Аннотация: А что если эту жизнь можно прожить заново?
--
Турчинский! Турчи-и-
и-
нский!
--
Ч
то-то как будто толкнуло меня в бок, и мне пришлось открыть глаза. Рядом почему-то стояла Елизавета Петровна, моя школьная учительница.
--
Турчинский!
Я ничего не понимал.
Елизавета Петровна, сдвинув брови, гневно смотрела на меня сверху вниз. Ее рот ритмично открывался, но
до моих ушей не долетало
и слова из того, что она говорила.
--
Сколько можно спать на уроке? Быстро дневник! Родителей в школу. Сегодня за поведение два. И чтобы завтра без мамы даже не являлся.
Вялый ото сна и по-прежнему ничего не соображающий, я
рефлекторно
опустил руку, нащупывая рюкзак. В н
ё
м лежал дневник, который,
вероятнее всего
, и хотела получить Елизавета Петровна, стоя у моей парты.
Ума не приложу, как такое могло произойти. Как я оказался на уроке русского языка?
Последнее, что помню, была пьянка со старыми приятелями. Гулять начали в одном из модных баров в центре города, постепенно -- по мере опустошения кошельков -- переходя в заведения попроще. Ожидать, что на утро после такого веселья не нагрянут неприятные последствия, было глупо. Но чтобы меня накрыло галюциногенное похмелье, я в страшном сне представить не мог.
Резко зажмурившись и снова открыв глаза, я попытался скинуть с себя это наваждение. Но лежащий на моем столе дневник с огромной красной цифрой "2" напротив графы "понедельник" утверждал, что это реальность.
Всё равно не понимаю, как такое могло произойти. И вышло прямо как в тех фантастических рассказах и фильмах, где люди прыгали во времени или вдруг просыпались в другом возрасте.
Я попробовал себя щипать. Затем ударил одной ногой другую. Поглядел по сторонам. Ощущения казались реальными, и всё выглядело на редкость правдоподобно.
На доске я разглядел дату: третье марта. Сидел я за третьей партой бокового ряда, расположенного ближе к двери, -- значит сейчас я в одном из средних классов школы: после восьмого класса меня пересадили на вторую парту среднего ряда. Оставалось понять, какой сейчас год. В моём незаполненном дневнике даты искать было бессмысленно. Но сориентировался я быстро: у соседа на столе лежал учебник "Русский язык. 6 класс". На моем же столе ничего не было, кроме дневника с красующейся в нём записью "За поведение "2", родителей срочно в школу!".
Я глянул на часы, висящие на стене. 10:50. Похоже, шёл третий урок. После него шестиклассники пойдут в столовую на завтрак. Если мое положение и не завидно, то, по крайней мере, мне повезло, что следующая перемена, насколько я помню, длится примерно минут двадцать, и у меня будет время прийти в себя. А главное -- время, чтобы понять, что делать дальше.
-- Турчинский! -- Моя фамилия, произнесенная раздражённым голосом Елизаветы Петровны, быстро вывела меня из задумчивости. -- Ты, видимо с первого раза не понимаешь, Турчинский. -- Елизавета Петровна с грозным видом снова двинулась к моей парте. -- Я одного понять не могу, у тебя что-то с головой, или тебе просто нравится надо мной... -- Она сделала небольшую паузу. -- Издеваться! -- Рывком подойдя к моей парте, воскликнула Елизавета Петровна.
Со своей учительницей русского языка и литературы, а по совместительству в течение трёх лет еще и нашей классной руководительницей, я общего языка никогда найти не мог. Видимо, наши с Елизаветой Петровной представления о том, как следует говорить по-русски, сильно разнились. Выше четвёрки на её уроках я не получал ни разу. И даже оценку "хорошо" она поставила мне от силы раз десять --по одной за год. И тогда каждый раз, видя четвёрку, я предполагал, что, замотавшись, она просто путала мою тетрадь с чьей-то другой.
-- Что ж, сейчас я раздам вам ваши тетрадки для самостоятельных работ, и мы напишем контрольную. -- Прочеканила Елизавета Петровна, улыбаясь. Удивительно, как ей всегда удавалось лыбиться так, что от её улыбок становилось только жутко. Наверное, этому учат специально всех школьных преподавателей, думал я, когда был ребенком. Но в этом искусстве Елизавете Петровне не было равных. Много лет спустя, когда я дарил на свиданиях девушкам всякие милые безделушки, которые -- как узнавал потом -- они, придя домой, сразу же выбрасывали, на их лицах я видел похожие дежурные улыбки, этот растянутый чуть ли не до ушей рот. И даже им в порыве мнимой радости было далеко до Елизаветы Петровны.
