На второй день по смерти великого князя Святополка Изяславича
Нестор встал, так и не уснув, даже на малый час. Едва он поднялся и принялся собираться к заутрене, разболелась голова. Однако, пересиливая себя, он все же направился в церковь. Службу отстоял с большим трудом, не пел, а лишь нашептывал святые словеса. После утрени вместо трапезной направился обратно к себе в келью и прилег. На удивление, в этот раз сон пришел сразу. Нестор будто провалился во тьму, где отсутствовало все, что могло бы отвлечь его от отдохновения, кое так потребно было ему ныне. Он спал так крепко, что едва не проспал третий час. Вроде и слышал, как ему стучали в дверь, но погруженное в сон сознание не сразу вняло, что это за стук. Понимание пришло вдруг, и Нестор тут же вскочил и бросился вон из кельи. Он последним занял свое место на клиросе. Служба началась.
"Услыши Господи правду мою, вонми моление мое. Внуши молитву мою, не во устнах льстивых. От лица Твоего судьба моя изыдет, очи мои да видите правоты. Искусил еси сердце мое, посетил еси нощию, искусил мя еси, и не обретеся во мне неправда".
Нестор молился и ужасался тому, как молитва сия подходит к трудноте, в коей он ныне оказался. Он должен был искусить сердце свое, дабы стало ясным, обретается ли в нем неправда, но как тяжело давалось ему это искушение! Оно изматывало его и духовно, и телесно, и не известно было еще, что хуже. В этой-то трудноте ему как никогда потребна была помощь свыше, и Нестор молил, дабы Господь услышал его, молил искренне и истово, хотя только шепотом, но внутри себя чувствовал такое духовное напряжение, что понимал - это и есть истинная молитва, такая молитва, когда по спине пробирает холодок и будто чувствуешь Его присутствие.
"Благ и прав Господь, сего ради закон положит согрешающим на пути. Наставит кроткия на суд, и научит кроткия путем своим. Вси путие Господни, милость и истина, взыскающим завета Его и свидения Его. Ради имене Твоего Господи, очисти грех мой, мног бо есть".
Грех. Неужто все же грех? Не те мелкие грешки - слабости, коим подвержен каждый, пусть и черноризец, и в коих кажен день кается - а истинный, глубинный грех, сопрятанный на самом дне души и оттуда ее отравляющий. Только Он может очистить от сего греха, но дабы свершилось, потребно открыть свой грех, ибо только открыв его, можно полностью раскаяться. Такова Его воля, и Нестор внял, яко нет у него иного пути, кроме как исполнить волю Его.
"Помилуй мя Боже, по велицей милости Твоей. И по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя. Яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну. Тебе единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих".
Да, истинно так! Узнать свое беззаконие и явить его пред своим собственным духовным взором, дабы узреть, в чем именно согрешил и что лукавое сотворил. Тогда, и только тогда, Он смилуется и очистит его душу от сего беззакония. Но как? Как ему выдержать сие? Сколько еще бессонных ночей потребуется от него, чтобы полностью раскрыть свой грех? Выдержит ли он? Нет, не духовно - к этому он приуготовился и уже не отступит - а телесно? Выдержит ли бренное тело его такое напряжение? Только по Его милости!
"Владыко Боже, Отче Вседержителю, и Господи Сыне Единородныи Исусе Христе, и Святыи Душе. Едино Божество и едина сила, помилуй мя грешнаго, и ими же веси судьбами, спаси мя недостойнаго раба Твоего, яко благословен еси во веки, аминь".
