой объясняется, почему мы так плохо живем. Одна женщина развела тесто, начала блины печь, к небу лепить. Как блин зажарится, так на стол сам падает. А тут ее ребенок возьми и по большому сходи. У матери руки заняты, не знает, что делать. Схватила уже готовый блин и подтерла ему зад. Увидел Ен - бог неба - такое и проклял ее: "Коли так, будете вы, коми-пермяки, всю жизнь недоедать. Никогда у вас хлеба в достатке не будет". Так и получилось. Беднее всех живем. (Не очень эстетичная история, но выкидывать ее я не могла, памятуя про те цензурные запреты, через которые пришлось пройти Василию Васильевичу. При издании одного из сборников редакционная коллегия пришла к выводу, что автор должен сократить предание о том, как Пера-богатырь завещал своим родным и близким взять кончиком пальца пену, что выйдет у него изо рта после смерти, и съесть ее: "Достанется каждому. Только не жадничайте. Кто больше возьмет двумя пальцами - у того будет слишком много силы, но она не в пользу увтыря пойдет".
Во время обсуждения книги собралось человек пятнадцать членов редколлегии. И большинством голосов осудили этот вариант. "Некрасиво", - брезгливо поморщились женщины. И даже музейщик, специалист по народному творчеству, покачал головой: "Здесь коми-пермяки демонстрируют невежественность!") Но большинство разговоров о нынешнем неблагополучном положении сводилось к одному:
- Как отделились мы от Перми, стали самостоятельными, так и началось все. В Пермской области сейчас и зарплаты и пенсии получают вовремя. А у нас - с задержкой на полгода. Даже "детские" вовремя не выдают. Раньше казалось, что Пермь нас ущемляет. И надеялись, будет своя администрация - она сумеет отстоять наши права. А получилось все наоборот. Жаль, что все так сложилось. Не успели хорошенько подумать, как уже оказались отделенными. Инициативная группа подготовила бумаги. Их утвердили. И мы по Конституции стали самостоятельными. Мечтали гимн написать свой, флаг... Только вместо подъема начался упадок. И с культурой стало хуже. И книг, в том числе, на коми-пермяцком раз в десять, если не в двадцать, меньше выходит... И теперь у многих одно желание: снова присоединиться к Пермской области. На эту тему даже своего рода быличка ходит в народе:
- Когда губернатор Перми к нам приехал на какое-то там совещание, майкорцы его потом, когда собрание кончилось, в угол загнали и стали требовать: "Не выпустим, пока нас к себе назад не заберешь!" Им хорошо, у них нефть нашли. Да разве хватит сил самим вести ее добычу? Это же сколько денег надо вложить, прежде чем нефть начнет приносить доход нашему краю. Откуда они у нас? Лес опять валить, как прежде? Теперь невыгодно. Самые доступные места уже разработаны. И дорог опять же нет. Бензина сколько сожжешь, пока до ближайшей железной дороги довезешь. Мы же в тупике находимся. Говорили, что должны проложить шоссе, которое нас с Севером соединит. Только когда это произойдет... А Пермская область могла бы потянуть. Слышала я сетования и на то, что интеллигенция в современной ситуации уступила, не проявила активности. Даже журналисты и те не в состоянии добиться своего, только устало жаловались на редактора газеты "Парма":
- Пьет беспробудно. Доходит до того, что не может подписать бухгалтерские бумаги для банка, так у него руки дрожат. Нам из-за этого не один раз зарплату задерживали. А администрация округа никак не откликается на письма коллектива, потому что такой редактор им удобен. С ним, наверное, они себя чувствуют в безопасности.
"Интеллигенции у нас нет, - восклицал писатель Жаков в романе "Сквозь строй жизни", объясняя, в чем беда коми. - Чиновники или ограниченные люди или корыстны, от них, кроме стеснения, не жди ничего. Кто спасет народ мой, кто уменьшит горе мое..."
Увы, и через сто лет чиновники остаются все такими же. Их претензии направлены не на то, чтобы помочь, а на то, чтобы в лучшем случае избавить себя от хлопот. И самое грустное, когда "их ограниченность" проявляется в отношении к детям. В одном из детских домов мне жаловались: "Санэпидстанция не разрешает, чтобы мы заводили зооуголок. Ни птиц, ни мышей, ни хомячков - ничего нельзя. Чтобы дети бешенством не заразились. Но как же дети и без живности? Какой же дом без домашнего животного? Им нужно гладить кого-то, ласкать, ухаживать, кормить, заботиться. Вот мы и решились завести кошку. Но как комиссия - прячем ее. И дети всякий раз волнуются: вдруг кто-то заметит и потребует выгнать?! Посуду детям не разрешается мыть. Что же, они вырастут и свою чашку так и не научатся убирать за собой? Легостаями останутся. Мы их, конечно, приучаем. Но тоже тайком. А кому от этого польза?"
Учителям, которые летом на детских площадках работали, запретили детей в лес водить: "Там клещи".
- Но ведь мы рядом с лесом живем, дети все равно с площадки вечером в лес побегут. За ягодами, за грибами. Куда же им еще податься. Парма - их родной дом. Они же деревенские. Как им без леса? А нам отвечают: "Если они из дома уйдут и их клещи покусают, мы не отвечаем. А так - на нас ответственность ложится".
Одна американская семья долго добивалась разрешения увезти ребенка из приюта. Мальчик от матери заразился сифилисом. Все думали - навсегда уродом останется. Кончились, наконец, все сложности с оформлением. Бог знает, сколько это длилось. Через какое-то время присылают из Америки фотографии. Мальчика вылечили. На всех снимках он улыбается, чувствуется, что его любят, что о нем заботятся. Что он счастлив.
Но те, кто препятствия чинили, и по сей день возмущаются: "Нельзя отдавать детей на Запад. Это наш генофонд".