И вдруг я осознал: есть что-то приятное в том, чтобы сейчас, уже будучи взрослым, написать эту контрольную (за что потом непременно получить "5"), или равнодушно-пренебрежительно посмотреть в глаза моей учительнице -- всё равно завтрашнего дня в школе уже не будет. Я ведь давно вырос.
Елизавета Петровна начала диктовать текст. И уже на третьем предложении я споткнулся. Оно было длинным, перегруженным деепричастиями и причастиями, и вдобавок ещё сложноподчиненным. Знаки препинания мне пришлось расставить наобум. К тому же я застопорился на слове "жёваный", забыв, сколько "н" в нём должно быть. Так странно, словно с каждой проведенной в шестом классе минутой я становился на год моложе и глупее.
Не единожды, когда в который раз что-то не удавалось или валилось из рук, я мысленно говорил себе: "Вот во второй раз я то же самое не сделаю. Если бы можно было отмотать назад, я бы поступил иначе". Но почему-то, если происходило что-то похожее, я поступал точно так же, как и в прошлый раз. "Наверное, всё дело в том, что эти вторые шансы -- чушь собачья, -- тогда думал я. -- Вот если бы можно было отмотать большой кусок жизни, при этом сохранив память о всех своих поступках, тогда бы всё было по-другому. От скольких ошибок можно было бы себя уберечь!".
Неужели сегодня, в этот мартовский день, мне выпал шанс переписать свою жизнь? Осталось только вспомнить, а что именно мне следует переписывать.
Прозвенел долгожданный звонок. Я нехотя поплёлся к учительскому столу сдавать свою работу, по пути случайно смахнув учебник с соседской парты. А ведь я и забыл, каким неуклюжим был в средних классах школы. И зачем судьбе понадобилось настолько полно воссоздавать реальность?
То ли утреннее выражение застыло на лице Елизаветы Петровны, то ли гневно сдвинутые брови она всегда держала наготове и при моем приближении сразу же пускала их в ход. Когда я положил свою тетрадь в нужную стопку на столе, она, раздраженно закатив глаза, выдохнула с разочарованием:
-- Да, Турчинский... Что из тебя вырастет -- ума не приложу.
Я лишь слегка ухмыльнулся в ответ. Ведь я-то знаю, что из меня вырастет. Я поступлю в институт на инженера-связиста. Отучившись почти 4 курса, пойму, что никаким связистом я уже быть не хочу. К тому же то, чему нас будут учить, ещё лет за десять до моего поступления станет устаревшим и никому не нужным. Поднаторев в айти, я устроюсь работать системным администратором в небольшую контору и вскоре брошу институт. Постепенно дорасту до ведущего инженера. А вот стать руководителем группы и, уж тем более, техническим директором, мне так и не хватило упорства и знаний. Ну и до кучи диплома о высшем образовании.
Гордиться, конечно, особо нечем. У меня нет своей квартиры, нет постоянной девушки, да и денег вечно не хватает. Я не делаю ничего выдающегося. А выходные провожу либо за просмотром сериалов, либо за кружкой пива в баре с приятелями. Из обязательного джентльменского набора у меня только машина. В простой комплектации и купленная в кредит.
Но я знаю, что не хуже других. Двое из тех, кто сидел в этом классе на уроке русского языка, попадут в тюрьму за распространение наркотиков. Один женится в восемнадцать лет, как принято говорить, "по залету", а в двадцать станет пить запоем и в пьяном угаре покалачивать свою жену.
Взяв рюкзак, я вышел из класса с уверенностью, что больше никогда в него не войду. Сейчас я отправлюсь в столовую на завтрак и там придумаю, как выпутаться из этой передряги.
Спустившись с третьего этажа в столовую, я увидел парочку щебечущих одноклассниц быстро занявших столики и уже уминавших булочку с маком. Я вспомнил, что обычно сидел в конце длинного обеденного стола вместе с одноклассником, которого так же, как и меня, другие мальчишки не брали в свои игры. Заняв место, я стал ждать своего собрата по несчастью, не будучи до конца уверенным, что ему можно рассказать о происходящем. Хотя он вроде любил читать всякую фантастику, за что и прослыл слегка чокнутым среди сверстников.
