Корнет Азаров : другие произведения.

Мой рок-н-ролл

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Гудки оборвались, и раздраженный голос гаркнул:
   - Слушаю!
   Алексей чуть улыбнулся и спокойно, на выдохе произнес:
   - Я могу убить тебя прямо сейчас.
   Он сделал паузу, прислушиваясь к напряженному дыханию в трубке.
   - Но пока - не стану.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Feci, quod potui, faciant meliora potentes.
  
  
  
  
  
   КОНФЕРЕНЦИЯ НАЧАЛАСЬ ровно в десять. Тик в тик. Ни минутой раньше, ни минутой позже.
   Купер идти на это сомнительное мероприятие не хотел, и не только потому, что туда обязательно следовало явиться при галстуке. Ему было не интересно слушать, что будут говорить по бумажке специально прибывшие из Вашингтона министр юстиции, генеральный судья и новоиспеченный директор ФБР. Директора он видеть вообще не имел ни малейшего желания - всего два дня назад, согласно приказу, подписанному его рукой, Эрик был отстранен от дела, которое только и оставалось, что передать в суд. Директор всея ФБР, естественно, не снизошел до того, чтобы объяснить какому-то там агенту Куперу причину его отстранения. Дэн Кинг, его непосредственный начальник, немало удивленный таким, мягко говоря, неожиданным развитием событий, звонил в Вашингтон. Неизменно вежливый, дежурно-любезный голос идеально выдрессированной секретарши каждый раз также неизменно сообщал, что господин директор в данный момент отсутствует и, к сожалению, не может побеседовать с ним. Не затруднит ли мистера Кинга позвонить попозже? А лучше... Лучше даже завтра.
   Дэн звонил на следующий день и слышал те же самые слова, произносимые тем же самым голосом. Разговаривать с одним из своих многочисленных подчиненных директор не желал. А спустя сутки после первого звонка, к Кингу в кабинет явился помощник директора с парой ребят, обладавших непроницаемыми лицами, и изъял всю документацию по делу, из-за которого медленно, но неотвратимо разгорался сыр-бор. Четыре коробки со справками, протоколами, фотографиями, видео и аудиозаписями покинули здание штаб-квартиры регионального Бюро и исчезли в неизвестном направлении. Впрочем, и Дэн, и Эрик тут же здраво предположили, что направление это указывает аккурат на восток, на побережье Атлантического океана. Найти искомую точку на географической карте было проще простого - штат Вирджиния, город Вашингтон, округ Колумбия. Без комментариев.
   Конференция была посвящена профилактике преступлений и методам ведения борьбы с оными. Все молча, с благоговением, внимали тому, что говорят, чему поучают, что повелевают главные фигуры на далеко неоднозначной черно-белой доске под названием "Правосудие". Министр, судья и директор возвышались над остальными, сидя на сцене за длинным столом. За тем же самым столом, чуть в стороне, сиротливо приютился Кинг.
   Статистика мягкой вязкой ватой забивала уши, потом, ни на мгновение не оседая в мозгах, проскальзывала сквозь голову, как кусок сала проскользнул в свое время через уток барона Мюнхгаузена. Следом за статистикой по тому же самому пути, без промежуточных остановок, следовали и обтекаемо-неконкретные фразы, что произносятся на любой конференции.
   Эрик, нахмурив брови, мрачно разглядывал директора. Лет 50-т ему, высокий, лысоватый, но подтянутый и все еще достаточно крепкий. Как пить дать, до сих пор каждый день бывает в спортзале. С таким, если столкнешься, просто так, вежливо извинившись, не разойдешься. Особенно, если столкнуться с ним придется на его территории. А разве Бюро - это не его территория? Его. Как раз его. И он познал свою территорию в совершенстве, ибо получил главное кресло конторы. А это нельзя сделать, не зная, как выйти чистеньким из политических дрязг и интриг Вашингтона, и при этом не напороться на несколько замаскированных пехотных мин на последней ступеньке федеральной карьерной лестницы.
   И все же... Зачем ему понадобилось это несчастное дело о продажных судьях? Чтобы развалить его?.. Взгляд соскользнул с лица директора на физиономию сидевшего рядом с ним судьи. Тот так и светился какой-то неуместной, несовместимой с темой конференции радостью. Купер криво усмехнулся - жизнь, черт возьми, удалась!
   Дело о продажных судьях... Интересно, а новый директор, часом, не приходится старинным другом генеральному, в подчинении которого и находились любители дополнительного заработка?.. Кто знает... вполне может быть... И, может, сам судья что-то с этого имеет... В конце концов, Вашингтон просто так дела не изымает. Тем более, ничего ни-ко-му не объясняя. Основанием для такого поведения должны служить крайне веские причины.
   - Слушай, Лес, - он повернул голову к сидевшему рядом напарнику, - ты не в курсе, директор с генсудьей не водит дружбы? Такой, основательной, спаянной годами?
   - Понятия не имею. А что?
   - Да так, ничего... Просто все пытаюсь понять, почему меня от дела отстранили. Думаю, может, они вдвоем тоже что-нибудь имели со взяточников...
   - Святоша, я надеюсь, это шутка? - спросил Роделло голосом, в котором, тем не менее, надежда не подавала никаких признаков жизни.
   - Не надейся. Я серьезно. Копнул я где-то там, где как раз собака и зарыта, потому и забрали все документы. Так что, Лес, не удивляйся, если меня вдруг уберут.
   Роделло посмотрел на него как на ненормального, не зная, что сказать. Подходящего комментария все никак не находилось.
   - И другим передай, чтоб не удивлялись, - продолжал Эрик, сосредоточенно глядя на директора. - А Глории я сам скажу.
   - Не, ну ты вообще дурак! - яростно зашипел на него Лесли, пустив в ход первую подвернувшуюся фразу. - Что с тобой? Что за дурь у тебя в башке?!
   - Эй, ребята, помолчите, - наклонился к ним Холт. - Мы в третьем ряду, между прочим. Сейчас нам пистон вставят за поведение.
   Его мудрое предупреждение опоздало буквально на пару секунд. Директор с высоты своего трона заметил проявление жизни в третьем ряду и, вежливо перебив говорившего министра, спросил:
   - Я извиняюсь... Агент Купер, мы вам не мешаем? Нет?
   Вик успел опередить моментально вздернувшего подбородок Эрика и, поднявшись со своего места, извинился:
   - Мы просим прощения, господин директор.
   Купер как-то не услышал, что сказал директор на извинение Холта. Он не видел реакции шефа на замечание вышестоящего начальства. Главная фигура конторы обратилась именно к нему... Фамилию знает... Перед этим кто-то задавал ему вопрос, и он без подсказки не мог вспомнить ни одной фамилии ни одного агента регионального Бюро. Значит, директору совершенно точно известен человек, занимавшийся делом о судьях. Он знает, знает, знает... Что же так заело его в этом деле?.. Что за скелет он прячет в своем шкафу?
   От слов перешли к делу и принялись обсуждать методы борьбы с преступностью в данном, отдельно взятом штате. Наступило время обожаемого всеми разбора полетов. С первых же слов, произнесенных в застывшую, почти мертвую атмосферу зала, стало ясно - в этом штате бороться с преступностью не умеют. Не умеют, несмотря на все указы и чуткое руководство Вашингтона. Говоря обыкновенными словами, высокое начальство гнало и наезжало на подчиненных со страшной силой. Дэн сидел, смотрел в зал и устало прислушивался к произносимым фразам - надо было быть начеку, если вдруг ему зададут какой-то вопрос. Подобные конференции всегда нагоняли на него скуку, и он с тоской думал, что пока они здесь сотрясают воздух пустыми разговорами, работа не сдвигается ни на дюйм. Сколько на все это времени гробится...
   Министр был недоволен. В недовольстве его целиком и полностью поддерживал судья. Директор был с ними солидарен. Они приводили какие-то проценты раскрываемости, вспоминали прошлый год и в три голоса утверждали, что год назад Кинг и его отделение работали лучше. И не просто, а гораздо лучше. Министр и судья на фоне собственного, весьма раздутого величия хотели продемонстрировать федералам ничтожность их регионального начальника. Главным образом, интеллектуальную ничтожность. Директор же просто красовался в новой должности и единственным доступным способом показывал, кто в доме хозяин. Акции данного трио на местной федеральной бирже падали со скоростью света. Подчиненные молчали, но играли на понижение.
   В конце концов, вся эта пустая болтовня и едва прикрытое самолюбование начали действовать Куперу на нервы. Было совершенно ясно, что у кого-то из этой тройки имеется здоровенный зуб на Кинга. Ему только что в открытую не приказывали: "В отставку! Твое место нам нужно для нашего человека". Своего человека. Который без указаний Вашингтона и шагу не сделает, который целиком и полностью будет находиться под их контролем, будет есть с их руки и пить из той миски, что ему пододвинут. И который не создает команд, что абсолютно не подчиняются округу Колумбия.
   Кстати, о командах... Дошел черед и до "Косаток", и на Эрика волной накатило раздражение. Да какого лешего?! У них раскрываемость - самая высокая в этом штате. Какие могут быть претензии?!
   Оказалось, что даже к ним претензий предостаточно. И методы работы у них не соответствуют общепринятой политике ФБР, и на устав им наплевать, и вообще это не дело - бороться с преступниками их же методами. Да и к тому же при таких полномочиях от "Косаток" Вашингтон ожидал большего.
   - Вот придурки! - не выдержал Купер. - Идиоты недоделанные! И как только такие кретины занимают подобные посты?..
   Роделло, услышав его слова, невольно усмехнулся:
   - Тут нужен особый талант... У нас с тобой его нет...
   - Да... Эти вверх лезут в той же позе, что и ползают.
   Однако выяснилось, что и директор желает ознакомиться с тем, что было сказано все в том же выбивающемся из строя третьем ряду. Он внушительно придвинулся к микрофону и, оборвав самого себя, спросил:
   - Агент Купер, вы, кажется, что-то сказали? Может, поделитесь своими наблюдениями с нами?
   Эрик резко повернул к нему голову. Да что ты привязался?! Я уже пять лет, как "агент Купер"! А просто "Купер" так вообще почти 30-ть!
   Холт тут же снова вскочил на ноги.
   - Господин директор, - Вик метнул на сослуживца убийственный взгляд, - агент Купер возмущен понизившимся процентом преступлений, раскрываемых по горячим следам.
   - Благодарю вас, агент... э... э... - главный федерал быстро заглянул в какую-то бумажку, - агент Холт, но я обращаюсь к агенту Куперу и не в чьих других объяснениях не нуждаюсь.
   После такого довольно жесткого заявления Вику единственное, что оставалось, это молча сесть обратно на свое место и бросить беспомощный взгляд на застывшего шефа.
   - Агент Купер, - директор, потеряв к Холту интерес, опять уставился на виновника беспорядков, - так вы поделитесь с нами своими... возмущениями?.. - он едва заметно усмехнулся. По-хозяйски усмехнулся, с полным осознанием того, что он может себе это позволить.
   Да задолбал уже! Дело забрал, так еще все успокоиться никак не может! На шефа бочки катит... Ззззараза!..
   - Охотно, сэр, - Эрик пружинисто поднялся. Казалось, что он рад любому случаю размять ноги, но Роделло прекрасно видел, как напарник зло стиснул зубы, и понял - сейчас рванет так, что никакая профилактика преступлений не поможет.
   - Эрик, не дури...
   Но Купер его даже не услышал.
   - К чему же, в итоге, сводятся ваши наблюдения? - директор смотрел на него не мигая.
   - К фразе одного английского священника по имени Сирил Гарбетт, сэр.
   - Да? И что же такого сказал этот святоша? Видимо, его слова имеют непосредственное отношение к данной встрече...
   - Имеют, сэр.
   Головы всех сидевших в зале федералов повернулись к их коллеге. В миг воцарилась оглушающая плотная тишина. Воздух застыл, превратившись в невидимое стекло. Роделло не отрываясь смотрел на напарника и почему-то боялся пошевелиться.
   - Он сказал, - от первого легкого, словно предупреждающего удара стекло пугливо задребезжало, - "Критиковать может любой дурак, и многие из них именно этим и занимаются".
   Второго удара стекло не выдержало. Дрогнув, оно дало ломанные трещины и, дробясь на миллионы осколков, оглушительной волной грохнулось куда-то вниз, к ногам. Мелкие куски стекла, словно дождь, дробно застучали по полу и отлетели в пустую мертвую тишину. И лишь когда смолкло эхо их рикошета, Купер услышал негромкий голос Мендозы - первого, кто осознал весь масштаб произошедшей катастрофы:
   - Господи, Эрик... Что же ты наделал?.. Что ты наделал...
  
  
  
  
  
   ПОД НОГАМИ хрустело битое стекло. Оно было разбито уже давно, но вряд ли стало менее острым за сроком давности. Прислушиваясь к его сухому, хрипловатому скрежету, от которого у многих по спине начинают бегать мурашки, я порадовался, что надел все-таки кроссовки, а не одни из этих дурацких летних шлепанцев, в которые вечно набиваются песок, грязь и мелкие камешки.
   Здание было старое. Даже старинное. Старожилы деревушки, находившейся неподалеку, утверждали, что когда-то этот разбитый дом был одной из усадеб то ли Голицыных, то ли Шереметевых. Может, в этом и была какая-то, самая ничтожная доля правды, но я предпочитал относиться к этому скептично. У нас как только заброшенный дом с колонами - так усадьба. Памятник архитектуры неизменно XVIII века, на которой государство наплевало с высокой колокольни невозможности финансировать реставрационные работы.
   Но если быть до конца честным, то этот дом все же напоминал усадьбу. Колонны были на месте, а что-то вроде сильно запущенного парка вокруг, напоминало о тех далеких временах, когда в моде были кринолины и шпанские мушки. Пол здания, некогда, видимо, покрытый паркетом, ныне, согласно духу времени, устилали осколки стекла и красного кирпича, обрывки газет и пучки то ли шерсти, то ли чьих-то волос, еще какой-то мусор... А потом со всего этого ты переводил взгляд на окна - облезлые, некрашеные, - и замечал, что из них открывается безумно красивый вид на находившийся на другом берегу реки монастырь. Ощущение охватывало такое, будто ты смотришь на прекрасную картину, обрамленную в жалкую, грязную раму, недостойную этой картины.
   Запрокинув голову, я изучил хмуро и неодобрительно смотревших на меня лепных купидонов и амуров. Их суровые гипсовые взгляды с успехом заменяли стрелы. Странный и болезненный диссонанс былого великолепия и нынешней разоренности вызывал острую жалость. Если это место и было когда-то поместьем, то его постигла печальная судьба одной из многих усадеб, разбросанных по всей нашей необъятной матушке-России.
   Может, сказать Лешке, пускай купит этот дом? Починит... Будет подарок Ире к свадьбе... Хотя... кто ж теперь тут жить захочет, даже если его вычистить до блеска? Его теперь можно сбагрить только тем, кто ничего не знает.
   У одного из окон без стекол стоял местный участковый и, глядя на монастырь, нервно курил.
   - Слушай, Сергеич, бросай ты курить, - посоветовал я, подходя поближе. - И так худой, как щепка.
   Ему было лет 35-ть, вряд ли больше. Среднего роста, темноволосый, он чем-то смахивал на Сергея Безрукова, за что и удостоился прозвища "Белый". Сперва он всячески брыкался и грозил пытками Великой инквизиции всякому, кто так назовет его, но мал-помалу привык, успокоился и смирился, только иногда морщился, слыша такое обращение. Я старался звать его либо по имени, либо по отчеству. Ну чего над человеком издеваться!
   - Брошу. Когда-нибудь, - отрывисто сказал он и снова затянулся. А потом возмущенно обрушился на меня: - Нет, ну вот скажи, ну какого черта он сюда притащился?!
   - Видимо, надо было, вот и притащился. Вообще же этот вопрос вон, к твоим товарищам по пистолету и погонам, - я кивнул на соседнее помещение, где возились оперативник, эксперт, два санитара и патанатом. Эксперт щелкал затвором своего "Зенита", опер - негромко матерился, медики молчали. Классический пример трудового процесса, украшенного привычными эпитетами. Я терпеливо ждал, пока они разберутся с трупом, и опер явится по мою душу задавать вопросы.
   - Стас, как думаешь, он сам... приложился или его... того?..
   - Опять вопрос не по адресу - я журналист, а не сыскарь.
   - Да ладно тебе! - махнул он рукой с сигаретой. - Пишешь-то ты на криминальные темы! И ни за что не поверю, что у тебя нет никаких идей. Да, да, я, между прочим, почитываю твои побасенки.
   - И что? Нравится?
   - Ничего, с пивом потянет.
   Это, пожалуй, была самая оригинальная оценка моего "творчества". Впрочем, речь, вроде как, шла вовсе не об этом...
   - Не знаю... - я качнул головой и привалился плечом к холодной стенке. - Похоже, что он сам... Камни там с острыми гранями... Шел, оступился и грохнулся виском прямо на тот булыжник, что теперь у него под головой... Нет, сам, точно.
   Мой голос прозвучал очень даже уверенно. Вот только Сергеич, по-моему, не шибко-то мне поверил. Видимо, этот неповторимый скептицизм - неотъемлемая часть профессии человека в погонах. Я знаю, о чем говорю - всем моим знакомым сыскарям был присущ подобный скептицизм.
   - Сам, сам! - беззлобно передразнил участковый. - Сам с усам! Не нравится мне все это...
   - Ну заладил! Еще ничего не ясно, а он уже паникует! Сергеич, ты с такими паршивыми нервами на пенсию отправишься раньше срока!
   - Да я уже хочу на пенсию! Этот еще... - он мотнул головой на помещение, откуда по-прежнему доносилась мышиная возня, - раб божий... преставился...
   - Единственная странность... - начал я, и Сергеич тут же вытянул шею:
   - Да?..
   - Не знаю... просто думаю... Впрочем, ты уже задавал этот вопрос... - я посмотрел на монастырь. - А что вообще монах делал в этом месте?
   - Ну а ты-то сам, что здесь делал?
   Я даже и не заметил, когда это опер успел переместиться к окну. Переместиться и даже расслышать, что я сказал. Теперь он, зажав под мышкой папку и широко расставив ноги, стоял напротив меня, и вид у него был весьма и весьма решительный. Я посмотрел ему в глаза и понял - зрительно он уже представляет такой образ: я обритый и в наручниках.
   - Я-то? Совершал что-то вроде культпохода. На развалины эти пришел посмотреть.
   Объяснение, хоть и было чистейшей правдой, прозвучало как-то глуповато. Мой обритый образ в наручниках отразился в глазах оперативника еще ярче и отчетливей. Представителя правопорядка я не в коем случае не убедил. Фраза Достоевского "Настоящая правда всегда неправдоподобна" испарилась с горизонта моего подсознания в силу своей неактуальности.
   - Паспорт есть? - воинственно спросил он и тут же протянул руку, будто на моей физиономии неоновым светом мигала надпись: "У меня в кармане валяется паспорт!" Откуда только такая уверенность?! Тоже, наверно, профессиональная...
   Я молча извлек документ из нагрудного кармана безрукавки и также молча положил его на раскрытую ладонь. Моя паспортина тут же подверглась досмотру с пристрастием, который начался с установления Ф.И.О. и сверения фотографии с оригиналом. Дабы "фейс-контроль" прошел без заминок, я стянул с головы кепку с изображением шайбы и двух скрещенных хоккейных клюшек.
   Опер метнул на меня взгляд и чуть кивнул - фаилы в формате JPEG совпали. Он снова глянул в паспорт. Потом хмыкнул, и я понял - споткнулся об фамилию. Это нормально, я уже привык.
   Опер повернул голову к Сергеичу и криво ухмыльнулся:
   - Он что, правда, Буре?
   - А что, думаешь, паспорт фальшивка? - участковый вдавил окурок в зазор между двумя кирпичами.
   - Родственник? - внимание снова было обращено на меня.
   - Однофамилец.
   Еще одна чистейшая правда - ко всемирно известной "Русской ракете" я не имею никакого отношения. Видимо, к сожалению. Хотя многие утверждают, что я на него похож. Врут, не похож ни капли. Ксения, моя невеста, вообще бескомпромиссно заявила как-то, что фасад у меня симпатичней. Может быть, не знаю, сравнительным анализом я как-то не занимался - времени нет.
   - Значит, говоришь, культпоход? - об свою ладонь он стал выколачивать из моего паспорта пыль, которой там не было.
   - Именно. Я прошел вон по тому коридору, - в направлении объекта я протянул руку с кепкой. О, тоже мне, Ленин нашелся... - Вышел в этот зал, остановился рядом вон с той глыбой и осмотрелся. Потом шагнул туда, - я кивнул на дверной проем, - и увидел парня. Сами понимаете, что, естественно, я ничего не трогал. Только подошел поближе, чтобы убедиться, что он действительно мертв. Убедился и помчался в Петровку-1 к участковому.
   - Сам из Питера, смотрю? - прищурился опер. - А здесь что? В гости приехал?
   - Можно и так сказать. В отпуске я. Живу в Простоквашино... То есть в Петровке-2, у матери.
   - Ну и названия! - он недоуменно покачал головой. - Всегда хотел узнать - какой, блин, придурок их придумал?
   - Простоквашино придумал Эдуард Успенский, - с невинным видом ответил я. - Который папа Чебурашки.
   - Слушай, однофамилец, - тут же отреагировал оперативник, - ты не думай, что самый умный, да?
   - Короче, сначала появилась деревня, - быстренько встрял Сергеич. - Назвали ее в честь самого уважаемого жителя по фамилии Петров, а вовсе не в честь Петровки, 38 в Москве. А потом уже, много лет спустя, неподалеку организовался дачный поселок. Над названием голову ломать не стали и окрестили его "Петровка два". Иногда их даже не разделяют и говорят просто: "Петровки". Либо вот жители поселка, - он кивнул на меня, - еще называют его "Простоквашино".
   - Ну, блин, фантазия! Зашибись! - выразив таким образом то ли одобрение, то ли возмущение, опер вернулся к делам насущным: - Ладно... Короче, товарищ-господин Буре... А, кстати, чем по жизни занимаешься?
   - Журналистом работаю. Так что мы с вами схожи, по крайней мере, в одном: вы представляете собой в какой-то мере исполнительную власть, я - четвертую. "Петербургское время", отдел криминала.
   - Да-а? Статью, небось, накатаешь?
   - Не уверен, что стоит.
   - Да хватит гнать-то! - презрительно скривившись, посоветовал он. - То я не знаю вашу братию!
   Судя по гримасе, он, если и знал нашу братию, то только и исключительно с отрицательной стороны. Вот так и создаются стереотипы, которые липнут еще покрепче банных листов.
   - Белый, - опер крутанулся в сторону участкового, - ты вообще чего нас вызвал-то? Там чистый несчастный случай. Никакого криминала.
   - У него на физиономии не написано, несчастный или счастливый. А райцентр это ты. Вот и оформляй свой несчастный случай. Труп-то все равно тебе забирать.
   - Поня-ятно, - протянул он. - Бумажной волокитой меня завалить хочешь. Ладно... Труп тебе точно хранить негде. Если только дома, в холодильнике...
   - Не обольщайся, - спокойно посоветовал участковый. - У меня не такой большой холодильник.
   Оперативник, оттеснив Сергеича, уселся на подоконнике, положил папку на колено и, выудив из нее какой-то бланк, что-то борзо в нем застрочил. "Пишет, смотрите! Ильф и Петров!", - вспомнилась мне фраза Паниковского-Гердта из "Золотого теленка".
   В зале появился эксперт. "Зенит" со вспышкой болтался у него на шее.
   - Макс, слышь? - обратился он к оперу. - Я закончил. Жду в машине.
   - Да, я сейчас... - ответил хомо сапиенс, имя которого лично я узнал только что.
   Вслед за экспертом показались два санитара и патанатом. Санитары несли носилки, накрытые безупречно белой простыней. Из-под светлой ткани темным мертвым крылом свисал уголок черной монашеской рясы. Мы с участковым проводили эту мрачную процессию взглядом.
   Макс спрыгнул с подоконника и буквально силком впихнул мне в руку паспорт с вложенным в него бланком.
   - Завтра, в 11-ть, ко мне в райцентр по повестке, для дачи показаний, - как пулемет отстрочил он и внушительно поставил точку: - Под протокол.
   - В одиннадцать?.. А я не могу. У меня завтра брат прилетает, мне его встретить надо, сюда привезти.
   - Такси возьмет, - отрезал он.
   - Кто ж сюда из "Пулково" поедет!
   - Рейс во сколько?
   - В час сорок пять...
   - Успеешь!
   И, не попрощавшись, он лишил нас с Сергеичем своего общества. Мы переглянулись, и я изучил повестку. Такой документ, да еще оформленный на собственное имя, мне приходилось держать впервые. Я прочитал все надписи самым внимательным и тщательным образом и вдруг хмыкнул.
   - Слушай, Андрей, ты, часом, не заметил, он оглянулся посмотреть, не оглянулись ли мы, чтоб посмотреть, не оглянулся ли он?
   - Не понял?.. - честное лицо участкового недоуменно вытянулось. - Еще раз и по-русски, пожалуйста.
   - Вот, кто б ерничал по поводу моей фамилии! - я протянул повестку Сергеичу. - Смотри, как его самого-то зовут!
   В графе, где указывалось имя того, к кому мне следовало явиться, значилось: "Старший лейтенант Максим Леонидов".
  
  
  
  
   ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ФБР - здание Гувера - огромная коробка из бетона и бронированного стекла. Под низким серым небом, обещавшим сильнейший дождь, оно выглядело еще огромней. Красно-сине-белая рябь десятков национальных флагов по периметру. Импровизированный защитный барьер от бомб и взрывчатки в виде старых автомобилей, стоящих вокруг всего здания. Такой же барьер нес свою вахту и вокруг штаб-квартиры в Хай-Корде. Но здесь - не Хай-Корд. Это Вашингтон.
   Эрик посмотрел по сторонам, проверяя поблизости наличие уже движущихся автомобилей, и вместе с Дэном пересек улицу. Они подошли поближе к "барьерным" машинам, и Купер двумя пальцами подцепил штрафную квитанцию, пришпиленную "дворником" к лобовому стеклу одной из них.
   - Смотри, шеф, а местная полиция от нашей-то вовсе не отличается, - в его голосе ясно звучала нотка презрения. - Тоже придурков хватает.
   В здании Гувера Эрик был всего один раз - когда-то давным-давно, когда его курс окончил Академию ФБР, их пригласили сюда для получения порции начальственных поздравлений. Все это торжественное мероприятие происходило на седьмом, административном этаже главного управления. Именно сюда теперь уже вместе с Дэном они и направлялись. Но отнюдь не за поздравлениями. Оскорбление директора ФБР, генерального судьи и министра юстиции оставлять безнаказанным последние не собирались.
   Дэн, шедший рядом, выглядел постаревшим и осунувшимся. Он не орал на подчиненного из-за тех слов, что тот произнес, и последствий, которые они повлекли за собой. Он не имел на это никакого права, потому что прекрасно понимал, почему Купер поступил именно так. В том, что произошло, виноват был только Дэн. Один. И теперь, зная, что не в его власти чем-либо помочь Эрику, он чувствовал себя подлецом и ничтожеством.
   Кинг посмотрел на Купера. Черты лица решительно заострились, глаза смотрят непримиримо и упрямо, а где-то в их глубине мерцает злой огонек. Внешне выглядит уверенно и спокойно, предельно внимателен и сосредоточен, но предательский румянец на щеках выдает внутреннее волнение.
   Эрик лучше шефа знал, что волнуется. Но совершенно точно он был уверен еще в одной вещи - стоит ему только увидеть тех, кого он якобы оскорбил, и он моментально успокоится. Это как в хоккее: пока сидишь на скамейке - кусаешь губы, а как выскочил на лед, так на площадке уже не существует никакого волнения. Там остаются только противник и игра. В хоккей он играл очень даже неплохо... Постарается и сейчас... По крайней мере, не проиграть.
   Они подошли к дверям приемной директора, и Дэн, не вытерпев, остановился. Купер встал напротив, и директор посмотрел ему в глаза. Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга, потом Кинг пожал Эрику руку и тихо шепнул:
   - Спасибо тебе...
   Они вошли в приемную, представились, и секретарша тут же впустила их в кабинет директора. Там уже все и всё было готово к их появлению. Но прежде людей их встретил аромат дорогих сигар. Густой, высокий ворс ковра под ногами. Глубокие кожаные кресла по обе стороны длинного стола заседаний, портрет президента на стене, по углам распиханы два флага: один национальный, другой - с эмблемой ФБР. Сплошная показуха, как в клубе с претензией на аристократизм. При прежнем директоре, с которым Дэн был дружен, все было намного солидней. Тогда здесь не находилось места для кричащего яркого ярлыка дешевой распродажи.
   Когда Купер и Кинг вошли в кабинет, из пяти сидевших в креслах мужчин поднялись только двое: представитель Совета по работе с кадрами и инспектор из Инспекции личного состава. Трое остальных - директор, судья и министр - остались сидеть, снизойдя только до небрежного кивка головой в качестве приветствия.
   Перешагнув порог кабинета и увидев, как их встретили, Эрик моментально понял - Дэна отсюда выставят. На суде Линча свидетелей не бывает - там есть место только палачам.
   - Мистер Кинг, вас же просили не беспокоиться, - директору почти удалось скрыть недовольство.
   - Сэр, я являюсь непосредственным начальником агента Купера, поэтому счел свое присутствие на данном слушании обязательным.
   - Однако вашим начальником являюсь непосредственно я. Я вам приказываю... Слышите? Приказываю подождать Купера в коридоре.
   Видимо, по выражению лица Дэна, утратившего всякие признаки уважения, он понял, что зашел слишком далеко.
   - Мы, конечно же, будем вам весьма признательны за любое участие, - гораздо мягче снова заговорил он. - Но только после того, как побеседуем с агентом Купером наедине. Я хотел бы, чтобы вы были где-нибудь неподалеку. Вас обязательно позовут.
   - Сэр, я бы хотел сказать...
   - Шеф, не стоит, - негромко прервал его Эрик. - Подожди меня на улице. Я скоро.
   - Идите, мистер Кинг, - в голосе директора послышалось нетерпение.
   Дэн покинул кабинет - метать перед свиньями бисер, действительно, не стоило.
   Оставшемуся в одиночестве Эрику предложили садиться и указали на стул, повернутый к окну. Стул для допросов. Федерал подчинился, хотя на таком стуле ему приходилось сидеть впервые.
   После этого его попросили назвать имя и должность. Эту просьбу он встретил контрвопросом:
   - Это для протокола? Он будет?
   - Протокола не будет.
   - Тогда я не вижу смысла...
   - А вас и не просят видеть, - министр не дал ему договорить. - Назовите имя и должность.
   Федерал даже не взглянул на него - он не спускал глаз с директора, одновременно пытаясь понять: Совет по кадрам и инспектор за него или против. Впрочем... Стоит ли полагаться на пешки? Ведь они делают то, что им велят.
   Потом он произнес медленно, с чувством, вдумчиво, жалея лишь об одном - что у него такое короткое имя:
   - Специальный агент Федерального бюро расследований Соединенных Штатов Америки Эрик Н. Купер.
   Он по-прежнему смотрел прямо и только на директора.
   Пауза. Они, видимо, рассчитывали, что он испугается после оказанного ему приема. Но он напротив - только что успокоился, взял себя в руки и пугаться не собирался, окунувшись в то восхитительно пьянящее, холодное, почти обжигающее чувство уравновешенной и полностью контролируемой здоровой злости. Такое бывает только в одном-единственном случае - когда ты совершенно точно готов к драке. В такие моменты место в голове, внутри тебя самого остается только для злости и расчета. Потрясающее ощущение - оно завораживает, как вода, пенящаяся за бортом, как острый клинок, отражающий солнце...
   Они не стали ходить вокруг да около, и сразу же повели наступление по заранее запланированному сценарию.
   Они хотели заставить его поверить в их благие намерения. Но он прекрасно помнил, что подобными намерениями вымощена дорога в ад.
   Они хотели, чтобы он поверил, что им будет вполне достаточно извинений. А он видел, что на его извинения им наплевать.
   Они предъявляли претензии лично ему. А он понимал, что весь данный спектакль преследует только одну цель - свалить Дэна и расформировать "Косаток".
   Они утверждали, что заботятся об общем имидже Бюро. А он полагал, что таким способом они просто хотят избавиться от элемента, который мешает идеально вращаться идеальным шестеренкам их идеальной системы.
   Они говорили, что не хотят выносить сор из избы. А он знал, что будь это слушание официальным, его бы вызвали в Департамент юстиции.
   Он слушал внимательно, по привычке чуть наклонив голову на бок, словно в ожидании ответа на вопрос. И у него был вопрос, который мысленно он уже задал: "Когда же вы ударите по-настоящему?" В памяти как-то в тон вопросу возникла другая фраза: "Ну, шавка, ты долго тявкать будешь или, наконец, укусишь?" Странный, противоречивый фильм Тарантино "Бешеные псы". Но эти... Хоть и смотрят как голодные собаки, на самом деле не больше, чем стайка обыкновенных шакалов. Падальщики...
   Они произносили какие-то общие слова: бесформенные и бессмысленные. По началу было даже непонятно, почему они, собственно, говорят это все именно ему. Однако им, видимо, просто некого было притащить в Вашингтон по официальному обвинению.
   Потом они стали конкретней, и директор выразил свое недовольство в связи с несоответствием Купера системе. Он предъявил ему целый список нарушений правил, и представитель инспекции по личному составу угодливо покивал головой.
   - За вами, агент Купер, неоднократно замечалось нарушение правил и инструкций, которыми в своей работе руководствуется каждый наш сотрудник.
   - Да? - он не выказал особого удивления. Скорее даже был просто равнодушен. - Но наша команда имеет о-фи-ци-аль-но-е, - звонко произнес он по слогам, - право не при-дер-жи-вать-ся правил и инструкций. Конечно, преступникам сложно смириться с этим, но это их проблемы. Иначе с ними бороться нельзя. Вам, как директору данного учреждения, это должно быть очевидно.
   - Для меня лично, - встрял судья, хотя его никто не просил, - очевидно одно - вы не из тех людей, которые подходят системе нашего правосудия.
   - Да... - Эрик не удержался от ироничной усмешки. - Я заметил, что для вас только это и очевидно.
   Приглядываться, играть с ними в бесперспективную игру "кошки-мышки" стало бессмысленно с того самого момента, как он во всеуслышание процитировал Сирила Гарбетта. Они все равно отправят Дэна в отставку. Через неделю, месяц, год... Неважно! Но спустя какое-то время Кинг больше не будет руководить отделением в Хай-Корде. А не будет его - не останется и "Косаток". Купер был готов работать просто в Бюро, даже если не останется команды, но при том единственном условии, что во главе их отделения по-прежнему будет стоять Дэн. И ерунда все это, что все, что случилось, произошло из-за его несдержанности. Правду они использовали в качестве удобного официального предлога. Не подвернись он так кстати под руку, они бы придумали другой. Они уже стали его придумывать, отобрав у него дело. Свалить Дэна и избавиться от его команды они хотели любой ценой. Цена для них не имела значения. Конечно... Какая им, собственно, разница, если платит все равно государство?..
   - Скажите, агент Купер, как вы можете объяснить тот факт, - снова заговорил директор, - что в распоряжение Отдела по внутренним расследованиям попало вот это любопытное заявление...
   Он открыл лежавшую перед ним черную кожаную папку и с легким шелестом вытянул оттуда лист бумаги. Посмотрел на него, словно проверяя, не написано ли там еще невидимыми чернилами чего-нибудь помимо основного текста. Потом положил лист на гладкий отполированный стол и подтолкнул бумагу в направлении Эрика. Лист скользнул вперед и застрял напротив представителя Совета по работе с кадрами. Тот передал его федералу.
   Действительно, заявление... Форменная "телега", написанная неким Джоном Мортоном.
   Мортон, Мортон...
   На пару мгновений, вспоминая, кто это такой, он забыл, что находится под прицелом.
   Мортон... Бедный племянник богатой тетушки, уперевший из ее коллекции картину Ван Гога, попутно завалив застукавшего его дворецкого, и горевший желанием остаться кристально чистым после всего этого. Дело было несложным и чисто техническим. Сколько там получил этот племянник? То ли 15-ть, то ли 20-ть лет, что ли?..
   - Агент Купер!
   Голос директора дулом ткнулся в спину и заставил вспомнить, что прицел никуда не делся.
   - Мистер Мортон в своем заявлении утверждает, что вы, агент Купер, вымогали у него деньги за развал дела. Конкретно - 100 тысяч долларов.
   Сколько?! Ну вы, ребята, совсем с головой не дружите...
   - Да-а? - он нагнулся, положил лист на стол и оттолкнул его от себя. - Там одного нуля не хватает. Я миллион просил.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я не говорю, я спрашиваю - и что, я получил эти деньги?
   - На ваше имя открыт счет в одном из банков Хай-Корда...
   - Ситуация классическая. Вам известно больше, чем мне. А я, как оказывается, богатый человек! Что я делаю на этой работе?!
   - Агент Купер, ваше поведение выходит за всякие рамки... - директор выглядел откровенно удивленным.
   - Мое поведение уже давно выходит за всякие ваши рамки, - в открытую огрызнулся Эрик. - И сегодня вы об этом не преминули напомнить. Вы спрашивали, что я хочу сказать? Так вот, я хочу сказать, что все это вранье, причем не самого высокого уровня. Это, во-первых. Если эта бумага попала в руки Отдела внутренних расследований, то почему здесь нет никого из его представителей? Это, во-вторых. Почему Мортон зашевелился только сейчас, а не сразу же после того, как я, якобы, стал требовать с него денег? Это, в-третьих. Я полагаю, что вы сами написали это, так называемое, заявление. Это, в-четвертых. И делаете вы это все с одной целью - отправить Дэна Кинга в отставку и развалить "Косаток". Кому-то из вас мы стоим поперек горла. Это, в-пятых.
   - Вам, Купер, повезло, - процедил сквозь зубы министр, - что вы не под присягой.
   - Я готов присягнуть! - вдруг неожиданно даже для себя самого рявкнул Эрик, и министр вздрогнул. - Приведите меня к присяге и присягните сами! Или прикажите притащить сюда детектор лжи, и я пройду на нем проверку!
   Присягать они не захотели. И ему не позволили. Они тупо гнули свою линию, хотя и должны были понять, что человек, сидевший перед ними, видит их игру так, будто сам придумал ее правила. Они повернулись к этому очевидному факту спиной. Им важно было достигнуть своей цели. Непременно. Во что бы то ни стало.
   Директор поднялся из своего удобного кресла и заложил руки за спину. С минуту он молчал, придавая ответственному моменту вескость и солидность.
   - Отдел внутренних расследований займется этим заявлением, - заявил он. - А до того момента, пока они не объявят окончательный результат своего расследования, вы, агент Купер, находитесь в административном отпуске. Вам запрещен доступ в служебные помещения, кроме тех, куда допускаются посетители. Вам запрещен доступ к оборудованию ФБР. Вы не имеете права обсуждать с кем-либо дела, к расследованию которых вы имели отношение, и методы работы ФБР. Вы не имеете права представляться агентом ФБР.
   Чего-чего, а эту "панихидную" речь он знал на "отлично". Что и не замедлил продемонстрировать. Однако впечатления на подчиненного этим не произвел.
   - Сдайте оружие и удостоверение. Если у вас имеется какое-то другое снаряжение, сдадите его и служебный мобильный телефон мистеру Кингу по возвращению на место службы.
   Высоко занесенный топор резко опустился и с глухим мертвым звуком ткнулся в плаху.
   - Административный отпуск - это не так уж и плохо, - неожиданно подал голос инспектор. - Просто отдохнете. При этом сохраните за собой зарплату, страховки и медицинские льготы.
   Эрик покосился на него, и инспектор почему-то сразу же умолк, проглотив последние слова своего то ли издевательства, то ли сочувствия. Купер не нуждался ни в том, ни в другом и, судя по реакции, инспектор это понял.
   Эрик поднялся со своего места и шагнул к столу. Из внутреннего кармана пиджака он достал удостоверение, потом потянулся за пистолетом. Он знал, что дело закончится именно этим - в данном сюжете не были предусмотрены непредсказуемые моменты. Потому и в кобуре на поясе у него находился табельный "ЗИГ-Зауэр", а не неизменная "беретта".
   Сухо щелкнув, на ладонь выскользнула обойма. Ткнулась в руку, и он положил ее на стол. Потом передернул затвор. Патрон из ствола, звонко стукнув об гладкую столешницу, отлетел куда-то на пол и мгновенно утонул в глубоком ворсе ковра. Купер не стал его поднимать - еще не хватало им кланяться.
   Он положил оружие рядом с удостоверением и немного отошел назад, поочередно глядя на тех, кто сидел за столом. Директор по-прежнему стоял возле своего кресла, остальные все продолжали сидеть, чинно сложив ручки. Ну просто консилиум учителей средних школ, не иначе. Но на самом деле они тут, в своем девственном штате, не так уж и невинны...
   - Если расследование подтвердит факт вымогательства, - директор посмотрел на черный пистолет, лежавший на столе, - то дело пойдет по линии уголовной ответственности. Его передадут в Отдел профессионального соответствия Департамента юстиции...
   Купер успел заметить, как при этих словах судья быстро улыбнулся и тут же спрятал свою улыбку. "Если подтвердит..." Да подтвердит, конечно! Было бы дело, а доказательства найдутся.
   - А отдел, в свою очередь, передаст дело в суд. Вас предупредят, мистер Купер, чтобы вы могли подготовиться.
   Эрик, глядя в упор на директора, с явным удовольствием растянул галстук, расстегнул воротничок рубашки, сделал глубокий вдох и внезапно легко улыбнулся. Господи, как же они все любят белые нитки! И шьют ими, немало не смущаясь.
   - Хотите что-то сказать? - директор все с нараставшим удивлением наблюдал его реакцию.
   - Хочу, - он сунул руки в карманы брюк, а потом произнес четко, с расстановкой и по-русски:
   - Да пошли вы все.
   За свою службу здесь и за сегодняшний день, он повидал столько, что сейчас ему было абсолютно все равно.
   Пять вытянувшихся, глупых шакальих рож доставили ему удовольствие никак не меньше, чем развязанный галстук. Они не поняли смысла фразы, прозвучавшей для них околесицей, но по интонации догадались, что их только что искренне послали далеко и надолго.
   После этого прощального аккорда, Купер повернулся к ним спиной и вышел в приемную. Секретарша подняла на него глаза и дежурно улыбнулась. В улыбке любой гипсовой статуи в Музее зарубежного искусства в Хай-Корде тепла было гораздо больше.
   Он приблизился к ее столу, наклонился и уперся ладонью в папку, лежавшую на его поверхности.
   - Мой вам совет, дорогая мисс. Бросайте вы своего начальника. И его друзьям больше не готовьте кофе, - серьезно сказал Эрик. - Они очень плохие люди.
   Она бессмысленно похлопала густо накрашенными ресницами, и он посмотрел на нее с сожалением. Тут, похоже, мозговой центр не восприимчив к важным сигналам... Тут только и умеют, что говорить: "Позвоните завтра, директор в данный момент не может уделить вам внимания".
   У самого выхода в коридор взгляд зацепился за небольшой бюстик, стоявший у стены. Тоже, что ли, нововведение?.. Ему не надо было читать табличку под ним. Все федералы - даже бывшие - знают, как выглядит первый директор ФБР Джон Эдгар Гувер.
   Прищурившись, Купер изучающе посмотрел на него. Затем снял с шеи галстук, накинул его петлю на Гувера и прицепил вместо булавки свой пропуск с фотографией и большими яркими синими буквами "FBI". Он фамильярно похлопал бюстик по щеке и сказал:
   - Да, Джонни... Ты создал почти идеальную систему. В ней только один недостаток - в дерьме она разбирается лучше, чем в людях.
   Он спустился вниз и вышел из здания, не оглянувшись на закрывшиеся за ним двери. На душе было ненормально легко. Он ощущал какое-то странное воздушное ликование.
   Улица встретила его дождем. Он шагнул прямо под упругие крупные капли и пошел прочь от клетки из стекла и бетона.
   Прохожие с удивлением смотрели, как он, словно радуясь дождю и ничуть от него не прячась, улыбается.
   Он шел под дождем и чувствовал себя по-дурацки необъяснимо счастливым.
  
  
  
   ПОСЛЕ ПРОТОКОЛИРОВАНИЯ моих бесценных показаний я был злой, как самая последняя бешеная собака. Этот старлей Леонидов своими повторяющимися бесконечными вопросами и постоянным недоверчивым прищуром довел меня до высшей точки раздражения вкупе с белым калением. Вопросы, по смыслу ничуть не менявшиеся, он задавал в разных формулировках. Видимо, хотел подловить меня на вранье и очень сильно огорчался, когда у него ничего не получалось.
   - Слушайте... - в конце концов, не выдержал я. - Вы что, в чем-то меня подозреваете? Что, эксперты постановили, что монаха убили?
   - Да нет... нет... - он напустил на себя не совсем убедительное смущение. - Несчастный случай. Шел, поскользнулся, упал, потерял сознание... Вот только не очнулся и гипсом не отделался.
   - Тогда давайте сюда протокол, я подпишу все эти ваши "с моих слов записано верно". Мне в аэропорт пора!
   - Да успеешь ты в свой аэропорт!
   - Он не мой, а государственный, - объяснил я ему очевидное, поглядывая на часы, висевшие у него над головой. Как пить дать, раньше там, при другом старлее, висел портрет либо Ленина, либо Железного Феликса. Теперь же из вершителей судеб в его кабинете присутствовала только фотка нынешнего президента страны, втиснутая в рамочку. Глава государства взирал на свершавшееся правосудие с высоты внушительных размеров сейфа.
   - А ты мне тут не умничай, - посоветовал Леонидов, выпятив вперед челюсть. - А то я тебя, однофамилец, сейчас на 15 суток оформлю. За неспортивное поведение, - он хмыкнул, видимо, сочтя, свою шутку весьма остроумной. - И придется твоему родственнику до ваших Петровок все же на такси ехать.
   Вид у него был очень серьезный, когда он все это произносил. Эдакий важный представитель системы правосудия. Фемида, кабы могла подглянуть из-под своей повязки хоть одним глазком, порадовалась бы за него неимоверно.
   - Ладно, договорились, - спокойно сказал я, решив, что пора применить против него его же тактику. - Но потом, когда я выйду, я познакомлю тебя с человеком, который тебе в мельчайших подробностях разъяснит, что такое неспортивное поведение. Сдается мне, маловато ты в этом смыслишь... Заранее прошу не обижаться на него за грубоватый армейский юмор.
   - Армейский? - недоверчиво переспросил он, тут же позабыв возмутиться по поводу моего "тыканья". - С каких это пор журналисты у нас водят знакомства с военными?
   - А с тех самых, - я навалился на его полупустой стол локтями, и голос у меня стал вкрадчивым, - как сами служили.
   - Ну! - коротко бросил он и откинулся на спинку заскрипевшего стула. - У нас обязательная воинская повинность. И если ты служил, это еще не значит, что сможешь отличить одну модель "калаша" от другой.
   - Я могу, уж поверь на слово.
   - Да?.. - он все же был само недоверие. - И где же конкретно ты служил? В каком роде войск? В танковых, что ли? То-то я смотрю, что ты наглый как танк...
   - Нет, не в танковых. В ВДВ, - сказал я как можно небрежней. - И звания у нас с тобой совершенно одинаковые.
   И вот тут он удар все-таки пропустил. Похлопал так по-идиотски глазками, но, надо отдать ему должное, быстро снова занял боевую позицию.
   - Деса-а-ант? - протянул он, и я понял: все, вот теперь он меня уважает. - Старший лейтена-ант? Ну... хм... зашибись! А ведь так не скажешь...
   В общем, подействовало на него это сильно. Даже сильнее, чем я мог предположить. Поэтому после этого я быстренько подписал все, что мне следовало подписать, и Леонидов отпустил меня на все четыре стороны. Впрочем, все равно я уже безнадежно опоздал на 45 минут. Однако, чтобы не опоздать еще больше, пришлось ехать со скоростью отнюдь не 60 километров в час. Вот тут-то я и узнал, на что способна моя ласточка. "Ласточка" не представляет из себя ничего особенного - отечественная "нива", произведенная напару с американцами. Выглядит нормально и бегает неплохо. К тому же не развалится на первой же колдобине. Я проверял. Пока она, по крайней мере, не сыпалась. Цвет - "мокрый асфальт", металлик. И, кстати, в отличие от многих других машин в Питере, не битая. Хм, ну тут вспоминается одна фраза из какого-то интервью моего знаменитого однофамильца: "В НХЛ Уэйна Грецки не бьют не потому, что уважают. Просто его никто догнать не может". Ну вот и я... люблю быстро передвигаться...
   Я припарковался на первом же свободном месте и галопом помчался в зал ожидания. Черт, а вдруг Лешка все же взял такси?.. При его финансах он запросто мог себе это позволить, а за сотню баксов одной бумажкой (или купюрами разных достоинств, по желанию водителя) любой таксист согласится отъехать от Питера на 50 километров. А потом еще и на чай получит больше, чем главный официант в "Астории".
   Влетев в зал ожидания, я сдернул с носа солнечные очки и тут же и затормозил, как хороший ковбойский конь, хозяин которого только что накинул на бычка петлю лассо. Елки-палки!.. А народу-то! Да... что-то давненько я в аэропорту не бывал...
   Лихорадочно обшаривая лица взглядом (эдакий агент Смит из "Матрицы", только в ускоренном темпе), я поскакал дальше. Лица, лица... И почему-то ни одного знакомого. Просто возмутительно!
   - Стас!
   Меня обнаружили быстрее, чем я кого-либо обнаружил. Ну еще бы! Сложно не заметить человека, который движется со скоростью черт знает как и черт знает чем заряженного протона. А вообще я не знаю даже, чего это я протоны вспомнил - я в них не разбираюсь.
   В следующую секунду меня уже хлопали по спине, потом трясли мне руку, потом опять хлопали. Я, кажется, делал то же самое, но уже со спиной и рукой Лешки. В общем, стандартная такая процедура из объятий и рукопожатий, имеющая место быть в те моменты, когда встречаются двое близких людей, не видевшихся сто лет.
   - Блин, Леха, извини, что опоздал, - заговорил я, переводя дыхание. - Так уж получилось, мистер Дедиков, в ментовке показания давал. Там, в Простоквашино... Не, в Петровках... В общем, поехали, по дороге расскажу...
   - Да, про ментовку мы частично уже в курсе, - покивал он головой. - Тете Насте позвонили, хотели узнать, ты где и когда объявишься. Ждать нам тебя или таксо взять. Твоя труба отключена была.
   - Да... В отделении отключил... - я хлопнул по карману, проверяя наличие телефона. - Слушай... - я посмотрел на Лешку. - Мы?.. Ты что, не один прилетел?.. Так предупреждать надо... Гости и все такое...
   - А мы не в гости, - как-то не к месту грустно улыбнулся Лешка, - мы домой приехали. Помнишь, как в "Брате" - "Нет, мальчик, ты не понял. Мы домой летим".
   И только после этого я заметил его спутника. Вообще-то он все то время, пока мы обнимались и хрюкали от радости, стоял рядом и наблюдал за нами со сдержанным любопытством. Если честно, его сложно было не заметить, и не только благодаря высокому росту. Впрочем, он был ничуть не выше Лешки или меня.
   - Стас, - я протянул ему руку.
   - Мой брат, - объяснил Леха.
   - Эрик, - ответил он, и я тут же уловил акцент, который тоже было сложно не заметить. Я удивленно покосился на Лешку.
   - Мой друг, - сообщил брат.
   Вот так я с Купером и познакомился.
   Он понравился мне сразу. Хотя, можно сказать, по началу и не произвел на меня особого впечатления, потому что в тот момент нравится там, в принципе, было нечему. Он выглядел больным и измученным. Однако это отнюдь не помешало ему пожать мне руку так крепко, как никто не жал.
   Я не знал, что с ним случилось, я вообще видел его впервые, но было достаточно одного взгляда, чтобы понять - человек совсем недавно побывал в крупной передряге и еле выбрался из нее живым. При первом знакомстве о таких моментах не спрашивают, это понятно. Чтобы узнать подробности, надо заработать, заслужить доверие человека, которому ты собираешься заглянуть в душу.
   Лично я до сих пор не могу понять только одной вещи... Как у меня не хватило ума, воображения, фантазии, здравого смысла, наконец, чтобы уяснить, увидеть - передряга дорого обошлась противнику Эрика. Что он отчаянно дрался, пустив в ход все когти и зубы, и своим сопротивлением подпортил тому, кто с ним сцепился, немало крови. "Меня без хрена не сожрешь", - вот, на мой взгляд, самое точное определение Купера. Да и с хреном еще, как пить дать, подавишься. Удивительно - как я этого сразу не просек!
   Все-таки это временное отключение моего мозгового центра от блока питания произошло от того никакого впечатления, что Лешкин друг произвел на меня.
   Посмотрел я на него... Две руки, две ноги, одна голова. Никаких аномалий. Чему тут удивляться?.. И даже пара умных серых глаз, глянувших на меня из-под козырька кепки, ничего мне в тот момент не сказала. Правда, кое-что меня все же удивило, даже приятно поразило: в первый миг я подумал, что он русский. Мне приходилось общаться с американцами, и ни на одного из них Эрик похож не был. Это, во-первых. "Он казался русским, а носил иностранное имя", - вспомнилась мне родная классика. Во-вторых, сразу же на ум пришла фраза Задорнова по поводу американцев: "Ну тупы-ы-е!" Но я тут же понял, что это не тот вариант, ибо кретина Лешка другом никогда не назовет. В-третьих, Америка - это страна людей-гамбургеров, это всем известно, а в этом американце не было ни грамма лишнего жирка. Ну и, в-четвертых, он, будучи все же американцем, говорил по-русски. А это тоже свидетельствовало о том, что этот человек к разряду классических американцев не относится. Пускай он говорил не совсем свободно, но все равно гораздо лучше Кандолисы Райс, которая, типа, говорит по-русски свободно. Слышал я это "свободно"... Его непривычно мягкий акцент не уродовал слов, а чуть протяжное произношение придавало им особую певучую прелесть. Несмотря на то, что ему поначалу не хватало слов, болтал он довольно бегло, а недостававшие русские слова элементарно заменял английскими. Там, в Америке, он привык таким образом разговаривать с Лехой. Спустя пару дней после их прибытия, я попросил Лешку и Купера продемонстрировать этот их разговорный стиль. Они легко исполнили мою просьбу. Надо признать, это был тот еще пинг-понг. Словами они просто жонглировали - непринужденно и естественно, - и первые несколько секунд я вообще ничего не понимал. И это несмотря на то, что русский - это вообще-то мой родной язык, а на английском я говорю... Хм, окружающие утверждают, что свободно... Тут маме спасибо: она у меня класс "Элита" - переводчик-синхронщик. Правда, я как-то обнаружил, что не знаю, как будет на языке Шекспира "склеп". Мне объяснили. Да еще при таких кошмарных обстоятельствах, что я до сих дергаюсь, как об этом вспомню.
   Короче, чтобы хоть приблизительно представить себе мои ощущения, вообразите себе разговор двух хакеров, а вы так, обыкновенный юзер, случайно попали в их компанию. Вы, часом не хакер? Если нет - отлично! Тогда вы поняли, что я имею ввиду. А если хакер - так тем более поняли. Это просто "ток-писин" какой-то! Это такое наречие у аборигенов в Новой Зеландии - смесь их родного языка с английским. Например, "болт" на этом наречии звучит как "belong screw". А "гайка" - это уже "mama belong screw"! Гениально!
   - На "вы"? На "ты"? - спросил я у Лешкиного друга.
   - Смело на "ты", - букву "ы" он произнес твердо, не исказив и не превратив "ты" в придурковатое "ти". За "ти" это, пожалуйста, в чайную обращайтесь.
   Голос хрипловатый, но не грубый. Наоборот - даже приятный.
   У них с Алешкой на двоих обнаружились всего один чемодан, две спортивные сумки и кофр с фототехникой, принадлежавший Эрику. Мы подхватили все это и потащили к машине и, уже выйдя на стоянку, я заметил, что Купер едва заметно прихрамывает. Тогда я решил, что это он себе кроссовком ногу натер...
   Мы быстро упаковали весь их багаж в мою "ласточку", загрузились сами и поехали домой.
  
  
   ***
  
   Что такое 50 километров? Ерунда, ехать нечего, даже по нашим дорогам. Однако спустя уже 15 минут после нашего отъезда из "Пулково", мои пассажиры спали сном праведных. Понять-то их было несложно - во-первых, перелет, а, во-вторых, смена часовых поясов. Так по дороге я Лешке и не рассказал ни про мертвого монаха, ни про то, как Леонидов довел меня до белого каления. Зато я получил шанс подробно изучить нового знакомого. Лешку я видел последний раз с пол года назад, когда он вместе с Ириной приезжал встречать Новый год. Вряд ли он сильно изменился за это время. Я посмотрел на него. Нет, не изменился совершенно...
   Лешка был старше меня на 2 года. Сейчас ему было 29 лет. Его отец, кадровый офицер ВМФ, когда-то давным-давно, когда в космос, наверно, слетать было проще, чем эмигрировать, таки уехал в Америку. В принципе, Алексей там и вырос, потому что, когда мой дядька уволок его с собой в загнивающий капитализм, ему было всего 7 лет. Он получил отличное образование, по специальности был киносценаристом, свободно говорил по-английски, по-итальянски и по-испански и имел два или три счета в швейцарских банках. Правда, заработал он эти деньги вовсе не при помощи сценариев. Официально он зарабатывал на жизнь тем, что называется "бизнес". Неофициально - он тянул из Штатов их национальную зеленую валюту, виртуозно балансируя на тонкой грани между законом и беззаконием. В подробности своего бизнеса он никого из нас не посвящал. "Так лучше для вас всех, - говорил он. - Если меня когда-нибудь возьмут, вы ничего не будете знать. А на нет и суда нет". Я же совершенно точно знал одно: он не занимается ни наркотиками, ни оружием, ни проститутками, и весь его бизнес зиждился на парадоксальном "что не запрещено законом, то разрешено". На него работала целая армия финансистов, бухгалтеров, адвокатов и еще черт знает кого. Кроме того, он сам командовал не менее внушительной армией крутых парней, которые готовы были пойти за ним в огонь, и воду и пролезть через все медные трубы Вселенной. Сам Лешка ласково называл их - "Мои архаровцы". Когда же у него спрашивали, как он дошел до жизни такой, он отвечал: "Случайно".
   И вроде все у него было в порядке, как он вдруг позвонил и сказал, что переезжает в Россию. На совсем.
   Бизнес у него теперь шел на два фронта: один по-прежнему располагался по ту сторону Атлантики, а второй находился здесь. Лешка организовал свою газету (в которой я, собственно, и работал) и вошел в долю в одном издательстве. В общем, с головой он очень даже дружил, в финансовом смысле стоил очень дорого, а в человеческом - еще дороже. Что примечательно - по его внешнему виду никак нельзя было сказать, что он парень, в общем-то, крутой. Особенно когда он зашвыривал куда подальше все свои костюмы и галстуки, натягивал резиновые сапоги, затертые джинсы, ветровку с кепкой и отправлялся за грибами. В грибах он, между прочим, тоже хорошо разбирался, несмотря на то, что прожил столько времени в Штатах, где, как известно, "тихая охота" не в чести.
   Короче, чего там душой кривить - я гордился тем, что у меня такой брат: плохой хороший парень. Кроме того, хоккей он предпочитал футболу, что я одобрял всеми фибрами организма, а за грибами мы ходили вместе.
   А еще Лешка был неравнодушен к голубям и даже, как не странно, занимался их разведением. В смысле, разводил породистых. "Ну а что? Холмс вот пчелками увлекался, а я птичек люблю", - обычно хитро улыбался он. Пошло это увлечение с того, что как-то на окно его квартиры в одной из многоэтажек сел голубь. Абсолютно белый голубь, которому не хватало только ветки оливы в клюве. Что еще удивительней, он совершенно не испугался Лешки и благосклонно угостился предложенным пшеном. Потом поворковал что-то, словно делясь каким-то секретом, и с любопытством заглянул в комнату.
   - Посмотрел я на него, - рассказывал Леха, - и подумал, что это хороший знак. Я как раз тогда новое дело начинал. И все сложилось отлично. И дальше на той же волне как пошло, как пошло... Просто чудеса какие-то!
   Голубь тоже оказался парень не промах и стал прилетать в бесплатную столовую каждый день.
   В итоге теперь у брата было что-то около сотни птиц разнообразных пород. Он общался с любителями голубей со всего света и разводил (что лично мне нравилось больше всего), помимо декоративных, почтовых голубей. Он участвовал в каких-то выставках и фестивалях, съездах и конференциях. И, судя по всему, получал от всего этого массу удовольствия.
   Однако, несмотря на то, что мы с ним были не просто братьями, мы были друзьями, о Купере я был ни сном, ни духом. И это было странно.
   В зеркале заднего вида мне было отлично его видно. На вид ему можно было дать лет 26-27, но позднее выяснилось, что он ровесник Лешки. Судить о человеке, не имея никакого представления о его характере я никогда не брался. Поэтому и в данном случае, руководствуясь фактами, я мог сделать только один вывод - широковатые скулы определенно свидетельствовали об упрямстве. Черты лица - под стать четко очерченным скулам - чуть грубоваты. Я глянул на отражение собственной физиономии - сам как будто лучше! Такие же четкие черты. И кому вообще пришла в голову эта идея - сказать, что я похож на "Русскую ракету"?
   Судя по кофру с фототехникой, можно предположить, что Эрик по профессии фотограф. Или фотожурналист. В таком случае, Ксении его показывать никак нельзя. Она у меня тоже фотограф, работаем в одной газете. Кто ее знает - она хоть и согласилась выйти за меня замуж, вдруг в самый последний момент променяет русского высокого симпатичного шатена с голубыми глазами на высокого, в целом, тоже вполне ничего себе, сероглазого брюнета, но американца. И укатит с ним в далекую буржуйскую Америку. Скинет с меня петельку своего аркана, и накинет ее на него... Фу, черт, что-то меня не туда понесло! Все Леонидов, гад, виноват! Да и потом, что это я?.. Вон у него на безымянном пальце левой руки поблескивает серебряное обручальное кольцо. Следовательно, птица он окольцованная, и за Ксению мне волноваться нечего.
   А вообще интересно... Меня вдруг осенило. А какова цель визита мистера Купера? И надолго он к нам? Это так, журналистское любопытство.
   За городом было хорошо, привольно, и дорога терпимая, поэтому я позволил себе прибавить скорости. Дул теплый, несильный ветер, светило солнце, на небе не наблюдалось ни единого облачка. "Облака, белогривые лошадки..." Май, кажется, вообще обещали без существенных осадков.
   Впереди у меня были еще 2 недели отпуска.
  
  
  
  
   "И ОН ПРИШЕЛ, трясется весь..." Это была первая мысль, что возникла в голове Алексея, когда он открыл дверь. Он разговаривал по телефону и улыбался рассказанному анекдоту, но едва увидел стоявшего на пороге Эрика, как улыбка медленно испарилась с его лица.
   - Миш, извини, я тебе перезвоню, - сказал он в трубку по-русски и, положив телефон, тут же перешел на английский:
   - Из Вашингтона. И дома еще не был.
   Он не спрашивал, он утверждал.
   Алексей втащил Купера за куртку в дом и усадил его на диване в гостиной. Он прекрасно видел, что федерала бьет крупная дрожь и так же прекрасно понимал - это реакция организма на безумное нервное напряжение и дикий самоконтроль, с которых теперь сняли всякую узду.
   Он молча принес из кухни стакан, со стуком поставил его перед другом, достал из бара бутылку водки, налил полстакана и коротко сказал:
   - Пей. Залпом.
   Зная, что проще добиться личной аудиенции у папы Римского, чем заставить Эрика выпить хоть грамм спиртного, он был готов к сопротивлению. Однако его не последовало.
   Купер взял стакан и махом осушил его, даже не зажмурившись. Алексей подумал, что он вряд ли даже обратил внимание на то, что ему налили.
   Пять минут прошли в полном молчании. Врач ждал, пока подействует лекарство, а потом негромко сказал:
   - Рассказывай.
   Федерал заговорил очень спокойно. До странности спокойно. Он не сбивался, не путался и излагал все так ровно, словно его лично это не касалось.
   Алексей, сидевший рядом с ним, без труда представил себе лица тех, с кем Купер был с глазу на глаз, один против них всех. Кто не оставил ему ни единого шанса на спасение. Кто на его единственный, одинокий выстрел, ответил канонадой из тяжелой артиллерии.
   - Я боялся только одного, - Эрик вертел в руках пустой стакан. - Боялся, что они узнали про тебя. Если бы они узнали, они потопили бы не только Дэна и команду, но и тебя. Тебя, вслед за мной.
   - Обойдутся, - отрезал Алексей.
   - Ну а когда я понял, что нам работать все равно не дадут, а меня все равно уволят, я их послал. По-русски.
   Дедиков повернул к нему голову и посмотрел на него долгим, внимательным взглядом. Потом взял из рук друга пустой стакан, снова налил в него водки и теперь уже выпил сам. Тоже залпом.
   - А так как я сейчас в административном отпуске да еще подозреваюсь во взяточничестве и вымогательстве, - продолжил Купер, - я подрядился поучаствовать в игре "Кто хочет стать миллионером".
   - Вот в этом я был уверен всегда, - Алексей усмехнулся, чувствуя внутри разливающееся тепло водки, - чувство юмора ты никогда не потеряешь.
   - А я не шучу. Я совершенно серьезно. Через 3 дня съемка. Посидишь на телефоне, ладно? Я тебе позвоню, если вдруг мне помощь будет нужна. Только, видимо, тебе потом придется номер менять.
   - Зачем? Я лучше сразу куплю мобилу, оформлю подключение на какое-нибудь липовое имя, а потом - выкину "симку" к черту. А телефон подарю кому-нибудь.
   - Можно и так... А в студию возьму Глорию. Или Леса.
   - Глория вряд ли согласится... - усомнился Дедиков.
   - Почему? Из-за очередного дежурства?
   - Нет, просто не оставит она ребенка на неопределенный срок на попечение няни. И ради игры черт знает куда с дочерью опять же не поедет. По-моему, ты как-то еще не совсем пришел в себя...
   - Да, правильно. Как-то я про Лорну не подумал... Но у нас не няня, у нас обе бабушки по очереди дежурят...
   Он умолк, отрешенно глядя на стоявшую на журнальном столике, среди книг о голубях, бутылку водки. "Столичная" было написано на этикетке. Столичная... Из столицы... А столица - это Вашингтон...
   Эрик вдруг наклонился вперед и обхватил голову руками.
   - Лешка, Лешка... - это было похоже на стон. - И что я им сделал?..
   Алексей отставил стакан, и его рука медленно и осторожно опустилась Куперу на плечи.
   - Ни-че-го, - по слогам произнес он. - Ты просто оказался слишком непредсказуем для них. Они не могут ни руководить тобой, ни контролировать тебя. Более менее это удается только Дэну, но Дэна они хотят убрать. А без него им с тобой не справиться, потому что они не воспринимают тебя как равного. Поэтому в их узколобом, ограниченном сознании, в их такой же ограниченной системе вдруг не оказалось для тебя места. Знаешь, теорию двух подходов к работникам? У американцев он, этот подход, - стандартный кирпич. Засунешь в любую ячейку. А у мудрых японцев - дикий камень. Для каждого надо найти только одно место, - то, которое подойдет именно ему. Ты не вписываешься в американский подход, потому что ты не кирпич, а дикий камень. И не ты вовсе виноват в том, что госструктуры этой страны практикуют тоталитарный режим, а не пресловутую демократию, о которой здесь кричат на каждом углу. Или, как однажды метко заметил Вильгельм Швебель: "Демократия любит хоровое пение. Великие солисты не соответствуют ее мировоззрению".
   Он помолчал немного, и тишину в эти мгновения нарушали только удары сердца. Потом он легонько хлопнул Эрика по плечу:
   - Ты оказался слишком хорош для Америки. Вот и все.
   Он знал, о чем говорит, и отдавал в этом себе полный отчет. Он видел эту страну с той стороны, которую она, стараниями политиков, не показывала миру. Он изучил ее изнутри, он познал госструктуры и их системы жизнедеятельности - своего явного противника - практически в совершенстве, и с первых же шагов обнаружил их Ахиллесову пяту. Они были слишком правильными, слишком последовательными, слишком предсказуемыми, как и любой идеальный механизм. Они были кирпичами. Для него же они были просто и откровенно скучными. Но ради собственной безопасности он предпочитал переоценивать их, чтобы, если они вдруг все же сделают что-то не так, как надо, он и его ребята оказались к этому готовы. Именно поэтому он никак не мог понять, что в подобной структуре, подобной системе делает такой неправильный человек, как Купер? Он так и не разгадал эту парадоксальную загадку, но в какой-то момент ясно осознал - наступит определенный день и час, и система Эриком подавится.
   - Хочешь сказать... - Купер так и сидел, наклонившись вперед, - что мне нет места в этой стране?..
   - Есть. Но только в том случае, если ты не будешь больше работать в госучреждении, которое имеет непосредственное отношение к политике. И будешь целиком и полностью соответствовать системе, в которую попадешь.
   Эрик невесело усмехнулся:
   - И как думаешь, у меня получится?
   - Откровенно?.. - спросил Алексей и покачал головой: - Нет. Поэтому я и сказала "в которую попадешь", а не "частью которой станешь". Нет. По крайней мере, пока ты останешься собой. А вот если тебя сломают, вколотят в рамки... Но тогда это будешь уже не ты и, давай, не будем об этом. Надо подумать, что делать дальше. Однако, знаешь... На твоем месте я бы перво-наперво снял все деньги со своего счета в банке... На тот случай, если понадобится свобода действий...
   - Уже снял, - он небрежно пнул носком туфли спортивную сумку, валявшуюся на полу. - А дальше? - Купер выпрямился и откинулся на спинку дивана. - Дальше все очень просто. Они хотят убрать Дэна, и они это сделают. Считай, "Косаток" больше нет. Поэтому я завтра напишу прошение об отставке. Я думаю, они за это ухватятся и не станут разводить эту байду с заявлением Мортона. Возиться со мной, проводить какие-то внутренние расследования... Им это уже будет не надо. "Уволился по собственному желанию". Совесть замучила в связи с явным несоответствием занимаемой должности.
   Он решительно поднялся и так же решительно, целенаправленно двинулся к выходу, словно собирался написать прошение немедленно. Алексей пошел за ним следом.
   В прихожей Купер остановился и посмотрел на Дедикова. Он знал, что за всю его жизнь у него был только один настоящий друг. Их отношения строились на взаимном 100%-ном доверии и понимании: "Этот парень не предаст. Он свой. Он настоящий. И если что, я пойду с ним в разведку". И это было определяющим критерием. Пойти в разведку, значит, доверить тому, кто идет с тобой, свою жизнь.
   А еще Эрик знал, что если ему вдруг взбредет в голову позвонить Алексею просто так, с бухты-барахты, и спросить: "Как поживаешь? Как дела? Чем занимаешься?", на него никто не наброситься с раздраженным: "Это что, допрос?!" И он никогда, ни разу, не жалел, что отпустил его тогда, почти 6 лет назад, когда он, стажер, "чайник" из Академии, один, без старшего наставника, вез его, такого же, как он сам, пацана, подозреваемого в двойном убийстве, в контору. Отпустил, потому что понял - система прокололась, допустила ошибку, и парень в наручниках, отгороженный от него решеткой, не тот, кто им нужен.
   Они очень быстро научились понимать друг друга с полуслова. А иногда, в какие-то, наверно, совсем особенные моменты, обходились и вовсе без слов.
   - А что то убийство? - вдруг спросил Алексей, безошибочно поняв, о чем думает Эрик. Никогда прежде он не задавал этого вопроса.
   - Его так и не раскрыли.
   Он открыл дверь и шагнул за порог, почти мгновенно растворившись в ослепляющем солнечном свете.
   Алексей вернулся в гостиную, взял телефон и набрал номер.
   - Михал Львович, это я. Личная просьба... Выбери двух ребят на собственное усмотрение и скажи им, чтоб они с Купера глаз не спускали. И если что - сразу чтоб мне докладывали.
   - Что-то серьезное?
   - Да... Может, я преувеличиваю и дай то Бог, но у меня нехорошее ощущение, что ему угрожает опасность. Прикроем ему спину. И еще, Миша... Я пришлю тебе сейчас Цезаря.
   - Цезаря? Тогда точно - дела обстоят довольно паршиво. Что он принесет?
   - Имя человека, о котором я хочу знать все.
   - Сделаем, если только он не сам Господь Бог.
   - Нет, он не Бог. Но очень хочет им казаться.
   - Особые пожелания?
   - Я не ограничиваю тебя в деньгах, но ограничиваю во времени.
   - Знаю, Монте Кристо, - именем графа он его называл исключительно благодаря фразе, которую произнес Алексей. - Не волнуйся.
   После этого Дедиков поднялся на чердак дома и оказался под самой крышей, где в мансардном помещении находилась его крошечная, по сравнению с той, что была в загородном доме, голубятня. Здесь, в просторных клетках, жили всего десять голубей. Пожалуй, это были лучшие из лучших, особенные птицы.
   Они встретили его радостным воркованием и с любопытством стали поглядывать, не принес ли он чего-нибудь вкусненького. Вот негодные попрошайки! Он произнес несколько ласковых, почти бессмысленных фраз и подошел к одной из клеток, где на жердочке сидел, казалось бы, самый обыкновенный сизый голубь.
   - Ну-с, Цезарь, - Алексей наклонил голову, и голубь повторил его жест, - для тебя есть работенка. "Лети, лети, голубок, через запад на восток, через север, через юг, совершай волшебный круг..."
   Кажется, в мультяшке про цветик-семицветик этот стишок звучал приблизительно так. Единственное, там вместо "голубок" значился "лепесток". Но это так, неважно... Ладно, а теперь напишем записку... В ней действительно будет значится только имя.
   С полки, на которой стояли книги о голубях, он взял крошечный блокнот и, выдрав из него один листок, твердо на нем написал имя директора ФБР.
  