Заря будущего

Конечно, были и счастливые исключения. Какой оказалась, например, поездка в село Беловево. Заведующая библиотекой, созданной на средства Ф. Павленкова еще в XIX веке (по всей России таких библиотек насчитывается более двадцати тысяч), Татьяна Федоровна Нечаева с любовью и душевным трепетом продолжает заложенные еще в прошлом веке традиции "Павленковских библиотек".
Такой же теплый след в душе остался и после праздника "День города" в Юсьве, которому исполнилось 420 лет со дня основания. На летней эстраде с завидным энтузиазмом выступали и приглашенные коллективы, и свои, юсьвенские. А вокруг поляны, где толпились зрители, стояли столы, за которыми хозяйки угощали желающих домашним квасом или пивом, так что у всех "по усам текло". Мастера и мастерицы из ближайших сел предлагали свои поделки.
Может быть, по случаю праздника, поскольку все пришли "начиниться добрым зарядом", участницы танцевального ансамбля, перебивая друг друга, и рассказывали мне про двух братьев Быковых, своих чудо-председателей. Один управляет колхозом "Совет", а другой - "Зарей будущего". По их словам получалось, жители этих колхозов, сохранившихся благодаря умной поддержке одного из членов администрации - Богушевского Николая Александровича, прямо-таки благоденствуют.
Заведующая отделом культуры округа Надежда Афанасьевна Минулина (которая организовала мою поездку в Коми-Пермяцкий округ) подтвердила:
- Теперь эти колхозы стали единственным местом, куда люди выстраиваются в очередь на работу, а их принимают, учитывая "генеалогическое дерево": если кто в роду пил, воровал или хулиганил, - еще подумают, стоит ли брать. В Юсьве и дороги асфальтируются, и Дом культуры во главе с Галиной Алексеевной Баяндиной - у нее море идей - действует, и спорткомплексы есть, и телефонная сеть расширяется, книжный фонд библиотеки постоянно увеличивается...
Прямо-таки луч света из зари будущего.

Случайные черты

Во время самых разных встреч с самыми разными людьми остались зарисовки, наброски.
Сотри случайные черты,
и ты увидишь - мир прекрасен, -
писал Блок. Вопреки утверждению замечательного поэта, у меня сложилось впечатление, что мир прекрасен именно благодаря случайным чертам. Они-то и придают неповторимость любому событию, характеру или истории. Без них неполным будет рассказ ни о человеке, ни о целом народе.
И в любой поездке ничем не примечательные на первый взгляд разговоры ни о чем, мимоходом оброненное словцо, непритязательная шутка вдруг помогают понять общее настроение больше, чем пространные и подробные описания. Так, например, я очень ясно представила себе, какой видится Москва здешним сельчанам, когда участница танцевального ансамбля в селе Белоево (она уже вышла на пенсию, но старой ее никак не назовешь) убеждала меня взять деревянный жбан в подарок и приговаривала:
- Бери, бери! На память о нашем селе. В Москву приедешь, сено косить пойдешь, квас в него налей, - до вечера холодный останется.
Женщина в Пелыме (у нее муж педагог, и сын пошел по его стопам, стал воспитателем детского дома. В воскресенье дети пешком пришли из детского дома к ним, что, на мой взгляд, о многом говорит) вводит нас в дом и, придирчивым взором окидывая чистенькую, убранную ткаными полотенцами и половиками горницу, окая, повторяет:
- Вы уж не осудите меня, пожалуйста!
Во многих русских деревнях я невольно замечала, что в интонациях рассказчика, когда речь заходила о соседях, о ком-то из знакомых или о начальстве, постоянно присутствует нотка осуждения. Как будто не находится нужных слов, чтобы одобрить, похвалить кого-то. Порадоваться чужой удаче. Услышать доброе слово в чей-либо адрес - большая редкость. А вот желание укорить, осудить, высмеять за трудолюбие, усердие, зажиточность - неизбывно.
В коми-пермяцких селах чувствуется не столько стремление осудить (от этого в разговоре старательно уходят, не хотят говорить того, что может бросить тень на другого человека), сколько боязнь, опасение, что осудят. И проявляется это часто даже в трогательной робости, боязни пригласить в дом незнакомого человека.
Сашка - бойкая старушка-знахарка, которая и травы знает и умеет пользовать, лечить ( "Ей уж за семьдесят, а она так и осталась Сашкой", - заметил Василий Васильевич), стеснительно отговариваясь, что все эти тайные премудрости ей неизвестны, посмотрела вдруг на диктофон и пробормотала:
- А ведь он, дьявол, все слушает!
Преподавательница труда, сама искусная мастерица по работе с берестой, признавалась:
- Когда настает пора идти в лес, бересту снимать, я обязательно искупаюсь перед тем. Нарядный дубас (сарафан) одену. Выберу какую березку, поклонюсь, разрешения сначала спрошу: можно ли? Чувствую - можно. Тогда за дело берусь.
Я вообще-то человек неверующий. Но никогда из дома без берестяного украшения не выхожу. Это оберег. Хоть самое простое, но обязательно одену. С ними как-то спокойнее. Мы, коми-пермяки, язычниками как были, так и остались. Молодой мужчина из отдаленного села, где очень трудно найти работу, на вопрос, почему не остался у брата в Перми, где мог бы хорошо зарабатывать, отозвался после паузы:
- Занемогли там жить. Душно, тесно, как в спичечном коробке. Здесь выйдешь на крыльцо - парма вот она, рядом. Челяди (детям) есть куда пойти. А там - что в трамвае! Нет, где мы родились, где наши предки жили, тут и умирать будем.
Мастерица, что на станке ткет узорчатые полотенца, восстанавливая старинные узоры, вздохнула:
- Может, в большом городе и легче мои изделия продавались бы, но как я могу далеко уехать? Мне когда плохо, не по себе становится, - сразу еду домой. (Дом, должна сразу пояснить, минутах в пятнадцати езды от Кудымкара.) Похожу, посижу на могилах родителей, сразу на душе легче становится. У меня такое ощущение, что предки нас охраняют, оберегают от несчастий. И не я одна так чувствую. Любого спросите и вам ответят: "Никуда не уеду от родительских могил".

