Корнюшкин Фёдор Егорович : другие произведения.

КОРНЮШКИН Ф.Е.

Воспоминания

"... Но прошло много, много лет, всёзабылось, всё ушло. Давно шумела другая жизнь, Крепчала на земле другая не ихняя любовь!"

(ШУКШИН)

... Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он, поникая, долго и крепко сжимает её в своих объятиях; когда под огнём смертиглубже зарывается в неё лицом и всем телом, она - единственный друг его, брат, мать... Земля, земля, земля!

(РЕМАРК, "На Западном Фронте без перемен.")

И спустя мног десятков лет после войны, когда я иду или еду, я всегда даю оценку местности созвучную роману Ф.Ремарка

2.11.99

Деревня

Деревенька где я родился носит красивое название -- Кучеряевка. В ней всего 80 дворов. Oна расположена на четырех холмах вдоль безымянной речушки. Деревня делилась на четыре части (бока), которые занимали каждый свой холм. Назывались эти бока: плясов, девушкин, софонов и черепков. С юга примерно в километре от крайнего дома плясова бока начиналось большое село --Плоское, в котором насчитывалось более 200 дворов. Все же другие деревни был в 6-8 км. от нашей. Ручеек который летом тек через всю деревушку летом почти пересыхал. Еще в 50-х годах берега были очень пологие и ручеек в иных местах можно было перепрыгнуть, а то и просто перешагнуть. Ceйчас (после войны) берега стали очень крутые глубиной до 1,5 метра. Теперь пруд можно делать глубоким, а мое поколение (30-е годы) набирали воды в запруде не глубже 1м. о все равно барахтались мы в таком пруду, что твои утки все лето. И не было среди нас ни одного, кто бы не научился плавать и нырять. Каких только соревнований мы не устраивали!

На той стороне речушки были очень глубокие овраги. В отвесных стенах этих оврагов было множество гнезд стрижей. Круглые их гнезда располагались рядами и добраться до них было не просто. А у оврага, что был прямо против нашей хаты, один старый человек организовал как бы "кирпичный завод". Работал он один. Сначала он построил навес, который покрыл соломой. Навес был большой, почти как рига на поле. Еще он соорудил рядом с навесом на слоне оврага печь для обжига кирпичей. Мы часто приходили смотреть, как он работает. Сначала он заполнял глиной форму разделенную на четыре части. Относил форму на площадку около навеса, переворачивал форму, и на песке оказывались четыре кирпича. Когда кирпичей накапливалось много и они высыхали, старик начинал их обжигать. Сделана для этого печь была очень сложной, имела много ярусов. На верхние ярусы он укладывал кирпичи и закрывал их. А внизу разводил большой огонь. Уж не помню сколько времени продолжался обжиг, но, кажется, не менее суток. После обжига кирпич становился красным и его куда-то увозили. Пришел год или два, стали прижимать частника, и старик уже не появлялся на своем "заводе". Прошло еще какое-то время. Навес разломали, печь развалили, приспособления растащили, старик умер, и уже ничто не напоминало, что совсем недавно здесь трудился человек, делая полезное дело. Прошло с тех пор более полувека но не нашлось смельчака, который бы продолжил дело того старика. Деревня захирела. Да уж наверное никто и не помнит, что из глины этого оврага когда-то мастер делал кирпичи.

Шел год за годом. Нас в семье все прибавлялось и прибавлялось. Жили бедно. Все спали на печке под одной дерюгой. Дерюга -- это нечто такое, что требует пояснения. Да я и сам толком не знаю, как ее делают. это из грубых -- как веревки -- ниток полотно. Ткут из пеньки. Лен в нашей местности никогда не выращивали. Нитки очень толстые. Полотно сшивали в два слоя до размера примерно 2х2 м. ловом все под ней умещались. Иногда мы устраивали на печке "войну". Поднималась невероятная возня, крики, визг. Отец не выдерживал и бросался на поимки заводилы (старшего). Под горячую руку ему лучше было не попадаться. Но поймать было не так-то просто.

Он влетал на печку - вот-вот схватит виновника. Но виновник не дремлет. Между кожухом печки ( он пола до потолка) и стеной был пролаз - мы его звали проулком. Виновник мгновенно через проулок оказывался на лавке хаты. Прыгал или сам, или мать брала на руки. Отец через проулок лезть не мог - он узкий. Он опрометью скатывался с печки в хату стараясь поймать виновного. Но виновник уже снова на печке. Отец снова на печку, но уже с меньшей прытью. Все повторялось. Отец выдыхался, угрожал, и мы какое-то время уже не орем и не пищим.

Немного об отце . Человек он был добрейший, но безалаберный. Дед мой был бондарем. и ремесло свое по наследству передал моему отцу, как старшему в семье. Один бондарь на всю деревню. Он делал кадушки, лоханки, даже бочки. Пила, топор рубанок и 2-3 стамески - вот есть его инструмент. Чтобы сделать что-то нужны клепки доски и обручи. Работал он как работали мастера в глубокой древности когда еще не было пилы. Досок тоже не было. Он привозил из леса дубовые или березовые дрова. Толстые бревна пилил по длине на высоту будущего изделия. Затем и этих чурбанов начинал делать клепки: то есть дощечки нужной толщины и ширины. После этой топорной работы рубанком обрабатывал их под размер. Это была каторжная работа. Но клепки это было еще не все. Нужны обручи. Полосового железа, как и досок, конечно не было. Обручи он делал из дубков. Но где их взять? "В лесу" - скажите вы. Это точно: "в лесу". Но если ты срубишь их 5-10 штук и тебя поймают - тюрьма и надолго! Отец презирал тюрьму. Он шел в лес как в свой рубил столько -- сколько мог унести. До колхозов привозил на своей лошади, а когда лошадей забрали (там они через 2 года все передохли; наш Серко года не протянул) таскал на себе. Затем каждый дубок раздирал на две части, отшкуривал, выстругивал и запаривал. На этом предварительная работа заканчивалась. Все эти работы как-то для нас проходили незаметно. А вот когда а он начинал сборку - это было уже интересно. Как мне сейчас кажется, он не был силен в работе, если всякий раз что бы поставить клепки на один обруч (у него не было струбцин для зажима клепок) он бросал в внутрь: шубы зипуны, подушки и прочие предметы. Когда изделие приобретало форму: т.е. клепки стягивались обручем, все содержимое выбрасывалось обратно. Сборка проходила в центре хаты. Сборщик становился красным и мокрым - даже не потным.

Церковь.

Между деревнями Кучеряевка и Плоским (ближе к последней) на кладбище стояла церковь и сторожка. До революции кладбище имело ограду вдоль которой росла акация. Церковь здорово украшала местность. Тем более, что она стояла на вершине холма и отовсюду была видна. Она была как маяк. Мне она казалась очень красивой, большой и высокой. А еще помню как там проходила служба. На пасху мать меня брала светить кулич (пасху). Шли мы туда чуть свет, еще затемно. Народа набиралось много. Все было необычно и таинственно. Помню и Крестный Ход вокруг церкви. Люди несли много икон, какой-то другой атрибутики. Попы и народ (хор) что-то пели. Потом помню почему-то мы- мальчишки один раз бросали комья земли в попа. Кто нас науськивал, - не помню. Сами мы были слишком малы, что бы решиться на это. Служители церкви куда-то исчезли. Церковь оказалась бесхозной. Варвары крестьяне её конечно открыли и стали оттуда все тащить. Никто этому не препятствовал. Она была построена из толстых дубовых бревен. Колокольня была очень высокой. Мы изредка туда забирались, но звонить боялись.

Бесхозной церковь стояла года 3-4 до того страшного дня, когда ее подожгли. Я учился на "поповке" в Плоском в 5-м классе. Был теплый солнечный день 1-го мая. Кто-то крикнул "пожар" и мы, ученики, побежали от школы примерно 1 км. Когда подбежали церковь только разгоралась, но ее уже никто не тушил. Отовсюду бежал народ. Огонь набирал силу. Народ все пятился и пятился назад от огня. Огонь забирался все выше и выше и вот, через час а может быть два, пламя охватило всю церковь. Народ стоял от нее на расстоянии не менее 200 м - такая была жара. Было неуютно. Раздавались разные крики. Старухи рыдали. Мужики сжимали кулаки. Народа было очень много: я не помню еще случая, чтобы собиралось столько людей. Огонь делал свое дело. Дыма почти не было. Одно пламя - кроваво- белое. Когда разгорелась колокольня, то все увидели: колокол начал "плакать" - т.е. плавится. От него вниз потянулись как веревки расплавленные струи. Эти струи опускались вниз метров на 5-10, прежде чем исчезнуть. Огонь набрал силу страшную. Это было ужасное зрелище. Долго же она горела. Никто не расходился. И вот колокола не стало. Он весь расплавился. Спустя какое-то время церковь рухнула в сторону дороги. Крест отскочил далеко в сторону. Жара стала спадать. Сгорела церковь полостью. Остался уголь и зола. Местность лишилась красоты своей. Для путника маяк был погашен. Стало как-то неуютно жить. Куда бы не пошел, оглянуться было не на что. Отец мне рассказывал, что церковь построил какой-то барин на свои средства. Под церковью он с женой и был похоронен. Поле пожара останки их кто-то вытащил. Клочья рыжей бороды этого барина долго еще валялись на углях и пепле. Время шло. Кладбищенская ограда была растаскана, сторожка разобрана, кустарник вырублен, коровы и овцы стали пастись на могилах предков. Никого это уже не трогало. Люди дичали с каждым годом все больше и больше. Кто же ее поджег? Дело в том, что том году (32 или 33) праздник 1-го мая совпал с днем пасхи. Религиозные люди еще копошились. И вот чтобы окончательно уничтожить "опиум для народа" двое активистов- негодяев ночью пошли в церковь. (Ведь она уже была ничья.) Натаскали в угол соломы и зажгли. Не хотела церковь умирать. Трудно разгоралась. И лишь утром, часов в 10 огонь все-таки победил бревна из дуба. Как красиво был расписан изнутри купол! На огромной высоте художник делал красоту храма.

Один из поджигателей был по фамилии Алдашков. Никчемный он был крестьянин, без царя в голове. Но в то время таким давали власть. В войну он погиб. Его старший сын был после войны на Западной Украине начальником отдела милиции. В 50-х его убили бендеровцы - как говорили за жестокость. Два других младших сына разряжали снаряд и погибли. И мой брат погиб вместе с ними.

Колхоз и голод.

Лет мне было мало и я решительно не понимал зачем "колхоз" и почему без него нельзя. После "головокружения от успехов" колхоз разбежался (распался) в один день. Все крестьяне вышли из него, за исключения небольшого числа комбедовцев. Ведь им было все равно. Они были безлошадным. Так что уводить с колхозного двора им было нечего. Однако уже через месяц уполномоченные района и местная власть начали давить. Чуть ли не каждый день собирали мужиков на сходку и подолгу держали. Все уговаривали. Мужички на первых порах держались крепко. На следующий день опять сходка. Не пойти нельзя. Могли приписать бунт. Посадят в сани и увезут с концами. Устали мужики, да и поняли: что зря терять время? Победят они. У них власть. И в день - в два все враз снова записались и стали свозить сани, дроги, сбрую в колхозный (раскулаченного и высланного Володина) амбар. Свели и лошадей. Ой как мужикам было тошно без тягла, ой как тошно! Мужики замкнулись и даже друг с другом не разговаривали. Только и слышно было: "Как жить-то будем?" А в самом деле: как? Деревня от райцентра в 25км., от станции в 50. От ближайшего леса 5км. А кто будет пахать? Лопата пахать будет - сказал один старик. Безысходная тоска охватила народ. Зима выдалась суровая, снежная с метелями. Около конюшни колодца не было. Лошадей было много. Колодец был далеко под горой. Мы, пацаны, иногда помогали конюхам гонять лошадей на водопой. У колодца был из досок сбит лоток метров 25 длиной. Конюх ведром таскал воду, лил в лоток, лошади пили. Вокруг колодца и лотка - лед. Лошади раскатывались, иногда падали, но обходилось все благополучно. Так как снег был глубокий, то лошади день за днем шли от конюшни к колодцу и обратно по своим следам. В иных местах эти следы (ямы от лошадиных ног) были чуть ли не по брюхо небольшой лошади -- но все равно по целине лошади идти не хотели. Ледяная вода, плохой корм (солома и сено; овса почти не было) и очень плохой уход делали свое дело. К весне лошади представляли собой скелеты обтянутые шкурой. Часть даже до весны не дотянула - пала. На чем пахать? Никто уже в нашей деревне не ездил в лес за дровами. Таскать стали на себе. Приусадебные участки (сотки) лет тридцать не знали плуга. Только лопата. На сотках садили главным образом картошку и совсем немного - грядка другая - огурцов, свеклы, лука, да кустов 10-15 помидоров, которые почему-то не вызревали. Картошка родила хорошо. Слава картохе, как у нас ее звали. Она спасла от вымирания русских людей. Первые годы в колхозе работали хорошо. Вековая привычка поднимала людей до света, да и с работы уходили когда сядет солнышко. Так длилось относительно долго.

Однако крестьяне, теперь уже колхозники, стали к работе относится все хуже и хуже, потому что как бы ты не работал все равно ничего не получишь, вернее получишь по 100 граммов зерна на трудодень. Теперь колхозники в самую горячую пору вставали когда солнце уже 2 сажени от горизонта. У них всегда было одно желание: увильнуть от работы под любым предлогом. Все меньше и меньше стали получать ржи и другого зерна с полей. Председатели колхоза менялись часто. Их привозили из района, своих уже не ставили. Года за три до войны председателем у нас некто Хатюхин из соседнего села. Ничем он не отличался от других. Был малограмотным. Складно говорить не мог. По всему было видно, что он просто не понимал своих обязанностей. При нем стало совсем плохо. Я ушел в армию и оставался в ней целых 32 года.

Поле войны, в свой первый отпуск, я приехал в свою Кучеряевку. Древня явно стала меньше . Мужского пола было мало. Не вернулось с войны процентов 70 мужиков - почти из каждого дома. Деревня стала гнать самогон. До войны даже понятия не имели о самогоне. А теперь гонят все, в открытую, причем наиболее удачные самогонные аппараты таскают из хаты в хату. Гонят из сахарной свеклы - она у нас хорошо растет.

О Хатюхине. Как только пришли немцы, так они его поставили старостой. Был председатель, а при немцах - староста. Через два месяца, ночью, к нему в хату пришли партизаны и предложили о всем доносить им партизанам. Особенно об отправках обозов с зерном в райцентр. Он согласился, а на утро поежал к немцам. Те ему дали винтовку и еще 2-х полицаев как бы в помощники. Через какое-то время снова к нему снова пришли партизаны. Он клялся и божился, что будет работать на партизан, а утром опять - к немцам. Партизаны приняли решение: повесить. Когда партизаны пришли приводить приговор в исполнение он это учуял и убежал. Его искали но не нашли. Он сидел в колдобине у речки. Тогда сделали засаду. Ночью он вылез из укрытия и партизаны его поймали.

Копытце.