  
  
  
   ПЕРВЫМ НАС встретил Бим. Белый спаниель с большими черными пятнами на туловище и голове слетел с крыльца дома и принялся с громким лаем и астрономической скоростью нарезать круги вокруг остановившейся машины. Мои пассажиры тут же проснулись, и, как мне показалось, вовсе не от того, что я заглушил движок, а именно от этого незлобного, но звонкого лая.
   - А что это с собакой? - недоуменно поинтересовался Купер.
   - Это у Бимки такой ритуал, - Лешка потер глаз и посмотрел в окно. - Мы это называем "Бимкины карусельки". О, Стас, он заложил поворот на твою сторону!
   Брат моментально, со сноровкой, выдавшей в нем опытного человека, распахнул дверцу и выскочил из "нивы". Спаниель вырулил с заносом из-за машины и, ничего не замечая вокруг, промчался мимо него. Но после очередного круга, он наткнулся на Лешкины ноги, и Алешка тут же подхватил его на руки.
   - Бимка, привет! - он поднял его кверху. - А ты отличаешься постоянством!
   Пес моментально узнал его. Тут же потянулся носом к его лицу, чтобы лизнуть, и задрыгал в знак радости лапами. Леха прижал его к себе, и розовый язык Бимки заработал как электровеник.
   - Классный у вас пес.
   Я глянул в зеркало - Эрик наблюдал за встречей старых друзей. Я думал, он улыбнется. Но он не улыбнулся. Никакого даже намека на улыбку - ни в глазах, ни на губах.
   Это было как-то абсолютно... неправильно. Бим у всех вызывал улыбку. Я посмотрел на Купера внимательней и неожиданно понял - меня поражает этот факт. На самом деле поражает. За то время, что прошло, он ни разу не улыбнулся, даже дежурно, даже просто при знакомстве, чисто из вежливости. Американцы чуть что, так сразу скалятся - по поводу и без, это всем известно. Однако этот американец был совершенно не американским. Я почему-то подумал, что пройдет еще немало времени, прежде чем я увижу его улыбку.
   - Он забавный, - сказал я, отвечая на его наблюдение. - Совершенно незлой. Он как большая теплая живая игрушка. Любимчик мамы. "Собака бывает кусачей только от жизни собачей..."
   - Эй, чего сидите, как не родные? - Лешка, держа Бима под мышкой, заглянул в машину. - Вылезайте давайте.
   Мы выбрались из машины на улицу, и Бим, спущенный с небес на землю, бросился ко мне. Я потрепал его по голове, а он вдруг замер, глядя в сторону. Засек гостя и, тут же забыв обо мне, с видом несомненного хозяина взял курс на него. Подошел, обнюхал подозрительно кроссовки, джинсы, глянул снизу вверх и, ни тявкнув, завилял хвостом. Эрик присел перед ним на корточки, дал ему понюхать свою правую руку, а потом погладил пса по голове.
   - Ну, привет, Бимка, - негромко, но как-то крайне серьезно сказал он. - Рад познакомиться.
   Спаниель, демонстрируя и ему свое расположение, лизнул его в нос.
   Из дома на крыльцо вышла мама. Приложила руку козырьком к глазам, прикрывая их от яркого солнышка, и улыбнулась, глядя на племянника.
   Я подошел к ступенькам, привалился к деревянным резным перилам и посмотрел на нее снизу вверх, как совсем недавно Бим смотрел на нового знакомца:
   - Мам, привет! Вот, принимай. Лешка прибыл вместе с другом, - я кивнул на Купера, который, выпрямившись, показался из-за машины.
   - Вот паразит. Что ж он не предупредил?
   - Да, по-моему, друг без особых претензий. Ща Леха тебя с ним познакомит. Он, между прочим, американец, но говорит по-русски.
   - "Сейчас", а не "ща", - она погрозила мне пальцем. - Как там твой протокол, ребенок? - это был своеобразный титул, которым она однако награждала далеко не каждого. У совершенно же чужого или постороннего человека услышать в свой адрес это обращение не было вообще никаких шансов. - Все нормально прошло?
   - Да вроде, но в аэропорт я все равно опоздал. А что?
   - Просто там к тебе участковый пришел, - она спустилась с крыльца. - Он на кухне.
   Я оставил их во дворе знакомиться и обниматься, а сам мигом оказался в доме. Убегая, я слышал, как мама тихо сказала: "Американец... Ну придется ему к нашим блюдам привыкать - гамбургеры я не готовила".
   Я стянул с головы кепку и, пройдя по коротенькому светлому коридорчику, вошел в просторную, залитую солнцем кухню с большим окном.
   Сергеич, уперевшись ладонями в широкий подоконник, смотрел во двор. Тут же на подоконнике лежала его фуражка. Услышав мои шаги, он обернулся:
   - Привет. Брата привез?
   - Привет, Андрей, - я пожал ему руку и полез в холодильник за холодным квасом. - Да, брата. И друга его. Мама сказала, что ты по мою душу.
   - Да я, собственно, хотел узнать - что ты там этому треклятому оперу наговорил?
   - Как это что? - я даже руками развел. - Квасу хочешь?.. Я ему под протокол рассказал все, как было.
   Я налил кваса в две глиняные кружки. Одну протянул участковому, а из второй сделал большой глоток сам. Внутри сразу же стало прохладно, а по спине побежали мурашки.
   - Но, если честно, заколебал он меня своими вопросами. Да еще этим своими косыми взглядами, с прищуром. Типа, он меня насквозь видит, да только я об этом не догадываюсь. Все хотел меня на вранье подловить.
   - Понимаешь, какое дело... - он повернулся к окну спиной. - Он с полчаса назад был у меня. Все про тебя расспрашивал: что ты, кто ты... Но, главное, - он все хотел узнать, правда ли, что ты в десанте служил. Несколько раз об этом спрашивал. И намекал, что ты ему угрожал.
   - Во гад! - не выдержал я. - Это он мне угрожал, что посадит на 15-ть суток за неспортивное поведение.
   - Интересная формулировка обвинения, - Сергеич сделал глоток из своей кружки. - Оригинальная.
   - Ага, - согласился я. - А знаешь, в чем заключалось мое неспортивное поведение? В том, что я сказал: "Пулково" не мой аэропорт, а государственный". Блин, и надо же было именно мне найти этого монаха!..
   - Кстати, насчет монахов... Я к настоятелю в монастырь ходил. Соболезнования и все такое... Они там все как потерянные ходят. Особенно после того, как Леонидов вчера после осмотра усадьбы прикатил к монастырю со всей своей бригадой и предъявил настоятелю труп для опознания. Ковал пока горячо.
   - О, фантазия! Наш пострел везде поспел... А вот если бы у нас все так работали, у нас бы преступности не было.
   - Одобряешь его методы?
   - Его методам не хватает тактичности и дипломатии.
   - Это верно. Потому что монахи до сих пор в себя придти не могут. Теперь с утра до ночи молятся за упокой. Настоятель сказал, что они хотели бы тело побыстрей обратно получить, чтоб похоронить по-человечески...
   - Это-то дело ясное... - я прислушался к голосам, доносившимся со двора. Мама говорила по-английски: просила располагаться и чувствовать себя как дома. Я знал, что теперь, когда она не работала с группами интуристов, а занималась переводами и репетиторством, она рада любой возможности поболтать на английском. Впрочем, нет-нет, а где-то раз в два месяца ей все же приходилось иметь дело с иностранцами.
   - В общем, Стас... - участковый провел кончиком пальца по краю кружки. - Не верит он тебе.
   - И почему это меня не удивляет?.. Будь я на его месте, я бы тоже не поверил. Есть там что-то такое... непонятное...
   - Он всучил мне повестку на твое имя.
   - Что?! Опять?! - я просто обалдел от всего этого. - Что-то слишком часто он стал меня в гости приглашать, учитывая, что мы едва знакомы.
   Сергеич раскрыл свою папку, вытащил оттуда знакомый листок и протянул его мне.
   - Держи, - вздохнул он. - Он сказал, что лично зайти не может - времени нет.
   - Ах ты, Боже мой, какой человек занятой!
   Новое свидание было мне назначено на послезавтра, на час дня.
  
  
  
  
   ШЕП, КАК ВСЕГДА, был на посту. Крупный рослый черный доберман, лежащий рядом с детской кроваткой, чутко поводящий ушами и внимательно смотрящий по сторонам, взял на себя роль охранника, как только ребенок появился в доме. От кроватки он отходил только, чтобы выйти на прогулку, или когда долг полицейской собаки обязывал его оказать содействие хозяину при исполнении очередного задания.
   Сначала к этому странному крошечному существу, похожему на маленького человека, он относился с настороженным любопытством и начинал носиться, как ненормальный, по всему дому едва только мисс Лорна Купер издавала какой-нибудь невнятный писк. Спустя какое-то время умный пес научился различать ложную и настоящую тревоги, и прибегал к родителям или попеременно менявшимся двум бабушкам только, когда случалось действительно что-то неприятное. Ночью нарушать всеобщий покой приходилось крайне редко, только в исключительных случаях: ребенок с первого же дня своего пребывания в этом мире усвоил для себя как закон - ночью надо спать.
   Сейчас мисс Купер, чуть покачиваясь из стороны в сторону, еще не вполне твердо и уверенно, но тщательно сохраняла сидячее положение и с серьезным, решительным видом пыталась разгрызть упругую резиновую лошадку. Шеп с пристальным вниманием наблюдал за этим процессом. Если бы он мог говорить, у него, несомненно, нашлась бы пара-тройка советов опытного мастера, как побыстрей разделаться с этим неподатливым копытным.
   - Сидишь, нянька?
   Не обнаружив никого внизу, Эрик поднялся на второй этаж и заглянул в детскую. Глории не оказалось и тут. Тогда, скорей всего, она в подвале, где стоит стиральная машина, - разбирается с бельем, решив заняться очередными постирушками.
   Купер бросил сумку в коридоре, стянул пиджак и накинул его на огромного мягкого зайца, сидевшего в углу детской. Шеп, радостно щурясь, тыркнулся носом в колени, и хозяин, в знак приветствия, похлопал его по черному блестящему боку.
   - Привет, карапуз, - он наклонился к кроватке, и дочь посмотрела на него большими серо-голубыми глазами. Наверно, это еще не окончательный цвет глаз. Наверно, они еще, что называется, "перецветут". Интересно, какой же цвет окажется сильнее?..
   Лорна бросила игрушку, радостно, широко, солнечно, так, как только умеют маленькие дети, улыбнулась, продемонстрировав два верхних зуба, и протянула к нему ручки.
   - Ну... Иди сюда, - пожелание дочери было без труда исполнено, и он легонько прикоснулся губами к нежной щечке. - Все лошадь грызешь? Мама такой политики не одобрит, ты в курсе? Она у нас лошадей очень любит. Жить без них не может. Она тебе об этом уже рассказывала?
   Лорна что-то угукнула в ответ и заинтересованно ухватила родителя за расстегнутый воротничок рубашки, сосредоточив все внимание на круглых гладких пуговицах.
   - Да... Мама у нас рейнджер, мама у нас в конной полиции служит, - он улыбнулся, заметив, как серьезно посмотрела на него дочь. - А папа у нас безработный.
   Лорна отпустила воротничок его рубашки и, безоблачно рассмеявшись, хлопнула два раза в ладошки.
   - Ты находишь это смешным? - ее легкое веселье словно растопило ком, стоявший в горле, и отодвинуло куда-то далеко-далеко все то, что сегодня пришлось пережить. И казалось это все теперь таким мелким, таким бессмысленным, таким ничтожным по сравнению с безграничным океаном, просто Вселенной обаяния этого маленького крошечного человечка, доверчиво сидевшего у него на руках.
   Странно было понимать, осознавать, что этот человечек - его дочь. Странно, потому что он сразу же после того, как Глория приняла его предложение и ответила согласием, вынужден был признаться, что... В общем, дело такое... Я детей как-то не очень люблю... Даже, скорей, вообще к ним как-то равнодушен... Такой вот ужасный человек... Глория тогда уверенно ответила, что это - дело поправимое. И точно, хотя поначалу он вообще не знал, с какой стороны подойти к младенцу, не говоря уже о том, чтобы взять ребенка на руки. Но когда, наконец, он решился, то его накрыла волна разных, смешанных чувств - и гордость, и радость, и нежность... И еще море всего, что словами не передашь - это просто надо почувствовать. Хотя, наверно, это называется просто и емко - счастье. Именно поэтому он, видимо, двух слов сказать не мог и только заикался, как последний идиот.
   - Значит, тебе смешно? Ну, родная, спасибо за поддержку. Я, как только тебя увидел, сразу понял, что чувство юмора у тебя будет моим. Шеп, - он перевел взгляд на добермана, сидевшего у его ног, - кстати, поздравляю, - ты, между прочим, тоже безработный.
   Пес переминулся с лапы на лапу и беззаботно зевнул. Вновьприобретенный статус его нисколько не страшил и не волновал.
   Зазвонил телефон - рядом, за стенкой, в спальне. На звонок надо было ответить. Купер вышел из детской, и Шеп побежал за ним следом. Эрик сел на кровать и, придерживая одной рукой дочь, второй снял трубку.
   - Ну что там? - Лес едва успел поздороваться. - Что Вашингтон?
   Услышав о том, как приняла их с Дэном столица, Роделло сменил возбужденный тон на неприязненно жесткий:
   - Сволочи... А шеф что?
   - Да я ему только про административный отпуск сказал и про внутреннее расследование. И ни слова про все остальное. Смотри, не проболтайся.
   - А если он догадается?
   - Он догадается, можешь не сомневаться, - с явным сожалением вздохнул Эрик. - Просто пройдет какое-то время, и когда всплывет мое увольнение он, надеюсь, воспримет все легче и проще.
   - Надо было ему сказать...
   - Не надо. Если бы я рубанул с плеча, его увезли бы в больницу с сердечным приступом.
   - Да, наверно... - в тоне Лесли проскользнуло неясное сомнение, сменившееся растерянностью. - Слушай, Эрик... А что теперь-то?.. Как же мы без тебя?..
   - Лес, "Косаток" больше не существует. "Мы", как команда, стали достоянием истории, - он произнес это со странной отчужденностью и словно услышал свой голос со стороны. Ему показалось, что не он вовсе сказал эти слова. - А "мы" просто как люди не являемся собственностью ФБР или Вашингтона. И никто не помешает нам встречаться и общаться. Кроме того, ты что, забыл уже? - он резко сменил тон, а вместе с ним и настроение. - Ты, кажется, ко мне в родственники набивался. Говорил, что твой Морис рано или поздно женится на моей Лорне.
   - И женится! - уверенно подтвердил Роделло. Его интонации потеплели, как только теперь уже бывший напарник напомнил ему о годовалом сыне.
   - Вряд ли, вряд ли, - Эрик, покачав головой, поцокал языком. - Уж я приложу все усилия, чтобы Лорна звучную фамилию "Купер" не променяла на непонятное сочетание гласных и согласных, собранных в фамилии "Роделло". Это только через мой труп.
   - Ну... Не думаю, что это будет являться таким уж серьезным препятствием, - скромно заметил Лесли. - А вообще... Черт возьми, напарник, чем тебя не устраивает моя фамилия?!
   "Напарник"... Это слово неожиданно больно, остро кольнуло душу. Из одной трубки в другую протянулась пауза, и никто почему-то не решался ее нарушить. Роделло лихорадочно соображал, что бы такого сказать, и пришел к выводу, что лучше правды в данный момент ничего быть не может.
   - Эрик, слышь?..
   - Слышу...
   - Пускай эти ублюдки из Вашингтона тебя уволили, но ты их послал и правильно сделал, - заговорил он быстро и немного бессвязно. - И плевать мне на них. Ты все равно мой напарник. И ты знаешь... Я им за это чертовски благодарен. Это, пожалуй, единственное, за что я им благодарен.
   - Спасибо, Лес... - он смотрел, как Лорна безуспешно пытается расстегнуть ремешок часов у него на запястье.
   Снова образовалась пауза, а потом Роделло вдруг выпалил:
   - Купер, какого хрена?! Да пошли они! Я тоже напишу прошение об отставке!
   - Лес...
   - Все! Я решил! Пока!
   В трубке послышались быстрые гудки. Лес, дурак, что ж ты делаешь! Он быстро набрал номер.
   - Роделло, ты не кипятись, - первым делом успокаивающе посоветовал он. - Ты ж обещал не выдавать меня шефу раньше времени, а теперь хочешь одним махом свести все на нет? Если ты сейчас напишешь прошение, шеф просечет, что меня уже выперли, и все дело точно кончится инфарктом. Лес, не пори горячку... Остынь...
   Роделло, хмуро посопев в трубку, признал его правоту. Неохотно, тяжело, но признал. И обещал прежде, чем что-то предпринимать, подождать, пока температура кипения его крови снизится до нормального градуса.
   Едва только Купер положил трубку, как телефон зазвонил снова. К его великому удивлению это был Оскар Рок, лучший патанатом и судмедэксперт если не всего Бюро, так их отделения точно. Впрочем, федералы, ласково окрестившие его Инквизитором, нисколько не сомневались в его превосходстве над его коллегами и охотно отдавали ему пальму первенства.
   Его Эрик ожидал услышать меньше всего, хотя между ними давно уже установились хорошие отношения.
   - А ты откуда узнал? - недоуменно поинтересовался он.
   - Слухами земля полнится, - неопределенно ответил Оскар и подмешал еще больше таинственности: - Есть свои источники.
   Потом он болтал на отвлеченные темы, говорил, кажется, что-то о... хоккее?! Это Инквизитор, который всегда предпочитал точный, основанный на расчете гольф?! Ничего себе!.. И... обычно из него слова лишнего не вытянешь - так он не любит с ними расставаться. И вообще он предпочитает говорить скупо, лаконично и конкретно. Что это с ним?
   - А ты знаешь, - Инквизитор вдруг осадил сам себя, - мне место предложили в одной частной лаборатории. Еще полчаса назад я колебался, а теперь совершенно точно знаю, что отвечу. И, знаешь, почему? Знаешь, кто виноват в моем решении?
   - Не знаю. Почему? И кто?
   - Ты виноват. Потому что без тебя работа в "охранке" теряет всякую прелесть. По крайней мере, для меня. Без тебя наша контора лишится своей особенной, своеобразной фишки. Она уже ее лишилась.
   - Да ладно тебе...
   - Нет, я говорю серьезно. И в обратном никто меня не переубедит.
   Вот так... Эрик положил трубку и посмотрел в окно. Там, похожая на блестящие глянцевые чернила, сгущалась мутная темень. Наступал вечер, неся с собой не столь уж неожиданный дождь. Климат тут буквально пропитан влагой. Хай-Корд - город дождей...
   - Да, человек, - он положил маленькую ручку дочери себе на ладонь и осторожно, подушечкой большого пальца, коснулся ее, - ты не представляешь себе, в какой дерьмовый мир ты попала. Однако, оказывается, даже здесь еще встречаются люди, которым по-настоящему нет цены.
   - Вот вы где! - в комнату неслышно вошла Глория. - Я-то думаю, кто у меня ребенка похитил? Но когда Шепа не оказалось рядом, я поняла, что похититель может быть только один. Похититель, это ты цветы принес? Те желтые розы, что в вазе в гостиной?
   - Конечно, я... Это тебе. Просто так.
   - Спасибо, - она улыбнулась. - Они очень красивые. А почему не позвонил? Я же просила... Как все прошло?
   Она подошла близко-близко, наклонилась и, обняв за шею, поцеловала его. Потом положила руку ему на плечо и, быстро отстранившись, испытывающе посмотрела ему в глаза.
   - Меня уволили... - его длинные черные ресницы виновато дрогнули, но стыдно почему-то стало не за увольнение, а за выпитый стакан водки. Ее запах она все же уловила...
   - Мы это уже проходили. Это не повод для того, чтобы пить и... - ее взгляд упал на пустую кобуру у него на поясе. Кобура, в которой нет пистолета - есть в этом что-то неправильное и несерьезное. Вдруг она поняла, что говорит глупости.
   Глория осеклась и медленно опустилась на кровать рядом с ним. Потом прижалась губами к его плечу и закрыла глаза.
   - Не дрейфь, малыш... Прорвемся... - это было единственное, что он мог предложить ей в качестве утешения. - К тому же, на государственной службе не так уж и хорошо платят.
   Ему очень не хотелось посвящать ее во все эти подробности, но он знал, что рано или поздно она все равно начнет задавать вопросы. Поэтому пришлось уже в который раз за этот день рассказать историю своего крестового похода. Рассказать, что им руководило, когда он произнес ту или иную фразу. Объяснить, почему он поступил так и никак иначе. Дать понять, что он не мог поступить иначе. Это было труднее и сложнее всего, но он надеялся, что она поймет даже то, что не будет высказано вслух. Она всегда понимала.
   - Господи... Ну почему, - Глория сжала кулаки, - почему именно тебе всегда больше всех надо?..
   - Наверно... - он растерянно пожал плечами. - Просто у меня обостренное чувство справедливости.
   - Справедливости?! - воскликнула она, и Лорна испуганно округлила глаза.
   - Не кричи, - как-то до боли замучено попросил Купер.
   Он отнес ребенка в детскую, посадил в кроватку и вручил резиновую лошадку. И все это с такой внимательной нежностью, какой даже Глория никогда в нем не подозревала. Это была совершенно новая для нее черта его характера, несмотря на то, что она знала его, наверно, уже лет сто. По крайней мере, ей так стало казаться буквально в первый же день их знакомства.
   Он вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Тут он посмотрел на Глорию и, сунув руки в карманы брюк, прижался спиной к стене.
   Глория встала напротив него и непримиримо скрестила руки на груди.
   - Ну и где теперь эта твоя справедливость? - вздернув подбородок, спросила она. - Где теперь все те, кого ты защищал?
   - Глория, ну разве дело в этом...
   - А в чем?! Они все теперь сидят довольные. Надо же, нашли дурака, а он и рад стараться!
   - Причем здесь они? Я не только их защищал... А вот... если бы я не встал тогда на твою защиту, а выдал бы тебя либо полиции, либо Клингеру, тебе стало бы от этого легче?.. Или тюрьма для тебя все же предпочтительней, чем мое общество?
   - Господи, ну и дурак же ты... - она с упреком покачала головой. - Если бы не ты, я бы до сих пор сидела в тюрьме...
   - Именно так. Но тебе там не место, потому что ты не в чем не была виновата.
   - Я не была виновата... Ну а теперь?.. Ну вот скажи мне... Объясни, ради всего святого, чего ты добился?
   - Ничего... Впрочем, я ничего и не добивался...
   - Тогда зачем вообще надо было что-то говорить?!
   - Не за чем, это был порыв... Просто ни мы, ни Дэн тоже не виноваты в том, в чем нас обвиняли.
   - Порыв... Ты не находишь, что эти твои порывы тебе дорого обходятся? Ты не мог подумать, чем все закончится, прежде чем объявить директору, что он дурак?!
   - Я не успел... Я же сказал - это был порыв, - в его голосе не было даже намека на раздраженность. Он выглядел страшно замученным и смертельно уставшим. Ужасно разболелась голова, и хотелось только одного: чтобы все - все, до единого, - оставили его в покое. Хотелось тишины, мертвой тишины... Хотя бы крошечный глоток...
   Глория отчитывала его, как провинившегося школьника, но, гневно сыпля упреками, даже не смотрела на него. Повернув голову, она смотрела в сторону.
   - Я не знаю... - она кусала губы. - Откуда это в тебе... Даже когда тебя бьют по лбу, ты все равно прешь вперед... Это твое проклятое упрямство, это твое своеволие, сам себе на уме... Ударят, остановишься и все равно, спустя какое-то время, опять вперед. Что за характер... Однако ощущение такое, будто твои ошибки тебя абсолютно ничему не учат... Неужели удержать язык за зубами было сложнее, чем сказать "Да пошли вы"?
   Краем глаза она заметила, как он поднял руку, и невольно сделала шаг назад - на мимолетный миг ей показалось, что сейчас он ее ударит. Через секунду щеки залил горячий румянец стыда. Как нелепо, недостойно... Он никогда, даже пальцем... Даже повода не давал думать, что когда-либо подымет на нее руку.
   Эрик положил ладонь на лоб и чуть поморщился. Боже мой, как больно...
   Он оттолкнулся от стенки, взял Глорию за руку и, притянув к себе, обнял.
   - Спасибо, - негромко поблагодарил он неожиданно чужим голосом.
   - За что?.. - она чуть шевельнулась, будто хотела высвободиться из его объятий, но в следующее мгновение он отпустил ее сам.
   - За то, что добила ударом в спину.
   Он пошел от нее прочь. "Тишины, просто тишины..." - шелестом донеслось до ее слуха.
   - Эрик... - ее голос дрогнул, на глаза невольно навернулись слезы.
   Он не обернулся, только снова приложил руку ко лбу. Она знала, что сейчас он сядет в свой джип и уедет. И вернется только спустя несколько часов.
   Тишину можно было найти только за пределами этого города с восьмимиллионным населением. Подальше от огней, рекламы, суматохи, людей...
   Джип пролетел через это все с такой скоростью, что его водитель даже не успел обратить внимание, на какой отметке замерла стрелка спидометра. Зато он заметил в зеркале заднего вида свет фар какого-то автомобиля, который у самых границ города сел ему на "хвост". Он выехал из Хай-Корда, и незваный попутчик последовал за ним. Свет фар, отражаясь в зеркале, слепил глаза. Вот, уже "хвост" приставили... Боятся как бы он не сбежал куда... Или, может... Какая разница, Господи... Если хотят убить - пускай убивают...
   Он отъехал от города миль на 10-ть, не больше, и все это время преследователь держался у него за спиной, не сокращая и не увеличивая выбранной дистанции.
   Он свернул на обочину шоссе. Заглушил двигатель. Выключил все фары. Прижался раскалывающейся головой к холодному стеклу.
   "Хвост" повел себя неожиданно вразрез с классикой. Казалось, что он даже не заметил, что джип остановился. Неизвестный автомобиль словно на прощание поморгал поворотником и вскоре исчез во тьме.
   Эрик не знал, что машина, едва скрывшись за поворотом, тут же затормозила. Погасли все фары.
   - Разворачиваемся, - по-русски сказал водитель своему спутнику, сидевшему на сиденье рядом. - Господи, ну и достали же парня, если он как полоумный за город рванул...
   Автомобиль медленно и осторожно, на первой скорости покатился вперед, съехал с дороги и, скрываясь за стеной придорожных кустов, остановился в десятке метров от джипа, стоявшего на противоположной стороне дороги.
   - Дай-ка бинокль, - попросил водитель у своего молчаливого спутника, и тот без слов протянул ему инфракрасный бинокль. Водитель поднес оптику ночного видения к глазам и чуть подрегулировал диоптрии. - Ну? Что мы там делаем?.. Сидим... Ну и видок у него...Точно достали его... Ладно, мы тоже посидим...
   По машине дробно барабанили капли, шел дождь, - его шепот успокаивал и усыплял. Вокруг не было ни других машин, ни других людей. Его окружало ровное безмятежное море ночной равнины. Темнота. Если бы не дождь, здесь бы царила беззвучная, немая, невесомая тишина, восхитительная в своей упоительности.
   Он не думал ни о будущем, ни о прошлом, ни о том, что было, ни о том, что могло бы быть. Он слишком устал для этого. Он просто слушал разговор мокрых нитей дождя и смотрел, как по лобовому стеклу беззвучно стекают небесные слезы. Но небо продолжало плакать.
   Дождь не повышал голоса и продолжал делиться своими влажными секретами. Небо не опасалось, что тайны этого мерного разговора узнает кто-то еще - темнота накладывала обет молчания на случайного свидетеля их доверительной беседы. Однако свидетель невольно нарушил триумвират неба, дождя и ночи и заговорил с ними ударами своего сердца. Ему показалось, что он заговорил с ними на одном языке - языке трепетных оттенков и живых полутонов эмоций и чувств.
   Постепенно боль стала отступать. Темнота словно заговаривала ее и гнала прочь, сжигая за ней все те мосты, которые боль перебегала.
   Немой разговор принес внезапное облегчение. "Все эти человеческие, на самом деле, сиюминутные проблемы не важны, - поведал дождь. - Они не имеют значения". "А что тогда имеет?" - отозвалось сердце. "Только то, что вечно", - ответил странный собеседник. "Но проблемы как раз и вечны!" - "Ничуть. Это только и просто так кажется. Вечны не сами проблемы. Вечно ваше, человеческое, представление о них, о их нерушимости". - "Но многие проблемы имеют решения и порой весьма элементарные!" - "Именно поэтому проблемы и не вечны..."
   Что это? Что это - бред или просто сумасшествие? А разве мне грозит сумасшествие? Вряд ли, ведь меня и так считают ненормальным... Это просто адская усталость, равнодушная усталость, усталость, которая незаметно копится неделями, месяцами, а потом обрушивается на тебя градом тяжелейших камней в тот самый предательский момент, когда ты наиболее уязвим.
   Он протянул руку и включил радио. Бессмысленная болтовня какого-то идиота ди-джея буквально ворвалась в салон. Эрик поблуждал по станциям. Быстро менялись ярко светившиеся в темноте зеленые цифры, показывавшие координаты радиостанций. Джаз, блюз, рок, классика... Но это многообразие музыкального мира не задевало ни одной из струн души.
   - "Вот и осталось лишь снять усталость..." - вдруг полился из динамиков хрипловатый голос, певший по-русски. Завораживающе-медленная мелодия зазвучала в унисон с настроением. Лешкина станция: русская речь и русская музыка 24 часа в сутки. И как ему это удается?!..
   - "И этот вечер мне душу лечит..."
   В унисон... Одни и те же актуальные ноты. Он сделал погромче, закрыл глаза и запрокинул голову на подголовник, окунувшись в слова этой песни, в ее мелодию всем своим существом. Музыка заполнила собой весь салон автомобиля.
   - "Зеленоглазое такси. Притормози, притормози... Ты отвези меня туда, где будут рады мне всегда..."
   Всегда рады... Как хорошо, когда у тебя есть место, где тебе всегда, без исключений, в любой день рады. Как хорошо...
   - "Там и не спросят, где меня носят. Там, - я-то знаю! - все понимают".
   Как это важно - когда тебя понимают. И, главное, как это необходимо. Необходимо каждому. Даже тем, кто никогда не совершает ошибок. А разве есть такие?..
   Он не слышал, как сзади притормозила какая-то машина. Его не потревожил свет фар, разорвавший окружавшую его ночь. В тот момент не существовало ничего, кроме этой песни о такси и голоса неизвестного ему певца.
   Свет фар деловито выхватил из темноты мокрые номера черного джипа и наклеенное рядом предупреждение - "Если вы читаете то, что здесь написано, - значит, вы подъехали слишком близко". Хлопнула дверца. Свет ручного фонарика упал на дорогу. Женщина-полицейский, в накинутом поверх формы дождевике, улыбнулась - эту надпись она уже видела. Правда, это было, по крайней мере, год назад. Интересно только, помнит ли ее хозяин этого шикарного внедорожника?..
   Она прошла вдоль машины, слыша глухие музыкальные аккорды. Луч фонаря упал в салон. Хозяин открыл глаза, протянул руку и сделал радио потише. Она постучала в стекло, и оно тут же опустилось.
   - Ну и скажи мне, почему ты так любишь стоять на обочинах? - она выключила фонарь - света фар патрульной машины вполне хватало.
   - Наверно, потому, офицер, что там меня находите только вы, - он узнал ее, несмотря на то, что видел ее всего раз в жизни и даже не знал ее имени.
   - Что поделать... Хай-Корд - город маленький, - с твердых широких полей ее форменной шляпы стекали струйки дождевой воды. - На этот раз один? - она заглянула в салон. - В прошлый раз, помнится, на соседнем сиденье спал напарник. Он выбрал странное место для ночлега.
   - Ему было не до того. У него тогда отец умер.
   - Ну а сейчас? - она не спускала с него спокойного взгляда. - У тебя такой вид, будто и сейчас кто-то умер.
   - Я... умер... - сорвалось вдруг с языка. Неожиданно ему захотелось поделиться с ней, с совершенно незнакомым ему человеком, всем, что наболело, всем, что сейчас искало выхода.
   Она покачала головой:
   - Нет. Не болтай глупостей. Это твое звание "Специальный агент" умерло. И всего лишь. Я бы не стала утверждать, что это - самая страшная потеря. Потерять себя, перестать быть собой - гораздо страшней.
   - Откуда вы знаете? - он испуганно глянул на нее. - Про весь этот мой... рок-н-ролл?..
   - Прочитала в вечерних газетах.
   - В газетах?.. Значит, они уже известили общественность...
   - Известили. И это только их первый выстрел. Дальше будет хуже.
   - Я знаю...
   - Я думаю, ты знаешь еще кое-что.
   Он вопросительно посмотрел на нее.
   - Проиграть можно кому угодно, но только не этим скотам.
   Он глянул мимо нее прямо в черноту равнины. Разбиваясь об асфальт, шуршал дождь. "И я как будто странник по этой жизни странной", - донеслось из динамиков и, поднявшись к небу, растаяло в холодном воздухе. - "Астральный мир планет, которых больше нет".
   - Офицер, скажите... У вас есть сигарета?
   - Я не курю, но у напарника должны быть. Подожди...
   У напарника действительно оказалась пачка красного "Марлборо". "Иди в страну "Марлборо"!" вспомнился сразу рекламный призыв. К черту рекламу! Внутри неясно шевельнулась проснувшаяся злость - плавно, лениво потянулась, щелкнула зубами и угрожающе зарычала. Чертовски приятный звук...
   - Ты знаешь, что эта страна тратит миллионы на борьбу с курением? - скептично поинтересовалась она, наблюдая за ним. Она видела, что в его жестах нет скользящей неуловимой уверенности, когда он брал из ее рук сигарету и зажигалку.
   - Тратит она... Как же... А сколько она на этом зарабатывает?
   Он зажал сигарету губами и чиркнул огоньком газовой зажигалки. Кстати, а как прикуривают-то?.. Наверно, надо как-то воздух через сигарету в себя втянуть... Он поднес огонек к кончику сигареты и попробовал, руководствуясь инструкцией, прикурить.
   Дебют прошел с оглушающим успехом. Дым тугим непробиваемым штопором воткнулся в горло, сжал, словно в кулаке, и обрушился в беззащитные легкие.
   Судорожно кашляя и давясь дымом, дебютант буквально вывалился из джипа на свежий воздух. Сигарета, зашипев, утонула в ближайшей луже.
   - Нет, с тобой не соскучишься, - сообщила офицер, поднимая с дороги зажигалку. - От души затянулся. Ведь видно же, что курить не умеешь. Так зачем надо было это делать?
   - Надо... - прохрипел он между двумя приступами кашля. - Это терапия...
   - Какая еще терапия?
   - Шо... - он снова закашлялся. - Шоковая.
   Этот метод вкупе с холодным отрезвляющим дождем сработал на ура. В голове сразу же что-то прояснилось, сознание стало кристальным чистым. Купер разогнулся, сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Шумный выдох очистил легкие от последних сгустков удушливого сухого дыма.
   - Давай, садись в машину, - посоветовала офицер. - Пока не промок окончательно. Езжай домой и хорошенько выспись.
   - Да, толковый план, - одобрил он. - Ведь завтра снова в бой.
   - Именно... - кивнула она и протянула ему руку. - Давай, удачи тебе.
   - Спасибо, - он с удовольствием обменялся с ней рукопожатием.
   Она вернулась в машину, где ее ждал напарник, и патрульный автомобиль уехал, унося с собой свет. Все вокруг снова погрузилось в ночь.
   Эрик забрался в джип. Хлопнул тяжелой бронированной дверцей. Завел двигатель. Включились фары. Наклонил голову на бок, улавливая интонации голоса мощного сердца машины, и прислушался к радио:
   - "Бывают дни, когда опустишь руки. И нет ни слов, ни музыки, ни сил..."
   Он посмотрел на капли дождя, косо резавшие воздух в свете фар, и, положив руки на руль, уткнулся в них подбородком.
   - "И я хотел идти, куда попало. Закрыть свой дом и не найти ключа..."
   Возникло почти мистическое ощущение какой-то странной, немного пугающей предопределенности.
   - "Испить меня никто не мог заставить молчание - начало всех начал..."
   Словно Лешка на расстоянии чувствовал его настроение. Будто ди-джеи на его станции специально ставили такую музыку.
   Кто знает?.. Может, так оно и есть?..
   - "Но если плечи песней мне расправить, как трудно будет сделать так, чтоб я молчал!.."
   Едва прозвучали эти слова, как он медленно выпрямился и в упор посмотрел на зеленые цифры радио. Разве... разве бывает такое?..
   - "Я в сотый раз опять начну сначала, пока не меркнет свет, пока горит свеча..."
   Он закрыл лицо ладонями, потом резко опустил руки и расправил плечи. Да, именно... Молчать вы меня не заставите!
   Захотелось немедленно вернуться домой, к Глории... И зажечь десятки свечей. Огромное, неисчислимое количество свечей. Чтобы не было больше мрака и тьмы! Чтобы был свет.
   В голове как-то жестко, твердо, дробно, по-русски застучало: "Я жив - снимите черные повязки". Откуда это и кто автор этих строк, звучавших призывом?.. Да и важно ли это? Наверно, важно, но сейчас гораздо важней другое...
   Да, я жив. Жив!
   Слишком рано вы меня похоронили.
  
  
  
  
   ЕГО ШТАТОВСКУЮ принадлежность мама вычислила сразу же. И речь не шла просто о стране. Тут по произношению любой дурак разберется. Она с точностью ворошиловского стрелка угодила прямо в "яблочко".
   - Эрик, вы из Техаса? - спросила она по-английски.
   - Да, из Далласа. Это вы по протяжному произношению определили?
   - Я бы сказала, по певучему. Мне всегда нравился этот акцент. Есть в нем что-то обстоятельное... Ну а, судя по технике, работаете фотографом?
   - Не совсем. Скажем так, я фотограф, у которого имеется диплом журналиста. Или журналист, который умеет и фотографировать. Полный боекомплект. Сейчас аккредитовали в России. "Associated Press".
   - Короче, сослали его в ссылку, - расшифровал Леха. - Декабрист он. Причем самый что ни на есть настоящий - хочет попасть в Сибирь и непременно зимой. Вот надо ему на собственном опыте убедиться, что там действительно жуткие морозы. Короче, отчаянный малый! А вообще, чего тут удивляться - его предки, между прочим, отсюда. И не просто из России, а из самого Питера. Так что человек домой вернулся.
   - Не боитесь? - улыбнулась мама.
   - Чего? - не понял Купер.
   - России.
   - А надо?
   Мы с Лешкой весело захохотали. Бим, сидевший под столом, за которым мы перекусывали, радостно залаял.
   - Тетя Настя, - снова заговорил Лешка, - Эрик сюда не просто работать приехал. Он за одно хочет и русский выучить. Так что, давай, переходи на великий и могучий. А до начала его работы у него еще месяц, поэтому, покамест, он на каникулах. Каникулы в Простоквашино...
   - Так, значит, мы коллеги?
   Даже не знаю, почему я так удивился. Хотя, нет, знаю. Все дело было во взгляде. Такой взгляд я уже встречал, и неоднократно: внимательный, изучающий и в то же время настороженный, словно человек постоянно кого-то ищет. Как правило, такой взгляд принадлежит тому, кто имеет непосредственное отношение к милицейской работе. В случае с Купером - к полицейской. Поэтому я сразу же подумал, что он коп. Но тогда при чем здесь фотоаппарат?.. А теперь вот еще и журналистика... Ох, что-то тут все же нечисто! Ох, я еще Леху за жабры пощупаю...
   - Вроде так получается, - он кивнул. - Сложно поверить. Я не похож на журналиста.
   - Пожалуй... - согласился я, украдкой разглядывая его и пытаясь найти подтверждений своей "полицейской версии".
   Ни черта у меня не получилось! Ну и что, что взгляд? Подумаешь, настороженный. Одного взгляда не достаточно. А так он ни только на журналиста не похож, он и на полицейского не похож! Может, он все же фотограф?.. Какое-то шестое чувство настойчиво нашептывало мне, что есть в нем что-то, что он тщательно прячет ото всех, кроме Лешки. Мне жутко хотелось проникнуть в эту тайну, но я прекрасно понимал, что не имею на это никакого права. И еще одно я понял тоже совершенно точно - кого угодно Купер так запросто к себе не подпустит.
   Мне приходилось сталкиваться с тайнами, секретами и непонятными вещами и чем туманнее и страннее казалась загадка, тем сильней ее хотелось разгадать. Аж до раздражающего зуда в пальцах. Вот и сейчас мне хотелось найти объяснение его легкому, едва заметному прихрамываю и тонкой горизонтальной полоске ранней седины над правым ухом. Издалека казалось, будто кто-то в шутку небрежно черканул по его черным волосам мелом. Вблизи же, странное дело, этот серебряный мазок был и вовсе не заметен. Эту его особую примету я обнаружил только, когда он снял кепку. Самое примечательное, что больше в его гриве не было ни единого седого волоска.
   Впрочем, причину прихрамывания я выяснил довольно скоро.
   - Что случилось? - спросил я у него, помогая затаскивать багаж в дом. - Ногу кроссовком натер?
   - Натер? - переспросил он, и я понял, что это пока новое для него слово.
   - Ну... прихрамываешь... Обувь неудобная?
   - Нет, это не обувь, - он поднимался вслед за мной на второй этаж по широкой деревянной лестнице. - Это, скажем так, спортивная травма.
   - Что за спорт? Американский футбол?
   - Нет, хоккей на льду.
   Ну все. После этого я понял - определенно, он нравится мне все больше.
   Мама зря переживала насчет его гастрономических пристрастий. Он запросто перекусил с нами тем, что Бог послал, и в два счета разделался с тарелкой вареной картошки с отбивной и маринованными грибами. Правда, этими двумя блюдами меню вовсе не ограничивалось, но я уже не помню, что там мама еще наготовила. А вот от вина он отказался самым категоричным образом, однако все же согласился пригубить, когда понял, что мы вообще-то не из тех русских, кто напивается по поводу и без. Кроме того, выпить в честь приезда и за знакомство было делом элементарных вежливости и уважения традиций.
   - Вы ничего такого не подумайте, - объяснил Лешка. - Это просто у Эрика принцип такой.
   - Что за принцип? - полюбопытствовала мама.
   - В любой пьяной компании должна быть одна трезвая голова, - произнес Купер, удивительно ловко расправляясь с окончаниями в такой достаточно сложной фразе. - И я предпочитаю, чтобы эта голова была моей.
   - Отличный принцип, - одобрила мама. - Но, поверьте, даже в России есть абсолютно непьющие люди.
   - И я так думаю, - сказал он, прищурившись на бокал с красным вином. - Есть еще одна причина... Я не понимаю красоты всего этого. Мне все вина, как и прочий алкоголь на один вкус.
   - Кстати, насчет непьющих... Вот мы со Стасом, например, - вставил Леха, и мама улыбнулась. - Стаса, скажем, пьяного в дребодан можно видеть вообще только раз в год. В День десантника.
   - Ну тогда это уже не совсем "абсолютно непьющий", - совершенно резонно заметил Эрик.
   - Это не я, - запротестовал я.
   - Что, пьешь не ты? - физиономия брата расплылась в глумливой ухмылочке. - А-а, это твои друзья-сослуживцы, наверно, насильно в тебя огненную воду вливают, да? Ну и потом, конечно, надо принять на грудь, после того, как искупаешься в фонтане.
   - Это что, такая традиция? - Эрик проявил непосредственный интерес к празднованию Дня десантника.
   - Да, что-то вроде того, - хмыкнул Лешка. - Наши десантники отмечают свой профессиональный праздник только в парках с фонтанами. Там они, мягко выражаясь, слегка нетрезвые любят подраться и поплавать массово в фонтанах. Идеальным местом для них был бы, пожалуй, Петергоф, да только их туда не пускают.
   - Слушай, ну хватит человека-то пугать! И вообще я тебя как-нибудь возьму с собой на это празднование и посмотрю, как тебе, удастся или нет отвертеться от рюмки, - пригрозил я ему. - А станешь отнекиваться, тебе скажут, что ты предатель и вообще в десанте тебе не место. Так что... пить все-таки приходиться. А веду я себя прилично - потом тихо прихожу домой и спать ложусь.
   - Да-а, - протянул Леха все с той же ухмылкой, за которую, будь он мне чужим, я давно бы его удавил, - тихо он спать ложится, как же. Тетя Настя, с какой он там песней в прошлом году домой заявился? Что-то вроде "Пусть бегут неуклюже", да?
   - Нет, ребенок, - она была готова рассмеяться, - "Чему учат в школе".
   - О, гениально! - Алешка вздернул вверх указательный палец. - Вот чему у нас учат в школе!
   - "К четырем прибавить два, по слогам читать слова" учат в школе, - просветил я его, процитировав эту песенку. - А еще "рисовать квадрат и круг, находить восток и юг".
   - Богатая программа, - кивнул Лешка и подмигнул другу: - Эрик, ты не подумай - школы у нас вроде еще ничего, хотя и говорят, уровень образования все снижается.
   - А еще там учат "вычитать и умножать, малышей не обижать". Так что, давай... Маленьких, то бишь, меня не обижай...
   - Ага, хорош малыш. Руку иногда так стиснет, что сломает - не заметит.
   Потом мама, убрав грязные тарелки, поставила на стол плетеные корзиночки с домашними пирожками и чашки. И тут Купер удивил меня опять, отказавшись от кофе и попросив чаю.
   - Черного или зеленого? - уточнила мама.
   - Можно зеленого, если только это не жасмин, а мята.
   - Я думал, это у американцев в крови, - заметил я, - пить черный кофе. По крайней мере, я, когда в Америке был, там только кофе и пили. "Эспрессо" или как оно там называется... Вон хотя бы Леху взять - он же чай вообще не пьет.
   - Не заливай, - тут же возразила оклеветанная сторона. - Я пью чай, но только редко. От случая к случаю.
   - А я черный кофе не пью, - вставил Эрик. - Только "каппучино". Или еще, но крайне редко - растворимый с молоком.
   - А почему? - спросила мама, наливая ему мятного чая.
   Он на мгновение запнулся, словно подыскивая слово, а потом исчерпывающе пояснил:
   - Мне вкус не нравится. Слишком... bitter. Как это по-русски?..
   - Горький, - ответили мы втроем в один голос.
   Хм, горько... Меня так и подмывало спросить: "А с сахаром не пробовал?.."
   После того, как мы подкрепились, мне удалось изловить Алешку в темном углу под лестницей. Он как раз собирался показать Куперу дом - начиная с тира под землей и заканчивая чердаком, где он намеревался разместить своих голубей.
   Видимо, у меня на физиономии было написано все, за чем я к нему явился, поэтому он только негромко, но твердо заявил:
   - Стас, придется подождать. Но когда время придет, ты получишь ответы на все свои вопросы.
   - Лешка, погоди... Я просто хочу самого себя успокоить... Он мне нравится, понимаешь? Очень нравится. Поэтому не хотелось бы разочароваться.
   - О, не боись, это тебе никоим образом не грозит. Ты мне еще спасибо скажешь за то, что я Купера сюда притащил.
   - Вполне возможно. Ты только скажи... Я надеюсь, он не преступник какой-нибудь?
   - А что? Думаешь, два нехороших парня под одной крышей - это уже перебор?
   - Да ну тебя! Дурака...
   - Короче, Стас... Не надейся, - Лешка улыбнулся с веселым лукавством. - Он хуже, чем просто преступник.
   - Террорист?! - боюсь, я вел себя как самый последний идиот.
   - Почти. Он государственный преступник, - ударение звонко упало на определение "государственный".
   Он хлопнул меня по плечу и двинулся в сторону кухни.
  
  
  
  
   ПО НАЧАЛУ ВСЕ было спокойно и тихо. Так тихо, и так спокойно, что Алексей решил, что слишком уж перестраховался. Если так - то очень хорошо, значит, все скоро закончится.
   И тут все только и началось.
   Подробнейшую информацию, ничуть не хуже той, что хранится в компьютерной картотеке управляемого им учреждения, о директоре ФБР Алексей получил через двое суток. Он боялся, что что-нибудь может случиться с Эриком именно в эти два дня.
   Но пронесло. Слава Богу, пронесло.
   Теперь Дедиков знал о директоре действительно все: что он ест, что пьет, в какие магазины ходит, какой зубной пастой пользуется, какие газеты читает, с кем общается, во сколько выгуливает своего ротвеллера по кличке Бинго ( пять лет, куплен в таком-то клубе за такую-то сумму ), какие цветы покупает жене, а какие - любовнице... Нескончаемое количество фактов, вплоть до графологического анализа его почерка и марки любимого крема для обуви.
   Господи, и как только Мишке это все удается?! Впрочем... что такое элементарный сбор информации для бывшего гэбешника?.. Да при наличии самой современной техники. Я вас умоляю...
   К его услугам Дедиков прибегал крайне редко, только в особых случаях, и платил за это огромные деньги. Однако он знал, что это того стоит на все 150 процентов. Миша-КГБ был чем-то вроде его личного информационного центра. Казалось, что он знает все и обо всех, а если не знает, то будет в курсе за предельно короткие сроки.
   Эрик оказался прав - директор действительно водил дружбу с генеральным судьей. Вместе учились на юридическом в университете, вместе служили, вместе играли в теннис по выходным, вместе ходили в церковь... Во гады, они еще и в церковь ходят! Все вместе делают... Черт, может, они еще и спят вместе?.. Вот было бы здорово... Только не стоит обольщаться. Увы и ах - если этого нет в Мишкином отчете, значит, спят они каждый в своей постели.
   Алексей получал массу удовольствия каждый раз, когда обращался к Мише-КГБ. Он делал все ювелирно, классно, безупречно. В его досье, как сам автор называл свою работу, было все, вплоть до фотографий, вплоть до видеозаписей. Дедиков, отложив в сторону кассету, внимательно изучил черно-белые снимки. На одном из них были как раз запечатлены двое неразлучных друзей. Ну, сволочи, крайне неприятно с вами познакомиться. Но ничего, как-нибудь да переживу... А Купера я вам не отдам. Слишком многого хотите.
   Его так и подмывало позвонить директору домой и четко произнести в трубку:
   - Я могу убить тебя прямо сейчас. Но пока - не стану.
   То-то бы он забегал! Стал бы выяснять, откуда звонок, да кому принадлежит телефон, да кто это вообще посмел замахнуться на святое!
   Но это слишком опасно, даже если звонить с автомата откуда-нибудь из Канады. Домой вообще звонить нельзя, на мобильный тоже. И тем более не в контору. Мы сделаем иначе. Надо аккуратно толкнуть его в спину, когда он будет наиболее уязвим. А наиболее уязвим он только, когда посещает свою любовницу. В открытую узнавать ничего не сможет, а если попытается, его тут же спросят: "А что это ты так печешься об этой дамочке? И вообще - что это ты у нее делал в столь поздний час? А жена в курсе?.." Ну, конечно, обманутая супруга не в курсе, что ее дражайший муж ищет развлечений на стороне да еще в столь, в принципе, почтенном возрасте.
   Вот где его можно прищучить! И тогда его собственные проблемы отвлекут его от Эрика. Только торопиться не надо. Но и опоздать нельзя.
   Однако Алексей все же чуть-чуть опоздал.
  
  
  
  
   ЕГО РАЗБУДИЛ крик петуха. Звук был новый, свежий, непривычный, и он почему-то порадовался его звонкости и непринужденности.
   Эрик открыл глаза и увидел над собой достаточно высокий потолок, обитый аккуратными деревянными рейками. Дерево - отличный материал, он наделяет дом душой и уютом. Лешка учел это, когда строил этот дом.
   Что-то его удивляло. Сейчас, именно в эту минуту. Что же?.. Мы, вроде, люди привычные, и в последнее время удивлялись - так, по-настоящему, - крайне редко... Так что же удивляет? Он потер пальцем висок и вдруг понял - он спал. Спал всю ночь напролет, причем так крепко, как уже давным-давно не спал. И, что было вдвойне странно и удивительно, он совершенно спокойно спал в незнакомом месте. А думал, что и глаз не закроет, и станет коротать одну из многих бесконечно длинных ночей в хорошо знакомой компании, где есть место только для двоих - для него и для его бессонницы. Что поделать, бессонница - один из обязательных симптомов болезни, которой медики дали страшно-звучное название "военный синдром".
   Но пришла ночь и обнаружила - его нет, осталась только бессонница. "Военный синдром" сдавал свои позиции и медленно отступал вглубь пережитых за всю жизнь, исчезающих кошмаров. А он спал, дыша ровно и неслышно и не видя никаких снов. И теперь, проснувшись от крика петуха, он чувствовал себя как никогда отдохнувшим.
   Он сделал глубокий вдох и вдруг понял, что на нем что-то лежит. Даже не "что-то", а "кто-то", ибо это небольшое по размеру существо было теплым, из плоти и крови. Он приподнял голову и с удивлением обнаружил, что на животе у него, уютно свернувшись калачиком, спит черный кот. А под боком, негромко сладко посапывая, расположился Бим. Глаза у пса были закрыты, и он во сне легонечко подрыгивал лапами. Снится что-то, видимо... Наверно, за кем-то гонится... Интересно, а как там Шеп? Вот, бедняга, страху-то натерпится в своем путешествии через океан.
   Он с удовольствием потянулся, и кот медленно сполз с его живота. Тут же поднял голову, посмотрел на свою подстилку с подогревом пронзительными зелеными глазами, мотнул головой и мягким, предельно тактичным, скользящим движением вернулся на прежнее место, ненавязчиво напомнив, кто в доме хозяин. Бим зарычал во сне и перевернулся на спину.
   Купер изумленно приподнял бровь, глядя на кота, снова, как ни в чем не бывало расположившегося у него на животе. Как там его звали?.. Какое-то такое странное для его слуха имя. Что-то напоминающее слово "бакс". Только вроде какое-то уменьшительно-ласкательное, с каким-то забавным суффиксом... Какие там суффиксы-то бывают?.. "Чик", "ик", наверняка еще что-то... Только что-то в голову больше ничего не лезет... Ладно, попробуем эти два варианта. Баксчик...
   - Баксчик, - попробовал он произнести такую кличку вслух и чуть не сломал язык.
   Что-то это как-то совсем не напоминает русское слово... Значит, есть еще вариант "баксик".
   - Баксик, - продублировал он вслух.
   Это уже лучше. Но все равно чего-то еще не хватает. Должен быть еще какой-то звук, какая-то буква... Кличка звучала раскатисто, напоминала голос хорошего двигателя. А!
   - Барсик! - победно выдохнул он, и оба его соседа тут же проснулись. - Баррррсик!
   Кот, услышав свое имя, приветственно мяукнул и изящно потянулся, но с живота так и не слез. Бим подполз поближе и лизнул его в щеку.
   Снова прокричал петух. Кстати, а сколько сейчас времени?.. Он посмотрел в сторону большого окна с широким подоконником. Ветерок легко играл безупречно чистыми тюлевыми занавесками. Если судить по интенсивности солнечного света, то, похоже, что на подходе полдень. Биологические часы пока никак не желали работать в российском режиме.
   Хм, в российском... Может, пришло время подвести некий итог?.. Итак, мы в России. Занесла судьба на родину великого легендарного советского хоккея и не менее великого автомата Калашникова. Россия вообще родина многих великих людей с величайшими, навсегда оставшимися в мировой истории, именами. Не самый плохой вариант. Да и претензий у него никаких - наоборот, он всегда хотел побывать в стране, про которую еще Бисмарк сказал: "Никогда ничего не замышляйте против России, потому что на каждую вашу хитрость она ответит своей непредсказуемой глупостью". Кроме того, Лешка как-то сказал ему: "Ты похож на Россию. Вы одинаково непонятны и непостижимы для американцев". Ну как после такого можно было не поехать в самую большую страну мира?
   Он пока не чувствовал этой страны, не знал, чем она живет, чем дышит, о чем мечтает, на что надеется, во что верит... Но почему-то был уверен, что ему она понравится. Странно, а почему тогда на ум пришел афоризм именно "Железного канцлера"?
   Ему еще только предстояло познакомиться с Россией, чтобы понять для самого себя, разобраться, почему именно эта страна так тревожит умы и сердца совершенно разных людей по всему свету. Чем она околдовывает и привораживает?
   И еще этот город... Санкт-Петербург. Это, конечно, не тот Петербург, в котором жил фантазией Марка Твена Том Сойер. И не тот город, что существует в Америке сейчас - классический город небоскребов, где очень хорошо знают о Петербурге российском и считают свой город его младшим братом. Да удивительно ли это, если учитывать, что к созданию "американского брата" приложил руку и русский? И назвал его в честь тогдашней российской столицы.
   Санкт-Петербург... Город, с которым он был заочно знаком, благодаря Лешке, фотографиям, книгам и телевидению. Город, откуда родом были его предки. Однако Лешка сразу же довольно жестко поставил ультиматум: "В Петербург я тебя не пущу до тех пор, пока не удостоверюсь, что ты будешь говорить с ним не одном языке". Подсознательно Эрик чувствовал - Алексей очень хочет, чтобы он полюбил этот город. Полюбил так, как любит его сам Лешка. И для того, чтобы заговорить с этим городом на одном языке, надо, просто необходимо познать этот язык, - язык его предков, - в совершенстве. Так что Россия нам страна не чужая...
   Купер осторожно принял сидячее положение, и Барсик сполз на Бима. Собака тут же толкнула его носом, кот в ответ снова мяукнул и посмотрел на Эрика.
   - Все, хозяева, что-то мне подсказывает, что давно пора вставать.
   Он вылез из-под одеяла, коснулся ногами мягкого тонкого ковра и обвел комнату взглядом. Светлая деревянная мебель, в тон им подобранные ночные занавески, теплые оранжево-коричневые обои, несколько милых акварельных пейзажей на стенах... Комнату наполняли спокойствие и тепло, а в воздухе витал приятный запах мяты. Несмотря на то, что она долгое время, как, словно извиняясь, пояснила вчера Анастасия Александровна, стояла нежилой, в комнате ничто не указывало на запустение и заброшенность.
   - А-нас-та-си-я А-лек-санд-ров-на, - тут же произнес он вслух и вздохнул. Длинновато...
   Впрочем, она просила не стесняться и звать ее просто "Анастасия". Либо, если ему больше нравится такой вариант, "Настасья Санна". Он немного подумал и решил, что "Анастасия" слишком красивое, звучное имя, чтобы его урезать и преобразовывать. Поэтому он объединил оба варианта и решил, что будет звать хозяйку "Анастасия Санна". Не слишком официозно, вполне уважительно и позволительно по-дружески.
   Он протянул руку и потрепал своих нежданных соседей. Интересно, когда они успели придти? Когда он ложился спать, их и духу тут рядом не было. Что поделать - хозяева. Он встал и пошлепал в душ.
   Лешка со Стасом вчера рассказали, что Анастасия Санна живет здесь круглый год и в Питер (как здесь довольно фамильярно принято называть Петербург) выбирается только, когда каким-нибудь особенно важным туристам требуется переводчик. Сокращенное название вызывало у него пока что только одну ассоциацию - с весьма распространенным мужским именем. Отец Стаса, капитан судна торгового флота, в данный момент находился где-то в районе Аргентины и домой ожидался самое раннее только через 2 месяца. Вот так и есть - тех, кто по-настоящему любит море, дома не застать.
   - My bonnie is over the ocean, my bonnie is over the sea, - ассоциативно продекламировал он, стоя под тугими струями теплой воды. А говорят еще, что в России теплой воды нет... Вот, течет же...
   Вдруг он вспомнил, что не занимался еще ежеутренней, обязательной с недавних пор артикулярной разминкой. Непорядок...
   - Ваше высокопревосходительство, - храбро бросился он на осаду тренировочных редутов и заплутал где-то между "пре" и "хо", потому как в рот тут же попала вода, и "восходительство" утонуло где-то в теплых потоках. Купер выплюнул воду с булькнувшими остатками "ходительства", наклонил голову и взялся за длинный, строгий чин по второму кругу. Штурм прошел успешно, и он, вдохновленный удачными начинаниями, кинул следующий шар:
   - Дезопри... Черт! Дезопри... Тьфу! Де-зо-пси-ри-бонуклииновая кислота. Good!
   Вот словечко так словечко... А ведь как хитро научилось маскироваться или, как говорят русские, валенком прикидываться - ДНК. Коротко, общеизвестно и совершенно непонятно всем, кроме специалистов.
   Выбравшись из душа, он яростно растерся пушистым махровым полотенцем и, стянув его с головы, глянул на отражение своей физиономии в зеркале. Господи, ну и рожа... Мокрые, коротко стриженные черные волосы перьями торчат в разные стороны, вокруг глаз залегли тени, на щеках проступила щетина, сами щеки ввалились... Хорош, красавец, первый раз в стране. Как только люди в разные стороны не разбегаются... Если в этой роже и есть что-то выдающееся, так это безусловно скулы - вот они выдаются хоть куда.
   Он вернулся в комнату, оделся и отыскал в спортивной сумке бритвенные принадлежности. Потом посмотрел, что делают кот и собака. Бим уже успел забраться на подоконник и теперь с сосредоточенным видом смотрел в окно, а кот, лишившись живой подстилки, привольно развалился на подушке.
   - Бимка, смотри не свались, - он легонько ткнул спаниеля станком в черный блестящий нос. - Второй этаж все-таки...
   Дом снаружи казался не таким уж большим. Два этажа, чердачное помещение, оригинальное архитектурное решение... Но под этим домом обнаружились небольшой спортзал с энным количеством тренажеров и - главное! - тир.
   - Тут, во-первых, под землей, а, во-вторых, звукоизоляционные материалы, - пояснил Лешка, показывая это великолепие. - Так что палить можно до тех пор, пока не оглохнешь, наверху все равно никто не услышит.
   Эрик все ждал, что где-то тут же по соседству со спортзалом обнаружится и сауна, но хозяин дома только презрительно фыркнул:
   - Какая, к черту, сауна?! Я в саду баньку организовал! Настоящую, русскую, с веничками!
   - С веничками?.. Ведь баня, это там, где моются?
   - Ага, приблизительно так...
   - Так зачем тогда там веники? Это же то, чем подметают пол.
   - А-а... Есть на этом свете что-то такое, чего даже ты не знаешь, - хитро улыбнулся Алексей. - Вот акклиматизацию пройдем, и я тебе объясню, зачем в бане веники.
   Потом, когда они вышли в просторный сад, он показал Куперу баню, и тот обошел вокруг маленькой деревянной избушки с двумя небольшими окошками. Пожал плечами и заглянул вовнутрь. В первой небольшой комнатке, которая называлась "предбанник", стоял стол и две скамейки. Стены украшали те самые пресловутые веники. На столе, гордо выпятив крутые блестящие бока, красовался небольшой пузатый бочоночек на ножках, с кривым носиком и с крышкой, похожей на корону. Эрик знал, что эта вариация на тему электрических чайников называется самоваром.
   Во второй комнате, носившей название "парилка", размещалась средних размеров печка, а рядом с ней была навалена груда камней. Тут же наблюдался и резервуар с водой. Купер незамедлительно опустил в воду кончики пальцев. Чуть-чуть теплая... Он прошелся взглядом по деревянным то ли полкам, то ли скамейкам, в два этажа расположившихся вдоль одной из стен. В углу, сложенные один в один, стояли тазики. Здесь приятно и совершенно непривычно пахло чистым деревом, дымком и неожиданно эвкалиптом.
   - Ну, что скажешь? - спросил Алексей, наблюдавший за ним с лукавым любопытством.
   - Ну... На камеру пыток вроде не похоже... - Эрик вышел на улицу и прикоснулся к цельным бревнам, из которых была построена баня. Дерево было гладким-гладким, будто отполированным миллионами других прикосновений. - Лешка, а почему еще говорят, что дом не построен, а срублен? Рубят ведь деревья?
   - Совершенно верно. Раньше русские дома, избы, строили вот как и эту баньку, из цельных стволов опять-таки срубленных деревьев. И строили, из инструментов используя только топор. Никаких гвоздей, заклепок и прочих достижений цивилизации. Из этих бревен избы складывали ну как... конструктор, скажем. Вырубали выемки, чтобы одно бревно идеально состыковывалось с другим. Глазомер должен был быть безупречным, ведь линеек никаких не было. Вот отсюда и пошло - срублен.
   - И все только топором?! - не поверил Купер, зачем-то выдергивая кусочек мха из-под плотно пригнанных друг к другу бревен.
   - Только. В России и по сей день существуют такие умельцы, которые могут не только дом срубить, но и побриться топором. Это уже считается высшим пилотажем. Но именно с такими мастерами я и познакомился, когда они эту баньку строили. Да и дом тоже. Тетя Настя захотела, чтоб он был из бревен.
   Побриться топором... Ничего себе! До такого только русские и могли додуматься! Эрик повертел в руке собственную безопасную бритву и, уважительно покачав головой, намылил щеки.
   И вдруг, с улицы, через раскрытое окно, в комнату буквально ворвался еще один новый звук. Он затопил собой все пространство, звонкими, проникновенными волнами набежал на Купера и, коснувшись слуха, накрыл с головой.
   Рука, бритвой прочертившая на щеке полоску, медленно опустилась, и он обернулся на распахнутую дверь ванной комнаты. Странные звуки словно звали и притягивали. Он отложил бритву и вернулся в комнату. Растерянно остановился посередине и, наконец, подошел к окну.
   Звуки доносились откуда-то с лугов, лежавших вокруг. Он сел на подоконник, прислонился спиной к наличнику и прислушался к собственным ощущениям.
   Чистые, разноголосые звуки проникали в сердце, в душу, и, прожигая насквозь, моментально, незаметно и необратимо меняли там что-то. Высокие звонкие... Говорят легко и радостно, беззаботно, словно молодые сильные голоса. А вот низкий внушительный басок... Крепкий, серьезный, основательный, как наставник. Уже поживший и кое-что повидавший на своем веку. Его не проведешь, он совершенно точно знает, что в мире есть не только добро и радость. Он знает, что мир задыхается от грязи, мрака и зла. Однако точно также он отчетливо понимает - у этого несовершенного мира еще есть шанс на спасение.
   Звуки этих гудящих, твердых и одновременно бесконечно нежных, трогательных голосов касались тех струн, на которых играть имеют право только честные и искренние мечты и помыслы. Они завораживали проникновенно и мягко, просили хоть на минуту остановиться, умоляли вспомнить о тех, кого, может быть, все давно забыли. Они напоминали о Вечности, Вере, Надежде. Они растворяли в своей предельно простой, но такой необходимой красоте, такие понятия, как суета, спешка, бесконечная гонка...
   Впитывая, вбирая в себя, пробуя на вкус, смакуя эти звуки, он не услышал, как в дверь негромко постучали. В первые минуты он даже не заметил, как в комнату, так и не дождавшись ответа, вошел Алешка, да так и замер на пороге.
   Ветер дернул занавески, и Бим, повернув голову, завилял хвостом. Лешка подошел поближе и, погладив спаниеля, сказал:
   - Доброе утро. Вернее, уже почти день. Как спалось?
   - Леха, что это?.. - вместо приветствия тихо спросил Эрик.
   - Это?.. - он недоуменно прислушался. - Колокола на монастырской колокольне. Неужели ты никогда не слышал ничего подобного?
   - Подобного этому?.. Нет... - он медленно отрицательно покачал головой. - Никогда и ничего... М-да... "Никогда не спрашивайте, по ком звонит колокол. Этот колокол звонит по вам"...
   - Брось. Откуда этот пессимизм? Но звонарь у нас здесь хороший. С божьей искрой.
   - Лешка... Почему это нельзя сфотографировать?.. Как жаль! Боже мой, как жаль!..
   Еще несколько мгновений спустя колокола умолкли. Ветер разметал по лугам последние отголоски их песни, и Купер вздохнул:
   - Какой бесподобной, мимолетной красоты звук... Какой чистый звук... Здесь, - он приложил руку к груди, - что-то переворачивается и хочется плакать. Странно... Никогда такого не испытывал. Впрочем... Все это ужасно глупо звучит...
   - Для кого-то - может быть, но только не для меня, - осторожно признался Алексей. - Я, когда услышал их впервые, почувствовал то же самое.
   Эрик резко мотнул головой, словно прогоняя наваждение, встал на ноги и, глянув на друга, потер подбородок. На пальцах осталась пена.
   - Холера... я же так и не побрился... Да-а... Сильно впечатлился...
   Алексей уловил в его голосе легкую иронию, и сердце радостно екнуло. Но почти сразу же вернулось к прежнему размеренному ритму, отказываясь верить очевидному. Слишком давно в интонациях Эрика не мелькала ирония. Слишком давно в его голосе не мелькали вообще какие-либо эмоции, кроме отрешенности и саднящей грусти. Слишком давно Алексей не слышал его смеха. Слишком давно он не видел его замечательной мальчишеской улыбки. И этот Купер, что только что так внимательно слушал перезвон колоколов, не тот Купер, которого он знал там, за океаном. Но Алексей верил, надеялся, знал - пройдет время, и все вернется на круги своя. И любой другой вариант решения этой задачи его категорически не устраивал.
   - Давай... - произнес он, тоже тряхнув головой, - добривайся и спускайся вниз. Будет у нас завтрак на двоих в обеденное время. Тетя Настя напекла оладушек. О-о, они у нее просто божественные! А то смотрю, у тебя остались "чувства тонкие, едва определимые: то ли цветов-музыки хочется, то ли прирезать кого".
   - Замечательная фраза. Сам придумал или это цитата?
   - Цитата. А откуда, я тебе потом скажу.
   Алексей подмигнул ему и вышел из комнаты.
  
  
  
  
   ВСЕ ВОКРУГ БЫЛО завалено книгами. Энциклопедии, справочники, словари... На русском, английском, итальянском и испанском. Энциклопедии занимали больше всего места. Хоть и были представлены всего двумя изданиями: Большой Советской и Оксфордской.
   Алексей, запасясь терпением и горячим кофе, не отрываясь смотрел на совершенно новый мобильный телефон. Он напряженно ждал звонка. Ну, Эрик, ну и занесло же тебя на эту игру! Да лучше бы я тебе сам этот миллион дал! Тут же вспомнилась фраза из "Ивана Васильевича": "Берите. Государство не обеднеет". Он усмехнулся. Черт, но нервов все равно тратится, наверно, больше, чем при проворачивании какой-нибудь махинации.
   Когда звонили его старые, привычные телефоны, он срывал с них трубку и быстро бросал в нее в зависимости от номера по-русски, по-английски или по-итальянски: "Потом, потом! Перезвоню!"
   Наконец ожил "новичок". Он завибрировал, зажужжал и заморгал ярким глазом. Дедиков сделал вдох и снял трубку.
   После обмена несколькими фразами с ведущим, он услышал голос Купера:
   - Привет, Алекс!
   Алекс. Конспирируется. Даже, играя, начеку.
   - Привет! Что там у тебя? - быстро спросил он и вцепился в первый попавшийся том Советской энциклопедии. Удивительно, почему это Эрик не сразу задал вопрос? Время бы сэкономил...
   - У меня - последний вопрос. Но вообще-то мне помощь не нужна, я знаю ответ, - неожиданно сообщил Купер и спокойно пояснил: - Просто я позвонил тебе, чтобы сказать - я только что выиграл миллион.
   В первый момент Алексей ничего не ответил. Перед глазами стояла картинка - голубь взлетает высоко-высоко, а потом неожиданно, резко ныряет вниз. Ничего себе Эрик взлетел и нырнул... Неслабо...
   - Ого! - только и смог ошарашено гукнуть Алексей, и время, отведенное на подсказку, истекло.
   Сначала он не поверил, решил, что это очередной прикол. За Эриком это не заржавеет... А потом он понял - это действительно прикол, и как раз в стиле Купера.
   А спустя 2,5 часа ему позвонил Миша-КГБ. Он позвонил на мобильный, и это означало только одно - разговор срочный и не терпит отлагательств.
   - Слушай, он просто молодца! - весело сказал Миша. - Он "лимон" выиграл. Все пятнадцать вопросом отщелкал как орешки, у ведущего даже не было времени сделать умное лицо. А выигрыш он, кстати, на имя жены оформил.
   Потом он в один миг стал серьезным:
   - Алеш, я не знаю, во что впутался наш новоиспеченный миллионер, но только директор, видимо, его точно не любит.
   - Что случилось? - внутри все моментально похолодело. Самое плохое мозг предполагать отказывался наотрез, но картинку выдал - все тот же голубь. Однако расстояние он не рассчитал и нырнул слишком глубоко. Разбился...
   - Минут пять назад его не очень аккуратно и совершенно бесцеремонно оглушили, упаковали в белый микроавтобус "форд" и увезли пока что в неизвестном направлении. Но вряд ли они везут его в Хай-Корд.
   - Что?! Где же были твои ребята?! Куда они смотрели?!
   - Монте Кристо, не ори, - уравновешенно осадил его Миша. - Сейчас эти ребята сидят на хвосте у "форда". Купер был под присмотром даже в студии, во время игры.
   - Да... Извини, Михал Львович, сорвался... - сипло сказал Дедиков. - А что Роделло? Они же вдвоем ездили...
   - Роделло тоже досталось. Его так и оставили лежать в бессознательном состоянии прямо посреди улицы. Что с ним сейчас - понятия не имею. Ребята сразу же в автобус вцепились мертвой хваткой.
   - Ты, кажется, сказал "директор"? - Алексей заходил по комнате туда-сюда. - "Микроб" федеральный?
   - А то! Они тут вообще наглые, и маскироваться даже не пытаются.
   - Миша, я тебя умоляю... Только не упустите этот чертов "микроб".
   Они не упустили. Они аккуратно и незаметно довели "форд" до места назначения. Они выяснили, кому принадлежит этот небольшой и скромный особнячок в центре города. Они совершенно не удивились, когда прочли на дисплее портативного компьютера имя генерального судьи.
   Однако рядом с недвижимостью друга главного федерала страны "форд" остановился всего на 10 минут. Из дома вышел какой-то тип в длинном черном плаще и с таким же черным кейсом в руке. Его тут же сфотографировали, затем сбросили фотографии с карты цифрового фотоаппарата в компьютер и отослали их по Интернету Михаилу.
   Второй звонок на мобильник разорвал своей полифонией уютную усыпляющую тишину залитой вечерним солнцем крошечной голубятни под самой крышей дома.
   Алексей посадил голубя, что держал в руках, обратно в клетку и схватил телефон.
   - Монте Кристо, они все же привезли его в Хай-Корд. Спецрейс. Мы их встретили. В нашем аэропорту их ждал очередной автобус, но уже не федеральный. Обыкновенная "скорая помощь".
   - Отследили? - напряженным голосом спросил Дедиков. Он, ничего не видя, смотрел в окно и постукивал по наличнику кулаком.
   - Обижаешь!
   Господи, как ему удается говорить так легко?!
   - Куда его отвезли?
   - В городскую психушку.
   - Кто?
   - А вот теперь самое интересное. Привезли его трое спецагентов. ФБР, естественно. И еще один тип, дружок судьи. Медик, спец на все руки, руководил два года назад одной частной клиникой там, в Вашингтоне. Научное светило, почти гордость нации. Только нация в целом о нем не знает. Работал над всякими нехорошими программами. Например, разрабатывал новые виды химического и биологического оружия. Гнал страшную пургу на Советский Союз. Истинный демократ. В общем, нехороший дядька. Но однажды в своем свечении это светило перестаралось. Неудачно опыт поставил. Типа случайно, в рекордно короткий срок в своей больнице превратил вполне здорового нормального человека в "овощ". Кстати, "овощ" стал "овощем" только потому, что в будущность свою нормальным человеком слишком много знал. В общем, Леш... Неподходящая это компания для Купера.
   - Да... - он прижался лбом к холодным прутьям одной из клеток.
   - Мой тебе совет... Хочешь видеть его живым и здоровым, вытаскивай его оттуда. И как можно скорей.
   В психушку... В психушку... Господи, зачем? Какой смысл делать из Эрика "овощ"? Он же подал рапорт об увольнении. Он больше не будет работать в Бюро. Он уже там не работает!
   Мысли путались и сбивались в кучу, как перепуганные овцы. Голова отказывалась работать, парализованная страшным и повторяющимся снова и снова, опять и опять: "Психушка... Медик... "Овощ"..." "Овощ", абсолютный идиот. Милош Форман, "Полет над гнездом кукушки"... Великолепнейший фильм, ярчайшая роль Джека Николсона - актера системы Станиславского... Господи, что это?.. Что это?.. Нормального, здорового, молодого, умного человека превратят в идиота... В кретина... Ну нет!
   Он не заметил, как до крови прокусил согнутый указательный палец. Нет... Мы вам еще покажем кузькину мать! Прав был Никита Сергеевич, ох, как прав... Без кузькиной матери никак не обойтись...
   Где-то, в каком-то из двух сценариев, один из которых написал он сам, а автором второго являлся директор и его приятели, было что-то неправильное. Что-то, что никак не желало увязываться со всем остальным.
   Но искать это неопределенное "что-то" времени уже не оставалось.
  