Коми-пермяцкий барометр

И в самом деле, какими бы горькими ни были жалобы на нынешнее положение, никто не представляет себе жизни вне родных мест. В этой привязанности к парме, к наследию предков, Василий Васильевич истинный коми-пермяк. Родился в Пешнигорте и там же прожил большую часть своей жизни.
Правда, в отличие от своих земляков на судьбу не жалуется. Не сетует на трудные времена. Хотя книги перестали быть источником дохода. И ему, как и всем, основная опора в жизни - личный огород. Картофель, лук, морковь, капуста не растут сами по себе. За ними требуется уход. Это отнимает то время, которое Василий Васильевич мог бы отдавать любимому делу. Но я не услышала от него ни одного слова недовольства по этому поводу.
Одна женщина прислала недавно сборник стихов в кудымкарское издательство. Их прочитали, похвалили, сказали, что постараются издать. Вот только гонорара за книгу не будет. "А зачем она мне тогда, если за нее деньги не заплатят!" - сердито ответила начинающая поэтесса. Такого отношения Василий Васильевич понять не может. Душевное состояние: чистоты, покоя, нестяжательства, скромности ощущается и в его доме, который он выстроил сам, своими руками.
- Василий Васильевич всякую крестьянскую работу знает. От и до. Истинный коми-пермяк. Все умеет делать своими руками, - говорила мне директор кудымкарского издательства Людмила Петровна Ратегова, вспоминая, как помогал Климов ее мужу - писателю Тимофею Фадееву - поднимать дом.
Когда уже венцы возвели, Василий Васильевич принес шерсть, деньги, муку: все это надо было положить на верхний венец в каждом углу дома, чтобы он всегда был теплым, чтобы еда не переводилась и достаток не покидал. Фадеев замялся: "Да оттуда и свалиться недолго". Тогда Василий Васильевич сам сноровисто забрался наверх, прошелся по всем углам и везде положил что требовалось.
Дом Фадеева получился на редкость нарядным, с расписными окнами, затейливой резьбой. С другими не перепутаешь. И по сей день он хранит то, что было "заложено" в его венцы.
- Он не только моему мужу помогал, - продолжала Ратегова, и по ее тону угадывается, что о Климове она может говорить очень долго. - Всем родственникам, друзьям, знакомым - никому никогда не откажет. Даже в ущерб себе. Своему творчеству. Я ему сколько раз говорила: "Да не ходите вы!" - "Как же я в стороне останусь?" - отвечает. У коми-пермяков всякое большое дело сообща делалось. Этому правилу Василий Васильевич по сей день следует, чего о многих других не скажешь.
В доме Климова, где все как-то продуманно, уместно, ладно ... даже свой барометр имеется. Василий Васильевич изладил его из раздвоенной ветки можжевельника, прикрепив к стене основание. Одна свободная тонкая веточка далеко в сторону отстает, другая - чуть потолще и покороче. А рядом фломастером, на бревнах, рукой хозяина нарисованы: снег, дождь, тучи, ясное небо и яркое солнце. "За шесть часов до наступления перемены в погоде мой коми-пермяцкий барометр показывает. Вот уже несколько лет - ни разу не ошибся в предсказаниях. Конечно, скорее всего, ветка реагирует на влажность, на смену давления. К дождю - опустится. Сухо - поднимется вверх. Сейчас видите - на "солнце" указывает. Завтра проверите сами, правильно ли".
В таких домах, как у Василия Васильевича, словно восстанавливаешь растраченный в суете будней запас жизненных сил.
- Мы встречаемся не часто. Жизнь заедает, - посетовала Ратегова. - Но для меня Василий Васильевич - как барометр. Мерило того, можно ли так поступить или нет. Когда решался вопрос, выходить ли мне замуж за Фадеева или нет, - я не с матерью советовалась, а с Василием Васильевичем. И не я одна к нему в трудную минуту обращалась. Светлая душа. Безгрешный человек. Сколько он рецензий за свою жизнь написал - трудно сосчитать. И отказывать приходилось. Как без этого? Но все вспоминают его отзывы с... чувством благодарности, что ли. Редко так случается в нашем деле. Ни одна строчка у него не продиктована ни завистью, ни гордостью. Для него каждый творческий человек как колосок в поле. Пусть и невелик, но когда урожай соберется, и те зернышки мукой станут. Скольким он помог подготовить книги к изданию, - за это время, наверное, десять своих успел бы выпустить.
Недавно вот тоже, предложили мне более денежную работу. Хороший пост. Такое искушение в наше время. В издательстве ведь зарплаты более чем скромные. Пришла я к Василию Васильевичу. Объяснила.
Он склонил голову к плечу и отвечает: "Всех денег не заработаешь. Здесь ты на месте. Всех знаешь, опыт у тебя большой. Другому придется с самого начала браться. Сейчас и без того плохо с изданием книг. Каждую копейку, как ты сама признавалась, выбивать приходится. Уйдешь - может, еще хуже станет... Подумай. Тебя никто не осудит. Все поймут. Трудно нынче без денег. Но разве только в них счастье?"
И я осталась. Поняла: потом не прощу себе, что оставила издательство в такой сложный период.
Так что не только забавные былички привлекают читателей к писателю. Ощущение нераздвоенности, честности и чистоты, которое исходит от него, - тоже оказывает свое действие.
Сам Климов относится к себе строго: "Нет, ни за роман, ни за повесть сейчас уже не возьмусь. Нельзя разбрасываться. Возраст не позволяет. Надо доводить то, чем я сейчас занимаюсь, до конца. Тут еще непочатый край работы. Столько нечистой силы!" - улыбается он.

Старая и новая чудь

Говорят: "Каков поп, таков и приход". Но и повадки нечистых, изучением и описанием которых занимается Василий Васильевич, наверно, ничуть не меньше выказывают народный характер.
Леший в этих местах не столько злодей, сколько шутник. Конечно, малоприятный шутник, но все же злых козней не совершает. У лешего много имен: Висел, Безбровый, Синтэм, Вэрдядь - лесной дядька. Особенно любит он над пьяными сгальничать. Увидит, что идет мужик, качается, - оборачивается старичком и начинает зазывать: "Хочешь брагу допьем?" Тот, конечно, рад. Заходит в избу следом за старичком, а верэсь ему говорит: "Нет, пить больше не будем. Лучше залезай на печь и спи". Тот стелет шубу и вдруг куда-то падает; смотрит - а он уж в сугробе лежит.
И в этом желании непременно наказать пьяного угадывается истинное отношение коми-пермяков к тем, кто не знает меры.
Хозяйка леса (большая женщина в длинном дубасе) знает, что ей скорее удастся испугать представительницу слабого пола (хотя при удобном случае и мужчину своим вниманием не обойдет).
Русалочки на деревьях не сидят. Их называют вэровки - лесные девы. Они любят гулять летом, заманивать к себе мужчин мелодичным пением. Красивые, хорошо одетые, они поют так, что любой заслушается.
Года два-три назад, по свидетельству очевидцев, пешнигортский шофер ехал по проселочной дороге и вдруг видит - нарядно одетая девушка стоит. Затормозил машину. А она и не просит подвезти ее, повернулась и ушла в лес. А оттуда послышался напев - такой томный. В следующий раз шофер опять на эту же дорогу свернул, хотя ему и не по пути было. Завлекла она его. Дошло до того, что он заболел и умер. Это была вэровка. Связь с ними плохо заканчивается.
Той чуди, которую перечислил мне Василий Васильевич, не убавилось со временем. Напротив, даже новые появились. Судите сами, так ли?