Трудны были годы моей юности, однако жизнь шла своим чередом, и временам люди забывал о своих заботах и как могли веселились на праздниках, таких как пасха, рождество, Успение и др. Советские праздники: 1-ое мая, 7 ноября, Новый Год трудно входили в жизнь. Праздновали только Старый Новый год. Деревенька стала бедненькой, не стало ни одного гармониста. Как здорово сказал Твардовский: "Гармонь, гармонь! Поэзия российских деревень!" Она любима народом. Так вот на праздники, а все больше по случаю, нужда была гармошка. Километров в восьми от Кучеряевки стоит большое село Волкого. Там жил гармонист. И стар и млад звал его за глаза: "Копытце". У него ноги не имели ступней, а они только пятки. Ходил он с палочкой и очень трудно. От деревни до деревни он дойти не мог. Поэтому за ним всегда ездили на подводе или на санях. Работать в колхозе он не мог. Сидячей работы в деревне было мало. Он охотно ехал куда бы его не звали. Условие у него было одно: чтобы обязательно отвезли обратно. И вот у кого случай, например свадьба (какая свадьба без гармошки?), тот сразу шел к председателю просит лошадь, что бы ехать за "Копытцем". Как ни странно, но председатель как правило, лошадь выделял. Вот если бы тот попросил за дровами ехать - то получил бы отказ.

В назначенный день привозили Копытцу. Детвора его встречала восторженно. Да и вся деревня как бы прихорашивалась. Люди начинали разговаривать, и как-то добрее становились. Молодежь торжествовала. К вечеру на звук гармошку в хату набивался народ молодой. Девчата заливались частушками. У нас их поют на распев. Играл Копытце добросовестно: долго и много. Игра его была однообразной, если не сказать скучной. Обозначались только две мелодии: страдания и барыня. Других мотивов не играл. Плясали и пели в основном девчата. Гармонисту в перерывах подносили водку. (Самогонка в деревню пришла после войны.) Копытце ночевал и снова день играл. Вечером его увозили домой. Деревня ждала другого случая. Когда-то он ещё будет. И по сей день сладки для меня звуки гармошки, хотя в деревне не живу я уже более 50 лет. Какова же судьба Копытца? Будучи после войны в отпуске отец мне рассказал, что при эвакуации населения (Курская Дуга) в 1943 году он с машины неловко упал на ноги и расшибся и умер.

Мой друг детства -- Герой Советского Союза.

Жила на краю деревни на нашем боку семья Сапунова Д.И.. И был у него сын Алексей. Мы были с ним одногодки, поэтому в школе были в одном классе и сидели за одной партой. Была у Лешки холщовая сумка для школьных книг. У меня почти такая же. Носили мы их так, как сейчас офицеры носят полевые сумки. На Лешкиной сумке (как сейчас помню) крупными, во всю сумку, были написаны три буквы: "САД", т.е. Сапунов Алексей Дмитриевич . Школа была на другом конце деревни. Построена она была еще в царское время. Она была на четыре класса, с большими окнами и красивыми партами. Деревушка была столь убогой, что эта школа казалась нам дворцом, больше которого мы в своей жизни ничего не видели. От нашего дома до школы было что-то около 400 метров. Каждое утро Алешка заходил за мной. Ему было по пути. На его сумке ярко горели буквы: САД. Мы сразу подыскивали себе круглый предмет. Это могла быть ледышка, конский кругляш или камень - все равно. И вот этот предмет мы гнали по дороге до самой школы. Если предмет оказывался крепким, мы его прятали и гнали обратно до дома. Обуты мы были чуни (лапти, только плели их не из лыка, а из веревок). Зимой одеты в овчинные шубы. Шапки на голове тоже из овчины.

Он - этот Алешка - был очень активны и смелым. В драках с ребятами он непременно выходил победителем. Недаром у него была кличка: "бандит". Однажды, возвращаясь со школы, мы долго катались на ледяное горке. Была уже весна и шубы наши промокли. Когда я пришел домой, мать моя стала сильно меня бранить. Я, плача, сказал: "- Посмотрите, у Алешки шуба еще мокрее, моя еще не так!" Это вызвало у всех улыбку, и меня перестали ругать. Мы были уже в 3-ем классе, когда отец Алешки уехал из деревни вместе с семьей. С тех пор я его никогда больше не видел. Когда был в отпуске в 47-ом году в своей древне, то узнал, что Алешка погиб, и ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Погиб он в 43-ем на Курской Дуге в первые дни немецкого наступления. Он был командиром батареи. Танки шли на батарею лавиной. Горели танки, гибли расчеты. И осталось в его батарее одно орудие, а стрелять некому. И тогда стал за орудийную панораму сам комбат САД, и успел лично подбить три танка до того как погиб сам. И было уничтожено его последнее орудие. На станции Поныри ему установили памятник. Подвиг истинный! Одно орудие против десятка фашистских танков.

Его мать в деревне все звали "геройкой". "Иди к геройке", "позови геройку", "скажи геройке". И кажется, что это и было ее имя: "геройка". Отец Алешки так же "не вернулся из боя". Вот такие дела! Совсем убогая деревушка родила героя . К сожалению деревушку в свое время объявили не перспективной, и сейчас почти никого там нет, и очень жаль, что не осталось памяти о герое войны: "САД"- е.

Голод, щавель, колоски.

На 3-й или 4-й год после того как околхозили всех крестьян из ничего возник, как я потом узнал, страшный голод. Поразительно! Недороду не было. Засухи и других стихийных бедствий - тоже, а отовсюду шел слухи о голоде. И вот весной добрели до нашей деревни две женщины с Украины, у которых ноги были как бревна. Одна из них взяла с лавки сырую картофелину и стала ее есть. Он рассказали, что Украина вымирает с голоду. Было страшно слушать. Ну а нашу деревню спасла картошка. Она родимая. В колхозе в том году ничего не дали, но крестьяне как бы были к этому готовы. Говорили: "Картошка уродилась - проживем!" Уж не помню что отец продал, и на какие деньги купил пудов пять, а может быть и все десять ржи. муку мать расходовала очень экономно. На совок муки сыпала совков пять всякой всячины (мякины, жмыха, разных трав) потом месила и выпекала. Вид у хлеба был черный, вкус непередаваемый. Это почти все равно, что есть просто одну траву. Но мать была неумолима: "Скоро и такого не будет!" Где-то к маю муки не осталось ни горсти. Картох после посадки - тоже очень очень мало. До новины оставалось еще месяца два. "Новина" - это когда уже можно подрывать (подкапывать) картошку. Весна - это горячее солнце! Весна - когда все вокруг зеленеет! Щавель рос быстро. И вот я уже каждое утро ухожу на луга с пудовиком (вещмешок солдатский). Поход за щавелем был для меня как путешествие в далекие края. Почти каждый день надо нарвать мешок. Щавель растет далеко не везде на лугу, а только в местах влажных и на жирной земле. Много у меня было любимых мест. Особенно в Коротком (луг "Короткое"). Там очень много небольших врагов заросших травой. И вот там где весной бежал ручеек как раз и рос отличный щавель. Его лист нередко бывает длиной до 10см. и шириной 4-6см. Когда находил такой овражек - считал большой удачей. Особенно хорош был щавель на лугу около Авиловского леса.

После обеда или вечером щавель из мешка высыпался на стол. Перебирала его вся семья. На следующий день мать варила большой чугунок супа, где кроме щавеля была еще картошка и иногда лук. Все то забеливалось молоком, реже - сметаной. В обед хлебали это варево наперегонки из большой деревянной чашки. Жить стало веселее. Корова прибавила молока. Каждый день ей надо было нарвать целую плеуху травы. Любимая моя трава это павелиха, лебеда и осот. Шло время, и вот уже заколосилась рожь (пшеницу у нас не сеяли). Стал наливаться колос. Луга стали косить. Щавеля становилось все меньше и меньше. И наконец можно было переключаться на колоски.

Колоски - это не щавель рвать! Тут хлеба охранялись объездчиками. Один из них был Алдашков - тот самый который сжег церковь. Кнут у него был со свинцовым наконечником. Не дай бог если поймает! Либо засечет насмерть, либо сделает инвалидом на всю жизнь. В то время я и не знал, что Сталин приказал с 12 лет объявлять врагами народа тех пацанов, которых поймают с колосками. А мне как раз и было 12 лет.

Страшен был Алдашков! Но что делать? Есть было нечего. Я не могу сказать, что меня мать или отец посылали на это. Нет! Они никогда не только не посылали, но и не просили. Однако и не запрещали . Разработал я не хитрую свою тактику. То есть старался знать, где в данное время Алдашков и что делает. Если пьянствует - это то что надо. Ходил я как правило на дальние поля. Хлеб в тот год уродился хороший. Я забирался в рожь метров на 50-100 от края и там рвал оглядываясь во все стороны . Домой пробирался незаметно, все больше оврагами и незаметными тропинками. Колоски из мешка высыпались в печь. Затем их перетирали веяли и варили кутью. Ни я ни родители не знали, что сваренное таким образом зерно почти не усваивается организмом. Домашних мельниц почти ни у кого не было. Только после войны почти в каждой хате крутили жернова, получая муку .

Однажды мне мой товарищ рассказал, что в правлении колхоза Алдашков сказал: "Если поймаю его - запорю!" Я даже своему другу не говорил, что рву колоски. Однако кто-то меня видел и донес. После этого с неделю не ходил. А потом опять отправился. И вот - о ужас! - нарвал я мешок колосков и лег во ржи отдохнуть. А когда после отдыха встал, то страх снова повалил меня на землю. Прямо передо мной по краю поля на лошади ехал Алдашков со своим страшным кнутом. До меня было не более 50-70 м. Пронесло - не заметил. Ели бы я встал на десять секунд раньше то попал бы в поле его зрения. Мне даже сейчас, спустя более полувека становится не по себе когда в сознании всплывает этот случай. Страшней чем на войне. После этого я уже не ходил на колоски. Да и через несколько дней хлеб был скошен и свезен в скирды. Теперь уже смелее, и не я один а целой ватагой ходили на жнивье не рвать, а собирать колоски. Нас гоняли, но не сильно. Даже такой дурак как Алдашков и тот понимал, что через 2-3 недели колоски прорастут и погибнут. Собирали босиком. По жнивью это больно. Но наши ноги были черные, в ципках, и как бы бронированные. В тот год я насобирал пудов 6, это очень много. Отец в колхозе столько не заработал. Мать меня расхваливала на всю деревню. Тайны из этого она не делала. Собирая, к току, где молотили рожь, мы не приближались ближе чем на километр.

В 14-15 лет я вовсю по нарядам работал в колхозе. Пахали трактора, а вот боронили на лошадях. Однажды в августе меня и Шанина М. бригадир послал боронить вспаханное поле у Сафонова Лога Каждому дали по три лошади. У Мишки лошади были получше. Да и сам он был года на 2-3 старше меня. Поэтому на меня смотрел с некоторым превосходством. Все шло нормально. Каждая лошадь тащила одну борону. На крайней справа лошади по кличке Буланчик сидел я. Две другие лошади имели клички Ласточка и Бабка. Бабка была кривая и ее за это сильно обижали. Когда гнали летом лошадей на ночное - то она бежала первой. Уже пригоняли на место, а она все бежит. Тогда кто-то на лошади догонял ее и поворачивал. Она просто не видела с одной стороны - ведь кривая же! С правого бока к ней можно было подъехать вплотную и стегануть кнутом. Для нее это было совершенно неожиданно. За то что она так убегала сторожа ее не любили и иногда допускали жестокость. Если за ней приходилось долго гнаться - то ей полагались "банки". Связывали ее веревками и валили на землю. Один из мужиков брал длину палку и наносил определенное количество ударов по брюху. Так вот эта Бабка в тот раз и досталась мне для боронования. Дело было к вечеру. На небе образовалась черная дождевая туча которая плыла на нас. Мишка Шани кричит: "Кончай", а сам отцепляет бороны. Только отъехали метров на 300, начался дождь. Сначала редкие капли, падая на дорогу, поднимали пыль. За тем пошел крупный и сильный, по-настоящему летний дождь. Я изо всей силы погонял лошадей. Но они тянуться и бежать совсем не хотят. Особенно Бабка. Ее левый глаз выперся на меня и не мигает. Шанин уже скрылся. Вдруг... О! Беда! Мой Буланчик поскользнулся и упал. Падая он потянул за узду и Бабку, а та только этого и ждала, - тоже растянулась на дороге. Я так неудачно загремел, что оказался под двумя лошадьми. Из под брюха Бабки у меня торчит только голова, ноги - под Буланчиком. Грудь моя сдавливается. Я почти не могу дышать. Ни кричать не говорить. Лошади спокойно лежат, одна стоит. Вроде бы они и довольны, что можно отдохнуть. Они готовы так лежать хоть неделю. Я начинаю терять сознание. Еще 15-20 минут и конец неминуем. Наверное минут через 5-10 слышу топот на дороге. Это Шанин возвращается. С помощью кнута он с трудом заставил подняться на ноги этих кляч. Поднял меня и сказал: "Ты весь синий." Будешь синим, если на тебя наваляться даже не одна, а сразу две лошади! Долго после этого болела грудь. Потом все прошло, но забыть этого я уже не мог. До сих пор не понимаю, что заставило Шанина вернуться? Ведь он был уже далеко и не видел всего этого. Да и зачем ему возвращаться? Он и сам не мог членораздельно объяснить почему вернулся. Предположить, что лошади упали и лежат на мне - было немыслимо, да и не дружили мы с ним. Знать не судьба мне была умереть под этими колхозными клячами.

С лошадьми еще был случай, хотя в нем я уже виновен полностью. Как-то осенью бригадир послал нас втроем вести зерно в с. Сомломино (18км) на приемный пункт. Запрягли мы лошадей в повозки (железный ход), загрузились и поехали. Сдали зерно. На обратном пути, подъезжая к деревне, дорога разделилась на две колеи. Одна колея сверху - на ней оказалась моя телега. Вторая снизу - на ней две другие повозки. Вот Гришка стал подгонять свою лошадь с целью обогнать меня. И я, в свою очередь, гоню. Несемся уже галопом. Моя телега опережает. Как только я определил, что выигрываю эту гонку, то решил занять нижнюю колею и таким образом оказаться впереди. Но я по глупости не учел , что на такой скорости нельзя я сворачивать вниз. А я свернул... Телега переворачивается, меня выбрасывает. Оглобли телег действуют на лошадь, она падает и тоже переворачивается. Вся сбруя рвется, одна оглобля ломается. Телега, сделав переворот на 360 градусов стала на три колеса (одно отскочило). Конь тоже на ногах сам по себе, не связанный с телегой. Я даже не получил настоящих шишек. Втроем начали ремонтировать оглоблю, колесо; приводить в порядок сбрую, в которой были порваны черезседельник, супонь, шлея, гужи. Не пострадали только вожжи. Когда приехали на конюшню конюх сразу все это увидел. Ох, как же он меня и ругал! Он ругал, а я думал: "До чего все хорошо кончилось! Я сам, дурак, цел; конь на четырех ногах (мог бы быть даже на 2-ух); телега тоже не сильно пострадала. Это была наука. Больше никого и никогда так я уже больше не перегонял.

Могила латышских стрелков.