  
  
   НА СЛЕДУЮЩИЙ день Купер вдруг заинтересовался моей "нивой". Он, оценивающе прищурившись на машину, медленно обошел ее вокруг. Бим, маленький и подлый предатель, ни на шаг от него не отставал и поглядывал на Эрика неипреданнейшими глазами. Потрясающе! Никогда не подозревал в Биме такого скороспелого вероломства. Утешало одно - детей и животных можно считать лучшим определителем положительности человека.
   - Лешка сказал, что этот бандюга ночью у тебя спал? - спросил я у государственного преступника, изучавшего мою "ласточку". Я сидел на верхней ступеньке крыльца и наблюдал за ним.
   - Причем не один, - кивнул он. - Он с собой еще и Барсика привел.
   Ну это вообще беспредел! И кошак туда же!
   - Хорошо бегает? - спросил он, быстро глянув на меня.
   - Кто? Барсик?
   Я тут же поймал его недоуменный взгляд:
   - Я неправильно сформулировал...
   - Нет, это я не понял, - успокоил я его. - Машина... Да, не жалуюсь.
   Потом последовал буквально расстрел вопросами, логичными и нормальными для любого, кто хоть чуть разбирается в машинах. Какой год выпуска? Объем двигателя? А сколько "кушает" в городе да сколько на трассе? И что именно - бензин или солярку? Да сколько под капотом "лошадей"?
   Технического плана слов ему здорово не хватало, и на одно русское приходилось во время "расстрела" три английских, но мы отлично поняли друг друга. Я максимально полно ответил на все поставленные вопросы, и он снова кивнул. Кажись, добытой информацией он остался весьма доволен.
   - Это ведь внедорожник, да?
   - Совершенно верно.
   - Внедорожник - это хорошо... А прокатиться дашь?
   Вот этого, если честно, я никак не ожидал.
   - Ну если ты ездишь так же, как и стреляешь... - я весьма удачно разыграл неуверенность, но Купер раскусил меня без особого напряга.
   - Значит, дашь... - неторопливо резюмировал он. - Но, честно сказать, никогда не задумывался, что у меня получается лучше - водить машину или стрелять. Сам потом решишь.
   М-да... Если он хоть вполовину так хорошо ездит, как стреляет, то однозначно - я хочу это видеть. А его стрельбой я впечатлился по самую макушку вчера вечером, когда Алешка показывал ему дом. Я, естественно, таскался вслед за ними, приглядываясь к этому... Декабристу.
   У Лехи был собран неплохой арсенал: "стечкин", "макаров", "ТТ", "ЗИГ-Зауэр", "смит-и-вессон", "браунинг" и "вальтер". А, кроме того, пара помповых "ремингтонов" и охотничья двустволка. В общем, нехило и вполне прилично. Ох, как приятно бывает приехать сюда на выходные, после долгой, трудной рабочей недели и всадить пару-тройку обойм в картонную мишень с надписью "Мой начальник"! Прямо душу отводишь, честное слово. Разделываться с начальником я предпочитал при помощи "стечкина". Верность этому оружию - привычка, оставшаяся после армии.
   Однако Купер выбрал "ТТ".
   - И что, у тебя на все это есть разрешение? - спросил он у Лешки.
   - А как же!
   Декабрист повертел ствол в руках, словно прицениваясь, потом впихнул в рукоятку обойму и послал патрон в патронник. И все это ловко так, легко, обзавидоваться можно. Движения быстрые, но не торопливые. Скользящие, почти небрежные, четкие, отшлифованные. И ни одного лишнего жеста.
   Леха и бровью не повел. А я от всего этого форменного безобразия, наверно, даже рот раскрыл, точно не помню. "Полицейский! Он точно полицейский!" - застучала, как паровой котел, в голове мысль.
   Но, как оказалось, легкие профессиональные движения - это только цветочки. Цветочками была и поструганная в мелкую капусту картонная мишень.
   - Гены "кольта" в "ТТ" просматриваются однозначно, - постановил он, когда наступила тишина. - И это вовсе не в обиду Токареву будет сказано. Отличное оружие.
   Потом он взялся за мой любимый "стечкин", и мы с Лехой снова натянули наушники.
   Эрик встал поудобней, поднял пистолет и аккуратненько так, методично положил всю обойму, пулю за пулей, в одно и то же пулевое отверстие на мишени.
   Я посмотрел на тоненькую ленивую струйку дыма, поднимавшуюся из ствола, и медленно стянул с головы наушники.
   - У меня вопрос, - меня так и подмывало, как школьника, поднять руку.
   - What? - Купер подогнал к себе лист, быстро глянул на свои художества, но понять, доволен он или нет, по его лицу было невозможно. В следующее мгновение он перевел взгляд на меня: - What question? Stop! Sorry... Отставить English. Что за вопрос?
   - Это тебя в "Press" так стрелять научили? - я чуть улыбнулся, словно знал больше, чем он полагал. - Или это собственный почин?
   Я решил, что хватит с меня их с Лехой тандемной игры и пора вывести их на чистую воду.
   - What "почин" is? - снова перешел он на частичный английский, вертя в руках "макарова".
   - Инициатива, в данном контексте, - пояснил Алешка и, не заметно для друга, погрозил мне кулаком.
   - Тогда, собственная инициатива. Ну... Каждый фотограф все-таки тоже стрелок. Вот я и решил, что одно другому не помешает. Кроме того... Есть в оружии что-то завораживающее.
   Выкрутился-таки! Ответил на вопрос целиком и полностью, и в то же время, сказав много, не сказал ничего.
   - Эрик, слушай... - Лешка вытащил из шкафа с боеприпасами коробку с патронами к "помпе", - можешь кое-что для меня сделать?
   - Скажи, и я сделаю. Или, по крайней мере, попытаюсь.
   Меня поразило, как абсолютно твердо и серьезно прозвучали эти две фразы. Не вызывало сомнений, что закажи Леха звезду с неба, Купер, несмотря на всю абсурдность этой просьбы, сделал бы все возможное, чтобы принести ему эту звезду в коробочке с красным бантиком. Судьба туго связала их очень крепкой ниточкой, но насколько туго тогда не представлял себе даже я.
   - Слушай, умоляю, - на физиономии брата буквально расцвела лыба, когда он протянул другу коробку с патронами, - добей Стаса.
   - А я-то что тебе сделал?!
   И Эрик добил. Самым честным образом, как и обещал.
   Он взял ближайший "ремингтон", засунул в него один-единственный патрон, прицепил новую мишень и отогнал ее на допустимо разумное расстояние.
   Потом он встал к мишени спиной, положил ствол ружья на плечо, и Лешка, кинув на меня быстрый смеющийся взгляд, протянул ему небольшое зеркальце на ручке.
   Что было дальше, вы уже догадались сами.
   Я поверил в реальность стрелкового фокуса только тогда, когда мишень оказалась у меня в руках, и я коснулся кончиком пальца ровной дырки в центре нарисованной головы.
   - Невероятно... - только и смог протянуть я.
   - То же самое однажды сказал мне мой шеф.
   - Шеф? Какой шеф?
   - Ну... Главный редактор.
   Я быстро обернулся на Лешку, стараясь уловить тот момент, когда он отреагирует на эту фразу. Однако либо я опоздал, либо выражение его физиономии вовсе не менялось - оно по-прежнему было безмятежно спокойным. Но глаза! Глаза-то блестели радостно и озорно!
   - Да, у меня шеф знал толк в хорошей стрельбе, - как ни в чем не бывало пояснил Эрик. - Он служил по молодости.
   На Леху он даже не смотрел, но я понял - он прекрасно знает, что Алешка, стоя у него за спиной, смеется глазами. Этот неуловимо мимолетный факт лишний раз убедил меня в том, что они меня дурят.
   В общем, в то утро я все еще находился под впечатлением от стрельбы.
   - А куда поедем-то? - спросил Алешка, выходя из дома и усаживаясь на ступеньку рядом со мной. - О, идея! Поехали в монастырь! Стас, проведем экскурсию?
   - Как-то монастыри не по моей части... Но располагая той информацией, что имеется в голове...
   - Значит, вперед! - прервал меня Леха, вскакивая со ступеньки.
   Я перекинул Куперу ключи и помчался к машине, пытаясь догнать брата:
   - Леха, не занимай мое место штурмана!
   Вслед за нами, весело лая, несся Бим. Он запрыгнул в машину, как только Лешка открыл заднюю дверь.
   - А куда водитель-то подевался? - удивленно спросил я, плюхаясь на сиденье и окидывая пустой двор взглядом.
   Оказалось, что водитель бегал за фотоаппаратом. Он передал технику Лешке, вставил ключ в замок зажигания и быстро изучил все датчики.
   - Так... Топливо,спидометр, тахометр... - безошибочно определил он. - Поворотники и "дворники" ясно где... Фары вот они...
   Потом Декабрист посмотрел во все зеркала, проверяя, что ему в них видно, покосился на коробку передач и спросил:
   - На спидометре обозначены километры... На трассе какая скорость допустима? Восемьдесят километров - это много?
   - Для города - пожалуй... Но у нас и по городу гоняют - не стесняются... - ответил я. - На трассе можно, естественно, еще больше.
   - Понятно, - кивнул он, выжимая сцепление и заводя двигатель.
   Он наклонил голову, будто прислушиваясь к его голосу, и немного дал газу. Двигатель продемонстрировал ему тональность второй октавы.
   - Педали мягкие, легкие, - счел нужным сообщить я.
   - Да, это я уже понял, - он опустил руку на рычаг переключения скоростей. - Ладно, поищем, где у нас тут первая.
   Первую он искал недолго, но, вопреки всему, с места "ласточка" не сдвинулась. Она дернулась и самым позорным образом заглохла.
   - Черт, - буркнул водитель, - а я полагал, что умею водить машину...
   Главное, все это, включая и ругательство, было произнесено по-русски. Ругаться уже научился... Наш человек! Хотя... Лично я нецензурную брань в собственной речи использовал крайне редко.
   Вторая попытка помогла улучшить результат, и "нива" выкатилась через ворота на проселочную дорогу.
   - В монастырь сразу поедем или все же можно порулить?
   - Ну ты же покататься хотел, - заметил я. - Так что поехали. Тут все время прямо, в дорогу просто упрешься, ну а там уже и карты в руки.
   - Там на шоссе много машин ездит?
   - Не, тут у нас тихо, потому что здесь только свои. Другим неудобно - крюк в лишние пять километров.
   Поначалу все было весьма спокойно - мы ехали не больше 80-ти километров. Эрик успевал вертеть по сторонам головой, а мы с Лешкой - рассказывать ему об этой местности и о том, что здесь находится. Хотя рассказывать было, собственно, нечего - вокруг простирались сплошные поля.
   Потом 80-ти стало маловато, и Купер прибавил газу. Стрелка спидометра поднялась к цифре "90". Со скоростями он разобрался весьма успешно, только время от времени сжимал и разжимал пальцы правой руки, как это делают некоторые пианисты, когда хотят расслабить мышцы.
   Ну и спустя какое-то время Эрик обнаружил последнюю скорость. Стрелка спидометра подскочила к 110-ти, и стали ощутимы встречные потоки ветра и воздуха, разбивавшиеся о машину, и свистевшие "за бортом". Разделительная линия дороги весьма скоро неслась нам навстречу, а колеса сухо отсчитывали традиционные дорожные "заплатки". Мне было хорошо видно, как они проворно ныряли нам под колеса, и я уже стал подумывать, - а не пора ли нам пристегнуться? Купер, кстати, ремень безопасности проигнорировал.
   - Слушайте, - он посмотрел в зеркало заднего вида, - моргание фарами и в России означает "уступи дорогу"?
   - Да... - мы с Лехой одновременно обернулись.
   Впритирку к нам, буквально дыша нам в затылок, мчалась белая "ауди", которую в народе за ее длину прозвали "сигарой". Машина под завязочку была набита какими-то юнцами лет по 20-ть с копейками.
   - Стас, знаешь их? - спросил Алешка.
   - Того, что за рулем, - пригляделся я. - Да, это Сашка Сыроватский по прозвищу Сырок. Отпрыск богатых родителей, в Простоквашино живет. А в Петровке у него тетка.
   Моргания юнцам показалось недостаточно, и они принялись сигналить.
   - Ну обгоняй, придурок, если мы тебе мешаем! - воскликнул я.
   - Не, Стас, он же хочет, чтобы ему уступили дорогу, - перевел Лешка на нормальный язык их маневры. - Эрик, слышь? А ты не уступай!
   - А смысл? - спокойно возразил водитель и крутанул руль влево, буквально бросая "ласточку" на пустую встречную полосу.
   Нас с Лехой мотнуло по направлению молниеносного движения, и я успел заметить, что в скорости, согласно показателям спидометра, мы не потеряли ни метра.
   - Хочет - мы уступим, - на лице Купера совершенно определенно нарисовалась снисходительность.
   "Ауди" прибавила ходу, чуть ли не лопаясь от раздирающего слух гудка клаксона. Юнцы скалились и корчили нам рожи. Ну как же - на "аудюхе" сделали "ниву"! Герои... Они же не знали, что эта "нива" - результат СП, а за рулем в ней - техасский ковбой.
   "Ауди" поравнялась с нами, и Сырок, высунув в окно руку, продемонстрировал нам жест, значение которого известно теперь всем и каждому благодаря американским боевикам.
   - О, сволочь! - возмутились мы с братом в один голос.
   Однако Декабриста даже этот жест не заставил проявить какие-либо эмоции. Он преспокойно отпустил "сигару", а потом просто проверил по зеркалам наличие на дороге другого транспорта и, не забыв поморгать поворотником, аккуратно перестроился обратно. Стрелка спидометра словно примерзла к цифре "110".
   - Он давно права получил? - вдруг поинтересовался он, глядя вслед удалявшейся "сигаре".
   - Насколько мне известно, 3 месяца назад. Раньше папенька не позволял - он у него как дядя у Онегина...
   - Самых честных правил?
   - Именно. Но даже он не помешал сыну после получения прав бухать с корешами 4 дня.
   - Что такое "корешами"?
   Я объяснил, но был немало удивлен, что ему известно значение слова "бухать". Впрочем... Он знал, куда ехал, а бухать - это ж святое...
   - Впереди повороты есть?
   - Да, один, километра через три. Довольно коварный и резкий.
   - Три километра - это сколько в милях?
   - Ну в миле у нас один и шесть, - начал переводить Алешка. - Поэтому в трех километрах приблизительно полторы-две мили.
   - Понял. Насчет поворота... Если что - предупредите, ладно?
   Мне бы вникнуть поглубже в тайный и скрытый смысл этого небрежного "если что", но в этот момент Купер снова шевельнул пальцами и плавно втопил педаль газа в полик. Стрелка спидометра поползла к обозначению 120-ти километров в час. На этой промежуточной станции она не задержалась ни на секунду и продолжила свое скоростное восхождение. Когда она зацепилась за цифры "1", "6" и "0", мне стало страшно смотреть на спидометр, и я перевел взгляд на дорогу.
   Отпущенная "ауди" приближалась к нам с такой же астрономической стремительностью, с какой две минуты назад она от нас удалялась. Двигатель "нивы" уже не ревел, он просто пел, безумно радуя мое хозяйское ухо чистотой своего голоса.
   Меня охватило какое-то неуемное бешеное ликование, хотя я до сих пор не могу понять, чему, собственно, я тогда так радовался. Чем больше я думаю об этом теперь, тем уверенней прихожу к мнению, что у меня тогда от скорости просто башню сорвало. Я оглянулся на Леху и увидел, что он одной рукой крепко прижимает к себе Бима, а другой - держит фотоаппарат. Если честно, я не сразу понял, что именно вызвало ошалело-растерянное выражение его физиономии: то ли задатки летчика того, кто сидел за рулем, то ли технические и скоростные характеристики отечественного автомобиля.
   - Эрик! - воскликнул он. - Мы что, на взлет пошли?!
   - Разве тут взлетишь? - он указал рукой на дорогу и спокойно, без тени усмешки или тем более улыбки, пояснил: - По взлетной полосе ползают тележки для багажа.
   Прямо перед нами находилась пижонская белая "сигара" юнцов. Морда "нивы" почти касалась ее заднего бампера. Купер плотно уселся им на хвост и принялся невозмутимо моргать фарами. При этом, что поразило лично меня больше всего, он стал еще что-то негромко насвистывать. Я максимально напряг слух и разобрал мотив битловской "Let it be". Неплохо...
   - Ну что? У нас, оказывается, со зрением плохо. Либо мы не в курсе, зачем в машине зеркало висит, - он опустил ладонь на клаксон и энергично посигналил: та-там-та-та-там.
   Юнцы в машине задергались и нервно заозирались. Один из них стал что-то орать Сырку. Видимо, он просил прибавить скорости. Сырок оказался парнем, не привыкшим задумываться о последствиях, к тому же он и не вспомнил, что права у него без году неделя, а опыт практики автовождения вряд ли превышает размер гулькиного носа. Вот именно в память о таких лопушках и лежат венки по обочинам шоссе на Выборг. По обочинам шоссе и уже даже на Невском.
   И он прибавил скорости.
   - Со слухом у ребят получше, - заметил Эрик, не отставая от "ауди" ни на сантиметр. - А вот с головой они точно не дружат.
   Логичным показался бы вопрос, а каковы у него самого отношения с его мозговым центром. Однако, глядя на то, как уверенно и легко он держит на дороге на такой скорости совершенно незнакомую машину, я понял, что этот вопрос прозвучит, по меньшей мере, глупо. Поэтому я только спросил:
   - Эрик, а сколько лет ты водишь машину?
   - Ну... - он коротко пожал плечами и снова поморгал фарами. - Впервые за руль я сел лет в 14-ть, если не ошибаюсь. А как сел, так и не вылезал из-за него, так понравилось. Права получил в 16-ть. И того - 15-ть лет.
   "Ауди" неожиданно метнулась влево. Вильнула, взвизгнула колесами, резко, испуганно сбавила скорость. Сырок едва справился с управлением, пытаясь повторить маневр оппонента. Всеми деталями машины, вплоть до последнего болтика, он показывал, что дорога теперь принадлежит нам.
   - По-моему, дорога начинает заворачивать, - в отличие от нас с Лехой Купер поворот заметил.
   Лешка посмотрел по сторонам, а я подтвердил:
   - Да, поворот как раз за рощей. Вон той, слева.
   Эрик немедленно снял ногу с педали газа и сбросил скорость. Теперь две машины ехали вровень.
   - Извините, ребята, - он посмотрел на "сигару", - я вас надул.
   Стрелка спидометра сползла еще ниже, и я, несмотря на то, что русский и тоже люблю быструю езду, задышал свободней.
   Со стороны "ауди" послышался свист - пацаны опять прикинули на себя амплуа клоунов. Сырок прибавил газу и, стараясь нас подрезать, перестроился почти что у нас перед носом. Купер еще чуть прижал педаль тормоза, охотно пропуская их вперед. Спустя пару секунд, "ауди", взвизгнув колесами, скрылась за поворотом.
   Мы отстали от них, наверно, буквально на минуту и вписались в поворот на разумной скорости. Картина, открывшаяся нашему взору, бесконечно порадовала нас, а то, что произошло потом, в полной мере позволило нам почувствовать себя отмщенными.
   "Сигара", накренившись на бок, валялась в придорожной канаве. Из нее, живые и невредимые, выбирались наружу все ее недавние пассажиры, а водитель в лице Сырка карабкался на дорогу. Он вылез из канавы как раз в тот момент, когда мы показались из-за поворота. Размахивая руками и сотрясая воздух призывами "Стой! Помоги!", он помчался нам наперерез.
   Я бросил быстрый взгляд на Эрика - ну и какова будет реакция? Неужели, остановится?
   И он действительно чуть притормозил. Но вовсе не для того, чтобы помочь. Поравнявшись с Сырком, он почти остановился. А потом со вкусом, прямо в нос, через открытое окно угостил его тем же жестом, каким совсем недавно юнец попотчевал нас. На рожу Сырка после этого любо-дорого было смотреть.
   Стрелка спидометра подскочила к цифре "90", и я услышал брошенное по-русски предельно презрительное:
   - Щеглы...
   Господи, кто ж его только таким словам обучил?! Я невольно перевел взгляд на Лешку, но брат, воспользовавшись "Кэноном" друга, увлеченно фотографировал через заднее стекло стоявшего на середине дороге обалдевшего Сырка.
   - Ладно, покатались и хватит, - постановил водитель, скидывая скорость до крайне разумных пределов 80-ти километров. - Не буду больше машину мучить. Как в монастырь ехать? Кстати, а меня туда пустят? Я ведь католик.
   - Пустят. Туда всех пускают. А поворот на монастырь мы только что проскочили, - сказал Лешка, выключая фотоаппарат и снова прижимая к себе Бима. - Справа.
   Стрелка спидометра сползла чуть ниже 60-ти километров. Ну ничего себе - что ж это мы теперь будем тащиться со скоростью бегущей черепахи, что ли? И это после того, что было?!
   Купер глянул в зеркало заднего вида, кивнул и коротко попросил:
   - Держитесь.
   Вслед за этим он резко нажал на педаль тормоза. Визг резины, скрежет колодок, инерционное скольжение вперед. Через долю мгновения он, разворачиваясь практически на пятачке, уже рывком выкручивал руль. В следующий миг - сцепление в пол, переключение скорости, газ. Операция по развороту не заняла и 5 секунд. По крайней мере, мне так показалось.
   Мы с Лехой были в бешеном восторге. Лично мне все это напомнило обожаемую мной французскую киношку "Такси". Красиво! Ей-Богу, красиво!
   - Это в Америке всех так водить учат? - поинтересовался я, обмениваясь с братом восторженными улыбками.
   - Всех. Но на специальных курсах для особо ненормальных.
   О, чудо! В его голосе промелькнуло вполне человеческое чувство - гордость за отлично проделанную работу. А то уж мне стало казаться, что он - существо из иного мира. Хотя, конечно, его великолепнейший пассаж с жестом убедительно доказывал его принадлежность к нашему миру.
   В монастырь мы прибыли минут через 20-ть и тут же наткнулись на похоронную процессию. Там как раз хоронили несчастного монаха, который этой ночью являлся ко мне во сне и спрашивал: "А почему ты не родственник того самого Буре?" И вот теперь, глядя, как его в гробу выносят из храма, я прочел про себя что-то похожее на молитву за упокой его души.
   Мы скромно остановились на краю дорожки, пропуская двигавшуюся в сторону монастырского кладбища черную процессию. Рясы монахов развивались по ветру, когда они проходили мимо нас. На лицах застыло скорбное выражение, в глазах - грусть и покорность. Все это выглядело как-то неуместно и странно под ярким майским солнцем.
   Лучик небесного светила отразился от чего-то, вспыхнул ярким зайчиком, и я заметил на носу у покойника очки.
   - Странно... А там их не было... - пробормотал я.
   - Чего не было? - не понял Алешка. - Ты о чем?
   - Об очках... Когда я его нашел, очков никаких не было.
   - Значит, они ему тогда были не нужны, - здраво предположил Леха.
   Мы поднялись по каменным ступеням и вошли в храм. Там было прохладно, пусто и тихо. Только в углу, за стойкой, где продавали свечки и иконки что-то делал один из монахов. Там же я заметил Сергеича.
   - Как дела? - спросил он, когда я подошел к нему. - Был у Леонидова или тебе завтра?
   - Завтра. А ты здесь какими судьбами?
   - Да на похороны приходил. Сейчас в Петровку двину, - он хмыкнул. - Дело необычайной важности. У Гришки, местного фельдшера, обнаружилась пропажа одного скальпеля. Режуще-колющее все таки...
   - Да по пьяни засунул куда-нибудь и все дела, - выдвинул я пускай не самую оригинальную, зато вполне правдоподобную версию.
   - Вот и я то же самое ему сказал, но он клянется, что не пил с первого мая. Да и вообще он не злоупотребляет...
   - Верь ты ему больше! Не просыхал, небось, с 1-го вплоть до 9-го. После девятого пару дней усиленно опохмелялся и сейчас только вдруг осознал, что праздники закончились. Найдется его инструмент, как пить дать. Но если тебе все же в Петровку, то погоди - мы тебя подбросим.
   - С тобой за рулем, Шумахер? - глянул он на меня из-под козырька фуражки. - Нет уж, увольте! Мне и прошлого раза хватило с гаком.
   - Не, сегодня я только в качестве штурмана. А за рулем он, - я кивнул в сторону Купера, обводившего храм завороженным взглядом. - И если я Шумахер, то он - Аэртон Сенна, не меньше.
   - А в чем разница? - Сергеич изучал Декабриста.
   - На мой взгляд, Сенна все же круче.
   - Ну... Видать, он на тебя большое впечатление произвел, если ты ему так легко отдаешь пальму первенства.
   - Огромное.
   До нас донеслось, несколько раз повторенное "Леха... Это потрясающе... Какая красота..." Эрик остановился перед огромной иконой Владимирской Богоматери и смотрел, смотрел, смотрел на ее светлый лик, и казалось, что в тот момент для него вокруг ничего не существовало кроме этого святого образа. Хотя, наверно, так оно и было на самом деле.
   - Пару лет назад эта икона мироточила, - сказал Алешка, стоя чуть позади него и попеременно глядя то на друга, то на Богоматерь.
   - Лешка... Какие у нее глаза... Такие... живые... - вряд ли кто-то смог бы найти более точное определение. Он поднял руку, будто хотел прикоснуться к иконе, но, так и не осмелившись, опустил ее. - Живые... Глаза многих людей по сравнению с этим - просто бессмысленные стекляшки... Сколько в них души...
   Андрей, сперва заслышав акцент, а потом и вовсе английскую речь, навострил уши.
   - Он что, иностранец? - удивленно уточнил он у меня. - Англичанин? Странно... А выглядит, как русский.
   - Странно, - согласился я, скорей отвечая на собственные мысли. - Но он американец.
   - Странно, что американец?.. - он, легонько барабаня пальцами по папке, в точности угадал то, что я подумал. - Это новый субъект на моей территории. Надо бы приглядеться... Стас, а я, пожалуй, приму твое предложение.
   - Только в машине сразу пристегнись, - со знанием дела посоветовал я.
  
  
  
  
   ПО ТЕЛЕВИЗОРУ шли вечерние новости. Миловидная диктор бойко считывала с невидимой зрителю видеошпаргалки текст, который перемежался сюжетами репортажей. Алексей знал, что эта диктор - жена Леса Роделло. Ее звали Энни.
   В комнате, освещаемой только неверным дергающимся светом телевизионного экрана, он был один. На журнальном столике в большой белой чашке медленно остывал черный кофе. Рядом с чашкой лежал ворох сегодняшних газет, тщательно изученных от первой до последней строчки. Журналисты, которым платили не столько их издатели, сколько ФБР, потрудились на славу.
   Дедиков сидел абсолютно неподвижно вот уже 30 минут. Ныла спина, занемели мышцы, хотелось шевельнуться, но он все равно не двигался, словно доказывая самому себе свою стойкость.
   Обыкновенный телефон был отключен. Мобильный просто молчал. Ничего... Никаких новостей... Глухо... Его брови сошлись на переносице в сплошную злую непреклонную линию.
   На славу... С полос газет взирало как минимум на этот штат чудовище по имени Эрик Купер.
   - Он "Н. Купер"... - сквозь зубы процедил Алексей, прочитав статью в первой попавшейся газете. - "Н" означает "Надежный"... С-с-скоты...
   В местном отделении Бюро самым неожиданным образом обнаружились сотрудники, подтверждавшие "нечистоплотность" агента Купера. Источники, делившиеся с журналистами сногсшибательной информацией, естественно, пожелали остаться неизвестными.
   Алексей знал, что в Бюро были люди, не любившие Эрика. Были и такие, кто не любил "Косаток" вообще. Даже если это они сейчас публично поливали бывшего сослуживца грязью, так же публично они в этом все равно не признаются.
   Обвинений в оскорблении, взяточничестве и вымогательстве Вашингтону показалось мало. В газетах красной строкой, но без каких-либо имен проскользнула информация об угрозе убийства. Газеты сходили с ума, восторженно перемывая кости еще неделю назад неизвестному федералу, и при этом не забывали пинать "Косаток" во главе с Дэном Кингом. Охота на ведьм набирала силу с каждым выпуском новостей.
   Заявления и опровержения самого директора регионального Бюро, а также агентов Роделло, Холта и Мендозы, состоявших в спецкоманде, до чутких к сенсациям ушей масс-медиа не доходили. Согласно полученным сверху инструкциям, этих людей для четвертой власти Хай-Корда не существовало.
   Алексей чувствовал отвращение к ФБР. Его тошнило от страны, которую оно защищало. В нем зарождалась настоящая, совершенно осознанная ненависть к государству, которое сейчас так травило людей, служивших ему с безоглядной преданностью. "Обложили меня, обложили - / Гонят весело на номера!"
   Он знал - как только он вырвет Эрика из этой травли, он уедет отсюда. Уедет, чтобы больше никогда не возвращаться.
   Наверно, это решение зрело уже давно. Оно формировалось бессознательно глубоко в душе. Он не давал себе в этом отчета, но теперь оно буквально жгло все внутри огнем нетерпения и яростно рвалось наружу. Пришла резкая четкая осознанность, и ему захотелось сесть в самолет немедленно. Прочь! И пускай эта благополучная Америка хоть всю оставшуюся жизнь корчится в адском пламени своей так называемой демократии. Задорнов, который сатирик, прав: Америка - страна почти идеальная. У нее только один недостаток - американцы.
   Но поддаться этому желанию он не мог. Уехать сейчас - означало предать друга. Друга, дороже, вернее и преданней которого, у него никого не было. Он знал, что если даже все, кто окружает его сейчас, вдруг, по какой-то неведомой ему причине или в силу блажи в голове, отвернутся от него, плюнут на все его мечты и на него самого, и уйдут, Эрик будет единственным, кто этого не сделает. По крайней мере, до тех пор, пока досконально не разберется в ситуации и не разложит по полочкам все "почему" и "зачем".
   Алексей не помнил, чтобы Купер когда-либо заверял его в бесконечной преданности или бросался громкими и вместе с тем парадоксально пустыми фразами типа "Я твой настоящий друг" или "Ты мой единственный настоящий друг". Никогда ничего подобного Дедиков от него не слышал и был рад этому, потому что произнеси Эрик что-то в этом духе, он немедленно поставил бы на нем крест и при первом же удобном случае прогнал бы его прочь. Он знал, что Купер, трижды испытав на собственной шкуре, что такое, так называемые, "настоящие друзья", очень хорошо знает цену таким явлениям, как "дружба", "преданность", "верность", даже такому, ныне с нелогичным смехом воспринимаемому понятию как "честь". В силу этих знаний, до сих пор отдававших вкусом болезненной горечи, он не разбрасывался этими словами. Алексей знал, что завоевать доверие Эрика очень, очень трудно, а вот лишиться его - гораздо проще. И тогда уже можешь не надеется, что он подпустит тебя к себе. Единожды предавши... Дедиков помнил, какого принципа в отношениях придерживался Купер: "Прощай, но не забывай". Кроме того, припоминая тех людей, которых он когда-то, в течение очень долгого времени, считал своими друзьями, он произносил с досадой: "Избави меня, Боже, от друзей, а с врагами я сам справлюсь". Он был прав, когда говорил, что предают только свои. В такие моменты Алексей испытывал к нему острую жалость и очень хотел встретиться с его "лучшими" друзьями с одной-единственной целью - чтобы хорошенько набить им морды. Впрочем, если с кое-кем из них встретиться шанс, бесспорно, был, то главному "лучшему" другу можно было показать небо в алмазах только на том свете, а Алексей пока поездки туда не планировал. Но... Исключительно правильный, крайне нежный мальчик с портившей его положительность гнилой червоточиной тупого эгоизма и высокомерности внутри, несмотря на свой правильный диплом филолога, связался с очень нехорошей компанией и плохо кончил. Повесился в тюремной камере. Или повесили. Вполне возможен именно второй вариант - неудивительно, если кому-нибудь из его сокамерников надоела дурь в его голове.
   Эти лучшие друзья... Они ни черта не знали об Эрике, а думали, что знают все... Они уткнулись только во внешнюю сторону - увидели, что Купер кусается, ерничает, не поддается приручению - и оттолкнули его, не догадавшись заглянуть за колючки. Они видели прежде всего себя, хотя по началу и казались абсолютно нормальными людьми, способными на широкие жесты. Жаль только, что положительным росткам своего характера они позволили умереть в своем неуемном эгоизме.
   - ...Агент ФБР Эрик Купер, состоявший в спецкоманде "Косатки" регионального Бюро, - голос Энни вторгся в его размышления и резко вернул его в настоящее, - обвиняемый во взяточничестве, вымогательстве, превышении служебных полномочий и нанесении оскорблений директору ФБР...
   Энни запнулась, и на ее щеках проступили пятна яркого румянца. Казалось, что зависла шпаргалка, но диктор даже и не пыталась найти окончание фразы в листах распечатанного текста.
   Вдруг она приподняла бумаги, лежавшие перед ней, и потрясла ими в воздухе.
   - Взяточничество и превышение служебных полномочий? - гневно посмотрела она прямо в камеру. - Господи, какая чушь! Вы бы его еще в заговоре против правительства обвинили!
   Она отшвырнула листы с текстом и, поднявшись, пошла, провожаемая взглядом камеры, прочь из студии. На мгновение с экрана повеяло замешательством. Камеры не знали, что показывать, затем они сконцентрировались на втором дикторе, напару с которым Энни вела выпуск. Он быстро улыбнулся. Извинился за то, что произошло, и продолжил сообщать новости в одиночку.
   - Ай, молодца... - Алексей, одобрив поведение Энни, наконец, чуть шевельнулся. - Умница! Даже если тебя выпрут после этого с телевидения, я постараюсь, чтобы без работы ты все же не осталась.
   Мелодичные и объемные переливы полифонии потопили в своем звучании голос диктора. Дедиков быстро, стремительно наклонился вперед и схватил телефон с загоревшимся дисплеем.
   - Да, Миша, - он сделал потише телевизор.
   - Монте Кристо, выяснили мы, куда его посадили. Первый этаж, семнадцатая палата, которую уместней было бы назвать камерой, - голос у него был уставший, но он старался этого не показать. - Это сектор для буйных психов. Держат там такие экспонаты, которым уже ничего не поможет. Охрана вполне стандартная - санитары с грудными клетками горилл, камеры, регулярные обходы... Железная дверь с кодовым замком. Но возле камеры Купера круглосуточная охрана. Двое из ларца одинаковых с лица. В общем, кумекать надо, как это все обойти.
   - Миш, а как там Эрик? - запрокинув голову на спинку дивана, он положил на лоб руку и закрыл глаза.
   - Не знаю, Леша... - чуть виновато признался Михаил. Теперь в его голосе явно прорезалась усталость. - Единственно известно, что доступ в его камеру разрешен только научному светилу. И больше никому.
   - Миша, слушай... Давай-ка ты денек отдохни, - внутренний голос сопротивлялся и буквально рвал барабанные перепонки пронзительным криком "Медлить нельзя!", но Дедиков должен был дать Михаилу выходной.
   - Леш, ты хоть сам понимаешь, что предлагаешь? - вопль внутреннего голоса Алексея был услышан его собеседником. - Ты предлагаешь мне потерять время, которого у нас и так немного. Счет идет на секунды. Не волнуйся за меня - и не такие дела заваливали. Я ж тебе, - Михаил усмехнулся с чувством гордого превосходства, - не ЦРУ-шник какой-нибудь... Это они по инструкции: доктор сказал "В морг!", значит, в морг. А я человек русский.
   - Спасибо, Миша...
   - Спасибо потом скажешь, когда Купера вытащим. И это, на данный момент, самая непростая задача. Ведь надо сделать все тихо и аккуратно.
   "Тихо и аккуратно..." - отозвалось где-то в голове. Алексей открыл глаза и посмотрел в серый, почти черный, неосвещенный потолок. Потом выключил телевизор, и все вокруг погрузилось в черную тишину.
   - Миша, а кто сказал, что именно тихо и аккуратно? - вопрос воткнулся в глушь тишины острым дротиком. - Кажется, ты говорил, что на территории больницы идут какие-то ремонтные работы?
   Тихо и аккуратно?.. С какой стати? Эти люди не знают, что такое дипломатия. Вряд ли они оценят то, как мы сыграем роль Бестужева. А мы и не станем играть. Эрик прав - да пошли вы!
   Нашу дипломатию вы запомните надолго. Уж это мы вам гарантируем.
  
  
  
   В ГОЛОВЕ ВЕРТЕЛОСЬ только одно: "Я щас взорвусь, как 300 тонн тротила. Во мне заряд нетворческого зла".
   Да, заряд определенно был. И гораздо более мощный и впечатляющий, чем какие-то там 300 тонн в тротиловом эквиваленте.
   Я гнал машину, не снимая ноги с педали газа. Стрелка спидометра подползла к 150 км в час, но на этот раз смотреть на эту цифру мне было ничуть не страшно. Сейчас по проценту бесшабашности и лихости в стиле вождения я мог запросто переплюнуть Купера.
   Я рвал и метал. Однако чисто физически рвать, кроме рычага переключения скоростей, мне было нечего, но именно его я и рвал. До сих пор удивляюсь, как я не раздолбал коробку?.. А когда на шоссе, пролегавшем между Простоквашино и райцентром, мне попадался кто-то, кто ехал медленнее меня, я с каким-то просто садистским удовольствием сравнивал его со всеми животными, какие только приходили мне на ум.
   - Ну что, хомяк, - цедил я сквозь зубы, обгоняя толстощекого дядьку на "жигуленке", - быстрее, чем скорость бегового колеса, уже и ехать не можешь? А если не можешь, то катись к своей хомячке и не! путайся!! под!!! ногами!!!!
   Мне, несомненно, повезло, что несправедливо оскорбленный водитель, помнивший, в отличие от меня, о ПДД даже за городом, не слышал моих воплей. Иначе... Впрочем, на своем "жигуленке" он все равно меня не догнал бы...
   Я пролетел через нашу Петровку как комета и разогнал всех окрестных котов, загоравших на солнце. Зарулив во двор, я выскочил из машины, словно черт из коробочки.
   - Ребенок, у тебя там что, раскаленная сковорода вместо сиденья? - мама, улыбаясь, выглянула из окна кухни.
   - Где Леха?! - совершенно невежливо проорал я, даже не поздоровавшись.
   - Они там, в беседке, - брови мамы удивленно взлетели вверх. - Стас, что с тобой? Не волнуйся, у тебя сейчас кровь носом пойдет!
   - А-а, мама... - я махнул рукой и ринулся в сторону сада.
   Через сад, состоявший, главным образом, из яблонь и вишен, я промчался бешеным галопом. Я мчался так, что распугал даже практически ручных уток, живших у нас в пруду.
   Сад был довольно старым и ухаживала за ним сама мама, но ухаживала по минимуму. Таково было ее желание - сад должен сохранить свою природную дикую прелесть. Поэтому здесь не было выложенных плитами дорожек и фонтанов, хотя Леха готов был устроить и то, и другое - только заикнись. Сейчас деревья стояли в цвету - вишня отцветала, а яблони только-только начинали цвести. Или наоборот... Но воздух был буквально пропитан едва уловимым ароматом их белых цветов.
   Однако мне было не до красот садов, которые, как известно, цветут один раз в год.
   Обогнув буйно разросшийся куст шиповника, я вылетел прямо к деревянной беседке. Из нее открывался бесподобный вид на крутые, обрывистые берега блестевшей внизу речки. Вдали виднелись крыши Петровки и золотые купола монастыря.
   Алешка с Эриком вправду сидели в беседке и самозабвенно наяривали в настольный хоккей. Яростное возмущение буквально проткнуло меня насквозь, как шпагой. Нет, как вам это нравится! Я там!.. В милиции! Меня там... и в хвост, и в гриву!.. А они тут в хоккей играют и в ус не дуют!
   С третьей стороны квадратного стола, прямо на скамейке восседал Бим. С важным видом третейского судьи он наблюдал за мельтешившими у него перед носом фигурками. Время от времени он тоже предпринимал попытки принять участие в матче и, щелкая зубами, пытался схватить одну из пластмассовых фигурок. Однако на него тут же обрушивался шквал возмущения, и ему приходилось довольствоваться ролью наблюдателя.
   Все трое были настолько увлечены игрой, что не сразу заметили мое появление. С полминуты я смотрел на это трио, и даже жгучее возмущение не помешало мне зафиксировать азарт не только на физиономии Лехи, но и на лице Декабриста. Казалось, что даже у Бима выражение морды азартное.
   Именно Бимка и заметил меня первым. Он радостно тявкнул и, спрыгнув со скамейки, подбежал ко мне.
   - О, Стас, привет! - Алешка повернул ко мне голову, и матч был прерван.
   - Играем, да? Хорошо время проводим, да? - с какой-то клокочущей мстительностью, будто они задолжали мне тысячу баксов с процентами за 5 лет и отдавать не собираются, почти прошипел я. Я смотрел на них, наверно, как бык на красную тряпку. - Веселимся, да?
   - Что-то он какой-то агрессивный, - Леха удивленно посмотрел на друга. - Белены, что ли, объелся? С чего бы это?..
   - А его в убийстве монаха обвинили, - спокойно, почти небрежно, словно это плевое дело, произнес Купер и с меня перевел взгляд на Алешку.
   Леха в ответ сделал предельно круглые глаза, а мне захотелось тут же, на взводе, по-жегловски поинтересоваться у Декабриста: "Шарапов, и откуда ты, такой красивый, взялся, а?" Но вместо этого я только обиженно гаркнул:
   - Да! Да, черт возьми, обвинили! - и плюхнулся на скамейку рядом с братом. - Кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать?! Я! Как нормальный человек!
   Я вскочил на ноги и заметался по беседке, потому что усидеть на месте был просто не в состоянии.
   - Сообщил в ментовку! Так и так, мол, я, сознательный гражданин! Получите и распишитесь! Вот вам покойник!
   - Что такое "ментовка"? - этим вопросом Эрик неожиданно прервал мои эмоциональные излияния.
   Лешка объяснил, и я снова заорал, раздираемый праведным негодованием:
   - Моя, блин, милиция меня, блин, бережет! Этот Леонидов, козел поганый, я войти не успел!
   - Что такое "козел"? - снова спросил Купер.
   Ей-Богу, подобный вопрос, вероятно, должен вызвать у русского человека смех. Но тогда мне было абсолютно не до веселья и шуток. Леонидова, в ком, главным образом, я видел причину своих неприятностей, я был готов удушить собственными руками.
   - Стас, не ругайся, - прозвучал укоряющий голос мамы. Она сидела на скамейке за столом, аккуратно сложив руки, а я в пылу даже и не заметил, как она появилась в беседке.
   - Как?! Мама, как я могу не ругаться?! Когда мне в нос ткнули такое обвинение?! Кто после этого останется спокойным?! Ну, старлей, ну, сволочь!
   - Что такое "старлей"?
   - Старший лейтенант, сокращение двух слов, - тут же исчерпывающе ответил Алешка, и дальше разговор продолжался в таком ключе:
   - Вот, говорит, смотри, однофамилец! Все не так просто! Где был тогда-то и во столько-то?! Да что бы я еще раз помог нашей милиции!
   - "Милиция" это?..
   - Русская полиция.
   - Мент поганый!
   - Что такое "мент"?
   Тут объяснил я сам, припомнив в бешенстве все жаргонные синонимы слова "милиционер":
   - Легавый! Мусор! Легаш! Шакал! Ментяра!
   - Русский полицейский, - невозмутимо перевел на нормальный язык Лешка. - "Мент" приблизительно то же самое, что "коп" или "фараон".
   - Да все они одного поля ягоды, как ты их не называй!
   - Самое смешное, - Леха подпер голову рукой и спокойно посмотрел на меня, - что у него полно знакомых ментов. Слышали бы они как он честит сейчас их братию. Он бы в момент растерял половину своих достоверных источников. Стас! - он повысил голос, чтобы его слова достигли моего сознания. - Алле! Эй, Ста-а-си-и-к!
   Обращения "Стасик" было вполне достаточно. Терпеть не могу, когда меня так называют. В детстве, во дворе, я костылял всякому, кто обращался ко мне именно таким образом. Мама утверждает, что исключений не имелось - доставалось даже девчонкам, но вот про девчонок я как раз ничего не помню.
   Я плюхнулся на скамейку рядом с братом и грозно предупредил:
   - Щас в нос дам.
   - Очень хорошо, нас услышали, - усмехнулся он и неожиданно пропищал дурацким голосом: - Леха и Стасик в программе "Медный тазик"!
   Я перевел дыхание и невольно хмыкнул, услышав цитату из детства. Это мы вдвоем ее придумали, когда, сидя в магнитофонных наушниках отца, играли в радио.
   - Ну вот, теперь можно и поговорить, - заметил Лешка и, быстро глянув на меня, вытащил из кармана носовой платок. - На, опять переволновался, кровь из носа...
   - А, черт!.. - на пальцах, которыми я прикоснулся к носу, действительно осталась кровь. - Проклятье... - я прижал платок к носу и чуть запрокинул голову.
   - Так что давай, мальчик мой, выкладывай, что там у твоего старлея есть на тебя конкретного.
   - Да ни фига у него нет! - снова вспылил я. - Полезных ископаемых нет, воды нет, растительности нет, планета населена роботами! На понт, гад, взять хотел!
   - Что такое "на понт"? - не замедлил поинтересоваться Эрик, с удивительной точностью отсекая незнакомые слова.
   - О-о, все, с этим что-то надо делать! - воскликнул Лешка, поднимая руки, словно собрался сдаваться. - Стас, I've an offer! Let's speak English! I guess it's a best way for understanding. OK?
   - Sorry, sorry for my Russian, - тут же покаялся Купер. И тут же за это поплатился.
   - Господин Декабрист, - Алешка снова перешел на родной язык, - а вас я вообще попрошу... Дело вовсе не твоем русском. Просто, может, в английском он не будет так сыпать жаргонными словечками.
   - English? - переспросил я, хлюпнув носом. - OK! I don't care which language you'll choose... Мне по барабану, хоть китайский!
   - О, нет, это невозможно! - Леха махнул рукой, словно ставя на мне крест. - Он, что называется, вышел из себя и неизвестно, когда вернется.
   Не знаю, как долго я возвращался в себя, но у них хватило терпения дождаться того знаменательного момента, когда я выпустил весь пар. Впрочем, за это время они успели доиграть свой матч. Видимо, он закончился ничейкой, потому что противники с удовольствием пожали друг другу руки.
   - Итак, дубль два, - провозгласил брат, когда я успокоился. - Что тебе сказал Леонидов?
   - Сказал, что экспертиза установила - монаха убили. Умышленно или случайно - шут его знает. Шею свернул. Сначала было похоже на падение с высоты собственного роста. На ладони левой руки у него... У монаха, в смысле, обнаружены порезы.
   - Что за порезы? Что за нож?
   - А он не сказал! - ехидно сообщил я.
   - И что, это нормально? - приподнял бровь Эрик.
   - Нет, это ненормально, - ответил Лешка. - Только многие, почему-то думают иначе. Тоже мне, начальник нашелся.
   - Потом он стал спрашивать, что я делал в воскресенье приблизительно с 11 вечера до 2-х ночи.
   - И что ты делал? - Лешка был вылитый следователь.
   - До 11-ти я смотрел "Место встречи..."
   - У тебя есть "Место встречи..."?
   - Ну, конечно, есть! И "Визит к минотавру" тоже есть, - удивленно ответил я. - А что?
   - Что ж ты, паразит, мне этого не сказал?
   - Так ведь ты не спрашивал. Кстати... "Гардемарины" тоже имеются.
   - Это хорошие, советские еще фильмы, - пояснила мама Декабристу, отвечая на его немой вопрос. - Экранизации. Два детектива и один такой, историко-приключенческий. Созвездие отличных актеров. Потом обязательно посмотрите. Это как раз те редкие фильмы, которые можно пересматривать снова и снова.
   - Ну а что после фильма? - Лешка не сводил с меня пристального взгляда, и на мгновение мне показалось, что я опять на допросе.
   - После я читал где-то до часа ночи, а потом элементарно спать завалился.
   - Ну и что ты паришься? Тетя Настя что, твое алиби подтвердить не может?
   - В том-то и дело, что не могу, - она как-то крайне уравновешенно восприняла новость о том, что ее сына обвиняют в убийстве. - Меня не было дома. В субботу я уехала в Петербург - отвозила перевод одной книги. Вернулась в понедельник вечером, часов в семь.
   - Та-а-ак... - озадаченно протянул Лешка. - Значит, в нашем сценарии предусмотрены неожиданные повороты. Хм... Ну что я с могу сказать тебе, Стас?.. "Я в детстве смотрел фильм про девочку Пеппи. Она говорила: "Don't worry, be happy". Не парься, будь счастлив". В общем, расслабься и получай удовольствие - если дело дойдет до ареста или суда мы наймем тебе лучшего адвоката, какого только можно сыскать на необъятных просторах нашей Родины. Кто у нас там лучший? Падва?
   - Какой Падва?!
   - Что, уже кто-то другой?!
   - Не знаю! Но у меня через 2 недели заканчивается отпуск, и я сразу же лечу в Калининград! Командировка у меня!
   - Господи, ну что ты орешь, как резаный? Ну и лети себе, - пожал плечами Алешка. - Ты летишь, мы здесь остаемся. Или... Эрик, хочешь на Кенигсберг посмотреть? Музей янтаря и все такое?
   - Конечно, хочу. Еще спрашиваешь. Область, где сосредоточен самый большой запас янтаря на планете.
   - Решено. Стас, мы с тобой полетим.
   - Какой "полетим"?! Кто меня куда пустит с подпиской о невыезде?!
   - Фу, блин... - огорчился Леха. - Как же я об этом не подумал...
   - Леш... - мама, сосредоточенно глядя на хоккей, чуть слышно похлопала ладонью по столу. - Может, частного детектива нанять?
   - Мам! - взмолился я. - Ну какой частный детектив?! Не говори глупостей!
   - Это не такая уж и глупость... - задумчиво заметил Лешка, и я понял - все, он уже обмозговывает эту идею.
   - А я не согласен, - вдруг возразил Купер, о котором, признаться, на какой-то момент я даже забыл. Сидит себе тихо, только ресницами хлопает да слушает. - Есть более простое решение. И Алешка об этом знает, - он искоса посмотрел на Леху. - Мистер Дедиков, может...
   - No! - отрезал мистер Дедиков, вскинув голову.
   - Why not? Nothing to loose.
   - I said - don't even think about it! Vacation! And that's all!
   - Your brother's suspected in murder! Oh, God! What we're talking about? I do nothing in any case! Let me help you. Your family. What'll happen? Maybe... maybe this investigation will be the best treatment for me than just a rest? Think about it. And think twice.
   Так они сидели друг против друга. В упор смотрели один на другого, и оба упрямо гнули свою палку. И на том, и на другом лице была написана решительность довести начатое до конца, и никто из них не хотел уступить.
   Мы с мамой, услышав их беззлобную перепалку, обменялись взглядами. Она чуть развела руками, показывая, что у нее нет никаких догадок, что бы все это могло обозначать.
   - You saved my life... - вдруг произнес Эрик. - Let me...
   Ого! Ничего себе - "Saved my life"! Я думал, такое только в кино бывает, либо на войне. На войне бывает - я сам видел... Да-а, это номер...
   - Forget about it... - Лешкин голос смягчился - он пошел на попятную. - И вообще... Это спорный вопрос, кто кому жизнь спас...
   Еще немного и Купер дожал бы его.
   Но не успел. Потому что тут решительно встрял я с давно наболевшим вопросом.
   - Знаете, что, ребята, - я попеременно смотрел то на одного, то на другого, - эта ваша изящная игра в четыре руки порядком уже попудрила мне мозги. Но теперь, господа заговорщики, я предлагаю вам раскрыть карты. Проще говоря - колитесь.
   Возмутительно было наблюдать, как эта великолепная парочка совершенно не удивилась моему выступлению. Они просто одновременно, синхронно повернули ко мне свои чересчур умные и изобретательные головушки. Ну просто Чук и Гек! Лешка был готов в открытую расхохотаться, словно я только что рассказал безумно веселую историю, а Эрик смотрел на меня со странным прищуром. И было в его серых глазах что-то такое, что меня неожиданно озарило - здесь и сейчас, на данном временном отрезке, этот прищур, это странное выражение глаз означают у него улыбку. Он улыбался глазами, причем улыбался с каким-то ехидным удовольствием.
   - Ты ведь не фотограф, да? Фотографы так не стреляют и так машину не водят.
   - А если у меня талант? - ехидство сменилось милейшим мальчишеским лукавством.
   - Два таланта, - Алешка, изобразив пальцами латинскую букву "V", уже просто давился смехом. Глядя на него, невольно начала улыбаться и мама.
   - И никакой ты не журналист, - это я уже заявил самым категоричным тоном. - Ты полицейский, вот ты кто. А ты, тоже хорош, - набросился я на родственника. - Декабрист! Государственный преступник! Напридумывал!
   - Эрик, смотри-ка, - Лешка рассмеялся, - человек определенно разочарован!
   - Не стоит, - посоветовал Купер, снова став серьезным. - Потому что я, в принципе, на самом деле госпреступник. И, кроме того, уже без всяких принципов, по образованию я действительно журналист, и я действительно умею фотографировать. Говорят, неплохо получается... И про полицейского ты почти правильно догадался.
   - Почти? Так ты все-таки частный детектив? Теперь все понятно...
   - Не торопись, - попросил Алешка. - Все не так уж и понятно.
   - I'm fed...
   Хрипловатый голос произнес это так мягко, что я невольно вспомнил вкрадчивое признание Холмса-Ливанова: "Я сыщик..."
   - Федерал. Агент ФБР, - теперь Лешка переводил американский жаргон, хотя я в этом и не слишком нуждался.
   - Вернее... был, - Купер, словно извиняясь, чуть развел руками.
   - Who?!
   Это был последний камень в мою сторону, и этот камень меня добил окончательно. Я мало, чем в тот момент отличался от Ватсона-Соломина. Единственно, мне не хватало револьвера в боксерской перчатке.
   - Дай пять, - Леха протянул другу руку ладонью кверху. - Мы его все-таки отправили в нокаут. Я получил массу удовольствия. А ты?
   - Мое удовольствие целиком и полностью зависит от тебя.
   На протяжении последовавшей затем паузы, Лешка внимательно смотрел на друга. Так внимательно, как смотрит хороший врач, выискивая видимые и невидимые признаки болезни у своего пациента, который только что был при смерти. Он старается обнаружить их прежде, чем выздоровевшего настигнет рецидив.
   - Как ты себя чувствуешь? - задал он Куперу вопрос, который я меньше всего ожидал от него услышать.
   - Леш, да со мной все нормально... Правда...
   - Как спишь?
   - Как мертвый. Честно. Я давно так не высыпался. Здесь же воздух замечательный. Просто изумительный. Окно всю ночь раскрыто. Май же...
   - Голова не болит?
   - Нет. Вроде все в порядке. Но я хочу убедиться, что она работает так же хорошо, как и прежде.
   Снова пауза. Снова долгий, изучающий, ищущий Алешкин взгляд.
   - Хорошо, проверяй, - наконец вздохнул он, уступая с явной неохотой. - Наверно, это необходимо... Но если что-то, вдруг, не дай Бог... Сразу мне скажи, договорились?
   - Леш, нам и договариваться не надо.
   Лешка улыбнулся:
   - Да нет... Зря ты на себя поклеп наводишь... Башка у тебя по-прежнему хорошо соображает. Что тебе потребуется?
   - Во-первых, копии документов по этому делу, - четко чеканя русские и английские слова, по деловому быстро заговорил федерал. Лешка молча кивал головой. - Все, до последней бумажки: протоколы, справки, экспертизы, фотографии. Во-вторых, если не сами вещьдоки, если такие имеются, то их список и описание. Еще лучше их детальные, подробные фотографии. В-третьих, - тут он снова улыбнулся одними глазами, - мне потребуется переводчик, чтобы я понял абсолютно все. И, в-четвертых, я сам хочу видеть место, где был найден монах. Туда надо будет прихватить несколько небольших целлофановых пакетов, пару перчаток, желательно хирургических, пинцет, рулетку, блокнот, пару ручек, непрозрачную линейку и, естественно, мой фотоаппарат.
   С чувством исполненного долга он откинулся на спинку деревянной скамейки и на выдохе, коротко резюмировал:
   - Все.
   Я был не просто нокаутирован - я был в полном ауте. И выглядел я, видимо, соответствующе.
   Однако мама трезвость ума сохранила вопреки всем открытиям сегодняшнего дня. Поэтому, когда великолепная парочка вскочила на ноги, чтобы тут же взяться за дело, она остановила их спокойным:
   - Ох, дети, а вы ведь поделились не всеми вашими секретами.
   Парочка на мгновение растерялась, а потом уставилась на маму. Она же не спускала ясного взгляда с нашего необычайного гостя:
   - Агент Купер, вам не кажется, что в вашем односложном повествовании есть белые пятна?
   Мне показалось, что он быстро скривил губы, словно от мгновенной внутренней боли, когда мама обратилась к нему "агент".
   - И их немало, - согласился он, опускаясь обратно на скамейку, - только не называйте меня "агентом Купером". Я уже не работаю в ФБР. Ф... Б... Р... - повторил он задумчиво - название "охранки" по-русски звучало крайне непривычно.
   - Я вас умоляю! - протяжно попросила мама. - Не бывает бывших агентов ФБР, как не бывает бывших милиционеров, журналистов, гонщиков... Назовите любую профессию, и там не будет исключений. Именно это и послужило одной из причин, почему вы сразу же предложили свою помощь.
   - С этим сложно спорить, Анастасия Санна, - он как-то виновато посмотрел на нее. - Простите меня. Я не хотел вас обидеть или оскорбить... Я должен был сразу сказать вам, кто я и что я, и какая... хм... funny... смешная история вместе со мной попала к вам в дом. Very funny story...
   - Funny?! - Лешка буквально взвился из-за стола, и Бим залаял, услышав его возглас. - Кому там, интересно, было весело?! Может, тебе?! Или Глории с Лесом, не говоря уже о Дэне?! Или, может, твоим родителям и брату?!
   Он обрушил на нас поток незнакомых имен и фамилий, и мне подумалось, что там, за океаном, было такое... такое! Было такооое... Что жаль, что меня там не было...
   - Тетя Настя, не слушай его! Веселого там было приблизительно столько же, сколько в избиении беспомощного щенка! А ведь это совсем не смешно. Это у него просто чувство юмора такое - черное! - Алешка разошелся не на шутку, и я понял - к тому, через что прошел Эрик, он спокойно относиться не научится никогда. - И это не он должен извиняться, если уж на то пошло! Это я... Это была моя идея - выдать его за журналиста. Но, тетя Настя, - звук его голоса упал почти до бессильного шепота, - это было сделано в целях безопасности... И мы... тебя пугать не хотели...
   Короче, рассказали они нам свою "веселую историю". Выложили как на духу. И забавного в этом повествовании действительно ничего не было. Мне в какой-то момент показалось, что то, о чем они говорят, выдумано кем-то, кто обладает какой-то дикой фантазией. Но зачем этот "кто-то" выдумал это все и с какой целью, я понять не мог.
   Зато я прекрасно понял, почему Эрик не улыбается. Понял, откуда в его глазах появились эти застывшие тоска и усталость. Понял, почему во всех его словах и жестах сквозит эта странная, едва уловимая, отчужденная сдержанность. Понял, почему он выглядит таким больным и ранимым.
   И до меня внезапно, как озарение, дошло, откуда в голосе Лешки тогда, в аэропорту, проскользнула необоснованная грусть, когда он произнес фразу: "А мы не в гости, мы домой приехали".
   Мне стало жаль Купера - искренне, по-человечески, честно. Однако вскоре жалость уступила место другому чувству - вескому, яркому, абсолютно обоснованному уважению.
   Я уважал его за ту отчаянную дерзость, за ту смелость, с какими он защищал своего начальника и команду. Уважал за то мужество, с каким он прошел через то, что последовало за его поступком. Уважал его за то, что он не сломался, несмотря на все попытки сломать его, вколотить, вбить в рамки. Я понял, почему Лешка так любит его, и почему он готов смести, просто стереть с лица Земли тех, кто причинил Куперу боль.
   Стихли их голоса. Растаяло в шепоте ветра последнее произнесенное слово. Мы с мамой смотрели на них и молчали. Говорить здесь было нечего. Казалось, что даже в саду смолкли все птицы. Из памяти поднялась фраза из песни Высоцкого о погибшем летчике: "Он садился на брюхо, но не ползал на нем". Эта отменная цитата попала в десяточку.
   - Ладно... - как-то сипло сказал Лешка, глядя куда-то в сторону. - "А не спеши ты нас хоронить, у нас еще здесь дела"...
   - Все пройдет, - тут же поддержал его Эрик, и тишина наполнилась звуками, ожила, задышала. Из сада донеслось пение птиц. - Пройдет и это.
   - Царь Соломон был мудрым человеком, - наконец, и я решился заговорить.
   - Ждать, - негромко произнесла мама. - В этом заключалась половина его мудрости.
   - А в чем заключалась вторая половина? - спросил я.
   - Наверно... В умении не забывать об этом, - Купер смотрел вдаль, на золотые купола монастыря.
   Мама показал себя настоящим человеком. Неожиданно она поднялась со своего места, подошла к Эрику и, приобняв его, легонько прижалась щекой к его волосам. Я готов поклясться, - его удивил, даже поразил этот поступок. Наверно, это был порыв, но, как показало время, Декабристу он пошел только на пользу.
   - "Не плачь, потому что это закончилось. Улыбнись, потому что это - было", - очень мягко произнесла она и, посмотрев на него, осторожно, ласково коснулась его лица. - Маркес тоже мудрый человек. Не бойся, ребенок, что было - то прошло. И теперь все будет хорошо.
   Начиная с этого момента, мама была с ним только на "ты".
  
  
  
  
   НОЧЬ. ЧЕРНОТА. Бесформенность. Неподвижность. Парализованность. Тупость. Апатия. Беспамятство. Бес-па-мят-ство... Пустота.
   Потолок. Темнота. Комната. Тишина. Одиночество. Теснота. Немота.
   Сознание. Осознание. Мысль. Ощущение.
   Вспышка. Удар. Ярко. Сильно. Больно. Тяжело.
   Боль.
   Адская боль словно сформировалась из пустоты темной тесной комнаты и залила собой, изнутри и снаружи, всю голову. Застучало, загремело, задергалось, задробило. Раздробило все остальные ощущения на миллионы мельчайших острых, режущих осколков и тяжелых, тягучих капель, наполненных болью. Они бесконечным сталактитом сочились из пустоты, проникали внутрь, давили виски, тупо ухали в затылок, жгли сухой жаркой неистребимостью. Поглотило, утопило, разбило, убило. Убило...
   Ткань. Кровать. Запах... Медицина. Больница.
   Звук... Крик. Вой. Стон.
   Чужой. Далекий. Пугающе близкий. Рядом. За стеной. В соседней комнате.
   Тоска. Безысходность. Стылость. Ужас.
   Болезненный ужас. Ужасная боль.
   Щелк! Замок. Дверь. Свет. Ослепление. Шаги. Люди. Голоса. Слова. Прикосновение - быстрое, аккуратное, точное, равнодушное.
   Опять. Снова. Было. Было!
   Не даваться! Драться! Сопротивляться!
   Движение. Сила. Скованность. Бессилие. Боль.
   Укол...
   Огонь. Жар. Пламя. Усталость... Подавленность... Оцепенение...
   Беспамятство...
  