После службы третьего часа Нестору стало значительно лучше. В молитве он нашел утешение. Ибо что есть молитва как не вознесение ума и сердца к Богу, а вознесясь к Нему, можно ли пребывать в унынии? Возможно ли отдавать себя скорби и печали? Но и возликовать нельзя, ибо довлеет над душой грех, и потребно скорее от него очиститься. Придет час и свершится неминуемое, а Нестор уже чуял сердцем, что свершится сие скоро, и каким тогда предстанет он пред Господом? Ведь Господь чист, а можно ли предстать пред Ним нечистым? Не можно. Ведь тогда - огонь во тьме, и муки адские, и срежет зубовный. По спине прошла дрожь. Нужно скорее, скорее очиститься! Упасть на колени, явить Ему грех свой и раскаяться. На очи стали наворачиваться слезы, но этот сладостный момент был в миг порушен раздавшимся в животе громким бурчанием. Нестор вспомнил, что в последние два дня почти ничего не ел, а ночное бдение отнимало много телесных сил. А сколько еще таких ночей потребуется ему, чтобы дойти до самого важного, до истока своего грехопадения? Нестору подумалось, что он просто не возможет довести начатое до конца, если, лишив себя сна, оставит тело свое такожде и без пищи. С этой мыслью он направил свои стопы в трапезную.
Он припозднился, и многие из братии, вкусив пищи, уже расходились по своим делам. Нестор окинул взором просторную залу, служившую монастырской трапезной, и вдруг увидел Святошу. Обычно брат Николай все время оставался в привратной, и еду ему приносили туда. Его появление здесь не могло быть простой случайностью. Нестор подошел к нему и осторожно сел рядом, думая, что тот такожде завершает трапезу. Но, едва завидев его, Святоша вскочил на ноги.
- Брате, отчего же ты так поздно? Я сейчас, пожди немного.
И пока Нестор пытался сообразить, что бы это могло значить, Святоша уже убежал. Вскоре он объявился с миской варева в одной руке и ломтем хлеба в другой. Увидев эти яства перед собой на столе, Нестор понял, насколько он был голоден. Ему хотелось поговорить со Святошей, но и есть очень хотелось, а вести речь с набитым ртом было негоже. Тогда, сдерживая суетное любопытство, он принялся, блюдя благолепие трапезы, опрятно вкушать. Нестор боялся, что Святоша уйдет, но тот тихо сидел рядом. Впрочем, и без слов многое стало ясным. Отец-настоятель перевел брата Николая прислуживать в трапезной, а это могло означать лишь одно - игумен мнит, яко на стол киевский может сесть Давид Черниговский, и потому дал его сыну более пристойное место. Доедая, Нестор поднял очи на Святошу. С тревогой на челе Святоша смотрел на него и что-то тихо шептал про себя.
- Отчего, брате, тако смотришь на меня? - смутившись, вопросил Нестор.
- Оттого, брате, тако смотрю на тебя, что зело худо выглядишь. И лице бело, и ланиты впали, и очи темны, а взор их тускл. Нездоровится тебе, брате?
- Напрасно тревожишься, Николаю, сон мне нынче не шел, потому устал я. Ничего боле, - отвечал Нестор, а у самого сердце заколотилось - близко уже время его! Не подав виду, он все же решил увериться в том, о чем и так уже догадался, - что же, брате, ныне ты в трапезной пребываешь?
- Так, Несторю. Еще до заутрени явился ко мне отец наш настоятель и велел идти прочь из привратной, а служить приказал в трапезной.
Значило ли это, что игумен уведал нечто о делах киевских, чего Нестор еще не знал? Неужто и вправду Давид решился сесть на стол отчий вопреки проискам Мономаха? Спросить об этом Нестор не решался, но Святоша сам все увидел по его лицу.
- Иные, завидев меня здесь, помыслили, будто отец мой земной уже князь Киевский. Но то не правда. И еще раз молвлю тебе, Несторю, не бывать ему великим князем. А то, что игумен меня сюда приставил, так это ничего. Это оттого, что сам не ведает, како створится, и потому ко всему готовится. Для того сие, как бы в Киеве не повернулось, а обители бы нашей порухи не было. Добрый у нас игумен, - молвил Святоша, и на губах его заиграла едва заметная насмешливая улыбка.