Въезд в село плоское со стороны д. Кучеряевки образует Т-образный перекресток. Между дорогой , которая пролегает мимо хат и колеями дорог направо и налево вырисовывается почти правильный треугольник. На этом треугольнике была могила латышских стрелков. Они были захвачены в плен деникинцами и расстреляны во время гражданской войны. Когда Красная Армия освободила этот район, в селе состоялся траурный митинг, и этих стрелков похоронили на этом "треугольнике". По праздникам в 20-е годы там проводились митинги. За могилой ухаживали. На ней всегда были цветы. В 1934 году умер наш директор школы Софонов Филипп Игнатьевич в расцвете сил. Умер совсем молодым от воспаления среднего уха. Ему не было и тридцати. Его так же тождественно с музыкой похоронили на этом "треугольнике" рядом с латышскими стрелками.

Когда после войны я впервые приехал в отпуск, то увидел: "треугольник" был зеленым. Холмики были еще заметны. Но ограды уже не было. Не было и цветов.

А когда приехал в отпуск в 72-ом году, картина была совсем другая. Зеленого треугольника не стало. Большегрузные самосвалы из Железногорска раздавили этот "треугольник". Всюду видны были большие глубокие колеи и засохшая грязь. Ничто не напоминало здесь о могилах. В 30-40 м. от этого "треугольника" стоит дом в котором расположен сельсовет. Он располагался здесь и до войны. Дому повезло. Он сохранился несмотря на жестокие бои которые шли здесь в 43-ем. Около сельсовета в тот день было много молодых ребят старшеклассников. Я спросил у них, чем памятно вт это место между дорогами? Никто ничего не знал. Я рассказал им все об этом "треугольнике". Они внимательно слушали, а потом сказали, что им об этом ничего не известно. Мне стало грустно. Память была забыта селянами.

Учеба.

В 1936-ом году я закончил семилетку в селе Плоское. К тому времени положение в нашей семье изменилось в худшую сторону. Заболела мать. Старший брат тракторист ушел в армию. Нас осталось пятеро. Четыре брата и совсем маленькая сестренка. Отец работал в колхозе. Родители хотели, что бы я учился. Тогда все стремились учиться. Такое было время . Я подал заявление в Карачаевский товароведческий техникум по пеньке. С одеждой и обувью было очень плохо. В чем ехать? Ну какой же из меня студент в чунях, домотканой рубахе и бог знает каких штанах? Дала мне мать денег и сказала: милистин и миткаль доставай сам. Был магазин в с. Волкого, куда завозили темно-синий материал. Начал я ходить к его открытию. Народу там собиралось - море! Как обычно в час открытия выходит завмаг и объявляет: "сегодня не будет", и люди расходятся по домам . Так длилось недели две. Раза три давали, но я возвращался ни с чем. Привозили ведь мало. Хватало только тем, кто протиснулся в числе первых. Но как туда пролезешь, если мужики под потолок ростом берут дверь штурмом?

Думал я, думал, и вот однажды распахнулась дверь. Сразу пробка. Меня как-то очередь выжала, и я оказался на головах людей. Ползу на коленках и руках по головам к двери. В этот момент пробка прорвалась, люди шарахнулись в магазин, и я, тут как тут оказался в магазине и в очереди. Я не помню, но меня кажется никто не ругал. Уж больно я был мал ростом и худ, одним словом - шкет. Очередь продвигалась быстро. Давали 5м. темно-синего и 5м. белого. Прихожу домой с 10-ю метрами. О! Как меня все хвалили! Я ходил героем. Мать начала кроить. На всю деревню у Мани (так ее все звали) была машинка "зингер". Она только строчила. К ней несли уже скроенную и наживую нитку наметанную вещь. И то еще потом долго уговаривать. Да и брала она не дешево. Через неделю у меня уже было двое брюк и три рубашки. Пиджачок по какому-то случаю отец мне достал. Туфли брезентовые я тоже купил. С пальто дело было хуже. Оно и дорогое, да и взять где? Но ведь бывает же такое! Некто Овечкин купил своему сыну Николаю в Орле пальто, а оно ему оказалось мало. После многодневных торгов пальто стало моим. Это была радость неподдельная. Пальто было очень красивое. Сукно не сукно, но ткань и не гладкая и не одноцветная. Издалека на ткани просматривать полосы. Словом экипировка была полная и высокого качества. Я мог ехать хоть куда. В августе отец повез нас четверых, поступающих в один и тот же техникум, в Орел. Ехали долго, 80км. Но погода стояла на редкость хорошая. Ослепительно светило солнце. Шла уборка урожая, на полях повсюду копошились люди. До Кром дорога была грунтовая, от Кром - прекрасно уложенная брусчатка. При виде трубы какого-то завода я восхищался. О, какая высоченная! Ребята надо мной посмеивались. А один даже сказал: "деревня", как будто сам не оттуда же. Из Орла поездом до Карачева. И вот я в техникуме.

Все было необычно и ошеломляюще интересно. Экзамены я сдал хорошо и стал учится. Техникум размещался на центральной улице в бывшей церкви (уже без купола, колокола и креста). Улица мощеная. Дома все кирпичные, в два этажа и красивые. Тут торгуют морсом, там мороженое, булочки. Были бы только деньги. Впечатлений так много, что голова пухнет. Стипендия на первом курсе была 45 рублей. Общежитие и постельные принадлежности - бесплатно. За столовую высчитывали 40 рублей. Кормили плохо. Сыт бываешь только тогда, когда назначат в хлеборезку. Но тем не менее жить было можно: 200гр хлеба, 1-ое, 2-ое, компот на обед, да еще и ужин. Вся радость заключалась в пятаке которую получали на руки. Мы делали пир. Вот в чем он заключался. Покупали килограмм сахара и 2 кирпича белого хлеба. Садились за стол. Резали хлеб. Наливали чашку холодной воды и начинался пир. Кусок хлеба окунаешь в воду, потом в сахарный песок и в рот. О, что там твои ананасы и рябчики! Долго я живу на свете, но так вкусно никогда не ел. Наевшись ложились на кровати и на ужин уже не шли. Преподаватели были добрые, но в памяти ни один не остался, видать все они были на одно лицо. Запомнился Историк, да и то только тем, то у нег была автоматическая ручка, которая делала кляксы. А вот однажды к нам приходил старичок, бывший комбриг. Он так здорово рассказывал как они громили "белых", так хорошо нарисовал схему боя - помню как сейчас. В то время было много разных кружков. ПВХО, ГСО, Ворошиловский стрелок. После сдачи зачетов выдавали значки. Значки оригинальные, красивые. У меня на лацкане пиджака было много. Я гордился ими. Когда приезжал домой на каникулы , чувствовал себя героем.

Учился я учился, и вот на каникулах попалось мне объявление, что в г. Дмитриеве при педучилище открываются 10-ти месячные курсы по подготовке учителей по физике и математике. Принимаются лица со средним образованием.

Для сельского жителя слово "учитель" - магическое слово. В нем было нечто значительное: высокое и необыкновенное. Стать учителем - затаенная мечта каждого деревенского учащегося. В деревне учителя пользовались большим уважением. При них крестьяне никогда не ругались. Здороваясь, снимали шапки. Учитель нес добро и культуру в народ, и неграмотные мужики интуитивно это понимали. Сейчас все изменилось. Учитель стал человеком 2-го сорта. А жаль. Людей со средним образованием было так мало, что меня допустили к экзаменам и зачислили только по отпускному билету. Конечно комиссия понимала, что другого документа мне дать не могли и из техникума меня ни за что бы не отпустили. Для их администрации я просто пропал, и все тут. И меня никто не стал искать.

Это был уже 39-ый год. Зимой техникум почти на месяц закрыли. Шла война с Финляндией. Мне было совершенно непонятно, как это маленькая Финляндия решилась объявить нам войну. Но, слава богу, к весне она кончилась.

Педучилище, при котором находились эти курсы, находились в г. Дмитриев, что в 60 км от нашей деревушки. Учиться там начинали с 10-го октября. К сентябрю я уехал в свой техникум, договорившись с отцом, что он пришлет мне телеграмму, по которой меня отпустят домой на несколько дней. Такая телеграмма пришла, мне дали краткосрочный отпуск. Я уезжал окончательно, и никто этого не знал. Я даже товарищам не сказал. Меня могли отозвать даже с курсов. Оказавшись дома в конце сентября, уже на следующий день, как и было решено в августе, отец повез меня в Дмитриев. С нами напросились ехать две пожилые женщины. Она из них с ребенком. Они ехали в Донбасс. Видать отец не мог им отказать - ведь лошадь то колхозная. Попутчицы были тяжелы на подъем. Как сели около дома на дроги - так почти не слезли всю дорогу. Мы с отцом практически не садились. Лишь кое где, под горку. Дорога, от и до, грунтовая; тяжелая. Лошадка начала приставать. Тащились медленно, кляня судьбу, что дал бог этих попутчиц. Сгущались сумерки, а ехать еще было далеко. Лишь глубокой ночью подъехали мы на вокзал. Женщины ушли, как будто их и не было. Лошадь и мы были измотаны. Преодолеть 60 км дело весьма не простое. Выпряг отец коня, привязал его к повозке. Нам надо было вздремнуть. Я сказал отцу, что пойду на вокзал и там устроюсь. Отец сказал: "Иди". На вокзале я сел на диван. Положил руки и ноги на стол и сразу же уснул. Проснулся когда ночь уже кончилась. Сразу рукой за боковой карман. Нормально, документы на месте. Иду к отцу. На улице совсем светло. Подхожу к повозке и не верю своим газам. Отец спит, а моего сундучка нет! Мною овладел ужас. Бужу отца. Спрашиваю, где сундучок? Он отвечает: "Как же? Ты же его взял. Я еще сказал: бери, бери." Я пришел в оцепенение и понял, что его украли. Слез на глазах у меня не было, но от горя хотелось кричать. Как же теперь останусь в этом чужом городе в походных брючишках и в грязной рубашонке? Сундучок желтый, на славу сделанный каким-то мастером. Он стоял у нас в хате всегда. Он был небольшой, но высокий. По ширине значительно шире среднего чемодана. Это был почти куб, если не считать очень коротких ножек, да крышка немножко выгнута. Его никто никуда не брал. В нем была вся моя жизнь. Одежда, шапка, ботинки. Кое какие книжицы, тетради. Было о чем задуматься. Погоревали мы с отцом. Отец утешал меня, что дома что-нибудь придумаем.

Деревня есть деревня. Надо было хоть в милицию заявить что ли? Мы и этого не сделали. А почему было отцу не пойти к директору училища? Он вполне мог чем-то помочь, дать общежитие. Но в деревне начальству не верили и к нему не шли. Мы принялись искать квартиру. Какую там "квартиру", - место коечное. Мне это очень быстро удалось сделать, причем даже недалеко от училища. Отец оставил мне все наличные - что то около рублей тридцати - и уехал.

Утро я пошел на первый сбор. Из ребят никого не знал, да и не было никого из той стороны из которой я приехал. Смотрю, все на меня смотрят подозрительно. Соседу по парте я рассказал свою историю. Он рассказал всему классу. Все сочувствовали и ни на грамм больше. Пришлось бедствовать. Правда недели через две из дома пришла посылка. Там кое- что было. Но восполнить все было невозможно. Дома жили плохо. Болезнь матери давала о себе знать во всем. По хате она еще ходила, но по всему было видно, что долго не протянет. Откуда им было взять для меня. Стипендия мне - как, впрочем, и остальным - была установлена в 120 рублей. Больше ничем педучилище нас не обеспечивало. Мы были для них чужаками. Нас даже к общественной работе не привлекали. Через восемь месяцев после начала учебы к нам в класс пришла работница из районо и предложила досрочно ехать в школы в качестве учителей по физике и математики. "Документ мы вам выдадим". Для большинства из нас это предложение показалось странным и непонятным. Двое все-таки согласились ехать. Одним из них был Стрижевский. Он вполне сносно учился, если не считать, что элементы высшей математики ему давались трудно. На следующий день он уехал без всяких проводов. Прошло недели две, как он снова появился в классе. Тут мы его обступили, стали тормошить и расспрашивать: почему да почему он вернулся. Он мямлил что-то нечленораздельное, но потом сказал, что из школы убежал. Как "убежал"?? Навалились мы на него. Он отмалчивался, но потом ответил, что подрался с учениками. Тут нас стал раздирать хохот, и мы еще сильнее стали до него допытываться, требуя подробностей. Он рассказал: в 7-м классе были два здоровенных ученика, которые не признали его как учителя и хулиганили как хотели. Он применил все методы педагогики, но убеждения на них не действовали. Потом они стали стрелять в него из рогатки. В упорной борьбе рогатку ему удалось поломать. После чего те привязали к пальцам резинки и стали стрелять по сторонам и в учителя - когда тот отвернется - бумажными пульками. Часть учеников им подигровала, а часть была просто запугана. Кто стрелял? Ответа никогда не было.

В один из дней хулиган не подчинился требованию выйти из класса. А когда учитель попытался вывести его силой, за того вступился приятель. Завязалась потасовка. На помощь однокашникам ринулся весь класс. Учитель понял, что порядка навести не сможет, и что его самого могут крепко побить, выпрыгнул через окно и ушел пешком. Вот такая вот была история. Через два месяца мы сдали экзамены, и нам были выданы свидетельства о праве преподавания физики и математики в 5-7ых классах неполно- средних школ.

У меня не было особой привязанности ни к одному из товарищей с которыми учился, и я уехал в деревню не жалея ни о ком и ни о чем. Осенью меня должны были призвать в армию, поэтому начинать преподавать я не стал, а на время уборки урожая устроился на работу в Лубянскую МТС весовщиком. Я был должен предоставлять в МТС сведения о количестве зерна намолоченного комбайнами в колхозе. Через неделю я понял, что должность моя основана на недоверии к работникам колхоза, которые якобы могли утаивать (уменьшать) количество намолоченного зерна. МТС-овскии комбайнами. Схема такая: с комбайна зерно поступает на ток, где подрабатывается, взвешивается и по накладной поступает в амбар (хранилище), где кладовщик колхоза снова зерно взвешивает и оприходует согласно накладной тока. Где же должен находиться весовщик от МТС? Разумеется, либо на току, либо с весовщиком колхоза в хранилище. Накладные которые выписывал я подписывались мной и кладовщиком колхоза. Изучив эту систему, я понял, что мне ни к чему торчать там весь день, а иногда и ночь. Я аккуратно списывал с накладных кладовщика оприходованное зерно и эти данные пересылал в МТС. На этом мои обязанности заканчивались. После призыва в армию, отец получил за эту мою "работу" немало зерна и денег.

Армия.