  
  
  
   ДЛЯ ВСЕГО СНАРЯЖЕНИЯ я предложил взять спортивную сумку. Леха ничего не сказал и только посмотрел на Купера. Сейчас командовать парадом предстояло именно ему.
   - Сумки не надо, - отверг он мое предложение, распихивая все, кроме линейки и, естественно, "Кэнона" по многочисленным карманам, нашитым на штанинах его спортивных брюк. - А вот коробку для хранения документов или из-под обуви взять можно.
   - Думаешь, удастся что-то найти? - я слабо верил в это, но спорить с агентом ФБР все же не решился. - Менты ведь наверняка все подчистили.
   - Ну... я же тоже легавый, - в его глазах снова промелькнула улыбка. - Посмотрим, что сможет сделать для тебя бывший ФБР-овец с дыркой в колене.
   - Причем здесь колено? - не понял я. - Ты ж сказал, что это спортивная травма...
   - Ага, спортивная, - серьезно подтвердил он. - С соревнований по стрельбе на поражение.
   - А хоккей? Неужели тоже лажа? Часть легенды?
   - Что такое "лажа"? Нет, я догадался - вранье, да?.. Нет, хоккей не лажа. Хоккей был по-настоящему, правда, давно - почти в детстве. И ощущение такое, будто не со мной это вовсе было, не в моей жизни. Но пару лет назад, было дело - даже за НХЛ поиграть удалось. Задание выполняли.
   - Кстати, Стас, - усмехнулся Леха, - сразу же учти - все, что сделает для тебя этот типа бывший федерал, все это будет незаконно.
   - Незаконно? - в голове мелькнула мыслишка: а не попал ли я из огня да в полымя? - Почему?
   - Да потому что он иначе работать не умеет. Это, во-первых...
   - А, во-вторых, - перебил его Эрик, - все это и так уже незаконно. Потому что мы собираемся вставлять палки в колеса официальному следствию. Это с одной стороны. А с другой - мы просто играем ва-банк.
   - Точно, - согласился Леха. - Они постараются доказать, что Стас виноват, а мы - что он абсолютно невиновен.
   До развалин поместья мы шли пешком. Там всего-то что-то около полутора километров. По дороге почти не разговаривали, только изредка перебрасывались фразами. Каждый думал о своем. Не знаю, как им, а мне было, о чем поразмыслить.
   Лешка оказался прав - я, действительно, был благодарен ему за то, что он привез в Россию Купера. Однако вовсе не из-за того, что мое, так скажем, дело самым неожиданным образом попало в надежные руки. Хотя, конечно, и это было немаловажно. Однако я немного сомневался - федерал федералом, но он же все-таки американец! А здесь суровая российская действительность, разные менталитеты, между которым пролегла глубочайшая пропасть разнообразных различий... Сможет ли он ухватить истинный мотив убийства? Сможет ли понять убийцу? И учитывает ли он такой серьезный фактор, играющий не последнюю скрипку, как загадочная русская душа?.. Ответов на эти вопросы у меня не было, а задавать их было неудобно. Обижу еще человека... Поэтому мне только и оставалось, что просто наблюдать и ждать. Но если дело пойдет под откос, я дал себе зарок обязательно вмешаться. Шутка ли - речь идет о моей собственной шкуре!
   А вообще - и главное! - меня как журналиста распирало. Черт возьми, у меня теперь есть знакомый агент ФБР! Самый что ни на есть настоящий, которого можно не только увидеть, но и, что называется, руками потрогать. Вот это на самом деле круто! Правда, до поры до времени меня просили держать язык за зубами и не афишировать это знакомство. Это дело понятное - при таком противнике, с каким сцепился Купер, самым мудрым было помалкивать.
   Они сказали, что нынешнее пребывание Декабриста в России - пробная гастроль. Но, чем черт не шутит, может, он и вовсе останется здесь на ПМЖ. Все же родина его предков... Выучит русский - мама его так натаскает, что от его акцента только пшик останется. Алешка собирался написать книгу о голубях - и Эрик уже дал согласие на то, чтобы проиллюстрировать ее. Еще у Лехи в планах значился выпуск журнала типа "Вокруг света", следовательно, ему потребуются как журналисты, так и фотографы. Значит, без работы его друг не останется.
   Бывшее поместье встретило нас неприветливой мрачной тишиной. Купер окинул здание взглядом, заглянул внутрь и обернулся на нас:
   - Если это памятник культуры, то почему он в таком состоянии?
   - Денег нет, - я пожал плечами. - Знаешь, сколько таких памятников по всей России? Что-то около 30 тысяч. Да и какой смысл его реставрировать? Туристов сюда все равно никто возить не станет. Кстати, а что, в Америке разве такого нет? Мне рассказывали об обратном.
   - Америка еще не обросла таким культурным слоем, чтобы позволить себе подобные памятники.
   Мы вошли вовнутрь и повторили, но с некоторыми отклонениями, мой недавний маршрут. С отклонениями, потому что мы несколько расширили цель нашей экспедиции и внесли в ее следственный характер несколько культурных ноток. Мы спокойно побродили по всему поместью, поболтались по заброшенному, давно заросшему саду, наш следователь сделал парочку пейзажей. Казалось, что он и забыл вовсе, зачем, собственно, пришел сюда. Он никуда не торопился, словно у него впереди была вечность. У меня же эта вечность имела строгие, определенные границы двух ближайших недель.
   Наконец, Эрик тряхнул головой и решительным шагом направился обратно к зданию:
   - Ладно, пора и делом заняться.
   О! Слава Богу, вспомнил!
   С того дня, когда я нашел монаха, в этой зале ничего не изменилось. Тот же мусор по всем углам, та же кошмарная запущенность. Правда, теперь к этой запущенности добавилась какая-то тоскливая безысходность. Впрочем, все это было не более, чем просто игрой моего воображения.
   - Так, сидите вон там, - он кивком указал на два деревянных ящика в углу.
   Из его голоса подчистую исчезли всякие мягкость и задумчивость. Их совершенно незаметно сменили скупые, металлические интонации, похожие на цоканье подков.
   - Леха, на тебе блокнот и ручку. Будешь записывать все, что я скажу. Вернее, все, что я скажу записать, - уточнил он.
   Русский язык ему хоть не родной, а нюансы уже улавливает. Неплохо...
   - На английском? На русском? На итальянском? На испанском? - с ласковой издевкой улыбнулся писарь.
   - На китайском, - так же ласково ответил ему Декабрист. - С японской транскрипцией и переводом на хинди. Слабо?
   - Не-е, ну ты, брат, вообще обурел!
   - Стас, - Купер глянул на меня, - "обурел" имеет отношение к твоей фамилии?
   - Вряд ли, - хмыкнул я. - Слушай, а... откуда ты слово "слабо" знаешь?
   - Из жизни, - он сфотографировал общий план помещения.
   - Стас, - Леха толкнул меня локтем в бок, - "слабо" и "щеглы" это цветочки. Ты с ним лучше не водись - он тебя плохому научит. Он и матом ругаться умеет. И ни каким-нибудь там мелкокалиберным, как в детском саду, а самым настоящим.
   - Ой, ты-то в детском саду нашем когда последний раз был? - снисходительно посмотрел я на брата. - Ты бы слышал, как в детском саду матерятся! Сапожники отдыхают!
   - Да-а? Ну так! У наших же детей, как Задорнов говорит, ум пытливый. Ладно, ну ты тогда с детским садом не водись. А на будущее учти: если Купер начинает ругаться матом по-русски, это означает только одно - все вокруг так хреново, что хреновей уже быть не может.
   - Не слушай его, - посоветовал Эрик, закидывая ремень от фотоаппарата на плечо. - Он все врет. Итак... Пока у нас ничего, кроме трупа нет. Поэтому будем работать с тем, что имеется. То есть... ну... - он неопределенно взмахнул рукой, изобразив в воздухе что-то вроде басового ключа. - Нам ничего про него неизвестно. Наш подозреваемый никогда его не встречал и никогда дела с ним не имел. Ладно, Стас, иди сюда и расскажи, как именно и где именно лежал монах.
   Я подошел к нему, встал рядом и растерянно посмотрел на россыпь булыжников на ковре из черного песка.
   - Не торопись. Закрой глаза, если это поможет. Главное - вспомни.
   Я снял с головы кепку, потер лоб и, не закрывая глаз, сразу же сказал:
   - Во-первых, он не лежал в центре. Он лежал вон там, - я показал в дальний угол, освещенный мягкими, оранжево-желтыми лучами вечернего солнца.
   - В углу?
   - Да.
   - Прямо в углу?
   - Нет, не прямо. Приблизительно вот здесь, - я шагнул вперед и топнул ногой, обозначая место. На песке остался четкий рифленый след от подошвы кроссовка. - Вот здесь находилась его голова.
   - Следовательно, в угол он лежал ногами?
   - Ногами.
   - Лешка, пиши: в угол - ногами, - он вытянул из кармана рулетку и измерил расстояние от угла до двери. - До ближайшей двери - 2,5 метра. До ближайшего окна - 3 метра.
   Леха, положив блокнот на колено, быстро записал все цифры.
   - Он лежал на спине, животе, боку?
   - На спине. Голова была повернута вправо.
   - А рана была на левом виске?
   - Так точно.
   - В каком положении находились его руки?
   - Раскинуты в стороны.
   - Сжаты в кулаки?
   - Да... Поэтому я, видимо, и не заметил крови на ладонях. Вернее, на ладони.
   - Пятна крови на земле? На камнях?
   - Нет, не было ни единого.
   Таким - сосредоточенным, энергичным, похожим на туго скрученную пружину, стреляющим короткими, конкретными вопросами, целенаправленным, даже жестким, острым - он мне нравился гораздо больше. Мне казалось, что он таким и должен быть, что вот он - настоящий, а вовсе не эта вариация на тему "юноша бледный со взором горящим". А здесь... Он окунулся в привычную для себя атмосферу, - атмосферу тайны, загадки, чьей-то беды, которая, несмотря на то, что он повидал великое множество этих бед, таких разных и таких одинаковых, никогда не была и не будет для него чужой и чуждой. И видно было, что человек занимается любимым делом - занимается тем, что ему нравится, тем, что он умеет делать хорошо, что умеет делать лучше, чем другие.
   Он огляделся по сторонам и, наткнувшись взглядом на валявшуюся неподалеку ветку, поднял ее с земли.
   - Нарисуй, схематично, как лежал монах, - Купер протянул ветку мне.
   - Да я как-то не художник...
   - Да, рисовать он не умеет, это точно, - подал голос из своего угла Лешка, что-то чирикая в блокноте. - Зато он поет.
   - Ой, помолчал бы! - у меня почему-то покраснели уши. Мне показалось, что Эрика это должно непременно насмешить, однако он только удивленно приподнял бровь.
   - Ну а что такого? Голос-то у тебя действительно есть. Приятный такой тенор. И на гитаре ты весьма прилично играешь. Чего ты скромничаешь? Тут все свои.
   - Тем более... Человек, обладающий способностью чувствовать музыкальный ритм, не может не нарисовать схематичный рисунок, - подлил масла в огонь федерал. - Давай, рисуй.
   Я вздохнул, взял у него ветку и, почесав затылок в целях прояснения визуальных образов, стал рисовать. Художник из меня на самом деле никакой - именно что от слова "худо". В школе со мной все учителя мучились: "Дети, сегодня рисуем вот это замечательное яблоко". И учительница ставила перед нами восковое яблоко, выглядевшее, как настоящее. Многие не верили, что это муляж, и проверяли подлинность при помощи собственных зубов, поэтому с одного бока многострадальный фрукт был весь надкусан. Наснимать слепков - получилась бы приличная зубная коллекция для медицинского музея.
   Класс, усердно сопя, вооружившись акварельными красками, в "мокрой" технике приступал к выполнению поставленной задачи. Под конец урока на столе учительницы набиралось не менее килограмма яблок плюс нечто, напоминавшее тыкву Золушки, но только после того, как она побывала к крупной автоаварии, а саму любительницу эксклюзивной обуви в срочном порядке увезли в реанимацию. У учителей никогда не возникало вопросов в связи с установлением авторства подобных шедевров.
   - Скажите, Киса, вы рисовать умеете? - вдруг серьезно, и в то же время от души потешаясь надо мной, спросил Лешка. - Нет? А буквы хоть умеете? И буквы не умеете? Совсем нехорошо... А мы ведь с вами художники.
   И он подленько захихикал. Я обернулся на него, но он, перехватив мой яростный взгляд, только в открытую захохотал. В поисках поддержки я посмотрел на Эрика, но не тут-то было. Этот, не побоюсь этого слова, прохиндей улыбался во все глаза.
   - А ты что? - я воинственно вздернул подбородок.
   - Что я?
   - Что смеешься?
   - Я смеюсь?
   - Да, ты! Тоже, что ли, "Двенадцать стульев" читал?
   - Нет. Я еще настолько хорошо русский не знаю, а Леха говорит, что эту книгу надо только в оригинале читать.
   - Леха правильно говорит... - я погрозил брату кулаком и повернулся к ним спиной, намереваясь дорисовать то, что начал.
   - Но я читал Тома Сойера, - хрипловатый голос остановил мою руку, и ветка замерла, уткнувшись в черный песок.
   - Ну и я читал, - я подозрительно глянул на него через плечо. - Только при чем здесь это?
   - А помнишь момент с покраской забора? - он продолжал улыбаться.
   - Ага, Том там пытался представить себя художником, - поддакнул Лешка с серьезной миной.
   - Ну все, юмористы, - я резко обернулся к ним и приподнял ветку, - вы меня достали. Сейчас я вас вздую. Ведь так любил выражаться Том?
   - Эрик, бежим! - воскликнул Алешка и, заливаясь смехом, уткнулся носом в блокнот. - Он становится невменяемым!
   - Ну вас! - я махнул на них рукой и вернулся к своим художествам.
   - Хм, Стас... - неожиданно задумчиво и вполне серьезно после всего нашего веселья заговорил федерал. - Мне тут одна история на ум пришла...
   - Какая? - Лешка даже отложил ручку, а я сразу выпрямился и посмотрел на Декабриста.
   - Лет эдак двести, двести с хвостиком назад, в Италии жил один художник. Звали его, если не ошибаюсь, Жак Линне. И так уж сложилось, что был он похож на одного разбойника, которого ловила полиция. Очень сильно похож. Кое-кто обратил на этот факт внимание правоохранительных органов, и его арестовали. В общем, не повезло парню. Упекли его в тюрьму. И сколько он не клялся, что никого не убивал и не грабил, стражи порядка, что характерно, не верили ни единому его слову. Черт, наверно, у нас это в крови... Короче, ждала его встреча с одной дамой именуемой виселицей. Тогда в ночь перед казнью он попросил у охранников кусок угля и нарисовал на стене своей камеры портрет Мадонны... Этот портрет был так прекрасен, так великолепен, что охрана, пришедшая утром за Жаком, просто застыла в восхищении. И вот тогда Линне поверили и отпустили на свободу. Ему поверили, потому что судьи были убеждены - человек, рисующий такие картины, не может быть преступником.
   Он замолчал, и некоторое время мы все молчали. Мы, наверно, застыли в таком же восхищении, как и те охранники 200 лет назад.
   - Безумно красивая история... - заметил Лешка, и я был полностью с ним согласен.
   После такого сложно было вернуться к тому, что рисовал я, но пришлось, и минут через пять все было готово. На очертания хомо сапиенса это походило слабо, но Купер остался доволен. Мне даже удалось заслужить его похвалу, зато Леха был настроен куда более критично:
   - Не, Стас, за такой портрет тебя на свободу точно не отпустят. У тебя на это нет никаких шансов. Еще и посадят - за издевательство над образом "хомо сапиенса".
   Где он только научился этому кусачему остроумию? Раньше, вроде, был такой интеллигентный, культурный. Воспитанный - ну чистый дипломат!
   - Так, - федерал неодобрительно покосился на него, - стенографиста я бы попросил занять рабочее место непосредственно.
   - You're boss! - подняв руки, Лешка попятился обратно к ящикам.
   - Не знаю, получится ли что-то... - пробормотал следователь, снимая с плеча фотоаппарат. Он прицелился в мой рисунок и щелкнул затвором. - Но попробовать стоит... Линии достаточно отчетливые...
   Он задумчиво изучил мой непризнанный шедевр, потом присел на корточки, внимательно разглядывая камни, валявшиеся в углу.
   - С 11-ти до 2-х ночи... - проговорил он, словно размышляя вслух. - Три часа... Большой диапазон, но именно тогда его и убили... В это время уже темно...
   - Не совсем, - заметил я, прислушиваясь к его словам.
   - То есть? - он чуть повернул ко мне голову, и мне стал хорошо виден его профиль. - Ночь же. Или в России ночи не черные, а... - он запнулся, и я понял, что он таки поймал свою ошибку прямо за хвост.
   - Именно. Белые, - одобрительно кивнул я. - Мы же под Питером, а сейчас как раз наступает пора белых ночей.
   - А насколько светло белой ночью?
   - Здесь - приблизительно как в сумерки.
   - Сумерки... - повторил он, чуть наклонив голову на бок. - Достаточно светло...
   - Для чего достаточно светло? - спросил Лешка из своего угла.
   - Чертовски хороший вопрос, - Эрик выпрямился. - Светло... А он - ногами в угол, словно его из угла вытолкали. И вообще - что здесь... мог... делать... монах... - выразительное ударение упало на каждое из этих слов. - Да еще и ночью. Пускай даже белой. Ночью ему спать полагалось. Кто-нибудь назначил ему встречу? Тогда тот, кто позвал его сюда... если у него была цель - убить... Чем же раб божий не угодил мистеру Х?
   Купер замолчал, потом встрепенулся и быстро подошел к окну без стекол и даже без рамы:
   - Был же кто-то еще. Это и дураку понятно. Лешка, напиши "Встреча" и поставь знак вопроса. Но сколько их было? Может, был всего один человек? И кто это был - мужчина или женщина?
   В следующее мгновение он забрался на то, что осталось от подоконника, и выпрыгнул в окно. Мы с Лехой ломанулись к окну и одновременно выглянули в сад. Эрик, глядя в землю, рыскал в кустах.
   - Слушай, Декабрист, - окликнул его Лешка, - а почему ты думаешь, что его убили именно здесь? Может, его кокнули где-то в другом месте, а сюда приволокли уже готовенького? Тело просто пытались спрятать.
   - Я пока ничего не думаю, - возразил федерал, ныряя глубже в кусты и исчезая из нашего поля зрения. - Пока за меня думает интуиция. И она мне подсказывает, что убили его здесь. А потом - руки. Раскинуты в сторону. Если бы его откуда-то притащили, руки у него были бы вытянуты над головой, как у указательной стрелы Флинта из "Острова сокровищ".
   - А если руки тот, кто притащил жмуря, специально раскинул? Да и пятен крови никаких... Что тогда?
   - Тогда... Тогда поздравляю вас, девочки и мальчики, - мы имеем дело с умным, расчетливым противником.
   Кусты шелестели и плавно покачивали ветками, словно семафорили о передвижениях Купера. Сначала ветки махали листьями поближе к нам, потом движение побежало дальше, но вскоре вернулось. Остановилось, замерло, застыло. Потом снова чуть шевельнулось, и до нас донеслось:
   - Стоп... А вот это уже кое-что...
   Мы с Лешкой переглянулись. Из зеленой заводи кустов вынырнула голова Эрика:
   - Тащите сюда один пакет и пинцет. Только аккуратно.
   Леха заложил ручку за ухо и подхватил коробку. Мы с ним тоже вылезли в окно и, осторожненько раздвигая кусты, двинулись туда, где моргала вспышка "Кэнона".
   - Что тут?.. - с придыханием спросил я, а Леха, наклонившись, уперся ладонями в колени.
   - Три окурка, - Эрик подцепил один из них пинцетом и внимательно рассмотрел. - Лешка, пиши: "Окурки сигарет с фильтром. Две скурены до упора. Одна - до половины. Именно на нем надпись - "Барклай" Фильтры, что является характерной отличительной чертой сигарет этой марки, после выкуривания принимают форму, напоминающую квадрат". - Он понюхал охотничий трофей. - Пахнет ментолом... Приятный запах. И довольно дорогой. Если, конечно, не ошибаюсь.
   Он упаковал находку в пакет, завязал его сверху легким узлом и бросил в коробку. Потом снова взялся за фотоаппарат и сфотографировал несколько кучек пепла, обнаруженных в траве неподалеку от окурков. В ход снова пошла рулетка, и оказалось, что расстояние между первой и второй находками равно метру и 3-м сантиметрам. Алешка тщательно запротоколировал сей факт.
   - И запиши еще, что отсюда довольно хорошо просматривается комната, где лежало тело, - Купер чуть пригнулся. - Даже если курильщик ниже меня ростом, ему все равно было видно все, что там происходило. Леш, лабораторию сможешь организовать? На окурках должны сохраниться частицы слюны, а это как минимум группа крови...
   - Ты не спрашивай, - попросил Алешка. - Ты говори, что надо. А дальше, Холмс, уже голову ломать буду я. Надо лабораторию? Организуем! Потребуются классные эксперты? Достанем! В России-матушке все, что угодно найдется. Только надо знать, где искать...
   - Ага, через яндекс точка ру, - я не упустил шанса отыграться за его издевательства над моими художествами. - Слушай, Эрик, вопрос можно?
   - Валяй... - он шагнул в сторону, разглядывая здание с другого ракурса, потом присел на корточки и во второй пакет кропотливо собрал с травы пепел.
   - Чего ты Лехе кликуху не придумаешь? Он же тебя зовет Декабристом. Не обидно?
   - А чего обижаться-то? Декабрист он и в Африке декабрист. А в России так тем более. Коллеги, например, меня вообще звали Святой... Нет, Святоша... А, кроме того, у Лехи уже есть прозвище - Монте Кристо. Его же коронная фраза: "Я не ограничиваю тебя в деньгах. Я ограничиваю тебя во времени". Да, граф? - и он вдруг подмигнул другу.
   Святоша... Хм... Пожалуй, похож. Особенно, когда смотрит на тебя преданным щенячьим взглядом и, сделав невинное лицо, хлопает глазами. Да, это кто-то верно его окрестил.
   - Ну что? Похоже, их было двое? - Лешке не терпелось услышать хоть какую-то версию. - Один курил стоя здесь и забрал с собой окурки, а второй стоял в метре от него и побросал бенчики на землю.
   - Бенчики? - переспросил Купер. - Смешное слово, надо запомнить.
   - Окурки еще называют "бычками", - я тоже решил внести свою лепту в образовательную программу.
   - Чинарики, - поддакнул Леха.
   - Хабчики, - не уступил я.
   - "Бычки"? - федералу этот вариант понравился больше всего. - Еще смешней. Это же маленькие коровы. Нет, маленькие быки. Ладно, давай, пошли обратно в дом, - он стал выбираться из зарослей. - Нет, Леш, в кустах был один человек. Он стоял там, где валялся пепел, а окурки... или бен-чи-ки, он щелчком отправлял туда, где мы их обнаружили. Если бы был второй, то и рядом с "бычками" на земле остался пепел. А его там нет. Этот человек стоял и наблюдал за тем, что происходило в здании. И стоял довольно долго, потому что успел выкурить 2 с половиной сигареты...
   Мы вернулись на исходную позицию. Лешка уселся на ящики и снова положил блокнот на колено. Федерал и я остановились в центре помещения. Потом он сделал несколько шагов по направлению к углу - можно было подумать, что этот угол просто медом для него помазан. Он остановился, положил руки на пояс и еще раз обшарил камни взглядом.
   - Ногами в угол... - он совершенно неожиданно смешно наморщил нос. - Подошли сзади и схватили за голову? Шею свернуть - это ж проще некуда. Верно я говорю, а, Стас?
   - Верно, - подтвердил я.
   - Особенно для десантника, да?
   - Ты это к чему ведешь? - у меня по спине от его недоверчивого взгляда побежал холодок. - Да ты что?! Я его вообще не знал, этого монаха! Впервые увидел! Даже понятия не имею, как его зовут!
   - Никогда не объясняй своих поступков. Друзьям это не надо, а враги все равно не поверят, - его взгляд смягчился, а глаза стали почти какими-то прозрачными. - Я не совсем согласен с этим выражением, но иногда именно так и надо поступать.
   - Ну знаешь ли... - только и смог обиженно и как-то неопределенно отреагировать я. Хотя, конечно, обижаться я не имел никакого права - он знал меня всего третий день. Так с какой стати он должен был мне доверять?.. Я же просто подследственный...
   - Не дуйся, - теперь он выглядел почти виноватым. - Просто именно поэтому Леонидов и не верит тебе. Ты очень, очень удобный подозреваемый. Практически беспроигрышный вариант. Здесь только одно слабое звено - мотив.
   Вдруг его взгляд замер, что-то зафиксировав за нагромождением камней, и федерал сделал стойку - другого определения тому, как он мгновенно подобрался, я найти не могу. Потом снял с плеча ремень фотоаппарата и, сунув "Кэнон" мне в руки, ринулся в угол.
   - Лешка, линейку! - тут же потребовал он. - Стас, фотоаппарат!
   Спрашивается, зачем он технику мне отдавал?
   Мы с Лехой, как пара хорошо вышколенных псов, мигом бросились на зов охотника. В следующее мгновение линейка, фиксируя длину, уже лежала бок о бок с обгоревшей свечой толщиной, приблизительно, с мой палец.
   - Граф, запиши - 10 см и 6 мм. Так... Он либо держал ее в руке, либо... - не договорив, он принялся аккуратно переворачивать ближайшие булыжники. - Ну да, так оно и есть! Он просто прикрепил ее к камню, - Эрик кончиком пальца потрогал восковое гнездышко, потом дунул на него, пытаясь очистить от черного песка. Грязь, намертво въевшись в воск, осталась на месте. - Так, значит, воск был горячим, когда камень перевернулся. А, следовательно, свеча горела, - он взял свечку и приставил ее к восковым следам - все изломы совпали самым идеальным образом.
   - "Мело, мело по всей земле во все пределы", - процитировал Лешка, глядя на свечу. - "Свеча горела на столе, свеча горела"...
   - "И падали два башмачка/ Со стуком на пол./И воск слезами с ночника/ На платье капал", - подхватил я, вспомнив первые попавшиеся строки из стихотворного шедевра.
   - Очень красиво, - заметил Купер, глядя на нас снизу вверх. - Главное, что я понял все, вплоть до последнего слова. Но это не Пушкин. Готов поспорить на свой "Кэнон".
   - Нет, не Пушкин. Это другой Александр - Блок, - как-то отрешенно ответил я, но Леха вдруг возмущенно, раскатисто протянул:
   - Что-о-о?! Какой Блок?! Это "Зимняя ночь"!
   - Ну я догадываюсь, что не летняя...
   - Это стихотворение Пастернак написал! "Доктор Живаго"! Экранизация - так себе, а музыка - отменная...
   И только после этого я понял, как сильно и нелепо прокололся.
   - Ё-ё моё...
   - Вот именно, - кивнул Лешка, - ё твоё. Э-э, человек с высшим гуманитарным образованием! Темнота-а, там, за печкою! "Ночь, улица, фонарь, аптека"...
   - Нет, погоди, погоди... - что-то еще, помимо фонарей и аптек, не давало мне покоя. Что-то... - Погоди... Мы говорили о Пушкине...
   И тут вдруг до меня дотюкало:
   - Эрик! А ты-то откуда знаешь?! Ну что это не Пушкин?!
   - Размер не тот, - пожал он плечами. - Ритм. "Вот пистолеты уж блеснули,/ Гремит о шомпол молоток./ В граненый ствол уходят пули,/ И щелкнул в первый раз курок"... Разница очевидна даже для иностранца.
   После этого я был подобен Ленскому - меня убили наповал. "Недвижим он лежал, и странен/ Был томный мир его чела./ Под грудь он был навылет ранен;/ Дымясь из раны кровь текла". Короче, "невинной (или случайной?..) жертвой Ленский пал", потому что этот американец процитировал "Онегина" по-русски!
   - Леха-а-а... - я выпучил на брата глаза и абсолютно невежливо ткнул в сторону Декабриста пальцем. - Где ты его откопал?!
   - А он меня не откапывал, - озорно прищурился Эрик. - По той простой причине, что меня еще никто и не закопал.
   - Браво! - одобрил Алешка, оценив ответ аплодисментами.
   - Кстати... А вы это стихотворение целиком рассказать можете? - спросил Купер.
   - Ты помнишь? - этот вопрос мы с Лешкой, повернув друг к другу головы, задали в один голос.
   - Ясно, не можете, - тут же сделал безупречный вывод федерал и продолжил переворачивание камней. - Свечу прикрепил. Значит, либо ждать предстояло долго, либо свободными ему нужны были обе руки. А еще у него должны были быть очки. Да, Стас?
   - Да, - кивнул я. - То есть, нет. То есть в гробу у него очки были, а здесь, когда я его нашел, не было.
   - А вот интересно, он был близоруким или дальнозорким? - наклонил Лешка голову на бок, почти в точности скопировав излюбленный жест своего друга.
   - А вот это и предстоит выяснить, - сообщил Эрик, осторожно откладывая в сторону очередной серо-бурый булыжник. - Тем более что к этому у нас имеются кое-какие предпосылки. Например, сами очки, только в совершенно раздолбанном состоянии.
   Оптика, некогда предположительно принадлежавшая монаху, действительно, разбитая вдрызг, обнаружилась под последним перевернутым камнем. Очочки, основательно вдавленные в черный песок, спокойненько возлежали в углублении, оставленном булыжником. Пластмассовая, довольно дешевая на вид оправа, была кое-где поломана. Левая дужка, расколотая на двое, валялась чуть в стороне от основных "развалин". Стекла напоминали собой серебристую паутину или лед, по которому основательной походкой прошелся серьезный ледокол типа "Ленин". Сплошные трещинки, трещинки, трещинки... Короче, шарахнуло по ним конкретно и со всей тяжестью осознаваемой ответственности.
   Останки тщательно измерили, сфотографировали и упаковали, соответственно, в пакет.
   - А это еще что такое? - Купер, рукой затянутой в тонкую медицинскую перчатку, поднял с земли что-то бесформенное то ли коричневатого, то ли сероватого цвета. - По-моему, похоже на навоз с вкраплениями то ли соломы, то ли опилок. Там еще пакеты остались? - он резко выпрямился и, вдруг, качнувшись вперед, зажмурил глаза и тряхнул головой. Уперся рукой в стену и наклонил голову вперед.
   - Что?! - Леха тут же бросился его поддерживать. - Плохо?! Что?! Говори, говори, что?!
   - Ничего, ничего... - он открыл глаза. - Просто перепад давления. Слишком резко поднялся. Долго сидел, нагнув голову вниз, а потом вскочил одним махом. Все нормально... Такое и раньше бывало... Это не результат химических опытов.
   - Ты это брось! Ты так не пугай, ладно? - Лешка на самом деле был обеспокоен и не сводил внимательного взгляда с его лица. - Может, посиди немного?..
   - Нет, все уже прошло. Это длится всего несколько мгновений. В глазах просто темнеет, а потом все проясняется. Давай, надо дальше работать, - он взял пакет, что я ему протягивал, и закинул туда свою находку.
   - Слушай, а это точно имеет отношение к моему делу? - я невольно скривился - данный трофей служил плохим намеком на истинное положение вещей.
   - Еще не знаю, - Эрик кинул пакет с результатом жизнедеятельности какого-то существа в коробку, а Леха поспешил опять продемонстрировать свое не в меру активное остроумие:
   - Стас, а чего ты дергаешься? Ты у нас и так по уши в дерьме.
   - Да, Лешечка, спасибо тебе, - я скорчил гримасу. - Именно это я и хотел услышать в качестве утешения.
   - Тем более что на утешение это вообще мало похоже.
   Голос прозвучал как-то сурово и от того в первое мгновение показался мне незнакомым. Захваченные врасплох, мы обернулись на это замечание, и в прямоугольнике дверного проема, в который били лучи солнца, увидели силуэт. Силуэт двинулся, шагнул вперед, переместился в тень, превратился в человека из плоти и крови, облаченного в милицейскую форму.
   Участковый обвел нас испытывающим взглядом и строго, требовательно, как у пацанов, пойманных на воровстве яблок из соседского сада, спросил:
   - Что это вы тут делаете? Что за мальчишник?
   - Сергеич, а поздороваться? - протянул я, пытаясь таким образом выиграть время и дать Чуку и Геку сообразить, что делать дальше.
   - Привет, - благосклонно кивнул он и посмотрел на тех, кто стоял у меня за спиной. - И вам здравствуйте, господа хорошие...
   Что-то он как-то сам на себя не был похож... Даже подозрительно... Или, может, это просто его скромное звание, при знакомстве переведенное Эриком в американский эквивалент, с жуткой силой давило ему на погоны? Ведь "шериф" звучит куда солидней, весомей и представительней, чем просто какой-то там участковый инспектор. Тогда у него прямо розовые кусты на щеках расцвели от удовольствия.
   Ну либо он с утра элементарно не с той ноги встал.
   - Ну так что? - посмотрел он на нас исподлобья и, казалось, - еще минута и он просто арестует нас всех без всяких канделябров. - Во что это мы тут играем?
   - Сергеич, с тобой чего? - совершенно искренне удивился я. - Ты как озверина какого-то наелся...
   - Тут и без озверина волком можно стать, - буквально вперил в меня он свой взор. - Особенно когда выясняется, что на моей земле несчастный случай перерос в "мокруху".
   Ну теперь все стало по своим местам... Леонидов уже и здесь подсуетился. Прыткий малый, оборотистый.
   - Сергеич, ты же знаешь - я не виноват.
   - Допустим.
   Я простил ему это недоверчивое, просто оскорбительное "допустим". Он все же был ментом.
   - Если ты тут не при чем, сиди себе дома да жди, пока следствие разберется. А не шляйся по месту преступления и не затаптывай улики и следы.
   - Сергеич, ты не прав... - попробовал протестовать я, но его укусила какая-то особо зверская муха:
   - И тем более нечего тут изображать холмсов и пинкертонов, - он стрельнул взглядом на перчатки Купера и на коробку с охотничьими трофеями в руках Лешки, из которой нахально торчали во все стороны узелки завязанных пакетов.
   И тут в федерале заговорила несправедливо задетая, просто-напросто обиженная профессиональная гордость:
   - Вы бы лучше вместо Пинкертона Гувера вспомнили. Это будет гораздо уместней. Хотя я вовсе и не уверен, что Гувер был таким уж замечательным сыщиком.
   Ну все. После этого пришлось рассекречиваться почти по полной программе. Естественно, мы не стали посвящать нашего шерифа во все подробности приключений Чука и Гека на американском континенте. Мы про это вообще по обоюдному согласию умолчали. Но вот принадлежность Декабриста к одной из самых классных с профессиональной точки зрения полицейских структур мира пришлось раскрыть. И тут, глядя на Сергеича, я с нескрываемым удовольствием констатировал - в своей приконченности а-ля Ленский я более не одинок.
   Я знал, что Лешка предпочел бы не раскрывать карты раньше времени, но нас загнали в угол, и отступать нам было некуда. Оставалось только одно - переть напролом. В итоге Эрик, стремительно набиравший очки за счет местного населения, в небрежно-изящной манере записал на свой счет хет-трик. И это, между прочим, если не считать Бима.
   В лице участкового мы приобрели надежного и устойчивого, как сибирские морозы, союзника. Естественно, что он поклялся нам всеми святыми, что никогда и ни за что, ни под какими пытками, никому не расскажет, кем является Декабрист на самом деле.
   - Слушайте, по-моему, машина какая-то едет... - чуть рассеянно заметил Алешка, напряженно прислушиваясь.
   Я бросился к окну и увидел, как по склону холма карабкается милицейский УАЗик. Он находился уже почти у самой усадьбы. Мне не пришлось особо стараться, чтобы разглядеть того, кто сидел рядом с водителем.
   - Шухер, мужики! - заорал я. - Леонидов на подходе!
   - Черт, он же предупреждал, что приедет! - переполошился Андрей. - Давайте, хватайте свою коробку и деру отсюда!
   В срочном авральном порядке и ненормальном темпе мы покидали в коробку все свои блокноты, ручки, линейки, перчатки... Эрик сунул рулетку в карман и схватил "Кэнон". Потом, едва успев бросить участковому "Пока! Спасибо!", мы ринулись в соседнюю залу. Пролетая через нее, мы слышали, как Сергеич небрежно и громко поприветствовал вошедшего Макса:
   - Салют! Неужели надеешься здесь что-то найти?
   Когда от старлея нас отделяли как минимум два зала и одна комната, где в лучшие времена, видимо, располагался кабинет, мы притормозили и предельно осторожно выбрались через окно в сад.
   Домой мы отступали как партизаны - через лес.
  
  
  
   ОХРАННИКАМ, СТОЯВШИМ по обе стороны дверей, было скучно. Скука растеклась по их постным, почти одинаковым физиономиям и сделала их похожими на маски, отлитые по одной и той же форме. Казалось, что застыл даже воздух, ночью разбиваемый, разрезаемый, раздираемый словно десятками ножей голосами вопящих сумасшедших. По ночам здесь было жутко... Сектор Х - здесь сидят действительно настоящие сумасшедшие.
   Вдруг в конце коридора, моментально внеся разнообразие в дежурство, возникло какое-то движение, и охранники одновременно повернули головы. В их сторону, растерянно глядя по сторонам, то останавливаясь, то почти что пускаясь бегом, двигался небольшого роста узкоглазый человек в униформе рабочего.
   - Этому что здесь надо? - спросил один страж у другого и вместо ответа получил только недоуменное пожатие плечами.
   Заметив "двоих из ларца одинаковых с лица", рабочий, вытянув руки, бросился к ним как к родным. Он бессмысленно радостно улыбался и лопотал что-то непонятное, видимо, на своем родном языке.
   - Сэр, - встал у него на пути один из охранников, - вам сюда нельзя. Закрытая зона.
   - Да... да... - закивал он, продолжая так же бессмысленно улыбаться. - Нельзя... нельзя... - по-английски он говорил с акцентом, к тому же был не в ладах с грамматикой. - Терпеть нельзя... Туалет нада...
   - Здесь нет туалета, мистер, - хамовато осмелел охранник, снисходительно глядя на рабочего сверху вниз. От его осторожной почтительности не осталось и следа. - Давай, топай отсюда. А то сейчас доктор придет и сделает тебе укол. И будешь ты вторым подопытным кроликом, - он широко ухмыльнулся, а его напарник хихикнул.
   Рабочий снова покивал:
   - Туалет нада... - он чуть подался вперед и, думая, что его просто не понимают, произнес по слогам: - Ту-а-лет! - и на всякий случай сопроводил свои слова характерными поясняющими жестами и знаками, чтобы даже аборигенам Новой Гвинеи стало ясно, что ж ему, собственно, требуется.
   - Ах ты, тупая китайская собака! - ласково произнес охранник, расплываясь в глумливой ухмылке. - Сказали же тебе, нет здесь туалета.
   Он нагнулся, навис над работягой и, отсекая одно слово от другого, четко произнес:
   - Нет туалет!
   Он положил руку ему на плечо, намереваясь развернуть тупицу на 180 градусов, только неожиданно тупица сам повернулся - легко, скользяще - взял его руку в захват и небрежно перекинул охранника через плечо.
   Первый страж ошалел от полета и последующего приземления, его напарник - от внезапного поворота в сюжете. Еще через мгновение напарники уже лежали бок о бок, а в носы им основательно уткнулись два черных пистолета, не оставившие никаких сомнений в намерениях "тупицы".
   В конце коридора снова возникло движение. На помощь "работяге" подоспели двое крепких серьезных ребят в черных костюмах и при галстуках. Затрещал скотч. Охранникам заклеили рот, скрутили за спиной руки и, не размениваясь на любезности, довольно бесцеремонно уволокли в неизвестном направлении.
   Вернувшись, ребята при галстуках сыграли смену караула и замерли с двух сторон двери. "Работяга" быстро осмотрел кодовый замок и, шевельнув бровями, хмуро спросил по-русски:
   - Ну, показали им, где здесь туалет? Американский кретинолопус... Я казах, а не китаец!
   Он глянул на ребят и сухо напомнил:
   - Ждите.
   На улице ремонтные работы шли полным ходом. Работяги в синих комбинезонах таскали туда-сюда какие-то трубы, доски, тюки с каменной ватой... Сегодня, видимо, предстояло какое-то сложное, ответственное преобразование - помимо уже имевшейся техники пригнали внушительного вида бульдозер.
   Вряд ли кто-то из обслуживающего персонала больницы заметил, что в этой смене - совершенно новые рабочие. Все, до единого. И взгляд у всех у них был настороженным и предельно внимательным, будто они ожидали какого-то сигнала. Однако обслуживающий персонал крайне неприятно удивил бы тот факт, что эти рабочие очень хорошо вооружены.
   Где-то чуть слышно затрещала рация, и мужской голос произнес по-русски:
   - Монте Кристо, внимание! Светило пожаловало на работу.
   - Миша, предупреди ребят, - Алексей ковырялся лопатой в яме, делая вид, что углубляет ее.
   - Уже предупредил. Все будет хорошо. Не волнуйся.
   - Я стараюсь.
   Сообщение о приближении неприятеля достигло слуха "почетного караула", и один из ребят расстегнул пуговицы на пиджаке, словно обеспечивая свободу своим движениям.
   - Мы готовы, Михаил Львович, - негромко произнес второй, чуть прижав пальцем наушник.
   В коридоре первого этажа сектора Х, "светило", облаченное в белый халат, появилось спустя десять минут. Он шел уверенным шагом, не глядя по сторонам, не обращая никакого внимания на доносившиеся из-за многочисленных дверей странные звуки, напоминавшие стоны и крики. Он шел, как человек, который знает не только дорогу, но и то, что его ожидает через минуту, час, день, неделю, месяц... В руке он держал черный "дипломат". Сейчас он совершенно точно знал - через минуту его ждет работа.
   Он подошел к двери и кивнул охранникам:
   - Доброе утро, господа. Все было тихо?
   - Да, доктор Блэк, - ответил один из ребят на чистейшем английском. - Тихо, будто он умер.
   - Его смерть в мои планы не входит, - сказал врач, набирая на замке код. - Иначе придется очень многое начинать практически с нуля.
   В замке что-то щелкнуло, и Блэк нажал на дверную ручку. Ребята переглянулись и ринулись в бой. Один выдернул у медика кейс, а второй, заломив ему руку, двинул научного гения его бесценной головой прямо об железную тяжелую дверь супер камеры. "Светило" в момент обмякло. Его подхватили и втащили в палату. Второй охранник, схватив стоявший в коридоре стул, побежал к стеклянному входу в сектор Х и старым дедовским способом заблокировал двери. Потом быстро выключил в коридоре свет и помчался обратно к напарнику. Он скользнул в камеру без окон, и дверь с кодовым замком медленно закрылась за ним.
   Медику заклеили рот скотчем и, заломив за спину руки, от души обмотали запястья. Клейкая лента слой за слоем ложилась прямо поверх дорогого, блестящего, искрящегося самодостаточностью "ролекса". Часы впивались в кожу и наверняка причиняли боль, но медик пока не чувствовал ее - он был без сознания. А ребятам на его комфорт было сильно наплевать.
   - Ой что-то ты, агент Купер, паршиво выглядишь, - заметил один из ребят, перетаскивая кровать с федералом к дальней стенке комнаты.
   - И ты бы выглядел не лучше, если бы тебе всякую дурь в вены вгоняли, - ответил напарник, перекатывая к той же стене медицинские датчики и мониторы неизвестного предназначения.
   Когда они выполнили все, что надо было выполнить согласно инструкции, старший произнес в микрофон:
   - Михаил Львович, мы готовы. Светило у нас. Купер у нас. Только... - он покосился на Эрика. - Он очень плохо выглядит.
   Он протянул руку и положил ладонь ему на лоб. И тут же быстро отдернул, словно обжегся:
   - Да он весь горит! У него температура под сорок!
   - Врач уже ждет. Держитесь, ребята.
   Миша-КГБ дал отбой, и минуты три после этого царила почти мертвая тишина. "Караул" напряженно ловил любые звуки, но слышали только тяжелое, прерывистое дыхание федерала и попискивание аппаратов.
   Потом с улицы донесся низкий рык двигателя бульдозера, и земля дрогнула под ногами.
   - Ну щас будет... - прошептал младший, прижимаясь спиной к стене и с опаской глядя на противоположную - идеально гладкую и идеально, до рези в глазах, белую.
   Снова глухо, надрывно зарычал двигатель, и земная твердь в виде пола мелко и трусливо задрожала. Напарники, даже не переглянувшись, почти одновременно вцепились в поручни кровати.
   - Ну, Господи, помилуй и спаси... - пробормотал, не слыша собственного голоса, старший.
   Рванулось - коротко и мощно. Бессильно. Бульдозер рычал, злясь и негодуя. Дернулось. Белая, ровная, безликая стена задрожала панически и испуганно, а потом краска на ней побежала неровными трещинками и зубристыми изломами. Снова дрогнуло, опять рвануло, качнулся пол, рев поглотил все другие звуки. Бульдозер кричал напряженно и зло, сходя с ума от видимой бессмысленности сумасшедших, диких по силе и мощности усилий.
   Стенка рухнула одним махом. Совершенно неожиданно даже для тех, кто пытался ее сокрушить. Бульдозер, переведя дыхание, собрался с силами для нового рывка, но стенка, развалившись на бетонные неровные, неодинаковые куски, рухнула на серый, блеклый газон прямо перед мордой машины. Белые куски развалились как гнилое яблоко и теперь лежали на голом, пустом, весеннем газоне, агрессивно щетинясь торчащей во все стороны арматурой. В дыру, словно пробитую снарядом, упала завеса плотной белесой сухой пыли. Через пару мгновений оторопелой неопределенности ее проткнули тугие лучи солнца. Спустя еще секунду завеса была разорвана в клочья ворвавшимися в камеру людьми. Все моментально закружилось, забегало, завертелось - слажено, безупречно, быстро. Каждый совершенно точно знал, что он должен делать и как.
   Прошла неполная минута, и камера опустела. В ней остался только один человек - Алексей. Он окинул помещение взглядом, прислушиваясь к приглушенным крикам перепуганных грохотом больных и вопящим завываниям сигнализации. Он знал, что сейчас, услышав сирену, сюда мчатся охранники, врачи, санитары, еще черт знает кто... И точно также он знал, что через коридор они сразу сюда не попадут, а с улицы, на подходах к "ремонтным работам" и одновременно прикрывая отход его архаровцев и его самого к задней калитке, "психушечников" встретит...
   А-а, кажется, уже встретили... На улице что-то затрещало: коротко, остро, строчаще, как очередь из "калаша". Да, точно, встретили... пугающей и сбивающей с толка пиротехнической канонадой. Военная хитрость. У Миши каких только людей нет - кажется, все могут, все знают, все умеют.
   На подвешенные под потолком камеры он смотрел без опаски - он знал, что технари поработали и там. Мониторы в комнате наблюдения по-прежнему невинно показывали одну и ту же картинку - палата и ее, так называемый, больной. Совершенно здоровый человек, просто вдруг ставший всем ненужным. А вот хрен вам, а не больной!
   Стиснув зубы, он быстро сунул во внутренний карман руку в перчатке и извлек белый лист. Глянул на то, что там было написано, зло усмехнулся и небрежно бросил листок на пустую кровать с холодными, отливающими тяжелым свинцом, железными поручнями.
   Ломайте теперь головы, сволочи... Если, конечно, вам есть, что ломать.
  
  
  
  
   В КУХНЕ, ЗА столом сидели мама и Лешка. Они завтракали, негромко и непринужденно переговариваясь. Бим ошивался тут же и, старательно делая вид, что он вовсе ничего не попрошайничает, попрошайничал все подряд, включая скорлупу от яиц и несъедобные очистки от сосисок. Налицо пример пса с ярко выраженной пищевой реакцией. Вечно голодный, несмотря на трехразовое ежедневное питание. Э-э, мама его просто разбаловала...
   Увидев, что Эрика с ними нет, я радостно потер руки:
   - Ага! Значит, я все-таки не самый соня в этом доме!
   - Самый, самый... - Лешка поспешил омрачить мою радость, а мама согласно покивала головой.
   - Да? - не поверил я им. - А где же тогда Декабрист? Бегает по Простоквашино трусцой?
   - Он трусцой никогда не бегал, - Леха сделал глоток из чашки с кофе. - И вообще он бегать терпеть не может. Ну если только на коньках да по льду... Потому что в хоккей он просто-напросто влюблен.
   Леха помахал в воздухе клочком бумаги.
   - Он в монастырь ушел.
   - Куда?! - воскликнул я, так и не донеся до своего чая ложку с сахаром. Ничего себе у парня крышу сорвало - в монахи решил податься...
   - Ну... - брат чуть пожал плечами, а мама укоризненно покачала головой. Я просто слышал, как она не произнеся не слова, сказала мне: "Ребенок, ты в своем отпуске сильно поглупел". - Не, ты не так понял. В смысле Эрик пошел в монастырь. Видимо, разузнавать все, что только можно об убиенном. Судя по времени, проставленном в записке, он ушел в половине восьмого.
   - Не позавтракав, - заметила мама, и в ее голосе слышно было осуждение и легкое непонимание. - Ничего не тронуто. Чайник холодный. Даже молока не попил. Вот дурашка... Леша, скажи ему, чтобы он не стеснялся. Иначе я обижусь.
   - Хорошо, тетя, скажу, - покорно кивнул Лешка.
   - Слушай... А ему его русского-то хватит, чтобы выяснить все, что только можно? - мое сомнение прозвучало даже в стуке разбиваемой об поверхность стола яичной скорлупе. - Монахи вряд ли говорят по-английски. А на ток-писине - так тем более...
   - На богословские темы беседовать он, конечно, еще не может, - Алешка ковырялся ложечкой в блюдце с клубничным вареньем, - но я и не думаю, что Эрик прямиком к отцу-настоятелю отправится. Как мне кажется, он сначала к Сергеичу заявится. И воспользуется им как, во-первых, представителем власти, а, во-вторых, как переводчиком. Или, вернее...
   - Кем, кем? - перебил я его. - Сергеич, насколько мне известно, тоже не говорит по-английски. Языками не владеет, ваше благородие.
   - Зато Эрик говорит по-русски, - возразил брат. - С Андреем он договорится, можешь не сомневаться.
   Мама взяла из вазочки рассыпчатое песочное печенье и вдруг произнесла, утверждая и в то же время спрашивая у племянника:
   - Ребенок, ты хорошо знаешь своего друга...
   - Знаю?.. - Лешка воспринял ее слова, как вопрос. - Знаю... - повторил он задумчиво. - Нет, не уверен.
   - Не уверен? - переспросила она.
   - Да... Не уверен, что Купера вообще кто-то хорошо знает. Мне иногда кажется, что он сам себя не знает. От и до, абсолютно. И в этом нет его вины. Вернее, это его вина, но со знаком "плюс". Такая, немного парадоксальная. Он слишком... слишком многогранен, что ли... Как драгоценный камень... Однако... Мне кажется, что я познал его чуть лучше, чуть глубже, чуть более чутко, чем многие другие. Чем те, у кого не хватило ума и терпения заглянуть за его колючую, кусачую внешнюю оболочку. И, откровенно говоря, я чертовски, просто безумно этому рад.
  
   * * *
   Купер стоял на пыльной дороге, вившейся через поля и делившей их на правую и левую стороны. До деревни было 2 километра. Высоко-высоко над головой, совершенно невидимые в густой утренней синей лазури пели жаворонки. Что они славили в своей звонкой песне, он не знал, но их голоса звучали нежно и трогательно, как свирель. Они были наполнены легкостью и искренней, доброй радостью. Он остановился, запрокинул голову и, щурясь от пронзительной синевы бездонного неба, попытался разглядеть певунов.
   Думать не о чем не хотелось. Ни о чем, кроме дела, которое попало к нему в руки. Здесь есть над чем подумать... И это хорошо, потому что это способ не думать...
   Господи, но разве можно об этом не думать?! Реально ли это? Нет... Ведь речь идет о... О чем? О его жизни? Но разве она закончилась? Разве он умер? Ах, офицер, офицер... Я видел вас всего дважды в жизни, вы оказались хорошим, редким человеком, а я даже вашего имени не знаю!.. Как вы правы, офицер. Умерло только звание "Специальный агент", но в какой-то момент все рухнуло, с грохотом обрушилось в бездну непонимания, растерянности, ненужности, тоски, боли, обиды, отчаяния, горячих невыплаканных слез... Господи, что я сделал не так?! Был человек - не стало его. Иссяк, растаял, закончился, умер. Да, наверно, умер... Агент Купер умер. Не осталось больше офицера федеральной полиции с такой фамилией, и похоронят, постепенно забудутся в бесконечных архивах "охранки" его послужной список, номер его значка и служебного удостоверения, его медаль за отвагу, его несколько ранений, его обманутая преданность и никому не нужная профессиональная принципиальность... Вот и весь агент Купер - странный набор из чего-то казенного, государственного, официального. Скоро все это покроется слоем пыли такой же казенной короткой памяти и будет похоронено в мертвых хранилищах законсервированного прошлого.
   Жизнь раскололась на две половины, две части, две главы книги, которая пишется от момента рождения до мига смерти. Жизнь стала "до" и "после", а между этими ориентирами пролегла жирная глубокая непреодолимая пропасть Атлантического океана. Прошлое осталось там, далеко, и с настоящим оно связано только тонкой, нервной, ненадежной нитью расстоянием в сотни, тысячи миль.
   А настоящее теперь было здесь. Настоящим был этот едва-едва родившийся день, эти жаворонки, это невысокое еще солнце, это небо без единого легкого штриха облаков, этот одуряюще-свежий, почти позабытый запах утренней росы на траве... Настоящее, где бы оно теперь не находилось, с этого момента предстоит строить, почти не опираясь на то, что осталось за океаном. То, прошлое, умерло вместе с агентом Купером - с этим смешным, наивным, глупым, как оказалось, щенком, верившим совсем недавно, что в этом несовершенном мире хороших людей все же больше, чем скотов.
   Теперь остался просто Купер. И какой он, этот Купер, Эрик не знал сам, потому что второе "я" еще не родилось. Купер, ты какой? Что у тебя за характер? И есть ли он вообще, этот характер? Ты человек или так... полая фигурка?
   "Я" - новое, непривычное, непознанное, - росло и формировалось где-то глубоко в нем самом, в сердце, в душе, в подсознании... Или, может, он уже родился? Уже увидел этот мир, но просто сам еще не понимает, куда попал? Может, и так. Даже наверняка это так. Смотрит, хлопает глазами, пытается осмыслить нетвердым податливым сознанием младенца, что за люди окружают его сейчас. Кто они - наклонившиеся к нему и взявшие его на руки, поднявшие его высоко-высоко над землей, над головой, чтобы он мог увидеть, что находится за пределами его детской комнаты? Добры ли они, каковы их намерения, чего они хотят взамен?
   Да, они добры - ведь руки их теплы, нежны, ласковы... Намерение у них только одно - помочь ему понять, что не все на этой планете пропитано насквозь злобной едкой ненавистью. Помочь осознать: жизнь не закончилась, наоборот, она только-только начинается - новая, яркая, нужная, необходимая. А взамен им не надо ничего - кроме, как оказалось, его самого.
   Однако совсем забывать прошлое нельзя, он не имеет права замазывать это все же выразительно-незабываемое пятно на мольберте своей жизни черной непроницаемой краской. Ведь именно там остались люди, которых он любил, любит до сих пор и будет любить еще очень-очень долго. В той яркой кляксе с темными брызгами вроде случайно капнувших на нее красок темных тонов, остались люди, навсегда утерянные им, но бесконечно дорогие ему. И вслед за ними там четкими, основательными мазками проступали имена тех, кого терять он не хотел до отчаянной, рвущей, пульсирующей боли. Неужели, неужели они тоже потеряны навсегда, как те ребята-сослуживцы, о которых в память ему остались несколько шрамов и простреленное колено, собранное хирургами практически из ничего?
   Нет их, этих ребят. Погибли. Даже до 30-ти дожить не успели. А он остался жить, неся на себе их общий, один на четверых, тяжеленный крест увечий, страданий, боли, унижений, стыда тех, кто просит о помощи.
   Он думал, у него хватит сил донести этот крест до конца. Он был уверен, что навсегда останется частью ФБР - здесь его место - и сможет помочь многим людям, ударившись сердцем о чужое несчастье. И вдруг он споткнулся... И, получается, что он предал ребят и свалил крест на другие плечи. Либо просто бросил его на обочине дороги.
   И теперь, видимо, снова пришло время делать какие-то выводы. "Пришло, пришло..." - ехидно отозвался внутренний голос и тут же вцепился в эту идею мертвой хваткой служебного пса. А он и есть служебный пес - при совести... "Ну давай, честно, как на духу... Начнем с малого. В следующем году тебе исполнится тридцать лет. Кругленькая дата, верно?... Юбилей. И чего ты достиг к 30-ти? Ты журналист, который вовсе не журналист. Ты фотограф, который никому не нужен. Ты несложившийся хоккеист. Ты неудавшийся федерал. Ты умный человек? Тогда почему же ты никак не можешь найти своему такому гениальному уму применение? Ты, говорят, талантливо пишешь? Потенциальный беллетрист, да? Так почему же тогда издатели не стоят в очереди за твоими бессмертными шедеврами?.. Ну, что ж ты молчишь, гений? Пора бы уж определиться и, наконец, найти себя. Купер, ты вообще кто?.. Кто, а? Ну вот ответь! Молчишь?.. Тогда отвечу я. Да никто ты, Купер! Просто никто... Капитан Немо. Капитан, которого не существует".
   - Эй! Посторонись! - звучно резанул за спиной надтреснутый басок.
   Скрежет колес по мелким камням дороги оборвал нить горьких рассуждений и заставил быстро обернуться. Обернуться и тут же отскочить в сторону, чтобы не быть задавленным.
   В деревянную повозку называемой телегой была запряжена гнедая, бойкая на вид лошаденка с мохнатой жесткой гривой. В телеге, свесив ноги, важно восседал какой-то старик, взлохмаченная борода которого сильно смахивала на гриву его лошади. Его седую голову украшала потертая черная кепка с гордой надписью "КАМАЗ-мастер".
   - Ну куды?! Куды, окаянная?! - прикрикнул он на гнедую, ринувшуюся прямо на Эрика. Видимо, у нее копыта так и чесались его затоптать. - Тпр-р-ру! - возница натянул вожжи и, прищурив один глаз, посмотрел на Купера. Скользнул пристальным взглядом по фотоаппарату у него на плече, потом вернулся к лицу. Он рассматривал Эрика, а тот, нахмурив брови, пытался понять, что такое "КАМАЗ". "КАМАЗ", "КАМАЗ"... Что-то, вроде, знакомое... А! Все, вспомнил! Ралли "Париж-Дакар"!
   - Ну, - наконец, спросил дед. Спросил требовательно, бескомпромиссно, строго, - куды, хлопец, путь держишь? В дярёвню?
   Купер удивленно, непонимающе хлопнул глазами и моментально переключился с "КАМАЗа" на "хлопец" и "дярёвню". "Хлопец" это от "хлопать", что ли?..
   - А?..
   - Шо "А"? - возмутился его непонятливости возница. - Шо, не понимаешь, шо ли? Шо ресницами хлоп-хлоп, будто нерусский? В Петровку идешь, спрашиваю?
   - Да, в Петровку... - несмело, робко ответил он.
   - Ба-а! - как-то восхищенно протянул дед. - Да ты и впрямь, хлопец, нерусский!
   - Так уж получилось, - он почему-то почувствовал себя виноватым, будто обманул старика в его лучших ожиданиях.
   - Надеюсь, ты не фриц?.. - взгляд деда стал подозрительным.
   - Фриц? - слово было холодным, металлическим, бряцающим, как ржавые консервные банки. - Это что за категория иностранцев?
   - Та, шо в гости без приглашения заваливается, - хмуро, непреклонно просопел дед, глядя на него исподлобья. - Которых в 45-ом я выпроваживал отседова, поторапливая прикладом автомата.
   - Нет, - Эрик вздохнул свободней, уловив основную мысль двух произнесенных фраз. - Нет, я не немец.
   - То-то! - дед моментально успокоился, смягчился, подобрел, но все же не позабыл припечатать, словно предупреждая на будущее: - Повезло тебе, паря. Садись, подвезу, коли ты не фриц.
   - Да тут недалеко, я и сам дойду, - из вежливости он решил побрыкаться, но на самом деле проехаться на этой грохочущей тарантайке почему-то жутко хотелось.
   - Ну в этом-то я нишуть не сомневаюсь, - вместо "ч" дед произносил "ш" и казалось, что он дразнится, и в первые мгновения Эрику было сложно понимать его. - Токмо вдвоем веселей. Садись, садись...
   Купер быстро забрался в телегу и, сложив по-турецки длинные ноги, уселся на пружинистую подстилку из душистого сена. Возница обернулся, глянул на пассажира и подмигнул ему:
   - Ну шо, поехали?
   - Поехали, - Эрик самым серьезным образом подмигнул ему в ответ.
   - Н-но, залетная! - дед хлопнул вожжами по широкой спине своей лошадки, и телега со скрипом и стонами покатилась вперед.
   Возница был хорошим "водителем кобылы", кроме того, надпись "КАМАЗ-мастер" обязывала, поэтому он не долго тащился на 1-ой скорости. Чуть разогнавшись, он включил вторую, телегу стало основательно встряхивать на каждой колдобине, и Купер впервые столкнулся с таким ярким, незабываемым явлением, как "российские дороги".
   - Как тя звать-то? - дед посмотрел на него поверх плеча.
   - Эрик, - он сунул в рот сладковатую на вкус соломинку. - А вас?
   - А я Федор Михалыш, Эдик.
   - Эрик, - поправил Купер.
   - Ну я и говорю - Эдик! - кивнул дед. - А шо? Тебе шо, твое имя не нравится?
   - Почему же? Очень даже нравится, - поспешно заверил его Купер, смирившись с тем, что у него теперь не только новая жизнь, не только новое прозвище - Декабрист, - но и новое имя. По крайней мере, для Федора Михалыча. - А вот у вас имя замечательное. Совсем как у Достоевского.
   - Ты ж погляди! - дед сделал круглые глаза. - Интурист, а в русской классике разбирается! Ты это слышишь, Лизавета? - обратился он к лошади. Гнедая качнула головой, словно соглашаясь, и фыркнула.
   - Достоевский уже давно перестал быть только русской классикой, - заметил Эрик, быстро перетряхивая память на предмет сложных умных слов. - Он мировая классика, для всего человечества. Для всех людей.
   - Во-во, и дошка моя это самое говорит, - шевельнулся Михалыч. - Она у меня ушительница по литературе. В Ленинграде живет. А ты, Эдик, сам откудова?
   - Я издалека, Федор Михалыч.
   - Ты эта... Зови меня как все местные клишут - Дед или просто Михалыш.
   - Да неудобно как-то вас Дедом звать... Вы ведь намного старше меня.
   - Неудобно, когда соседские дети на тебя похожи, - великолепный в своей нехитрой житейской мудрости заявил Михалыч. - А тебе меня Дедом звать сам Бог велел - я ведь тебе именно, шо в деды гожусь. Так шо, Эдик, где находится твое далеко?
   - В Америке, Дед, в США, - Купер вдруг понял, что ему очень легко, необыкновенно легко, называть Михалыча Дедом. Словно так и должно было быть всегда. Дед и внук. Наверно, когда-то давным-давно, в прошлой, неведомой, скрытой эпохами и веками жизни, они уже были знакомы. Именно поэтому в миг возникло ощущение, будто он знает Деда уже тысячу лет.
   От Михалыча веяло какой-то уверенностью, теплотой и пружинистой энергией. Он был полон жизни, хотя ему уже перевалило за 70-т. Вот с кого пример брать надо.
   - Вона как! - возница аж присвистнул. - Ну мы с ними союзниками были, с американцами-то... И консервы ихние до сих пор помню... Ошень кстати они были нам, потому как жрать было нешего...
   - И встречу на Эльбе? Помните?
   - А то как же!.. - Дед скорбно тихо вздохнул, припоминая, видимо, всех тех, кого он потерял во время той войны - бессмысленной, жуткой, нечеловеческой, кровавой, как и любая война. - Тяжелые времена были... Ну да шо уж теперь... А ты эта... Где по-нашему шпрекать научился?
   - Что - научился? - переспросил Купер. - Разговаривать, что ли?
   - Шо ли, шо ли, - покивал Михалыч головой. - Сообразительный, - одобрительно сказал он лошади.
   - Так там же и научился. В Америке очень много русских. Есть даже такие, что живут в США уже много лет, а английского так и не выучили. Знаете, что они говорят? - он сделал паузу, выжидая его славного, шершавого "шо?".
   Дождался:
   - Шо?
   - А мы в Америку не ходим!
   Дед неожиданно оглушительно, задорно, молодо захохотал. Его здоровый смех был таким живым, таким искренним, таким заразительным, что даже у его пассажира в уголках губ несмело дрогнула улыбка. Он прикрыл глаза и подставил лицо ласковым лучам утреннего солнца. Он был благодарен Михалычу уже просто за то, что он так вовремя отвлек, избавил его от серых, бесцветных мыслей, тупо долбивших мозг.
   Как здорово, как хорошо было просто поговорить с ним, что называется, за жизнь! Он не лез в душу, и тем более не плевал в нее, он задавал вопросы, и по интонациям его теплого баска чувствовалось, что ему действительно интересно. Он не молчал, он и сам говорил, и Эрик узнал, сколько у него детей, сколько внуков, и что на жизнь они со старухой не жалуются. Пенсия, конечно, не ахти какая, но дети помогают, да и "шо им, старикам, много надо, шо ли?" А внук у него молодец - спортом занимается, карате. Но внучка еще лучше - так рисует, что просто красота! И лошадей любит - страсть!
   Михалыч говорил, добавляя в свою речь совершенно необходимую приправу из своих замечательных "шо", а Эрик слушал его басок, прикрыв глаза, и чувствовал, что отдыхает душой. Буквально растворяется в отдыхе, который ранее ему был совершенно неведом. И все ярче, все четче понимал, что по-настоящему человек может и должен отдыхать именно и только так - душой... И как хорошо было бы, как замечательно, еще долго-долго, нескончаемо долго слушать успокаивающий, какой-то лечащий голос Деда, впитывая в себя тепло и упоенность этого утра, этих полей, этого простора, этой безмерной свободы, этого понимания, что весь этот безграничный мир принадлежит только тебе... И на сердце сейчас было так тихо, так покойно, так нежно-трепетно-радостно, как давно уже не было. Нет, все же я все еще живой, все же жизнь еще совсем не закончилась...
   И так хорошо ему стало от этого неожиданного открытия, что захотелось закричать громко-громко, во все поле, во весь мир: "Я живо-о-о-о-й!"
   - Слушай, Эдик, - вдруг спросил Михалыч, невольно вторгаясь в его покой, - а тебе шо в Петровке-то надо?
   - Участкового хочу видеть... - сонно ответил Эрик.
   - Ну тады, знашит, прямо к нему и доставлю.
   Купер открыл глаза, тряхнул головой и, подняв руку, глянул на часы - 8 утра, едва-едва начало девятого.
   - Я вот думаю... А не рано ли?.. Я по Америке судил - часов в 6 утра в Штатах жизнь уже кипит.
   - Здесь тоже кипит, - доложил Дед. - Это же дярёвня! Не спит он уже, Сергеиш-то... Не боись. А те он зашем, ушастковый-то? - Михалыч быстро, через плечо, чиркнул по нему пронзительным взглядом. - Жалобу подать?
   - Вы, наверно, во время войны были... м-м... - Эрик запнулся, лихорадочно соображая, чем бы заменить слово "разведчик", которого в его словаре не оказалось - Наверно, информацию о силах врага собирали? Не шпион, а как это называется?..
   - Разведшик. Ну то бишь не "разведшик", а "раз-вед-шик"!
   - Понятно, - кивнул Эрик, сообразив, что если так старательно делят слово на слоги, букву "ш" следует заменить на "ч". - Разведчик.
   - А шо, так сильно заметно? - Михалыч необидчиво и, как показалось пассажиру, уважительно усмехнулся.
   - Кому как.
   - Да, было дело, - Михалыч признался в этом с тонко прозвеневшей в голосе гордостью. - Ну а ты, такой догадливый, шасом, не сыщик?
   Обманывать Деда очень не хотелось. Но и правду всем и каждому разбалтывать было нельзя. Он человек старый - поговорить-то любит... Вон уже сколько всего наболтал.
   - Не, я просто много детективов читаю. Сам хочу написать. Про Россию. Поэтому и надо с участковым пообщаться - он же полицейский. Вернее, милиционер. Сам я не сыщик, - как можно легче и непринужденней, борясь с протестами совести, дезинформировал он Михалыча и про себя, в свое оправдание, уточнил: "Уже не сыщик". - Ну и, кроме того, я вот фотограф. А участковый еще хотел пару портретов в форме.
   - Для доски пошета, наверно, - высказал свое предположение Дед. - Будет в райцентре висеть.
   Купер не понял, где будет висеть участковый, но переспрашивать или уточнять не стал. Как-то лень было, тем более, что через несколько мгновений они с шумом и грохотом вкатили в Петровку.
   Считалось, что те две колеи, что пробили многие пробегавшие здесь колеса, называются главной улицей деревни. Официального имени у нее не имелось, поэтому все звали ее просто, незамысловато и, вместе с тем, солидно - Главная улица.
   Лизавета, бежавшая скорой, дробной рысью, разогнала всех кур, неторопливо бродивших по "дороге". Те с панически преувеличенными воплями разбежались по ближайшим палисадникам, и Эрик только проводил их изумленным взглядом.
   Телега проехала чуть дальше, и за забором следующего дома он увидел какую-то бабулю, гнавшую перед собой с десяток больших серых гусей.
   - А ну пошли вон отсюда! - сердито кричала бабуля и подгоняла их длинным прутиком. - Пошли вон, свиньи!
   - Дед, - Купер не спускал удивленного взгляда с гусей, - а почему она их свиньями называет? Ведь это же гуси!
   Михалыч быстро глянул на бабулю и спокойно пояснил:
   - Так они, собаки, ей весь огород истоптали.
   Это краткое и исчерпывающее объяснение никоим образом не помогло Эрику разобраться в ситуации, а только запутало ее еще больше. Он посмотрел на гусей, представил себе свинью и собаку, но взаимосвязи всего этого животного мира так и не уловил. Ладно, об этом мы еще порасспрашиваем...
   - Не-е, ну ты только посмотри на этого паразита, - Дед чуть натянул вожжи и тут же зычно заорал: - А ну брысь с дороги, олух!
   Купер, ухватившись за бортик телеги, приподнялся на одном колене и посмотрел поверх плеча Михалыча вперед.
   На середине дороги, лениво помахивая широкими ушами, лежал рыжий теленок с белым пятном на лбу. Он неторопливо пережевывал жвачку, и на морде у него была написана высшая степень блаженства. На окрик он даже не повернул своей большой лобастой головы.
   - О! - по-детски непосредственно воскликнул Эрик и, вспомнив лингвистический урок на живописных развалинах поместья, торжественно провозгласил: - Бычок!
   - Те-елка! - протяжно фыркнул Дед. - Катькина Белка родила. Ну, пошла, пошла!
   Теленок поднялся с земли только тогда, когда Лизавета почти что налетела на него широкой грудью. Дочка Катькиной Белки неуклюже встала на длинные ноги и, что-то возмущено протяжно промычав, пошла прочь.
   - Слушай, Эдик, - Михалыч свернул с Главной улицы, - ты шего так обрадовался-то? Теленка никогда не видел, шо ли? Шо, в Америке коров нету?
   - Хм... - Купер смущенно кашлянул, чувствуя, что щеки заливает яркий жгучий румянец. Э-э, как маленький! Идиот на прогулке...
   - Ты эта... не обижайся, - попросил Михалыч и вдруг широко улыбнулся, продемонстрировав ровные идеальные зубы вставной челюсти. - Просто да-а-вненько я не видал, шобы так обышной корове радовались.
   - Да нет... В Америке много коров, только они другие, не такие, как здесь, - Эрик разглядывал деревянные, одноэтажные дома за ровными или покосившимся заборами. Живописно... - А я... Ну я... просто давно живого... Как это?.. Теленок, да?.. Ну живого теленка не видел. Уж извините дурака...
   - Ой, паря, забавный ты! - Дед покачал головой. - Нашел, с чего извиняться!
   Телега докатилась до конца зеленого от обилия сирени переулка, и Михалыч, откинувшись назад, натянул вожжи. Транспорт остановился напротив чуть приоткрытой калитки в сад, среди деревьев которого виднелся дом, выкрашенный бежевой краской.
   - Ну шо... Приехали, - возвестил Дед. - Тута и живет наш ушастковый... Сейшас кликнем его, - и прежде, чем Купер успел что-либо сказать, зычно проорал: - Андрей! Андре-е-е-й!
   - Да я сам, Дед, - Эрик сполз с телеги и, только оказавшись на твердой земле, понял, что у него затекла спина. Он потянулся, разминая задеревеневшие мышцы, посмотрел направо и налево, а потом накинул на плечо ремень фотоаппарата.
   Со стороны дома донесся какой-то шум, вроде грохнулось железное ведро и, пробежав по тропинке, в калитку вылетел участковый. Волосы взлохмачены, на шее полотенце, на щеках пена... Оторвали человека от важного утреннего туалета.
   - Что? Что случилось?! - вытаращил он глаза на Михалыча.
   - Да нишего... - тот спокойно пожал плечами и, сняв кепку, почесал затылок. - Гостя тебе привез. Эдика.
   Андрей, узнав Купера только сейчас, перевел на него взгляд и коротко, с явным облегчением выдохнул. Потом автоматически поправил:
   - Эрика, Дед.
   - Ну да, Эдика, - готовно согласился Михалыч.
   - Нет, Михалыч, ты... - Сергеич осекся, заметив, что Купер из-за спины старика старательно семафорит - ладно, нормально, Эдик тоже ничего. Участковый махнул рукой. - Ладно... Привет, гость, - он пожал ему руку. - Давай, заходи.
   Эрик попрощался с Михалычем и вслед за хозяином пошел в дом. Сад небольшой, ухоженный. Клумбочки с цветочками аккуратненькие такие. В глубине сада, у самого забора - небольшой сарайчик. Хранится, наверно, что-то по хозяйству... Или, может, дрова. В траве, под деревьями разбросаны яркие детские игрушки. На подходах к дому, из-под крыльца выкатилось что-то неопределенное, маленькое, мохнатое и такое заросшее, что было непонятно, где находится голова, а где зад. Выкатилось и бесстрашно облаяло, демонстрируя, что чужаков здесь не жалуют и если что, им придется худо.
   - Эх ты, сторож! - участковый наклонился и погладил пса по голове. Потом пожаловался гостю: - На самом деле, это не сторож, а обыкновенный взяточник. Дай ему сардельку в зубы и он сразу тебе друг и товарищ.
   - У меня нет с собой взятки, - сказал Купер. - Так что я чист перед законом.
   - Кстати... Какими судьбами? - спросил Андрей, поднимаясь на крыльцо и входя в небольшую прихожую. Эрик знал, что она называется "сени".
   - Пара вопросов есть, - Купер пригнул голову, чтобы не стукнуться лбом об наличник. - И помощь ваша нужна, Андрей Сергеич.
   - Прекрати звать меня по имени-отчеству, - оглянулся на него участковый. - Не настолько я тебя старше. И брось это "вы". Договорились?
   - Договорились, - кивнул Эрик и, шагнув в кухню, замер возле дверей.
   В кухне было светло и по-домашнему уютно. Чисто, аккуратно, прибрано. Стол был накрыт к завтраку, и за ним, разложив бумагу среди кружек и тарелок, девочка лет четырех что-то сосредоточенно рисовала цветными фломастерами. У плиты над чем-то колдовала невысокого роста, чуть полноватая, но стройная, симпатичная хозяйка дома. И пахло то, над чем она колдовала, так вкусно и аппетитно, что желудок гостя моментально напомнил о своей абсолютной пустоте. А вот на холодильнике, в банке приблизительно на 3 кварты, в желтоватой воде плавала какая-то плоская, склизкая на вид, коричневато-сероватая медуза без щупальцев...
   Андрей познакомил Купера с женой и, оказалось, что ее имя просто лучится светом - Светлана. Вдруг Сергеич, коротко взглянув Эрику в лицо, твердо констатировал:
   - Э-э, парень, а ты ведь жрать хочешь.
   - Андрюша... - укоризненно посмотрела на него Светлана.
   - Я... нет... - Эрик мотнул головой, смутившись от того, что участковый совершенно точно и верно разобрался в обстановке. - Я... лучше на улице подожду... Не буду мешать... - он попятился в дверь и, сделав шаг назад, ударился затылком об наличник. Звякнула подвешенная на гвоздике подкова. - Damn!.. Sorry! Извините!
   Несмотря на его попытку отступления, никто его на улицу не отпустил. Его моментально усадили за стол, поставили перед ним кружку и тарелку, и Сергеич строго сказал:
   - Сиди тут. Я сейчас добреюсь и... - не закончив фразы, он убежал добриваться.
   Эрик чувствовал себя неловко - вот, явился да на завтрак напросился! А с утра там, в доме... Хм, а как теперь-то называть место пристанища? Лешкин дом? Смешно... Но просто, как обычно-уютное определение "дом", что-то язык как-то не поворачивается называть то место, где он сейчас живет... Дом... А как тогда?..
   Ему казалось, что он не имеет права называть дом, где живет Лешкина семья, своим домом. Он еще этого права никак не заработал, не заслужил, не показал, что достоин этого. Именно поэтому он ушел, не позавтракав. Не мог он рыскать по холодильнику или шкафчикам без ведома хозяев. Он там гость. По крайней мере, пока...
   Забавно... Сейчас он по шкафчикам лазить не может, а вот, когда к Глории, тогда еще просто подозреваемой в связях с нехорошими людьми, в квартиру влез при помощи отмычек, то особо не стеснялся - прошерстил все в поисках... А что он тогда искал? Кажется, каппучино. Хозяйки тогда дома не было, а ждать ее пришлось долго. Надо же было как-то скрасить ожидание! Так он ее и ждал - благополучно и позорно заснув в мягком кресле в ее гостиной. Зато утром он кормил ее на завтрак горячими бутербродами, а она пила чай с лимоном и мучительно пыталась разобраться: кто он? что он? откуда он? что ему надо? А ему надо было всего лишь задать один-единственный вопрос...
   - Дядя... - кто-то осторожно подергал его за рубашку, надетую поверх обычной футболки. - Дядя...
   Он повернул голову и увидел, что дочь Андрея незаметно, по гладкой, полированной скамейке, подобралась к нему и теперь сидит близко-близко. Она улыбнулась и, протянув ему лист бумаги, застенчиво попросила:
   - Дядя, наисуй мне Чебуяшку... Только кьясивого, а не такого как папа исует...
   Наисуй?.. Он озадаченно сдвинул брови. Нет, нарисуй! Просто сплошная фонетика сегодня... Знать бы еще, что это за фрукт такой - Чебуяшка, да с чем его, непременно красивого, едят... Он покосился на подозрительную медузу в банке на холодильнике. Может, это как раз и есть этот загадочный, неведомый, безликий Чебуяшка?..
   - Лара, не приставай к дяде, - Светлана поставила на стол большую стеклянную пиалу с овощным салатом и улыбнулась гостю. - Сейчас Андрюша придет, еще минуточку... И будем завтракать.
   - Я... Может, я все же на улице подожду? - неловко предложил он, заведомо догадываясь, что никуда его не отпустят.
   - Ничего подобного, - мягко возразила хозяйка и строго глянула на дочь. - Лара, ты слышала, что я сказала?
   - Ничего, не волнуйтесь, - Купер тут же встал на защиту маленькой художницы, испуганно захлопавшей ресницами. Сейчас еще расплачется... - Все в порядке. Ну... - он протянул ей ладонь. - Давай сюда свой м-м... карандаш.
   Лара тоненько засмеялась, прикрыв нос ладошкой, и были видны только ее озорные глаза, а потом безбоязненно сообщила:
   - Смешной ты, дядя. Это же фломастел, а не каяндаш!
   - Фломастер, Лара, - поправила Светлана. - Карандаш! Ну никак она не хочет букву "р" выговаривать, - заметила она Эрику, старательно рисовавшему какого-то гуманоида с большими глазами. - А у вас дети есть?
   - Да, тоже дочь, - кивнул он, снабжая гуманоида длинными руками с веерами пальцев. - Только ей еще и года нет.
   К тому моменту, как Андрей вернулся в кухню, гуманоид был готов. Он получился не слишком страшным, даже симпатичным и вполне себе милым. Только выяснилось, что это совсем не Чебуяшка, о чем его и проинформировала Лара. А, следовательно, та медуза в банке тоже, наверно, не Чебуяшка...
   - Ну... Это Чебуяшка в костюме инопланетянина, - тут же нашелся он, прекрасно зная, что его слова никак не проверишь. - На маскараде.
   После щедрого, сытного завтрака, попивая на третье горячий чай и закусывая пирожками домашнего изготовления, Купер уже не чувствовал неловкости. Стало ясно, что просто это так принято - накормить и напоить. Позаботиться о ближнем, ничего не прося взамен. Просто потому, что так надо. Просто потому, что это - идет из глубины веков и основано на традициях доброго гостеприимства.
   С чаем он разделался первым и, ожидая Сергеича, успел сделать Ларе из бумаги лягушку и журавлика, махавшего крыльями, стоило его только аккуратно потянуть за хвост. Этим он покорил сердце Лары окончательно, бесповоротно и на все времена, хотя насчет долгожительства бумажного зверья ничуть не обольщался. Их век составит максимум этот день.
   - Слушай... - Сергеич надел фуражку, и они вышли из дома на улицу. - Ты, вроде, сказал, что тебе моя помощь нужна... - в его голосе тихонько звякнуло удивленное недоверие.
   Они шли по теплой, пыльной, сонной, нагретой солнцем улице, и жители деревни, здороваясь с участковым, с любопытством разглядывали его спутника.
   - Да, сказал, - подтвердил Купер.
   - Я правильно понял, - продолжал сомневаться Андрей, - что это тебе нужна моя помощь?
   - Именно так. А что?
   - Нет, ничего... - инспектор пожал плечами. - Просто мне показалось, что я ослышался...
   Он остановился, вытянул из кармана пачку сигарет и протянул ее Эрику:
   - Куришь?
   - Нет. Предпочитаю иметь чистые легкие, - он посмотрел на название сигарет - "Петр I". Черная пачка, изображение двухголового орла... Нет, у России все же красивый герб.
   - А меня в армии с толку сбили, - участковый прикурил и разогнал ладонью дым от затяжки. - Служишь, служишь, потом - бац! - перекур, все за сигареты, дымят. А кто это там не курит? Чернов? Ага, ну сбегай тогда, Чернов, туда-то да принеси тот-то! Ну вот, чтоб не быть мальчиком на побегушках, пришлось научиться смолить...
   - А что теперь мешает не курить? - глянул на него Купер. - Как это... Бросить, да?
   - Да привык уже как-то... Хоть минздрав и предупреждает... Кстати... о делах насущных... Как там эти дела-то обстоят?
   - Пока никак. Пленку отдали на... на... - он пытался подыскать подходящее, правильное слово, но там, где оно должно было быть, обнаружился пробел. - Ну чтобы фотографии можно было сделать? Негатив.
   - На проявку, - помог ему участковый. - А то, что ты там насобирал?
   - Все, что собрал, отправили в лабораторию. Результаты - через пару дней.
   - Стаса такой срок, конечно же, не устраивает, как пить дать, - усмехнулся Андрей, выпустив дым через ноздри.
   - Наверно, - Эрик смотрел по сторонам, изучая незнакомую, непривычную, непонятную пока жизнь вокруг. - Но отреагировал он тихо. Кстати, насчет сигарет... Не знаешь, кто у вас тут курит "Барклай" с ментолом?
   - "Барклай" да еще и с ментолом? Хорошие сигареты, дорогие. А говорил, что не куришь...
   - Я не курю, а вот убийца...
   - Думаешь, кто-то из местных?
   - Если из местных никто не курит "Барклай", то, может, это и не они.
   - Не, ну у нас, в Петровке, вряд ли кто такими сигаретами балуется... Цена кусается. А вот в Простоквашино... - участковый на секунду задумался. - Ладно, поспрашиваю там закурить. Устраивает?
   - Вполне, - кивнул Эрик. - Спасибо. А что Леонидов?
   - О-о, этот шумел, дай Бог! Гуманоида этого вашего нарисованного на песке узрел... Очень возмущался, когда увидел следы от кроссовок. Я, ясное дело, свалил все на каких-то мифических пацанов. Хотя не знаю, поверил ли он, - Чернов красноречиво покосился на кроссовки Купера. - Вы же ребята высокие, и размер ноги у вас никак не меньше 43-го.
   - Десятый, но это по американской мерке, - Эрик тоже посмотрел на кроссовки. - К русским стандартам я еще не привык. Но, как мне кажется, у нас совпадают только градусы на алкоголе. Все остальное - нет. Температура, меры веса, роста...
   - Эт-то точно, - коротко хмыкнул собеседник.
   - Он из-за следов шумел? Или из-за гуманоида?
   - Не-е, - участковый стряхнул пепел с кончика сигареты. - Он ведь явился уже к шапочному разбору.
   - Что это значит? - не понял Эрик и на всякий случай старательно повторил: - Шапочный разбор.
   - Ну, в смысле, он явился, когда уже ничего не осталось, - терпеливо объяснил Андрей. - Ты ж его обскакал по всем статьям. Ну он там полазил среди мусора и прочего хлама, повозился, как свинья в апельсинах, ничего не нашел и свалил восвояси, не солоно хлебавши.
   - Подожди, подожди, Андрей... - от растерянности Эрик даже остановился и беспомощно развел руками. - Слишком много непонятных фраз. И-де-о-ма-ти-чес-ких, - дробно рассыпал он слоги длинного, сложного слова. - Это имеет отношение к делу?
   Чернов рассеянно, извиняясь, улыбнулся и бормотнул, словно оправдываясь:
   - Фу, блин... Я вспоминаю, что ты иностранец только тогда, когда ты говорить начинаешь, и я слышу твой акцент...
   - То есть?.. Я внешне так много... нет, неправильно... так сильно похож на русского?
   - Да. И, кроме того, ты совершенно не похож на американца.
   - Да ладно, заливать-то! - Купер махнул рукой, и Андрей, удивленный прозвучавшим "заливать", заметил, с каким удовольствием его спутник использует в своей речи частицу "то".
   - Тебе русский язык-то, гляжу, нравится, - он загасил окурок об ближайший забор и щелчком скинул его в густую, сочно-зеленую, еще не опаленную солнцем траву.
   - Нравится, - Эрик проводил спикировавший "бычок" неодобрительным, осуждающим взглядом. - Особенно тем, что слова в фразах можно переставлять, как хочешь. И вообще язык такой богатый, мелодичный, звучит хорошо...
   Характеристика получилась примитивно-обыденной. Ведь о любом языке можно сказать, что он "богатый, мелодичный и звучит хорошо". Стандартная формулировка, по-настоящему ничуть не раскрывающая истинного отношения. Ему хотелось сказать, что русский нравится ему своей подвижностью, неприхотливой гибкостью, строгой лаконичностью, своей напевностью... А получилось все скупо, сухо, традиционно, потому что, несмотря на свое безмерное уважение к этому сложному и такому необходимому в мире языку, этот язык не торопился одаривать его своими красотой и богатством. Но он всеми силами пытался подружиться с этим языком, приручить его, и сейчас, общаясь с носителями этого языка, понимал, что язык понемногу начинает отвечать ему взаимностью.
   - Мне слов не хватает... - в итоге честно признался он. - Не могу сказать, что чувствую...
   - Эт-то дело поправимое, - успокоил его участковый. - Поживешь тут маленько, так говорить научишься, что все обзавидуются. Ладно... А помимо успехов Леонидова что тебя еще интересует?
   - Стас.
   Этот ответ рявкнул басовитым раскатом грома среди ясного неба, и теперь на середине условной дороги остановился Чернов. Он медленно поднял руку, сдвинул фуражку на затылок и неуверенно уточнил:
   - Ты ему что, не веришь?
   - Я его не знаю.
   - Ну я, собственно, тоже не особо с ним на короткой ноге... - он прошел пару метров и снова остановился. Потоптался немного на месте, словно через минуту собирался пуститься в пляс, и вдруг просто привалился к ближайшему забору, покрашенному дикой синей краской. - Так, привет-пока... Ну а если говорить по-милицейски... Не судим, не привлекался, приводов не было. По крайней мере, на моей территории, - сделал он необходимое конкретное ударение. - Как журналист, по-моему, состоялся целиком и полностью. Я читаю, мне нравится, как он пишет. В десанте служил...
   - Это я знаю.
   - И не на показательных выступлениях красовался да для высшего начальства кирпичи об голову ломал, а воевал по-настоящему. Хоть и не очень долго... Попал в Чечню, ранен был...
   - Это я тоже знаю.
   - Медалью награжден. За храбрость.
   - А вот этого я не знаю, - вскинул взгляд Эрик, скользнул глазами по лицу собеседника и уперся куда-то вдаль. Медаль за храбрость... А у него - за отвагу. Спасение заложников, много детей... В принципе, обыденное дело... Но рисковать пришлось. И рисковать собой. А к этому нельзя привыкнуть. И кто и когда определил, где пролегает граница между двумя этими понятиями - храбрость и отвага?.. Ведь их объединяет одно - в основе и того и другого лежит личное мужество.
   - Медали просто так не дают... - услышал он свой голос.
   - Его рота в засаду попала. Командира - наповал... И рота желторотых перепуганных салаг осталась сама по себе. И вокруг никого. И рацию раздолбало. Ну вот он и еще двое ребят вывели роту из окружения. Как им это удалось - ума не приложу! Когда до своих добрались, ни у кого ни единого патрона не осталось. Все в духов положили... Своих 6 человек потеряли. А Стас... Он пацана 18-тилетнего на себе тащил раненого. Сам пацан и такого же салагу пер... Такое вот "Честь имею!"
   - Выжил мальчишка? - глухо спросил Эрик и зажмурился от ужаса представленной картины. Господи... Как же это страшно - война...
   - Обошлось, слава Богу. Но тогда снайпер Стаса и подстрелил. Или, как это правильно говорится - снял...
   Снял... Грубое, точное, завершенное определение. Шаг сделан - бесповоротно, навсегда - и отступить назад уже нельзя.
   - Пролежал в госпитале вплоть до самого дембеля. Теперь вот - лейтенант в запасе.
   В речи Сергеича было много незнакомых слов - непонятных, странных... "Красовался", "рота", "засада", "желторотый", "салага", "дембель"... Но он уже не спрашивал их значения, каким-то шестым чувством угадывая, нащупывая, осязая их смысл, и в то же время откладывал их куда-то в подсознание, в память, чтобы потом сопоставить и сверить, просто проверить сильно ли он ошибся в своих ощущениях, в своем еще неясном, неуверенном чувстве языка.
   - Но, по-моему, Стас не любит об этом болтать направо и налево...
   - Тебе кажется это странным?
   - Мне кажется это нормальным, - ответил Андрей и, оттолкнувшись от забора, двинулся дальше. - Ну-с? Еще вопросы к господину Буре?
   - На данный момент к господину Буре вопросов не есть... то есть, не имею, - Купер пристроился вровень с участковым. - Теперь хочу понять, что за человек был монах.
   - Монах? Тут я тебе, к сожалению, никак не помогу. У них свой мир, вот они в нем и живут. И наши миры почти не пересекаются. Все, что я о нем знаю, о монахе, так это имя его... Брат Петр. А что он да как... Это вон, у Него спрашивать надо, - он веско указал пальцем в небо.
   Эрик автоматически задрал голову, из-под козырька кепки глянул в густую фиолетово-синюю бездну и вздохнул:
   - Да-а... Это свидетель на все времена. Только, боюсь, когда я получу к нему билет, его характеристика монаха будет интересовать меня меньше всего.
   - Пожалуй, что так, - то ли согласился с ним, то ли ответил каким-то своим мыслям Чернов.
   - Слушай, Андрей... - быстро глянул на него Купер. - А просто в монастырь мы же можем придти?
   - Можем, - кивнул участковый. - И не только мы.
   - Ну а поговорить с этим... с... ну главным монахом об этом брате можем?
   - Ах вот ты куда ведешь! - усмехнулся Чернов. - Не в бровь, так в глаз. Ну можем и поговорить...
   - А комнату Петра посмотреть?
   - По-русски это "келья" называется... Чисто теоретически можем и келью посмотреть. Если батюшка, конечно, согласится... Только в келье, кроме кровати, богословских книг и распятья, ты вряд ли что-то найдешь.
   - Who knows?.. - задумчиво усомнился Эрик и тут же, поймав непонимающий взгляд Андрея, перевел: - Кто знает?
   - Эй, Сергеич!
   Из-за забора ближайшего дома на них смотрел какой-то парень лет 25-ти в белом медицинском халате. Он держал на руках рыжего котенка, у которого на морде было написано только одно - "Люди! Спасите меня!" Волосы мучителя представителя семейства кошачьих были еще ярче, чем шерсть самого котенка. Он щурился от яркого солнца и, казалось, будто он издевательски ухмыляется.
   - Что там мой скальпель?
   - А что там твой скальпель? - весело отреагировал инспектор и, повернувшись к Куперу, тихонько промычал: - Задолбал он уже меня со своим скальпелем... - А потом опять фельдшеру: - У меня его точно нет. Ты-то сам все углы проверил? Может, все же завалился куда? - Чернов спросил об этом безнадежно тусклым голосом, видимо, просто повторяя один из тех вопросов, что задавал уже неоднократно.
   - Нету! - выпятил нижнюю пухлую губу фельдшер. - Сергеич, ну вещь же хорошая пропала! Английский скальпель-то! Со съемным лезвием, на рукоятке две линеечки - дюймовая и в сантиметрах... За что те, вообще, зарплату платят?! И, кстати, из моих налогов!
   - Ладно вопить-то... - небрежно отмахнулся от него Андрей. - Мне зарплату платят вовсе не за то, чтобы я тут твои крики выслушивал. Пропажа у тебя мелкая...
   - Но это не значит, что ее искать не надо! - от возмущения вместо того, чтобы потрясти в воздухе кулаком, рыжий потряс котенка, и глаза у того стали еще больше.
   - Подозреваемых у тебя никого... - на той же чуть нудной ноте продолжил Чернов. - Свидетелей никаких. Значит, если найдется твой скальпель, то случайно.
   - А самому найти, что, слабо?! - рыжий уже просто кипел, а котенок находился на грани удушения. - Вот и надейся после этого на родную милицию!
   - Где мне искать, а? Ну вот где, дай совет, ты, человек с высшим медицинским образованием!
   И не дожидаясь ответа, Андрей нагнулся, приподнял широкий лист лопуха, заглянул под него и протянул:
   - Ау-у! Ска-а-альпель! Ты там?
   Потом выпрямился и вдруг лукаво улыбнулся:
   - Что, может, мне еще ФБР о помощи попросить, чтоб твой скальпель найти? Раз я сам такой немощный...
   - Ага, ФБР! Еще ФСБ задействуй! А вот ФБР, между прочим, мой скальпель нашло бы! - фельдшеру все же понравилась эта идея. - Только где ж здесь агента такого найдешь!
   - Да, действительно, - Чернов заговорщицки подмигнул Эрику, - откуда ж в нашей глуши взяться агенту ФБР. Анекдот да и только! Но, знаешь, я думаю, в Бюро от тебя даже бы заявления не приняли, а просто покрутили бы пальцем у виска. Вот так вот, Гриша, - и Андрей наглядно продемонстрировал, каким образом крутили бы пальцем в Бюро. - Короче, если новости будут - ты узнаешь об этом первым. А пока - бывай, Григорий, - и он неторопливо пошел дальше по улице.
   - У него пропал скальпель? - Купер моментально так ухватился за этот неоспоримый факт, словно и вправду собирался искать инструмент. - А давно?
   - Да вот в тот самый день, когда я вас в монастыре встретил. Но тут это всерьез воспринимать нельзя, пропажу эту...
   - Почему?
   - Да потому что Гришка этот, хоть молодой да сообразительный, разгильдяй тот еще. Человек рассеянный с улицы Бассеиной... Он мне в неделю по 3 заявления подавал бы... коли я бы согласился их принять, - он усмехнулся. - А так на словах только говорит. И то уже достал порядком! У него каждый день что-то пропадает и во всем он умышленное хищение видит. То у него пинцет, то у него мензурка, то у него ножницы... Сколько можно?! А потом оказывается, что пинцет он оставил у бабки Кати, когда ее внуку из уха пуговицу доставал, с мензуркой Гиппократ играл...
   - Гиппократ? - переспросил Эрик, одновременно стараясь не упустить из памяти загадочное слово "разгильдяй".
   - Котенок это его. А ножницы, значит, он позабыл опять-таки у бабки Кати, когда перебинтовывал ее внуку разбитое колено.
   - У бабки Кати-то, похоже, внук проблемный, а? - сыронизировал Купер.
   - Ну а чего с нормального пацана-то хотеть? Эх-х, жизнь житуха! Ладно, давай, заглянем еще кое-куда, к одному алкашу, и пойдем в монастырь.
   В итоге всех этих дневных похождений домой Декабрист явился только сильно под вечер. Солнышко уже закатывалось за ребристую линию леса, и Леха начал беспокоиться о туманной судьбе федерала.
   Мы таскали с захломленного чердака всякое барахло, освобождая помещение под жилье для крылатых подопечных Лешки, и за день, надо сказать, основательно запарились.
   - Черт, - ругался он, когда мы перли сверху ящик с чем-то, что металлически бряцало внутри, - надо ему трубу купить, чтобы я, если что, мог узнать все ли у него в порядке...
   - Да что с ним случится? - недоуменно спросил я, осторожно пятясь по ступенькам с крыльца.
   - Что случится... Кто знает, какие последствия могут иметь все эти химические опыты... Ну, слава Богу! - облегченно воскликнул он, глянув в сторону калитки. - Вот и он - легок на помине!
   "И опять к обеду!" - выскочила из памяти фраза из "Гардемаринов".
   Купер шел почему-то в развязанных кроссовках, и вид у него был весьма довольным. Я даже удивился, когда заметил на его лице это выражение. В общем, было видно и невооруженным глазом, что человек и без нас где-то неплохо провел время. Однако... не в монастыре же его так осчастливили?..
   - Ну? Где болтался? - требовательно, но по-дружески спросил Алешка и отхлебнул кваса из своей кружки. Кувшин с квасом стоял прямо на крыльце. - То есть, ходил? Чем занимался?
   - Гонял этих... - Эрик наморщил нос, припоминая, видимо, новое слово в своем словаре. - Этих... ал-ка-шей.
   - Кого?! - это мы с Лехой спросили в один голос, и лично моему изумлению не было предела.
   - И изымал са-мо-гон-ку.
   Тут квас незапланированной россыпью брызнул не только у Алешки, но и у меня. Потом мы с ним переглянулись, я посмотрел на внимательно наблюдавшего за нами федерала, и мы с Лехой захохотали. Лешка просто согнулся от смеха буквой "зю", а я какую букву изображал, честно сказать, не помню.
   - Чего вы ржете, как кони? - Купер посмотрел на нас с недоумением и уселся на верхнюю ступеньку крыльца. К нему тут же полез Бим со своими приветственными поцелуями.
   - О-о! - уважительно протянул Леха, оценив фразу о конях.
   - Слов много новых узнал, выражений, - спокойно довел до нашего сведения Декабрист, поглаживая Бимку.
   - Ой, Стас... - простонал брат. - Помнишь "Осенний марафон"? "Новые слова узнал: "вытрезвиватель", "алкач"... Я что - алкач?!" Ой, не могу!
   Эта непонятная для Купера ассоциация вызвала новый приступ дикого, безудержного, удушающе-веселого гогота в два голоса.
   - "Я ему говорил "Не смешивай белое с красным", - давясь смехом, решил и я не остаться в долгу, - "а он - "Коктейль, коктейль!"
   - Ребенок, ты какие слова узнал? - на крыльцо вышла мама, и Эрик обернулся на ее голос:
   - Здрасьте, Анастасия Санна. Да разные слова. Фриц...
   - Что-о-о?! - провыл Леха, выпучив глаза. - Ты с кем там общался?!..
   - "Хлопец", "желторотый", - начал неторопливо и серьезно, даже как-то обстоятельно, перечислять Купер, - "рота", "разгильдяй", "фломастер", "алканавт", "бухарик"...
   После этого мы с Лехой были уже просто на грани истерики.
   - Вот поросята... - осуждающе покачала головой мама, глядя на нас, а потом присела рядом с Эриком на корточки и, аккуратно взяв его за ухо, спросила: - Тебе уши сразу надрать или потом? Ты почему ушел из дома голодным?
   - Я... - он растерянно посмотрел на нее. - Я... Мне... не хотелось есть...
   Мама снова покачала головой:
   - Ох, и сочиняешь же ты... По глазам вижу, что сочиняешь...
   - Сочиняю... - разоблаченно вздохнул он. - Извините...
   - Не извиняйся. Просто не стесняйся. Иначе я очень сильно обижусь. Хорошо?
   - Хорошо, больше обижать вас не буду, Анастасия Санна.
   - Наш дом - твой дом. Дай себе чуть-чуть больше свободы, отпусти чуть-чуть повод... Он у тебя слишком жесткий.
   Она выпрямилась и улыбнулась:
   - Сейчас ужинать будем.
   Мы с Лехой буквально ползком взобрались по ступенькам на крыльцо и уселись у Декабриста по бокам. Я еле дышал, потому что так здорово смеяться мне уже давно не приходилось, и после целого дня беготни по лестнице вверх и вниз с коробками всякого хлама, это веселье пришлось как раз кстати.
   - Извини, родной, - Алешка обнял его за плечи. - Мы не со зла. Мы просто кино одно вспомнили, потом ты обязательно его увидишь и еще сам посмеешься, потому как ты, слава Богу, сечешь фишку в нашем, русском, юморе. Не обижайся.
   - Да что я, не понимаю, то ли? - пожал он плечами и заговорил, мешая русские и английские слова: - Только, рискуя снова вас рассмешить, я все же хочу выяснить еще две вещи.
   - Какие? - спросил Лешка по-русски, и я подумал, что дома, в России, если не возникает острой необходимости, он говорит только на великом и могучем. Английский, итальянский и испанский словно забывает напрочь - знать не знаю, ведать не ведаю. Этой своей привычке он не изменил даже в присутствии друга. А тот болтал на "ток-писине", и я понял, что человек просто оттягивается после целого дня разговоров только на русском.
   - Во-первых, кто такой или что такое "Чебуяшка"...
   - Чебурашка, - хмыкнул я. - Правильно будет Чебурашка.
   Я был готов к тому, что придется долго и упорно объяснять, что это за такого неизвестного науке зверя вывел Эдуард Успенский, но Купер недолго слушал родословную ушастого зверька, похожего на медвежонка. Он вытащил из нагрудного кармана рубашки блокнот и ручку и протянул мне.
   - Лучше нарисуй, - попросил он, - а то так еще непонятней, что это за кекс такой...
   - Нарисуй? - иронично переспросил я. - Ты это меня просишь что-то нарисовать?
   - Oh, sorry, sorry... Wrong address...
   Блокнот тут же перекочевал к Лешке, и через пару минут обстоятельный портрет Чебурашки был готов. Я хотел за одно сообщить, кто такие крокодил Гена и старуха Шапокляк, но Леха предложил просто показать мультяшку и снабдить Эрика книгой.
   - Ну а второй вопрос? - спросил я, когда с Чебурашкой было покончено.
   - С какой целью держат дома, в банке приблизительно на 3 кварты...
   - Около трех литров, - сразу же перевел мне Лешка.
   - ...в желтоватой жидкости такую странную, коричневато-сероватую, плоскую медузу без щупальцев?
   - Чего, чего, чего? - удивился речитативом брат. - Это ж ты у кого такое видел?
   - У Андрея... И самое интересное, что эта медуза совсем не двигалась... Как дохлая просто плавала себе на поверхности... И все... Я ближе ее, к сожалению, не рассмотрел. А то бы еще и сфотографировал.
   - Стас, ты у участкового дома был? - Лешка, оперевшись на локти, посмотрел на меня.
   - Да был как-то... - ответил я, восстанавливая в памяти изображение жилплощади Сергеича.
   - Что это за медуза у него такая? Слушай, Эрик, может, там рыбки какие плавали?
   - Сам ты рыбка! Я вам говорю - медуза, в банке, в кухне, на холодильнике...
   Я представил себе - кухня, холодильник, на нем - пузатая, трехлитровая банка, удерживающая в желтоватой жидкости своего прозрачного брюха склизкую, серую, плоскую медузу... Ничего себе - домашнее животное... Просто русский экстрим какой-то.
   - Гриб! - стукнуло меня по макушке озарение.
   - What "гриб"? - воззрился на меня Купер. - "Mushroom" в смысле? Ну вот только за идиота меня держать не надо. Это на грибы ничуть не похоже...
   - В смысле "mushroom", только не совсем. Это чайный гриб!
   Вот тут пришлось объяснять и так и эдак, но только он совершенно не понимал, зачем этот гриб держать дома ("Он же мерзкий") и, тем более, как то, в чем он плавает, можно пить. И ни за что он не хотел поверить мне, что то, в чем гриб плавает - всего-навсего обыкновенный чай, который "медуза" превращает в безобидный, кисловатый на вкус напиток.
   - Ладно... Хватит! - замахал на нас Лешка. - Давай лучше по существу. Кроме жизненно необходимых слов вроде "алканавт" и "самогон", удалось что-нибудь узнать? Как вообще дело движется?
   - Step by step, - ответил Декабрист моей самой любимой фразой во всем английском языке.
   - Что там монастырь? Побывал?
   - Да, побывал, - кивнул Эрик. - Посмотрел келью. Ничего там не нашел. Чисто, вымыто, убрано, ничего лишнего...
   - Ну а что братья говорят об усопшем? - спросил я.
   - Всех мы с Андреем, конечно, не опросили, но с парой-тройкой все же побеседовали. И все они, в том числе и настоятель, в один голос заявили, что Петр был безобидным, тихим, безотказным, исполнительным...
   - В общем, божий человек, - преждевременно подытожил я.
   - Подожди, не торопись. Все не так просто, - и с ходу он выдал фразу, которую я запомнил еще со студенческой скамьи: - "Тизер" это не "бампер", а "бампер" это не "лид".
   - Переведи... - тут же удивленно попросил Леха, но я только нетерпеливо махнул рукой:
   - Потом переведет, это из сферы журналистского жаргона. Приблизительно "Совы не то, чем они кажутся". Не мешай человеку. Так что там дальше?
   - Как характеристика прозвучало еще одно слово... Сложное такое, но красивое, - он полистал блокнот и, обнаружив искомое, постучал пальцем по записи, а потом по слогам произнес: - "Бла-жен-ный". Это с двумя "н" пишется или?.. С двумя? Ну тогда я правильно написал... Я не совсем понимаю, что это значит, но Андрей сказал, что в целом это псих, а если монах был психом, то...
   - Не, не, не, - притормозил его Леха. - Блаженный, конечно, в своем роде псих, но это очень грубое, примитивное определение.
   Мы с Лехой быстренько разъяснили ему "who is who", и Купер, подперев голову, призадумался. Помолчал немного, сосредоточенно сдвинув брови и глядя куда-то в пространство отсутствующим взглядом.
   - Ну... Вот, значит, как... - он, наконец, шевельнулся и в качестве заключения произнес: - Хм... А дело-то, оказывается, гораздо интересней, чем представлялось поначалу. Мне даже начинает нравиться.
   Лешка в ответ только усмехнулся, словно никогда и нисколько в этом не сомневался.
  
