Иван да Марья

- Это чужая коляска, - строго сказала Ваничкина мама. - Отдай её девочке!
Девочке коляска была ни к чему: та кормила свою куклу салатом из травы. А Ваничке было интересно, как эта коляска складывается и раскладывается.
- Ты кто? - вдруг спросил он. Спросил потому, что в песочнице она раньше не играла.
- Я Машенька!
- Ты Машка, а не Машенька! - возмутился он. У него была старшая сестра, долговязая и крикливая, и все звали её Машкой.
- Нет, я Машенька, - тихо и спокойно повторила девочка.
- Ну и бери свою коляску!
- Спасибо.
Она уложила куклу и стала её укачивать.
- А где твоя мама? - спросил Ваничка. Спросил потому, что он был в песочнице с мамой, а она - одна.
- Она на работе. Моет полы, вот! - ответила она с гордостью. - До свиданья! - И повезла свою куклу к соседнему с Ваничкиным дому.

В первом классе их посадили вместе за одну парту. Всех так посадили: мальчика и девочку.
Сначала оценок не ставили, и жизнь была хороша; потом его жизнь ухудшилась, а её - улучшилась: он стал троечником, а она - отличницей. Он писал как курица лапой, она - кругленько и красивенько. Он толкал её локтем - и нечаянно, и нарочно; она брала испорченное слово в скобки и снова писала кругленько. Учительнице, как некоторые, она ни разу не наябедничала.
- Золотой ребёнок! - сказала Ваничкина мама, придя с родительского собрания. - Это не про тебя, оболтус. Про Машу!

В шестом классе Маша стала на голову выше Вани, но терпеливо сносила, когда тот дёргал её за косу. Мягкая, податливая Машина грудь уже не располагала к боксу: ещё повредишь ей что-нибудь, и заберут в милицию. Зато списать у Маши особенно ненавистный русский - без проблем!

В одиннадцатом классе уже Ваня стал на голову выше Маши. Он завёл светлые кудри до плеч; она отрезала свои чёрные косы и стала носить очки; она шла на медаль. Он стал дружить с двумя хохотушками из параллельного класса; она видела на переменах, как он одним богатырским объятием захватывает их обоих и небрежно целует по очереди, и, сидя рядом, молча и терпеливо ждала, когда он спишет русский.

Она твёрдо решила: это случится в выпускную ночь; считала дни своего женского цикла; счёт благоприятствовал её замыслу. Она помогла маме, одной растившей её, заработать на самое дорогое и самое роскошное выпускное платье; в парикмахерской ей сделали самую дорогую и самую замысловатую причёску. На выдаче аттестатов все, глядя на неё, разинули рты, а хохотушки приумолкли и сникли до конца представления.

На катере Ваня уже не отходил от неё ни на шаг, а когда отошли от берега, и стало свежо, по-рыцарски накинул ей на плечи свой пиджак. После катера все пошли бродить по городу; возлюбленные пары одна за другой отделялись от толпы и исчезали из поля зрения.

Место, удобное, но глухое, Маша присмотрела заранее. Крошечную некошеную полянку окружали высокие деревья и плотные кусты; сюда и вела она своего ненаглядного, чтобы вдали от людей поправить так некстати расстроившийся ансамбль её сложного чудо-платья.

Что оставалось Ване, взволнованному принятым на борту катера шампанским и непривычной свежестью и красотой Маши? Он, помня уроки хохотушек, горячо целовал её, и она, обучаясь на ходу, горячо отвечала ему взаимностью. С молниями и прочими препятствиями справились сообща... а дальше весело и тоже сообща произошло то, что и должно было произойти...

Медалистку Машу без экзаменов взяла к себе экономическая академия; троечник Ваня не поступил никуда, устроился на работу помощником сантехника и с неудачи и за компанию стал курить и попивать. После выпускного они не встречались. Сдав зимнюю сессию, Маша взяла академический отпуск и родила хорошенькую голубоглазую девочку, а Ваню взяла армия. На проводах он всё же позвонил в квартиру, где жила Маша; та, поправляя на ходу халат, невыспавшаяся и неухоженная, открыла ему.
- Посмотреть м-можно? - нетвёрдым голосом спросил Ваня. Нетвёрдым - потому что был выпивши.
Маша молча вынесла спящую дочку. Та проснулась, заворочалась и стала искать мамкину грудь.
- М-моя?
- Твоя.
- Ж-ждать будешь?
Маша повела плечами: и да, и нет...

Маша с отличием закончила свою академию и сразу же нашла хорошую работу в молодой русско-ирландской фирме. Иван, отслужив армию и попивая всё более и более регулярно, так и остался помощником сантехника.

И ещё прошло несколько лет. Маше под тридцать; она замужем за ирландцем, владельцем совместных фирм в нескольких странах; она директор российского филиала и теперь миссис Маккинли. Своему рыжему как лис ирландцу она родила такую же, как он, рыжую дочь, и благодарный мистер Маккинли переписал на себя, поменяв в документах запись о родителях, и старшую, Ванину дочь; теперь они обе мисс Маккинли.

У фирмы, где директорствует теперь миссис Маккинли, возникли сложности с налоговой службой: скорее по неопытности нового бухгалтера, чем по злому умыслу директора возникла недоплата в миллион рублей с копейками, дело подсудное. Так что миссис Маккинли, не переставая руководить своим филиалом, общается теперь и с прокурором, и с судьёй, и с адвокатом. Адвокат обнадёживает: поскольку ущерб фирма уже возместила, наказанием будет не слишком большой штраф.

Как-то, ожидая своего адвоката, занятого ещё на одном процессе, миссис Маккинли впервые оказалась в зале суда. Народу было человек семь-восемь; заседание еще не начиналось. Прошло несколько минут; из двери позади судейского подиума прошёл охранник с ключами и отпер железную клетку; ввели и заперли в ней двоих подсудимых.

Один из них был Ваня!

Миссис Маккинли не сразу узнала биологического, как теперь говорят, отца своей старшей дочери. А он пробежал по залу пустым, отсутствующим взглядом и не узнал её вовсе. На фоне неухоженных, несчастливых, грузных наших русских тёток и бабулек цветущая, тонированная умеренным загаром, свежая и сочная миссис Маккинли смотрелась райской птицей.

- Бомжа убили, - прозвучал чей-то звенящий шёпот в притихшем зале. - Его же водку с ним распили - и убили...