Армия на меня обрушилась как тюрьма на преступника. До войны в армии царил культ лошади. К несчастью я попал в 6-ой Краснознаменный артиллерийский полк на конной тяге. Мне показалось, что все красноармейцы и я в том числе только тем и занимались, что чистили лошадей, кормили, и убирали за ними. Боевая и другая подготовка были как бы второстепенными. За 8 месяцев что я там прослужил нас ничему не научили. Свои специальности мы знали очень плохо. Зато отлично чистили коней и добивались высоких оценок по их выводке. Выводка коней полка - событие из ряда вон выходящее. Красноармеец держит как правило двух коней под уздцы и ждет своей участи. Офицер ветеринар какого-то ранга в сопровождении свиты осматривает лошадей, всеми силами стараясь обнаружить хоть что-то (перхоть, грязь) и забраковать. Бывали случаи, носовым платком обнаруживал пыль в мошонке коня, и красноармеец, за которым закреплен данный конь, получал взыскание. Словом выводка для нас - рядовых была тяжелым испытанием. Перед войной в армии были каторжные порядки. За 20 минут опоздания из увольнительной давали 2 года дисциплинарного батальона. Они были переполнены. Еще до моего прибытия в полку был осужден некий рядовой Болотов. Его возили по разным дисбатам, но так нигде и не приняли. И свой срок 2 года он отбывал на полковой гауптвахте. Иногда мне приходилось носить туда пищу, и я видел помещение в котором содержался он и арестованные. В небольшую комнатушку - метров 10 - напихивали до 15 человек. Но арестованные отбудут свой срок и убудут. Осужденный же сидел в этом дымном аду все время. Он был уже желтым, и о его дальнейшей судьбе я ничего не знаю. Арестовать рядового не составляло никакого труда. Ведь согласно приказа Тимошенко, по территории полка, даже в сортир, надо было идти строевым шагом. По дорожкам были набиты колышки определенной высоты на которую нужно было поднимать ногу.

Кормили не плохо. Но мы все равно были голодные как шакалы. Если по случаю перепадала буханка хлеба, она съедалось тут же. Когда мы только прибыли в полк, зам. ком. полка (ком. полка - враг народа) под звон шпор доклада нач. штаба сказал только: "Покажите им дорогу на конюшню, в уборную и столовую." На этом все знакомство закончилось. Особенно тяжело приходилось тем, кто в гражданке коней в глаза не видел.

Поэтому перевод меня в Воздушно Десантные Войска, я воспринял как нежданное перемещение в лучший санаторий страны, хотя о "санаториях", разумеется, в то время, я не имел ни малейшего понятия.

От одной мысли, что здесь нет ни одной лошади хотелось петь и кричать "ура". Так как бригада только формировалась, то и дисциплина была условная. Да какая там может быть "дисциплина", если нет щеток, скребниц и самих лошадей. Хотя часто вспоминал своего Патрона. Кто-то его сейчас чистит и холит? Хороший коняга.

Кормили здорово. Здесь была другая норма. Давали белый хлеб, масло и никакой работы. То что я делал несравнимо с прежним каторжным трудом и каторжными условиями. (Не давали даже после наряда не то что поспать час- другой до отбоя, а даже посидеть на кровать. Приходилось дремать сидя на табурете.)

Наш дивизион располагался на окраине Первомайска. Жили в палатках. По сигналу "подъем" через минуту бежали около километра к реке Южный Буг без гимнастерок и маек. Там мы разминались, умывались, и шли назад в лагерь не в строю. Стоял май 1941 года. Дни солнечные, теплые. Все вокруг цвело и благоухало. Сам город занимал относительно большую площадь. Дома одноэтажные, только несколько - двух. По вечерам отовсюду слышались песни на украинском языке. Хорошо же поют на Украине! В России песня редка, да и то больше под пьяную лавочку.

Шли дни, солдаты набирали вес. Мы были рады условиям нашей жизни. Кое какие занятия всё-таки были. Изучали парашютное дело, сам парашют. Я почему то боялся, что при прыжке не смогу выдернуть трос. Инструктор нас успокаивал: что когда будешь лететь вниз, не то что "трос" - телеграфный столб из земли выдернешь, так прибавляются силы.

В первых числах июня меня в числе 14 солдат послали в г. Вознесенск (наши зимние квартиры) в 212 ВДБ учиться укладке парашюта. Эта бригада была переброшена с Дальнего Востока. Она была хорошо подготовлена. Каждый солдат имел по несколько прыжков не говоря про командиров. Инструктор добросовестно обучал нас ремеслу укладки громоздких парашютов. Мы старались и успешно освоили эту науку. Нам сказали, что 22 июня каждый из нас уложит для себя парашют и прыгнет с самолета ТБ-3. Мы ждали этого "завтра", что бы покорить собственный страх.

Война.

Война нагрянула неожиданно и ужасно. Все еще казалось, что это большая провокация. Разве может какая-то Германия напасть на Великий Советский Союз, где кони сытые бьют копытами, танки наши быстры и воевать будем на чужой территории. 22 июня в 8 часов утра, когда в городе была объявлена боевая тревога - все-таки, стало ясно: война!. Наше расположение было около железнодорожной станции города Вознесенска и там почему-то было много паровозов. И вот все они стали подавать гудки: У - у - у - у.... Боже мой, как надрывно кричали эти паровозы! Было жутко. Они как бы били в набат, возвещая о великой беде, которая обрушилась на всех нас, советских людей. Всю свою жизнь, я не только помню, но и слышу эти гудки, - эту первую боевую тревогу, хотя самолеты пролетали где-то стороной.

В десятом часу к нам, курсантам пришел лейтенант, и увел нас в сад маскироваться. Какой-то нелепый приказ: Стоять или сидеть под деревьями. Даже спустя50 лет не хочется верить, что нас, солдат, в первый же день войны заставили этим заниматься, хотя противник находился за сотни километров от нашего расположения.

Вечером из Вознесенска мы уехали в свою часть в город Первомайск. Там все оказалось на месте. Только необычно было смотреть на высоко поднятую над землей полковую пушку 76мм калибра, приспособленную для стрельбы по зенитным целям. Это не анекдот. Вскоре прилетел Ю-88, а по нему был сделан выстрел картечью. Разрыв произошел чуть ли не противоположной стороне от самолета. В дальнейшем полетов не было, и пушку как средство борьбы с авиацией противника убрали.

Все было без изменений. Даже окопы и траншеи не рыли. Война вообще не чувствовалась, если не считать эпизода с Ю-88, который даже не бомбил, а просто сделал круг над городом и улетел. То ли решил сохранить мост, то ли испугался того картечного выстрела.

Время шло. И вот уже подан железнодорожный состав. Мы грузимся. Куда - нам солдатам командиры не говорят, да мы и не спрашиваем. Ясно одно - на фронт! Безо всяких проишествий паровоз дотянул нас до станции Бровары и там разгрузились. Видимо командованию мы были еще не нужны, и поэтому нас расположили тут же в лесу. Поставили полатки, отрыли ровики, и приступили к занятиям по военному делу. Учили нас плохо. Только политзанятия проходили на высоком уровне, а боевая подготовка вроде бы никому не нужна. Комвзводов с нами не занимались. Все отдавалось младшим командирам, которые сами не знали ни черта, или не хотели делать нас специалистами.

Вскоре нас обстреляли. Бригаду, а может и весь корпус (3 ВДК) колоннами построили на поляне в лесу. Впереди, в метрах 100-150, что-то роют. Стоим, ждем. Вдруг выкрики: Везут! Везут!. Да, действительно, с противоположной стороны ведут двух солдат под усиленной охраной.

Вот их внешний вид, который сохранился у меня в памяти навсегда. Особенно страшные картины - ужасы войны - запоминаются на всю жизнь. Один был невысокого роста, лет 35-40, богатырского телосложения, сразу заметно - человек сильного духа. Второй: высокий, худ на вид, значительно моложе первого, и никакого не только духа, но и души у него уже не было. Он беспрерывно умолял простить его, говорил что у него дети и тому подобное. Зато другой не потерял самообладания. Как поставили его на краю могилы, так и стоял до тех пор пока не раздались выстрелы. Прокурор зачитал приговор. Как оказалось они были дезертирами. Один бросил окоп и убежал от страха. Второй дезертировал не от страха. Страх был ему неведом, и видимо существовала другая причина, по которой ему полагалась смерть. Возможно он совершил дисциплинарный поступок, но командир потребовал жертвы, и прокурор дал ее. Как только длинного подводили к яме и отпускали - он тут же уходил от нее и конвойный не мог отдать команду огонь. Но вот последний раз подвели, рывком отбежали... раздались выстрелы. Второй не пошевельнулся, упал прямо в яму. Вот кого бы я помиловал, а первого - нет. Вколоннах солдаты стояли смирно. При приведении приговора в исполнение один солдат упал в обморок. На душе у меня было скверно. Друг с другом на эту тему мы не говорили. Да, собственно, о чем было говорить? Через день, два, неделю мы сами будем под пулями, только немецкими.

Личный состав артдивизиона был вооружен 7,62мм. винтовками СВТ (самозарядная винтовка Токарева). На эту винтовку командование крепко надеялось. По боевым свойствам ей не было равных. Однако уже первые дни боев показали ее полную непригодность из-за отказов в работе. Солдаты стали их бросать и подбирать на поле боя всякое другое: наше или трофейное оружие. Уже позже, учась в Академии, я узнал, что после принятия этой винтовки на вооружение, в Политбюро стоял вопрос о переводе всех заводов на выпуск этой винтовки. Но, слава богу, умные люди отстояли эти заводы, и войну мы встретили имея достаточное колличество обычных винтовок. СВТ имела один недостаток: она не переносила окопной жизни. Если ее взять из пирамиды и пойти на стрельбы, она ведет себя отменно. Но стоит с ней побыть в окопе, переночивать, и на втором- третьем выстреле произойдет поперечный обрыв гильзы. Страшный дефект! Дефект тяжелый. Словом, к боевой обсрановке винтовка не пригодна. У солдата произошел сдвиг по фазе, и он побежал на восток.

5-го августа, рано утром начальник отделения связи сержант Кондаков, зайдя в палатку, почти шепотом проговорил: Боевая тревога... Вставайте. Будем собираться. Сержант выглядел очень озабоченным и недаром. Через два дня его убило.

После завтрака и сборов началась погрузка на автомашины. Катили быстро. Проехали через Днепр и весь Киев. На окраине Киева разгрузились и сразу в бой. Немцы были уже на подступах к городу, а отдельные его подразделения даже в нем самом. На фронте немцы засыпали нас минами. Мин у нас явно не хватало, хотя снабжение было хорошим. Как-то на одном из занятий в Академии зашел разговор на эту тему. Преподаватель металловедения полковник Кнорозов открыл нам этот секрет. Он заключался в том, что немцы перед войной научились свои мины отливать и держали этот способ в тайне. Мы же делали их по старинке, на металлорежущих станках. Вот поэтому у них на один миномет приходилось в 2-3 раза больше чем у нас.

Бригада наступала. Батарея 76мм. пушек своим огнем поддерживала пехоту. Одно орудие было подбито. Командир батареи капитан Иванов приказал катить его в мастерскую.

Когда мы тащили пушку уже по шоссе навстречу нам по тротуару скакали всадники. Вот они поравнялись с нами и мы увидели на переднем коне Командующего Юго-Западным фронтом генерала Кирпоноса. Глядя на орудие он спросил: Куда катите?. Тут наш командир орудия сержант Белов подскочил к нему и отрапортовал, что мы-де из боя, наше орудие подбито и мы везем его в ремонт. Генерал махнул рукой, разрешая продолжать движение. Но тут из-за угла дома прямо на генерала вышел старший сержант. Он был страшно худ, не брит, с вещмешком за спиной, но без оружия. Кирпонос на него: Вы куда идете?. Сержант стал докладывать: Товарищь генерал! Я две недели выхожу из окружения. Нас разбили.... Но тот вдруг истерично заорал: Кто вас разбил?!.. Товарищ майор, расстреляйте его! Майор (очевидно адьютант) - за кобуру. И вот он уже пистолетом указывает этому несчастному следовать через дорогу. На той стороне не было домов. Видимо майор рассудил, что убивать его тут же около генерала - нехорошо. Мы всё слышим и затаив дыхание ждем зловещего выстрела. Сержант медленно идет через дорогу. Переходит сточную канаву. Вот он уже на гребне насыпи и стал спускаться в сад. Вот его ноги уже не видны. Еще несколько шагов и он скроется. Но нет - майор держит его на мушке. Выстрел. Мы услышели предсмертные крики этого сержанта. Наверное в это мгновение он подумал, что зря выходил из окружения.

Мы подхватили свою пушку, и бегом покатили ее в мастерскую. Больше я никогда генерала Кирпоноса не видел. Судьба его извесна. Он не мог победить и попал со своим фронтом в окружение. В окружении он и погиб.

Ожесточенные бои продолжались. В начале августа, нас, двух разведчиков, послали в распоряжение командира минометной батареи. Противник наступал. Он хотел с ходу взять Киев. Мы шли по лесу и вдруг видим: валяются две пулеметные ленты в снаряженном состоянии. Мы взяли две из них и понесли с собой. Еще несколько дней назад патроны считали на штуки (а еще раньше, мы одну гильзу всю ночь искали!), а тут - сотни патронов, бери сколько хочешь. Проходят раненые. Мины падают часто. Пришли на огневую позицию минометчиков. О, боже мой! Огонь ведут три миномета. Немецкие мины выбили почти всех минометчиков. Командир батареи сидит на опушке леса, всего в 50 метрах от огневой позиции и подает команды. По цепочке пехотинцев (другой связи нет) они в совершенно перепутанном виде доходят до ОП. Мы активно включаемся в работу... Немцы наседают. Их автоматные очереди не только слышны, но и пули жужжат возле наших голов. Хотя моего товарища все-равно ранила не пуля, а осколок мины. Как-то незаметно все больше пехотинцев проходят через нашу огневую позицию. Идут уже не только раненые, но и здоровые. За ними наступает немецкая пехота с автоматами. Пришел на огневую комбат и скомандывал: Отбой!. Все пришло в движение. Где-то позади нас слышатся выстрелы. Мелькнула мысль: Окружают!. Уже не идем, а бежим. Из леса все выходим благополучно.

При очередном наступлении, когда солдаты вошли в соприкосновение с немцами, начался массированый минометный огонь. После очередного залпа, смотрим: на шоссе, штыком в землю воткнута наша трехлинейная винтовка. Какой-то пехотный офицер смотрит на меня и командует: Снять винтовку!. Я пополз. До винтовки было метров 40. Я полз под сплошным огнем. Когда дополз до края шоссе, то увидел: она воткнута посередине дороги. Мелькнула мысль: явная смерть! Пулемет строчил буквально метрах в 30-ти. Делать нечего. Ползу. Дополз. Ухватился за штык. Лежа я не могу его ни вытащить, ни согнуть. При очередном залпе, когда поднялась пыль, я встал на колено, обхватил руками ствол и стал пригибать винтовку к шоссе. На этот раз штык согнулся. Яповернул винтовку - она отделилась от штыка. Я отбросил ее в сторону. Пополз назад, но даже не нашел того командира, который отдал этот приказ.

Через несколько дней нашу бригаду повели на переформирование. Потери были огромны. Из более 300 человек нашего артдивизиона осталось 92. В пехоте людей осталось совсем мало. Через неделю мы получили пополнение чуть ли не до штатного состава, и стали опять готовиться к боям. Но не долго готовились. Мы оказались в окружении. В окружение попал весь фронт, и поэтому с неделю мы не чувствовали, что окружены. Потом немцы начали нас отаковать, но сил больших на это не бросали. Мы либо отражали отаки, либо уходили в лес или в следующую деревню не неся больших потерь. Так мы скитались по деревням и лесам несколько дней. Мелкие группы немцев нас боялись, больших групп боялись мы. Всякий подвоз боеприпасов и других материалов был прекращен. Бригада несла потери, но незначительные, хотя уход украинцев по домам чувствовался. И вот командование бригады приняло решение пробиваться на восток к своим.