Но через десять минут, когда, позавтракав, мои одноклассники стали выходить из столовой, а Ваня так в неё и не зашел, я стал беспокоиться. Вместо того, чтобы разработать план дальнейших действий, я ждал своего школьного приятеля как некую спасительную соломинку. Должно быть, скоро прозвенит звонок.
-- В очередной раз досталось, турчок? - Степка, главный задира класса, неся свою тарелку в сторону ленты с грязной посудой, решил меня задеть. Два его постоянных прихлебателя, Петька и Серёга, загоготали как умственно отсталые.
-- Ну мне хотя бы что-то достаётся, а тебе вечно не хватает... мозгов! -- Не задумываясь, я выпалил эти слова и почувствовал себя на коне. В шестом классе у меня ни разу не получалось осадить Стёпку и его друзей. Их приколы, издёвки над моей фамилией, а иногда и неожиданные пинки в спину или в бок, почему-то вызывали у меня испуг и следовавшее за этим оцепенение. Я не успевал реагировать на их выпады, наверное, потому что был довольно неуклюж, и от того медлителен.
-- Ты чего сказал? А? Ну, повтори!
-- Оглох что ли? -- Снова осмелел я. Хотя что мне, нынче взрослому дяде, могут сделать двенадцатилетние мальчишки?
Явно задумав отомстить, Стёпка с двумя своими телохранителями вышел из столовой со злобно сжатыми кулаками.
Но даже эта стычка не помогла мне вспомнить, что же было третьего марта в шестом классе. Наверное, ничего, обычный день.
Так и не увидев своего приятеля-фантаста в столовой, я понял, что в школе его, наверное, сегодня вообще нет.
Не придумав, как вернуться назад в будущее, я решил, что самым верным будет просто не пойти на урок. Тем более, что следующим, как я узнал из расписания, будет ИЗО.
Рисовать я никогда не умел и не любил. Наша учительница по изобразительному искусству Анна Михайловна была сама как произведение этого самого искусства -- возвышенная и по-аристократически медлительная женщина, которая, вдруг увлекшись чем-то, могла забыть о происходящем вокруг. Так что на этом уроке меня и не хватятся.
Решено: на ИЗО я не иду.
Вместо этого я решил спрятаться под лестницей. Обычно те, кто прогуливал уроки, сбегали под дальнюю лестницу, расположенную ближе к черному ходу. Этот черный ход на моей памяти не открывали ни разу. А черным его, наверное, называли по тому, что из-за невостребованности этого выхода мыли там довольно редко, и пыль там копилась месяцами.
Подходя к дальней лестнице, я вдруг услышал перебивающие друг друга выкрики, но слов разобрать не мог. Подошёл поближе и увидел Стёпку, видимо, обсуждающего со своими друзьями, как бы меня прищучить.
-- Ну и зачем ты это пишешь? -- Я услышал вопрос Сереги.
-- Да достала она, дура тупая. И улыбка у нее идиотская.
-- А если кто узнает, что это ты?
-- Да откуда узнает. Сюда и не ходит особо никто.
Я прислушался к их разговору. Любопытство так и подталкивало меня подойти и посмотреть, что делают эти наглые мальчишки.
-- О, смотрите, кто пожаловал. На ловца, как говорится. -- Стёпка заметил меня, толкущегося возле лестницы. Вот я дурак, забыл, что в двенадцать лет особой прытью не обладал, где уж мне изображать из себя шпиона?
-- Ну и что ты мне сделаешь? -- Я встал в позу руки в боки и посмотрел вызывающе на Стёпку.
-- Да ничего. Тебе и без того от жизни досталось, да ещё и Лизка Петровна сегодня тебя отдрючила по полной.
И тут я увидел, что на белой стене краской из баллончика коряво написано: "Елизавета Петровна тупая дура пошла на х*й!".
-- Чё зыришь? Красиво мы тут стену расписали? -- Смотря на свой шедевр, Степка горделиво лыбился.
-- Да нет, не очень. Оттянуть бы вас тут всех за уши.
-- Это мы тебя сейчас оттянем. -- И по безмолвной команде Стёпки Петька с Серегой накинулись на меня с двух сторон. Выкручивали руки, а я вертелся как уж.
Рукой один из них заткнул мне рот. И надо же было мне прийти туда, где тусовались эти наглые мальчишки. Да ещё решил вылезти со своими нравоучениями.