Клубный чуд

Один юрист рассказал мне: "Молодой - я легкий на подъем был. Когда надо было с лекцией ехать: приходила вдруг жалоба от колхозников какого-нибудь села: "Почему к нам давно от общества Знание никто не приезжает!" - кого послать? Меня! Я через пять минут готов. На любую тему мог выступить. Хоть о международном положении, хоть на атеистические темы. Новое постановление вышло, надо обсудить, - пожалуйста.
И вот отправили меня как-то в село, недалеко от Юрлы. Водитель пообещал: "Я к концу лекции заеду прямо в клуб".
Прочитал как положено. На вопросы ответил. Народ разошелся. Заведующая клубом и говорит: "Раз вас машина будет встречать, я тоже пойду домой. Если не боитесь - ждите здесь. У нас, правда, тут по ночам неспокойно. Я одна никогда не остаюсь".
Но я человек неверующий. Столько раз выступал на эти темы. Сел на стул. Жду водителя. И думать обо всем забыл. Правда, смотрю - фитиль что-то плохо горит. Наверное, керосин на исходе. Сидел, сидел и не заметил, как заснул. Вдруг слышу, как дверь открывается. Кто-то входит, а кто - непонятно. Только чувствую - холодом на меня повеяло. И дыхание такое тяжелое.
- Кто тут?
Молчание.
А огонек уже еле-еле светит. Совсем доходит. Потянулся я к своему портфелю, где у меня все бумаги лежали. А рука тяжелая, не слушается. Схватил я портфель за ручку, поднял, ткнул перед собой:
- Изыди, нечистая сила! Все равно тебя не боюсь!
И все смолкло. Посмотрел на свои часы - ровно полночь. А водителя все нет. Спустился вниз, дверь на крючок закрыл, сел на стул, стал ждать. И не заметил, как сон меня опять одолел.
Слышу, как машина подъезжает. Я глаза открыл. Полная темнота. Лампа совсем погасла. "Ну вот, - думаю, - наконец-то приехал".
Дверь внизу хлопнула и шаги по лестнице.
"Как же так? - вдруг осенило меня. - Ведь я дверь сам на крючок закрыл!"
И так мне стало страшно. Опять я к портфелю тянусь. А руки будто свинцом налились. Еле-еле сумел, схватился за ручку... и бегом из клуба.
Выскочил на улицу и до трех часов ходил туда-сюда. Водитель приехал. Я ему и говорю: "Вот я твоей жене расскажу, как ты пропадал. Будешь знать"...

Партийный тун

У нас на работе партсекретарь был... В глаза ему никто не мог смотреть. Будто шилом колет. И стали замечать: как партсобрание пройдет, - у кого-нибудь обязательно что-нибудь случится. У одного - инфаркт. У другого - микроинсульт. Или просто давление подскакивает. И я, как на собрание идти, стал кукиш в кармане держать. От нашего партсекретаря, чтобы он меня не сглазил. Может, у него в роду колдуны были, не знаю, не могу сказать. Я вообще-то человек неверующий. Но что есть, то есть. И обошлось. Так до самой перестройки и продержался. А там уж и отменили все. Я из партии самый первый вышел. Но билет сдавать не пошел, чтобы с секретарем не встречаться. Ну его к лешему. Еще напоследок что-нибудь нашлет от злости. Сколько мужиков от этих партсобраний пострадало! А в первое время, когда перестройка началась, шибко он недовольный ходил. Потом ничего. Говорят, какой-то кооператив открыл. Машину японскую купил. За границу постоянно ездит. Только наши с ним пути теперь не пересекаются.

Библиотечный чуд

Одна женщина в библиотеке (еще в старом здании) часто по ночам вместо своего отца дежурила. Сидит ночью, и вдруг такой звук раздается, будто книги с полок в читальном зале начинают падать. Одна за другой. Так явственно. Даже слышно, как страницы шелестят. Она смелая, войдет, включит свет - ничего. Все книги на месте. Все в порядке.
- У, нечистая сила, опять балуетесь! - скажет и уйдет к себе.
- А отчего книги падали?
- Так от человека все зависит. Какой писатель написал. Может, у него на душе что-то нехорошее было. Совесть мучает. Те книги и падают. Или именно их и сбрасывают. Кто знает?

Из окна, да прямо в пруд

Наша мама не разрешала мне и маленькой сестре мимо соседского дома ходить. Там одинокая женщина жила. Сядет, бывало, на окно, ноги свесит, и вдруг раз... нет ее. Вернется - мокрая, как лягушка. Это она у кульпеля на озере побывала. Сама хвасталась, как он ее любит.