Вечером, в один из прекрасных дней сентября выстроили все машины дивизиона. К ним присоеденили и грузовые машины бригады. За несколько дней был найден проводник, который разведал месность и указал на карте те деревни, где стоят большие горнизоны. Он обещал миновать их вне дорог.

Колонну возглавлял командир дивизиона капитан Павленко. Втой же машине ГАЗ-2А сидели и мы - разведчики, и другие солдаты. Вооружены мы были автоматами, в основном немецкими, и различными гранатами, в том числе - противотанковыми. Кроме того в кузове установили 120мм. Миномет. Капитан поставил задачу и приказал без его команды огня не открывать.

Примерно 12км ехали по бездорожью, машина часто буксовала. Проводник сидел в кабине вместе с командиром дивизиона. Наконец он довел нас до шляха, и сказал: Дальше дорогу не знаю. Колонна сильно растянулась. Особенно отстали ЗИСы с пушками и другим имуществом.

На дорогу выехало 12 автомашин и все они были полуторки. Где-то далеко слышался гул основной колонны. Надо было стоять и ждать их. Ведь немцы ночью не ездили. Они нас уже не боялись, и ночи на пролет спали. Дорога была прекрасно накатана, что твой асфальт.

Капитан приказал начать движение. Чем он руководствовался, почему не стал ждать остальных машин - осталось тайной. От этого или нет случилась трагедия - судить трудно, но все-равно он должен был ждать хотя бы полчаса, час. Ведь была ночь, и немцы не знали, что именно этим шляхом будут выходить русские из котла. Проводник был честным человеком и немцы нас не ждали.

Мы въехали в большое село, запомнилось название: Попова Слобода и остановились. От первого дома, где стояла огромная машина подбежал человек и заглянул в машину. Это был немецкий часовой. Капитан Павленко сунул ему в рыло пистолет, но не выстрелил. Тот шарахнулся и побежал к хате. Мы поехали сквозь село. Оно было очень большое, и у каждой хаты стояла либо машина, либо танк. Стояла мертвая тишина. Мы больше не увидели ни одного немца. Все они, гады, спали. Ну до чего же они нас презирали, если даже не выставляли часовых, за исключением того, что стоял у крайней хаты. 12 машин проехали село на большой скорости. Если бы Павленко убил немца, а мы открыли огонь, то нанеси бы им хоть какой-то вред. Но, самое главное, своими выстрелами мы бы предупредили основную колонну и она не попала бы в засаду.

Уже познее, когда немало солдат и офицеров вышло из котла в одиночку или мелкими группами, вот что мы узнали... Когда основная колонна машин подтянулась к шоссе и они поняли, что голова колонны впереди, то ничего не опасаясь тронулись в путь по нашему следу. Часовой немец убежавший из-под дула пистолета поднял тревогу. Слева и справа от дороги они установили танки. На полной скорости въехала 1-ая машина ЗИС-5 с полковой пушкой. Немцы открыли сосредоточенный огонь. Шофер был убит. Машина перегородила дорогу. Немцы в упор расстреливали колонну. Рассказывали, что в деревне в ту ночь остановилась на ночлег механизированная немецкая двизия. Атака нашей пехоты, которая подошла к этому селу результатов не дала. Село взять не смогли. Из окружения выходили поодиночке и небольшими группами. Но всёравно выбралось очень много. Бригада сохранила свой номер. Через месяц наш корпус (3-ий ВДК) был преобразован в 87 стрелковую дивизию, а в январе она стала 13-ой гвардейской. Комдивом стал бывший комбриг 5-ой ВДБ гнерал Родимцев А.И.

До декабря месяца дивизия отступала, лишь изредка задерживаясь на оборонительных рубежах. Долго брали г. Тим Курской области, да так и не взяли. В один из дней в начале декабря 41-го года противник оставил Тим. Мы все ринулись в погоню. Километров через 20 остановились на ночлег в с. Красная Полянка, так и не встретив немцев. Вечером из дивизии принесли приказ: "с утра (ук. время)... продолжать преследование противника". За завтраком выдали по 100 наркомовских грамм. Комбат Иванов хватил больше, но видно не было.

С 2-мя пушками и со всем батарейным имуществом мы выехали в уверенности, что наша пехота впереди. Проехав километра четыре, на дороге увидели два больших силуэта. То ли машина, то ли танк. С кузова мы кричим комбату (он в кабине): "танки!" Он не реагирует на наши крики. Машина на полной скорости сближается с силуэтами. Уже хорошо видим, что это не танки, а крытые машины- дизеля. Сближение продолжается. Немцы не выдерживают и открывают бешеный огонь. В кузове два человека убитых и еще несколько раненых. Наше счастье, что комбат остался жив, и что дорога позволяла развернуться машине. Счет шел на секунды. Машина развернулась, пушка отцеплена, наводчик за работой. С кузова сброшен ящик со снарядами. Комбат командует: прицел 6, огонь! Первый снаряд - недолет, второй угодил в машину. Автоматный огонь почти прекратился. Вторая немецкая машина разворачивается и уходит. Несколько выстрелов вдогонку не достигают цели. Комбат подает команду отбой. И вот мы уже снова на дороге. Подъезжаем к немецкой машине. Выстрелы нашей пушки поработали на славу. Много убитых и раненых. Залезаем в огромный крытый кузов. Там царский порядок. По всему периметру прикреплены ранцы с крышками из телячьей кожи, шерстью наружу. Ближе к кабине стояли ящики с продовольствием: масло, шоколад и т.д. Все перегрузили в кузова наших машин. Вторая машина с пушкой так же подъехала за трофеями. Ее пушка огня не вела, так как при развороте машина попала в яму. Когда в недалеко стали рваться мины, комбат скомандовал по машинам.

Уже в этот день наша пехота вошла в соприкосновение с противником, а наша батарея заняла огневые позиции. Оттеснить немцев дальше на запад успехов не имели. Да и как они будут, если оборонительный рубеж они выбрали заранее, заняли по фронту все высоты, а в деревнях укрепили дома, понаделали амбразур. Морозы стояли сильные, поэтому траншеи почти не отрывали, сидели по хатам, за что и поплатились.

Мы свой наблюдательный пункт расположили в ольшанике, километрах в двух от ОП. Место было прекрасное. В стерео трубу хорошо просматривалась дорога Курск- Шигры, по которой сновали немецкие машины. С ОП была установлена проводная телефонная связь. Нас четыре разведчика. По двое дежурили на этом НП с раннего утра до вечера, пока не стемнеет. Хорошо пристреляв эту дорогу подбили немало грузовых машин. Немцы решили обезопасить этот путь, для чего надо было выгнать наши войска из этого села. Подтянув танки, они без артподготовки перешли в наступление. Сопротивления почти оказано не было. В это утро 15 января с НП сообщили что идут танки. Через пол минуты раздались два выстрела и взрывы. Наша хата стояла на краю оврага, причем коридор одной стороной был обращен к оврагу, другой в поле, в тыл. Я был в этой хате, дежурили двое других разведчиков. Я выскочил в коридор, бросил взгляд налево и увидел на обратной стороне оврага три танка с крестами. Запомнились яркие большие кресты с оттенками. Это длилось мгновение: либо бежать по коридору направо за дом, либо налево - на танки, до оврага метров 15-20. Я рванул на танки. Пули просвистели над моей головой, когда я уже нырнул в снег оврага, то есть в мертвую зону танка. После чего спустился в овраг. Увидел там много пехотинцев, которые как ни в чем небывало отходят по оврагу в тыл. И я пошел вместе с ними. Потом я узнал как разыгрывались события там, в этих двух хатах. На огневой позиции была только одна пушка. Она то первой и выстрелила по танку. Второй выстрел ей не позволили сделать, два прямых попадания из танка, и пушка выведена из строя. Расчет разбросан по снегу. Большинство солдат были живы, но они притаились, то есть притворилсь убитыми. Танки огня из пулеметов по ним не открывали, считая их убитыми. Из хаты следом за мной побежал еще один солдат, и был срезан очередью, как раз на краю оврага. Тогда все другие по коридору выскочили за хату. Хаты горят, в деревне идет автоматная стрельба, чего ждать? Попробовал еще один солдат бежать из-за хаты в овраг, но также был убит очередью из пулемета. Тогда три человека, среди них старший сержант Щербаков из Уфы, командир отделения разведки, младший сержант Тихий Семен Андреевич, разведчик, и еще один, в белых халатах решили ползти от дома в тыл. Они проползли уже метров 150-200, но танкист заметил и стал палить из пулемета очередями. Буквально изрешетил всех троих. Под вечер танки ушли. Тот кто лежал за завалинкой домов, тот остался жив. Автоматчики не пришли. Притаившийся расчет пушки также встал со снега и ушел в тыл. В дальнейшем эта деревня ни нашими ни немецкими войсками не занималась. Бала нейтральной полосой. Но уже НП мы там не устраивали и дорогу эту не обстреливали. А спустя какое-то время нашу дивизию перебросили на харьковское направление.

Отступление от Харькова до Сталинграда не поддается логическому осмыслению. Всю зиму все газеты кричали, что летом 1942 года наступать будем мы. А тут еще затеяли весеннее наступление. Немцы окружили и уничтожили всю изюм-Борвенковскую группировку. А в этой группировке были два мощных танковых корпуса. Сотни танков остались в окружении. Наши заводы, работая в три смены всю зиму, создали эти танки, а маршал Тимошенко (маршал поражения) перегнал их немцам. Летом воевать было нечем. Оборонительных полос не было, как и в 1941 году спасла территория, интересно такое сравнение: в 1941 и в 1942 годах имели по одному оборонительному рубежу, зато в 1943 году со страху оборонительных рубежей было аж двенадцать.

Вся стратегия командующих армиями, командиров дивизий заключалась в том, чтобы как можно быстрее гнать войска на восток, лишь бы не попасть в окружение. Сопротивлялись только свежие войска, прибывшие из центра. Надо сказать такая тактика удалась, окружений было мало. Войска добежали до Волги. Бежать дальше было некуда. Она - Волга, во-он какая!

Авиация противника ходила пешком. Гонялись за каждым солдатом. Нашей авиации не было. Запомнились еще беженцы - от горизонта до горизонта - люди, лошади, коровы, овцы и телеги, телеги, телеги. Если за два с половиной часа не пройдем 18 км, попадем в окружение. Топай пехота без привалов и перекура. Фронт разрушен. Твое спасение в ногах. Кто подцепил колхозную лошадь, тому повезло.

... Фронт устоялся. Сегодня, мы, артразведчики, идем в разведку за линию фронта. Нас трое. Все уже понюхали пороха. Вечером мы экипированные, получившие боевую задачу перебираемся на наш передний край в окопы пехоты. Немецкие ракеты долетают до нашего окопа. Ночь темная. Как только загорается ракета , мы скрываемся в окопе. За ночь на нашем участке фронта немцы выбрасывают огромное количество ракет, так что передний край немцев прекрасно освещен. За два, три часа пребывания на передовой мы выбрали путь движения за наш передний край. Путь пролегал между немецкими ракетчиками. А дальше, что будет. Защитить себя сможем. У нас автоматы, гранаты, револьверы и много патронов. Ракета погасла и мы бежим до намеченного рубежа. Ракета вспыхивает, и мы падаем и лежим, не шелохнувшись. Затем снова бросок. Еще несколько бросков и ракеты уже позади. Начинаем ориентироваться. Карту местности мы изучили отлично. Наша задача выйти в район артиллерийских позиций, замаскироваться во ржи и ждать рассвета, дня. В пути нам никто не встретился. Это расстояние примерно три километра мы прошли быстро. Нашли ржаное поле и залегли там. Еще была глубокая ночь. На рассвете открыла огонь минометная батарея, которая находилась в двухстах, двухстах пятидесяти метрах от нашего местоположения. Мы взяли схему, снятую с крупномасштабной топокарты, и в соответствующем квадрате отметили эту батарею. Передвигаясь по ржи, в лощинах, мы обнаружили две артиллерийские батареи и также нанесли их на схему.

Нас обнаружили и стали забрасывать гранатами. Гранаты падали рядом, но пока вреда нам не наносили. Мы на четвереньках быстро уходили во ржи в обратную сторону от преследователей. Я перемещался вторым, и, когда оглянулся , за мной никого не было. Я пополз назад и через каких ни будь двадцать, тридцать метров увидел своего товарища - Дементьева, который пытался перевязать левую руку. Я понял, что он ранен, быстро перевязал его, и мы пригибаясь пошли по следу нашего товарища. Через некоторое время преследование прекратилось и мы перевели дух. Осмотревшись, мы нанесли на схему минометную батарею, и тронулись назад. Солнце садилось. Часа через два безо всяких происшествий мы дошли до нашей батареи. Дементьева отправили в санчасть, и больше я его никогда не видел. Где и как он воевал я не знаю.

Вручение дивизии гвардейского знамени.

87-отд. див. (Бакланов) стала 13 гв. дивизией (Родимцев).

В штабе дивизии встал вопрос: как охранять знамя. Вопрос был решен так. Издали приказ за подписью комдива генерала Родимцева следующего содержания: для охраны Знамени из каждого стрелкового полка(39-го, 36-го, 42- го) выделить по одному рядовому или сержанту с такими условиями: чтобы они обязательно воевали под Киевом; были награждены орденами и медалями; были, комсомольцы; пользовались авторитетом в полках; были бесстрашны в боях и т.д.

Когда этот приказ пришел в наш 39 пехотный полк, стали выбирать. И тут комиссар полковник (4 шпалы) Морозов сказал, что надо позвонить в батарею; жив ли красноармеец Корнюшкин? Звонок ответил - жив. Тогда Морозов сказал: "Лучше чем этот красноармеец нам не найти. Я его знаю. Под Киевом мы отбивали атаку немцев. Уже потом, когда я про все это узнал, вспомнил, что, действительно, при отбитии одной из атак на бруствере, как и я, лежал этот полковник и стрелял из винтовки. Потом полковник никак не мог открыть у неё затвор. Наша винтовка, хотя и безотказная, но если полежит в окопчике, открыть затвор потом весьма затруднительно.

Я обратился к нему: тов. Поковник дайте мне вашу винтовку, я ее исправлю, а мою берите себе, она стреляет безотказно5. Ни слова не говоря, он взял мою винтовку и открыл огонь. Я же нашел тут же два кирпича; один кирпич положил под винтовку, вторым ударил по затвору. Затвор открылся. Протер патронник и тоже начал стрелять. Немцы к тому времени начали отходить. Ведь они наступали без танков, а без них они редко когда имели успех. После этого боя полковника я не видел более 5 месяцев и конечно, забыл про тот малюсенький эпизод в бою. Да - вспомнил - когда бой кончился, и полковник уходил в свой штаб, он спросил мою фамилию.

Итак, полковник Морозов назвал меня. как кандидата в знаменосцы. Принесли приказ комбату Иванову. Он прочитал и вспыхнул: А я с кем останусь? Ведь почти всю батарею немцы вывели из строя. Сейчас звоню командиру полка, и этот приказ отменят. Я стоял тут же и прекрасно понимал: знамя - это жизнь; батарея - рано или поздно смерть. В голове роем неслись мысли, что сказать комбату? И я произнес: Т. ст. лейт., да приказ-то временный. На время вручения Знамени. Он: А-а! Тогда иди. Жизнь была спасена. И, действительно, пока полковая батарея дошла до Берлина все старики (т.е. кто воевал в Киеве) были убиты. Раненых было мало. В живых остался один старшина Волобуев, мы с ним переписывались потом.