Слова Святоши вновь ввели Нестора в уныние. Хотя сам в такое не верил, но все же думал, хорошо было бы, кабы Давид Святославич сел на отчий стол. Мнилось, для Летописца так будет лучше. Поэтому, Нестор все же решил для себя, яко Святоша может и ошибаться, а игумен, как знать, ведает нечто такое, что им двоим еще не ведомо. Должно было вновь дожидаться Василия, коего, как узнал Нестор, вот уже третий день подряд посылали в город за вестями.
Василий объявился в обители позже прежнего. Нестор зрел его только мельком, игумен сразу увел его к себе, но и короткого взгляда хватило, дабы прочесть на усталом лице тревогу. У игумена Василий тоже задерживался. Нестор сожидал его с беспокойством, ибо близко было время, когда, как он едва ли не нутром чуял, нахлынет новая волна воспоминаний и накроет его с головой, а тогда ему будет не до при за великий стол. Он ходил по келье, пытаясь занять себя чем-нито посторонним, принялся перебирать в голове вселенские соборы и их постановления, потом начал перечислять римских кесарей - от гонителя христиан Нерона до равноапостольного Константина и отступника Юлиана. Нестор нарочито точно проговаривал про себя их имена, а такожде и наиболее известные деяния, чтобы забить свою голову этим шумом и не слышать упрямо лезущие мысли, в которых убиенные Борис и Глеб соседствовали с великим Никоном, а тот с Мономахом, а тот с окаянным Святополком. Наконец, тихо скрипнула дверь, и в келью, виновато улыбаясь, вошел Василий.
- Прости, отче! - первым делом молвил он, но Нестор поднял руку, показывая, что нет нужды в сих словах. Василий кивнул и сел на отведенное ему место.
- Устал я, отче, с утра на ногах, да только из утра трапезовал. Но это ничего, - тут же добавил он, завидев беспокойство на лице Нестора, - прежде расскажу тебе, како ныне створилось в Киеве, а после уж схожу на поварню. Что же, отче, будешь ли ты заносить сие в Летописец?
Нестор спохватился и тут же взял в руки писало и вощаницу, кою он заранее подготовил днем. Хотя, по правде сказать, ничего записывать ему не хотелось. В последнее время, как начались эти бессонные ночи, он становился все более безразличен к своему детищу, о коем прежде, еще совсем недавно, так пекся. То, ради чего он прежде готов был едва ли не жизнь свою положить, теперь не трогало душу. Умом Нестор понимал, как важно сохранить Летописец, но ... сердце вдруг остыло к нему. Он внял сему только теперь, взяв в руки писало. Вновь карябать воск, дабы затем перенести все на пергамен - а затем великим князем станет Мономах и велит переиначить все на свой лад. Так зачем же? Впрочем, следовало сначала выслушать Василия, может, есть еще надежда.
- Погребли князя! - выпалил Василий.
- Не сотворилось ли какого непотребства?
- Нет, отче, по началу все было пристойно. И отпевание было благолепо, сам зрел. Меня, яко чернеца, пустили в Святую Софию. А так-то простой люд на улице стоял. Народу много собралось. И как отпели, так княгиня вышла из церкви и говорит: "Примите, кияне, в память о муже моем и князе вашем сии дары". Тогда принялась дружина раздавать гражанам яства, и ткани, и утварь, и даже монеты в толпу бросали. Тут непотребство и началось. Всем охота получить что-нито, все прут поближе, туда, где раздают. Иной уже нахватал, а еще тянется. Другой и рад бы уйти, да толпа прижала. Кто в конце стоял, тому ничего не досталось, принялись вырывать из рук у тех, кому больше свезло. До драк доходило.
Нестор сокрушенно покачал головой.
- Но раздали зело много. Думаю, то бояре научили княгиню не жалеть добра, ибо боятся мятежа. А так думают откупиться от киян, думают, народ успокоится. Я нарочно потолкался средь люда, послушал, како бают. И навроде бы и вправду удоволились сими дарами, теперь, говорят, можно и нового князя принимать.
- Какого? - дернулся Нестор.