  
  
   В ДВЕРЬ ПОЗВОНИЛИ несколько раз - коротко и требовательно. Лес сидел в детской, отсутствующим взглядом глядя на игравшего сына и рассеянно катал по полу ярко-красную пожарную машинку. Дома он был один: жена на работе, няня - милая, 25-тилетняя девчонка из далекой, черт знает, где находившейся Латвии, - взяла выходной. Прежде, чем подпустить няню к ребенку он пробил ее по всем возможным каналам и, только убедившись, что человек ни на родине, ни в США неприятностей с законом не имел, дал свое согласие.
   Услышав звонок, он тряхнул головой, но там что-то низко, плотно, волнующе, как камертон, загудело, и Роделло поморщился. Неплохо его двинули, пришлось в больнице поваляться. Два дня как выписали...
   На пороге стояли два красавца в костюмах и при галстуке. Лес понял, что имеет дело с федералами еще до того, как они показали свои ксивы. Роделло по привычке тщательно запомнил их имена, но про себя назвал просто - Первый и Второй. Рожи незнакомые - значит, из Вашингтона.
   - Мы хотели бы поговорить с вами, агент Роделло. Можно войти?
   - Мистер Роделло, - исправил Лес, впуская их в гостиную. - Я подал прошение об отставке.
   - Но, насколько мне известно, директор еще не подписал его, - заметил Первый, усаживаясь на диван.
   - Подпишет, - отрезал Роделло. - Куда он денется? А если нет - я на него в суд подам. Можете так и передать.
   Он пристроился в кресле напротив них, глядя в упор на гостей, которых он не звал и не ждал. Он видел, как они на несколько коротких, но таких упоительных, наполненных победой, мгновений растерялись от его слов. Так вам и надо.
   Лес вдруг с горечью подумал, что его из больницы выписали, а вот Дэн до сих пор находится в госпитале ФБР под надзором врачей. Состояние тяжелое, но стабильное... После перенесенного инфаркта Кинг медленно шел на поправку, и Роделло знал, что этот инфаркт уже второй...
   Он посмотрел на федералов и зло стиснул зубы. А что эти сволочи с Купером сделали вообще неизвестно. Но он поклялся самому себе, что докопается до правды, какой бы ужасной она не была. Ох, он докопается...
   - Чем обязан? - резко поторопил он бывших коллег.
   Они не стали ходить вокруг да около, тем более, что смысла в этом не было никакого.
   - Вы знаете, что ваш бывший напарник Купер исчез? - спросил Первый, не сообщая при этом, что Купер исчез из больницы, а не просто с той самой улицы, на которой сам Лес остался лежать с сотрясением мозга.
   - Да, знаю, - ответил он, почувствовав неладное. Сейчас же эти гады еще какую-нибудь свинью подложат...
   - Мы подозреваем, что его похитили.
   - Неужели? - издевательски улыбнулся Роделло. - Вынужден разочаровать вас, господа, - вы не сделали открытия. Нечего мне тут рассказывать сказки. Я прекрасно знаю, кто, вернее, что, стоит за этим исчезновением, - он сделал выжидающую паузу, а потом сказал, словно несколько гвоздей вколотил: - И вы это тоже знаете.
   - Мистер Роделло, вам, видимо, известно гораздо больше нашего, - Второй выглядел почти по-настоящему оскорбленным.
   Но именно "почти". Именно этого "почти" ему и не хватило, поэтому вся его и без того скверно сыгранная оскорбленность скатилась к обыкновенному дешевому фарсу.
   - Но раз вы располагаете более полной информацией, - пришел на помощь Второму Первый, - тогда, может, хоть вы объясните нам, что все это значит.
   Он полез в карман темно-синего плаща и быстро извлек оттуда пластиковый пакет для улик. Он протянул пакет Лесли, и в руках у Роделло оказался лист обыкновенной белой бумаги. "Нам он нужней, чем вам", - прочел он черно-лаконичную надпись, отпечатанную на компьютере. Шрифт "Arial" - прямой, без лишних завитков и закруглений, размер, пожалуй, 18-ть... И если насчет "вам" у Леса сомнений не возникало, то кто скрывается за определением "нам", он не мог даже и предположить.
   - Мистер Роделло, как вы можете объяснить эту записку? - Второй внимательно следил за его реакцией. Он не упустил ни единого жеста, ни единого намека на какое-либо движение, ни единого взмаха ресниц.
   - А я должен? - Лесли поднял глаза и встретился с ним взглядом. И тут же понял - нет, не должен. Они просто потеряли Эрика! Они сами не знают, где он! Они не знают!
   Он нисколько не сомневался, что это Бюро разыграло спектакль с похищением и ударами по голове. Они тогда просто шли с Купером по улице, молча пытаясь осмыслить тот факт, что Эрик совсем недавно, только при помощи своих мозгов и эрудиции стал обладателем целого миллиона без вычета налогов.
   - Видишь, Бог есть, - не выдержав, убежденно заметил Лес. - Он на самом деле все видит, и выдал тебе компенсацию за внутреннее расследование.
   - Вернее, за увольнение, - возразил напарник. - За всю паскудность этой ситуации.
   - Кто-то, помнится, еще утверждал, что ему во всяких конкурсах и лотереях не везет! Говорил, что ему все время думать надо!
   Купер ничего не успел ответить, потому что именно в тот момент на них и налетели. Скрип тормозов и резины, топот ног за спиной... Классика. А потом Роделло очнулся уже в больнице, и голова болела так, что жить не хотелось. Где Эрик, что с ним - он не знал.
   И вот теперь федералы хотели найти, нащупать, наткнуться хоть на тончайшую ниточку, ведущую к дверям нынешнего прибежища Купера. Они шли во тьме, в тумане, в пустоте, в беззвучии неведения и на ощупь, слепо пытались обнаружить из всего этого выход туда, где светит солнце всезнания.
   И он чертовски, просто до неприличия обрадовался этому.
   Конечно, эти сейчас во главе с директором в Вашингтоне, ломают головы, а не могло ли это ЦРУ перехватить Купера? Или, может, это Национальная служба безопасности постаралась? Может, может... Только зачем? Однако Роделло был уверен - здесь копать надо глубже, и те, кто увел Эрика прямо из-под носа "охранки", знают госструктуры в совершенстве, могут предсказать каждое их действие и абсолютно их не боятся.
   И с каким-то совершенно необъяснимым удовольствием он дал себе отчет в том, что за всем этим стоит очень умный человек, способный спокойно, холодно, аналитически просчитать все, вплоть до мелочей. А еще он прекрасно понял: за исчезновением напарника стоят не госструктуры - это инициатива частного лица.
   Ах, как хотели эти найти Купера! Как хотели они узнать, кто посмел сделать им подножку так ловко, что они просто кубарем покатились по наклонной. А главное - как боялись они теперь Эрика, его непредсказуемости, его неконтролируемости, его неподвластности им. Они боялись его, ибо сейчас считали Купера не просто опасным, а дьявольски опасным.
   - Где вы это обнаружили?
   - Это лежало у вас под рукой, когда вас забирала "скорая", - охотно слил "дезу" Второй. В их планы вовсе не входило информировать Лесли, что данная туманная записка лежала на кровати в больнице. Перепуганные, сбитые с толку охранники, несущие какую-то чушь про какого-то китайца с пистолетами, врачи, санитары, развороченная стена, пустая кровать и... вот эта вот записка. И главный специалист исчез вместе с Купером. Какое совпадение...
   - Смысл данного послания я вам объяснить никак не могу. Не ясновидящий, - одним махом он пресек все их потенциальные поползновения к сотрудничеству. - Знаете, как говорится? Это ваша драка...
   Роделло отдал лист, закинул ногу на ногу, сцепил пальцы на колене и безразлично пожал плечами:
   - Вот вы и деритесь. А меня все эти ваши политические игры, слава Богу, более не касаются.
   Первый оценивающе пригляделся к нему и, подавив вздох разочарования, засунул записку обратно в карман. Он молча поднялся, а Второй, вдруг бросившись в омут с головой, в открытую спросил:
   - Неужели вас не интересует, куда подевался ваш напарник, друг можно сказать?
   - Оч-чень интересует, - совершенно искренне заверил его Лес.
   - Так почему же вы не хотите нам помочь?! - воскликнул Второй и отчаяние он сыграл выше всяких похвал.
   - Потому что, хоть вы и уверены, что я обладаю какой-то секретной информацией, я на самом деле, не знаю ничего. А даже если бы и знал, то все равно ни слова не сказал.
   Они ошарашено переглянулись, и на их лица вползло выражение недоуменно-недоверчивого испуга. Они отчаянно скрипели мозгами, пытаясь понять - этот человек дурак или просто больной? Или прикидывается?
   - Нет, я не понимаю... - честно признал свое собственное слабоумие Второй. - Почему?.. Вы же были одним из нас!
   Ох, как ты шикарно, просто по-королевски подставился! Как в бильярде. Такое нельзя прощать... Роделло снисходительно улыбнулся и медленно покачал головой:
   - Ошибаетесь. По счастью, одним из вас я никогда не был.
   Они пошли к выходу, и хозяин дома, провожая их, невольно отметил, что со спины они похожи на пару побитых собак, которые вместо сладкой дармовой кости получили пинок в морду. В итоге не было у них в жизни сейчас ничего хорошего: ни пожрать не дали, ни даже не погладили.
   И уже стоя в дверях и глядя им вслед, Лес уперся ладонью в наличник и тихонько позвал:
   - Эй, ребята...
   Они обернулись и вроде насторожились, но как-то вяло, без азарта...
   - Хотите совет? Даже два. Абсолютно бесплатно, - и, не дожидаясь их согласия, сказал: - Первое. Можете даже не соваться к "Косаткам", Дэну Кингу и к жене Купера. От них вы услышите то же самое, что и от меня.
   Его предупреждение они встретили мрачным молчанием, но Роделло это ничуть не смутило.
   - И второе. Вы Эрика, - он снова покачал головой и скептично прищурился, - не найдете. Он хор-роший опер. И не вам с ним играть в прятки.
   - Учитывая тот факт, - разлепил губы Первый, - что эти советы бесплатные, мы не обязаны к ним прислушиваться.
   - А я и не рассчитывал, что вы прислушаетесь, - Лесли уже в открытую издевался над бывшими коллегами. - Именно поэтому не вам тягаться с Купером.
   Забыв попрощаться, они уселись в машину и уехали. Роделло закрыл дверь, прислонился к ней спиной и запрокинул голову. Вот это новость! Контора осталась с носом. Отлично! И это обязательно должна узнать Глория - чем быстрей, тем лучше.
   "Нам он нужней, чем вам". Да, это верно, это чертовски верно. Теперь за напарника можно не волноваться.
   Загадка уже не была загадкой. Он нашел на нее отгадку, едва только вспомнил лицо и имя человека, которого видел всего раз в жизни. Эрик как-то познакомил их. Познакомил его с человеком, о существовании которого не знал никто - даже Глория.
   Его звали Алексей.
  
  
  
   В ТУ НОЧЬ БЫЛО его дежурство. Городок, конечно, тихий, сонный, но в темное время (неважно, белое оно при этом или черное) даже здесь всякие гадости происходят. То подростки в баре напьются, то кто-нибудь предпримет очередную попытку ограбления газетного киоска недалеко от базара... Блин, и почему всем так нравится именно этот киоск? Как будто других нет...
   Леонидов посмотрел на желтый блин света от настольной лампы и сложил руки на затылке. В светлом круге на столешнице лежали 3 папки с делами.
   И тут свет погас. Казенный кабинетик в мгновение ока погрузился в серые, мутные сумерки белой ночи, а по углам затаились густые черные призраки.
   - Макс, у тебя тоже света нет?! - проорал дежурный сержант из "предбанника". - Пробки, что ли, выбило?
   - Не-а, это мы их выкрутили! - опередил Леонидова незнакомый веселый голос.
   В коридоре споро затопала не одна пара ног. Макс вскочил из-за стола, но было уже поздно - дверь в кабинет распахнулась, и в него ввалилась целая толпа.
   Первым порог переступил, споткнувшись и едва не упав, молоденький сержантик в форме. Только вместо головы у него было нечто неопределенное, бесформенное, черное... У остальных лиц тоже не было - только маски. Пластмассовые, новогодние, яркие, издевательские маски: Дед Мороз, собака, кот, заяц и барсук. Кот не дал старлею опомниться или сориентироваться - он моментально оказался рядом и накинул ему на голову черный полотняный мешок. А кто-то другой, кого Макс уже не видел, заломил ему руки за спину и защелкнул на них наручники. Причем, его же собственные наручники. Следом из кобуры на всякий случай извлекли табельный "макаров". Что-то тупо стукнуло - ствол положили на стол. Затем самого Леонидова аккуратно, бережно транспортировали из-за стола к ряду стульев, стоявших вдоль стены. На эти стулья и усадили его бок о бок с сержантиком.
   - Так, господа офицеры, - произнес все тот же веселый голос, - сидите тихонько и не дергайтесь. Ничего плохого мы вам не сделаем, просто посидим тут с вами, покалякаем, как говорил Горбатый из "Места встречи", о делах наших грешных.
   - Хорош разговорчик, - не удержался Макс. - С мешком на голове.
   - А ты предпочитаешь разговаривать с ногами в тазике с бетоном да на дне какого-нибудь водоема? - вежливо, доброжелательно осведомился собеседник. - Так это не наша специализация. Мы такими мерзостями, как убийство, не занимаемся. Эй, а ты там живой? - он легонько потряс за плечо сержанта.
   - Не дождешься, собака, - сурово просопел мешок в форме.
   Дед Мороз хохотнул и посмотрел на парня в маске пса:
   - Слышь, Собака, мальчик говорит, что ты чего-то ждешь!
   Ночные гости непринужденно, беззлобно засмеялись и сняли маски. Теперь, когда для правоохранительных органов наступила пора ограниченной видимости, от тесных, душных масок можно было временно избавиться.
   Снова вспыхнул свет. Обладатель веселого голоса помахал маской Деда Мороза и быстро изучил дела, лежавшие на столе. Быстро, безошибочно выбрал одну из папок и протянул Барсуку, возившему с ксероксом, стоявшим в кабинете.
   - Каждую бумажку, все положить так, как было, - приказал он.
   - Помню, помню, - ответил тот, извлекая из ксерокса пустой картридж. - Ну так и есть! Вернее, нету. Порошка нету. Заяц, давай сюда новый.
   - Как же вы, орлы, без ксерокса-то? - ласково поинтересовался Дед Мороз у милиционеров.
   - А тебе какое дело? - воинственно дернулся Леонидов, но его тут же прижали к спинке стула.
   - А мне копию снять надо, - охотно объяснил Дед Мороз.
   - Наверно, с собственной ориентировки, - глухо заметил сержант, и снова развеселил ночных посетителей.
   Через минуту ксерокс заработал. Отчаянно крехтя и постанывая, он добросовестно снимал копии с тех бумаг, что ему тщательно скармливали.
   - Давай, я пока фотки отсканирую, - предложил Собака и вытащил из плоской черной сумки ноутбук. Из другой похожей сумки Заяц извлек сканер.
   Они быстро соединили технику, и Собака отобрал из дела все фотографии, вложив вместо них записки с указанием, где, что и как лежало. Абсолютно бесшумно заработал сканер, игриво подмигивая окружающим какой-то зеленоватой кнопкой на сером корпусе.
   - Я вас, гады, найду и тогда мы с вами поговорим... - мстительно процедил Макс.
   - Во-первых, ты сначала найди, - спокойно урезонил его Дед Мороз. - А, во-вторых, господин старший лейтенант Эм Леонидов, мы вас не оскорбляли.
   - Очень интересно, - завелся Макс. - А как тогда называется наше нынешнее положение и эта дрянь у нас на голове?
   - Ваше положение называется - "сидячее", а дрянь на голове - мешком. Чего такой нервный? Не дергайся - мы скоро уйдем и даже, в качестве компенсации, оставим вам порошок для ксерокса.
   - Все, Дед Мороз, я закончил, - сообщил Барсук, и ксерокс умолк.
   - Подожди пока последние листы остынут, а потом уже складывай обратно... Заяц, что у вас?
   - У нас все в полном ажуре. Сканируем последнюю фотку.
   - Ну вот, слышишь, старлей, - обратился к Леонидову веселый голос, - мы уже закругляемся.
   Ребята провели в отделении ровно полчаса и, пока одни сканировали и копировали, еще двое стояли у входа на стреме и сидели на телефоне. Они приняли бы все звонки о всех происшествиях, но звонков не было. Ни одного. В смысле исполнения служебных обязанностей эта ночь у милиции была спокойной.
  
  
   * * *
   Результаты ночного визита Лешкиных архаровцев мы получили вечером. Мы втроем как раз сидели в бане, вернее, в предбаннике и, завернувшись в простыни, как в тоги, попивая чаек, в общем-то трепались не о чем. Но если быть совсем точными, я расспрашивал Купера, где он умудрился заработать столько шрамов. Он сидел как раз напротив меня, его мокрые черные волосы торчали в разные стороны и, после того, как мы с Лехой задали ему жару, показали небо в алмазах и наглядно объяснили, зачем в бане венички, он как-то очень быстро согласился поделиться тайной информацией. Видимо, запарили мы его во всех смыслах.
   Оказалось, вся эта распрекрасная коллекция - дела служебные.
   - Эти вот, - он указал на несколько старых шрамов на груди, - и мое дражайшее дырявое колено память о первых "Косатках" и одном очень нехорошем человеке по имени Джек Клингер. Он похоронил меня, а я - его, и, как оказалось, мы оба ошиблись.
   - Что с ним теперь? - спросил я. - Сидит?
   - Лежит, - опередил Эрика Алешка. - В могиле. Теперь он точно умер.
   - Шрамы на спине, - продолжил Декабрист, ткнув большим пальцем через плечо. - Результат прыжка из шикарного "кадиллака", двигавшегося, честно скажем, со скоростью отнюдь не 20 км в час. Очень долго зашивали, еще дольше все это заживало. Но вообще не жалуюсь - на мне все быстро заживает, как на собаке.
   Мы с Лешкой невольно усмехнулись.
   - Правда, врачи говорят, кожа плохо рубцуется... Ладно, далее. Этот красавец, - Купер коснулся самым кончиком пальца здоровенного, неровного, ломанного шрама на левом боку, - появился после того, как я, по словам Леса, пропахал себя корнем. Удирали от нехороших вооруженных ребят, зимой, в лесу, по снегу... Ну я с ходу в яму и провалился... Самое обидное, что это произошло в мой день рождения.
   - Паршивый подарок, - заметил я.
   - Согласен, - кивнул он. - Ну и, наконец, шрам прямо на пузе. Гад один...
   - Псих и шизофреник, - вставил Лешка.
   - Ликантроп, - исправил Эрик. - Так вот, эта сволочь решила от меня избавиться и припасла для этого небольшой пистолетик с глушителем. А потом, соответственно, им воспользовалась.
   - Практически в упор, - как-то неожиданно тихо сказал брат. - А потом еще и умирать бросил в пустом доме.
   - Посадили?.. - так же тихо спросил я - как-то не по себе мне стало от этой картинки: стволы с глушителем и раненые в пустых домах.
   - Тоже положили, - Лешка, похоже, был в курсе всех этих событий. - Вернее, положил. Всю обойму до последнего патрона. А кто положил - обойдемся без имен. И осуждать не станем, потому что ситуация там была предельно ясной - или он, или его.
   - М-да... - я откинулся на спинку деревянного стула и медленно покачал головой. - Безрадостное это явление - война... И неважно, война ли это с преступниками, или война в классическом ее проявлении... С танками, пушками, солдатами...
   - И снайперами, - добавил Лешка, и я невольно, почти механически коснулся своего собственного шрама - на груди, рядом с сердцем...
   - Не повезло... - только и сказал я, отвечая на его намек.
   - Наоборот, - возразил Эрик. - Наоборот повезло.
   - Что живой остался? - посмотрел я на него.
   - Это понятное дело. Но главное, в чем тебе повезло, - что снайпер таким паршивым оказался. Ведь пару дюймов вправо, и он бы свое задание выполнил. А война, какой бы она не была, это всегда война миров. Практически по Герберту Уэллсу.
   - Война миров и, я бы еще добавил, мировоззрений, - сказал Леха и сразу же продублировал последнее слово на английский: - World view, outlook...
   - И это тоже верно, - согласился федерал и сделал глоток из своей чашки. - А вообще правильно когда-то заметил Уильям Уэстморланд, один американский генерал: "Войну начинают не военные. Войну начинают политики".
   - Да, только сами они все равно, при любом раскладе остаются чистенькими, - сказал я, в общем-то, банальную и общеизвестную истину, - сидят в удобных креслах, в тепленьких кабинетах и переставляют человеческие судьбы как фигуры на шахматной доске.
   Не знаю, куда завела бы нас эта военно-философская дискуссия, но только появился один из архаровцев Лехи. Спортивный и подтянутый, он чуть не лопался от распиравшей его живой энергии. Он, держа в руках толстенный пакет из плотной желтой бумаги, буквально ураганом влетел в предбанник и обрушился на нас дробью приветствий:
   - Добрый вечер, Алексей Петрович! Мое почтение, агент Купер! Здравствуйте, Станислав Кириллыч! - слова просто отскакивали у него от зубов.
   - Привет, Саша, - дружно ответили мы в один голос, и Эрик поморщился:
   - Черт, видимо, я людей так и не отучу звать меня "агентом"...
   - Вот, Алексей Петрович, - Саша протянул пакет брату, но Леха чуть сдвинул его руку, и пакет сместился по направлению к федералу. - Копии всех документов, отсканированные фотки, снимки с пленки агента Купера и заключения экспертиз.
   - Судя по этому улову, операция "Ы" прошла успешно? - усмехнулся я, и Сашок тут же с давно сдерживаемой готовностью посвятил нас во все подробности. Я, признаться, очень повеселился, особенно, когда услышал про мешок на голове Леонидова. Саня умел рассказывать - со всякими шуточками-прибауточками, благо, что на юридическом учился, - и потому история получилась занимательной.
   - Саш, если никуда не торопишься, - сказал Лешка, - баня еще не остыла.
   - Ой, с удовольствием! - обрадовался он и тут же стал стягивать одежду. - Посижу, погреюсь, а потом поеду домой. Готовиться надо, а то сессия на носу!
   - Кстати, как там учеба?
   - Там все в полном порядке. Алексей Петрович, вы же знаете - я на красный диплом иду!
   Отличник нырнул в парилку, и Эрик распечатал пакет. Первым делом он извлек те фотографии, что сделал сам, и, увидев пластмассовую баночку с негативом, одобрительно заметил:
   - Слава Богу, негатив не порезали! Порезанные - терпеть не могу... И всю сознательную жизнь во всех салонах с этим боролся. Я им - "Не резать", а они на меня смотрят так, словно я у них адрес зоопарка на Марсе спрашиваю...
   - Кстати... - вдруг озадачился я. - А чего ты на "цифру" не фотографируешь? Удобней же. И быстрее.
   - Беспорно, - легко согласился он. - Я подумываю на "цифру" перейти. Пока просто не успел. Вот теперь время будет свободное, так изучим спрос и предложения.
   Он быстро рассортировал фотки, отложив в сторону все пейзажи и портрет Сырка, что сделал Лешка. Потом снова взял портрет в руки, глянул на изображение горе-гонщика, хмыкнул и перекинул его нам:
   - Леха, это настоящий шедевр.
   С шедевра мы ухахатывались долго и радостно, припоминая сладостный момент отмщения. Сырок был хорош - руки в стороны, глаза выпучены, челюсть отвисла. Весь его облик просто кричал: "Эй! Вы че?! Вы че, в натуре?!"
   Затем тщательно были изучены черно-белые снимки из дела. Брат Петр, рана на его голове, порезы на ладони - все было сфотографировано грамотно и согласно законам судебно-медицинской фотографии. Вообще же это были довольно жуткие снимки, и хуже всего смотрелась вязкая, черная, влажная от вспышки впадина раны на виске. Черно-белые кусочки застывшего навсегда времени... И изменить в них что-либо было уже невозможно.
   Потом дело дошло до документов, и федерал, разделив их на две ровные стопки, передал бумаги нам.
   - Прочитайте, а потом, - он снова хмыкнул, и в его глазах проскользнула ехидная усмешка, - потом доложите все самое важное.
   - Summary, да? - уточнил я, и он кивнул. - Слушай, а тебя не смущает способ, каким были добыты эти документы? В принципе, за это срок светит.
   Почему-то мне казалось, что он должен, просто обязан возмутиться методам, что использовал Лешка. Но я промахнулся - он даже и бровью не повел.
   - Способ? Ничуть не смущает. Нормальный способ. Я почти такими же сам не раз пользовался. Вон, Лешка подтвердить может. Леха, помнишь, как мы Леви искали, и Ира твоя взломала секретные файлы Центра изучения НЛО?
   - Ну еще бы! - откликнулся брат, одновременно пробегая глазами документы. - А потом вы с Мендозой комедию в дурке ломали, чтобы этого Леви вытащить оттуда... Стас, ты прикинь, - он поднял голову, - Эрику пришлось сидеть в дурдоме и изображать человека, которого якобы похищали инопланетяне.
   - Ого! - я тут же позабыл о лежавших передо мной документах. - Ничего себе "Секретные материалы"!
   - "Секретные материалы"? - переспросил Купер.
   - "The X files", - перевел я. - Скалдер и Малли. То есть Малдер и Скалли в первых сезонах, а потом Скалли, Доггит и... эта... как ее... Райес, уже без Малдера.
   - Да, забавный сериал, - побарабанил он пальцами по столу. - Правда, без Духовны из него исчезло все обаяние. Но у нас... нет, лунатиков никаких не было.
   - Но все равно, я бы ни за что не согласился сесть в дурку, - заявил Лешка. - Да еще потом искать этого Леви в секторе для буйнопомешаных. Уже от одного этого у меня мороз по коже...
   - А ты иди - погрейся, - мотнул Купер головой на парилку, и я в очередной раз убедился - это довольно странное и неправильное явление... Человек, который шутит не улыбаясь. - И вообще, Лешка, заливаешь ты... Кто меня из этого же сектора совсем недавно вытаскивал? Как это вы говорите? - и он тут же, с ходу, сам ответил на поставленный вопрос: - Пушкин, что ли? Ладно, ребята, хватит болтать - давайте читайте.
   И мы с Лехой принялись читать, отмечая для доклада начальству важные, существенные места и факты. Купер, тем временем, допил свой чай, еще раз просмотрел фотографии, еще больше зачем-то взъерошил и без того взъерошенные волосы и, скрестив руки на груди, прикрыл глаза.
   Казалось, что он чутко дремлет. И словно по мановению какой-то волшебной палочки черты его лица стали овально-плавными, как-то моментально стерлись четкие грани широковатых, упрямых скул, и я совершенно неожиданно заметил, что он уже ничуть не напоминает того доходягу, которого Алешка притащил с собой из далекой, абсолютно чуждой мне Америки. Он как-то незаметно обрел совершенно точный, идеально прочерченный, свой собственный, необходимый каждому человеку, каждому характеру фактурный рисунок. Рисунок его вечно мальчишеской, неистребимой, молодой сущности. Неожиданная мягкость, проявилась, даже прорвалась случайно, неподвластно, вопреки всему его самообладанию и самоконтролю, наработанному годами.
   Лешка легонько постучал костяшками пальцев по деревянной столешнице и придушенно-почтительным тоном спросил:
   - Господин начальник, на доклад можно?
   - Уже? - начальник открыл глаза и положил ладони на стол. И вся его мягкость мигом исчезла. - Валяй.
   - Значится, так... - сказал совсем по-жегловски Леха и деловито пошуршал листами.
   Тут из парилки вылез Сашок, сияющий, как медный таз:
   - Господи, как хорошо-то!
   - Шурик, не шуми, - попросил Лешка и повторил: - Значится, так... Вот как поделил заключения, так и докладываю... Сам виноват...
   - Монте Кристо, не томи, - попросил Купер по-русски.
   - Свеча, которую ты нашел среди камней, церковного происхождения. То есть их используют в церквях и в монастырях для служебных надобностей. Состав...
   - Не надо, - нетерпеливо перебил федерал. - Дальше.
   - Окурки эти от сигарет марки "Барклай". Табак с примесью ментола. Ароматизированный.
   - Ага, понятно. В силу того, что сигареты довольно дорогие - каждый встречный-поперечный курить такие не станет. Это плюс.
   - Соотношение смол и никотина...
   - Забудь! Это я могу и на пачке прочесть. Что там с кровью? Группу установить удалось?
   - А то! Группа крови вторая, А, резус-фактор положительный. И ДНК тут тебе почти на тарелочке с золотой каемочкой...
   - Ага, это хорошо. Еще два плюса.
   - Ну и последнее в моей стопочке... хм... дерьмо... Кусочек засохшего конского навоза с вкраплениями опилок древесного происхождения и сена.
   - Конский навоз? - Эрик словно не поверил. - Ничего себе... Нехилый поворот в сюжете... Лады, Стас, что там у тебя?
   - Да... У меня... Так точно... - очухался я и тоже пошуршал листами, собираясь с мыслями. - Мне достались очки и медицинские подробности. Стекла очков с диоптриями -4,5. Монах был человеком близоруким: хорошо видел вблизи и плохо - вдали. Рана на левом виске глубиной 1 см и 4 мм...
   - Неслабо ему ввалили, - заметил Алешка. - Ничего себе блаженный - с такими нехорошими людьми компании водить. Может, он вовсе и не блаженный был? А только прикидывался?
   - Может, может... - рассеянно отреагировал федерал. - Чем ударили?
   - Тяжелым тупым предметом с ограниченной ударной поверхностью. Предположительно, молотком.
   - Молотком... - задумчиво повторил он, словно откликнулось эхо. - Что еще по ране? - и фраза эта в его исполнении прозвучала совсем по-ментовски.
   - В ней обнаружены песчинки, идентичные черному песку на месте обнаружения трупа и... я извиняюсь, микрочастицы конского навоза с вкраплением опилок древесного происхождения и сухой травы, именуемой в народе сеном.
   - Ого! - прокомментировал Лешка мое сообщение.
   Купер же на это вообще никак не отреагировал. Казалось, что он и вовсе пропустил мои слова мимо ушей, и только совершенно невпопад спросил:
   - А чем там дужка очков была поломана?
   Я удивленно глянул на него, а потом сверился с документами:
   - Так... так... "Силовое воздействие с применением тяжелого тупого предмета..." Короче, жахнули по ней тоже чем-то тяжелым и тупым, она и сломалась.
   - Очень хорошо, - вдруг одобрил он, и я понял - в голове у него уже сложилась определенная картинка. - А что порезы на ладони?
   - По мнению экспертов, порезы глубиной 3 мм, с ровными краями, нанесены острым, режуще-колющим предметом с тонким лезвием, заточенным с одной стороны. Предположительно - хирургическим скальпелем...
   - Yes!
   Восклик щелкнул как бич в пустом, тихом манеже, но Леха, ничуть не растерявшись, тут же взял быка за рога.
   - Так, дорогой товарищ, - он легонько постучал чайной ложечкой по пузатому самовару, - ты сам расколешься или нам силой придется нарушить твою монополию на владение версиями?
   - А что, бить будете? - и глаза у него были хитрые-хитрющие.
   - Да, - с шутливой серьезностью, включившись в игру, кивнул я. - И, возможно, ногами.
   - Стас, ты жулик и негодяй, - припечатал меня брат. - Не пользуйся тем, что я ему не разрешил "Двенадцать стульев" на английском читать.
   - Но фразу я эту слышал, - встрял Эрик. - Между прочим, от тебя. И сам, по-моему, на каком-то допросе использовал.
   - Да?.. Ну все равно. "Брильянты, на которых сидят". Не название, а ночной кошмар. Обратимся к другому виду классики - киноклассике. Ну-с, агент Купер, - Лешка плутовато улыбнулся, - так кто убил Лору Палмер?
   - До Лоры Палмер, по-моему, добрался ее собственный папочка, - напомнил он торжественным тоном. - Шизиком он был. У нас же тут шизиков пока что не наблюдается, но дела творятся не менее интересные.
   - О-о-ой, Купер, пощади наши нервы, - просительно простонал Леха. - Говори прямо, ты знаешь, как зовут убийцу?
   - Нет, не знаю. Я не знаю об убийце ровным счетом ничего, кроме того, кто он. Или она.
   - Имени не знаешь, но тебе известно, кто это... Интересно... - мне всегда казалось, что это, в принципе, одно и то же. - Так кто же это?
   Эрик облокотился на стол, и его голос стал бархатно-вкрадчивым, когда он негромко произнес:
   - Я так полагаю, что это лошадь.
  
  
  
  
   НА ПРИОТКРЫТОМ ОКНЕ сидел голубь. Обыкновенный городской сизый голубь - неотъемлемый атрибут всех парков и неизменный конкурент воробьев в борьбе за булочку сердобольной старой дамы.
   Голубь с пугливым любопытством заглядывал в комнату и что-то вопрошающе ворковал, словно спрашивая: "Хозяева, вы дома?" Крылатый гость поглядывал на сидевшую в кроватке Лорну, а она, широко раскрыв глаза, заворожено следила за ним.
   Глория заметила голубя сразу же - едва только переступила порог детской. Следом за ней вбежал Шеп. Она сделала несколько шагов и остановилась, не спуская глаз с птицы в окне. Голубь переступил розовыми лапами и, вытянув шею, посмотрел на Глорию.
   - Шеп, смотри, кто к нам пожаловал... - сказала она каким-то ровно-отчужденным голосом, лишенным каких-либо эмоций.
   Ожидая, что голубь испугается и улетит, она подошла еще ближе. Но он не испугался. И даже не предпринял попытки улететь. Острым клювом он стукнул что-то, что привлекло его внимание на деревянной раме окна, сделал маленький, аккуратный шажок и чуть наклонил голову на бок. Луч солнца скользнул у него по шее, и перья, переливаясь блестящим перламутром, заиграли яркими цветами.
   И только теперь она заметила, что на лапках голубя что-то то ли привязано, то ли прикреплено. Она присмотрелась к птице повнимательней и вдруг поняла, что этот голубь только на первый - быстрый, мимолетный, равнодушный - взгляд, похож на многочисленных обитателей городских парков. Те - закормленные, толстые, а этот - Глория не смогла подобрать другого определения - стройный, суховатый. Но главное - профиль. Просто аристократический, чуть выгнутый, римский профиль. Нет, это не случайный гость, ошибочно залетевший на огонек. Этот голубь прилетел с определенной целью - он принес новости, которых она так жадно и чутко ждала вот уже несколько бесконечно длинных, заполненных кошмаром неизвестности, слепоты и немоты суток.
   Сердце колотилось какими-то судорожными, рваными прыжками, когда она подошла к окну вплотную, несмело протянула руки и осторожно взяла птицу. Таинственный посланник не оказал никакого сопротивления - он стих, замер, лежал в ее руках совершенно спокойно. Но, держа его в ладонях, она ощущала тепло его маленького тела и чувствовала, знала, слышала, как тревожно-испуганно бьется его крошечное живое сердечко.
   - Потерпи, маленький, - шептала она, непослушными задрожавшими пальцами снимая с его лапок две узенькие полосочки бумаги. - Сейчас, сейчас, я отпущу тебя... Сейчас, маленький...
   Две свернутые, туго скрученные бумажки упали на пол, к ее ногам, а по щекам катилось что-то горячее, крупное, солено-влажное, неудержимое, неконтролируемое...
   Глория прижала крылатого гонца к мокрой щеке, перья мягко щекотнули кожу, а она тихо повторяла уже вслух то, что сначала робко шепнуло сердце:
   - Маленький... Дай Бог, маленький... Дай Бог, чтобы ты принес добрые вести... Маленький, хороший мой... Кто же... кто же тебя прислал, миленький?..
   Она осторожно посадила его обратно на окно и аккуратно разжала пальцы. Голубь встряхнулся, приводя в порядок примятые перья, сказал что-то напоследок и, хлопнув крыльями, улетел.
   Глория нагнулась, подняла бумажки и торопливо развернула их. Не было времени испугаться, поддаться нерешительности, бояться прочесть это послание, доставленное адресату таким странным, необычным, почти забытым способом. Не было ни времени, ни желания.
   Крошечные буковки записок двоились и прыгали перед глазами, но она сразу увидела - почерк чужой, незнакомый. А что же она хотела увидеть?.. Почерк Эрика?.. Но это - не его почерк.
   Она пыталась сосредоточиться, собраться с мыслями, но этот аккуратный, четкий, логичный почерк почему-то совсем выбил ее из колеи.
   Глория вытерла слезы и снова посмотрела на записки. Бог с ним, с почерком... Да, он незнакомый, но это почерк друга. Наверняка друга, потому что правительство вряд ли пошло на такие странные ухищрения.
   Две полоски бумаги, аккуратно пронумерованные, были составляющими одной записки: "Миссис Купер, сегодня, когда вы пойдете гулять с дочерью в Форест-парк, возьмите с собой Шепа. Его неподкупность послужит вам доказательством, что я - друг".
   Она опустилась на пол рядом с кроваткой и посмотрела на добермана. Все верно... Чужого он не подпустит. Особенно к Лорне. Тот, кто просил взять его с собой на прогулку, очень хорошо знал это и не боялся. Потому что он был обоснованно уверен - ему Шеп позволит переступить невидимую черту.
   В обычный час прогулки Глория с коляской неторопливо шла по асфальтированной дорожке парка. Шеп в ошейнике, но без поводка держался поблизости. Ласково пригревало неуверенно-близорукое весеннее солнце, рассыпанными блестящими бликами отражаясь от мокрого асфальта. Робко выводили первые трели какие-то птахи.
   В парке было до странности пусто и безлюдно, только где-то впереди прогуливалась такая же одинокая молодая мамочка.
   Доберман обогнал хозяйку и, широко расставив мощные лапы, встал прямо перед коляской, глядя вперед. Глория остановилась и, подняв взгляд, увидела приближающегося к ней человека. В первое мгновение ей показалось, что это Эрик, но она тут же покачала головой. Эрик не носит длинных плащей, он предпочитает куртки...
   Шеп настороженно потянул носом воздух, сделал шаг вперед... Высокий, темно-русый незнакомец не сказал ни слова - он не звал собаку, не называл ее имени, никаким другим способом не пытался расположить ее к себе. Просто в какой-то момент он остановился прямо посередине пустой дорожки, и Шеп вдруг, переминувшись с лапы на лапу, завилял хвостом и в три прыжка подлетел к незнакомцу.
   - Привет, дружище, - Алексей улыбнулся и, наклонившись, погладил пса. - Ну? Как тут девочки Эрика? Держатся?.. Ты их бережешь?.. Бережешь, я знаю...
   В сопровождении добермана, как с эскортом, он подошел к Глории, остановился и протянул ей руку.
   - Алексей, - сразу же представился он, зная, что все остальное она прекрасно поняла сама. - Если вам будет удобней, можете звать меня Алексом.
   Она едва заметно улыбнулась в ответ и, пожав его руку, произнесла:
   - Мне представляться, видимо, нет никакой необходимости.
   - Уж простите... - признавая свою вину целиком и полностью, он чуть развел руками.
   Она легонько толкнула коляску, а он пристроился рядом и в качестве оправдания пояснил:
   - Просто Эрик уже довольно давно познакомил меня с вами.
   Ему показалось, что она вздрогнула при этом имени. Но она не подала и виду, что у нее к нему есть кое-какие вопросы.
   - Я даже знаю его дольше, чем вы, - он улыбнулся и посмотрел на нее. - Когда мы познакомились, он еще не был женат.
   Глория внимательно посмотрела на него, и у него сложилось впечатление, что она изучает его, пытаясь раз и навсегда уяснить для себя, кто он такой и почему Эрик никогда не рассказывал ей о своем друге. Ей о нем - ни слова, а ему о ней - пожалуйста...
   Алексей, в свою очередь, смотрел на нее. Раньше он видел ее только на той фотографии, что показывал ему Купер - она, одетая в полицейскую форму, верхом на служебной лошади. Только сейчас он как-то до конца, завершено и совершенно осознал, что она - тоже полицейский. Но странно было понимать, что эта светловолосая, симпатичная, миниатюрная девочка - человек, которому официально разрешено носить оружие.
   - Алексей... - наконец снова заговорила она, и голос ее окрасился спокойным цветом задумчивости. - Необычное имя для американца... Непривычное.
   Она внезапно остановилась, и в него уперся взгляд ее пронзительных голубых глаз:
   - Вы тоже работаете в ФБР? Или, может, в ЦРУ? Или Национальная служба безопасности? На кого вы вообще работаете?
   Дедиков выдержал ее взгляд, однако в какой-то момент ему стало казаться, что от глубокой синевы ее глаз у него начинает кружиться голова. Теперь, пожалуй, понятно, почему она сумела накинуть аркан на Купера, а тот так покорно и безропотно согласился расстаться со своей свободой. Впрочем, Глория, прекрасно зная, что он по сумасшедшему любит простор и волю, не связала его по рукам и ногам. Именно это чуткое, бесценное понимание делало ее самой лучшей и такой необходимой...
   - Нет, я не имею никакого отношения к государственным спецслужбам, - постарался он потушить ее беспокойство. - И работаю я только на одного человека - на того, кому я доверяю. Я работаю на себя. Правда, сейчас это не совсем верно - в данный момент я работаю на Эрика. А мое имя... Да, для американца оно очень необычное. Хотя, конечно, надо посмотреть еще откуда родом этот американец... Но для русского данное имя вполне даже привычно.
   - Так вы что?.. - она по-настоящему удивилась. - Вы русский?.. Вы говорите по-английски без акцента...
   - Хм... Меня всегда интересовало, что значит в этой стране "говорить без акцента"?..
   Она словно не услышала вопроса. Либо просто проигнорировала его. И тут же спросила:
   - Скажите, почему Эрик никогда не рассказывал мне о вас? Я понимаю, вопрос звучит крайне нелепо...
   - И, тем не менее, я могу на него ответить. Он просто не хотел вас волновать и пугать...
   - Вы в розыске? - твердо, прямолинейно спросила она.
   - Нет, слава Богу. И, надеюсь, никогда там не буду. Но род моей деятельности, пожалуй, чуть-чуть не укладывается в рамки закона. Вернее, я очень хорошо знаю слабые стороны законов и без зазрения совести этим пользуюсь.
   - Чем же вы занимаетесь? - с тем же напором поинтересовалась она.
   - Я позволю себе не ответить на этот вопрос и, поверьте, так будет лучше. Для всех. Дело в том, что даже мои родные, которые вообще живут в России, не знают, что именно включает в себя понятие "бизнес" в моем случае. Скажу только, что просто я не являюсь частью системы. Совсем как Эрик. Видимо, именно поэтому мы с ним и подружились...
   Алексей заметил, как она закусила губу, и ему показалось, что она вот-вот расплачется:
   - Вы обиделись? На меня или на него?
   - Господи, ну при чем здесь вы?! - воскликнула она, и за кончик ее ресниц зацепилась хрустальная капелька слезы. - Я не знаю... Не понимаю... Как... что еще я должна сделать, чтобы он, наконец, научился мне доверять?!
   - Речь идет вовсе не о доверии...
   - О чем же тогда? У меня такое ощущение, будто я совсем его не знаю. И чем больше я общаюсь с его друзьями и знакомыми, тем больше я в этом убеждаюсь!
   - Он верит вам. Он доверят вам. Вы - самое дорогое, что у него есть. Вы и вот эта кроха, - он указал на мирно посапывавшую Лорну. - И он очень, просто безумно вас любит... И обо мне он не рассказывал по той же самой причине, почему и я ничего не сообщаю своим родным о своем бизнесе. Просто мы не хотим втягивать тех, кто нам бесконечно дорог, в то, во что сами, вольно или невольно влезли... Мы слишком боимся вас потерять... И... простите нас за это...
   Она молча шла вперед, глядя прямо перед собой, и из ее чудесных, похожих на горные озера глаз, катились слезы. Он шел рядом и тоже молчал, давая ей время и возможность подумать и осознать то, что он сказал, рассказал, объяснил... То, о чем он попросил и за что просил прощения.
   - Скажите... - она вдруг растерянно улыбнулась сквозь слезы, - а как звали того голубя... что вы прислали?
   Ну слава тебе, Господи, оттаяла... Сменила гнев на милость.
   Он вынул из кармана платок и протянул ей:
   - Его зовут Цезарь. Такой же умный. Самая лучшая моя птичка.
   - У вас их много? - она аккуратно промокнула глаза.
   - Есть такой грешок, - улыбнувшись, он бросил на нее быстрый взгляд. - Я развожу декоративных и спортивных голубей, которых раньше называли почтовыми. Это такое маленькое хобби, занятие для души... Они совсем как дети...
   - А у вас есть дети?
   - Пока что нет. Должен признаться, что я еще даже жениться не успел. Но собираюсь, по осени... И, конечно же, дома...
   - Дома? - переспросила она, держа в руке его платок. - Судя по вашему произношению, вы уже довольно долго живете здесь. Вы родились здесь?
   И он заговорил. И говорил долго - мягко, охотно, дружелюбно, словно не отвечал на вопросы, а по собственному почину рассказывал ей о себе, о своих взаимоотношениях с Эриком, о том, как и при каких обстоятельствах они с ним познакомились...
   Он чувствовал, что она верит ему, почти доверяет... Ох уж эти полицейские! Как много времени прошло прежде, чем Эрик стал доверять ему, не только принял его за своего, но и на самом деле понял, что это так.
   Однако "почти" его не устраивало, и для того, чтобы растопить это отчужденное сохранение дистанции, надо, чтобы Глория узнала его хоть чуть-чуть. Чтобы он стал для нее человеком из плоти и крови, со своими прошлыми, настоящим и будущим, а не просто бестелесным, прозрачным, как воздух, призраком.
   - А дом мой, конечно же, в России, - честно признался он. - Несмотря на то, что я живу здесь уже очень долго, я так и не научился воспринимать Америку как свою страну. Гены, чувство родины, наверно, здесь играют не последнюю роль... Между прочим, я собираюсь пригласить и вас с Эриком.
   Она даже чуть приостановилась. Одарила его изумительным недоуменно-растерянным взглядом и спросила:
   - На свадьбу? В России?..
   - Именно так, - засмеялся он. - Так что, готовьтесь. Вам предстоит познакомиться с самым лучшим городом на Земле - с Санкт-Петербургом. Только, знаете что... - он понизил голос до заговорщицкого шепота и слегка наклонился к ней, - вы только Эрику раньше времени не рассказывайте ничего о моих наполеоновских планах. А то он еще удерет прямо от трапа самолета - ведь на свадьбу надлежит явиться при галстуке.
   - Да, а он терпеть не может парадных стилей одежды, - подхватила она на полуслове его недосказанную мысль.
   - Значит, договорились?
   Глория, не задумываясь, кивнула и тоже улыбнулась - непринужденно, безотчетно, легко, - и он заметил, как, на самом деле, подходит ей такая улыбка - она раскрашивала ее лицо мягкими тонами, нежными, как пастельные мелки.
   - Скажите, а как зовут вашу невесту?
   - Ирина. Ира. Ирочка. Иришка. Иринка. Ирчик.
   - Это все производные?
   - Уменьшительно-ласкательные, - кивнул он. - Тут русскому языку нет равных.
   - А чем она занимается?
   - Честно? Она хакер, - он метнул на ее быстрый, чуть лукавый взгляд. - Могу поспорить на что угодно, что угадаю, что вы сейчас подумали. Хотите?
   - Попробуйте...
   - Вы подумали - "Ну и компания! Ну и семейка будет!" Угадал?.. Нет, если откровенно, хакерство это у нее, как у меня голуби - для души. На самом же деле, она программист. И, между прочим, очень любит лошадей.
   - Действительно?
   - Честное пионерское.
   - Пионерское?
   - Пионеры - это такие даже не русские, а советские бойскауты. Хотя сейчас, по-моему, пионерские движения возрождаются. Но уже без советской идеологии.
   - Ира... она занимается конным спортом? - лошади ее заинтересовали гораздо больше пионеров. Очень хорошо, потому что это - та самая почва, земля, на которой можно построить крепкий прочный домик взаимного доверия.
   - Нет, наоборот. Упоминание конного спорта вызывает у нее отрицательные эмоции.
   - И я даже догадываюсь почему, - Глория нахмурила брови, словно не одобряла позиции Иры. - Она сторонница метода естественных отношений, по Пату Парелли.
   - Совершенно верно. А вы - разве, нет?
   - Совершенно верно, - повторила она его слова и снова улыбнулась. - Но мне сложней - я работу свою люблю, а там не до разговора без "железа".
   Было что-то странное в их неспешной прогулке по пустому, дремлющему парку, в их лениво-дружеском разговоре. Не двусмысленное, неправильное, противоречивое, а именно странное...
   Заочно знакомый с ней уже 6 лет, Алексей, встретившись с Глорией впервые здесь и сейчас, совершенно точно понимал - он знает ее очень хорошо. И возникло ощущение, будто они знакомы уже лет сто, не меньше... Это чувство сближало, роднило, связывало тоненькой, невидимой, но такой крепкой ниточкой единения их обоих с человеком, которого физически сейчас не было с ними и который, тем не менее, незримо присутствовал при их разговоре, незаметно и неслышно шагая рядом.
   Дедиков потер пальцем висок, словно что-то припоминая, и вдруг понял, в чем заключается странность этого свидания. Они говорили вроде бы обо всем.
   И не о чем.
   Они говорили об Эрике.
   И не касались самого главного. Того, ради чего они оба - и она, и он - пришли сейчас сюда. Словно каждый из них по умолчанию был уверен - это прерогатива собеседника задать вопрос или ответить на него, даже если он и не был произнесен вслух. Словно каждый из них боялся дотронуться до давно наболевшего, мучительного, жгучего...
   - Вчера ко мне приходили агенты ФБР, - наконец решилась Глория и презрительно скривила губы. - Бывшие коллеги... А позавчера заскочил Лес и рассказал, что они и у него побывали... Лес прав - они не знают, куда пропал Эрик.
   Разговор тугим, сильным, бурлящим потоком с рокотом обрушился в новое русло, и вся непростительная, нелепая даже легкость настроения тут же была забыта.
   - И никто не знает, где он сейчас, - она смотрела прямо перед собой, наблюдая, как Шеп, уткнув нос в землю, бегает по газону. - Ни его родители, ни "Косатки", ни Дэн, ни я. Никто. Кроме, - она повернула голову и посмотрела ему в глаза, - вас.
   - Тут вы правы, - подтвердил Алексей ее догадку. - Но во всей этой ситуации есть некоторые нюансы, о которых ни вы, ни Роделло даже не подозреваете. Вам показали, вернее, рассказали о надводной части айсберга, а существует еще и подводная. И именно там, под водой, скрывается все самое неприятное, о чем бывшие коллеги предпочитают молчать.
   - Что может быть настолько ужасного во внутреннем расследовании? Да, это очень неприятно... Но оно может повредить только тому, против кого оно ведется.
   - Речь идет не о расследовании. Причины всего этого бардака и беспредела кроются в одном из дел, что вел Эрик. О продажных судьях. Помните? Генеральный судья и директор ФБР очень тщательно контролировали служителей Фемиды. Но вовсе не с целью привлечь их к ответственности за развал дел и взяточничество. Просто людям оказалось мало зарплаты, что платит им государство. Они прикрывали все эти темные судейские делишки, а те, в качестве благодарности, делились с ними сверхурочными.
   - А министр юстиции?
   - Этот дополнительного заработка не искал и во всем этом участия не принимал. Но! Он старый друг директора. Это раз. Он знал о делишках своего дружка. Это два. Он смотрел на все это сквозь пальцы. Это три. И ему очень, очень не понравилось, что его прилюдно назвали дураком. Это четыре.
   - Господи, но если они все там так тесно связаны, почему они позволили Эрику так далеко зайти в работе с этим делом? Почему они не отстранили его еще раньше? Ведь они же знали, должны были знать, что он все равно докопается до правды!
   Асфальтированная дорожка уперлась в искусственно созданный ручей и перекинулась через него волной круто изогнутого мостика. Глория остановилась на самом верху и, опустив на коляске рычажок тормоза, посмотрела на воду. Ее правая рука, по-прежнему сжимавшая платок, лежала на железном поручне моста.
   - Их расчет был предельно прост, - Дедиков, наклонившись, уперся локтями в поручень, и ей стал хорошо виден его четкий, словно вырезанный из плотной бумаги, профиль.
   Нет, не вырезанный из ненадежной бумаги, а отчеканенный на монете. Идеальный профиль, над которым очень долго трудился какой-то неизвестный, но исключительно талантливый скульптор. А еще глаза... Ярко-зеленые, очень красивые, словно нарисованные глаза. Именно они придавали этому довольно обычному лицу свое собственное, ни с чем не сравнимое своеобразие. И сразу в этом лице с классическими чертами вроде бы обыкновенного человека появлялось что-то необычное, что-то свое, что-то неуловимое, называемое просто и незатейливо - "изюминка". Ветер шевельнул темно-русые волосы, падавшие ему на лоб, и Глория подумала, что Ира - незнакомая ей, но такая понятная, симпатичная в силу того, что она тоже любит лошадей и человеческий, человечный метод естественных отношений, - Ирочка-Иришка-Ирина сначала, прежде, чем полюбить самого Алексея, непременно полюбила его глаза. Если это так - она была уверена, что иначе быть не может - то они похожи еще в одном: прежде, чем полюбить Эрика, самую важную, самую главную часть своего существа, она полюбила его глаза. Спокойные, чуть задумчивые, умные глаза серого цвета, обрамленные густыми длинными черными ресницами.
   И вдруг откуда-то издалека, словно из другой жизни донесся голос, мягко, нараспев спрашивавший:
   - О чем задумались?
   Она отвела взгляд от бегущей внизу хрустальной зыби ручья и посмотрела на Алексея. Он улыбался:
   - Вы, видимо, вспоминали что-то очень приятное... А я, между тем, излагал вам нехитрую политическую комбинацию далеко не святой троицы.
   Улыбка исчезла с его лица, и ее сменила какая-то по-детски сердитая сосредоточенность.
   - Вы спросили, почему Эрика не отстранили еще раньше.... Не отстранили, потому что момент был неподходящий. Вглубь этого дела его пустили ровно настолько, насколько требовалось им. И делалось все это только с одной целью - той самой, что Эрик раскусил еще сидя на конференции - свалить Кинга и расформировать его неправильную команду, практически неподвластную Вашингтону. Официально у них не было повода сделать это - раскрываемость у них лучшая в штате. А порыв Эрика, с этой его красивой, верной, но такой... - он досадливо прищелкнул языком, - несвоевременной фразой, оказался им сильно на руку. Одним махом они предъявили и шах, и мат. Практически, классический гамбит. Знаете, что это такое?
   - Это что-то связанное с шахматами, если не ошибаюсь...
   - Не ошибаетесь. Это, так называемая, стратегическая хитрость - в начале партии, для приобретения преимущества в важной игре, противнику жертвуют какую-нибудь фигуру. Но не это важно... "Gambetto" в переводе с итальянского означает "подножка", а "dare il gambetto" - "подставить подножку".
   - Обыкновенная подстава, говоря иначе...
   - В данном случае - именно так. Они прекрасно знали, что у Дэна проблемы с сердцем. Годы, работа, постоянная нервотрепка... В итоге, команды более не существует, Лес подал прошение об отставке, Кинг в больнице с инфарктом, Мендоза и Холт тоже собираются уходить... Но, надо признаться, Купер подпортил троице не только нервы, но и кровь, - он вздохнул и медленно покачал головой. - Все это было бы очень смешно, если бы не было так печально.
   - Подождите... - Глория подняла руку, лежавшую на поручне, и на мгновение замерла, словно напряженно прислушиваясь к чему-то в своем сердце. - Неужели Эрик настолько опасен для директора и его приятелей? Вряд ли он успел раскопать что-то такое... Хотя, нет... - ее голос стал тише. - Даже с тем, что он узнал... Но тогда зачем надо было устраивать все эти спектакли с похищениями? Зачем такие сложности, если Эрика... - она осеклась, запнулась и, сжав кулаки, с трудом договорила: - просто хотели убрать?.. Или нет, подождите... Если вы, - она сделала ударение, - знаете, где он сейчас...Тогда получается, это ваш спектакль?
   - Нет, не мой, - он не отрываясь смотрел на воду. - Да, я тоже хотел использовать этот ход, чтобы обезопасить Эрика и сбить с толку троицу, но я опоздал. Совсем чуть-чуть... Однако, поверьте, я не стал бы бить Роделло по голове да еще с такой силой, что привела к сотрясению мозга.
   Глория поежилась, словно от холода, подняла воротник черного весеннего пальто и через силу улыбнулась:
   - Вы страшный человек.
   - Я?! - искренне удивился он и с испуганной, текучей досадой спросил: - Почему?..
   - Такое ощущение, будто вы все обо всех знаете.
   - Информация... Да... - он пожал плечами. - Кто владеет информацией, тот владеет миром. Об этом еще Наполеон говорил...
   - А вы хотите владеть миром? - быстро спросила она.
   - Это зависит от того, что вы подразумеваете под понятием "мир". Хотя, нет... Пожалуй, нет. Я не хочу владеть миром. Ничьим.
   - Тогда зачем же вам информация?
   - Она нужна для того, чтобы ориентироваться в этом мире. Чтобы знать, где я и что я. И вот это мне, впрочем, как и любому другому нормальному человеку, действительно необходимо. Просто я хочу не потерять себя и тех, кто мне дорог, кто мне нужен, в сумасшедшей, стремительной круговерти этого мира. Поэтому пусть лучше я буду владеть какой-то лишней информацией, чем испытывать в ней недостаток.
   - В таком случае, это напоминает поводок, на котором вы держите всех, включая себя, - заметила Глория.
   - Н-нет... - отрицательно мотнув головой, не согласился он. - Это не поводок. Это швартовый - тот самый канат, даже при наличии которого корабль не чувствует себя лишенным свободы.
   - Но швартовый тоже выполняет функцию определенного рода поводка, - не сдавалась она.
   - Нет, - снова возразил он, подумав, что этому гибкому упрямству, которое невозможно сломить, она совершенно точно научилась у своего дражайшего супруга. - В определении "поводок" есть что-то законченное, завершенное, насильственное, и того, кого берут на этот поводок, никогда не спрашивают, хочет ли он идти на этом поводке. А швартовый - это канат, который корабль отдает только и исключительно по собственному желанию. И только там, где требуется именно ему. Не будем сейчас говорить об арестованных судах и так далее... Этим канатом он вроде и привязывает себя к берегу... Но - и в этом принципиальная разница - он в любой момент снова может выйти в море. А море для корабля - это свобода, это воля, это жизнь без поводка.
   - Но со швартовым на борту, - неумолимо напомнила она.
   - Который не является поводком, - он тоже не собирался уступать. - И именно, что на борту. Следовательно, корабль сам волен распоряжаться им. Это ниточка, жилка, связывающая его с родным берегом. Это надежда, уверенность, ожидание важного, острого, радостного мига возвращения в родной порт. И никоим образом не посягательство на самостоятельность и - повторяю! - свободу. Потому что корабль без морского простора это... - он сделал нетерпеливый поясняющий жест, и она, все равно не до конца с ним согласная, тем не менее, прекрасно поняла, что он хотел сказать.
   Снова разговор, теперь больше напоминавший спор, был не о том. Снова слова, сообщая мысли, чувства, ощущения, не передавали главного. Пришла горькая растерянность - ну как же, как начать говорить?! Именно говорить, а не делиться информацией! Почему не поворачивается язык, чтобы произнести - сказать - то, что с диким воем рвется из души? Как же это, оказывается, сложно - говорить о главном... И почему? Может, просто потому что боишься?.. Боишься чего? Или кого? Или за кого?..
   - Скажите, я могу увидеть Эрика? - и снова Глория, ее голос нарушил повисшую неловко-бестолковую паузу.
   - Конечно... - шевельнулся он. - Но не сегодня. И не завтра... - Алексей виновато посмотрел на нее.
   - Почему? Вы думаете, что за мной следят, и я могу...
   - Нет, за вами не следят, - тут же возразил и одновременно успокоил он, вклинившись в едва наметившийся момент выжидания. - Но телефон на прослушке. Я думаю, поэтому Лес к вам именно приехал, а не позвонил, чтобы сообщить новости. У них вообще на такие дела нюх...
   - У меня такое ощущение, будто я попала в какую-то книгу... - призналась она.
   - Кто знает... Может, мы и есть герои какой-то книги... Только хочется попросить автора, чтобы вся эта история, возникшая его волей, его же волей и закончилась как можно удачней.
   - Да, но в данный момент ситуация оставляет желать лучшего... Но если за мной нет "хвоста", почему я не могу увидеть Эрика?
   - Его нет сейчас в городе... - он знал, что это звучит чертовски неубедительно.
   - Так, ладно, - она решительно хлопнула ладонью по поручню. - Поставим вопрос по другому...
   Алексей выпрямился и настороженно посмотрел на нее, стараясь не придавать особого значения моментально возникшему нехорошему предчувствию. Сейчас же спросит - прямо в лоб - и как раз о том, о чем лучше бы ей не спрашивать. Но спросит...
   И спросила - сухо, жестко и вместе с тем обреченно-устало:
   - Что они с ним сделали?..
   Было в этом вопросе столько скрытого, контролируемого из последних сил ужаса от ожидания самого страшного, непоправимого, необратимого, что он понял - сейчас права на ошибку у него не существует, сейчас ему надо сказать только те одни-единственные слова, которые окажутся лекарством против этого ужаса.
   - Он жив... - Алексей шепнул это почти беззвучно, зная, что она даже немую фразу прочтет по губам. - Глория, Бог свидетель, как я не хотел рассказывать о том, что сейчас придется рассказать!
   Снова пришлось говорить, но в этих словах уже не было легкости и непринужденности. Слова - тяжелые, тупые, бездушные, болезненные - были похожи на кирпичи. Как бы он хотел говорить ей совсем другие слова - яркие, полные радости и солнечного света, однако он чувствовал - если он утаит правду, будет еще хуже. Пускай больно, но она выдержит, она сумеет...
   И снова она плакала, роняя хрусталики слез прямо в бежавший внизу ручей. А потом вдруг решительно вытерла глаза и вернула ему платок. Подошла к нему близко-близко и, глядя на собственные, затянутые в тонкие темные перчатки и сжатые в кулаки руки, неожиданно робко попросила:
   - Вы... пожалуйста... только ему не говорите... что я плакала... Он очень не любит... когда я плачу...
   - Конечно, не скажу...
   - А еще скажите ему... передайте что... - она кусала губы. - Передайте...
   Вдруг она снова отошла к поручню, быстро посмотрела на коляску и склонилась над по-прежнему спокойно спавшим ребенком.
   - Впрочем, нет... - она качнула головой, и по ее светлым волосам скользнул неуловимой искрой лучик солнца. - Не надо... Это неважно...
   - Важно... - тихо возразил он. - Очень важно... И я обязательно передам ему...
   Он помолчал немного, потом опустил руку в карман и вытащил оттуда небольшую мягкую черно-белую игрушку. Сначала Глории показалось, что это дельфин, но, приглядевшись, она разобралась, что это косатка.
   - Возьмите, - сказал он. - Если вам потребуется помощь или если захочется еще что-то передать Эрику, положите игрушку на окно в детской, и я снова, - он чуть улыбнулся, - с удовольствием приду с вами на свидание. Когда же Эрик станет хоть чуть-чуть похож сам на себя, я пришлю к вам Цезаря, и тогда вместо меня вы увидитесь с ним...
   - Я ненавижу это государство, - глухо сказала она, принимая от него игрушку. - Сначала оно лишило Эрика любимого дела, потом травило его как волка, как зверя, а сейчас пытается отобрать у него семью. Ненавижу...
   - Это государство еще не выиграло у нас этого сражения. Глория, вы не одна. Мы еще повоюем. Мы просто так не сдадимся! Ведь я прав?..
   - По крайней мере, я в это верю, - Глория горько усмехнулась. - В конце концов, что еще мне остается?
   Шагая по дорожке к выходу из парка, Алексей отрывисто, резко, подстать жгуче-злому настроению, в шаг чеканил:
   - "Жди меня, и я вернусь, / Только очень жди, / Жди, когда наводят грусть / Желтые дожди..."
   Внутри все клокотало, рвалось наружу, бешено грызло... Вспыхнуло с новой силой после этой встречи, после ее слез... "Жди меня, и я вернусь, / Всем смертям назло. / Кто не ждал меня, тот пусть / Скажет: - Повезло".
   И как клятва самому себе, как обет, как обещание довести начатое до конца, довести несмотря ни на что, вопреки всему и всем: "Как я выжил, будем знать / Только мы с тобой, - / Просто ты умела ждать, / Как никто другой".
  