После обеда 14 января 1942 года я собрал свой вещмешок и ушел в штаб дивизии. Ст. лейт. комбата Иванова, теперь уже капитана, я увидел через несколько месяцев. Тот поздоровался и погрозил мне пальцем.

Охрана Гвардейского Знамени.

Жизнь по охране боевого Гвардейского Знамени дивизии шла как нельзя лучше. Нас троих никогда и никуда не посылали и вообще не трогали. Там где село было сожжено немцами, нам выделяли машину с тентом. Дежурство мы делили поровну. Один сидит или стоит около Знамени. Два других занимаются своими делами. Вооружены мы были автоматами и гранатами. При перемещении наша машина шла как правило в середине штабных машин. Если село было целым, нам выделяли хату и туда уже больше никого не селили.

Отступление.

При отступлении из-под Харькова до Сталинграда с транпортом было плохо поэтому 40-50 км пришлось идти пешком. Но как только немец начал круто нажимать, нам выделели машину и мы ринулись "вперед" на восток, обгоняя всех кого могли. Вот только от мессеров не могли по- настоящему спрятаться. Мы со Знаменем ложились в сточную канаву или какое другое укрытие. Пули нас миновали. Машина как правило лолучала неколько пробоин, но возгорания не было. На восток двигался целый фронт, а кроме этого тысячи и тысячи коров, овец, телят, свиней; тысячи других повозок. Так что мессерам было куда стрелять и по ком стрелять. Они как у нас говорили ходили пешком и бегали за каждым пехотинцем. Через несколько дней доехали до Дона в районе Богучара. Боже мой, что тут творилось! Тысячи машин стояли на дороге или у берега. На переправу бомбардировщики налетали ровно через каждые 15-30 минут и каждый раз разбивали её. Ведь налетало по 40-50 Ю-87 или Ю-88. Как только они улетали, сотни саперов начинали чинить переправу. Какие-то минуты движение пошло... и снова, снова летят. По настоящему переправа и не работала.

Мы свою машину бросили и ютились в овраге рядом с переправой. Вот выждали момент, самолеты улетели. Берем знамя в чехле на древке и опрометью, один за други, бежим к переправе и так же бегом по переправе устремляемся на восточный берег. Момент выбран верный. В переправе были только пробоины. Машины ехать не могли, но люди свободно бежали. Прибежали на левый берег Дона быстро нашли ровики (самолеты уже приближались) и спрятались в них. Самолеты как обычно отбомбились и улетели. Мы стали искать машину с нашей дивизии. Ведь не так просто было найти машину. А если и найдем, то возьмут ли. Ведь нужна машина только нашей дивизии и никакой другой. Идти пешком до Сталинграда в наши планы не входило, т.к., по разговорам, немцы форсровали Дон ниже по течению и теперь идут наверх, где тысячи машин ждут своей очереди на переправе. Если мы пойдем втроем без охраны - то явно попадем в окружение и к немцам. А за знаменами они охотились. Словом, только на машине можно было избежать окружения. И такая машина нашлась. Начальник артснабжения сидел в кабине. Когда он понял, что у нас Знамя, то стал разговаривать иначе. Ведь в этом случае, он выглядел как спаситель Знамени. Он немедленно отдал приказ каким-то солдатам, наверное, своим подчиненным покинуть машину, а нам занять кузов этой грузовой машины ГАЗ-АА. Мы успокоились. Если не попадем под бомбу, то доедем до Сталинрада, а там найдем свой штаб. Ведь штаб сам искал нас. Ежедневно сам комдив интересовался этим вопросом. Ведь утеря .Знамени означали расформирование соединения. Но все обошлось. Наш капитан, который предоставил нам машину, получил орден, а нам ничего не дали. Хотя форсировали Дон мы, а не он. Короче, награды нас миновали.

В Сталинграде еще было спокойно. Город немец не бомбил, а бомбил, в основном, баржи с горючим, которые шли с юга на север, к фронтам. Река горела. Через несколько дней штаб нашей дивизии с остатками разбитых частей выехал на переформирование в г. Николаевск. Это примерно 300-400 км севернее Сталинграда. Расположились мы хорошо. По сути, город был предоставлен нашей дивизии, с ее полками и отделениями в полное распряжение. Паёк тыловой был скудный. Приходилось промышлять на стороне. Один раз Кочетков мой товарищ по Знамени.сообщил мне сногсшибательную новость. Оказывается, под нами в подвале стоят бочки с подсолнечным маслом и никем не охраняются. Пошли вдвоём, взяли с собой какую-то большую емкость. Обследовали склад и вокруг него. Никого не обнаружили. Набрали в ёмкость литров 20 масла и ушли. Масло оказалось душистым и вкусным. Был бы хлеб и жить можно. Но недолго так продолжалось. Уже на следующий день бочки погрузили на машины и увезли в неизвестном направлении. Но того масла, что мы прихватили, хватило почти до тех пор.пока нас перевели на фронтовой паёк.

Формировани 13 стрелковой дивизии.

Формирование проходило быстро. Каждый день подходили эшелоны с л. составом, вооружением, продовольствием. В дивизию было направлено несколько военных училищ, в том числе: тамбовское, тульское и др. Все молодые ребята, как на подбор. И думалось мне, что перемелет их фронт как мельница - рожь на муку. Война!

Где-то в первых числах августа формирование дивизии закончилось и нам был отдан приказ о движении на фронт, в Саратов и далее в Астрахань. 2-ое суток мы шли к Саратову, как вдруг другой приказ: с поворотом на 180 градусов. Т.е. ускоренным маршем двигаться на Сталинград, там было туго. Для перевозки был пригнан целый караван грузовых машин. Рассадили всю пехоту. 11 августа были уже на левом берегу Сталинграда, у 12-й переправы. Она проходила под ужасным огнем артиллерии и минометов противника. Баржа с одним батальоном 46 полка была разбита и батальон погиб. Остальные батальоны, хотя и с потерями, дотянули до правого берега Волги. Переночевали у берега относительно спокойно, так как он был очень крутой. Утром приказ: Взять вокзал и Взять Мамаев Курган. Приказ был выполнен. Но через несколько часов немецкая пехота в большом количестве с танками отбила Мамаев Курган, а к вечеру и вокзал. Потери в дивизии были огромны. У немцев не меньше. Дивизию пополняли чуть ли не каждый день. И все равно через неколько дней она стала практически небоеспособной, т.е. могла только обороняться. О наступлении речь уже не шла. Штаб дивизии разместился в водосточной трубе. Труба около 3-ех метров в диаметре. Саперы настелили пол на высоте 800-900 мм. Длина трубы, пожалуй, метров 500. И вот однажды прозвучал сигнал тревоги. Немцы сделали запруду на том конце трубы. И когда воды набралось достаточно, запруду взломали и вода ринулась в трубу, сметая всё на своем пути. Мы со своим Знаменем едва выскочили. Потом поселились в землянке, а в дальнейшем нас перевели на левый берег Волги.

Сталинградская битва.

После сентября немецкие стратеги уже не могли выиграть Сталинградской битвы, с точки зрения понимания даже солдата, по одной простои причине. Мы сосредоточили на левом берегу Волги тысячи орудий и минометов, если не десятки тысяч. Отличная проводная связь по дну Волги; отличные командиры батарей и арт. Разведка. Ня правом берегу Волги было пристреляно всё, от отдельного дома до отдельного дерева. Надежная связь, надежные, бесстрашные кадры, прекрасная арт. техника, а особенно "Катюши". Они играли чуть ли не одну из главных полей. Как только где-то немцы зашевеляться - с правого берега уже команда: Катюша, огоньку! Ориентир такой-то... Не проходит и пяти минут, как на этот ориентир падает сотня снарядов, да каких снарядов! От этих снарядов прятаться было некуда, т.к. они крушили всё и вся. А немцы как привыкли воевать "клещами" или "свиньёй" - как говорил Ал. Невский - так и не разучились досих пор.

Почему же они разбили за несколько дней наш лучший Западный Особьй военный округ? Воевать у нас было нечем. Я в армии с 1940 года и скажу что в то время дивизия имела только один арт. полк плохеньких 76мм. пушек. Продолжали расчитывать на Буденного с его острыми клинками. Сказалось, конечно, на армии и уничтожение высшего офицерского состава. Когда нам в Академии читали курс военного искусства, то поражаешься недальновидности нашего высшего командования. Ведь Гитлер за 3-4 года до войны показывал нам все лучшие образцы вооружений своих войск. В том числе и Мессершмидт, который оставался чуть ли не лучшим истребителем войны. Только к 44 году конструкор Яковлев довел свой самолет до полного превосходства над ним.

Словом революция, гражданская война, разруха все это не позволило нам подготовиться к большой драке с хищником. И ещё одно: потери в армии командного состава, всеобщий страх в войсках. Но отдадим должное, Сталину. В октябре, когда сказал ему Жуков, что не отдадим Москву, он приказал закрыть заводские ворота, отменить все отпуска. Дал свободу конструкторской мысли, что позволило уже к 42 г. промышленности выполнить заказы фронтов. Если бы не маршал поражения Тимошенко с его весенним наступлением. Дал такой козырь немцам, и они его отлично использовали. Снова клещи , снова окружение всей группировки наступающих. Получалось, что и в 42 г. воевать нам тоже было нечем. Только бежать на восток, на Сталинград и Северный Кавказ. Пока наделали новых танков и другой боевой техники и сумели сохранить её до зимнего наступления. В этом заслуга генрала Жукова.

19 ноября. Начало грандиозного наступления ознаменовалось мощной артподготовкой. Все запланированные цели немцев были подавлены.

А 7 ноября 1942 года сщсещялось Торжественное собрание. Знамя дивизии стояло в президиуме. Я долго не был в штабе, по- сути с того потопа. В штабе- трубе всё оставалось по-прежнему. Для работы и для жития места достаточно. Днем 8-го и 9-го мы походили по переднему краю. Солдат почти не видно, только пулеметчики на каждом углу.

После того как разбили Манштейна. надеяться немцам было не на что, только на плен, куда они охотно и шли. Конец января и начало февраля мне запомнились бесконечными колоннами пленных по всем дорогам. Ведь 90 тыс. пленных. Вот тебе и Северный Кавказ и Индия.

Курская Дуга.

После Сталинграда обе стороны стали готовиться к решающему сражению в летний период.. Немцы к этому сражению подготовили новые партии вооружений. Из-них это прежде всего танк "Тигр", и самоходки Пантеры. Оружие грозное. Наша 34-ка на равных борьбу с ними вести не могла. Правда наша промышленность против этих зверей выпустила самоходную установку СУ-152. Снаряд от нее разламывал Тигр на две половины. Наше командование боялось новых танков. Но самое страшное было - проиграть летнее сражение. Чтобы этого не случилось, делалось много. Если весной и летом 42 г. газеты кричали: мы наступать будем и сидели без дела, то в 43 г. уже ничего не кричали, а строили линии обороны. Всего их было построено 12 на глубину 300 км. И как результат, немцы только на одном участке могли продвинуться на 30 км., на остальных участках оборона устояла. Немцы выдохлись. Через некоторое время наши перешли в наступление, взяли первые города Орел и Белгород, и по сути наступление сделалось непрерывным до самой нашей победы. Не помог им ни Днепр, ни другие заграждения. Задержки в наступлении не было. В 44 г. территория Советского Союза была освобождена от фашистской неволи.

Белаш.

Старшина сверхсрочной службы Белаш на войне был причислен к ДОП-у (ДОП - дивизионный отдел питания). Одной из его обязанностей было получать в ДОПе продовольствие на все службы штаба и связь, и отвозить их на правый берег Волги и там сдавать нач.проду, а тот- повару, что куда. Он совершал поездки в неделю на катере. Немцы продолжали пулять по нему минами, и попасть в этот маленький катерок не могли. Человек он был военный, бесстрашный. Когда он находился на левом берегу Волги, то заходил к нам, тем более ,что у нас была отличная буржуйка, раздевались до майки. И вот однажды он принес 4-5 кг. баранины. Мы не стали расспрашивать откуда и как, т.к. знали что он работник ДОПа, а там мяса и других продуктов считают тоннами. А потом мы к этому привыкли. Как вечер, так уже буржуйка горит вовсю. Обычно мы делали так: нарезали полный круглый котелок мяса, солили и ставили на буржуйку. Примерно через час угощение готово. Это объедение! 4 кг- мяса мы съедали втроем за какие- то минуты. Потом Белаш долго к нам не появлялся и, наконец, мы услышали, что он арестован. За что? Потом узнаем вот какую историю; Белаш вечером брал машину, человек 5-6 солдат и уезжали Сталинградскую степь искать кошары. Находили кошару (это за 40-50 км. от Сталинграда), распугивали там сторожей. После чего грузили на машину 5-10 баранов и уезжали. Обком партии стал звонить во все парторганизации. За дело взялось КГБ. Но никто не мог поймать грабителей. И все-таки они попались. Белаш обнаглел и стал давать баранину в котел штаба. И вот однажды ординарец оперуполномоченного КГБ принес своему начальнику обед. Тот спрашивает: Это что в котелке? Баранина? Откуда? На кухне дал. Кто дал? Повар. Зови ко мне повара! Пришел повар. Скажи мне, повар, откуда у тебя в котле баранина? Мне вчера с ДОПа Белаш полбарана привез. Вот этого барана я и варил... Уполномоченный КГБ послал своих людей с приказом: арестовать Белаша и доставить на правый берег Волги. Привезли его. Уполномоченный КГБ спрашивает: Где мясо брал? Один барашек отбился от стада. Мы его поймали и прирезали. Так значит один барашек отбился от стада. А где же ты видел стадо вблизи своего ДП. А я его и не видел. Я видел одного барашка. А вот завгар показывает, что вы несколько раз брали автомашину и уезжали в степь. Это что, барашка оставшего от стада искали, или искали кошары, чтоб не одного барашка взять, а целых 10". Да мы и брали только баранов, а маток оставляли. Пора бы знать, что без барана у овечки ягнят не бывает.

Передали дело в трибунал. Через 3 дня наш друг был осужден на 10 лет тюремного заключения, с отбытием в штрафном батальоне. Мы знали, что самые горячие точки борьбы за дома, доты, дзоты и другие укрепления достаются штрафным батальонам. Из них мало кто оставался в живых. Так что пожалели мы за своего друга, не надеясь на лучший исход. Но вот, почти в конце января в штабе дивизии появился наш Белаш. Его окружили и не было конца расспросам. Оказалось, он приходил в штаб сдать документы о снятии судимости и отдать представление к награде - ордену Красной Звезды. Все были рады, все были довольны. Часа 2 он рассказывал сколько их батальон взял дотов, сколько фрицев уничтожил и разной техники. Рассказывал и о том, сколько их товарищей штрафников полегло. Он все же остался жив, но ненадолго.