-- Валим! -- Вдруг резко одернул своих прихлебателей Стёпка. Хватка ослабела. Окончательно меня выпустив, парни бросились наутёк. Руки покалывало. И я стал разминать запястья. Голова гудела.
-- Вот вы посмотрите, чем он занимается! Прячется под лестницей, прогуливает урок. Анна Михайловна, хорошо, что вы мне сегодня сообщили, что Турчинский не явился на ИЗО. Он и у меня на уроке... -- Нарисовавшаяся неизвестно откуда Елизавета Петровна вместе с постоянно потерянной Анна Михайловной вдруг запнулась на полуслове. И тут я понял, куда она смотрит. Картина маслом: на стене красуется хамская запись, баллончик стоит рядом, а я потираю как будто бы затекшие от рисования руки. Уверен, в голове Елизаветы Петровны всё быстро сложилось: спал на уроке, чем вызвал её гнев, затем запись в дневнике, а теперь написал пакости на стене, чтобы выплеснуть злость.
-- Но это не я, -- растягивая слова, запричитал я. Прям как маленький мальчик.
-- Ну да. Вот завтра мама придёт в школу, ей и расскажешь, что это не ты. Заодно и директору. Ему тоже будет интересно.
Елизавета Петровна вытолкала меня на лестницу, и дальше в сопровождении Анны Михайловны я поплелся на четвертый этаж на урок ИЗО.
В классе уже сидел Стёпка со своей ватагой, как ни в чём не бывало мотая под партой ногой. Вредный мальчонка ехидно улыбался, пока меня под конвоем Анны Михайловны вводили в класс.
-- Турчинский, сегодня ты заниматься не будешь. -- Мягким голосом начала Анна Михайловна. -- Твоя классная, Елизавета Петровна, попросила меня поставить тебя у доски, чтобы другим детям стало неповадно совершать такие ужасные поступки.
На слове "ужасный" это милейшее создание, слегка тряхнув головой и выставив подбородок, зажмурила глаза. Ну точно несостоявшаяся чеховская душечка.
-- Дети, знаете, что сегодня сделал ваш одноклассник, Кирилл Турчинский? -- Ласковым голоском спросила учительница ИЗО.
Дети в ответ дружно замотали головой.
Ну сейчас начнётся. Меня обвинят во всех прегрешениях, начиная от Адама и Евы. И как только, пока Анна Михайловна разыскивала меня вместе с Елизаветой Петровной, они обе даже не придали значения тому, что Степка, Петька и Серёга тоже где-то прогуливали урок?
Но вместо этого Анна Михайловна оставила детей в неведении, добавив, что обо всех моих похождениях они узнают на классном часе.
А я так и стоял всё оставшееся от урока время, словно одна из тех ваз для рисования с натуры, которыми был уставлен класс изобразительного искусства.
Прозвенел звонок. Дети быстро сдали свои работы, побежали, толкая друг друга, к умывальнику мыть кисточки, затем складывали краски обратно в коробки, брали рюкзаки и выбегали из класса.
Стёпка не торопился. Буравя меня взглядом, он медленно собирал рюкзак, затем также неспешно пошёл к выходу.
-- Опять влетело, турчок? А? -- Проходя мимо меня, Стёпка закатился наигранным злобным смехом, как в тех мультфильмах про злодеев и супергероев. А двое его приятелей дружно вторили ему.
Они вышли из класса.
Полминуты. И я резко дернулся вдогонку. Догнал Стёпку, схватил зашкирман и с размаху дал ему кулаком прямо в нос. Петька и Серёга меня быстро оттащили.
Началась драка. Трое на одного. Поддержки никакой. Даже будь сегодня в школе мой столовский дружок, он бы мне не помог. Против Стёпки-то? Да против такого нет приёма.
Рывком они вытолкали меня из коридора в рекреацию. И там избиение продолжилось. Стёпка резко толкнул меня к окну, и я сшиб цветок. Комья грязи вместе с обломками горшка прыгнули на чей-то рюкзак. Девчонка завопила. Видимо, рюкзак её.
Быстро нарисовалась Елизавета Петровна. Нас разняли. Меня резко дернули за руку и потащили в класс. Кто-то сзади, должно быть, тащил Стёпку. Но драку начал я. Мне и влетит больше других.
И вот, даже будучи взрослым дядей, оказавшись в теле ребенка, я снова веду себя как маленький. И глупый.