Любимец домового

Мой сын на диванчике спал. И, видимо, понравился он чем-то домовому или кому еще там, я не разбираюсь в них. Сын мне сам говорил: "Мама, меня кто-то гладит". А посмотришь - никого рядом нет. Хоть бы кошка у нас в доме водилась, еще можно было как-то объяснить. Сначала я вроде беспокоилась, а потом привыкла и перестала обращать внимание. Гладят - ну и хорошо. А муж как-то лег на это место и не смог заснуть - так ему неспокойно было. Ворочался, ворочался, не выдержал, встал и перешел на другое место: "Ну их!" - говорит.
Таких историй любой коми-пермяк расскажет сколько угодно. Таиться не станет. Напротив, охотно поделится своим собственным опытом, своими неподдельными переживаниями. И не то что будет стараться убедить вас в наличии потусторонней силы. Напротив, и сомнение выразит, и свои колебания опишет... Но легко ли найти возражения против очевидных фактов?
- Может быть, это какой-нибудь тонкий мир? - задумчиво предположила одна радиожурналистка. - И он таким образом проявляется?
Враги народа
Те, кто у коми-пермяков сейчас проходит как нечистая сила: кульпель да верэсь, а с ними куча мелких чудов (банный, домовой - суседко, картачуд - место которого в хлеву, овинный и хуторской чуд, калян - нечто похожее на домового - весь мохнатый и черный, обитает под сенями, а может и под мостом устроиться) - у родственных им зырян остались в ряду богов-покровителей.
Перемещение бывших богов в ряды "врагов народа" у коми-пермяков произошло после прихода и утверждения христианства в этих краях.
- Когда-то наша Ёма (Лемма) - болотная хозяйка, - не без грусти говорит Василий Васильевич, словно речь идет о каком-то родном существе, - была божеством болот и лугов. У финнов есть Йомала, у скандинавов - Ёмала - божество из того же ряда. Наши соседи - мари - веточка того же дерева - до сих пор поклоняются Ёме. А мы ее стали проклинать.
У нас с зырянами много общего. Боги, верования, язык. Но коми-пермяки долгое время были крепостными. А зыряне никогда в крепостных не ходили. Они вольными оставались. Куда хочешь, туда и пойдешь. Лесовали везде, где вздумается. До Восточной Сибири доходили, их потомки до сих пор там есть.
- Зыряне - "шире", и словарный запас у них лучше развит. Они больше видели и людей, и мест. Потому и общительнее. Коми-пермяки более замкнутые, недоверчивые, - высказала свое мнение на этот счет Ратегова. - У нас на 10 тысяч населения 83 человека с высшим образованием, а у них в два раза больше. У них университет, где представлены все отрасли, а у нас - его филиал, и всего несколько предметов ведется. У них больше тех, кто свой язык знает.
А еще немалое значение имеет то, что коми-пермяки, как считает Василий Васильевич, жили как бы в тесноте и у маленьких рек. Не было у них просторной реки вроде Печоры или Ижмы.
- Наши излаживали лодчонки на 2-3 человека. А у зырян - барки на 15 человек. Пространство чувствуется. Размах, предприимчивость.
Отсюда и разница в характере нынешних коми-пермяков с зырянами.

Северная Атлантида

Неудивительно, что именно у зырян, а не в среде коми-пермяков возродилась идея Биармии. Жители легендарной страны со страниц книг и статей приверженцев существования Биармии предстают замечательно красивым народом: статные, светловолосые и светлоглазые...
Но дело даже не в их облике. Как пишет Н. Карамзин в "Истории Государства Российского": "Новгород становится столицей поздней Биармии, утратившей свое былое величие".
В этих словах видится доказательство, почему именно в Новгороде утвердились демократические традиции народного вече, существовавшие в Биармии. И разгром, учиненный Иваном Грозным, был уничтожением идеологического противника авторитарного государственного устройства. Если бы в этом противостоянии победили новгородцы, Россия обошлась бы без крепостного права (и его тяжелого наследия) и раньше других европейских государств утвердила бы те формы правления, при которых больше считались с личностью каждого гражданина.
Миролюбивые жители Биармии привлекали торговцев из самых отдаленных стран. Купцы чаще всего добирались до заветной страны, используя речные пути: по Сухоне и Вычегде в бассейн Печоры или по Верхней Волге, через Каму и Вятку.
Защищавшие свои земли от варягов биармийцы все же не отличались воинственностью. Не было у них междоусобиц, брат не ходил на брата, сосед на соседа, и тем более не стремились они завоевать чужие земли.
Такой предстает Северная Атлантида в описаниях тех, кто не сомневается в ее существовании.
Историк К. О. Тиандер в своей книге "Поездки норманнов в Белое море". (СПб., 1902 год) делит дошедшие до нас сведения о Биармии на три периода: первый - время совершения викингами набегов (890-1030); второй - возникновение устной традиции описания этих походов (1030 - 1110) и третий - время записи саг (1110 - 1220). Древнейшая рукопись содержится в так называемой Кожаной книге, другая - в Копенгагенской коллекции.
Одна из самых удаленных от нас по времени "Сага об Орварде-Одде" повествует о том, как герой решил присоединиться к своему брату и племяннику, которые на двух кораблях отправились в Биармаланд. И когда они, оказавшись там, направили свои корабли вверх по Двине, "из лесу выходили люди и кружились на одном месте".
Выкрав одного из биармийцев, Одд потребовал: "Укажи нам добро". И пленник повел их к тому месту, где находится местное божество, которому местные жители приносили богатые подношения. Одд со своими родственниками увез богатую добычу.
В отличие от Одда герой другой саги - "Поездка Отера в Биармию" (она впервые появилась во "Всемирной истории Орозия", задуманной королем Альфредом Великим) - отправился в далекую страну для того, чтобы установить торговые отношения с местным населением, и сумел найти с ним общий язык, что и описал после возвращения.
В этих повествованиях о Биармии, как считает историк Тиандер, "ни одна черта не отзывается фантастичностью, все сообщаемые подробности не противоречат действительным условиям жизни, бытовая обстановка сохраняется вполне исторически, и поведение действующих лиц определяется естественным их характером и ситуацией".
Судя по дальнейшим сагам, соотечественники последовали отнюдь не примеру Отера.