Уже кончились бои. Немцы отовсюду сдавались в плен. Колонны с пленными тянулись на десятки км. Это было 2 февраля 43г.. И вот он - Белаш - с друзьями прохаживается по территории бывших боев. Все немцы в своих соломенных лаптях такие напуганные, что трудно поверить в то что случилось. А случилось вот что. Проходили они с товарищем мимо одного дома, где денщик поливал на руки немецкому офицеру, тот умывался. Очевидно, Белаш ему что-то сказал. Примерно: "Ты теперь полевай ему на руки." Офицер этот, ни слова не говоря, выхватил из кармана свой пистолет и убил Белаша наповал. Немца конечно побили, но и нашего Белаша нету больше с нами. Мы его знали ещё с боев под Киевом. Веселый он был человек и бесстрашный. Но вот не повезло ему. Немецкий офицер, наверное, принадлежал к той группе офицеров которые говорили: чем в Сибирь, лучше пух- пух. Зачем ему было стрелять? Война то для него уже закончилась, и ничего не грозило тому немцу.

В училище.

Итак после того как у нас (у меня и у Коченкова) окончилась вахта у Знамени мы решили уйти в военное училище. Случай представился. Со 2-го Украинского фронта шел отбор в военные училища фронтовиков, примерно 1000 человек. Вот мы и попали в этот отряд. Формирование всей этой команды шло в г. Золочев - Западная Украина, бывший польский город. К сожалению нас с Коченковым развели по разным училищам. Меня, как со средним образованием, зачислили в артиллерийское училище. Его - с 7-мью классами - в пехоту. Большинство кандидатов прибыла с переднего края - таков был приказ. Большинство пехотинцев имело в своих вещмешках целый арсенал оружия, от пистолетов, гранат до автоматов. Начальство этот вопрос проглядело. Никаких мер по сбору этого оружия оно не проводило, а может просто не знало. Да и кому какое дело, что у кого в вещмешке. Долго собирались, но наконец тронулись. Начальник эшелона капитан Нечаев человек спокойный. К хулиганам мер никаких не принимал. Постепенно установился особый стиль жизни этого эшелона. Ведь 1000 человек! На станции, как только отцепляли паровоз, сразу образовывались две группы. Одна бежала в туалет, а там всего 3 дырки, и как результат загаживали всё вокруг на 100м. и более. Другая бежала на рынок и безо всяких денег всё брала и сжирала. На базаре стоял стон. Месная комендатура десяток молодцов или больше арестовывала. Но как только подгоняли паровоз к составу, так раздавался крик какого-то заводилы: Пошли в комендатуру, освобождать своих. В комендатуру набивалось 50 и больше человек. Отпихивали караульных, освобождали своих, да еще осматривали все комнаты - нет ли где ещё наших. После этой операции давали паровозу добро на движение. Это уже походило на систему: после освобождения "своих" ехали дальше. Так продолжалось до станции "Мичуринск", где были разгромлены и караульное помещение, и караул, причем с примененим оружия.

Нападение на караул.

Все началоось с пустяка. Я с круглым котелком шел на станцию, чтобы набрать воды и сварить кашу. Ведь питались сухим пайком. Кухни ни одной не было. Рядом с нашим эшелоном стоял воинский состав с крытыми вагонами. Я смотрю, около одного этого вагона стоит часовой и нашим проходящим кричит: Проходите! Проходите быстрее! Что? Ты что кумак? Давай ты отсюда проваливай! Когда я проходил, там была уже кучка наших, человек 10-15, которые наседали на часового, а тот, держа винтовку на уровне груди, пятился назад. Я ушел за водой. Эта кучка наших идиотов продолжала идти за часовым, который задом пятился к своему караульному помещению. Потом узнаю, что она зашла за часовым в караулку. Часовой доложил, что эти люди совершили на него нападение, и поэтому он покинул свой пост. Нач. караула объявил тревогу и приказал взять их. Началось их избиение. Караул НКВД большого состава и избить этих дураков ничего не стоило, тем более что они сами пришли. Дальше события разворачивались с головокружительной быстротой. 3 или 4 человека вырвались из караулки, и побежали к нашему эшелону с криками: наших бьют! Наши только этого и ждали. Много людей побежало, и я вместе со всеми. Когда я прибежал, картина была такая. Около стены стоял часовой и пятился не в караульное помещение, а в противоположную сторону (в караулке уже были наши). Я оказался рядом со своим товарищем, даже можно сказать, другом. Мы ехали в одном вагоне и рядом спали. Мы стояли прямо против часового, по центру, и его винтовка хотя и была направлена на нас (в толпу), но дулом под углом 40-45 градусов к земле. У моего друга (проклятая старость, уже забыл и его фамилию и лицо) родился план, что если сделать прыжок к винтовке, то можно успеть схватить за ствол, опустить его вниз, и выстрел пойдет в землю. Не всё расчитал мой друг. В момент прыжка часовой поднял ствол винтовки и в упор выстрелил прямо в живот. Часовой бросил винтовку и побежал. За ним вся толпа. Его догнали и убили кулаками и камнями. Мы подняли друга, понесли в санчасть. Доктор посмотрел на него и сказал: Несите на ветерок. Пусть подышит. Через несколько минут он скончался. Мы уже никуда не отходили от умершего товарища. Со стороны караулки были слышны взрывы гранат, пистолетные и пулеметные выстрелы. Рассказывают, что караул забирикадировался внутри помещения и отстреливался. Какие у них потери никто не знал. Говорили наверняка, что гранатой убит повар. Потом наступила тишина. Все забились по своим вагонам. Вокзал в свои руки взяла милиция. Примерно через час приехало 4 студебеккера с вооруженными курсантами. Дальше нам повезло. Мимо нашего пути шел длинный- длинный состав с пустыми платформами. Вот на эти платформы и полетели гранаты, пистолеты, патроны, короче все то, что осталось от боя. После этого эшелона нас сразу же подцепил паровоз. Всё думали куда? - оказалось на запасной путь. Нечаев наш сказал, что Москва прислала сюда прокуроров Тамбовской и Воронежской областей. Вопрос доложили Сталину. Думали нас отправят опять на фронт. Но Сталин приказал отобрать зачинщиков человек 15- 20, остальных везти по назначению. До этого нас всех поставили на лужайке и обыскали с большой тщательностью, но не нашли даже патрона. Обыск проводился одновременно и в вагонах. Результат тот же. Здорово нам помог тот пустой поезд. Отобрали 13 человек. Очевидно всех постреляли, т.к. ни от одного не пришло даже открытки.

Дальше повезли нас с космической быстротой. Где-то очень быстро меняли паровоз, и снова в путь. Если раньше половина эшелона ехала на крышах, загорая и играя в карты, то теперь на крыше не было ни единого человека. Путь наш заканчивался в г. Чкалове (сейчас бы был Ориенбург). Выгрузились, построили нас и повели через весь город и р.Урал. Там за рекой Урал были настроены огромные, типа ангаров, землянки врытые в землю. По всей ширине дороги висел плакат: Добро пожаловать т. фронтовики. Начальство знало про наши проделки. Однако, кроме тех несчастных 13 человек, которых, наверняка, трибунал приговорил к вышке, никаких расследований а тем более арестов не производилось. Слова Сталина: отобрать зачинщиков, остальные пусть едут учиться, выполнялись свято. Никто нас больше не трогал. Я попал в зенитное училище Красной Армии (ЗПУКА). Скоро мы туда и отбыли - 2 дивизиона. По прибытии наш 1-ый дивизион разместился в средней школе г. Сорочинска. Это км в 200 от Чкалова. Учиться было легко. Шагистикой почти не занимались. По всем другим предметам, кто имел образование, учеба не представляла труда. На 5 месяце учебы нас отличников - 10 человек - послали в командировку провести отбор новобранцев в д. Фёдоровка. Это в 18 км от Мичуринска. Лучшей командировки в моей жизни не было. Командировка была расчитана на 2 недели. Каждому дали группу 20-30 человек новобранцев. Хотя мы и не старались насаждать дисциплину, но она сама собой получилось железной. У них у всех было какое-то суеверие и страх, может быть потому, что они были религиозными и боялись совершить грех. Все бы хорошо, если бы не одно но. Вот оно. В самом конце, кажется на 12-й день сборов, из Сорочинского райкома комсомола приехало 4 человека, из них две женщины, и привезли с собой сотни бланков комсомольских билетов. Начальник сборов, старый капитан, собрал нас, так сказать, учителей и объявил, что мы должны не менее 80% новобранцев оформить в комсомол. Мы за головы взялись: осталось 2 дня занятий и как это можно этих религиозных фанатиков зачислить в комсомол? На это нам сказали: это приказ военкома, партийного и комсомольского райкомов, и мы должны его выполнить. Нам ничего не осталось, как сказать: Есть! Вышли с совещания, проклиная начальство и свою судьбу. Но приказ есть приказ. Любой ценой. Мы все построили свои взвода и начали агитировать напирая на жизнь Павки Корчагина. После этого я спросил: кто хочет в комсомол, поднять руки. Но, увы ни одна не взмыла вверх. Результаты во всех взводах одинаковы. Даже не знаешь, ещё, кому отдать пальму первенства. Как сговорились. Рассказал им ещё про Матросова. Результат тот же. Они готовы идти на гильотину, но не в комсомол! Подаю команду: "Ложись!" Команда выполняется четко. Снег пушистый, большой глубины. Подаю следующую команду "Березу впереди видите? По пластунски, направление на березу, вперёд, марш! Мой взвод, как ни чем ни бывало ползет и ползет, только пар столбом. Мороз порядочный. Я через каждые 5-10 минут повторяю: Кто замерз может встать и идти в библиотеку. Там жарко. А ком.билет оформят очень быстро. Никто не поднимается, все ползут. Ну, наконец-то после последнего призыва один встал. Я ему: "Бегом в библиотеку!" Ещё минут через 10 встало сразу 6 человек. Один плачет и вспоминает маму. "В библиотеку бегом!" Команду исполняют четко. Через пол-часа в библиотеке уже 50% л.состава. Остальные ползут. Но когда я набрал около 80%, оставалось человек 5, я прекратил издевательство. Скомандовал: Встать и бежать по своим квартирам. В библиотеке всё было поставлено на поток. Как только вступающий открывал дверь, у него спрашивали: Как фамилия? и тут же выписывали комсомольскую карточку. Подписывают её разного рода секретари. Последним подписывается сам вступающий. Интересно, что не было ни одного кто бы отказался подписаться. Во-первых, они были очумелые (замороженные), и был страх, что если они откажутся подписаться, то их опять погонят по-пластунски. С другой стороны, действовала сама обстановка. Столы, машинистки, горы документов, кругом начальство из райкомов и с военкома, которого они боялись больше всего. Но главное, мороз ставил их в тупик. Итак план вовлечния молодых в светлое будущее был успешно выполнен. Ну это нам повезло, что попался такой народ со страхом. На других даже команда лечь в глубокий снег не подействовала бы. Если бы во всей армии была такая дисциплина, мы бы не добежали до Сталинграда. Да, в армии пол-дела решает дисциплина, пусть даже и такая жестокая, какую учинили мы с курсантами. Да и что нам было делать. Это был единственный путь добиться выполнения приказа.

8 месяцев нас учили на офицеров, как надо воевать. Хотя мы все курсанты были фронтовиками и иные из нас видели такое, что некоторым и во сне не присниться. Это была не учеба, а так, шаляй-валяй.

Мы приехали в училище осенью, как раз на уборку картошки. Идти надо было далеко что-то около 10 км. и все по шпалам. Почему нас не подвозили - совершенно непонятно. Работа была легкая. Уж не помню; лошади или трактора переворачивали ботву. Мы потом собирали и еще пекли картошку.

Снова на фронт.

Учёбу в училище мы закончили в апреле 45г. После зачтения приказа нам выдали новое офицерское обмундирование. Здесь следует упомянуть один эпизод. Дележ офицерских сумок. Нам в казарму (бывшая средняя школа) притащили офицерские полевые сумки. Сумки все брезентовые, но одна из них кожаная и потому очень красивая. Кому её отдать - все равны? Решили бросить жребий. Написали 25 бумажек и в одной значиться "кожаная сумка". Когда я вытащил из шапки бумажку, то подпрыгнул от счастья. Сумка была моя. Эта сумка и сейчас цела. Пострела, конечно, но жалко выбрасывать.

По распределению мне и ещё трём товарищам выпал 2-ой Украинский фронт. Нас сопровождал офицер училища один ст.лейтенант. Ехали через Москву в Киев и дальше до Будапешта.

В Киеве мы ждали поезда больше суток, и я успел навестить брата Михаила. Его батарея, в которой он служил командиром 85 мм. зенитного орудия, стоявшей за Киевом на берегу Днепра.

В Будапеште сопровождавший нас офицер с училища распрощался с нами и уехал обратно в Сорочинск. Мы: я, Кодач К., Бурьян Ф. - остались одни. Мы знали, что 2- ой Укр. фронт действует в Чехословакии и не более того. Чтобы добраться до Чехословакии надо прехать на перекладных Венгрию, Австрию и там уже искать штаб. Все на попутных машинах. Словом война кончалась, а мы ищем фронт. Искали долго. Смотрели на жизнь капиталистическую и сравнивали с нашей жизнью, и вывод напрашивался не в нашу пользу. Там не только все дома покрыты под черепицу, но и скотные дворы; везде электричество, асфальт. Очередная ночёвка была в г. Братиславе ныне столице Словацкой республики. Утром встали (спали на перинах в большом доме, куда нас привел полицейский; хозяев дома не было) тезка мой и говорит: ночью стрельба была страшная, наверное бомбили. Выходим на улицу, море флагов, музыка. Спрашиваем в чем дело. Нам говорят, война кончилась, всю ночь салютовали.

Перед этим мы уже узнали, что штаб фронта стоит за 30 км. от Братиславы в одном большом селе. Регулировщик на центральной площади помог нам найти машину идущую туда.

Итак, 9-го мая 45 г. мы нашли штаб фронта. Но ни один отдел неработал, все справляли праздник день Победы. Мы даже не дошли до здания штаба. Мы спросили одного старшину, он нам его показал, но сказал, что сегодня никто неработает и повел с собой. Да, собственно, и идти не надо было. Тут же рядом в большом саду расставлено много- много столов, а за ними сидел весь полк связи. В саду цвели яблоки, вишни, светило яркое солнце. У столов стояли бочки с вином. Нам сказали, что маршал Малиновский издал праздничный приказ, чтобы все было на праздничном столе. Нас посадили за стол и со всеми вместе мы стали праздновать до полной ночи.

12 мая мы все получили назначения в части. Меня направили в 388 зенитный арт. полк, куда я и прибыл на следующий день. Там и.о. батарей Крутин представил меня моему взводу. Батарея была сформирована в 43 г. и потерь практически не имела. Личный состав в основном состоял из старослужащих. Хлопот у меня с ними было мало. Полк стоял в небольшом городе Росметал, что в 60 км. от Праги. Городок чистенький, аккуратный, войны не видел. Там мы простояли недолго. Уже в июне последовал приказ: грузиться в эшелоны.