Меня доставили в нашу классную комнату. Поставили у доски. Созвали одноклассников. И стали прилюдно чихвостить.
И тогда я вспомнил. Что как-то в марте, возможно, как раз третьего, я опоздал в школу. За это мне влепили запись в дневнике и поставили "два" за поведение. Опоздал я, потому что не выспался. А почему не выспался -- уже и не важно. На уроке математики во время самостоятельной работы я задремал. И так как это было второе прегрешение за день, меня потащили в класс, где властвовала Елизавета Петровна, выяснять причины моего безобразного поведения. На перемене одноклассники, должно быть, с подачи пресловутого Стёпки, начали надо мной смеяться. Потом кто-то толкнул. И началась драка. В гневе я кинул в одного из своих обидчиков подвернувшимся под руку учебником, но не попал. Не попал в обидчика. Зато угодил в голову проходившей мимо девчонки. Драку быстро прекратили. Разбираться прибежала Елизавета Петровна. Во мне увидели главного злодея, начавшего драку, да и ещё ударившего девочку книжкой. Разбираться, что всё это дело рук Стёпки с его бандой, никто не стал. И в финале, на классном часе, меня выставили перед всеми у доски, а Стёпка удовлетворительно скалился с задней парты.
Все, конечно, знали, какой Стёпка хулиган. Возможно, поэтому его и не выставляли у доски на всеобщее обозрение. Поступки Стёпки громко говорили сами за себя. Его маму постоянно таскали в школу. Но все разборки проходили за закрытыми дверями, а не на глазах у одноклассников.
А ещё я забыл, почему попал в немилость.
Моё желание войти в круг популярных мальчишек класса не единожды играло со мной злую шутку. Когда ребята незлобно приставали к девчонкам, выстреливая из ручки в их сторону жеваной бумагой, я почему-то всегда попадал не на стол, а в щеку или глаз, чем сразу же себя обнаруживал. И девчонки потом на меня жаловались. А мальчишки отказывались со мной дружить.
Это была череда взаимосвязанных событий. Череда моих ошибок. Моего неправильного поведения. Моей неуклюжести и неумения дать сдачи. Дома меня не учили правильно реагировать. Маме обычно было некогда заниматься моим воспитанием. Периодические вызовы в школу к директору или к Елизавете Петровне выбивали её из колеи. Ради них ей приходилось отпрашиваться с работы, а потому она просто стояла и слушала, как её сына ругают на чём свет стоит, желая, чтобы всё это побыстрее прекратилось, иначе из-за опоздания на работе будут уже ругать её.
А отца у меня не было.
То есть он, конечно, был. Но я не знаю, где. Маму он бросил, когда я ещё даже на свет не родился.
Да... Вот я оказался в шкуре мальчишки из шестого класса. А повёл себя почти так же, как тогда. А может, опозорился ещё сильнее.
Неужели даже если отмотать назад, мы делаем почти то же самое? Ну не грудничком же мне завтра просыпаться, чтобы уж наверняка не совершить тех глупостей, которые совершил за свою жизнь.
И уж лучше тогда проснуться с полностью чистым сознанием, чтобы создавать нового себя. Ведь куда бы я ни шёл, везде таскаю за собой свой чемодан без ручки, именуемый мной.
Я стоял у доски. Тридцать глаз смотрели на меня. Кто равнодушно, кто пренебрежительно, кто ехидно.
-- Турчинский! -- Громко и четко произнесла мою фамилию Елизавета Петровна как будто над самым ухом.
И что-то ударило меня в бок.
-- Турчинский! Да вставай ты уже! --
Снова толчок. -- Надоел, честное слово.
Я пытаюсь открыть глаза.
-- Ну, Кирюх, знатно тебя блевало вчера!
-- Чего-чего? -- В голове каша, а во рту мокрота с привкусом желчи.
-- Ты что пить не умеешь? Давай вставай! Разлёгся тут. Я, конечно, понимаю, что ты вчера ужрался. Но мы тебе с Костяном ещё тогда сказали: какого черта ты, дурак, градус понижаешь? Но ты выпендриться хотел, типа юность вспомнить. Ну вот и блевал как в 15 лет.
-- Ну слава богу. -- Только и смог выдавить я. И выплюнув на пол скопившееся во рту, со вздохом облегчения перевернулся на спину. -- Фух.
Да и кто бы сомневался, что возвращение в школу мне могло привидеться только в пьяном сне.