Так, Харальд Серый Плащ "в одно лето повел свое войско в Биармию и собрал там добычу; на берегу Вины имел большое сражение с биармами и одержал победу, убив множество народу; совершив это, он произвел опустошение во многих местах страны и обогатился несметными богатствами". Так же обошелся с биармийцами и Эрик Кровавая Секира.
К записям XIV века относится описание похода Торера Собаки, который "послал к братьям вестников с поручениями, давая понять, что в наступающее лето он решился отправиться в Биармию". В этом походе викинги нашли богатый курган, на который местные жители ссыпали землю, смешанную с золотыми и серебряными монетами, и сидящего на вершине холма идола Йомалу, на коленях которого стояла огромная чаша, полная монет, а на шее висело ожерелье, которое один из спутников Торера разрубил мечом. Удар был такой силы, что голова идола отлетела в сторону, и тут раздался гул, на который сбежались охранявшие курган стражники. Викингам с боем пришлось отступать на свой корабль. Херрауд и Бозе, "подплыв к Биармии, стояли около леса... где стоял огромный храм, которым владел царь Харен, повелевающий Биармией; там поклоняются богу, называемому Йомала, там сохраняется большое количество золота и драгоценных вещей". Сказитель добросовестно перечисляет, чем поживились викинги. Они "сняли: золотую корону с 12 разными изображениями, цепь, которая стоила 300 селибр, а также поставленную у него на коленях серебряную чашу такой величины, что ее ни за что не могли бы выпить четыре человека: она полна была красного (чистого) золота, а шелковая одежда алого (пурпурного) цвета, в которую одет был Йомала, стоила значительно дороже, чем тройной груз самого богатого судна, которое когда-либо переплывало Греческое (Черное) море; все это они унесли с собою". Непосредственно связывавший местонахождение легендарной страны с Пермью Великой историк А. Соболевский приводил в доказательство летопись о Стефании Пермском и утверждал: "Скандинавские саги не противоречат рассказу нашего летописца, напротив, они говорят о широком распространении волхования у Биармийцев".
В Йомале он усматривает бога подземного мира, потому что в сагах не раз отмечалось, что это божество располагается в ямах, на крутых берегах рек, в провалах: "Древнеиндийский Олимп знает Яму - jame..." - и таким образом Северная Атлантида становится родиной арийцев, откуда они распространились по всему миру.
Из русской летописи 1071 года Соболевский приводит описание встречи Яна Вышатича на Белеозере с двумя волхвами: "...их бог седить в бездне", - цитирует он записки путешественника. Другой рассказ сообщает о беседе некоего Новгородца, пришедшего в Чудь, с местным кудесником. Последний сказал, что их чудские боги "живут в безднах", к ним в "бездну" идут и его умирающие одноплеменники.
Кудесник, как считает историк, "тот волхв или гадатель, который бьет в кудесы. В Старой Руси так назывался некий специальный инструмент вроде бубна или барабана. И летопись повествует в дальнейшем о камлании, о приведении себя чудским кудесником в то состояние, в которое приходят шаманы".
Противники теории существования Биармии доказывают, что богатой серебром и золотом страны протяженностью от Белого моря до Оби не могло быть, потому что археологические исследования не дают однозначных подтверждений такой версии.
Но это не означает, что им удавалось с большой легкостью опровергнуть своих оппонентов. Историк С. Кузнецов в "Этнографических записках" 1905 года начал свою работу со слов: "...лагерь сторонников существования Биармии слишком велик, в этом лагере мы видим столько славных имен историков и археологов, что необходимо разобраться в их мнениях об этом предмете".
Для этого он предпринял новый перевод всех саг, сопоставил их с летописями, высчитал скорость продвижения кораблей и расстояние, которое они могли преодолеть за указанное время, и пришел к выводу, что далее Кольского полуострова викинги не заходили.
Современный археолог А. Никитин тоже убежден, что интерес к Биармии вспыхнул только в XVIII веке, когда стали насущными вопросы регламентации судоходства на Балтийском море, "больного места русской и шведской дипломатии", а также в связи с "серебряным голодом", который испытывала Россия. И как раз в этот момент (1730 год) Ф.-И. Страленберг, шведский полковник, попавший в русский плен во время Полтавской битвы, после тринадцати лет пребывания в Сибири - за это время он успел стать историком и географом - издал в Любеке книгу "Историческое и географическое описание северной и восточной частей Европы и Азии ". Сказочные богатства, описанные в сагах, на которые ссылался Страленберг, наводили на мысль о том, что в этих местах имелись соответствующие рудники и древние мастера умели выплавлять серебро. А следовательно, после проведения геологических изысканий можно было бы восполнить нехватку драгоценного металла. С этой целью начали вызывать из Германии саксонских маркшейдеров, которые должны были провести разведочные работы. Сначала маркшейдеры выслали весьма оптимистические отчеты, так как обнаружили довольно крупные самородки, но затем энтузиазм их угас. Слитки оказались случайными находками. Надежды на то, что "серебряный голод" удастся утолить в тех местах, где располагалась легендарная Биармия, не оправдались.
Несмотря на неутешительные выводы, к которым в конечном итоге пришли преприниматели, интерес к Биармии не исчез, напротив, даже возрос. И не только со стороны России, что было бы вполне оправданно. На западе, пожалуй, делалось ничуть не меньше для того, чтобы поддержать миф о существовании некогда на Севере богатой, процветающей страны, где говорили на родственном финно-угорским племенам языке.
Но задача этого небольшого отступления, как вы, наверное, понимаете, не в том, чтобы встать на защиту тех или других. Такое было бы под силу разве только большой, хорошо оснащенной экспедиции, в которую вошли бы специалисты самых разных направлений - этнографы, геологи, археологи, климатологи и так далее.
Да и то вряд ли бы им удалось подвести окончательный итог. Ведь не стоит забывать о самом главном: "чудаки" (как называют обитателей этих мест в некоторых летописях и исторических описаниях), которые "жили в согласии с законами природы и в согласии с собой, увидев несправедливости, свидетелями которых они стали, спрятались в камни, забрав все свои сокровища с собой", - а это значит, что открыться они захотят не столько членам хорошо оснащенной экспедиции, сколько тем, кто знает заветное слово. Или кто сможет вернуть на место Чумбулатов камень.

Чумбулатов камень

Густая, таинственная, могучая, раскинувшаяся на многие сотни километров парма располагается на севере округа. В районе Кудымкара мало что осталось от ее былого величия. Впрочем, величие "былым" не бывает. Оно всегда ощущается. В отношении коми-пермяков к природе, например. Ведь парма - не просто необъятный лесной массив. Парма поила, кормила, одевала и защищала коми-зырян, коми-пермяков, черемисов, вотяков и живших до них чудов. Всех она приняла под свою сень. Но дерево еще выступает и посредником между небом и землей. Корнями оно уходит в самую глубь, мать-сыру землю, и эта подземная жизнь остается невидимой, недоступной глазу. А крона, обращенная к небу, солнцу, ветру, - вся на виду.
Парма соединяла два противоречивых качества: открытости и недоступности. Проявленного и тайного. Могла одарить, а могла и наказать. "Наши люди знали душу дерева", - заметил Василий Васильевич, когда мы обсуждали эту тему. У той легенды, где дочь солнца Зарань стала женой Перы и от них пошел весь коми-пермяцкий народ, есть продолжение.
Ен осердился, что Зарань так надолго пропала, и стал звать ее обратно. Парма укрыла детей Перы и не дала матери забрать их с собой. Следовательно, именно Парма помогла сохранить род человеческий на земле.
- Остались в нашем народе древние заклички, - говорит Василий Васильевич, - обращенные и к небу, и к солнцу. И есть даже увтырь, который считает себя потомком земли и солнца - Пармы и Шонды.
"Мы, коми-пермяки, остались язычниками и по сей день", - слышала я от многих.
Кабы так! Насколько цельными бы оставались представления коми-пермяков о себе и о жизни.