  
  
  
   ЛОШАДЬ... Я ЖДАЛ, чего угодно, но чтоб такое... После озвучения этой даже не версии, а вполне доказанного нашим Шерлоком Холмсом факта, я, признаться, не спал пол ночи. Вот такой вот Конан Дойл, вот такой вот "Серебряный"...
   По словам Купера, звучавшим по-настоящему совершеннейшей фантастикой, дело было так: убиенный брат Петр, на тот момент совсем еще не убиенный, а весьма даже живой, привел какую-то лошадь в развалины бывшего потенциального поместья с целью нанести ей физический ущерб в не слишком крупных размерах. Он так и выразился - "физический ущерб". Для этого монах и припас скальпель - инструмент, используемый, скажем так, при тонких операциях. Вернее, кто-то неизвестный предусмотрительно снабдил его мединструментом. Этот таинственный "кто-то", считал Эрик, как раз таки и стоял в кустах, покуривая свои ментоловые сигаретки и поглядывая на процесс нанесения физического ущерба. А когда он увидел, что ущерб (прости меня, Господи, за черный юмор) нанесли вовсе не предназначенной для того стороне, то дал деру, позабыв о своих хабчиках. Правда, при этом он не забыл унести с собой скальпель.
   Федерал придерживался того мнения, что ущерб, главным образом, грозил ногам неизвестного скакуна. Саму лошадь монах вряд ли собирался убивать. Да скальпелем это и не удобно, хотя, конечно, в районе шеи есть кое-какие слабые места...
   Короче, дальше все было почти как у сэра Артура. Монах зажег принесенную с собой свечку, снял очки, потому что вблизи видел очень хорошо, и взялся за скальпель... Лошадь с планами своего оппонента была не согласна и, почувствовав прикосновение лезвия, в целях самозащиты брыкнула. И угодила Петру аккурат в висок. Ладонь он порезал, видимо, случайно... Скальпель соскользнул, пальцы сжались в предсмертных конвульсиях... Раб божий преставился, и без всяких отсрочек, прямо-таки вне очереди, получил возможность покаяться в своих грехах прямо пред ликом того, кому он так долго служил.
   Не знаю, почему я говорю сейчас обо всем этом в таком легкомысленно-шутливом тоне. Такими вещами вообще-то, сами понимаете, шутить не позволительно да и не повод это вовсе для веселья... Не знаю... Наверно, просто сейчас, спустя какое-то время, когда все неприятные ощущения и переживания поулеглись, хочется рассказать обо всем этом в наименее ужасающем тоне. Защитная реакция организма...
   После объяснения Декабриста, остались вопросы, на которые мы до сих пор не знали, что ответить.
   Кто таков этот любитель делать грязные дела чужими руками? (Вот здесь, правда, Купер поинтересовался, что за человек наш фельдшер Гриша - скальпель вполне мог оказаться его. Я моментально выступил в защиту рыжего, заявив, что он вообще не курит).
   Почему для этого любитель выбрал блаженного монаха?
   И чего ради, собственно, вся эта канитель была затеяна?
   А еще - и Купер делал на этот самое главное ударение - что это за лошадь? От животного тянулась невидимая пока что ниточка к людям, которых методично и вроде как неторопливо вычислял сейчас федерал.
   - Я сегодня в Питер еду, - с самого утра, за завтраком заявил Лешка. - Стас, поехали со мной.
   - Это ты меня с собой зовешь, потому что тебе моя "ласточка" нужна, - усмехнулся я, прожевывая последний кусочек омлета, приготовленного мамой на завтрак. - Это называется "Поехали со мной на твоей машине".
   Мое наблюдение было, как мне показалось, одобрено красноречивым сдержанным фырканьем нашего Пинкертона. На тот момент это означало у него крайнюю степень веселья. Мама, накладывая себе салата, улыбнулась:
   - Очень кстати. Заедете продуктов купите.
   - Сделаем. Только список составь, - попросил я. - В "Ленту" заскочим. Или в "Перекресток". А тебе что в Питере надо-то? - спросил я у Алешки.
   - Ну, во-первых, дела там в издательстве кое-какие уже не терпят отлагательств. А, во-вторых, птицы мои пребывают, в карантин сдать надо.
   - А почему это вы вдвоем в город собираетесь? - недоуменно поинтересовалась мама. - А Эрика вы с собой разве не возьмете?
   - Не возьмем, тетя. У нас с ним договоренность...
   - В форме категоричного ультиматума, - моментально разоблачил его Эрик. - Да ничего не попишешь - раз декабрист, значит, сиди в ссылке. Только перед тем, как вы уедете, надо заскочить в обе конюшне округи и взять пробы опилок и сена. А вы их за одно в лабораторию сдадите.
   - Одна конюшня принадлежит монастырю... - напомнил я. - А не проще послать туда Андрея? Он все же человек в погонах. Ему монахи скорей поверят, чем нам...
   - Хорошая идея, - тут же одобрил Купер.
   Вторая конюшня нашей округи была такого, прокатно-спортивного типа, которую, насколько мне было известно, Леха хотел выкупить у нынешних хозяев и подарить Ире на свадьбу. М-да, с размахом, по-русски...
   - По-моему, нормально будет, - размышлял он вслух, въезжая во двор своего будущего подарка. - Что она, зря, что ли, училась на инструктора в одном из центров Пата Парелли? Куплю ей еще пару-тройку лошадок, пускай занимается и несет гуманные идеи взаимоотношений "всадник-лошадь" в массы, так сказать.
   - Как Невзоров? - уточнил я, вылезая из машины. - Ну что ж... Толково. Только что с остальными-то лошадьми делать станешь?
   - Это, я так полагаю, предстоит решить самой Ире, - заметил Купер. - Стас, кстати, ты верхом ездить умеешь?
   - Да как тебе сказать... Было дело как-то, с год назад вот тут же как раз и учился... Чему-то вроде научился. Или как говорит моя тренер-инструктор: "Третий сорт еще не брак".
   - Перевожу, - тут же встрял Леха. - Это означает - верхом он ездит чуть лучше, чем рисует.
   - Ой, ой, ой! - скорчил я ему рожу. - Сам, можно подумать, ковбой! Я еще спрошу у Ирочки, сколько она с тобой провозилась, прежде чем вбила в тебя, что к лошади надо подходить слева.
   - Какая-такая "Ирочка"?! - возмущенно округлил он глаза, делая вид, что сейчас набросится на меня и задушит. - Мальчик, для тебя она Ирина Дмитриевна!
   - Здравствуй, Стас. Прокатиться хочешь?
   Юля, моя тренер-инструктор, вела в поводу своего любимого конька - гнедого Короля. Подойдя к нам поближе, она остановилась и улыбнулась Лехе и Эрику.
   - Привет, тренер, - поздоровался я.
   Она была симпатичной девочкой. Довольно высокая, стройненькая, сероглазая, с толстенной, тугой, русой косой. Голос у нее был звонкий-звонкий, а смех - невероятно заразительным. Студентка, спортсменка, красавица, только что не комсомолка. Я знал, что она учится в нашем Питерском госунивере на экономическом.
   В общем, Лешка тут же расцвел в ответной улыбке за двоих. И за себя, и за Купера.
   - Да вот, на лошадок приехали посмотреть, - сказал я ей почти что правду. - А прокатиться мы вечерком хотели бы. Можно?
   - Ну а почему ж нельзя! - засмеялась она. - Вы идите, там в конюшне Катя. Она покажет вам лошадок, а я еще Королька пошагаю. Мы только что с полей. Ой, хорошо побегали!
   Вполне естественно, что мы не стали ни искать Катю, ни утруждать ее экскурсией, обременяя своим присутствием. Мы вошли в тихую конюшню и, обнаружив, что все ее денники пусты, в первом попавшемся набрали смеси из опилок, сена и навоза. Наверно, это была самая необычная и, на первый взгляд, бессмысленная кража за всю криминальную историю человечества. Причем мы с Лехой стояли на шухере на обоих сквозных входах-выходах, а Эрик, как заправский эксперт-криминалист, но только по какой-то неведомой причине впавший в детство, орудовал в деннике пластмассовой детской лопаткой.
   Потом мы как ни в чем не бывало вышли на улицу и отправились для проформы посмотреть на лошадей, выпущенных в леваду. Там же Юля отшагивала Королька.
   Интересное место - конюшня... Все здесь как в отдельном, маленьком государстве - законы, традиции, правила поведения, язык... По началу меня это забавляло, особенно язык - не "ездить на лошади", а "ездить лошадь", не "шагать на лошади", а "шагать лошадь", "работать лошадь". Теперь же, чуть-чуть проникнув в этот своеобразный, довольно уютный, недоверчивый к чужакам мирок, где жили эти волшебные животные - лошади - я стал воспринимать все это как должное. Я понимал, что здесь - не может быть иначе, только так. А если нет, то что-то важное, нужное, исключительное будет незримо нарушено.
   Мы подошли к самому ограждению левады. Лешка тут же вскарабкался на деревянный заборчик, я встал рядом, а федерал поставил одну ногу на нижнюю перекладину, положил руки на верхнюю и уперся в руки подбородком.
   Так он стоял, смотрел на неторопливо бродивших лошадей, и на лице у него было написано задумчивое удивление, словно он спрашивал себя: "Когда же... Когда я успел позабыть, какие это удивительные создания - лошади?.."
   Он смотрел на лошадей и, казалось, что вот так вот наблюдать почти библейский мотив - лошади на зеленых лугах - он может бесконечно долго.
   Не знаю, о чем думал он в тот странно-застывший во времени момент, но, догадываюсь, что о Глории. Ведь лошади, любые - живые, рисованные, по телевизору - прежде всего напоминали ему о человеке, которого он и так никогда не забывал.
   После такого расслабленно-мягкого момента загружаться и ехать куда-то, возвратясь к земным заботам, ужасно не хотелось. Но пришлось. И мы поехали в Петровку, где нас ждал Сергеич с добытым в монастырской конюшне трофеем.
   - Вот так всегда, - заметил он, просовывая в окно пакет. - Подарки и благодарности - раз в год, зато дерьма - каждый день и сколько угодно.
   Забрав трофей, мы покатили обратно в Простоквашино, чтобы забросить домой Декабриста.
   - Напомни маме насчет маринада, - попросил я напоследок. - Мы мяса на шашлык купим.
   - Маринад и шашлык. Постараюсь воспроизвести это правильно.
   - В крайнем случае, скажи ей "barbecue", и она поймет. Хоть, конечно, шашлык это вам не "barbecue".
   - В крайнем случае, я скажу ей, чтобы она тебе позвонила. Леха, кстати... - он нагнулся и заглянул в машину. - Давай я денег на продукты дам, а?.. А то что вы меня кормите...
   - Стас, - Алешка повернул ко мне голову, - ты ближе сидишь... Дай, пожалуйста, этому идиоту прямо в ухо. Я разрешаю. И дай ему так, чтобы он вообще никогда больше не поднимал вопросов, подобных этому, - голос у него был абсолютно серьезным. Потом он перегнулся через меня и, показав другу кулак, внушительно произнес:
   - Еще раз услышу подобное...
   - Все, извини... - Декабрист приложил ладонь к груди. - Я... ну в общем... Ну ты понял...
   - Все, все... - Леха небрежно замахал на него рукой. - Иди отсюда, мальчик, не мешай.
   На этом мы распрощались до вечера, однако, судя по тому, что мама мне в тот день все же не звонила, Декабрист донес до нее два незнакомых слова.
   - Приготовление шашлыка у нас получается совместным, - пояснила ему мама. - Я готовлю маринад - по особому рецепту, - всем остальным занимаются ребята. А жарят так тем более они.
   - Почему? Ведь кухня - это женская прерогатива.
   - Бытует мнение, что шашлык женских рук не терпит, - она улыбнулась и глянула на него. Он сидел возле кухонного стола и, подперев голову рукой, отрешенно смотрел в окно.
   - Что это с тобой, ребенок? - она вытащила из шкафчика большую блестящую кастрюлю. - С утра вроде повеселее был... Что стряслось?
   - Ничего... - ровно, протяжно ответил он по-английски. - Просто... Лошадей увидел... и... так погано на душе стало... - он потер лоб ладонью. - Господи, как же привыкнуть к этой стерве?.. Как же привыкнуть к тоске?.. Не знаю... Наверно, к этому вообще невозможно привыкнуть...
   Он вдруг резко повернулся к ней и тряхнул головой:
   - Извините, Анастасия Санна. Все это уже начинает напоминать элементарный скулежь. Самому противно... Давайте я лучше помогу вам - порежу чего-нибудь, почищу...
   - Ну не царское это дело! - полуудивленно, полушутливо заметила мама.
   - Не царское, - совершенно серьезно согласился он. - Но абсолютно добровольное. Тем более если шашлык женских рук не терпит. Да и потом... Большая вам радость - свалился такой подарочек, как снег на голову, да на неопределенный срок. Корми его, пои, а он ничего не делает да еще и своих пленок в холодильник напихал.
   - Признаться, это самый необычный "продукт" из всех, что когда либо лежал в моем холодильнике.
   - Мешает? - обеспокоено спросил он, переходя на русский. - Тогда я немедленно уберу...
   - Только попробуй, - мама погрозила ему пальцем. - Пускай лежат. Ладно, доброволец, дам я тебе задание, но сперва... - она подошла к столу, села напротив него и спросила: - У тебя ведь есть с собой фотография жены и дочери?
   - Да есть, конечно... - негромко ответил он. - Эта дурацкая мужская привычка - носить фотографии в бумажнике. Мне всегда казалось это ужасно глупым... Да и сейчас кажется... Хотите посмотреть?
   - Очень... - почти шепнула она.
   Пока он бегал наверх за фотографией, она из корзинки с луком достала несколько самых крупных луковиц. Выглянув из кухни, она посмотрела на лестницу, что вела на второй этаж. Тоска... Это сложно, мучительно, больно... Это одновременно пугающе, гнетуще-просто. Женщинам, наверно, все же легче с этим справиться - у них нет неумолимо-жесткого, даже жестокого свода правил поведения, который нельзя нарушить. Вместо этого у них есть святое неприкосновенное право на слезы, и для них существует один-единственный закон, родившийся вместе с Евой и передаваемый из поколения в поколение - закон сердца.
   А что же делать мужчинам, которые всегда и везде, при любых обстоятельствах должны оставаться настоящими? Как с тоской справиться им - лишенным права на слезы, загнанным в нерушимые рамки законов рыцарского кодекса?.. Как помочь им? Помочь мягко, тактично, почти незаметно - так, чтобы их не мучили угрызения совести, и не было горько-стыдно за нарушенные правила созданной обществом игры?
   Эрик вернулся в кухню и молча протянул ей снимок. Взамен она вручила ему луковицы:
   - Действуй, ребенок. Нож выбирай сам, какой больше нравится.
   Он снял с крючка доску для резки, вооружился ножом с блестящим лезвием, предварительно осторожно проверив кончиком пальца его остроту, и самоотверженно бросился в бой. И только спросил:
   - Крупно резать? Кружками?
   Она тихонько наблюдала за ним, переводя взгляд с него на фотографию, а потом снова на него. А он сосредоточенно сдирал с луковиц шелуху и не смотрел в ее сторону. Казалось, что его совершенно не интересует, какие эмоции вызовет у хозяйки дома его семья.
   Лук был злым, очень злым, ей это было известно достоверно. Все же не покупной, а выращенный на грядках бабушками из Петровки. Плакать заставлял и не таких стойких оловянных солдатиков.
   Фотография была хорошей - яркой, солнечной, полной ласки и нежности. Это одновременно и правильно, и совершенно неверно - таскать такие снимки в бумажнике. Правильно, потому что в таком случае всегда с собой ты носишь глоток теплого солнечного света. А неправильно - потому что, наверно, такой солнечной радостью надо делиться с друзьями.
   Она положила фотографию на стол, так, чтобы она попала в поле его зрения, и заметила:
   - Красивые у тебя девочки.
   Он молча кивнул и, махом разрубив луковицу надвое, наморщил нос. Едко щекотнул обоняние резковато-раздражающий запах. Отрезанные дугообратные кусочки белого цвета, с моментально выступавшими капельками мутноватого сока аккуратно заваливались на бок, и неистребимый запах беспрепятственно расползался по кухне.
   - Сколько ты уже женат?
   - Почти пять лет... По американским меркам я рано обзавелся семьей. Или, если вспомнить Шопенгауэра, "наполовину уменьшил свои права и вдвое увеличил свои обязанности". Фу, черт, злой какой... - он зажмурил заслезившиеся глаза. - Родители думали, что вообще не найдется такой отчаянной девушки, что захочет выйти за меня замуж. Все говорили, что я дикий, что я кактус, что я к себе никого не подпускаю... Ну а если человек дурак - так чего его подпускать? А приятель один вообще утверждал, что за меня замуж выходить - это из разряда "Некоторые любят погорячее".
   - Юморист приятель... И, тем не менее, нашлась же такая отчаянная девушка, - улыбнулась она, наливая в кастрюлю красное вино. - А родители, наверно, все одинаковые. Мы с Кириллом, с мужем, думали, что Стас еще долго в холостяках ходить будет... Но и на него нашлась управа. Ох, чует мое сердце - готовят он с Лешкой двойную свадьбу!
   - Так это же хорошо. Экономней выйдет, - он потер глаза. - Анастасия Санна, где вы такой лук нашли? Это не лук, а просто какая-то трагедия Шекспира.
   Она засмеялась и тут же спросила:
   - Любишь Шекспира?
   - Не-а, не люблю, - незамедлительно ответил он. - Вернее, я к нему абсолютно равнодушен. Или, говоря по-русски, - он мне совершенно параллельно.
   - То есть... как это? - она даже растерялась.
   - Да просто. Я не понимаю, в чем заключается его гениальность. Она для меня скрыта, видимо, за семью замками. Я совершенно туп, глух и слеп в этом смысле. Ну да, ну Шекспир, ну "Король Лир", ну "Отелло", ну "Венецианский купец"... Ну и что? - он пожал плечами. - Ну да, смелость, слог, стиль, размах... Ну а гениальность-то в чем? Хотя в "Гамлете", по-моему, все же что-то есть... Не понимаю... Толстого - да, понимаю. "Война и мир", одна из моих любимейших книг, - да, гениально. "Фауст" - да, гениально. Данте - несомненно, гениально. Рассказы моего любимого О'Генри - тоже гениальны, бесспорно, хотя "Короли и капуста" я так и не прочитал... У меня было такое ощущение, будто это писал совершенно другой человек. А Ремарк? Разве не гениальны его романы? "Три товарища" и "Триумфальная арка", например? Разве не гениальны его диалоги?
   Она сидела напротив него, слушала его слова и от искреннего удивления, глубочайшего изумления не находила, что сказать ему в ответ. Какими фразами объяснить гениальность Шекспира. Да и нужно ли объяснять гениальность? Ведь ее надо просто почувствовать... Но он же ее чувствует! Он знает, в чем заключается гениальность Шекспира! И - не понимает, почему-то не приемлет ее... Парадокс? Или... он просто видит то, что не видят другие?.. И буквально, без юмора, замахнулся на "Вильяма, нашего, Шекспира"?
   - По мне так Шарлотта Бронте со своей смелостью и смелостью образа своей героини, куда более гениальна, чем почитаемый всеми Шекспир.
   - Ты читал Шарлотту Бронте? - ее брови взлетели вверх.
   - Да. "Джен Эйр", конечно, и "Городок". "Джен Эйр" меня вообще завораживает, причем, каждый раз, как я ее перечитываю... - он вдруг смущенно посмотрел на собеседницу. - Я так подозреваю, что это довольно... нелепо...
   - Что именно? - тихо уточнила она, начиная понимать, что Пифагор, несомненно, прав - "Ничему не удивляться!"
   - Мужчина, читающий, в принципе, женский роман. Но, после того, как даже Теккерей попал под влияние этой книги, всем остальным мужчинам это уже простительно. А потом... Видеть в "Джен Эйр" только и исключительно женский роман - это примитив.
   - Если не ошибаюсь, Теккерей сказал буквально следующее: "The masterwork of a great genius".
   - Вот, вот... А вообще... Что такое гениальность? Какова ее мера? Кто, где и когда навсегда определил ее рамки и глубину - одинаковые для всех? - он снова принялся резать лук. - И что гениальней - скажем, "Цветы зла" Бодлера или предельно краткое японское хокку?
   - Вряд ли можно сравнивать эти совершенно разные вещи, - заметила она. - Ведь они находятся на противоположных полюсах гениальности.
   - Вот именно - противоположных. И почему? Потому что у каждого своя мера гениальности. А столь обожаемый всеми хваленый стиль и слог Шекспира меня вообще раздражает. Поэтому, - он отрезал еще пару кружочков лука, - я предпочитаю Шекспира в виде афоризмов.
   Эрик вдруг зажмурился и отвернулся:
   - Нет, этот лук просто невозможен! И в своей невозможности он тоже гениален.
   Стало ясно, что пора принять какие-то меры. Она быстро налила в большую кружку воды и поставила рядом с луковицами:
   - Вот, нехитрая житейская уловка. Смачивай нож водой - будет полегче.
   Он тут же воспользовался ее советом. Вода помогла, но не слишком сильно. И еще фотография эта тут... Девчонки действительно получились на ней просто на редкость удачно... Проклятье, ну что ж так глаза-то жжет... Стараясь не смотреть на разрезаемый лук, он добил первую луковицу и глянул на оставшиеся две. Луковицы оказались как-то не в фокусе - они расплывались, все больше теряя четкие очертания. Он похлопал ресницами, и резкость на некоторое время восстановилась. Однако стоило только хрустнуть под ножом луковице номер два, как все вокруг снова стало мутным. Не лук, а зверь. Но отступать было некуда - сам на эту авантюру подписался.
   Эх, девочки-девчонки... Как же вы там?.. Не достают ли вас бывшие коллеги? Лешка говорит, что не достают, даже близко не подходят. И на работе у Глории все в порядке - дежурства, выходные, патрулирования улиц, охрана крупных праздничных и спортивных мероприятий... В конце концов, конная полиция - это само по себе просто красиво. Это украшение любого общественного масштабного события.
   Бывшие коллеги... Нет, после того, что провернул Лешка, после того, как изящно он прижал директору хвост и заставил прикусить длинный язык, провозглашавший политически-государственные лозунги, они и на пушечный выстрел к Глории не подойдут. Не осмелятся, побоятся, потому что знают - последствия могут обладать разрушительностью цунами.
   Все плыло вокруг - и луковицы, и кастрюля, и эта светлая кухня, и Анастасия Санна... А вместо фотографии на столе лежала какая-то размытая, яркая, акварельная, влажная клякса. Внести ясность не помогало даже усиленное хлопанье ресницами. Он вытер глаза рукой, но слезы тут же появились вновь. Господи, где ж только такой лук выращивают?
   И тут впервые промелькнула короткая, быстрая, робкая мысль - или... это не лук вовсе?..
   - Эй, эй, ребенок, ты ж сейчас себе пальцы отрежешь! Дай-ка сюда нож, от греха подальше...
   Эрик запрокинул голову, и слезы, не обращая никакого внимания на все его попытки остановить их, градом покатились по вискам. И чем сильней он хотел их остановить, тем сильней, словно на зло ему, словно издеваясь, словно выворачивая наизнанку душу, они бежали из глаз.
   И теперь он знал, он был уверен - лук здесь не при чем. Все дело в фотографии и в тех лошадях, что он увидел сегодня... и в Глории... и в работе...
   Господи, какой же он дурак! Дур-р-рак... В детстве, сколько он себя помнил, никогда не плакал: ни когда падал с велосипеда, ни когда дрался в школе с другими пацанами, в бою отстаивая свою мальчишескую честь, ни когда предавали друзья... Слезы были только раз, очень давно - когда его собаку сбила машина. Тогда гибель пса казалась трагедией - настоящей, нешуточной, недетской. А разве может быть иначе, когда теряешь друга? Как он хотел тогда найти того скота, который даже не остановился, так и уехал! Но что он мог?.. Ему было всего 14 лет.
   Наклонившись вперед, он закрыл глаза руками. Вот и все, вот и... сдался. Слезы победили, смяли, сломали... Бороться с ними было бессмысленно: они копились годами, впитывая в себя все не только его горести и беды, но и несчастья других - тех, кто приходил к нему за помощью, сочувствием, пониманием, просто человеческим отношением... Как это, оказывается, сложно - нести в себе, на себе непосильный груз безмерных и бесконечных людских проб и ошибок.
   Слезы текли из-под плотно прижатых к глазам ладоней, а в голове вертелось, остро жужжа, как злое сверло электрической дрели: "Сломался... Сломался... Слабак... Слабак..."
   Остановить проявление сдерживаемой, тщательно контролируемой внутренней боли уже не хотелось. И никакой он не сильный, и нет у него никакого характера... просто обыкновенный слабак... Но клеймя себя за вырвавшееся на мгновение из-под контроля проявление эмоций, он чувствовал, что не ощущает унижения от собственной слабости. Только где-то в душе еле слышно шевельнулась досада и тут же была унесена, смыта потоком слез. От нее не осталось и следа. И уходя в безвестность, исчезая, растворяясь в пространстве, превращаясь в ничто, взамен они дарили облегчение и успокоение, оживляли верой и учили терпению... Дарили свободу от тоски. И не было стыдно от того, что свидетелем его капитуляции стала Анастасия Санна - маленькая хозяйка большого дома. Худенькая, невысокая женщина, выглядевшая очень строгой, особенно, когда, сидя за компьютером, надевала очки в тонкой элегантной оправе, и обладавшая на самом деле огромным, добрым, умным, чутким сердцем.
   Она видела, что он плачет - беззвучно, бессильно, отчаянно, как плачут дети, не желающие привлекать к себе излишнего, чужого внимания. Как плачут смелые, умные, сильные взрослые, знающие, что после - обязательно станет намного легче. Знают и, тем не менее, почти никогда не прибегают к этому средству.
   Она ничего не говорила, просто поставила на плиту чайник и, когда вода закипела, заварила большую чашку мятного чая. Она, разрезая оставшиеся луковицы, терпеливо ждала, когда он сам успокоится. Именно сам - здесь уж ничем не поможешь.
   В какой-то момент, посмотрев на него, она поняла - слез больше не осталось. Прошло. Он уже не плачет, а просто сидит, закрыв лицо ладонями, и на безымянном пальце левой руки тускло поблескивает серебряное обручальное кольцо. Он словно никак не мог решиться и отнять ладони от лица.
   - Представляю, как это все глупо выглядит... - наконец, глухо произнес он и, опустив руки, посмотрел на нее.
   - Все это выглядит очень по-человечески, - возразила она, пододвигая к нему чашку. - Попей чаю. Твоя любимая мята.
   Потом он пил чай, смотрел в окно, молчал... И приходило успокоение. Оно словно вливалось в кровь вместе с обжигающе-горячими глотками душистого чая. А на щеках простывали следы слез, незаметно превращаясь в обыкновенные, привычные всем и каждому макрокристаллики соли, в которых не было ничего постыдного. Слезы... Это хорошо... Потому что теперь пора вылечиться, стать нормальным человеком и отныне не будет этих диких, ненормальных перепадов - то необоснованная внутренняя веселость, то тоска на грани депрессии.
   Анастасия Санна продолжала колдовать над своим хитрым секретным маринадом и тоже молчала. Свое молчание она нарушила только вслед за его прозвучавшим:
   - Пойду, что ли... умоюсь...
   - Хороший ты мальчик, ребенок. Редкий, удивительный. Тебе можно простить даже этот твой шекспировский нигилизм, - сказала она и, улыбнувшись, добавила: - Я очень рада, что мне довелось с тобой познакомиться.
   Неожиданно он смутился от ее слов и неловко пробормотал:
   - Спасибо... и за это... И за все вообще...
   Потоптался на месте, словно хотел добавить еще что-то, и вдруг просто шагнул к двери.
   - Эрик!
   Он обернулся.
   - Сильный не тот, кто никогда не плачет, а тот, кто иногда позволяет себе быть слабым.
   Он медленно кивнул и вышел из кухни.
  
  
   * * *
   В лесу было невероятно хорошо. На Землю спускался благословенный вечер, неся с собой воздух, прохладный и свежий, напоенный запахом хвои, мха и лесных трав. Изредка посвистывали над головой невидимые птицы, и вдалеке выстукивал свою бесконечную отчетливую дробь трудяга-дятел. Фыркали лошади, тихо и мягко опуская копыта на лестную тропинку, и повсюду вокруг, ложась на косые лучи заходящего солнца, разливалось безмятежное спокойствие.
   Мы двигались вперед неспешным размеренным шагом. Я - впереди, сразу за мной - Декабрист, и следом за ним - Леха. Он, признаться, сильно возмущался "жестокостью" мамы, подсунувшей Куперу такой зверский лук. "Тетя, это настоящий садизм, - произнес он внушительно. - Нельзя так обманывать добровольцев. Смотри, какие у него глаза - красные как у вампира".
   - Стас! - позвал Лешка, и я повернулся в седле. - Давай "Коня".
   - А подпевать будешь?
   - А то! Я свою почетную роль бэк-вокала никому не уступлю.
   "Коня"... Пожалуй, это уже можно назвать традицией - во время прогулки верхом мы всегда пели эту песню. А началось все с того, что с год назад, наверно, Леха нагрянул сюда вместе со своей Ириной, прикатили из Питера мы с Ксенией, и тут Алешка говорит: "А ведь у нас тут конюшня неподалеку имеется". Ира - страстная поклонница лошадок, моментально ухватилась за невысказанную до конца идею, и минут 40 спустя мы уже были, что называется, на коне. Я тогда ездить только учился, Леха тоже был в процессе, а моя Сеня на лошади и подавно никогда не сидела, да и вообще после одной весьма загадочной истории, в которую мы с ней невольно ввязались, предпочитала обходить лошадей стороной. Но тут - ничего не попишешь! - по коням, братцы.
   Ира носилась как угорелая, поражая нас лихостью, достойной джигита. Нам с братом за ней было не поспеть, а Сене - так тем более. И, глядя на ее расстроенное, печальное лицо, я, чтобы подбодрить ее, подъехал к ней, пристроился рядом и негромко запел "Коня". Честно сказать, не знаю, почему выбор пал именно на эту песню. Просто почему-то именно она первой пришла мне на ум.
   Вот с того самого дня так и повелось - лошади, лес и обязательно, как закон, - "Конь".
   Я переложил поводья в левую руку, кашлянул в кулак и вкрадчиво, по-расторгуевски негромко затянул:
   - "Выйду ночью в поле с конем, / Ночкой темной тихо пойдем, / Мы пойдем с конем по полю вдвоем", - и Лешка тут же подхватил: "Мы пойдем с конем по полю вдвоем".
   Больше всего в этой песне мне нравилось, что она исполняется а капелла. Было в ней что-то проникновенное, и в то же время предельно простое, было что-то душевное, искреннее, что-то такое, что каждый раз, когда я слышал или пел "Коня", наполняло меня вкусом беспрестанного ветра в золотых полях ржи, вкусом густой синеватой черноты звездной ночи и, конечно же, гордостью за то, что все это есть только у нас, только в России.
   Тихо, плавно спел я первых два куплета, и Лешка исправно подпевал в конце каждого из них.
   А третий и четвертый звучали гораздо громче, голос подскакивал на октаву выше, и песня обрушивалась пронзительностью переживания и рывка к заветной цели: "Сяду я верхом на коня, / Ты неси по полю меня!"
   А потом снова - ночь, тишина, спокойствие: "Полюшко мое, родники, / Дальних деревень огоньки"...
   И снова громко, один на всех, заполнял собой душу призыв: "Пой о том, как я в Россию влюблен!"
   А затем в самом конце, как бесконечное многоточие, после гулкой паузы, опять низко, взволнованно и по-прежнему беззащитно-одиноко: "Мы идем с конем по полю вдвоем"...
   Я допел песню до конца, и несколько минут мы ехали молча, прислушиваясь к растворяющимся в выси словам, а потом вдруг Эрик попросил:
   - Вы мне слова напишите. Я тоже хочу выучить "Коня".
   - Понравилось? - спросил я, ожидая какого-то неопределенного подвоха.
   - Мне кажется, это очень русская песня. Очень... широкая. И теперь я, пожалуй, понимаю, что значит "русская душа".
   - А до того - не понимал?
   - Точно - нет, не понимал. Но, - мне показалось, что он коротко хмыкнул, - догадывался.
   - Что, и подпевать станешь?
   - Если вы возражать не будете.
   - Да нет, зачем же... - ответил я. Пожалуй, это будет тот еще номер - американец, старательно распевающий: "Я влюблен в тебя, Россия, влюблен!" Такое не каждый день увидишь и, тем более, услышишь.
   - Эй, Стас! - снова позвал Леха, и я понял - сейчас он попробует раскрутить меня на концерт по заявкам трудящихся. - Слушай, а, может, еще "Березы"?
   - А что это тебя так на "Любэ" потянуло?
   - Почему это "потянуло"? - он недоуменно пожал плечами. - Я никогда не был противником их творчества.
   Где-то неподалеку громко хрустнула сухая ветка - хрустнула тяжело, под чьей-то ногой. Быстрый шепот пронесся по листве кустов метрах в 20-ти от нас, словно кто-то лез сквозь заросли. Мы замолчали и, остановив лошадей, стали всматриваться в лесные дебри.
   - Может, медведь? - простовато предположил Эрик, и я даже не удивился - такую версию мог выдвинуть только иностранец.
   - Не, здесь нет медведей... - сообщил я, продолжая обшаривать кусты взглядом.
   - Лось? - внес свою зоологическую лепту Лешка.
   - Ближе к правде, но не припомню, чтобы здесь было полно осин...
   Купер привстал на стременах, покрутил головой и вдруг уверенно возразил:
   - Это не звери, это человек. Во-о-он он.
   Я тоже привстал на стременах и увидел какого-то хомо сапиенса в кепке и ветровке, усиленно продиравшегося через кусты. Человек был уже довольно далеко от нас, и разобрать мужчина это или женщина на тот момент являлось затруднительным. Ну да и черт с ним!
   Плюнув на него, я тронул лошадь, и мы поехали дальше по лениво извивавшейся тропинке. Через пару минут она должна была упереться в небольшую полянку и, снова нырнув в чащу деревьев, постепенно спуститься вниз, к речке.
   - Слушайте, ребята, - обратился я к тем, кто ехал позади, - как вы думаете, чего это оно там шляется? Да еще и по кустам, словно тропинки нет?
   - Для грибов-ягод рановато... - отозвался Алешка. - Лечебные травы оно, что ли, собирало?
   Нет, травы оно не собирало и ботаникой вообще вряд ли увлекалось - эту версию, как не жизнеспособную, отвергла моя лошадь, шарахнувшаяся в сторону, едва мы только выехали на поляну. Я притормозил ее, успокаивающе погладил по шее и одновременно с этим, быстро глянул направо, туда, где находился источник потенциальной опасности.
   - Оба-на... - и больше у меня комментариев не оказалось.
   Леха, увидев то, что сперва увидел я, тихо охнул, а Купер в мгновение ока приобрел какой-то стальной, холодный отлив острого клинка.
   Он круто развернул лошадь, коротко, рублено приказал:
   - Стас, за мной! - и взял практически с места в галоп. Я лишний раз убедился - этот парень соображает очень быстро.
   - Эй, Эрик! - растерянно крикнул ему в спину Лешка. - Эрик, а мне что делать?!..
   - Оставайся здесь, - на ходу, пускаясь вдогонку за федералом, скомандовал я.
   Я нагнал его спустя несколько мгновений, пролетев разделявшее нас расстояние полевым галопом. Мы остановились как раз на том месте, где пару минут назад увидели человека и, снова привстав на стременах, еще раз зрительно прошерстили кусты.
   - See something? - быстро негромко спросил Эрик и, чуть отпустив повод, двинулся дальше крупной рысью. - Or somebody?
   - No, nothing... - ответил я, следуя за ним и глядя по сторонам. - Не or she already gone... Too late...
   - Is there one more path near here?
   - No, there are just bushes around here. Bushes and something like bog.
   - And? It means the only way is through the bushes?
   - That's right... Through the bushes with couple of the rubber boots...
   Кажется, он мне не поверил, потому что попробовал направить лошадь прямо в заросли, но я знал, что у него ничего не получится - лес был слишком старым и слишком заросшим. Через стены кустов едва можно было пробиться пешком, не то, что бы на лошади проехать.
   Тогда он соскользнул с седла, перекинул мне повод и молча нырнул в заросли. По движению и покачиванию веток я без труда следил за его маршрутом. Он плутал, то приближаясь, то удаляясь, чертыхался по-английски, по-русски и, как мне показалось, по-испански. Нет, точно - "Diablos" я слышал совершенно отчетливо.
   Минут через 10-ть он вылез обратно на тропинку, отряхнулся и, сев в седло, указал на кроссовки.
   - Точно - болото... - буркнул он по-английски. - Все ноги промочил... Черт... Эх, сюда бы сейчас Шепа...
   Шепа... Я этого его Шепа как сегодня увидел, когда мы его в карантин оформляли, так подумал, что собака Баскервилей, наверно, была не меньше по размеру. Такого здоровенного добермана раньше мне видеть не доводилось.
   - Что теперь делать будем, раз Шепа под рукой нет?
   - Делать, делать... - задумчиво повторил он по-русски и снова сорвался на родной язык. - Go back and stay together with Lyoha. Don't call Andrei, don't call anybody generally. Nothing touch and don't...
   - We know rules of this game, - заверил его я. - And you? What will you do?
   - I'll go to the stable for my camera and be back after, - он глянул на часы, - 20 minutes.
   Без лишних слов мы разъехались в разные стороны.
   Когда я вернулся на поляну, Лешка сидел на стволе поваленного дерева и смотрел, как его лошадь щиплет траву. Я спешился, тоже распустил у своего Боливара подпругу и пристроился рядом с братом.
   - А Эрик куда делся?
   Я объяснил, и некоторое время мы сидели молча. Потом я спросил без всякой надежды:
   - У тебя сигареты нет?
   - С какой стати? - посмотрел он на меня. - Я ж не курю. А ты что, курить начал? - он был удивлен моим "аморальным" поведением.
   - И я не курю. Я иногда порчу сигареты. Вот и сейчас очень хочется испортить одну... Потому что это все у меня в голове не укладывается.
   Мы старались не смотреть туда, но взгляд тянуло словно магнитом. Смотри - не смотри, один черт - он там все равно лежит. Еще один монах в черной рясе. Молодой, с небольшой бородкой и усами. Его руки были в крови, и кровь эта принадлежала, судя по всему, ему самому. Видимо, он инстинктивно хватался за шею, пытаясь, уже умирая, вытащить то, что теперь косо торчало из его горла. Ветер шевелил ткань рясы, и казалось, что монах все время пытается подняться.
   - Да... вообще не удивительно, что тебе курить хочется... - наконец заметил Леха. - Мне, например, когда федералы упаковывали меня в машину, очень хотелось надраться. Два еще теплых трупа, джинсы в крови... Им этого было вполне достаточно.
   Он прислонился спиной к стволу березы и закрыл глаза:
   - Боже мой, как же мне повезло, что за рулем сидел Эрик - человек, не принадлежащий системе!
   - А я думал, что это он тебя повязал...
   - Нет, он просто сидел за рулем. Он должен был довезти меня до конторы. Но не довез - он... - Лешка недоуменно развел руками, - он... отпустил меня. Я не знаю... до сих пор не могу понять, постичь... Как он решился на это?! Как?! Стас, он же был на тот момент обыкновенным "чайником" - его только что выпустили из Академии! Он же буквально башкой своей рисковал!
   - Но если он только из Академии, то ему вообще нечего терять было, - как казалось, вполне логично предположил я.
   - Да уж прям "нечего"! А карьера? Просто элементарно карьера? Практически будущее? И потом... В ФБР просто так не идут. Вернее, идут не для того, чтобы сразу же после выпуска из Академии, быть уволенным. Нет, Стас, тут дело в другом... И, главное, как все совпало - его наставники лопухнулись по полной, отпустили его одного с подозреваемым. Это ж какими идиотами надо быть! Ну их потом за это и уволили...
   - А как Купер сам-то отмазался?
   - Он не стал изобретать велосипеда. Сказал, что на завтрак ему попались некачественные рыбные палочки. И доказательства предъявил...
   - Которые обеспечил при помощи старого доброго приема "два пальца в рот"?
   - Именно...
   - Колоссально... - покачал я головой.
   - Э-э, - протянул брат. - Самым колоссальным было то, как он Глорию укрывал... Она тоже там с нехорошими дядьками связана была, и по закону ей тюрьма грозила. А он, поняв, что она не столько преступница, сколько просто-напросто жертва, укрывал ее и от своего начальства, и от ее босса, стараясь при этом, этого босса еще и в тюрьму посадить.
   - Ну и семейка! Ничего себе! Он - полицейский, она - преступница!
   - Да, что-то вроде нас с Ирой, - хмыкнул Лешка. - Но что касается меня... Я у него как-то спросил: "Почему ты меня отпустил - совершенно незнакомого человека? На чем ты основывался? Как ты понял, что я не убивал?"
   - И что он ответил?
   - "Не знаю, - говорит. - Просто понял и все". Как с Глорией - она ему тогда была просто никто. А он - "Я понял, что ей нужна помощь". И со мной - понял... А как понял - одному Богу известно! Вот так вот... "Не знаю". А я не знаю, как это называется... Смелость? Храбрость? Отчаяние? Лихость? Безумие? Наверно, просто, чтобы поступить подобным образом, сыграть буквально на грани фола, надо быть Купером. И с тех самых пор, как я услышал это его "Просто понял и все", я - веришь, нет? - молиться на него готов, хоть он и не святой. Ой, он не святой!
   - Да, ведь он - Святоша, - усмехнулся я, а потом, глянув на покойника, признался: - Знаешь, Леха, если он все это распутает, если он вычислит этого гада... я... ей-Богу, тоже буду готов на него молиться.
   Наш несвятой святой вернулся на поляну, действительно, ровно 20 минут спустя. Он подъехал к нам, спрыгнул на землю и спросил:
   - Кто лошадь пошагает?
   - Давай я, - тут же предложил Лешка, и Эрик передал ему повод.
   Потом он проверил количество кадров на пленке в фотоаппарате, вздохнул, вытянул из заднего кармана джинсов блокнот, а из нагрудного куртки - ручку и протянул мне:
   - Почетная роль стенографиста от бэк-вокалиста переходит к тебе.
   - Да уж, почета - прям, складывать некуда, - в тон ему, столь же мрачно пошутил я.
   Снова было все то же самое: он фотографировал, прикидывал расстояние на глаз, озвучивал их на этот раз в дюймовом эквиваленте, а я тщательно все это протоколировал: "Жертва - мужчина..."
   - Как правильно сказать, - Эрик прервал сам себя, - 23 лет или как?..
   - Двадцать три года. Двадцать четыре года. Но двадцать пять уже лет.
   - А как это определяется?
   - При помощи интуиции, наверно... Не знаю, ты лучше об этом у мамы спроси.
   - Обязательно, - кивнул он, и мы вернулись к нашему протоколу:
   "От 20-ти до 23-х лет... Белый... (Это у него, определенно, автоматически вылетело - он даже не заметил.) В момент обнаружения... в положении лежа... головой по направлению к кустам... расстояние... Одет..." Я записывал все это и уныло размышлял над тем, что с точки зрения неизменной повторяемости процедуры сбора вещьдоков и осмотра места происшествия, профессия эксперта-криминалиста - очень скучный и муторный род деятельности.
   Вокруг трупа Эрик перемещался предельно аккуратно и осторожно - сюда еще предстояло вызвать официальные следственные органы.
   - Так, а это что? - он кончиками пальцев приподнял полу рясы, и я увидел пачку сигарет.
   Обернув ее носовым платком, Купер подтащил сигареты поближе:
   - "Барклай"... Ментоловый. И почему это меня не удивляет?
   Он изъял из пачки одну сигарету, засунул ее в карман, а все остальное положил на прежнее место. Потом, уперевшись одной ладонью в траву, он склонился над покойником и, как мне показалось, обнюхал его лицо. Господи, вот это точно зрелище не для слабонервных... Профессия действительно накладывает на человека отпечаток - в тот момент он очень сильно походил на хорошую ищейку.
   Меня интересовало, почему он сразу же не занялся раной на горле, которая и послужила причиной смерти. Но я ничего не спрашивал, полагая, что сейчас все выяснится само собой.
   Выяснилось. Федерал вытащил из кармана куртки целлофановый пакет (и где он только его надыбал?), присел на корточки, и, тряхнув платком наподобие фокусника-иллюзиониста, накинул ткань на горло покойника. Платок вздыбился, и я сообразил, что Эрик набросил его на оружие убийства. Он потянул орудие на себя и, когда оно оказалось у него в руках, я увидел, что это скальпель.
   - Скальпель?.. - тихо спросил я. - Что, тот самый?
   - Ну это только эксперты определят... Все может быть. Однако, кажется, я знаю, кто хозяин этого инструмента, - наморщив нос, он внимательно осмотрел трофей. - Лезвие съемное, рукоятка с дюймовыми и сантиметровыми делениями... Все сходится.
   - Хочешь сказать, что это скальпель Гришки, местного фельдшера?
   - Exactly, - коротко подтвердил он и засунул скальпель вместе с платком в пакет, а потом преспокойно опустил это все в карман.
   - Ты что, собираешься это забрать? - почему-то понизив голос до шепота, не поверил я. - А как же милиция?
   - С Андреем я сам поговорю, - он выглядел очень убедительно. - А Леонидов и знать ничего не будет. И, главное, ему труп достанется.
   - Сомнительное преимущество... Но он начнет копать и выискивать скальпель. Не боишься с ним пересечься?
   - А мне и так придется это сделать - труп мы обнаружили вместе, так что показания все давать будем. Или в России другие правила?
   - Да нет, правила именно такие. По крайней мере, официальные.
   - А неофициальные?
   - А из неофициальных самое важное и необходимое ты уже, похоже, усвоил - в России можно все, главное только, чтоб свидетелей у этого не было.
   - Ну-у! Ты думаешь, в Штатах этим правилом не пользуются? Пользуются, и еще как, только боятся при этом, как бы на них в суд не подали.
   - Слушай, мне кажется не стоит тебе с Леонидовым встречаться... Он сочтет тебя, как иностранца, подозрительным типом. А, кроме того, ты вообще от дачи показаний можешь легко отмазаться...
   - Что сделать?
   - Ну... избежать дачи показаний. Потребовать присутствия американского адвоката, например.
   - Канадского, - исправил он. - У меня ж теперь, стараниями Лешки, паспорт гражданина Канады.
   - Ну все равно! Пускай канадского. А кто его тебе тут искать станет? Леонидов и не подумает даже в посольство звонить. Это, во-первых. А, во-вторых, не светись ты лишний раз. И Леха будет против...
   - Да, все это так. Но Леонидов, если он толковый коп... то есть, мент, обязательно сунется в конюшню. И легко там выяснит, что нас было трое. Два на месте, а где третий?.. Так, ладно... Дай со жмурем закончить, а потом уже решим, что делать...
   Купер вытянул из кармана куртки еще один целлофановый пакет, натянул его на руку в качестве перчатки и приподнял за запястье правую руку монаха, сжатую в кулак. Аккуратненько распрямил пальцы, и я, вытянув шею, увидел прилипший к ладони монаха довольно большой пучок волос.
   - Bingo! - обрадовался сыщик.
   Помня об официальных следственных органах, он позаимствовал только половину из найденных волос. Потом тщательно осмотрел кончики окровавленных пальцев, разочарованно вздохнул, снова сжал покойнику кулак и, опустив правую руку на прежнее место, приподнял левую. Поднес максимально близко к глазам, медленно повернул в одну сторону, другую, и снова вздохнул.
   - Черт... Ни лупы, ни просто увеличительного стекла... - с досадой бормотал он по-английски. - И ни одного очкарика под рукой. Все пальцы кровью заляпаны, поди разбери - есть у него что под ногтями или нет... Ладно...
   Свободной левой рукой он похлопал себя по карманам и спустя мгновение нашел то, что искал - небольшой перочинный нож, в котором я, к своему глубочайшему изумлению, опознал свою собственность. Эта собственность не далее, как полчаса назад валялась в "бардачке" моей машины, что сейчас стояла во дворе конюшни. Причем она стояла закрытой, а ключи лежала у меня в кармане. Я был до того ошарашен, что меня только и хватило на то, чтобы автоматически проверить на месте ли они. Ключи по-прежнему спокойно лежали на дне моего кармана.
   - Слушай... А... как ты машину открыл?.. А?
   - Небось при помощи отмычки, - раздался у меня за спиной голос Алешки. - Их у него целый набор. Расставаться с ними он не согласился ни за какие коврижки. Кто их тебе, знакомый специалист по замкам подарил, да?
   - Yeah, he was Jack-of-all-the-trades... - рассеянно отозвался Купер, кончиком лезвия ножа выковыривая всякую дрянь из-под ногтей монаха. - Good guy by the way...
   - О, да-а! - протяжно воскликнул Леха. - Зачем же ты его тогда посадил, если он такой замечательный?
   - Это не я, это система, - возразил он по-русски. - Исключение в этом правиле только Глория и только ты. И только для меня.
   Существенное дополнение, одновременно содержащее в себе прозрачный намек, предостережение, просьбу. Я быстро обернулся и глянул на Лешку. Он, положив руки на пояс, запрокинув голову, смотрел в небо.
   - Та-ак... - протянул Эрик, щелкая крышечкой белой пластмассовой баночки из-под пленки, куда он собрал грязь из-под ногтей покойника. - Посмотрим, что скажут эксперты... Кстати, Стас, этого монаха ты тоже не знаешь?
   - Впервые вижу. И вообще у меня архижелезное алиби - я все время находился в вашей с Алешкой компании. Слушай... А эти волосы? С головы, что ли?
   - Обычно, да. А там... вскрытие покажет.
   Опустив баночку в карман, он снова протянул руку и чуть приподнял полу рясы, которая прикрывала сигареты. Наклонил голову на бок, словно задавая пачке немой выразительный вопрос: "Ну и что мне с тобой делать?"
   Впрочем, этим вопросом он мучился недолго. Федерал взял пачку в руки, вытряхнул оттуда еще одну сигарету, а все остальное немедленно перекочевал к нему в карман.
   - Ты ментам-то что-нибудь вообще оставишь? - иронично поинтересовался я.
   - Конечно. Вот сигарету, например, - и он зашвырнул ее в ближайшие кусты. - А что это вы, господин подследственный, так о ментах печетесь? Или вы хотите, чтобы ваше дело вел Леонидов? - он с прищуром посмотрел на меня.
   - О-о, нет, увольте!
   Леха тут же влепил мне несильный подзатыльник и с шутливой строгостью сказал:
   - Тогда, сопляк, сиди тихо, сопи в две дырочки и не мешай дяде. Кстати, дядя не самых честных правил, скажешь чего-нибудь умного по поводу всего этого?
   - Да-а... - дядя выпрямился, снял с руки импровизированную перчатку и сделал парочку легких наклонов, разминая поясницу.
   Теперь они стояли друг напротив друга, нависая надо мной, а я сидел между ними прямо на траве и чувствовал себя почему-то интеллектуальным карликом - такими умными и значительными они мне показались.
   - Судя по всему этому, - Купер небрежно ткнул пальцем в сторону покойника, - наш неизвестный противник, - если это, конечно, снова его рук дело, - со второй группой крови и положительным резус-фактором слегка запаниковал... и... - он вдруг умолк, потер кончик носа и без всяких предупреждающих переходов уверенно заявил: - А вообще завтра дождь пойдет.
   - Как это? - я невольно глянул в темневшее вечернее небо, на котором не было ни единого облака. - С чего ты решил?
   - Да колено ноет. А раз оно ноет, значит, будет дождь. Это уже проверялось неоднократно.
   - Ну... здесь тогда оно у тебя постоянно ныть будет. Здесь все время идут дожди. Климат такой.
   - А, кстати, да... - рассеянно согласился он и, сунув руки в карманы, направился к поваленному дереву.
   - И что? Все?! - не поверил я.
   Он обернулся:
   - А, да... Лешка, телефон есть? Вызывай милицию.
   - Черт, я так и знал, что самое интересное он оставит на потом, - оскорбленный в своих самых лучших ожиданиях, Леха, тем не менее, потянулся за телефоном.
   Поднимаясь с земли, я уже смутно догадывался, что раньше полуночи мы сегодня домой не вернемся.
  
  
  
  
   ЛИЦА, СКРЫТЫЕ детскими пластмассовыми масками. Строгие деловые безликие костюмы. Хорошие спортивные поджарые фигуры. Скупые отточенные движения, не содержащие ни единого лишнего и ненужного жеста. Безупречный выговор с легким акцентом западных штатов. Молодые голоса, дающие ответы только на дежурные вопросы, и ни на один из конкретных. Все.
   Это все одновременно было и абсолютно ничем. Доктор Блэк как ни старался, так и не смог понять, кто они, эти его... Кто? Противники? Похитители? Он затруднялся дать этим безукоризненно вежливым людям какое-либо громкое определение. Просто как-то язык не поворачивался. И, тем не менее, они были похитителями.
   Алексей наблюдал за "светилом" через зеркальное стекло и видел, что на его лице плавает выражение растерянной озабоченности. Мозгует... Пытается понять, где он. Не поймет, может и не напрягать гениальное серое вещество, что у него в башке, - в помещении, где они его держали, не было ни единого окна. Куб. Вакуум. Закрытое звуконепроницаемое пространство. Комфортное подземелье.
   За неделю подземельного содержания доктор подутратил свое боевое расположение духа и растерял здоровый румянец со своих щек. Похудел, несмотря на отличное, хоть и не слишком разнообразное питание.
   - Вот так, гад, - Алексей скрестил руки на груди, - ты у меня будешь иметь бледный вид и тонкие ноги. Дитё подземелья...
   Он обернулся на двух ребят, стоявших у него за спиной, протянул руку ладонью кверху, и на нее тут же положили тонкий одноразовый шприц. Алексей взял его кончиками пальцев и, чуть приподняв, посмотрел на свет прозрачную бесцветную жидкость. Потом повернулся обратно к стеклу, и шприц, и медик оказались на одной плоскости. Ученый и его творение. Дурь, превращающая человека в "овощ". Вещество почти из фантастического романа.
   Но не роман. И не фантастика. Реальность.
   Он вернул шприц обратно ребятам и коротко приказал:
   - Давайте.
   Он, включив переговорное устройство, видел, как ребята молча вошли в соседнее помещение, где сидел врач, и, разложив штатив, прикрепили к нему камеру. И тут же на пустой стол положили шприц.
   Медик испуганно глянул сначала на камеру, а потом на маски, скрывавшие лица, и тревожно, отрывисто спросил:
   - Зачем это? Что это?
   Алексей чуть наклонился к микрофону и внятно произнес:
   - Это выбор, доктор Блэк.
   Врач завертел головой, и его взгляд заметался от одной светло-серой стены к другой. Потом на зеркало. Затем на безмолвных ребят, отошедших к дверям.
   - Зачем вы меня здесь держите? - наконец спросил он, продолжая озираться. - Что вам нужно?
   - Нам нужно, чтобы вы сделали выбор.
   - Я не знаю, кто вы, но хочу предупредить - в своем лице я представляю...
   - Да, да, Соединенные Штаты, - скучно-ленивым тоном подхватил Дедиков. - Мы знаем, кто вы, доктор Блэк, чем вы занимаетесь, какие медицинские препараты разрабатывали для правительства США... Мы знаем, какое влияние оказывает на человеческий организм применение этих препаратов. Я полагаю, правительство очень сожалело, что вас не было под рукой, когда эта страна воевала с Вьетнамом.
   - Я не понимаю, о чем вы говорите, - почти уверенно заявило "светило".
   - Доктор, сделайте одолжение - не изображайте дурака. Подобное амплуа не подходит человеку, чье запястье украшает такой "ролекс".
   Врач быстро глянул на предательски блестевшие в свете ламп часы и одернул рукав пиджака.
   - Мне показывали тех, кто исполнил роль ваших подопытных кроликов, - продолжил Дедиков. - Удручающее зрелище - взрослые люди, превращенные в идиотов и кретинов. Кем они были раньше? Бездомными? Теми, чьи имена значатся в официальных сводках в графе "Пропавшие без вести"?
   Врач не ответил. Только дернул подбородком, словно ему жал расстегнутый воротничок рубашки. Рубашку он не менял уже неделю - она внушала ему отвращение и брезгливость. Да, душ был каждый день, но рубашка?!
   - Молчите? Можете не отвечать, не надо. Ваши слова ничего не изменят. В том числе и того, что вы уже сделали. Я понимаю, что "errare humanum est", но в своих первых опытах вы ошиблись все же очень жестоко.
   От Алексея не ускользнуло едва заметное движение брови Блэка. Образованный человек отреагировал на латынь. Удивление. Определенно, он не ожидал услышать от невидимого собеседника языка крылатых выражений и медицинских рецептов.
   - Насколько мне известно, доктор, цель ваших опытов, главным образом, химико-фармакологических, - улучшение вакцины, которая целиком и полностью подчиняет одного человека другому. Создать идеального солдата и воплотить в жизнь давнюю мечту величайшей державы мира - полностью контролируемая армия живых покойников. Без чувств, без привязанностей, без боли, без прошлого, без ничего. Просто с оружием в руках. Таких не жалко будет терять в боях, скажем, где-нибудь в Ираке... Ведь мы уже давно задаемся вопросом: "Почему это наша нефть находится в их земле?"
   "Мы", "наша"... Ему было тошно, но приходилось использовать эти слова применительно к себе. Так было надо - пускай думают, что в двойном похищении замешаны свои. Ему было наплевать, что, проглотив наживку, спецслужбы этой страны нацелятся друг другу в глотки. Он этого и добивался. Его цель была предельно простой - заставить пса гоняться за собственным хвостом, полностью, при этом, парализовав его способность думать.
   - Что скажете, доктор? - он не спускал с него глаз. - Я ведь прав?
   - Это не ваше дело - моя работа, - огрызнулся врач, и Алексей понял, что он испугался. И испугался, прежде всего, неопределенности.
   - Очень многие самодостаточные, состоявшиеся люди уверены, что им все известно, - усмехнулся Дедиков. - И они, естественно, ошибаются. Потому что, доктор, это не реклама телевизора "Sony", не роман Чейза и не весь мир у вас в кармане.
   Он сделал паузу, перевел дыхание и вкрадчиво поинтересовался:
   - Доктор, почему вы так уверены, что ваша работа не мое дело? Кто вам это сказал?
   Врач снова ничего не ответил, и Алексея это совершенно не удивило - что ж тут скажешь? Развенчание иллюзий - болезненный процесс.
   - Наверно, я не имею права осуждать вас, доктор, - сам грешен. Но с точки зрения человечности ваша работа не может быть оправданна.
   - Цель оправдывает средства, - неожиданно скривил рот медик.
   - Ваша цель безнравственна и элементарно преступна. Вы прекрасно понимали, на что идете и с кем и какими чернилами подписываете договор. Не пытайтесь уверить меня в том, что вы такая же жертва, как те, на ком вы испытывали свою вакцину. Я вам все равно не поверю.
   - Это государство уполномочило меня! - внезапно сорвался в бессильный крик медик. - Я не обязан отвечать за поступки всего государства! Я не президент этой страны! То, что я делал, я делал во благо этого государства!
   Вот такая вариация на тему "Трех мушкетеров": "То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказу и во благо государства". "И кем же оно подписано? - снисходительно-презрительный тон человека, который может себе это позволить и который осознает не столько свое величие, сколько превосходство. - Королем?" - "Вами, ваше высокопреосвященство". И подпись одного из умнейших политиков своего времени - человека, объединившего Францию и изобретшего майонез. В общем, "не виноватая я - он сам пришел". Стоп!
   - Цель оправдывает средства, - повторил он, невидимо, интонационно взвешивая каждое слово. - Доктор, я не собираюсь тратить свое время, обсуждая с вами один из постулатов Макиавелли. Тем более, что сейчас у вас есть возможность на собственном опыте убедиться в его сомнительной универсальности.
   - Что вам от меня надо?
   - Я же сказал - чтобы вы сделали выбор.
   - Вы... хотите меня убить? - едва различимый шепот, плеск страха. - Вы меня убьете...
   - Я бы не стал утверждать этого так безоговорочно. Вы, состоявшийся человек, опять ошибаетесь.
   - Послушайте, - вдруг быстро, возбужденно перебил его Блэк, - послушайте, я не знаю, кто вы... Вы не показываете мне своих лиц и... Послушайте, я дам вам денег. Много денег. Я щедро заплачу за свою свободу. Вы слышите?
   Алексей в открытую расхохотался - искренне и зло. Деньги. Доллары, евро, рубли, фунты... Набор цветных бумажек, дающих все, позволяющих купить мечту и не обеспечивающие, при всей своей всесильности, никаких гарантий. Никаких, никогда, никому и не от кого. Действительно, смешно.
   - Доктор, не будьте нелепым - вы потом никогда себе этого не простите. Мне не нужны деньги. У меня их и так предостаточно. Поверьте, мне на жизнь хватает. Я уже давно прошел испытание золотом, властью и силой. А ваша жизнь и ваша смерть сейчас находится у вас в руках. У вас, доктор, а не у меня. Вы сами ею распорядитесь. Но распорядитесь здесь и сейчас, немедленно.
   - Господи! - медик сжал кулаки и отчаянно потряс ими в воздухе. - Да объясните же, наконец, что вам от меня надо!
   Вот теперь порядок. Вот теперь он созрел. Теперь он напуган почти до истерики. Быстро... Неплохой результат. Неделя изоляции, - неделя, наполненная тишиной и собственным голосом, - и пара минут обыкновенного разговора. Пара минут живых звуков.
   - Нам надо, - с ходу, как в омут головой, обрушился на него Алексей, - чтобы вы рассказали на камеру, как нынешние директор ФБР, генеральный судья и министр юстиции попросили вас, с целью свалить Дэна Кинга, внести в список подопытного материала имя "Эрик Н. Купер". Рассказали со всеми именами, датами, числами, суммами, адресами.
   Врач вздрогнул, вскинул голову, но Дедиков, опережая его вопрос, уже отвечал на него:
   - Если же вы откажетесь, я сделаю с вами то же самое, что вы сделали с теми, кого мне показывали. Вы станете "овощем", доктор, и, уверяю, мне не будет вас жаль. В шприце, что лежит перед вами, ваша вакцина. Раньше врачи все свои изобретения испытывали на себе. По-моему, вы об этом забыли, но можете исправиться и пополнить список имен этих людей своей фамилией. Причем - повторяю! - это будет ваш собственный выбор.
   - Если я соглашусь... что будет со мной потом?.. - он смотрел в пол, наклонившись вперед.
   - Ничего, - Алексей пожал плечами. - Мы вас отпустим. И даже купим билет на самолет в любую точку планеты. Ваша свобода, за которую вы предлагали баснословные деньги, достанется вам абсолютно бесплатно.
   Врач несмело поднял голову:
   - Отпустите?..
   - Совершенно верно. Вы не ослышались.
   - Но... как же моя работа? Моя карьера?.. - в каждом его слове сквозила испуганная, опасливая недоверчивость. Растерянность человека, понимающего, что его загнали в угол.
   - Доктор, вы, безусловно, одаренный ученый. Но - увы! - вы оказались бездарным бизнесменом. Вы продали свой талант не тем людям. Вы продешевили.
   - Но я не смогу больше заниматься наукой!
   - Не присваивайте своим опытам громких имен и титулов.
   - Да что вы понимаете?! - врач с размаху ударил кулаком по столу. - Вы говорите, что мои опыты не могут быть оправданы! Что они бесчеловечны и негуманны! А вы?! Разве вы сами сейчас не используете те же самые методы?! Так в чем же тогда различие между нами?!
   - Я не пытаюсь себя оправдать, - ответил Алексей. - А вы пытаетесь. В этом различие. И потому, доктор, я лучше вас.
   - Но они убьют меня!
   Дедиков, покачав головой, провел ладонью по лицу. Эх, люди-человеки... Не зря кто-то сказал: "Самомнение - что святая вода: каждый берет столько, сколько ему требуется". Да кому ты нужен?!
   - Доктор, - снова наклонился он к микрофону, - вы боитесь тех, с кем недавно сотрудничали. А они - боятся вас, потому что по их логике, им, в отличие от вас, есть что терять. Пост. Деньги. Власть. Триумвират абсолютнейшего превосходства над всеми. Копию диска с вашим рассказом получит каждый из них. Они люди неглупые и поймут, как минимум, несколько вещей. Во-первых, если есть копии, существует и оригинал, с которого можно наделать еще копий и разослать по редакциям газет и новостных программ. Во-вторых, если это произойдет, не будет уже ни денег, ни поста, ни власти. Крах через призму судебного зала. И, в-третьих, вы сами, посредством видеозаписи, предупредите их, - если с вами или с вашими близкими что-то случится, диск моментально попадает к журналистам.
   Он умолк. Отошел от микрофона. Повернулся спиной к зеркалу, чувствуя, как неожиданно разболелась голова. Все, пускай подумает, все взвесит, прикинет, сам просчитает, еще раз прокрутит... И сделает выбор.
   Каким именно будет этот выбор, сомневаться не приходилось.
  