Ехать было "весело". Печально было смотреть на разоренную, нищую Русь. На каждой остановке картина была одна и та же. Куча мальчишек бегали вокруг вагонов с консервными банками на веревочках или проволочках, выманивая что-нибудь поесть. "Двенадцатая рота, жрать охота" - такая у них была припевка. Дорога была длинная, длинная. Проехали Чехословакию, частично Германию, Польшу, Белорусию и бесконечную Россию, аж до Читы. В Чите, вернее на ст. Корымская, свернули на Забайкальскую ветку. Выгрузились на ст. Ходатулах. Оттуда своим ходом на студебеккерах уехали в Монголию. Стоял июль месяц 45 г. А 9 августа этого же года СССР объявил войну Японии. Началась война. У нас путь лежал через Монголию, через Большой Хинган в Манчжурию, которая была японской. Пустыня Гоби, куда входит Большой Хинган, не похожа на Сахару где я был. Там на десятки и сотни км. один песок без воды и жизни. Мне в далеком детстве учитель по Географии рассказывал об оазисах. И мне почему-то запомнилось, что где оазис должна быть вода. На самом деле в Сахаре я видел немало оазисов, а воды не видел. Там растут только пальмы 5-10 штук, иногда больше. Причем если ты находишься от этого оазиса на расстоянии 100-200 м. то видны одни верхушки, так как пальмы растут как бы в котловинах. Песок от пальмы арабы каким-то образом убирают, иначе бы он засыпал эти гигантские красивые деревья. Откуда приезжают арабы убирать песок я не видел. Пустыня Гоби с ее Большим Хинганом совсем не похожа на Сахару. Там сплошной песок и никакой растительности. В пустыне Гоби солончаки и соленые озера, редкий травяной покров. Может и есть там районы сплошного песка, но мы по ним не проезжали. Большой Хинган - это горный массив. Там где ехали мы, был сплошной подъём, который тянулся на несколько км.. Машины его легко преодолели. После перевала начался спуск. Несколько км. дорога вилась по теснине между гор. Где-то внизу журчал ручей с берегами обросшими зарослями и деревьями. Ещё через 10-20 км. горы кончились. Началась равнина. Мы благополучно преодолели Хинган и въехали в городишко Кайло. Китайцы нас встретили с красными знаменами и криками "шанго, шанго!"

Но не все благополучно было в Манчжурии. Уже после войны на зимних квартирах в Забайкалье мне рассказали страшную картину. Оказывается кроме механизированных войск командование послало по этому же пути пехотную дивизию, а может ни одну. Рассказывающий солдат просто не знал. Так вот, пехотные роты, батальоны и полки были посланы за сотню километров через пустыню практически не имея запаса воды - только фляжки. Командование обещало снабжать водой самолетами. Но об этом забыли. Самолеты стали возить трофеи из Мукдена, Порт-Артура других городов. Солдаты без воды погибали. Если где появлялась цистерна с водой, солдаты открывали по ней огонь и припадали к струям воды. Только цисцерн были единицы. Стояла жара 40 градусов. Солдаты побросали оружие и разбрелись кто куда хотел. Дорога для них была бесконечной и мучительной. Кругом солончаки, кое-где травка и соленые озера. Сколько солдат и офицеров осталось навечно в этих солончаках - никому не известно. Штабам конечно известно, но, наверное, списали всё на войну, которой на нашем пути не было. Стояла единственная японская застава, самураи которой разбежались при приближении наших танков. Да пикировали два японских самолета со смертниками на наши танки. В танки они не попали - поврезались в землю. Кишки висели на проводах. Вот и вся война!

Из городка Кайло нам было надо, согласно приказа, пробиваться к Мукдену. Дорог нет, одни болота и тропинки. Кроме того кончился бензин. Командование решило отправить отряд в Мукден на ишаках. Ишаков надо было наловить в деревнях. Я взял группу 18 человек с оружием, и пошли в ближайшую деревню. Деревни в Китае охраняются от набегов жителей других деревень с целью похищения женщин. Поэтому деревни, как крепости, огорожены глинобитными стенами, высотой более 2-ух метров. Имеются под охраной ворота. С появлением нас в деревне все её жители, особенно женщины, попрятались. Ишаков в деревне не было. Их тоже увели, как выяснилось потом, в посевы Гаоляна. Что делать? Слышим в поле ишачий рев: "И-а, и-а". Через несколько минут солдаты ведут первого ишака. Прислушиваемся дальше. В другом конце поля слышим: "И-а", посылаю туда солдат, ведут второго осла. Таким макаром набрали их штук 15. Надо было возвращаться домой. Но не так просто было их увезти. Верхом удалось сесть только на 5-7 ослов. Остальные седоков сбрасывали. Вот был цирк! Мы смеялись до слез. Но все-таки до части довели штук 11 - остальные сбежали.

Когда привели их в часть, то оказалось, что они не нужны. Подвезли бензин, и нашли обходную дорогу. Через день тронулись в путь. Через километров 200 въехали в городок Тумляо. Это был уже большой городок. До него доходит железная дорога. Побывали на складе с мукой, который бросили японцы. Нам мука тоже была нужна. С группой солдат пошли к складу, который находился метров 400 от стоянки батареи. И что же мы увидели? Склад разворовывался китайцами. Перед складом их набралось человек 300-400. Ворота открыты. Стоят 2 часовых с карабинами, но китайцы все равно прорываются. Солдаты бьют их прикладами, но они лезут и некоторым удается прорваться с мешками обратно. Я принял решение использовать китайцев как носильщиков. Стал подзывать китайцев к себе. Они рванулись ко мне, думая, что я буду давать им муку. Я выбрал человек 12, остальных солдаты оттеснили в сторону. В окружении моих солдат завел их на склад. Постовые нас, конечно, пропустили. Каждый из китайцев взял по мешку с мукой. Мешки тяжёлые кг. по 30. Вывели их из склада и под конвоем повели на батарею. Всех, конечно, не довели. Сбежало человек 5 прямо с мешками. Но все-таки 7 мешков на батарею донесли. Командир объявил благодарность.

До Мукдена ехали долго. Один участок километров 20 пришлось ехать по шпалам и рельсам. Всё выдержали наши студебекеры. Подъезжая к этому огромному и удивительному городу, дорога пошла в гору. И вот на перевале вырос город во всем своем великолепии. Он расположен на огромной площади, на ровной местности. Лес высоких труб создают этому городу необыкновенный пейзаж. На остановке в городе нас окружили десятки, если не сотни китайцев. У каждого в руках шелк разных цветов и оттенков. Все кричат: "шанго, капитан" и суют прямо в руки шелк, разумеется, требуя за это деньги. С трудом отбились. По всем улицам разъезжают рикши. Большинство их сидят на трехколесных велосипедах, однако много и с ручными тележками. Город такой огромный, что даже трудно представить. Большинство домов 2-ух и 4-ёх этажные. Китайцев тучи. Строили город русские. Когда-то КВЖД принадлежал России и потому много городов: Мукден, Харбин, Порт- Артур и др. построены по русским проектам.

Расположились мы в каком-то бывшем японском училище. Стали приводить себя в порядок и организовывать занятия. В полку была создана группа солдат в 15 человек для подготовки из них сержантского состава. Занимался с этой группой только я. Однажды занимались у железной дороги, где при японцах был расположен водочный завод. Там стояли огромные ёмкости и огромное количество бочек. Мои ребята разведали, что есть в бочках. Оказалось часть их и несколько емкостей заполнена сакэ (японская водка). Что мне было делать? Запретить пить было не в моих силах, т.к. все ребята - старослужащие. Служили уже по 5-му или по 6-му году. Тогда мы договорились: пить пейте, но пьяных быть не должно. За это они мне привезли целую платформу бочек. Привез кореец, и корейцу же мы ее продали. Деньги - гоби - поделили. Через несколько дней команду нашу расформировали. Меня отправили в свою батарею, которая среди многих прочих частей демонтировала оборудование огромного японского завода. Этот завод выпускал для железнодорожных вагонов пары колес. Нашей батарее досталось демонтировать кузнечный цех. Оборудование - огромные пресса и молота. Особенно долго возились с одним шаботом. (Шабот - это такая наковальня для молота, но огромных размеров.) Шабот от одного молота весил 30 тонн. Садят такой шабот в бетон. Мы его все-таки вытащили лебедками и краном и поставили на жел. дорожную платформу, а когда пришли с обеда, платформа просела почти до земли. Потом, где-то изготовили специальную усиленую платформу после чего ввезли в Союз. Я спрашивал у главного инженера-руководителя всех работ: зачем такой огромный труд мы вложили чтобы вытащить эту стальную чушку, да еще везти в такую даль? Он ответил, что такие отливки в Союзе может производить только один завод, кажется Ново-Кроматорский. Если дать заявку этому заводу, надо будет лет 5 ждать. А нам этот шабот сейчас нужен.

По завершении работ, стали собираться уезжать в Союз. Таким образом пробыли мы в Китае (Манчжурии) около 3-ёх месяцев. Погрузка в жел. дор. вагоны и вперёд: через г. Харбин и ст. Манчжурию, на станцию Отпор и дальше в Забайкалье.

Забайкалье.

Забайкалье - это страна сопок и ни одного деревца. Зимой морозы до ~40 градусов, летом жара также до -40-ка. Нашу дивизию разместили на 74 разъезде заб. жел. дороги в 18 км от ст. Оловянная и в 60 км от Борзя (от Читы 250 км), где в то время работала учительницей моя будущая жена. На 74 разъезде до войны стоял кавалерийский полк, а тут приехала будущая дивизия. Жилых зданий было - 2, и хороший, по тому времени, времеви Дворец Офицеров. Остальные здания это шлакоблочные конюшни и землянки. Всех разместили в конюшнях в том числе офицеров. Когда эта конюшня рухнула, всех разместили в совершенно неустроенных землянках. И жили не тужили. Были молоды и всё нипочем. Стали писать рапорты об увольнении из армии. Я тоже писал. Мне отказали. Большинство писавших - уволили.

Тогда я стал поступать в военную кадемию. В голове был мусор. Все что знал до войны начисто было забыто. Надо было вспоминать и всерьёз готовиться. Первая попытка была неудачной. Поступал в Инженерную Академию что на Чистых Прудах. Не приняли не только потому что плохо знал, но и потому- что не было Аттестата Зрелости. Вместо него справка, которая их ие удовлетворила. Пришлось сдавать на Аттестат. Подготовка у меня уже была солидная, поэтому на уроки я не ходил, а пошел сразу на экзамены. Экзамены сдал без троек. С 1-ой попытки прошло 2 года. Инженерную Академию я отбросил, а подал документы в Артиллерийскую. Экзамены сдавали в Хабаровске. Я был зачислен. К тому времени я был женат и был ребёнок Анатолий, которому было 10 месяцев. Только Академия вытащила меня из "цветущего" Забайкалья.

Начальник Автоколонны,

В июле 48 г. меня назначили начальником автоколонны по вывозу зерна из глубинки. Колонна формировалась в г. Борзя. Вывозить зерно надо было из районов Бырки, Алекзавода, Нерчинского завода, отстоявших от г. Борзя на 200-300 км. В Борзя был элеватор. Там это зерно и ссыпалось. Автомобили - студебекера в колличестве 50 штук собирались с шофёрами из разных частей и направлялись в Борзю.

В Борзе (наша база) подыскали нам помещение с огромной вывеской на крыше "Загот.жив сырьё". Всего людей было 75 человек. Ремонт техники (автомашин) обеспечивала авторемонтная база, размещенная в г. Борзя. Там же находился и штаб армии. Горюче-смазочными материалами нас полностью обеспечивала Читинская контора по заготовке зерна. Она же выписывала нам наряды, накладные и прочие бумаги, откуда брать зерно, где заправки горючим, маслом и пр. Мои обязанности были: обеспечить быт, организовать работу и контроль за ней. Бригад не было. Каждый шофер получал наряд и маршрут движения. Получал на месте зерно и сдавал это зерно по накладной на элеватор в г. Борзя. Конфликтов с шофёрами у меня не было. В основном шофера были фронтовики солдаты. Они и на фронтах возили снаряды и горючее. Большинство из них были 25-26 г. рождения, в армии с 42-43 г. Сталин держал огромную армию и не спешил уволить остатки молодых людей чудом уцелевших на войне. Настроение у них было плохое. Ещё бы. Служишь уже 5-ый, а то и 6-ой год и неизвестно когда будет демобилизация. Я сам отпахал солдатом 5 лет и потому мог понять их. Относиться к ним надо было уважительно, по товарищески, прощать мелкие проступки. В основном надо было только убеждать, что стране нужен хлеб и план по вывозу надо выполнять. Но были и злостные разгильдяи. Получит такой документы и уезжает за 250-300 км., попробуй проверь. Скажем вернуться он должен на 3-ий или 4-ый день Проходят эти дни, проходит неделя -нету. Приходиться искать. Когда находишь то выясняется, что никакая поломка, никакая плохая резина здесь ни при чем. Просто он нашёл вдовушку, каковых было пруд пруди, и живет с ней. Любуется, привезет ей дровишки и вся игра. Бывало серьезно с ним поговоришь, он дает чесное слово и больше уже это не повторяет. Я остро понимал, что нельзя озлоблять шоферов. Стоило мне хоть одного шофера откомандировать обратно в часть, как работать мне стало бы невозможно. В сентябре месяце в колонну прислали замполита, некого майора Дмитриева. Сначала я испугался. Думаю, как начнет мой замполит донимать шоферов политинформациями, то они все разъедутся и будут себе жить со вдовушками. Собери попробуй! Но нет. Человек он оказался флегматичный, пожилой. Он ни во что не вникалу и, казалось, что сам боялся политинформаций и прочей политработы. В скорости я его оставил за себя и поехал в свою часть, приблизительно 60 км, на разъезд 74, получить деньги и по другим делам. Всё это я сделал. Переночевал, а утром с поездом прибыл в колонну. Зашел в свою комнатенку: на майоре лица нет. Он мне втихую говорит: наши шофёры ограбили автобазу. Не успели мы поговорить, как подъехал виллис. С него сошли адъютант командующего, нач. автобазы и прокурор. Адъютант командующего говорит: Мы искали воров, которые ограбили автобазу и, наконец, нашли их. Идем в коридор. Чьи это покрышки? Я говорю, что я только что приехал из части и не знаю. Разберусь доложу. Ну, разбирайтесь и ждите прокурора со следователями. Часа через два они подъедут. Лихорадочно в мозгу ищу решение. Подаю команду строиться. "Равняйсь, смирно! Докладываю, что кто-то ограбил Автобазу. Все подозрения на нас. Слушайте: сейчас, немедленно, те шофера, которые вытащили запаски своих машин в коридор, забрать их снова на машины. Разойдись!" После этого сам пошел в свою комнатенку, где сидел Дмитриев, закрыл дверь и сижу не выглядывая, надеясь, что такие старые волки поймут, на что я намекал. Прошло часа полтора, я вышел и пошёл в коридор. О, радость! Там не было ни одной покрышки. Через несколько минут приезжает прокурор со следователем и сразу ко мне. Куда дел покрышки. Я доложил, что приказал шоферам забрать свои запаски и больше ничего. Конечно они мне не поверили, стали искать в машинах и около дома. Разумеется, нигде не нашли. Тогда стали допрашивать шоферов. Но никто не сказал правды. Потом стали вызывать в прокуратуру. Первого меня, остальных следом. Эта канитель длилась недели две. Затем дело закрыли из-за отсутствия улик. А было вот как. После моей команды "разойтись", шофера стали быстро грузить покрышки (около 100 штук) на две машины и увезли их за город в овраг, там сбросили и вернулись назад. Это мне спустя много времени рассказал очень хороший водитель Косенко.

Уже начались морозы, зерно в основном вывезли, а я всё ещё собирал машины. Наконец где-то в ноябре с машиной Белова я уехал в часть.