В сущности, если вдуматься, мы именуем язычниками тех, кому когда-то был внятен голос ветра, солнца, земли; кто слышал, как деревья читают стихи Гесиода, водопад декламирует Державина, а деревенский петух исполняет гимн Свету.
Сейчас мы только в строках Пушкина, Тютчева, Фета или Платонова, только в "переводе" слышим то самое мистическое переживание "благоговения перед жизнью", ее цельностью, которое испытывали наши предки и которое нами утрачено. Мы не устраиваем праздников, когда видим, как расцветают первые деревья. Не торжествуем при виде созревших плодов. Не знаем, что сулит рано выпавшая роса и что обещает нам севшее в розовое облако солнце. Забыли свой родной язык.
Но ощущение единства всего сущего будит в нас неясное волнение, как воспоминание об утраченном рае, когда мы слушаем мифы и легенды. Оно вызывает щемящую тоску, когда нам удается почувствовать момент узнавания, пережитый кем-то другим и переложенный в стихи или прозу, музыку или живопись...
Сравнив исследования, проводимые археологами и этнографами с зондажом, который "довел нас в глубь веков до мезолита - такова оказалась глубина памяти... - академик Б. Рыбаков продолжил свою мысль: - А мифы, предания, что хранятся в народе, уходят в шестое тысячелетие до н. э. Образцы же народного творчества, и в частности орнамент, оказались еще более древними. Они донесли до наших дней те представления, которые возникали у первобытных охотников мезолита 7000 лет тому назад".
Что же происходит с личностью, когда эту глубинную систему представлений начинают крушить и ломать? Не с того ли начинается раскол в сознании народа, когда его насильственно отлучают от прежних богов (вынудив молиться новым на непонятном языке, и тем самым превращая его в "язычника")?
В журнале "Этнографическое обозрение" 1905 года приводится запись очевидца о том, как взрывали Чумбулатов камень - высочайший утес на берегу реки Немды в Яранском уезде Вятской губернии (достопримечательное это место было известно еще со времен путешествия Олеария, посетившего Россию в 1633 году). Но он был не только местной достопримечательностью. К нему приходили поклоняться местные жители. Именно по той причине, что утес был объектом поклонения, его и решено было взорвать, поскольку другого способа стереть из памяти народной Чумбулатов камень не видели.
"...Такие громадные куски отвалились, что иной будет больше нашей мужицкой избы... Ах, милый барин! Что вышло-то только, индо жуть берет!.. Какое, скажу тебе, было тут угожее место, а что теперича стало. И не пойму я, хороший ты мой, к чему это было сделано? Никому черемисы не вредили, молились себе тихо и смирно, коли приезжали сюда... А тут, обсказывали, главному нашему арифаю понадобилось..."
Так было погублено "мнимое божество" черемисов, внушавшее московскому митрополиту Филарету большое беспокойство. Этим актом завершилось, выражаясь языком вятского губернатора, "преобразование черемис" (на которое последние ответили целым рядом волнений, тянувшихся до 1856 года).
"Православие решительно ничего не выиграло от уничтожения Чумбулатова камня", - заканчивает печальное повествование о разорении угожего места историк С. Кузнецов.
Утверждая веру в светлое будущее, большевики жгли иконы, расстреливали священников, взрывали церкви, - как в свое время православие сбрасывало в реку и жгло деревянных богов, рушило капища, карало волхвов и кудесников. (И если церковь не покаялась в совершенном насилии над людьми, над верой народной, можно ли ждать покаяния от большевиков за расстрелянных служителей церкви и за разоренные наши православные святыни?) Земля, перепаханная железными плугами на чуть большую, чем положено, глубину, теряет пахотный, плодородный слой. Его развеивает ветер, смывают дожди. Любое погодное явление, некогда выступавшее союзником, превращается в злейшего врага. Даже природа вступает в конфликт сама с собой. Так и сознание народное. Надругательство над тем, что почиталось святым, не проходит бесследно. Оно лишает народ цельности.
А ведь имеются иные примеры. Северный буддизм, например, вместо того, чтобы проводить прополку сознания, включил в свой пантеон прежних богов, и они заняли вполне почетное место - защитников веры.
Япония счастливо сумела сохранить и традиционный синтоизм, и заимствованный буддизм, и конфуцианство. При рождении ребенка семья пригласит служителя синтоистского храма, а на похоронах главным действующим лицом окажется буддийский священник.

Христианство оказалось более жестким.

Но сколько ни пытались в нашей стране (равно как и в других христианских странах и странах, исповедующих ислам) истребить, задавить "языческие представления", - они пробивались как трава сквозь все каменные плиты запретов.
Подобно тому как вытесненные детские представления могут стать причиной душевного излома взрослого человека, - так и непризнанная вера способна обернуться суеверием. Которое теперь почему-то именуется "язычеством".
Насколько, быть может, менее раздвоенным оставалось бы сознание народное, если бы православие нашло в себе мужество принять под свою сень прежних богов. Впрочем, народное сознание само ищет примирения, союза, оно не дожидается первого шага со стороны служителей церкви.
Достаточно увидеть, как коми-пермяки отмечают "семик" - седьмой от Пасхи четверг, когда все жители устремляются к могилам родителей, чтобы помянуть их, это превращается в настоящее паломничество.
Из письма Василия Васильевича (который счастливо избежал раскола в своем сознании, что тоже чувствуют его земляки и чем он привлекает людей): "В Петров день, 12 июля наблюдал, как кочевцы в одиночку и группами идут через лес в урочище Лягай-мельницы, чтобы попросить благословения у древних родителей, обмыть в речке болящие части тела и в благодарение Ену повесить на дерево тряпицу, полотенце, платок и даже кое-что из белья. А возвращаясь домой, по пути заходят в часовню, чтобы перед иконой поставить свечку. Языческому Ену - тряпочку, христианскому святому - свечку".
Этим летом, после возвращения из Кудымкара, я проездом оказалась в Звенигороде. И остановилась потрясенная, глядя на невысокое деревце, что выросло возле могучей ограды старинного монастыря. Все его тонкие веточки были увешаны разноцветными полосками материи. Словно елка летом.
И было в этих цветных лоскутах что-то поразительно детское и трогательное. Сколько паломников по пути к христианской святыне, завязывая прихваченный из дому лоскут (чтобы их пожелание или просьба не забылись), пытались уверить себя, что ничего дурного против своей исконной веры не совершают?