  
  
   И СНОВА ДЕКАБРИСТ оказался прав - на следующий день пошел дождь. Даже не просто дождь - настоящий ливень. Утро неприветливо встретило нас низким тяжелым хмурым небом, а затем обрушилось на наши головы холодными потоками воды. Выходить на улицу, если ты только не лягушка или какое другое земноводное, решительно не хотелось. Бим выбегал из дома по своим делам и через пару минут возвращался промокшим до последней шерстинки.
   Этот день мы коротали преимущественно в бильярдной. Нам с Лехой не терпелось услышать, до чего додумался и к каким выводам пришел Эрик, однако он, словно испытывая нас на стойкость, не торопился делиться своими соображениями.
   Пока мы с Алешкой выясняли отношения при помощи партии в "Американку", он стоял возле окна, смотрел в залитый дождем сад и рассеянно барабанил пальцами по мокрому стеклу.
   - It rains cats and dogs, - наконец нарушил он своим голосом монополию щелканья шаров.
   - Или, говоря по-русски, - Лешка прицелился и вогнал шестерку в угол, - льет как из ведра.
   - Как из ведра? Забавно звучит.
   - Да уж не забавней, чем про собак и кошек, - возразил Леха, отправляя восьмерку в центр. - По крайней мере, логичней. Из ведра-то как раз льется, а вот при чем здесь животные, вообще не понятно. Это, наверно, вариация на тему какого-нибудь экзотического дождя из селедки или, я не знаю, еще чего...
   - Из лягушек, - подсказал я, глядя на то, как он собирается расправиться с двойкой. - Слушай, Леха, давай уже промахнись! Что я тут стою как дурак.
   - Почему "как"? - издевательски спросил он. - Даже обидно.
   - Все, ну ты покойник!
   - Не обольщайся - "I'll be back"! Мафия бессмертна! - и присовокупил то же самое по-итальянски: - Mafia immortale!
   Его замечательный юморок ему не помог, и он все же промазал. По-моему, намеренно. Однако я сделал вид, что ни о чем не догадался, добил его двойку, расправился с четверкой, добавил к ней семерку и, в конце концов, загнал в лузу заветный восьмой шар с номером "15".
   - Все, баста, - подвел я итог. - Партия. Я ж сказал, что ты покойник.
   В ответ он похлопал глазами, словно собираясь расплакаться, потом закрыл лицо ладонями и хнычущим голосом пожаловался:
   - Эрик, меня обидели!
   - Дай сдачи, - трезво посоветовал Купер.
   - Я не могу - слезы застилают мне глаза, и я ничего не вижу. По шару не попаду.
   - Ла-адно... - лениво протянул федерал. - Давай попробую восстановить справедливость. Стать всадником Апокалипсиса.
   - У-у... - протянул я. - Звучит как пророчество.
   - Да, сынок, это твоя судьба, - кивнул Леха.
   - М-м... Вопрос можно? Эрик, ты как на бильярде играешь? Так же как стреляешь и машину водишь?
   - На бильярде я играю... - он взял в руки кий и, прикинув на глаз его прямизну, медленно проговорил: - не-пред-ска-зу-е-мо... Когда как. Как Бог на душу положит...
   - А-а, значит, у меня все же есть шанс.
   Пока он неторопливо, как-то округло-плавно мелил наклейку кия, Леха оперативно собрал шары пирамидкой и аккуратно установил биток на точной, невидимой отметке.
   - Кто разбивать будет? - оппонент вопросительно наклонил голову на бок, и я, глубоко вздохнув, прицелился в биток:
   - Давай я. Как потенциально более слабый противник.
   Играть с непредсказуемым противником дико трудно. Игра - любая! - напоминает "кошки-мышки" в боевых условиях: ты только приблизительно знаешь, откуда на тебя может обрушиться нападение.
   Еще трудней играть с непредсказуемым противником, когда колесики часового механизма фортуны крутятся в ту сторону, в какую он пожелает. Показал пальцем направо - они закрутились в правую сторону, кивнул налево - пожалуйста, уже бегут в левую.
   Короче, в тот день Декабрист был в ударе, и все мое участие в этой, я бы сказал, исторической партии свелось к моему первому, а за одно и последнему удару. Я очень удачно разбил ему пирамидку, а далее он в моей помощи по очистке стола от шаров не нуждался.
   Р-раз! - исчезла в углу девятка.
   Д-два! - шикарно разлетелись по лузам десятка и четырнадцатый шар.
   Т-три! - ушли паровозиком в центр восьмерка и одиннадцатый.
   Четыре! - 13-ый незамедлительно грохнулся туда же, решив, видимо, что ему слишком одиноко.
   Пять! - двенадцатый шар бархатно втолкнул в центр шестерку и следом скатился сам. "Мы с Тамарой ходим парой".
   Раздался последний, прощальный, матовый щелчок шара о шар, и Купер, коротко выразительно выдохнув, выпрямился.
   - Все, баста. Партия, - хитро глянув на меня, продублировал он мое высказывание, а потом посмотрел на Лешку: - Леха, ты отомщен.
   Затем положил кий на стол и потряс правой рукой:
   - Что-то давно не играл... Так в кий вцепился, что даже рука заболела...
   - Ну знаешь ли... - покачал я головой. - Ну это... беспредел просто какой-то... Ну ты и снайпер!
   - Хм, не знаю, как среди профи, - очнулась наконец отомщенная сторона, и в голосе Лехи слышалось неподдельное уважение человека, который умеет играть не хуже, - а среди любителей такое, по-моему, достойно аплодисментов.
   - Так, вот это хлопанье отставить, - сурово осадил его Эрик и безразлично пожал плечами. - Подумаешь, повезло...
   Да, действительно, - подумаешь, ерунда, - положить восемь шаров с кия!..
   Кстати, вполне допускаю, что эта партия оказалась чистой воды везением. Просто так все совпало. Потому что потом, позднее, я неоднократно играл с ним в "Американку" и во всяческие русские пирамидки, и понял, что наш с ним уровень приблизительно одинаков. Он играл действительно непредсказуемо и иногда выкидывал такие финты, что я только диву давался. И вообще, играя с ним, я все время почему-то ожидал какого-то подвоха. Иногда они на самом деле случались. Бывало, он начинал на ура, - и в итоге проигрывал. Или же, начиная не самым блестящим и впечатляющим образом, под конец оставлял от меня рожки да ножки, а Лехе, который тоже играл достаточно сильно, наглядно показывал, как выглядел Наполеон под Бородином. Причем в роли Боньки выступал сам Леха.
   Однако довольно скоро я просек, где скрывается причина всех проигрышей Купера - в его силе. Умея делать легкие, бархатные удары, он почему-то предпочитал бить коротко и сильно, особенно прямые в центр. Это вообще была его коронка - шар с треском исчезал в лузе. Если же он не вгонял шар в лузу или если шар элементарно перелетал через борт, я уже знал - не рассчитал силу удара, лупанул от души. За что и поплатился. Однако при всем при этом глаз у него был отменнейшим. А каким еще может быть глаз у человека, считавшегося в команде снайпером, и поражающий цель, стоя к ней спиной и глядя на нее в зеркальце?
   А в первый момент после исторической партии я даже и не очень-то расстроился - я знал, как отомстить им обоим. Гордые победители!
   Я завалился на диван, где возлежал Бимка, великолепный в своем равнодушии к нашим страстям, подтянул к себе свою гитару и, тронув струны, насмешливо пропел:
   - "А нам все равно, а нам все равно, / Не боимся мы волка и совы".
   Леха хмыкнул и погрозил мне пальцем. Потом завалился рядом и вдруг прижал струны ладонью. Гитара замолчала.
   - Что-то мы разошлись, - неожиданно тихо сказал он, и сразу стало ясно, о чем он.
   - Да, действительно... - согласился я, откладывая гитару.
   Наверно, со стороны все это выглядело дикостью - вчера мы вернулись домой в первом часу ночи, потом долго сидели на кухне, не произнося ни слова, и втроем, каждый про себя, думали об одном и том же. Хорошо хоть мама к тому времени уже легла спать...
   Зато с утра мы, конечно, ошарашили ее не самой замечательной и радостной новостью. Хочешь - не хочешь, а пришлось рассказать ей и о нашей находке, и о последовавшей за находкой вынужденной встрече с Леонидовым, и об удивленном лице Сергеича, когда он увидел, что Купер вдруг подчистую забыл русский, говорит только по-английски и вообще панически боится покойников. Но участковый уже давно был нашим человеком, поэтому он сообразил, что к чему и сделал вид, что все нормалек. Леонидов же смотрел на представление нашего тайного шапито, недовольно оттопырив нижнюю губу и словно говоря: "Вида-али..." На самом деле ничего он не видал, потому что махнул на Эрика рукой, поставив на нем, как на свидетеле, жирный и окончательный крест. Хм, птица Говорун, как известно, отличается особым умом и сообразительностью...
   - Ладно, оставьте интуриста в покое, - купился он, глядя на Лешку, заделавшегося переводчиком. - С ним, блин, работать невозможно. Да и ва-аще - толку мне с него, как с козла молока, если он так от жмурей шарахается. Нервный он у вас какой-то...
   - Командир, что ж ты от него хочешь? - фамильярно обратился я к нему на правах старого знакомого. - Он же фотограф - с трупами дела никогда не имел.
   - То и видно, - он посмотрел на федерала с нескрываемым сочувствием - ах, как человек в жизни много потерял! - а потом вдруг решил блеснуть знанием иностранного языка: - Велкам ту Раша, мистер.
   М-да... Это, наверно, про него в одном афоризме сказано: "Английским-то он овладел... Но в весьма извращенной форме".
   Эрик моргнул и (актер системы Станиславского!) поблагодарил за радушное гостеприимство судорожным кивком, словно чем-то подавился. Впрочем, от такого английского немудрено было на самом деле подавиться.
   После всего, что произошло вчера, наша веселость сегодня выглядела неуместной. Единственное, что могло оправдать нас хоть в самой слабой степени, так это тот неоспоримый факт, что монах был нам совершенно чужим человеком. Но разве это важно?
   Впрочем, люди вообще относятся к смерти довольно отстраненно - "нас это не касается". Касается, и еще как. Когда террористы громили в Нью-Йорке Всемирный Торговый центр, а в Вашингтоне - Пентагон, мы здесь, в Питере, за тысячи километров оттуда, не находили себе места и обрывали все телефоны, пытаясь узнать, где находится Лешка. Не в Нью-Йорке ли, не дай Бог? Пронесло - он в тот момент вместе с Ириной находился в Калифорнии, на противоположном краю страны.
   Смерть воспринимаешь, как нечто бесформенное, далекое и нереальное только до тех пор, пока не сталкиваешься с ней напрямую. А вот когда она подходит к тебе вплотную и смотрит на тебя глазами убитого монаха, или погибшего солдата, или прожившей свой век старушки, вот тогда-то внутри тебя что-то, содрогнувшись, переворачивается и становится... Нет, не страшно... Становится жутко, кошмарно, невыносимо жутко. И ты гонишь это чувство прочь, подсознательно моля Бога: "Господи, только не мои родители, только не мои родные, только не мои друзья..." Молишь так искренне, что и забываешь вовсе добавить в самом конце: "Только не я".
   Такие мысли всегда пугали меня до полусмерти и, задумываясь о старухе с косой, я больше всего всегда боялся за маму. Поэтому всегда, каждый раз, я, совершенно точно зная, что хуже этих мыслей не может быть ничего, честно признавался себе и Всевышнему: "Я очень боюсь таких мыслей. Мне очень страшно".
   И в то же время я верил, чувствовал, надеялся - чем честнее я буду с Богом, тем дольше рядом со мной останутся те, кто мне безумно дорог. Я верил, что таким образом оберегаю и отгораживаю их от встречи, которой не избежать никому.
   Поэтому смерть монахов мы воспринимали как факт и бесконечно радовались тому, что... Эгоистичная позиция любого человека. Но разве у кого-то хватит духу его осуждать?..
   - Эрик, может, поделишься соображениями? - спросил Лешка. - А то у меня такое ощущение, что я медленно схожу с ума.
   - Да, это, пожалуй, самый подходящий способ избежать того, что тут сейчас творится, - заметил я.
   - Но как хорошо, что среди нас есть человек, который сечет фишку в данной ситуации лучше, чем все остальные, - поддакнул Алешка. - Купер, успокой наши нервные системы! Скажи хоть что-нибудь!
   Федерал вздохнул и, прислонившись к столу, снизошел:
   - Ладно, кое-что скажу, хотя это все неправильно и только мои домыслы. Их жизнеспособность определят результаты экспертиз. Кстати, напомните, на чем я остановился?
   Это прозвучало так, словно вчера он пересказывал нам содержание прочитанной недавно книги или увиденного фильма, да что-то заставило прервать занимательное повествование, и вот теперь он не помнит, на каком эпизоде пришлось нажать на тормоза.
   - Ты сказал, что противник слегка запаниковал, - охотно освежил его память Леха.
   - И ты упомянул, что у него вторая группа крови с положительным фактором, - подкинул и я информацию.
   - А-а, это не суть важно, - отмахнулся Эрик. - Запаниковал... Да, запаниковал, потому что то, что мы вчера обнаружили - обыкновенная подстава.
   - Опаньки! - удивился Алешка. - С чего ты взял?
   - Стоп, подожди! - Купер вдруг поднял вверх указательный палец и на мгновение стал реально похож на святошу. Именно так - с маленькой буквы. - Я не утверждаю, я предполагаю. Почувствуйте разницу.
   - Почувствовали, почувствовали, - брат был само нетерпение. - Почему подстава? Ведь все выглядит так, будто этот монах... Как его - Михаил?.. Михаил был тем самым человеком, который наблюдал из кустов за Петром, когда тот собирался порезать лошади ноги. Сигареты ведь те же самые!
   - Ну-ну, интересно, - от слов Эрика повеяло звучным скепсисом. - И дальше что?
   Интонации подействовали на Леху, как холодный душ, и он моментально осекся.
   - Я... чего-то решил, с пылу с жару, что это - самоубийство... - признался он. - М-да, глупо...
   - Скальпель - не самый лучший выбор, - вставил я. - Глотку резать неудобно, если только вены.
   - Слушай, Эрик, - Леха, кажется, загорелся новой идеей, - а что если это была самооборона?
   - Сомнительно, - откликнулся Декабрист, - но теоретически возможно. А все, что возможно теоретически хоть в малейшей степени, мы обязаны рассмотреть. Но, если судить по характеру раны, это все же было убийство.
   Господи, как... легко он это сказал! Однако в его исполнении эта легкость не прозвучала чудовищно непозволительно. Просто человек оперировал привычными для себя терминами и категориями. Я понял, что эта профессиональная легкость приходит с опытом, за который надо заплатить абсолютно нелегкую, тяжелую цену. Именно так - тяжелую, а не большую.
   - Убийцу мы, кажется, видели, но упустили.
   Я невольно нахмурился. Видели убийцу. Кепка, зеленая, болотного цвета ветровка. Человек, который играл с нами в непонятную игру. Или... это мы с ним играли? А, может, только Купер играл - привычную для себя роль "один за всех"?
   - Скальпель - первый минус, - Эрик загнул палец. - Убийца, как мне кажется, хочет перевести стрелки на фельдшера. Скальпель-то его... А еще, что-то мне так в голову пришло, убийца хотел, чтобы милиция подумала либо о самоубийстве, либо о самообороне. Мы не в счет - о нашей самодеятельности он не знает. Остается Леонидов - расследование ведет он. А он, судя по тому, что я вчера видел, как он работал, - опер хороший. Только капризный немного - именно поэтому он в тебя, Стас, и вцепился. А ему так нравится! Вот он под это сейчас все и подгоняет, и про операцию "Ы" он тоже, как Божий день, догадался, только доказать ничего не может.
   - Да, и от этого засадить меня в тюрьму ему хочется еще сильней...
   - Ага, все правильно понимаешь, - одарил он меня похвалой. - Это тупик, и в определенный момент он это поймет.
   - Уж пускай он это подольше понимает, - пробурчал я. - И под ногами не путается.
   - Все, отвлеклись, - Лешка внимательно контролировал наш разговор. - Возвращаемся обратно. Менты не идиоты, поймут, что им фуфло подсовывают.
   Я моментально сделал уже привычную стойку - сейчас Эрик спросит, что такое "фуфло". Вот тут придется попотеть - как объяснить иностранцу, что такое "фуфло"?!
   Однако он и бровью не повел. Наоборот, даже обрадовался:
   - О, это точная формулировка - фуфло. Сразу видно - дилетант работает, словно эпизодов из детективов надергал. Грубо... И вообще - есть в нем что-то... неправильное...
   Опять какая-то неясная, непонятная для меня категория - "неправильный убийца". Я не могу этого понять - как будто убийцы бывают правильными.
   - А что именно в нем неправильно? - осторожно поинтересовался я.
   - Если бы я знал! Что-то... Но что именно - пока не могу понять... Он вроде пытается думать, однако не додумывает, не просчитывает все до конца. Потому и подсовывает сигареты человеку, который не курит. Человеку, которому, я так полагаю, подобные сигареты были вообще не по карману. Хотя я, конечно, не удивлюсь, если на пачке обнаружатся пальчики жертвы. Сигареты - прокол номер два.
   - Монах не курил? - переспросил Лешка недоверчивым тоном.
   - От него не пахло табаком. Это раз. Пока ты шагал лошадь, я его буквально обнюхал. Вон Стас подтвердить может, он видел. Я, по-моему, произвел этим на него огромное, хотя и не самое приятное впечатление.
   - Откуда ты все видишь? - возмутился я.
   - Привычка, - хмыкнул он. - А, во-вторых, ни на усах, ни на бородке не было заметно никаких признаков воздействия табака. Ну знаете - усы желтеют, та же борода... Но главное все же запах - тому, кто не курит, очень просто определить курильщика. И именно по запаху. А прав я или ошибаюсь, покажет вскрытие.
   - Да, но как мы получим его результаты? - спросил я. - Снова проворачивать операцию "Ы"?
   - Нет, обойдемся, тем более, что элементарно можем на этот раз погореть. Результаты мы узнаем через Андрея. В конце концов, оба эпизода случились на его земле, он имеет право полюбопытствовать, как продвигается расследование.
   - Слушай, Эрик... - Леха вдруг лукаво и, как мне показалось, довольно улыбнулся. - Знаешь, что я тебе скажу? Я те скажу, что ты точно русский. Слава Богу, ты за свою американскую жизнь всю свою "русскость" не растерял. И сейчас это очень ярко в тебе проявляется. Э-эх, генетика все же великая штука! Потому у тебя из всей вашей веселой компании под названием "Косатки" и с русским лучше всего дело шло.
   - Рискуя тебя разочаровать, - покосился на него Декабрист, - я все же спрошу...
   И он замолчал, так ничего и не спросив. Однако Леха отлично его понял:
   - Отвечаю. Ты бы в Штатах, без применения своего значка, просто через какого-нибудь шерифа о результатах вскрытия даже не подумал бы спросить. Во-первых, "Шурик, это же не наш метод", хотя к тебе это абсолютно не относится, а, во-вторых, шериф тут же вспомнил бы о правах жертвы, о собственной карьере, об адвокатах-прокурорах, еще какой-нибудь, извиняюсь, хрени, а потом накапал бы в соответствующие инстанции о твоем интересе, и тебя, как минимум, вызвали бы на ковер. Я ведь прав?
   - Ну да, приблизительно так ситуация и развивалась бы...
   - Ну вот, - удовлетворенно мурлыкнул Лешка. - А здесь ты сразу просек - можно обратиться к Андрею. Стандартный, среднестатистический американец из этих, - он сделал важный вид, задрал кверху нос и упер руки в бока, - хозяев планеты, до такого бы не додумался. У них мозги не так работают, а еще чаще вообще не работают. Посади их на нужник, как в Японии и в какие пол-России ходит, так вся их спесь в момент улетучивается.
   - А какие в Японии туалеты? - глуповато попросил я внести ясность - что поделать, не был я в Стране восходящего солнца, хотя с Курил до нее, считай, доплюнуть можно. Это Лешка у нас полмира уже объехать успел.
   - А те самые, на которых орлом сидеть нужно, - исчерпывающе пояснил брат. - Серьезно, серьезно... Есть, конечно, и нормальные, прогрессивно-цивилизованные, но полно и таких - родных, знакомых... Только сидеть приходится физиономией в стенку.
   - Ну что, это совсем по-японски. Как раз помедитировать можно, - догадался я, и Лешка кивнул.
   Я покосился на Купера - как бы не обиделся на "хозяев планеты"... Но он стоял с таким видом, что сразу стало ясно: во-первых, он сам того же мнения, а, во-вторых, ему вообще все это сильно фиолетово. Впрочем, это и не удивительно - он имел право предъявлять претензии. И лично я осуждать его не собирался. А с Лехой я был полностью согласен, хотя бы просто потому, что был уверен - на нашем нужнике ни один стандартный американец орлом сидеть не сможет. Потому что - не орел. И вообще - об этом еще Веллер в одном из своих рассказов говорил. Почитайте "Легенды Невского проспекта".
   - Ну что? Все? - терпеливо, даже без намека на обиду спросил федерал.
   - Что - все? - не сообразил Лешка.
   - Ты завершил эту свою сортирную рапсодию в звездно-полосатых тонах? - иронично поинтересовался Эрик, и мы с Алехой захохотали в один голос.
   Пока мы смеялись с его изящной, бесподобнейшей по своей находчивости "сортирной рапсодии", он взял в руки кий и разогнал по лузам оставшиеся на столе шары.
   Когда же мы успокоились и только криво улыбались, вытирая выступившие на глазах слезы, он невозмутимо продолжил:
   - Что же касается самой раны, то нанесена она была, судя по тому, как торчал скальпель, сверху вниз. Чирк! - и готово.
   - То есть, убийца был ниже ростом, чем жертва? - уточнил я. - И подошел он сзади?
   - По крайней мере, мне так показалось, - нейтрально ответил он. - И все, на этом остановимся, иначе можно зайти так далеко, что результаты экспертиз покажутся враками. А это очень опасно. Вместо пустых домыслов, я предлагаю сыграть еще одну партию.
   Купер кивком указал на бильярд и принялся вытаскивать из луз шары.
  
  
  
  
   ЗА ОКНОМ шумел дождь. Один из первых холодных, ранних, весенних дождей. За городом почему-то унылость и серость непогоды ощущается острее. Проклятая погода... Она словно угадывала настроение и безрадостно, но упорно подыгрывала ему.
   Как хотелось солнца! Как оно было необходимо, именно здесь и именно сейчас, однако природе было наплевать на все их пожелания. Ей было все равно. Поэтому с утра снова шел дождь...
   В коридоре, приглушенные ковровой дорожкой, послышались размеренные шаги, и в гостиную, где его ждал Алексей, вошел врач. С седой окладистой ухоженной бородкой, в круглых очках он напоминал сошедшего с иллюстраций в детских книжках доктора Айболита.
   На самом же деле он был просто самым лучшим русским врачем, какого только удалось найти в Штатах. Сюда, практически на другой конец страны, Алексей привез его из Сиэтла.
   - Сумма вашего гонорара не имеет значения, - сразу же сообщил Алексей медику, и тот понимающе наклонил серебряную голову. - Мне рекомендовали вас, как уникального в своем роде специалиста. Сказали, что вы знаете, как поставить человека на ноги. Я прошу вас о помощи.
   - Если только это в моих силах, я постараюсь вам помочь, - ответил Айболит, и взаимопонимание было достигнуто.
   Он переехал в этот штат, оставив практику в Сиэтле на помощника, поселился в загородном доме своего работодателя и первое время не отходил от пациента. Комната, куда поместили Купера, стала похожа на больничную палату - вместе с лечащим врачем здесь появилось какое-то одному ему понятное медицинское оборудование.
   Но эта палата была с большим окном.
   Алексей тоже поселился в загородном доме и каждый день мотался в Хай-Корд по делам, надеясь вечером услышать от врача хорошие новости. Но слышал одно и то же: "Никаких изменений... Высокая температура... Беспамятство... Бред..."
   Горячка. Помешательство. А что если так все и останется? Что он тогда скажет Глории?..
   Через неделю врач обрадовал его известием: "Наступило некоторое улучшение" и засыпал его медицинскими терминами.
   - Дмитрий Борисыч, скажите только - он в себя пришел? - единственно спросил Дедиков, терпеливо выслушав лекцию по медицине.
   - Миленький, вы слишком быстры. Такие кардинальные улучшения наступят позднее. Организм борется, мы ему помогаем... Надо запастись терпением и ждать.
   Ждать и надеяться... Принцип Монте Кристо. Бездна времени и терпения. Вот и все, что требуется... "Жди, Монте Кристо, жди", - говорил он себе каждый день в течение бесконечных двух недель. Триста тридцать шесть часов покорности. Двадцать тысяч сто шестьдесят минут безропотной, наполненной струнным, нервным, звенящим напряжением, безвестности. Но ничего, ничего... Ждать и надеяться.
   - Алексей, он пришел в сознание.
   И стена выматывающего ожидания разом рухнула в мусорную корзину истории. Все! Кончилось! Безвестность умерла. Теперь снова засветит солнце. Размазался, превратился в прах миллион двести девять тысяч шестьсот секунд небытия. Нет их, истекли, как рано или поздно истекает все то, что имеет определенный временной лимит.
   В комнату он входил робко и осторожно, страшась непонятно чего. От вида Купера, освещенного солнечным светом, в первый миг он действительно пришел в ужас. Жутко похудевший, серый, с двухнедельной щетиной на ввалившихся щеках. Не лицо, а какая-то нелепо издевательская маска. Таким не может быть лицо живого человека. И только глаза - пускай с ненормально расширенными, черными-черными зрачками - немо свидетельствовали о том, что Эрик жив. Правда, взгляд какой-то растерянно-бессмысленный. Но сейчас это простительно...
   - Леха... Я уже умер или все еще живой?.. - голос был низким, грудным и звучал непривычно грубо. - А если я умер, то почему и ты здесь?
   Алексей только отрицательно помотал головой и, собираясь с мыслями, криво, по-идиотски радостно улыбнулся. Впрочем, ему это тоже простительно...
   - Что-то ты... как-то не в фокусе... - Купер попытался приподнять голову. - Или... это у меня... что-то с глазами... Ты чего молчишь?.. Скажи чего-нибудь...
   - Я... не могу, честное слово... - ответил он, и голос предательски дрогнул. - Господи, будь я женщиной, я, ей-Богу, расплакался бы...
   - Зачем?.. Я что, действительно, умер?.. Зачем меня оплакивать?..
   - Нет... Оплакивать тебя еще рано. И это главное.
   Это главное. Главным это было тогда - 15 дней назад, и оставалось главным сейчас, - когда врач, теперь приезжавший через день, вошел в гостиную.
   - Что скажете, Дмитрий Борисыч? - спросил Алексей, жестом предлагая медику присаживаться. - Как он?
   Врач пригладил бородку и опустился на диван напротив Дедикова.
   - Лучше, голубчик, значительно лучше, по сравнению с тем, что было почти две недели назад. Только температура нехорошая - 37 и два.
   - Мы гуляем, Дмитрий Борисыч, - словно оправдываясь, сказал Алексей, глядя поверх его плеча на Купера, сидевшего за стеклянной дверью на веранде.
   - Да, все согласно моим предписаниям. Эрик сказал мне. Вы совершаете достаточно длительные прогулки. Он сильно устает?
   - Когда как. Но он ничего не говорит, потому что упрямый, как не знаю кто. Если я скажу - 10 километров, значит, он пойдет 10 км и ни сантиметром меньше. Но, конечно, мы проходим гораздо меньше... День бывает все нормально, а другой день, я вижу, что он действительно устал...
   - Да, определенная слабость до сих пор имеет место быть. Но гораздо больше меня беспокоит другое... Не физический недуг, а душевный... Апатия, жесточайшая меланхолия, граничащая с депрессией, замкнутость, угнетенность... Боюсь, здесь потребуется помощь уже другого специалиста...
   - Доктор, он перестал улыбаться... - произнес Алексей, не спуская глаз с Эрика. Тот, закутавшись в байку, сидел не шевелясь, и просто смотрел на шедший дождь. Казалось, что он не чувствует ни холода, ни сырости, вообще ничего не чувствует.
   - Совсем?
   - Совсем. Не реагирует ни на шутки, ни на анекдоты... Ни на что. Я понимаю, ему сейчас не до веселья... Но нельзя же так! И я ничего не могу с этим поделать. Он просто сидит и молчит. Почти не разговаривает. Не читает. А я знаю, что он очень любит читать. Вот так, приходит на веранду, садится в кресло и молчит. Если бы я не следил, он бы, наверно, и не ел совсем... Не знаю... Если так и дальше пойдет, я чувствую, что и у меня начнется депрессия...
   Он вздохнул и замолчал. Тикали часы на каминной полке, ведя счет минутам, и стучал в окно дождь.
   - Дмитрий Борисыч, я хотел, чтобы он с женой увиделся, с дочерью... - Алексей встал и, подойдя к окну, скрестил руки на груди. - Но теперь... Не станет ли после этого свидания еще хуже? И не только ему - нам всем?..
   - Честно? Мне сложно ответить на этот вопрос. Тут результат может быть абсолютно непредсказуемым... Как мазок седины появившейся у него над ухом. Нервная система ни у кого не железная... На шок, на пережитое организм отреагировал таким, почти классическим образом.
   Медик подошел к нему и встал рядом.
   - Чтобы эта ситуация, похожая на замкнутый круг, разрешилась... Я говорю о ситуации как таковой, вообще... Чтобы избавиться от депрессии, я бы порекомендовал старинное средство, применявшееся испокон веков.
   - Какое? - Алексей смотрел в окно.
   - Если вы хотите спасти друга, везите его прочь из этой страны! - горячо, неожиданно взволнованно заговорил медик. - Увезите его вообще с этого континента. Покажите ему другую, не американскую, жизнь. Покажите ему Европу, Азию, Индию, Австралию... Можете даже отправить его на Северный полюс, лишь бы подальше отсюда. Знаете, как при истерике самым действенным способом привести человека в чувство является пощечина, так и при апатии, я считаю, может помочь только хорошая встряска. Я согласен с Гиппократом, сказавшим когда-то: "Для крайних заболеваний надо использовать крайние методы лечения".
   - Ну а как же "Optimum medicamentum kvies est"? - невесело усмехнулся Алексей. - Или это наше с вами Ватерлоо?
   - Medicus kurat, natura sanat, - возразил врач. - И не будем пока говорить о поражении.
   - Знаете, Дмитрий Борисыч... - медленно заговорил Алексей, - вот уже третий день подряд мне действительно хочется надавать ему пощечин, или встряхнуть, или просто наорать... Только чтобы вызвать хоть какую-то реакцию... Пускай ударит меня в ответ, пускай накричит, пускай заплачет... Ну хоть что-то! - он покачал головой. - Бывают такие моменты, когда я чувствую: если сейчас не выпью, то закричу. Громко, отчаянно, вплоть до срыва голоса, хрипоты...
   - И сейчас как раз такой момент...
   - Потому что Эрик - мой единственный друг, и мне адски больно видеть его таким... Доктор, ведь он совершенно другой...
   Алексей наклонился вперед и прижался лбом к холодному от дождя стеклу.
   - Дмитрий Борисыч, вы знаете, что такое "отчаяние"? - он закрыл глаза. - Я теперь знаю...
   - Лешенька, - врач приобнял его за плечи, - дайте ему повидаться с женой и дочерью, а потом уезжайте отсюда. Увозите его и уезжайте сами. Вам самому тоже пойдет на пользу, если вы поживете где-нибудь в другом месте.
   - Дмитрий Борисыч, как думаете, Россия не станет для Эрика слишком уж крайним методом лечения? Впрочем... Это бездарная, безумная идея...
   - Нет, не станет, - уверенно ответил врач. - Россия будет даже лучше Северного полюса, - он улыбнулся. - Езжайте домой, мальчик...
   Врач ушел, оставив им двоим тепло человеческого понимания. Тепло помощи не столько медика, сколько просто человека.
   Алексей прислушался к размеренному стуку собственного сердца. Домой... В Россию. Туда, где в Петровке здорово пахнет только что испеченным хлебом, где бабушки сидят на завалинке и судачат обо всем на свете, где белые ночи и разводят мосты, а с берега Невы наблюдают за доверенным им городом сфинксы, которым три тысячи лет... Где, как говорили итальянцы Рязанова, "львов больше, чем жителей". Туда, где нет по-американски обустроенной жизни, зато есть то, что отсутствует, о чем позабыли здесь - душевность... Нет обустроенной жизни, да и черт с ней! Живы будем, не помрем. Прорвемся! Бардака больше, чем порядка? Да вся жизнь - бардак! Нет обустроенности, нет порядка, нет штатовской стабильности, нет таких больших зарплат и пособий... Зато есть просто по-человечески простор и воля. Где есть покосившиеся заборы и поля, тянущиеся до горизонта и уходящие за него. Где есть родное синее небо...
   - Ну что же, - бормотал он, подходя к стеклянным дверям, - жребий брошен, а через Рубикон, если потребуется, я мост построю. Разводной.
   Он вошел на веранду, бросил быстрый взгляд на Купера и опустился в плетеное кресло рядом с ним. Эрик, нахохлившись, как воробей, смотрел сквозь пелену дождя.
   Они сидели молча, слушая шелест прямых ровных спокойных мокрых нитей. Чуть повернув голову, Алексей смотрел на полоску ранней седины и думал о тех солдатах, что вызывали огонь на себя, и спасателях, целую ночь державших за руку живых людей, погребенных под завалами, и говоривших с ними, говоривших, говоривших... Окунавшихся в их горе целиком и полностью. Они тоже - и солдаты, если оставались в живых, и спасатели - седели за несколько часов. Седели полностью, проживая за эти часы целые жизни. Чужие жизни.
   - Как ты? - наконец тихо, по-русски спросил он, не особо рассчитывая на ответ. Сейчас он просто и безлико пожмет плечами... И снова промолчит.
   - Никак... - прозвучал в шепоте дождя хрипловатый голос. Эрик смотрел прямо перед собой. - Просто как-то все тупо... Глухо...
   Алексей посмотрел на него с надеждой. Нарушил молчание. Неужели прорвало?.. Неужели?.. Ну давай же, миленький, давай, говори, говори... Ты же умный, ты же знаешь, что станет легче...
   - Я... просто чувствую, что... старею...
   Алексей в первый момент хотел сразу же возразить: "Какой "старею"? Тебе же еще и 30-ти нет!" Но ничего не сказал, потому что понял - речь идет вовсе не о возрасте.
   - Устал... Меня тошнит от всего этого... И, знаешь, еще что...
   - Что?..
   - Я хочу уехать отсюда.
   Уехать? Он слышал их с врачом разговор или... сам все понял?.. И куда же ты собрался? И на долго ли?..
   - Куда? - замирая, спросил Алексей.
   - В Россию.
   - На долго?
   - Не знаю...
   Теперь Дедиков смотрел на него в упор. Но Купер даже не повернул головы. Сказал, словно поставил точку. Уже все решил сам. Обдумал, взвесил и склонился к тому, что может себе это позволить.
   - В Россию? А почему, скажем, не в Канаду? - только осторожно спросил он.
   - Канада слишком близко от Штатов.
   - А Австралия? Это гораздо дальше...
   - Там слишком жарко.
   - Новая Зеландия?
   - Слишком мало места.
   - Великобритания? И от Штатов подальше, и язык родной, и уровень жизни подходящий...
   - Там в хоккей не играют.
   Если бы этот разговор происходил в другом месте и при других обстоятельствах, он бы не удержался от смеха. Не играют в хоккей! Смелый, сильный аргумент, больше, правда, похожий на шутку. Однако Эрик не шутил.
   - Не смотри так на меня, - он резко повернул голову и перехватил взгляд Алексея. - Это не бред. Я свое отбредил. И совершенно точно знаю - со всеми, кто говорит по-английски, они смогут запросто договориться. А с Россией не смогут. И никогда не могли... Они же до сих пор кусают себе локти из-за того, что в 33 году признали существование такого государства, как Советский Союз! Вечная головная боль...
   - А как же Глория? Родители? Брат? - Алексей не знал, зачем спрашивает об этом.
   - Они поймут. А Глория... если захочет... потом... приедет...
   - Куда? В Россию?
   - Не знаю... - он медленно покачал головой. - Может быть... Ты прав... В этой стране, похоже, для меня больше не осталось места. Единственное, на что я могу здесь рассчитывать - это косые взгляды и место какого-нибудь шерифа в какой-нибудь глуши. Максимум. А что я там буду делать, в глуши?.. Там я просто сдохну от скуки... А к настоящей работе меня и близко не подпустят...
   - Ну а почему у тебя все упирается именно в полицию? У тебя же есть образование, ты фотографируешь, ты потрясающе пишешь! Займись журналистикой.
   - Не хочу... Меня не интересует журналистика, мне там скучно... Мне это не интересно...
   - Можно же еще получить лицензию частного детектива...
   - И ты думаешь, мне ее кто-то даст? Черта с два... Я теперь во всех мыслимых и немыслимых черных списках этого государства... - он криво усмехнулся. - Враг государства... Хороший фильм...
   Он отвернулся и упрямо повторил:
   - Я хочу уехать. Уехать, чтобы просто отдохнуть от этой проклятой страны. Она мне надоела...
   Теперь наступил черед Алексея молчать. Уехать... И именно в самую загадочную страну мира. Странно... Он же только что сам собирался везти Эрика в Россию... Так почему же его так ошарашил неожиданный во всех отношениях выпад Купера?.. Может быть просто потому, что он не был уверен, что Эрик сумеет понять Россию, особенно после того, как его стремительно вырвут из американской цивилизованности и просто зашвырнут в суровую русскую - российскую - действительность со всеми вытекающими отсюда последствиями? Вдруг он уже через пару дней соберет чемоданы и все же рванет в Австралию, несмотря на то, что там жарко и не играют в хоккей?
   Или он все же стиснет зубы и сумеет вытерпеть просто из чувства самосохранения? Сумеет приспособиться? Сумеет понять? Сумеет полюбить?..
   Кто знает? Ведь у Купера все и всегда абсолютно непредсказуемо... Вот и сейчас - сказал все, что хотел сказать, и снова замолчал. Словно захлопнулись створки ракушки. Замер, умолк, почти умер... "Но ты же живой! - захотелось закричать Алексею. - Я же знаю, что ты живой!"
   Он попытался растормошить его, снова втянуть в разговор, заставить произнести еще хоть слово, но Эрик молчал - безразлично и отстраненно. Господи, это уже начинает напоминать тихое помешательство! Боже, Боже, дай же сил вынести все это! Дай сил на двоих...
   - Ну что ты опять молчишь? - не вытерпел Алексей. - Неужели в молчании заключается спасение? Неужели в нем ты видишь выход? - голос уже дрожал от злости - на него, на себя, на всех. - Скажи мне, может, я что-то делаю не так? Объясни мне свою позицию, подскажи, в чем заключается моя ошибка.
   Но он ничего не сказал. Словно не услышал. Однако он слышал, потому что в ответ только неопределенно пожал плечами. Вот и вся реакция. Понимайте ее, как хотите.
   - Эрик, поговори со мной, - пытаясь сдержать эмоции, как можно мягче, просительно произнес Алексей. - Расскажи, что на душе. Слышишь? Только, ради Бога, не молчи! Ты же знаешь, что после того, как выговоришься, станет легче. Так почему же ты молчишь?
   На Купера ничего не подействовало. Слова словно налетали на глухую прозрачную невидимую стену отчуждения и с глухим матовым щелчком отскакивали от ее идеально гладкой поверхности. Он будто отгородился ото всех этой стеной... Да неужели мне надо просить тебя, чтобы ты заговорил?!
   Алексей уже ненавидел это молчание. Больше его терпеть он уже тоже не мог. Он махом, неконтролируемо, вскочил на ноги и налетел на Эрика. Схватил за плечи и, залепив ему тяжелую, звонко хлопнувшую, пощечину, стал трясти изо всех сил.
   - Говори же! Говори, черт тебя побери! - по-русски орал он, чувствуя, что его с головой накрыла волна жгучей отчаянной злости. - Да говори же, чтоб тебе провалиться! Я устал от всего этого! Сколько можно просто тупо молчать?! Говори, иначе я придушу тебя собственными руками!
   И тут Купера прорвало. Он быстро, резко сбросил его руки с плеч и, сильно толкнув его в грудь ладонями, тоже вскочил на ноги.
   - Что мне говорить?! - в ответ заорал он по-английски. - Что?! Что мне хочется повеситься от всего этого?! Просто пойти и повеситься?! Ты это хочешь слышать?!
   - Да, хочу! Хочу, если ты такой идиот и сам этого не понимаешь!
   - Какого черта! Зачем еще и тебе! На кой еще и тебе мой депрессняк!
   - А что мне, послать тебя, что ли?! Сказать "Да пошел ты"?! И ты, и все твои проблемы, и твой депрессняк вместе с тобой?! Если таково твое желание, то изволь, ради Бога, - да пошел ты!
   Эрик угрожающе быстро метнулся в сторону друга, преследуя только одну цель - вмазать ему по зубам. Алексей моментально шагнул в сторону, уклонился, легко перехватил его руку и, рывком притянув его к себе, крепко обнял. Он был готов к тому, что Купер начнет вырываться хотя бы просто для того, чтобы довести начатое до конца, но он в миг успокоился, притих, замер без единой попытки освободиться.
   - Ох, и глуп же ты, дружище, - негромко произнес Алексей, прислушиваясь к ненормальному стуку собственного сердца. Абсолютный диссонанс - этот срывающийся стук и совершенно спокойный голос... - А я, кажется, еще глупее...
   - Лешка, я хочу увидеть Петербург... - так же негромко, отчетливо, по-русски признался Эрик. Его голос тоже звучал спокойно. - Говорят, красивый город.
   - Прекраснейший из всех, что я видел, а видел я немало...
   - Говорят, хороший город.
   - Самый лучший.
   - Покажешь мне его?
   Если бы он попросил показать ему какой-нибудь другой город, наверно, Алексей отправил бы его все же на Северный полюс. Но Петербург, который он сам вспоминал буквально пару минут назад и о котором не забывал никогда... Господи, бывает же такое...
   - И с превеликим удовольствием, - искренне ответил он и, разжав руки, позволил себе улыбнуться.
  
  
  
   А НА СЛЕДУЮЩИЙ день снова шел дождь. Наш болотный климат словно соревновался с Купером в непредсказуемости. Право слово, я не знал, кто выйдет победителем из этого странного неосязаемого спора, который я, пожалуй, выдумал сам. А выдумал почему? Потому что делать мне было абсолютно нечего. Я сидел, смотрел в окно, поглаживал Бима и прикидывал, чем бы мне это заняться... Потом дотянулся до гитары очень кстати оказавшейся рядом и тронул струны. В такую погоду на ум приходил только один мотив: "Непогода нынче в моде, непогода, непогода... Полгода плохая погода, полгода совсем никуда..."
   Леха с самого утра уже удрал в Питер - дела у него, понимаешь... Приехал кто-то из его архаровцев на шикарной такой "тойоте", Лешка загрузился в ее кожаный салон, и красная машинка укатила в город.
   Мама, покормив нас завтраком, засела за комп с очередным своим переводом.
   Какое-то время мы с Эриком гоняли шары в бильярдной, а потом он позвонил Андрею (быстро освоился!), договорился с ним о встрече и посмотрел на меня:
   - Ты сегодня куда-нибудь собирался?
   - В смысле?
   - В смысле на машине?
   - Да нет, вроде... Тем более, что мама просила дров для камина поколоть... А ты что, хочешь у меня "ласточку" изъять?
   - Только чтоб до Андрея доехать, а то по такой погоде, - он мотнул головой на шумевший за окном дождь, - очень не хочется идти в Петровку пешком.
   - Я об этом догадался, - усмехнулся я. - Ключи там, в прихожей, на столике валялись... Бери на здоровье. Только дальше Петровки никуда не уезжай - на ментов нарвешься, машина чужая, а доверенности не ма. А так, бери.
   Ну он и взял. Его долго упрашивать не приходилось. Он собрал заключения экспертиз, привезенных нам накануне, натянул куртку, надел кепку и вышел из дома. Я только через окно видел, как он быстро нырнул в машину. Фыркнул двигатель, и моя "нива" выкатилась со двора. Что характерно, на этот раз заглохнуть она и не подумала... Я вздохнул и отправился в сарай колоть дрова.
   Дорога была размыта целиком и полностью, и проезжую часть напоминала весьма и весьма отдаленно. Машину мотало из стороны в сторону, подбрасывая на ухабах, завывал двигатель, колеса то справа, то слева проваливались в ямы с водой...
   - Дороги... - процедил сквозь зубы Купер, крутя руль то в одну, то в другую сторону. - Как там было? Две беды - дураки и дороги? Если дураки здесь подстать дорогам, то понятно, почему в этой стране до сих пор не могут навести порядок...
   Тащиться приходилось максимум на второй передаче, и эта скорость бегущей черепахи почему-то очень сильно раздражала. А болтавшегося под зеркалом заднего вида и бившегося об стекло небольшого десантника с парашютом было откровенно жалко. Хорошо хоть резиновый...
   - Это правильно кто-то заметил, - он мотнул руль влево, уворачиваясь от возникшей на пути огромной лужи, наполненной мутной белесой водой, - русские называют дорогой то место, где собираются проехать... Здесь, наверно, проехать можно только на танке и на машине российского производства...
   Чертыхаясь на всех известных ему языках и изведя к концу пути весь запас острот и подковырок, он, наконец, добрался до Петровки. Участковый ждал его, сидя на лавочке на крыльце здания местной администрации. Небольшой домик из красного кирпича он показал Куперу еще в самый первый раз и сообщил, что тут ему выделили закуток, где стоит стол и стул - его рабочее место.
   - И что, и все? - не поверил Эрик. - А как же собственный офис или хотя бы кабинет?
   - Ну... кабинет мне обещали к концу лета, а офис мне и самому на фиг не нужен...
   - Ну а камеры? Куда же преступников сажать?!
   - Куда, куда... Звонишь в райцентр, они присылают машину, увозят преступника к себе и там сажают. Да и какие тут преступники! Драка по пьяни да жену кто поколотит, так, несильно... Вот и все преступления.
   Притормозив напротив крыльца, Купер помахал участковому рукой - давай, мол, забирайся в машину. Андрей плюхнулся на переднее сиденье и удивленно заметил:
   - Это ж тачка Стаса!
   - "Тачка" означает "машина"?
   - Ага... Я подумал, что это он и приехал... Ну да ладно. Значит дело такое... Информация следующая. Эксперты утверждают, что скальпель один и тот же. То есть порезы на ладони, - Андрей расстегнул форменную куртку, - и рана на горле нанесены одним и тем же лезвием.
   - Ага, это хорошо.
   - Да ничего хорошего... - возразил участковый. - Орудия преступления все равно у нас нет! Ни в развалинах, ни в лесу не было обнаружено никакого скальпеля!
   - Было, - возразил Эрик. - Только я нашел его первым, - и он вытянул из кармана скальпель в пластиковом пакете.
   Участковый коротко, на выдохе стянул с головы фуражку и растерянно провел ладонью по волосам.
   - Вот те на... - наконец, собрался он с мыслями. - Ну, Остап Бендер... Оказывается, американские полицейские тоже грешат такими штучками... А я-то думал, что это исключительно наша прерогатива.
   - Ну... За всех американских полицейских отвечать не могу, но что касается меня, то... иногда случается...
   - Но если Леонидов узнает об этом, он не только меня, он и тебя живьем сожрет и не подавится!
   - Ну это мы еще посмотрим. Это первое. Я невкусный. Это второе. И третье. Пока он еще ничего не знает, надо поговорить с Гришей и спросить, кто приходил к нему в тот день, когда у него пропал скальпель. А, кстати, не мог он сам своим же скальпелем воспользоваться?..
   - Да ты что! - ошалело округлил глаза участковый.
   - Андрей, но это же сразу приходит в голову. Это обязательно должно придти в голову.
   - Да, ты прав, но... Ну нет... Я не знаю...
   - Ты просто спроси его об алиби, ладно?
   Фельдшер оказался на своем рабочем месте. Посетителей в такой унылый дождливый день не было ни одного, поэтому он развлекался тем, что ставил какие-то химические опыты. В комнате, выполнявшей роль кабинета и смотровой одновременно, воняло какой-то дрянью, но Григорий во имя науки стойко терпел все неудобства. Единственным свидетелем свершавшихся научных открытий из области прорыва всего человечества был Гиппократ, однако свидетель он был никудышный - котенок отнесся ко всему наплевательски и, свернувшись клубочком, тихо спал в корзинке.
   Нежданные посетители в количестве двух персон заявились в тот самый досадный момент, когда в колбе, поджаривавшейся на медленном огне спиртовки, что-то громко булькнуло. Стеклянный сосуд, лопнув, разлетелся на части, и комната наполнилась едким дымом.
   Рыжий фельдшер охнул и бросился вытирать со стола стремительно расползавшуюся прозрачную жидкость. Жидкость, как того и следовало ожидать, оказалась горячей, и любитель опытов, взвыв, принялся махать обоженной рукой, одновременно пытаясь на нее подуть.
   Андрей одним махом оказался возле окна и распахнул его настежь, а Эрик, схватив медика за воротник белого халата, потащил его к раковине. Открыл холодную воду и сунул обоженную руку под тугую струю. Все произошло так стремительно, что Григорий даже и не сообразил хорошенько, что же конкретно имело место быть.
   Когда он вновь обрел способность понимать и думать, то оказалось, то он сидит на стуле максимально далеко от своих химических мензурок, и какой-то незнакомый ему тип в кепке внимательно осматривает его руку, а участковый стоит рядом и покачивает головой:
   - Пожарной инспекции на тебя не хватает, Ломоносов.
   Потом он наклонился к типу в кепке и спросил:
   - Ну? Что скажешь? Сильно ошпарился?
   - Да нет... - тип говорил с американским акцентом. - Повезло... Максимум первая степень... - он поднял голову и посмотрел на фельдшера. - Что за химикаты?
   - Да нет, это не химический, а термический ожог... - поморщился рыжий. - Ерунда... А вы что - медик?
   - Иногда, - кивнул Купер. - И медик, и священник, и психолог... Спирт есть?
   Фельдшер тут же, привыкнув к деревенскому контингенту, хотел воинственно поинтересоваться: "По какому поводу пить собрались?" Однако, сообразив, что спирт нужен для обработки ожога, не пострадавшей левой рукой махнул на шкафчик:
   - Там, на полке. Стерильные бинты ниже, в ящике.
   Через пару минут повязка была наложена, а рука перевязана. Рыжий чуть пошевелил пальцами, торчавшими из-под повязки, и уважительно заметил:
   - Ну вы мастер на все руки...
   - Специалист широкого профиля, - поддакнул участковый и снова покачал головой. - Эх, Гриша, Гриша... У тебя хоть огнетушитель-то есть?
   - Не знаю, в сарае надо посмотреть...
   - В сарае... Вот видишь, - Андрей повернулся к Куперу, тихо и незаметно усевшемуся на подоконник, - я же говорил - разгильдяй...
   Он подтащил к себе стул, поставил его напротив фельдшера и, сев, закинул ногу на ногу. Посмотрел оценивающе и сдвинул фуражку на затылок:
   - Ну-с, Григорий, соображать-то мы в состоянии?
   - Как ты - не знаю, а я очень даже в состоянии, - криво улыбнулся рыжий, обыгрывая местоимение "мы". - Подумаешь, ошпарился... До свадьбы заживет.
   - А ты никак жениться собрался?
   - Может, и собрался! - щеки рыжего залил яркий румянец, и Эрик понял, что жениться он действительно собрался. - Только какое это имеет отношение к нынешнему твоему приходу?
   - Абсолютно никакого, - заверил его участковый, чуть приподняв руки и показывая ему ладони. - Пару вопросов хочу задать.
   - Задавай, - фельдшер погладил котенка. - Все нормально, я в форме.
   - Это я в форме! - Андрей весело ткнул в себя большим пальцем и раскрыл папку. - А у тебя тут форменное безобразие! Огнетушитель в сарае, когда он должен быть под рукой!
   Он выудил из папки пакет со скальпелем и, вытянув руку, покачал его перед глазами рыжего:
   - Твой инструмент?
   - Ба! - обрадовано ахнул фельдшер. - Нашел таки! А говорил, что не можешь! А-а, нехороший человек! - он погрозил ему пальцем левой руки.
   - Ну... Я внял твоему совету и попросил помощи у ФБР. Бюро помогло.
   - Шутим, да? - недоверчиво прищурился рыжий и протянул руку, чтобы взять скальпель. Однако участковый ему пакета так и не отдал. Он по-прежнему держал его, зажав верх пакета в кулак, и пристально смотрел на пострадавшего.
   - Так, значит, ты подтверждаешь, что это твой инструмент?
   - Подтверждаю, конечно... Съемное лезвие, рукоятка с дюймовыми и сантиметровыми делениями... - Гриша был немало удивлен, но, видя недоверение, скороговоркой отбарабанил: - С той стороны, где сантиметры, есть надпись латинскими буквами: "Paragon". А там, где дюймы - "Made in England". Сделано в Англии, значит... Вон, товарищ подтвердить может, что перевод верный, - фельдшер посмотрел на Купера. - Он, кажется, по английски говорит более, чем свободно... А че случилось-то?
   - А ты слышал, какие дела у нас тут творятся?
   - А то! Кто ж об этом не слышал... Это же деревня.
   - А Леонидов, опер из райцентра, к тебе приходил?
   - Приходил... И, кстати, давно уже... Еще тогда, когда жмуря в развалинах нашли...
   - И спрашивал о пропавшем скальпеле?
   - Естественно! - он скорчил гримасу. - Милицию из райцентра, как оказалось, пропавшие инструменты интересуют гораздо больше, чем нашего участкового!
   - А знаешь, почему твой скальпель столько шумихи наделал? - спросил Андрей, и в его голосе не было никакого намека на шутливость.
   - Да, говорят, вроде, порезы какие-то у монаха были... То ли на руках, то ли на ногах... Кто-то говорил, что у монаха вообще голова была отрезана. Но я не поверил! Тем более, что Леонидов потом сказал, что порезы на руках. И вообще он, кажется, меня подозревает... Но на момент смерти монаха у меня есть алиби - мы с Пашкой в шашки играли весь вечер.
   - Кто выиграл?
   - По общему счету получилась ничья.
   - Ладно... А ты в курсе, что теперь твоим скальпелем станут еще больше интересоваться, - участковый чуть качнул пакетом. - И знаешь, почему? Им человека убили.
   - К-а-ак?!.. - фельдшер втянул голову в плечи и прикрыл рот перевязанной рукой. - Не может быть...
   - "Не может быть" это фильм такой старый был, - сурово заметил участковый. - А здесь сейчас не кино снимают... Убитому действительно чуть голову не отрезали. Что у тебя Леонидов спрашивал? Чем ты занимался и где находился на момент убийства?
   - Да... Я в П-питер ездил, к д-другу... У него день рождения был... Он подтвердить может... И подтвердил, когда ему Леонидов вот прямо отсюда звонил... Я ему зажигалку подарил и диск "Битлов"...
   - Кому? Леонидову? - решил вдруг пошутить участковый.
   - Да... Нет! Другу...
   - А что еще Леонидов спрашивал? Кто к тебе приходил в тот день, когда скальпель пропал, да?
   - Д-да... - судорожно кивнул Гриша и полез в ящик письменного стола. - В-вот, у меня же журнал имеется... - задрожавшими пальцами он принялся листать страницы, отыскивая нужную дату. - В-вот... Это как раз понедельник был...
   - Ну-ка, дай поглядеть, - Андрей уперся руками в стол и повернул к себе журнал. - Негусто пациентов-то было... Но внук бабки Кати, как того и следовало ожидать, самый первый в очереди...
   - Да там ничего серьезного! Обыкновенный ушиб, но бабка его чуть что сразу ко мне тащит.
   - На то она и бабка, чтоб за внука волноваться... Что тут еще? Егоров...
   - Чуть палец топором не отхватил, - немного придя в себя, стал вспоминать фельдшер. - Перебинтовал и в больницу отправил, на "скорой".
   - Смирнова...
   - В лес ходила, клещ укусил... Клеща вытащил и отослал в лабораторию, потом ответ прислали - не энцефалитный.
   - Ну и слава Богу... Так, а это что за фамилия такая незнакомая - Погудин Олег Евгеньевич? Кто такой?
   - Да из Питера один господин... У нас на лошадях катался, упал, оцарапался, ну его сюда из конюшни и отправили... Если бы еще что серьезное случилось, а то... Пара ссадин. Натура тонкой душевной организации. То ли художник, то ли певец... Правда, я о его существовании узнал только тогда, когда он ко мне на прием явился... А говорят, известный...
   - Кто говорит?
   - Л-люди... - снова запнувшись, ответил фельдшер, и поспешно отвернулся к проснувшемуся Гиппократу.
   Купер, молча сидевший на подоконнике и наблюдавший за диалогом, чуть приподнял бровь. Люди... Как же... Тут похоже на одного человека - с конкретным адресом и номером телефона. И с конкретным именем. Причем, ясное дело, женским.
   - Понятно... - участковый принялся переписывать все имена в свой блокнот. - А больше к тебе в тот день никто не приходил? Ну, скажем, так, вне очереди... Или без жалоб на здоровье вовсе? Просто поболтать?
   - Нет, больше никого не было, - уверенно и твердо заявил Гриша.
   - Ну ладно... - Андрей дописал последнее слово и щелкнул кнопкой авторучки. - Если вдруг Леонидов еще раз заявится, то ты, уж будь другом, дай знать. Договорились?
   - Договорились... А ты что, собственное расследование проводишь?
   - Проводишь, проводишь... Только вот еще что... - он смерил фельдшера взглядом. - Ты Леонидову о моем интересе ничего не рассказывай, а то его жаба душить начнет. Увидит во мне конкурента, который хочет всю славу от раскрытия убийства себе захапать, и начнет палки в колеса вставлять... Сечешь?
   - Секу, - с пониманием улыбнулся рыжий. - А мне, кстати, этот Леонидов и не понравился вовсе... Деловой, больно.
   - А если что еще вспомнишь, то сообщи, ладно? Ну тады все, бывай, Григорий.
   Эрик слез с подоконника и двинулся следом за участковым к выходу, но его остановил голос фельдшера:
   - Эй, коллега! - Гриша чуть приподнял перебинтованную руку. - Спасибо за помощь.
   - Ну что? Куда теперь? - Андрей остановился на крыльце и закурил сигарету. - Да-а... Со скальпелем капитальный прокол получился... Сразу надо было расспросить, кто был у него в тот день... Моя вина, признаю целиком и полностью.
   - Да что уж теперь... - отмахнулся Купер. - Я тоже этот момент отпустил.
   - Упустил, - автоматически исправил участковый, выпуская дым через ноздри. - Но ты знаешь, поглядел я на список этих его пациентов... Вряд ли кто-то из них мог спереть скальпель да еще к тому же с целью использовать его в темных делишках. Ну единственно только этот Погудин... Но на кой это ему? Тем более, что он не местный...
   - Кто-то мог взять скальпель, чтобы... м-м... дать его кому-то другому.
   - А этот третий уже передал скальпель Петру?
   - Либо скальпель сразу передали Петру... Хотя нет, он же был этим... бла-жен-ным.
   - Слушай, ну не мог никто из этих людей взять инструмент! Голову даю на отсечение! Ну не внук же бабки Кати взял его, на самом деле!..
   - А, кстати, сколько ему лет? - Эрик заметил, как под "ниву", спасаясь от дождя, шмыгнула какая-то кошка. Не задавить бы...
   - Лет девять или десять, на каникулы приехал.
   - Ладно, Андрей, мне эти имена из списка все равно ничего не скажут, я этих людей не знаю...
   - Кажется, я догадываюсь, что ты сейчас скажешь, - участковый затянулся. - Ты скажешь "Выясни, имеет ли кто-нибудь из них отношение к медицине, и не были ли они знакомы с братом Петром". А, я угадал?
   - Приятно иметь дело с умным человеком, - легко пожал Купер плечами. - И именно, знаком ли, потому в грязи, что я достал из-под ногтей, эксперты не нашли ни крови, ни... Как это? Маленьких-маленьких частей кожи...
   - Микрочастиц, - подсказал участковый.
   - Да, микрочастиц. Кровь и микрочастицы кожи - только монаха.
   - А волосы?
   - Волосы с головы мужчины. Не крашенные, сухие, ломкие.
   - Та-а-ак... Получается, что сопротивление монах все же оказал... А напали на него, между прочим, сзади. Это мне Леонидов по большому секрету сообщил, - Чернов стряхнул с сигареты пепел. - Еще что-нибудь?
   - Да, еще... У меня есть пальчики... Так по-русски говорят - "пальчики"?
   - Подразумевая отпечатки пальцев? - уточнил Андрей и кивнул. - Говорят. Так чьи у тебя пальчики?
   - Предположительно, убийцы... Один, не в фокусе, остался на пачке сигарет...
   - На пачке сигарет... - покачал головой участковый. - Ты, похоже, Леонидову только труп-то и оставил, а? И то, наверно, единственно потому, что тебе его хранить негде, - он усмехнулся. - А теперь, я так понимаю, тебе эти пальчики пробить надо.
   - Сможешь?
   - А куда ж я денусь? Скажу в райцентре, что у кого-нибудь корову сперли, а это единственный след.
   - А что там с "Барклаем"?
   - Пока ничего. Любитель ментола запросто мог сменить марку сигарет. Но я еще поищу. А искать, кстати, следует среди тех, кто чуть ниже ростом Михаила. Эксперты утверждают, что направление удара сверху вниз. И он, как ты и предполагал, действительно не курил, - участковый уважительно глянул на Эрика. - У него вообще была аллергия на табак.
   Больше дел в Петровке уже не оставалось никаких. Теперь надо было снова подумать. Купер довез участкового обратно до здания администрации и, попрощавшись, покатил в Простоквашино. Бедняга парашютист снова стукался об лобовое стекло всеми частями резинового тела.
   Думать... Что тут думать? Тут единственная мысль, что лезет в голову: "Черт, как, оказывается, сложно работать, когда у тебя нет доступа к базе данных и официального разрешения на расследование!" Да ладно, это все неубедительное нытье.
   Думать, думать... Что же тут придумать?
   Никакой дружбы между братом Петром и братом Михаилом не имелось.
   У брата Петра, в силу его не совсем нормальности, среди местного населения друзей тоже не водилось.
   Но брат Михаил, конечно, куда более уникальная личность... Почти с криминальным прошлым и потенциальным сроком заключения в колонии для несовершеннолетних. Покушение на убийство в составе группы. В тюрьму мальчик не захотел, поэтому по быстрому смылся в монастырь и постригся вне очереди в монахи. Вне очереди, потому что настоятель каким-то там родственником ему приходится... Сильно испугался, если на такие кардинальные меры решился... Сильно... И от такого парня ожидать можно, чего угодно.
   И кто же приходил в тот понедельник к фельдшеру? Чье имя он не захотел назвать? И мог ли стоять за убийством, несмотря на свое алиби, именно этот рыжий? Теоретически мог, но практически - не получается. Да и испугался он, когда про мокруху услышал, по-настоящему... Но сбрасывать его со счетов не стоит, еще неизвестно чей там отпечаток на пачке.
   Впереди, по правой обочине кто-то шел, спасаясь от дождя под большим зонтом с бабочками. Этот "кто-то" был обут в высокие черные сапоги для верховой езды.
   Через мгновение зонт повернулся, и Купер увидел девушку, с которой Стас тогда познакомил их в конюшне. Как ее звали?.. Ее имя был похоже на "Джулия"... А-а, Юлия! "Юля" сокращенно... Забавный русский язык, изобретательный на всякие сокращения и уменьшительно-ласкательные формы. Юля...
   Он притормозил рядом с ней, и она, тут же открыв дверь, улыбаясь, заглянула в машину.
   - Ой! - улыбка моментально уступила место растерянности. - А я думала это Стас едет...
   - Я, конечно, не Стас, - отозвался Эрик, - но до конюшни вас довезти все же тоже могу. Если вы, конечно, рискнете ехать с человеком, у которого только американские права и нет российской доверенности на машину. Рискнете?.. Ну тогда - садитесь.
   - А откуда вы знаете, что я в конюшню? - захлопнув дверцу, она снова улыбнулась, и удивленно посмотрела на него. - Вы говорите с американским акцентом... В тот раз мне показалось, что я ослышалась...
   - Нет, не ослышались.
   - Похоже на то... - кивнула она. - Так откуда вы знаете, что я в конюшню, ведь я могу идти куда угодно? А-а, нет, подождите! - воскликнула девушка. - Я ведь в сапогах для верховой езды.
   - Видите, все очень просто, - подтвердил он, сбрасывая скорость перед размытым перекрестком. - Куда теперь? Направо, налево?
   - Направо... - повернула она голову в указанном направлении. - Ну и погодка... Не то что, наверно, в вашем родном штате.
   - В родном, да. Я из Техаса. А вот в том штате, где мне долгое время пришлось жить и работать, такой погодой никого не удивишь. Ну а что же вы да по такой погоде в конюшню пешком идете?
   - А как же иначе? - удивилась она, посмотрев на него широко распахнутыми глазами. - Если у меня нет машины, то только так и остается.
   - А вообще не идти? Это же не работа...
   - Почти что работа, - серьезно возразила она. - А, кроме того, у меня что-то Королек опять расхромался. Снова на заднюю левую жалуется...
   - Врача вызывали?
   - Конечно, вызывали. У нас тут, слава Богу, неплохие хозяева, и ветеринар в деревне живет, рядом... Врач сказал, что это старая рана дает о себе знать...
   - Старая?.. - он отнесся к разговору о лошадиных болячках с неожиданно напряженным интересом. - Что вы имеете ввиду?
   - Нет, она не то, чтобы совсем старая... Он как-то неделю, может, полторы назад удрал ночью из левады. Где бегал - неизвестно, прибежал под утро, задняя левая - в крови. Ветеринар посмотрел, сказал, что поранился чем-то острым... Железякой, наверно, какой-нибудь...
   Она вдруг смутилась от его взгляда, однако через мгновение смело посмотрела ему в лицо и внезапно задумчиво, медленно произнесла:
   - А вы ведь редко улыбаетесь... Я бы сказала, почти совсем не улыбаетесь...
   - Я?.. - Купер снова перевел глаза на дорогу и мотнул головой. - Ну... просто... не до улыбок мне в последнее время...
   - Извините, я не хотела... Как-то само вырвалось...
   - Ничего страшного... Что было, то было.
   - А что было, то и прошло, - подхватила она, мягко улыбнувшись. - Я... просто хотела сказать... Что время от времени у всех нас случается черная полоса... Неприятности на работе, предательства тех, кого ты считал своим другом...
   - Вам... - он запнулся, подыскивая слова, - вы знаете, что такое предательство друга?
   - К сожалению, - тихо ответила она. - Это больно, правда? Вы ведь тоже, знаете, как это бывает?
   - Да, Юля, это действительно больно... И болит очень долго, - Эрик объехал лужу, потом снова посмотрел на притихшую попутчицу. - Этот друг сделал вам больнее, чем вы ожидали?
   - Я вообще этого не ожидала... А вы разве ожидали?
   - Нет... Конечно, нет...
   - А знаете, почему так больно, когда предают? Потому что обманывают веру в человека, с которым ты еще совсем недавно дружил... Которого ты любил... А он потом... вместо того, чтобы хоть как-то загладить свою вину, делает тебе еще больнее... - она смотрела прямо перед собой, и казалось, что ее слова обращены вовсе не к собеседнику, а к самой себе. - Становится противно и гадко на душе, когда ты понимаешь, что дарил свое тепло человеку, который этого вовсе не достоин... Обидно...
   Юля замолчала, чувствуя, что о таких вещах, как предательство, следует не столько говорить, сколько просто молчать. Как молчат о том, что понятно всем. Как молчат тогда, когда слова бессмысленны и никому не нужны. Особенно тому, кто сам пережил подобное. Ведь и так все понятно...
   - Подождите... - наконец, он решился прервать молчание. Причем прервать так, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, хотя в связи с темой предательства у него появились к ней еще кое-какие вопросы. - А я ведь вас знаю.
   - Естественно, знаете, - она рассеянно намотала на указательный палец кончик толстой косы. - Нас же Стас познакомил.
   - Не-ет, - протянул он, - я познакомился с вами еще раньше.
   И, перехватив ее недоумевающий взгляд, максимально быстро, насколько это вообще было возможно при его владении языком, пояснил:
   - Так получилось. Вы очень любите лошадей и отлично рисуете.
   - Откуда вы знаете? - она почти была готова испугаться.
   - Ваш дедушка, Федор Михалыч, рассказал мне о вас. И о вашем брате, что карате занимается.
   - Дедушка?! - воскликнула она и покачала головой. - Ну конечно! Тогда и я вас знаю! Он же рассказывал, что подвозил на своей телеге какого-то иностранца. Правда, он сказал, что иностранца зовут Эдиком.
   - Такой вариант ему понравился больше, - Эрик пожал плечами. - Ну а я не возражал.
   - Уж извините деда, глуховат он... Это у него с войны...
   - Война... Война - страшное явление... Как и любое убийство...
   - Тут я с вами согласна. Разве не страшно, что у нас тут убили двух монахов? Это же... ужасно... Я слышала, что в одном из этих убийств Стаса обвиняют. Это правда?
   - Правда, - кивнул он. - Но, я надеюсь, будет наказан все же настоящий убийца. Кстати, а у вас есть какой-нибудь подозреваемый?
   - То есть? - непонимающе посмотрела она на него. - А-а, вы хотите сказать, что раз произошло такое несчастье, то каждый теперь воображает себя Шерлоком Холмсом и догадывается, кто именно убил?
   - Да, что-то наподобие этого.
   - Нет, я не Шерлок Холмс... У меня нет таких способностей... Но я совершенно точно знаю, что Стас никого не убивал.
   Купер быстро глянул на нее, словно не решаясь задать вопрос. А вдруг промахнусь? Вдруг это не она? Обидится еще... Черт! А как еще узнаешь?..
   - А что обо всем этом думает... - он сделал паузу, - Гриша?
   - Гриша? - на ее щеках вспыхнули яркие пятна румянца. - А при чем здесь он?
   - Да мне просто показалось... что он относится к вам по особенному... Как к очень хорошему другу, близкому, дорогому человеку... Самому дорогому, - пояснил он, удивляясь самому себе - как ловко у него получается поддерживать на иностранном языке такую заумную беседу.
   Она ничего не ответила и, отвернувшись, посмотрела в окно. Смотрела не отрываясь несколько минут. На какое мгновение, ему почудилось, что она тихонько плачет, и он сразу же, искренне раскаиваясь в заданном вопросе, попросил прощения:
   - Юля... я не хотел... Я приношу свои извинения... Это не мое дело и у меня нет никакого права...
   Она вдруг повернула к нему весело смеющееся лицо и прижала к щекам ладони.
   - А вы славный, - вдруг сообщила она свое мнение. - Вы думаете, что обидели меня? Глупости! Не расстраивайтесь, я ничуть не обиделась. А Гришке я все время говорила, что рано или поздно найдется человек, который увидит его насквозь. А он все конспирируется...
   - Поэтому он, наверно, так и не сказал, что Погудина к нему на прием привели именно вы, - предположил Эрик, чувствуя, что у него словно гора с плеч упала.
   - Что поделать? Верховая езда невозможна без падений. Знаете, как мы, конники, говорим? Кто не падал с лошади, тот не конник.
   - А Гриша падал?
   - Падал, конечно! Мы ж в конюшне и познакомились.
   - А тот человек, что вас предал?
   Она повернулась к нему вполоборота, и он почувствовал, что она его буквально изучает. Изучает, чтобы понять: почему он так безапелляционно лезет ей в душу - человеку, которого видит второй раз в жизни? И пока Купер лихорадочно придумывал, что бы такого сказать в свое оправдание, она твердо произнесла:
   - Дедушка сказал, что вы писатель и фотограф.
   - Есть такой грех, - охотно подтвердил он, моментально уловив, где находится путь к спасению. - Или вы полагаете, что я соврал вашему дедушке?
   - Вы задаете странные вопросы... - она не ответила ему, аккуратно придерживаясь выбранной линии поведения.
   - Разве? - приподнял он бровь.
   - Некоторые из них напоминают вопросы из милицейского протокола...
   - А дедушка не сказал вам, что я пишу детективы? - спросил он, пытаясь улыбнуться. - Именно поэтому меня и интересуют мотивы... м-м... человеческих... м-м... отношений... Человеческого поведения...
   - Нет, про детективы он мне ничего не рассказывал. Однако если так, то вам простительны ваши вопросы, - она смягчилась, и ее недоверчивая настороженность мигом испарилась. - И... в таком случае, я отвечу на ваш вопрос... Тот человек, что меня предал, не падал с лошади, потому что не учился ездить верхом. Он собственник и порядочный эгоист, он возомнил, что если я ему нравлюсь, а я, в свою очередь, отвечаю взаимностью на его чувство, то он может распоряжаться мною, как вещью.
   Эрик хотел заметить, что такова позиция любого, типичного эгоиста, но вдруг понял, что из головы совершенно в неизвестном направлении испарилось банальное слово "типичный". Оставалось только глубокомысленно и сочувствующе промолчать.
   - А Гриша считается с моим мнением, уважает меня и понимает, что лошади для меня - не просто увлечение. Иногда мне кажется, что это - вся моя жизнь, ее смысл. А уважение значит так много! Это так важно! Я ведь права? - она скользнула взглядом по его рукам, спокойно лежавшим на руле, и, заметив обручальное кольцо, тут же спросила: - Вы ведь уважаете свою супругу?
   - Я думаю, что вы знаете, что я отвечу... - он чуть шевельнул пальцами левой руки, словно проверяя, на месте ли кольцо. - Любовь невозможна без уважения.
   Дорога обогнула холм, и "нива", проехав вдоль ограждения пустой левады, вкатилась во двор конюшни. Купер подрулил к самому входу и остановился.
   - Ну что... - Юля чуть поежилась. - Кажется, приехали.
   Она снова повернулась к Эрику и протянула ему руку:
   - Спасибо, что подбросили. И... спасибо за беседу.
   - Да, мне тоже понравилось, - он с удовольствием пожал ей руку, а она непринужденно засмеялась его словам и предложила:
   - На лошадок не хотите посмотреть?
   Вот это хорошо, это правильно. Это как раз тот самый шанс осмотреть ноги Королька, чтобы разглядеть рану во всех подробностях. А еще надо узнать имя предателя, за одно выяснив, не курит ли он. А если курит, то какие сигареты... В общем, дел еще невпроворот.
   - Лошадок обязательно надо посмотреть, - кивнул он и заглушил двигатель.
   Он выбрался из машины и, спасаясь от дождя, нырнул вслед за девушкой в тепло конюшни. И пахло сейчас здесь ни сеном, ни лошадьми, ни кожей седел, ни радостью от встречи с удивительными животными... Все это отступило на второй план. Здесь пахло разгадкой и ответами на все имевшиеся у него вопросы.
   Он посмотрел по сторонам. Горячо, ой, горячо! Только бы не обжечься.
  