- Дак, Мономаха, не иного кого, - пожал плечами Василий, - я как началась раздача, немного там походил, да и пошел искать дружка своего, ну, того, о ком давеча молвил. Долго найти его не мог, встал у Софийских врат постеречь, глядь, идет. Он тамо не один был, еще дружинники с ним, шли они в град Владимира. Ну, я отозвал его в сторонку. А он меня торопит, говорит, некогда ему со мной лясы точить. Что за дела то такие, спрашиваю, что и со старым другом поговорить некогда. Да вот, говорит, готовятся к мятежу. Хотя роздали княгиня со бояры имения без меры, а все ж опас имеют, как бы какое лихо не случилось, ибо, по слухам, снова из Переяславля некие люди в Киев въехали, и то не спроста. И на том спасибо, говорю ему, а сам давай в ту корчму. Посижую, думаю, подоле, глядишь, узрю тех ватажников. И точно, едва темнеть начало, вошли человек с десять, а то и поболе, взяли браги у хозяина, сели вкруг стола и тихо так промеж собою молвь ведут. Я невзначай, чтоб не подумали чего, сел поближе. Однако же всего услышать все равно не сумел. Начало вовсе прослушал. Что-то про жидов рекли, вроде как петуха им красного пустить умыслили, да про Путяту Вышатича слышал, дескать, не люб он им. Но самое то важное - послышалось мне слово "велено". Будто не просто своим умом затеяли такое, а кто-то велит.
Оставшись один, Нестор долго мерял келью шагами, обдумывая услышанное от Василия. Вроде бы и думать было не о чем, ибо яснее ясного стало, что замыслил Мономах, и куда дело клонится, но Нестор никак не мог остановить бурление мыслей в своей голове. Вернее же сказать, он не хотел прекращать думать о сущем дне, зная, яко на место сих дум придут другие, много тяжелее. За последние дни он зело устал и возжелал отдохновения хоть на одну ночь. Почувствовав гудение в ногах, Нестор решил, что готов заснуть и, задув свечу, наконец, лег. Поначалу ему показалось, будто сон не идет, но уже скоро вежды его сомкнулись, и он заснул.
Сколько он проспал так, Бог весть, но вдруг Нестор вскрикнул и очнулся. Он сел на постели, вспомнил, где он, но еще долго не уходило пришедшее во сне чувство ужаса. Он провел рукой по голове - редкие уже волосы стояли дыбом. Что же это было? Нестор попытался вспомнить, и тут же с новой волной ужаса пришел образ - убиенные Борис и Глеб. Борис в шуйце держит свою усекновенную главу, десницу же тянет к Нестору. У Глеба горло разрезано от уха до уха, словно еще один рот растянулся в жуткой беззубой улыбке, и, тако улыбаясь двумя ртами, указует перстом своим на Нестора и смеется. Вдруг показалось Нестору, что князья уже не во сне, а здесь, в его келье. Он бросился зажигать свечу и долго не мог высечь искру дрожащими руками. Но вот затеплился огонек, разгоняя тени по углам келии, в ней же никого кроме Нестора не оказалось. Он перекрестился, прочел одну молитву, другую, третью, но страх не покидал его, и потушить свечу он был не в силах. В сей миг стало ясно - не укрыться ему от своего греха даже и на одну ночь. Вместе с пониманием пришло и смирение. Нестор потер виски, затем вновь осенил себя крестным знамением - и погрузился в воспоминания.
НА СЕМ СИЯ РУКОПИСЬ ОБРЫВАЕТСЯ. ВЕДАЮ, ДОЛЖНО БЫТЬ У НЕЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ, И ВЕДАЮ, ГДЕ ИСКАТЬ, НО СУЕТА МИРА СЕГО ТРЕБУЕТ БОРЕНИЯ ЗА ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ, И, К ВЕЛИКОМУ ПРИСКОРБИЮ, НЕ ИМЕЮ ВРЕМЕНИ НА ПОИСКИ.