Гномы и великаны

И если вспомнить снова о (не единожды отмеченной) разнице между коми-пермяками и коми-зырянами, то, быть может, суть ее - в большей близости зырян к своим истокам? А состояние раздвоенности коми-пермяков - следствие пирровой победы Перы над старыми богами.
И чем ожесточеннее ведется борьба, тем более истощается запас внутренней энергии, отпущенный тому или иному народу, которую он мог бы использовать на созидание.
Не один раз у меня оставалось ощущение, что пассивное недовольство, которым были пропитаны высказывания многих коми-пермяков, - результат истощения запаса духовных и душевных сил людей.

Им не хватило энергии даже на то, чтобы оглянуться в прошлое и возродить миф о своем золотом веке. И в такие минуты в памяти всплывали строчки стихотворения Т. Зульфикарова:
... да бедный народ мой,
что скошен, да брошен.
И в то же время все противилось этому приговору.
Потому что пока остаются библиотекари, вроде Нечаевой из села Белоева; пока не покидают своего места такие издатели, как Ратегова; пока существуют в Коми-Пермяцком округе такие заведующие отделом культуры как Минулина; и пока находятся такие люди, как Климов, которым дается в руки заветный клад, - силы народа еще не иссякли. И, как и в парме, невидимые соки продолжают поступать из глубинных пластов родной земли (без которой не мыслит свою жизнь большая часть коми-пермяков) к обращенной вверх кроне.
- Народная память хранит вовсе не легендарные вещи, - продолжил эту тему Василий Васильевич. - В нашем фольклоре исполняют русские народные песни, которые бытовали в XI веке! Новгородцы были здесь частые гости. И с добрыми намерениями приходили, и как разбойники. Ушкуйники плавали на кораблях, на больших лодках - реки почти все оставались судоходными до последнего времени.
Тут разные народы встречались. Одни шли с юга, другие с севера: и темноволосые и светловолосые. И среди коми вы найдете потомков как одних, так и других.
В быличках о чудах, некогда населявших эти земли, описывается, какими они были крошечными: сошки, которыми они пахали земли и которые иной раз "находят на своих огородах коми, выглядят меньше наших ложек", а "за неимением серпа они стебли пшеницы срезали шилом".
Но не меньше преданий рассказывается и о великанах, которые обитали в этих местах. В доказательство неоспоримости их пребывания описывается, как "министр" набрел на остатки шапки, которая в целом виде могла верхушку холма закрыть. Или как охотники пошли лесовать и наткнулись на гладко обструганную сосну. Собирались из нее нодью (костер) устроить, но потом раздумали. Не осмелились трогать: вдруг хозяин вспомнит, где уронил, и придет за своим посохом...
Да что перечислять! Сходите в "молотовский музей, где по сей день хранятся" двенадцатисаженные чугунные лыжи Перы-богатыря, - и все сразу станет ясно.
Вот так же и народ. Может проявить чудеса храбрости и героизма. А в другой раз смотришь и диву даешься - сколь мелочны его претензии и сколь бесплодно его недовольство.
В "повести быстро преходящих явлений" что в жизни одного героя, что в истории целого народа печальные страницы настолько тесно переплетаются с забавными, трагическое с комическим, что невозможно иной раз сказать, где именно заканчивается одно и начинается другое.

НЛО над Кудымкаром

На обратном пути из Кудымкара, в поезде у меня с попутчиком, который работал инженером на заводе, зашел разговор о необычных явлениях. И он рассказал о том, какие представления о коми-пермяцком крае бытуют среди его друзей на авиационном заводе. Представления эти явно уходят в то самое "седьмое тысячелетие", в котором следует искать корни генеалогического древа Перы, Кульпеля и Верэся.
- Один мой товарищ рассказывал, - сообщал попутчик без тени той усмешки над самим собой, с которой признавались в своем "язычестве" коми-пермяки, - он каждую осень ездит в те места за грибами. С полным багажником возвращается. Сколько у них в парме грибных мест! Тьма. И в прошлом году он там шар светящийся видел. НЛО, наверно. Шар повис над ним - никаких мероприятий, правда, не предпринял, - а потом резко ушел в сторону, только шлейф за собой оставил. Оказалось, многие с завода про то знают. Говорят, у этих НЛО под Кудымкаром что-то вроде аэродрома. Есть одна такая поляна большая, а на ней словно выжжено все. Будто не один раз на нее посадку совершали. Кто-то даже встречался с этими инопланетянами. И голова и тело у них прозрачные, как аквариум. Привирают, конечно. Мне не верится, что они их лично видели.
- И зачем же они прилетают?

- Наблюдают за нами. Им ведь дико смотреть, наверное, как у нас воруют, убивают. Ждут, когда мы... ну получше, что ли, станем. Вот тогда допустят к своей цивилизации. Если они, к примеру, сейчас нам дадут какую-нибудь необычную технологию, ребята на нашем авиационном заводе немного покумекают и новое оружие изобретут. Запросто. У нас такие головастые есть. Только покажи - сразу разберутся, что и как. Американцы тоже не дураки. Тем более у них сейчас специалисты со всего мира собрались. Сразу раскусят, как можно использовать, скажем, против Саддама или кого еще. Опять война разгорится. Поэтому они не торопятся.
А почему место для аэродрома выбрали под Кудымкаром? Там такая парма красивая. Будь у меня НЛО, я бы тоже выбрал себе площадку в тех краях.