  
  
   * * *
   Домой наш дорогой Декабрист явился, мягко выражаясь, сильно после обеда. Так сильно, что это было уже время ужина. Мы втроем как раз сидели за столом, а наша вечно голодная собачка Бим - под столом. Впрочем, именно Бимка первым просек, как открылась входная дверь, и кто-то вошел в дом. Он с лаем бросился в прихожую, но, едва исчез из нашего поля зрения, как лай тут же стих.
   - Ну, слава Богу, - облегченно вздохнул Лешка, сам едва поспевший к ужину, - явился.
   Мама поднялась из-за стола и, взяв из шкафчика глубокую тарелку, налила горячего, дымящегося свекольника.
   - Ну-ка, марш мыть руки и быстро ужинать, - твердо скомандовала она Куперу, появившемуся в дверях. - Опять целый день ничего не ел.
   - Ошибаетесь, Анастасия Санна, - он привалился плечом к наличнику двери, и мне послышалась в его голосе горделивая радость.
   - Где тебя опять черти носили? - возмущенно поинтересовался Леха. - Мне сказали, что ты едва дождался, пока я из дома уеду. И кто это тебя кормил?
   - Видимо, добрые люди... - хмыкнув, предположил я. - Вернее, человек. Как мне кажется, зовут его Андреем, и служит он участковым в Петровке.
   - Все верно, - подтвердил по-русски Эрик и тут же сорвался на английский: - Много мы с ним сегодня общались. И, надеюсь, не в пустую. И, главное, я попросил его пустить по обоим Петровкам слушок о найденном отпечатке пальца и о том, что Юля видела убийцу в момент совершения преступления. А так же о том, что завтра ночью она в одиночестве будет дежурить в конюшне, а после завтра - поедет к Леонидову давать показания под протокол.
   - Юля?! - воскликнул я. - А она-то тут при чем?
   - Погоди, погоди, Холмс, - мутно посмотрел на него Алешка, - что-то все это слишком мудрено. Ты что, подобрался к разгадке?
   Купер молча кивнул.
   - И насколько близко, ребенок? - спросила мама.
   - А ближе и быть не может, - уведомил он нас по-английски, а потом по-русски припечатал: - Я знаю, кто убийца.
   И, по-прежнему привалившись к наличнику плечом, он обвел нас взглядом и неожиданно для нас всех с позволительной гордостью за хорошо проделанную работу, по-мальчишески широко, радостно улыбнулся.
  
  
  
  
   ОКНО БЫЛО закрыто. Несмотря на то, что уже наступила весна, тепла все же еще не хватало. Солнце, каждое утро показывавшееся из-за верхушек голых деревьев, светило, но почти что не грело. А стоило только оказаться на улице, как требовалось совсем мало времени, чтобы убедиться - изо рта по-прежнему валит пар.
   Голубя, сидевшего на подоконнике закрытого окна, погодные условия волновали мало - там, где он жил тепло было всегда. И наверняка тепло было там, внутри, в комнате за окном, где сейчас находились пятеро мужчин.
   Голубь прошелся по подоконнику взад-вперед, замер, а потом пару раз ударил клювом в стекло. Однако в комнате его не услышали.
   - Какие новости? - заметно похудевший Дэн сидел в кресле, закинув голову на подголовник. - На мое место уже кого-нибудь прислали?
   - Шеф, давай не будем об этом... - попросил Луис, не спуская с Кинга внимательного взгляда врача. Таким же взглядом смотрел на директора и Оскар.
   - Да какая разница... - вздохнул Дэн. - Разницы-то никакой... Мне все равно как раз пора на пенсию...
   Он открыл глаза, поднял голову и посмотрел на бывших подчиненных. Такие хорошо знакомые лица, такие родные... Лица людей, с которыми он съел ни один пуд служебной соли. Люди, которые, наплевав на свои карьеры, остались с ним до последнего. Они были рядом - кажется, всегда, - и он не знал, каким образом сможет, сумеет отблагодарить их за верность, преданность, честность. На эти качества любого настоящего человека не навесишь ценник, их не измерить в эквиваленте драгоценных камней или даже золотых монет... Боже, спасибо тебе, что в этом мире еще существуют такие люди!
   - А что у вас? - спросил он, и голос задрожал. Но ему не было стыдно. Эти люди все поймут так, как надо.
   - Да за нас-то не волнуйся... - произнес Роделло. - Мы не пропадем...
   - Я знаю... Но ваши прошения... он подписал?..
   - Подписал, шеф, - смущенно, чувствуя себя предателем, подтвердил Вик, и Кинг отрицательно покачал головой:
   - Ну тогда я вам больше не шеф...
   - Дэн, вы это бросьте, - тут же потребовал Оскар, по-прежнему и неизменно обращаясь к нему на "вы". - Бросьте, слышите? То, что мы теперь все будем работать по специальности непосредственно, ничего не меняет. Со мной вы, допустим, и так не слишком часто встречались, а с ребятами виделись каждый день только потому, что "Косатки" это ваше детище, и они никому, кроме вас не подчинялись.
   - Да, Оскар, вы правы... - как-то отрешенно согласился с ним Кинг.
   - А Инквизитор всегда прав, - как можно легче заметил Луис, и все, даже Дэн, улыбнулись.
   Однако в следующее же мгновение он вновь стал серьезным.
   - Про Эрика что-нибудь слышно? - спросил он, и Лес внезапно заметил, что шеф стал совсем седым и бесконечно постаревшим. И вид у него был, когда он задавал этот вопрос, совершенно больным.
   Роделло стиснул зубы. Вашингтонские сволочи! Ублюдки! В голове что-то загудело, словно махом подскочило давление, и он едва услышал голос Вика:
   - Нет, шеф, пока ничего. Но он объявится. Он обязательно даст о себе знать!
   - Да... Но только при том условии, что он жив... - Кинг повернул голову и посмотрел в окно. На подоконнике сидел сизый голубь.
   - Шеф, он жив, - Лес вскочил на ноги. - Я знаю! Мне Глория сказала...
   - Глория? - посмотрел на него Рок. - Но до недавних пор она сама...
   - А теперь она совершенно точно знает, что он жив. Но ей неизвестно, в каком он состоянии и что вообще сделали с ним те, кто тогда налетел на нас на улице.
   - Откуда у нее такая информация? - тут же спросил Мендоза, но Роделло ничего не успел сказать в ответ, потому что Дэн вдруг негромко, но четко произнес:
   - Голубь... Сидит и не улетает.
   Всеобщее внимание тут же переключилось на птицу. Холт поднялся со стула, на котором сидел, и осторожно подойдя к окну, аккуратно отодвинул в сторону занавеску. Голубь ничуть не испугался и вроде бы даже наоборот - как-то оживился, когда увидел приблизившегося человека. Вик наклонился и, отделенный от птицы только стеклом, внимательно рассмотрел ее. Голубь как голубь... Серо-голубоватые перья, темный круглый глаз, красные лапки...
   - Слушайте... у нас существуют конторы, что предоставляют услуги голубиной почты?.. - медленно спросил Холт и уперся лбом в стекло.
   - Одна, кажется, была, - отозвался Луис. - Но я не уверен.
   - Так или иначе, - по-прежнему медленно, с расстановкой произнес Вик, - но, похоже, что тебе, шеф, пришло письмо. Вернее, оно прилетело...
   Он открыл окно, протянул руки к птице и аккуратно зажал голубя в ладонях. Птица повертела головой, подергала лапами и замерла.
   Подошел Оскар и предельно мягко снял с лапок бумажку.
   - Подожди, пока не отпускай его, - посоветовал он Холту. - Может, еще придется ответ писать...
   Он присел на стул рядом с Дэном. Все остальные обступили его со всех сторон, и медик, чувствуя какое-то странное, беспочвенно-радостное волнение, развернул бумажку. Лес заглядывал ему через плечо и, когда увидел текст, не удержался от того, чтобы едва слышно шепнуть:
   - Клянусь Богом, это почерк Купера...
   - Тебе видней, - обернулся на него Оскар. - В конце концов, он ведь твой напарник.
   Рок чуть улыбнулся и протянул записку Кингу:
   - Дэн, Святоша вряд ли смог бы выбрать более оригинальный способ доставки корреспонденции.
   Едва слышно переведя дыхание, Кинг взял бумажку в руки и прочел: "Со мной все в порядке. К счастью, мир одной Америкой не ограничивается. Когда смогу, дам о себе знать. Спасибо, что волновались".
  
  
  
  
  
   ЗАСНУТЬ Я ТАК и не смог. Не судьба. Я очень долго лежал, заложив руки за голову, глубокомысленно пялился в потолок и пытался переварить все то, что нам рассказал наш Холмс. Надо признаться, что объем информации был, видимо, больше моей черепной коробки, потому что он, этот объем, не желал никак помещаться в моей голове.
   Промучившись вплоть до начала второго ночи, я понял, что заснуть мне сегодня так и не удастся. Бессмысленно ворочаться с боку на бок тоже не было никакого желания, поэтому я встал, натянул джинсы и, одернув майку, отправился среди ночи искать свою гитару. Не знаю, собирался ли я играть на ней, сидя где-нибудь в тире, или мне просто надо было чем-то заняться, но, так или иначе, я оказался у дверей библиотеки. Может, гитара здесь валяется? А, может, взять чего-нибудь почитать? Например, какого-нибудь "Зверобоя" Купера, потому что "Последнего из могикан" я как раз накануне поставил обратно на полку и неожиданно обнаружил, что Джеймс Фенимор в нашем семействе начал пользоваться популярностью. Конечно, пообщаешься тут с однофамильцами... В общем, я не удивился, что мама с Лехой тоже подсели на это дело. Хотя Лешка, помнится, обнаружив у меня в комнате Чингачгука, рассмеялся: "Перечитывание Купера запоем - это для меня уже давно пройденный этап!" Ага, пройденный, как же... Сам вон с "Прерией" не расстается...
   Вздохнув, я повернул ручку, толкнул дверь и тут же обнаружил, что такой полуночник я, оказывается, не один. На длинном, широком подоконнике самого большого в доме окна, забравшись на него с ногами, сидел Эрик. Положив руку на согнутое левое колено, он смотрел в окно и даже не повернул головы, когда я вошел. Может, не услышал?
   - Стас, это и есть белая ночь? - вдруг спросил он и посмотрел на меня.
   - А откуда ты знаешь, что это именно я? - удивился я категоричности его безошибочного вывода. - В стекле вроде отражения нет...
   - Нет, стекло здесь не при чем. Я по шагам определил. Ты ходишь чисто по-военному - четко чеканя шаг.
   - Хм... Никогда не обращал на это внимания... - я подошел к нему поближе и увидел, что моя гитара лежит в кресле. Рядом с ней, свернувшись клубочком, спал Барсик. - А как ходит Леха?
   - Леха? У него шаги почти неслышные, скользящие, я бы даже сказал, осторожные. Лешка - очень осторожный человек... Ну а у мамы твоей походка легкая и быстрая. Просто это такие мелочи, на которые обращать внимание привыкаешь автоматически... - он пожал плечами. - А ты чего не спишь?
   - Не могу заснуть после всего того, что ты рассказал. А ты здесь чего кукуешь?
   - Не знаю... Просто что-то не спится...
   - Не возражаешь, если я тут тоже посижу?
   - Ничуть...
   Я взял в руки гитару и глянул на стопку книг, лежавших на столе. Купер коротал время в компании Чебурашки, Блока, Тома Сойера, Пастернака и Рембранта. Ничего себе, группа поддержки!..
   - Разношерстная подборочка... - изумленно констатировал я, покосившись на него.
   - Ну... Чебурашку вы мне сами дали, вот я и читаю... Твен... - он чуть наклонил голову на бок. - Странно и непривычно видеть хорошо знакомые, любимые книги не на английском. Пастернак... Это я искал то стихотворение, что вы с Лешкой цитировали тогда, на развалинах... Представляешь, нашел.
   - Ну вот этот факт меня как раз не очень удивляет...
   Федерал хмыкнул, и я полюбопытствовал:
   - И как? Понравилось?
   - Сложно сказать... Я, конечно, стихотворение прочитал. Но только те два куплета и понял. А еще я нашел того поэта, которому ты широким жестом подарил стихотворение Пастернака.
   - Блока? - хмыкнул я.
   - Именно, - легко подтвердил он. - Прочитал "Незнакомку".
   - Ну-у, это ж его визитная карточка.
   - Визитная не визитная, только кроме отдельно взятых слов и фразы на латинском "In vino veritas" я там вообще ничего не понял. Но интересно. А фамилию автора запомнить было нетрудно.
   Он усмехнулся и пояснил по-русски:
   - Квартальная фамилия.
   - Квартальная?.. А-а, ну да, точно, "block" - квартал...
   Альбом с репродукциями картин Рембранта он, нагнувшись, взял в руки и раскрыл на первой попавшейся странице. Пока он медленно, бережно листал глянцевые страницы, я со своей гитарой пристроился на противоположном конце подоконника.
   - А эта книга вообще чудо... Какое оформление... Какое качество бумаги, печати... Репродукции, словно живые, выглядят как подлинники... Ощущение такое, будто идешь по художественной галерее, - в его голосе звучало искренне восхищение. - Давно уже с таким удовольствием не держал в руках ни одной книги...
   - Это ничего, еще в Эрмитаж сходишь, на оригиналы посмотришь, - я улыбнулся. - Может, вообще голову потеряешь. Странные они, эти шедевры... Когда видишь их воочию, думаешь: "Да, потрясающе!", а отношение на самом деле - ну картины и картины. И только потом, когда проходит какое-то время, ты осознаешь, какое, на самом деле, удовольствие ты получил, глядя на эти полотна.
   Господи, до чего же странной была эта ночь! Самой странной из всех, что мне пришлось пережить. Она не была похожа ни на что: какая-то нереальная, какая-то волшебная, какая-то удивительная...
   Дождь прекратился, и за окном, окрашенное сероватыми сумерками белой ночи, все погрузилось в спокойный сон. Природа замерла до утра, жизнь приостановилась. И только сама планета продолжала свой бесконечный путь по безграничному океану Вселенной.
   Дом тоже спал. Но я ничуть не завидовал маме или Лешке, наслаждавшимся сновидениями. Я знал, что они беспробудно проспят до самого утра, и был чертовски рад этому.
   Боже мой, о чем мы только не говорили! Лениво, неторопливо перекидывались мы негромкими фразами, а успели затронуть, как потом оказалось, многие темы.
   Мы говорили о языках...
   - ...Слушай, - спросил я, - стихотворение Блока ты не понял, а "Онегина" тогда, на развалинах, процитировал на русском... Что за секрет?
   - Нет никакого секрета... Сцена дуэли. Нигде и никогда я не встречал такого красивого описания, как заряжают пистолеты. "Онегина" я читал, естественно, на английском, а потом просто попросил Лешку показать этот эпизод на языке оригинала.
   - На скольких языках ты вообще говоришь? В лесу мне показалось, что ты ругался по-испански... Ты говоришь по-испански?
   - Конечно, - спокойно кивнул он, переворачивая еще одну страницу в книге о Рембранте. - Я же из Техаса. А там испанский уже давно стал негласным государственным языком. Мексика же рядом...
   О бильярде...
   - ...Почему именно русский? - переспросил он и впервые, как мне показалось, задумался над своим пристрастием. - Не знаю... Наверно, мое происхождение дает себя знать. Предки... - он усмехнулся. - На самом же деле... Когда выпадает возможность, я, например, еще с удовольствием в снукер играю. Чисто американский бильярд - пул - тоже ничего. Правда, "девятку" не люблю, предпочитаю хоть заказную, но "восьмерку". В русском же есть, где развернуться. Самый большой стол, самый длинный кий, самые большие шары...
   - И самые маленькие лузы, - заметил я.
   - Именно это и делает его таким привлекательным, - прищелкнул он языком. - Все не так просто, как кажется. Великое множество пирамидок!
   - Да, но тебе больше всего по душе "Американка".
   - Там притягивает динамика. Каждый удар похож на выстрел... Знаешь, как еще называют бильярд? Шахматы в движении...
   Конечно же, о хоккее...
   - ...Я лю-ю-бл-ю-ю хоккей, - признался он нараспев.
   - Потому что там тоже есть, где развернуться? - не удержался я от улыбки.
   - А разве, когда любишь, можешь объяснить почему? - встретил он меня контрвопросом.
   - Точно, не можешь, - согласился я. - Я тоже люблю хоккей, а футбола вообще не понимаю. Не понимаю, что там может нравиться. Ску-у-чно!
   - Футбол? - не сразу "въехал" он. - А-а, а это ты о европейском футболе! Да, игра какая-то... Без изюминки. Кстати, а российская сборная хорошо в футбол играет?
   - Ой, лучше не спрашивай! - безнадежно махнул я рукой. - Такое ощущение, что у них девиз: "Сами не играем и другим не даем"!
   - Серьезно? - не поверил Эрик.
   - Серьезней не бывает. А фанаты, что творят! Абсолютно безбашенные! После матчей стадионы громят, машины переворачивают, витрины бьют... Придурки... Скоты... А денег сколько в этот футбол вкладывается! Ужас! Столько помпезности, пафоса, а толку - как с козла молока. Лучше бы они эти деньги в хоккей вложили, может, сборная, наконец, настоящую игру показала бы...
   - Да, россияне что-то в последнее время заметно уступили свои позиции...
   - Вот-вот! - горячо подтвердил я, потому что он наступил на мою "любимую" мозоль. - Но только это их "последнее время" уже черт знает, сколько тянется! А вообще... Вообще же после того чемпионата мира, что проводился у нас в Питере, когда они слили...
   - Что сделали? Проиграли, в смысле?
   - Да, культурно это называется "проиграли", - кивнул я. - Так вот, когда они проиграли всем, кому только могли, включая какую-то драную Латвию, я наши выступления на чемпионатах вообще не смотрю. Болею теперь за канадцев. Минимум разочарований, максимум удовольствия. А наши еще хоть какое-то подобие хоккея показывают только на Олимпиадах. Так что... Я предпочитаю игры местного чемпионата и Олимпиады.
   - А ты знаешь... - Купер чуть побарабанил пальцами по книге. - Я тоже болею за канадцев.
   - Ого! - только и смог аукнуть я. - А почему не за родную сборную?
   - Да она, эта сборная, играет неинтересно... Переключились на игру от обороны. А если играть от обороны, весь хоккей сводится уже не к тому, кто сколько забьет, а к тому, кто сколько не пропустит.
   - Да, это верно... Но вот наши, например, играют от нападения. А толку?
   - Но канадцы тоже играют от нападения. И толк, между прочим, есть.
   - Но только не в играх с чехами. Чехи их периодически громят, что с одной стороны обидно. А с другой - приятно: получается, что европейский хоккей все же сильней, - я сделал паузу, а потом резюмировал: - А вообще чехов я не люблю.
   - Да их вообще никто не любит, кроме самих чехов, - поддакнул федерал. - И, знаешь, почему? Потому что они играют хорошо.
   - Но тоже от обороны.
   - Именно. И эта тактика и их хоккей делает скучным. А канадцы на льду вытворяют все то, что делает хоккей хоккеем. Динамика, скорость, атаки, броски из любых положений и - главное! - борьба вплоть до финальной сирены. Никогда не сдаются...
   Мы вспомнили о пешках и других фигурах...
   - ...Шахматы в движении... Эту игру ты освоил на довольно высоком уровне... А просто шахматы? Так же хорошо играешь? - спросил я у него, а в ответ получил:
   - Не-а, нехорошо и неплохо. Вообще не играю. Не умею. Даже фигур не расставлю - не знаю, как. Единственное, что я знаю про шахматы, так это то, что конь там как-то хитро, по особенному ходит, а первый ход партии называется "е2 - е4". А я... - он как-то скорбно вздохнул, словно сожалея о своем несоответствии стандартам, - я предпочитаю шашки.
   - Меня, видимо, ввел в заблуждение стереотип, выработанный за счет книг и кино, - честно признался я.
   - Да, там, что не сыщик, так все в шахматы играет. Холмс, например... Но я не играю, даже не знаю, какой фигурой делают первый ход, - он наморщил нос и почесал затылок. - Пешкой, наверно... В конце концов, - Эрик многозначительно усмехнулся, - именно от пешек всегда избавляются первыми...
   Не обошлось без темы предателей и друзей...
   - ...Лешка - мой единственный друг, - это было не столь уж неожиданное откровение.
   - Настоящий?
   - А разве друзья бывают иными?
   - Нет, друзья вообще - либо бывают, либо не бывают. Третьего не дано, - я рассеянно поводил ладонью по гладкому боку гитары.
   - Это верно... - он посмотрел в окно. - А еще бывают такие, кто очень долгое время выдает себя за тех, кем они на самом деле не являются. Знал я такого... - его голос стал задумчивым. Казалось, что он забыл о моем существовании. - Актер по жизни. Восемь лет он играл свою роль. Играл безупречно... А потом... - он медленно, с горечью покачал головой. - Потом оказалось, что он не драгоценный камень, а обыкновенная дешевая бижутерия... Из своего неимоверно раздутого "эго" он вывел себе формулу удобной жизненной программы...
   Он вдруг посмотрел на меня и, скользнув взглядом по гитаре, сказал:
   - Там, в Америке, у меня осталась гитара. Я играть не умею, Глория - тоже. А гитара хорошая...
   - Это его... гитара? - догадался я.
   - Его... Она долго принадлежала человеку без души, и теперь я хочу, чтобы на ней играл достойный человек... Попрошу Лешку, кто-нибудь из его ребят привезет ее сюда... Я... - он вдруг смущенно кашлянул в кулак, - я... хочу подарить ее тебе на свадьбу. Ведь в России принято на свадьбу делать подарки?
   Я не стал его расспрашивать, откуда он узнал про свадьбу, потому что слова вообще застряли у меня где-то в горле, и в тот момент я, наверно, выглядел таким же смущенным, как и он.
   - Хм, знаешь... Мне... я и не знаю, что... сказать...
   - А сейчас ничего говорить и не требуется, - успокоил он. - Потом просто скажешь "Спасибо", и мы в расчете.
   Я хмыкнул и, тронув струны, наиграл "Если друг оказался вдруг, и не друг и не враг, а так..."
   - Слушай, я тут недавно анекдот в одной газете прочитал... - вспомнил я. - "Какая разница между просто другом и настоящим другом? - Просто друг поможет вам перевезти вещи, а настоящий друг поможет вам перевезти труп".
   - Черный юмор - штука хорошая, - оценил он этот шедевр. - Но данный анекдот даже не юмор... Это очень похоже на правду. Я нисколько не сомневаюсь, что без лишних разговоров Лешка помог бы мне избавиться от трупа.
   - А ты ему?
   Не знаю, как подобная глупость могла сорваться с моего бестолкового языка, но она сорвалась. Слово не воробей...
   - Я?.. - казалось, что в голосе Эрика промелькнуло легкое сомнение.
   В следующее мгновение он посмотрел на меня, и я увидел его серые глаза с черными-черными зрачками. И глядя на меня в упор, глядя мне прямо в глаза, он медленно, чертовски спокойно, с уравновешенностью, от которой меня бросило в дрожь, проинформировал:
   - Я за Леху глотку перегрызу. Любому.
   И тоже глядя ему прямо в глаза, выдерживая его взгляд, я понял, - это не пустые слова.
   Еще мгновение, которое мне показалось бесконечно долгим, мы смотрели друг на друга, а потом он снова перевел взгляд на книгу, что держал в руках, и исчерпывающе пояснил:
   - Есть два замечательных афоризма о друзьях. Первый прозвучал у Фрэнка Крейна в "Определении дружбы": "Что такое друг? Я вам скажу. Это человек, с которым вы осмеливаетесь быть самим собой". А второй... Второй принадлежит Маркесу: "Настоящий друг это тот, кто будет держать тебя за руку, и чувствовать при этом твое сердце"...
   Добавить мне было нечего...
   Мы говорили еще о чем-то... Кажется, о литературе и книгах, спорили насчет того, была ли Скарлетт стервой или не была, и обсуждали достоинства пьес Бернарда Шоу; сошлись во мнении, что "Жара" с Пачино и Де Ниро - отличнейший фильм, а Джон Ву обладает своим собственным, неповторимым почерком и стилем; обоюдно охотно признали, что Эннио Морриконе пишет великолепную музыку, что ни один автомат по сравнению с "калашом" не выдерживает никакой конкуренции, а самой лучшей машиной во всех отношениях является танк. Черт, этот американец оказался отличным собеседником - умным, начитанным, эрудированным, имеющим собственное мнение и собственный взгляд на все, что угодно...
   И на то мероприятие, что предстояло нам завтра ночью, собственное мнение у него тоже имелось.
   - Как думаешь, получится? - спросил я, и у меня было такое ощущение, будто я хватаюсь, как утопающий, - за соломинку.
   - И не сомневаюсь.
   Я знал, что эта его уверенность основана на фактах.
   А потом, в какой-то определенный момент, необходимость в человеческом общении пропала... И по комнате, словно проникнув извне, растеклась прозрачная, невесомая тишина. Мы сидели, смотрели в окно и молчали. Боже мой, никогда в жизни мне так хорошо, так здорово, так легко не молчалось!.. Никогда, ни разу... А так иногда хочется, после беготни и длинных пустых разговоров, после бестолково прожитого дня, просто посидеть и помолчать...
   Мы сидели и молчали... Я случайно задел рукой струны, и гитара низко, взволнованно отозвалась на прикосновение. Я не стал переводить взгляд на Эрика, я угадал, что он не будет возражать... Поэтому я просто начал тихонечко наигрывать первую пришедшую на ум мелодию. А потом еще одну и еще одну. На смену второй пришла третья, за третьей - четвертая, затем пятая, шестая... Я не боялся, что у меня закончатся мелодии - до тех пор, пока мелодию можно повторять снова и снова, нельзя считать, что она где-то имеет конец, а где-то - начало.
   Гитара словно вела с нами незримый разговор, и это попурри было таким же странно-волшебным, как и сама ночь...
   "Все отболит, и мудрый говорит: "Каждый костер когда-то догорит"...
   "И вовеки веков, и во все времена трус, предатель - всегда презираем..."
   "Средь оплывших свечей и вечерних молитв, средь военных трофеев и мирных костров..."
   "Позови меня тихо по имени, ключевой водой напои меня..."
   Мы сидели и молчали, а гитара продолжала делиться с нами своими мелодиями,
   "Ах, если б знать в ту пору, что где-то ты одна..."
   "Нарушив мой земной покой, ты от какой отбилась стаи? И что мне делать с тобой такой, я... не знаю..."
   "Еще рокочет голос струнный, но командир уже в седле. Не обещайте деве юной любови вечной на земле..."
   "Когда-то с ростом наравне зарубки делал на сосне. А там кукушка, простая врушка, все сводит счеты по весне..."
   "А с небосклона бесшумным дождем падали звезды..."
   Мы сидели и молчали, а на небе не было видно ни одной звезды.
   Мы сидели и молчали, а стрелки настенных часов неумолимо приближались к пяти утра.
   Мы сидели и молчали, а за окном просыпалось утро.
   Мы сидели и молчали, а в монастыре зазвонили колокола.
   Мы сидели и молчали, а я от всего сердца жалел, что эта странная ночь закончилась.
   Небо над черной громадой леса окрасилось в розоватый цвет. Волшебство иссякло.
   И пришел рассвет.
  
  
  
  
   ЭТА ИДЕЯ ОТДАВАЛА обыкновенным бесшабашным мальчишеством. Война с прятками... Но разве 29 лет - этот тот самый возраст, когда нужно забыть, что еще совсем недавно ты был мальчишкой? А, кроме того, это прощальная гастроль. Вещи уже упакованы, билеты на самолет куплены... От этого на душе было легко и радостно и невероятно сильно хотелось провернуть что-нибудь крайне шкодливое. "Пошалить", - как говорил Карлсон. Прямо руки чесались...
   Алексей тщательно обдумал эту идею, что с недавних пор вертелась у него в голове. Он прикинул ее и так и эдак, подумал, как максимально безопасно это можно провернуть и, в конце концов, только стопроцентно убедившись, что это мероприятие вполне себе безопасное, решил, что, в принципе, он может себе это позволить. Ныне это действительно было безопасно...
   Именно поэтому однажды в субботу, накануне отлета домой, он оказался в Вашингтоне, на крыше высотного здания, с мощным биноклем в руках. Компанию ему составили пара его архаровцев.
   Ребята Миши-КГБ давным-давно уже установили, что на последнем этаже здания напротив живет себе поживает любовница директора ФБР. И то, что сам любитель поразвлечься на стороне, приезжает сюда раз в неделю, по субботам, с 3 до 4 дня, он тоже знал благодаря Мише.
   Алексей отвернул рукав куртки и посмотрел на циферблат часов. Начало пятого... Они дежурили здесь уже с половины третьего, поэтому пропустить неверного мужа не могли при всем своем желании.
   - Та-ак, - неодобрительно протянул он. - Уж полночь наступила, а Германа все нет... Чего-то он сегодня опаздывает. Кстати, ребята, анекдот знаете? Два киллера сидят в засаде, поджидают клиента. Тот сильно опаздывает. И один киллер говорит второму: "Я уж начинаю волноваться, не случилось ли с ним чего".
   Ребята захохотали. А снизу, словно услышав его недовольство, позвонил архаровец, дежуривший в машине у подъезда:
   - Шеф, он приехал.
   - Ну и славненько, а то я уж волноваться стал, не случилось ли с ним чего, - он улыбнулся собственной тавтологии. - Ладно, минут через 10 пускайте курьера.
   Алексей вооружился армейским биноклем, поежился от свободно гулявшего по крыше ветра и, глотнув горячего кофе, что припасли его архаровцы, навел оптику на прекрасно просматривавшиеся окна интересовавшей его квартиры.
   - Кто хочет поиграть в дублеров? - лукаво обернулся он на архаровцев.
   Один из ребят тоже взял бинокль и, подрегулировав диоптрии, уточнил:
   - Моя роль какая?
   - Бери себе этого козла, я его даже озвучивать не хочу.
   - Договорились, - усмехнулся архаровец.
   Они видели, как любовница - довольно костлявая на вид шатенка - побежала открывать дверь.
   - О, позвонил, видимо... - прокомментировал архаровец.
   - Бегу, бегу, дорогой, - тонким голосом, подражая женскому, отозвался Алексей. - Сейчас, сейчас...
   Она скрылась в прихожей, где окон не было, и спустя несколько мгновений вновь появилась в комнате. Уже в компании с долгожданным гостем.
   - Явление второе, - провозгласил архаровец. - Те же и Директор. Поцелуй, - он причмокнул. - О-о, это, оказывается, продолжительный поцелуй. Шеф, помнишь, как у Вишневского? "Зачем уж так с клиентом целоваться..."
   Алексей засмеялся и, не забывая о своей роли, воскликнул:
   - Ах-ах, отпусти, маньяк!
   - Здравствуй, сладкая! Извини, что так присосался... ээ... опоздал. Дела, работа...
   - Ах, дорогой, я уж начала думать, что ты сегодня не приедешь... Это было бы невыносимо! Я ждала тебя целую неделю! Почему мы не можем встречаться чаще?
   - Потому что мне и так неплохо, - вдруг пробасил архаровец. - А что? Нормально мужик устроился. Одна баба надоест, так он сразу к другой свалить может. Молодца!
   Алексей захохотал:
   - Не знаю, как жена, а эта его бы наверняка за такие слова выгнала! Придумай чего-нибудь другое. У них, судя по продолжительности поцелуя, полная идиллия.
   Вдруг директор отстранил от себя шатенку и, держа ее за плечи, испытывающе посмотрел на нее. Потом опустил руки, развернулся и посмотрел в сторону прихожей.
   - Ай-яй-яй, - покачал головой Дедиков, - а там звонят. Как не вовремя-то! "Эй вы, сонные тетери, открывайте брату двери!"
   Директор снова посмотрел на шатенку и что-то спросил.
   - Это еще кто? - недовольным голосом, стараясь передать возможные интонации, продублировал его архаровец.
   - Не знаю, дорогой, - глядя на зажестикулировавшую любовницу, ответил Алексей. - Может быть, я заказывала пиццу, но забыла о ней... С ветчиной.
   - Иди, открой, - архаровец не спускал глаз с директора. - Давай, давай, суповой набор, шевели костями.
   Шатенка послушно скрылась в прихожей, и несколько секунд дублеры наблюдали за тем, как директор, сунув руки в карманы, покусывает губы.
   - Ревнивый собственник... - охарактеризовал его архаровец. - Чья б корова мычала, идеальный муж.
   Вернулась шатенка. В руках она держала желтоватый сверток.
   - Что за хрень? - вконец развеселился архаровец.
   - Это тебе... - почтительно пропищал Алексей, наблюдая, как шатенка нерешительно протягивает директору сверток, а потом обычным голосом добавил: - Вам пакет. Из штаба.
   - Интересно, что там? Может, новые носки от неизвестной поклонницы? А, может, типа новые звездочки на погоны? - весело издевался архаровец, хотя, судя по выражению лица, директору было не до веселья. Он явно был озадачен. - О, шеф, гляди, гляди, разворачивает! Так, так, полюбопытствуем... Ах, что это?
   - Это видеокассета, дорогой! - радостно воскликнул Дедиков. - Что это ты, дорогой? Взял, порнушечку, что ли, для разогрева?.. Шалунишка!..
   Архаровцы зычно, задорно, одобрительно захохотали в два голоса. Алексей, воспользовавшись паузой, сделал еще пару глотков кофе. А то горло что-то пересохло...
   Потом снова взялся за бинокль.
   - Ну-ка, что у нас там?.. О, мы решили кино посмотреть? Замечательно...
   Кино хорошее, только вряд ли он его оценит. Вернее, оценками он будет переполнен, аж голова кругом пойдет...
   Алексей видел, как директор вставил кассету в видеомагнитофон. Система VHS вчерашний день, конечно, зато самая дешевая. А на этих не стоит тратиться...
   Он засек время, чтобы совершенно точно знать, через сколько у директора выражение лица с озадаченного сменится на испуганное. Выражение изменилось спустя минуту от начала просмотра. Шатенка стояла рядом с ним и тоже смотрела кино. Зря, ох, зря... Попала под горячую руку.
   - А ну пошла отсюда! - не забыл про свою роль архаровец. - Вон пошла, я сказал! И забудь все, что здесь видела и слышала! И костями не греми!
   - Телефон! - обернулся Алексей. - Телефон давайте!
   Второй архаровец протянул ему старый, допотопный мобильник - "кирпич", специально купленный по такому поводу, и Алексей услышал в трубке длинные гудки. Раз... два... три...
   Он видел, как директор метался по комнате, а потом буквально выхватил из кармана пиджака мобильный. Гудки оборвались, и раздраженный голос гаркнул:
   - Слушаю!
   Алексей чуть улыбнулся и спокойно, на выдохе произнес:
   - Я могу убить тебя прямо сейчас.
   Он сделал паузу, прислушиваясь к напряженному дыханию в трубке.
   - Но пока - не стану.
   В душе разливалось теплое, радостное, беззаботное удовольствие.
   Вот так тебе! Теперь давай, попробуй спать спокойно, гад...
   Он выключил телефон, натянул перчатки, достал из телефона карту и тщательно протер весь аппарат носовым платком. Вытащил из кармана лист бумаги с отпечатанным на компьютере текстом, положил его прямо на крышу и, чтобы не унес ветер, прижал его телефоном. Взял чистый новый пластиковый стаканчик, налил туда кофе из термоса и тоже поставил стаканчик на лист.
   - Ну, шеф, ты и мастер по издевательствам, - уважительно усмехнулся один из архаровцев, глянув на надпись.
   - Ага, благодарю, - кивнул Алексей, пряча носовой платок, а с ним и карту, обратно в карман. - Термос и бинокли не забудьте. Надеюсь, на крышу никто не плевал? А то им этого хватит...
   - Обижаешь, шеф, - ответил второй, складывая в сумку бинокли и термос. - Все, можем уходить.
   Алексей нисколько не сомневался, что у директора найдется пара-тройка преданных ему людей, которые прошерстят все дома, откуда открывается незабываемый вид на апартаменты его любовницы. Директор не дурак, он прекрасно понял, что ему позвонил человек, видевший его здесь и сейчас. Видевший, как он смотрел кассету с откровениями доктора Блэка. Человек, знавший, где в данный момент находится Блэк, знавший, что это за откровения и какова их цена. Директор, конечно, не согласен платить такую цену, поэтому действовать станет аккуратно, не привлекая лишнего внимания... Не привлекая внимания своего департамента. Но действовать он станет, это обязательно, это как пить дать...
   Его люди, конечно, придут и на эту крышу. Может быть даже, вместе с ними придет и сам директор. Так или иначе, но он узнает, что на крыше были обнаружены только старый, никому не нужный телефон, стаканчик кофе и лист с надписью: "Телефон исправен - пользуйтесь на здоровье. А вот кофе мы предпочитаем без сахара. А вы?"
  
  
  
  
   И СНОВА МЫ сидели и молчали. Молчание вроде было абсолютно похожим, и ночь за окном по-прежнему была белой, но только, несмотря на похожесть, все было не так. Молчание было напряженным и глухим, оно напоминало беззвучный вакуум закрытого пространства, давившего на нас всей тяжестью обязательного, необходимого ожидания.
   Нет, эта ночь ничуть не была похожа на вчерашнюю. Все было не так. Нет спокойствия, умиротворения, легкой, ни к чему не обязывающей беззаботности... Эта ночь напомнила мне те ночи в Чечне, когда нам с ребятами приходилось сидеть в засаде и ждать, ждать, ждать... Иногда же случалось так, что компанию мне составляли только "калаш" и мое собственное "я". А вокруг было темно, а воздух был горьким и больным от запаха пороха, крови, смерти и тупой, бестолковой, не нужной ни лично мне, ни моей роте, ни моему командиру войны. Иногда, во сне, я до сих пор вижу эти ночи и чувствую этот тошнотворный запах... И тогда я просыпаюсь - внезапно, одним махом, - и потом долго не могу заснуть. Я знаю, что это - один из симптомов болезни, называемой научно "военный синдром". Это единственный симптом из множества, единственный, от которого мне еще не до конца удалось вылечиться. Это меня огорчает. А потом я радуюсь тому, что такие военные сны вижу, слава Богу, все реже и реже.
   Сейчас мы тоже сидели в засаде. Теплая майская ночь пахла сеном и конюшней. У нас был один табельный "макаров" Сергеича на четверых. Мы расположились на сеновале - он находился максимально близко от комнаты дежурного конюха, где в полном одиночестве коротала время Юля. Чечня была далеко. А военных снов я не видел уже давным-давно.
   Справа от меня сидел Леха. Он не двигался и дышал совершенно неслышно. Только иногда несильно тыкал меня в бок кулаком, словно спрашивая, все ли у меня в порядке, а потом кивал на Купера. Я знал, что это означает - "Стас, ты видел? Он улыбнулся! Стас, он снова улыбается!" Я был бесконечно благодарен брату за то, что своей маленькой, но неизмеримо важной радостью он делился именно со мной.
   Слева Сергеич нервно теребил сухую травинку с некогда мягким округлым колоском на конце. Тимофеевка луговая... Он сидел, сложив ноги по-турецки, и время от времени ерзал, словно устраиваясь поудобней. Но на самом деле у него, видимо, элементарно затекла спина. Кстати, участковый тоже подсел на то, что я про себя окрестил "Синдром Купера".
   Поздно вечером мы заехали за ним, чтобы всем вместе уже двинуть в конюшню. Андрей ждал нас, сидя в кухне. Одетый в форму, он читал какую-то книгу. Когда же он закрыл ее и поднялся из-за стола, я успел прочитать название - "Морская волшебница". Автора можно было и не проверять...
   Сам же ходячий синдром, заложив руки за голову и закрыв глаза, лежал, вытянувшись во весь рост. Казалось, что он спит беспробудным сном невинного младенца. Казалось, что все, что сейчас здесь должно произойти, его совершенно не касается. Но так - только казалось... Ко всем доносившимся звукам он прислушивался не менее чутко, чем мы, - те, кто сидел, широко раскрыв глаза, кто не доверял только слуху, кто еще полагался и на зрение.
   Я посмотрел на отливавшие фосфором стрелки часов - начало третьего ночи. Потом перевел взгляд на Эрика. Может, он все же спит?.. Как никак, а уже вторую ночь подряд на ногах.
   Мне спать не хотелось абсолютно. Внутри все дрожало от напряжения и тонко звенящего возбуждения, однако внешне (в этом я был абсолютно уверен) я выглядел совершенно спокойным.
   Ожидание выматывало. От него устаешь так, словно целый день, без продыху, занимался тяжелым физическим трудом. Поначалу оно еще терпимо, его еще вполне можно переносить, но потом наступает определенный момент, когда ты понимаешь - все, еще чуть-чуть и надо что-то делать. Встать, сделать пару шагов, спеть песню, прочитать монолог Чацкого... Все равно что, иначе просто взвоешь волком, потому что ожидание, когда умирает время и все застывает на месте, может довести до отчаяния. Так ждешь окончания операции, зная, что на операционном столе лежит твой раненный боевой друг... Так актер, давно не получавший ролей, ждет, когда же позвонит телефон... Так заложники ждут, когда же придет помощь...
   Разные, непохожие, несопоставимые, казалось бы, ситуации, схожие в одном - в своем скребущем душу ожидании. Нервы превращаются в тонкие, трепетные нити, на которые и дышать-то страшно, не то что прикасаться к ним, а кто-то неизвестный, с парализующей вседозволенностью, хватает эти нити и начинает медленно-медленно накручивать их на катушку безвременья. И ты ждешь, ждешь, ждешь... И пропадает уверенность в том, что ты вообще чего-то дождешься... А это, на самом деле, страшно.
   Но тому, кто так никогда не ждал, этого не понять.
   - Эрик... - шевельнулся Лешка.
   Купер, не открывая глаз, поднес палец к губам:
   - Ш-ш-ш...
   Не спит... Тоже ждет... А он знает, что значит "ждать". Он азбуку ожидания на зубок выучил и теперь никогда в жизни уже не забудет урока, от которого ему на память остался шрам на животе. А я лучше других понимал, что чувствовал он тогда, пару лет назад, когда в пустом доме, плавая в луже собственной крови, гадал, кто же доберется до него первым - старуха с косой или напарник. В этом знании цены такого ожидания, за которое надо расплачиваться шрамами, физическими ли, душевными ли, мы с ним были похожи. Я тоже знаю, что значит "ждать", вдыхая солоноватый запах собственной крови.
   Зрение обострилось до предела, дыхания не было слышно, сердце почти не билось, оно почти умерло... Все как всегда. Все как при встрече с настоящей опасностью.
   Опасность тоже имеет свой запах. Один, характерный только ей, принадлежащий только ей запах страха. Сейчас этот запах я буквально ощутил, буквально почувствовал на собственной шкуре... Не знаю, может, где-то хрустнула под ногой ветка. Может, тревожней, чем обычно зафыркали лошади. Но прежде, чем наш полуночный гость появился, я уже знал, что он близко.
   - Идет... - хриплым шепотом выдохнул я, и на мгновение все и всё вокруг застыло, как ледяные фигуры во дворце Снежной королевы.
   Потом я услышал, как Лешка сделал глубокий вдох. Услышал, как с шорохом скользнул из кожаной кобуры пистолет Андрея. Услышал, как быстро сел Эрик.
   Не знаю, что испытывали они, а меня уже просто колотило от всего этого, било сильной крупной дрожью в такт вертевшейся в голове цитате: "Здесь птицы не поют, деревья не растут, и только мы, плечом к плечу, врастаем в землю тут"... Вот такой вот десятый наш, десантный батальон...
   Попасть в комнату дежурного конюха было невозможно, не пройдя перед этим через помещение сеновала. Убийца должен был пройти через сеновал. Время нашего ожидания беззвучно взорвалось и тут же съежилось до протяженности нескольких коротких минут. Финишная прямая...
   Скрипнула петля входной деревянной двери, и мы, как один, вжались в душистое сено. Я не видел того, кого мы ждали, но отчетливо слышал каждый его шаг, каждый шорох сена под подошвой его ботинка... И мне очень хотелось вскочить и, не отходя от кассы, накостылять ему так, чтобы он потом еще долго это помнил. Самое смешное, что расправиться с ним мне хотелось не столько ради себя, сколько ради Юльки, которую он, против ее воли, практически втянул в эту грязную историю...
   Он быстро пересек сеновал и, толкнув дверь, вошел в комнату дежурного конюха. В его планы не входила напрасная трата времени, тем более, что ему еще предстояло как можно быстрей вернуться домой, чтобы обеспечить себе алиби.
   - Саша? - услышал я удивленный голос Юли. - Привет... А ты здесь что делаешь?..
   - Да вот... Читала роман у Чейза "Свидетелей не будет"?
   - Нет, не читала...
   - Жаль, жаль... - посочувствовал он. - Жаль, что уже не успеешь.
   - Саша, ты что?.. Ты с ума сошел?..
   - Не-е-ет... Просто я тоже считаю, что свидетели очень сильно отравляют жизнь.
   Хлопнула дверь, и Юля сразу же сорвалась в дикий крик: "Помогите!!!"
   Меня словно что-то толкнуло в спину. Ничего не видя перед собой, не чувствуя, что от волнения у меня носом пошла кровь, я в секунду скатился с сеновала вниз и ринулся на крик. Рванул на себя дверь, увидел перед собой блестящий револьвер и, тут же забыв об оружии, налетел на того, кто угрожал им девушке...
   Дурак парень - он попытался оказать мне сопротивление. Его попытка доказать мне, что он знает приемы какой-то там борьбы, вышла очень не убедительной, и только разозлила меня еще больше. Я не стал с ним церемониться и несколькими ударами, вложив в них всю душу, с диким удовольствием объяснил ему, что значит русский десант.
   Не знаю, наверно, я бы вообще убил его. И, откровенно говоря, потом ни разу не пожалел бы о совершенном. Но только убить его, несмотря на то, что он сам был убийцей, мне не позволили. Леха с Эриком дружно навалились на меня, схватили за руки и оттащили в сторону. А потом мне в оба уха, с одной стороны по-русски, а с другой - по-английски, рявкнуло:
   - Стас, остынь! Он того не стоит!
   Странно, но это подействовало. Причем подействовало моментально. Я тряхнул головой, разжал кулаки и, глядя, как Андрей защелкивает на запястьях поклонника Чейза браслеты, усмехнулся:
   - Ну вы, ребята, и спелись... Оба произнесли одну и ту же фразу. Заранее договорились или как? - я поочередно посмотрел на них.
   - Или как, - ответил Лешка и отпустил мою руку.
   Перепуганная Юля, бледная, с огромными, похожими на блюдца, глазами, зажав ладони между коленями, сгорбившись, сидела возле стола в углу комнаты.
   - Юля? - Купер присел перед ней на корточки. - Юля, вы слышите меня? Юля! - он пощелкал пальцами у нее перед глазами, и она вздрогнула. Повела плечами и еле слышно ответила:
   - Да...
   - Юля... Вы... Это... was great... You're simply молодчина... Я... - он запнулся, и я понял, что ему уже не хватает даже его "ток-писина", - я очень сильно прошу вас простить меня за все это... За все, что вы видели и... что прожили сейчас...
   - Пережили, - негромко поправил я, не сводя глаз с девушки и чувствуя одновременно, как расслабляются привыкшие к режиму ожидания мышцы. Организм дал отбой. - Правильно будет "пережили"...
   - Юля, вы можете меня простить?.. - федерал осторожно коснулся ее плеча.
   - Господи, да за что же вы прощения-то просите!.. Вы-то в чем виноваты? - она закрыла лицо ладонями и, наклонившись вперед, заплакала.
   - Посидишь с ней? - спросил по-английски Эрик и, похлопав по карманам, вытащил из одного из них бумажную салфетку. - На, кровь вытри. Это он ударил, - он мотнул головой в сторону задержанного, - или опять переволновался?
   - Ударил он, как же, - ответил я, вытирая кровь. - Не дорос он еще, чтоб меня ударить. Мразь ползучая...
   Я подтащил к столу еще один стул, сел на него и несколько секунд, глядя на то, как девушка почти беззвучно плачет, робея от дурацкой нерешительности, не знал, что делать...
   - Юль... Ну ты чего?.. Да плюнь ты на него!..
   Краем глаза я заметил, как Декабрист покачал головой, явно не одобряя мою угловатую тактику.
   - Да обними же ты ее! - быстро, с легким, насмешливым укором шепнул он мне на ухо и, чуть подтолкнув в спину, мягко упрекнул: - Эх ты, солдат...
   Ну что? Ну я последовал его совету. А что еще мне оставалось?..
   - Юленька, не плачь... Уже же все прошло...
   - Стас, но как же... - всхлипывала она, уткнувшись в мое плечо. - Как же он смог убить?.. Ведь это же люди!
   Ответить мне было нечего, поэтому я просто промолчал.
   Отойдя от меня, Эрик выудил из кармана ручку, опустился перед валявшимся на полу револьвером на одно колено и, подцепив его за раму, чуть приподнял оружие. Оценивающе прищурился на заблестевший, холодный металл и безошибочно зачитал характеристику:
   - "Смит-и-вессон", модель 63, с регулируемым прицелом специально для стрелковых упражнений. Шестизарядный, длина ствола 2 дюйма, калибр 22, длинный винтовочный. Деревянные пластины на рукоятке, вся прочая конструкция - из нержавеющей стали. Шестьсот 24 грамма в незаряженном виде, производство "Смит-и-Вессон", С... Ш... А...
   И тут он чуть развернулся и, по-прежнему стоя на одном колене, впервые, словно вообще только что узнал о его существовании, посмотрел на человека, которого вычислил:
   - У папы взяли, неуважаемый господин Сыроватский?
   Сырок сразу же вскинулся - даже не столько на обращение, сколько на акцент, и обалдело уставился на Купера. Рожа у него моими молитвами была та еще, по подбородку текла кровь. Ничуть не сомневаюсь, что я ему выбил, по крайней мере, один зуб.
   - Какого хрена я должен... - начал было он, а потом на мгновение осекся и следом глумливо улыбнулся: - Э-э, да я тебя знаю! А-а, сволочь нерусская...
   - Выражения выбирай, - посоветовал ему Леха, но Сырок даже не повернул в его сторону головы.
   - Это же ты тогда выпендривался на той долбанной серебристой "ниве".
   - Это ты выпендривался, - Эрик выпрямился, спокойно глядя на него в упор. - А я тебя на той долбанной серебристой "ниве" просто сделал.
   Он выдержал четко выверенную, эффектную, почти театральную паузу, а потом, небрежно покачивая револьвером, отомстил за оскорбление того памятного дня во второй раз:
   - Или, проще говоря, - поимел...
   После этого я был готов бросить Юлю и с благодарными объятиями кинуться к Куперу.
   Леха коротко, одобрительно фыркнул, а потом, запрокинув голову, громко, издевательски захохотал.
   - Ты, с-сука! - Сырок, по-бычьи нагнув голову, в бешенстве вскочил на ноги.
   Участковый схватил его за плечо, но Сырок вырвался и рванулся в сторону Эрика. Я, помнится, еще успел подумать, что сейчас мне, кажется, опять придется поработать кулаками.
   Однако Декабрист в моей помощи не нуждался. Он расправился с противником унизительно элементарно - используя заметное преимущество в росте, он подпустил его к себе максимально близко, а потом отправил в обратном направлении, просто толкнув его ладонью в лоб.
   Сырок отлетел назад и снова плюхнулся на старый диван.
   - Shut up, - лениво посоветовал ему "отправитель", - I'm tired of you.
   Я тут же хотел перевести прозвучавшую фразу: "Заглохни, ты мне надоел". Но Лешка опередил меня и привел вольный перевод:
   - Я занят, позвоните попозже.
   И снова захохотал.
   - Ну что, менты, - Сырок дико озирался, - что, поймали, да? Герои, да? Вчетвером на одного, да? Мусора! Волки позорные!
   - Осторожней, Саша, - снова переходя на русский, с опасно-напряженным весельем в голосе, предупредил федерал, - "мента" прощу, а за "мусора" можно и нарваться.
   Мне показалось, что я ослышался. Но нет, с моим слухом был полный порядок.
   - Да пошел ты! - огрызнулся Саша, не слыша этого грозного веселья. - Да мой отец! Да вы все покойники! Да вы знаете, с кем связались?! Отец вам всем даст прикурить!
   - Обойдется, - отрезал Купер. - Мы не курим.
   - Что смотришь, мент?! - обрушился Сырок на Сергеича. - С тебя погоны с первого полетят!
   - А ты мне их надевал, чтоб снимать? - навис над ним Андрей.
   - Ну что, похоже, кровь у него остановилась, - вдруг как-то совершенно не к месту заметил Эрик, вроде как ни к кому не обращаясь.
   - Похоже на то, - отозвался Алешка. - А что?
   - Да надо образец слюны взять, - Декабрист вытащил из своих поистине бездонных карманов белую пластмассовую баночку из-под фотопленки и гигиеническую палочку с ватным тампоном на конце. - Сверить группу крови и узнать ДНК.
   Он, видимо, тоже решил больше не церемониться с этим гадом, или, может, Сырок действительно ему надоел хуже горькой редьки, но только он подошел к дивану, пнул ботинок задержанного носком своей кроссовки и приказал:
   - Рот открой!
   Сырок на мгновение заткнулся, вконец опешив, а потом обратился к классике:
   - Да пошел ты!
   После этой выходки он самым конкретным образом надоел мне. Не знаю, как остальные, а я им точно был сыт по горло.
   - Ты что, не понял? - я, сжав кулак, чуть приподнялся. - Он сказал: "Пасть открыл!"
   Сырок провел языком по губам, сел ровней и, вдруг нагло улыбнувшись, со спокойной уверенностью заявил:
   - Да плевал я на вас на всех. Пле-вал.
   И он взял и действительно плюнул, целясь Куперу в кроссовок. Но не попал. Он был неважным водителем и оказался еще более паршивым снайпером. Он проиграл Эрику на дороге и, не сходя с места, уступил в стрельбе. Декабрист превосходил его по всем статьям. А в интеллектуальном плане Сырок и рядом с ним не валялся.
   Сыроватский и не подозревал, что, совершив преступление, он, тем самым, обрек себя на Купера.
   Федерал проследил взглядом за полетом плевка и, зрительно зафиксировав место падения вражеского снаряда, присел рядом с ним на корточки. Посмотрел Сырку прямо в глаза и, не менее нагло улыбнувшись, поблагодарил:
   - Большое спасибо.
   - Нет, ты все же не очень умный, - сообщил Сырку Леха. - Как ты думаешь, зачем ему надо было, чтоб ты рот раскрыл? Неужели только для того, чтобы услышать "Да пошел ты"?
   Сашка прикусил язык и зло лягнул диван, на котором сидел. Можно себе представить, как, мягко выражаясь, плохо он себя почувствовал, осознав, что сам же и подарил противнику доказательства своей вины.
   - Андрей, проверь, какие у него сигареты, - попросил Эрик, щелкнув крышечкой баночки, а потом обратился к Лешке на родном языке: - Леха, а ты этого урода подержи. Я у него пару волос выдеру. И сделаю это с превеликим удовольствием.
   Сырок, обративший все свое внимание на Сергеича с целью оказать ему сопротивление и не дать порыться в карманах, даже не заметил, как Алешка, без всяких сантиментов, завалил его на бок, уселся верхом и схватил обеими руками за горло.
   - Так нормально будет? - деловито осведомился он у друга, а потом, состроив мину ревнивого мавра, страшным голосом спросил у Сырка:
   - Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
   - Easy, easy... Don't throttle him, Othello! - насмешливо растягивая слова, попросил Декабрист.
   - Ой, больно надо... Не боись, все под контролем, - весело заверил его Леха и посмотрел на Сырка: - "На прививку, первый класс! Вы слыхали? Это нас!" Вернее, вас. А еще вернее, просто тебя.
   Пока Сырок пыхтел и крыл матом всех присутствующих, федерал ухватил его за русую шевелюру и выдрал у него из башки основательный пучок волос.
   - А-а! - взвыл задержанный и вдохновенно обложил всех по матушке и по батюшке.
   Не знаю, что сделал с ним Купер, но я только заметил какой-то быстрый, словно рубленый жест, похожий на его удар в бильярде - коротко и сильно - после которого Сырок, выпучив глаза, наконец-то заглох.
   - I said - stop your jaw!
   - Тебя же попросили, - спокойно заговорил Леха, слезая с этого гада. - Вежливо и по-английски...
   Едва успев выпрямиться, он снова нагнулся и прямо Сырку в рожу рявкнул:
   - "Заткни глотку!"
   Участковый, сдвинув фуражку на затылок, вывернул наизнанку все карманы Сыроватского и, разложив на ближайшем стуле добычу, принялся перечислять:
   - У задержанного при обыске обнаружено: ключи - 3 штуки, деньги - 510 рублей 35 копеек, пачка конфет "Тик-Так"...
   - Что это мы? - встрял Лешка. - Неужто фигуру бережем? Балуемся конфетками, в которых всего-то 2 калории!
   - Не твое собачье дело... - дернулся Сырок и, демонстрируя свою непрошибаемую глупость во всей красе, сказал: - Вы все равно ничего не докажете.
   - Вот же где умен не по годам! - подмигнул я Андрею. - А классик утверждает: "Хоть убийство и не имеет языка, но оно говорит громким голосом". Шекспир, "Гамлет".
   - Не, Стас, - Лешка присел на подлокотник дивана и скрестил руки на груди, - тут человек предпочитает другой род искусства. "Наша вера вернее расчета - нас вывозит авось!" Слова Вознесенского, музыка - Рыбникова, рок-опера "Юнона" и "Авось".
   - Эй, Сырок, - окликнул я его и, когда он вперил в меня свои бельма, пропел переиначенный текст: - "Ох, ты нас никогда не забудешь, ох, ты нас никогда не увидишь".
   - ...Газовая зажигалка, - продолжил, усмехнувшись, Сергеич. - Одноразовая... И пачка сигарет "Барклай" с ментолом...
   - Нет, парень, - Леха сочувствовал ему от всего сердца, - ты все же пень пнем. И, судя по всему, абсолютно безнадежен...
   - Полный анамнез, - суммировал я и посмотрел на Юлю. - Ну? Успокоилась? Вот и славно. Не плачь, он все равно твоих слез не стоит.
   Подошел Купер, присел на край стола, засунул револьвер в целлофановый пакет, посмотрел на Юлю долгим, внимательным взглядом и, покачав головой, вдруг сказал что-то по-испански. Красивый мелодичный язык прозвучал просто как песня райской птицы. Девушка растерянно улыбнулась, и я услышал невозмутимый Лешкин голос:
   - "Ни один человек не заслуживает твоих слез. А те, кто заслуживают, не заставят тебя плакать". Габриэль Гарсия Маркес.
   - Спасибо, - сказала она, и я, заметив, какая признательность светится в ее глазах, понял - не за горами то время, когда и Юля начнет запоем перечитывать Купера.
   - Эй, слушайте, ребята, - Андрей был единственным среди нас, кто не утратил здравого смысла, - что-то вы увлеклись. Давайте закругляться. "Платон мне друг, но истина дороже", как говаривал Аристотель. Утро уже, почти пять часов.
   - Какая истина?! - вдруг снова заорал Сырок. - Меня подставили! Я ничего не знаю ни о каких убийствах!
   - Долго думал? - иронично покосился на него Сергеич. - Нет, милейший, ты зря порох не трать, и эти свои сказочки про белого бычка прибереги для адвоката. Как же на самом деле все было, я тебе сейчас расскажу.
   Как было дело, Эрик нам рассказал еще накануне. Потому-то я и не смог заснуть.
   История эта по хорошему началась ни неделю, и ни месяц назад. Началась она где-то с полгода до появления Купера в наших краях, и на первых порах из всех известных нам персонажей в ней фигурировали двое - Сырок и Михаил. Тот самый Михаил, которому Сыроватский впоследствии перерезал горло. Эти двое закадычных друзей, когда-то учившихся в одной школе и чуть ли не сидевших за одной партой, живя-поживая в Питере, сколотили некое сообщество, именуемое в народе бандой. По вечерам гопничали - грабили одиноких прохожих, предпочитая, естественно, иностранцев. Денег, понимаешь, детям не хватало на карманные расходы и прочие радости жизни в виде казино. Развлечения и забавы золотой молодежи... Короче, однажды они доигрались - чуть не забили человека до смерти. Но не забили, повезло парню. А им - не повезло, потому что Михаил на месте преступления потерял водительские корочки. Когда его взяли за шкирку, он, не долго думая, заложил всех остальных. А что он, впрягался, что ли, за всех срок мотать? Был, естественно, суд, все такое, наше правосудие в очередной раз попыталось вспомнить, что оно-де поставлено на службу обществу и те де и те пе. Сырка-то отец отмазал, хотя, в силу первого раза, судимость ему светила условная. Наше правосудие, как известно, отличается непредсказуемостью почище куперовской... Папу понять можно - сын единственный, денег - куры не клюют, вдруг мальчик исправится...
   У них, значит, денег куры не клюют, а у Мишки, как водится, на водку не хватало. Но папа (какой замечательный папа!) помог и ему - и для него хорошего адвоката нанял. Но на Мишке все, что они сделали, сказалось по максимуму - и он по-настоящему испугался. И с перепугу подстригся в монахи. Кто знает, может, он хотел, таким образом, искупить свою вину...
   Следом в этой истории появилась Юля. Сырок положил на нее глаз, но положил так, истинно по-барски, - как ребенок, который всегда получал то, на что показывал пальцем. На первых порах и он ей нравился, но потом выяснилось, что он не желает терпеть ее увлечение лошадьми. Он желает, чтобы она все свое свободное время проводила только с ним.
   Ага, разогнался... И Юля, как любой нормальный человек, не коллекционирующий эгоцентриков, указала ему, где находится дверь.
   Сырок ушел. Но того, как его попросили, не забыл.
   Свято место пусто не бывает. Это каждому известно. Наш Гришка-фельдшер в этом смысле совершенно не исключение. Он вовремя подсуетился, вовремя приехал покататься на лошадке, вовремя обратил на себя внимание девушки... Впрочем, Гришку с его рыжей, просто огненной шевелюрой не заметить невозможно.
   Собственнику Сырку, кусавшему локти и все еще наивно полагавшему, что ему что-то светит, это единение дико не понравилось. Он вспомнил, что в черепной коробке у него имеется мозжечок с ноготок, и воспользовался им, придумав, как ему избавиться от Гришки и за одно отомстить Юле.
   - Ты скальпель у Гришки сам спер или науськал кого? - поинтересовался участковый. - Не исключено, что и сам - Гришка частенько двери в свой, так называемый, кабинет не закрывает. И инструменты с собой никогда домой не уносит - живет всего в двух шагах, если что, дойти не далеко.
   Сыроватский прекрасно понимал - ударить надо туда, где больнее. Но ударить надо чужими руками, чтобы свои собственные остались чистенькими. Поэтому нужен был человек со стороны. Совсем со стороны, чтобы даже никаких предпосылок не было, что он имеет какое-то отношение к хорошему мальчику Саше.
   Хороший мальчик Саша взял за жабры бывшего своего приятеля Мишу, а, чтобы тот не рыпался и шума не поднимал, напомнил ему, что сидит он в своем монастыре только благодаря его, то бишь, Сырка, папе. Что оставалось делать и без того напуганному Мише? И он подогнал Саше брата Петю - человека совершенно постороннего, безвредного и, на свою голову, абсолютно безотказного.
   Нам оставалось только гадать, что Сырок наплел бедному парню и какими силами заставил его согласиться порезать ноги любимой лошади Юли. Так или иначе, чем все это закончилось, нам уже известно.
   Эрик полагал, что сначала Сырок лошадью и хотел ограничиться. Порезать ноги и подбросить скальпель Юле. Вот, типа, полюбуйся на своего ненаглядного дружка! Не врач, а лошадиный маньяк! Прикидывается, чем щи наливают и мозги пудрит!
   Но потом ему в голову пришла куда более гениальная мысль. Пораненная лошадь - это хорошо, но если появится труп - будет еще лучше. Да к тому же беспокоил его раскаявшийся приятель Миша - вдруг он все выложит, кому не следует? Тем более, что прецедент уже был.
   И тут он вспомнил об окурках, оставленных у развалин. Он, конечно, не думал ни о каких оставшихся на них микрочастицах слюны, не знал, что по слюне можно установить группу крови... Но то, что это - улика, он сообразил в момент. А, сообразив, запаниковал. Теперь все, что произошло, просто необходимо было свалить на Мишу, чью судьбу он уже решил.
   В общем, Сырок настолько заигрался во все эти смертельные игры, что забыл об Ахиллесовой пяте своей подставы - о мотиве. Главной его целью было замазать Гришку по самое не могу, а фельдшеру не было абсолютно никакого резона ни убивать монахов, ни резать ноги лошади.
   После этого я подумал, что Макаревич прав: "Они торчат под рейв и чем-то пудрят носы".Они, действительно, не такие, как мы...
   - Жа-аль, что я не знал, что тебя подозревают... - глядя на меня с ненавистью загнанного в угол зверя, процедил Сырок сквозь зубы. - Хрен бы вы тогда меня поймали...
   - Это вряд ли... - с сомнением покачал я головой. - Глупость не освобождает от необходимости думать.
   - Стаснислав Ежи Лец, - тут же указал автора Лешка.
   - А вернейший способ быть обманутым, это считать себя умнее других, - завершил я свою мысль.
   - Франсуа Ларошфуко, - Декабрист тут же сообщил окружающим, что эта мысль вовсе не моя.
   Однако я ничуть на него не обиделся. Я просто не имел права обижаться на человека, на которого, как и Леха, был готов молиться.
  
  
  
  
   * * *
   Уже совсем рассвело, когда мы втроем, слегка пьяные от собственной, другим неведомой победы, возвращались домой. От осознания того, что я теперь оправдан по всем статьям, мне хотелось петь. Или на худой конец, что-нибудь проорать во все утреннее, уже практически проснувшееся поле.
   - Не, извините, ребята, не могу, - сказал я, останавливая машину. - Распирает.
   Я выбрался из "ласточки" наружу, зажмурился от яркого света встававшего солнца и, раскинув руки навстречу рождавшемуся утру, запрокинув голову, прокричал:
   - Да здравствует свобода-а-а-а!!!
   Только сейчас, когда все практически закончилось, я осознал, каким на самом деле грузом лежало у меня на душе все то, что произошло.
   Повернувшись обратно к "ниве" я увидел две улыбающиеся во весь рот, такие замечательные, такие родные физиономии.
   Я сел за руль и, глянув в зеркало заднего вида, честно признался:
   - Эрик, я считаю, что ты гений.
   - Хм... - он задумчиво почесал затылок. - Я бы не стал утверждать этого столь категорично.
   - Но ты же раскрутил это дело!
   - Я? Ничего подобного! Много бы я стоил без Лешкиных экспертов и помощи Андрея. Это не я, это мы раскрутили это дело. А потом... Мне просто повезло, что я вовремя встретил Юлю.
   - А официально вообще получается, что это Андрей раскрыл, практически, двойное убийство, - заметил брат. - Вот так случайно подбросил ему на стол кто-то папку со всякими фотографиями, заключениями экспертиз, прочими материалами... Ему оставалось только пойти и арестовать человека, на которого указывали все документы. Вот он и арестовал, взяв в качестве помощника подозреваемого по этому делу Станислава Буре.
   - А если Сырок начнет что-то болтать насчет еще двоих, один из которых вообще был иностранцем, - подхватил я, - так кто ж ему поверит-то? Он людей убил - глазом не моргнул, а соврать, так это вообще плевое дело. Сергеичу, правда, с Леонидовым придется, видимо, долго объясняться, но тот жук приличный - быстро просечет, что к чему... Просечет, что и он кое-что с этого поиметь может. Я думаю, сменит гнев на милость, - теперь, пока я купался в радости собственного освобождения, Макс мне почти что нравился.
   Хотя, конечно, узнай он, что на самом деле вокруг пальца его обвел человек, делавший квадратные глаза и шарахавшийся от трупа, он, я так полагаю, почувствовал бы себя чудовищно оскорбленным. Вот вам и "Вида-али", вот вам и "Велкам ту Раша"...
   Странно, но именно только в тот момент я до конца понял, почему Декабрист оказался не по карману величайшей державе мира.
   И с теплым, проникновенным, каким-то безумно странным удовлетворением я подумал, что понять такого человека сумеет только одна-единственная страна в мире. Такая же сумасшедшая, как и он сам.
   Иначе, как еще, если только не сумасшествием, можно объяснить тот факт, что золотом мы покрываем купола?..
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Сделал, что мог, пусть, кто может, сделает лучше (лат.)
   - Почему нет? Терять-то нечего! (англ.)
   - Я сказал - даже не думай об этом! Отпуск! И все! (англ.)
   - Твоего брата подозревают в убийстве! Господи! О чем мы говорим? Я все равно ничего не делаю! Разреши мне помочь тебе. Твоей семье. Что случится? Может... может это расследование будет даже лучшим лекарством для меня, чем просто отдых? Подумай об этом. И подумай дважды. (англ.)
   - Ты мне жизнь спас... Так разреши мне...
   - Забудь...
   - Видишь что-нибудь? Или кого-нибудь?
   - Нет, ничего... Он или она уже ушли... Слишком поздно...
   - Здесь еще есть какая-нибудь тропинка?
   - Нет, здесь вокруг только кусты. Кусты и что-то вроде болота.
   - И? Это означает, что дорога здесь одна - только через кусты?
   - Именно... Через кусты и с парой резиновых сапог.
   - Езжай обратно и оставайся вместе с Лехой. Не звоните Андрею, вообще никому не звоните. Ничего не трогайте и не...
   - Мы знаем правила этой игры. А ты? Ты что делать будешь?
   - Я съезжу в конюшню за своим фотоаппаратом и приеду обратно через 20 минут.
   - Да, он был мастер на все руки... Хороший парень, кстати...
   "Наилучшее лекарство - покой" (лат.)
   "Врач лечит, природа исцеляет" (лат.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Мой рок-н-ролл R ______________________________________________________________________
  
  
  
  
   196
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"